ЛУКА ДЗЯЛЫНСКИЙ

Дневник осады и взятия Велижа, Великих Лук и Заволочья с 1-го августа по 25 ноября 1580 г., веденный Лукою Дзялынским, старостою Ковальским и Бродницким)

(Начала дневника недостает) ....На месте стоянки мы ждали дальнейших распоряжений гетмана. Утром, по поручению Мровецкого, наблюдавшего за работами по устройству дороги, я поехал к гетману с донесением, что дорога проложена на протяжении трех миль и испрашивал его приказаний; гетман велел нам пройти эти три мили и затем ожидать его. Поэтому тотчас после обеда мы двинулись в поход и сделав три мили остановились у села Верховья (Wierzchowia). Стянув туда войска, я строжайше запретил громкие разговоры, стрельбу, а также приказал не пропускать никого ни за переднюю, ни за заднюю линию караулов. За ужином были у меня все ротмистры отряда вместе с товарищами. Я распорядился также поставить надежную стражу, главным образом из пехоты, выдвинул вперед пикеты и разослал в разные стороны для разведок пеших казаков. В этот вечер приказано протрубить пароль: Господи Боже, веди нас!

1 августа. Согласно сделанному распоряжению мы ожидали прибытия самого гетмана. Он приехал за час до полудня и, приказав подать лошадь, сейчас же отправился осматривать дорогу и узнать насчет переправы. Осмотрев последнюю, он приказал как можно поспешнее прокладывать дорогу, наводить мосты и затем ожидать его распоряжений. В этот день у меня были на обеде: п. [18] Влодек, п. Оржеховский, Ланцкоронский и п. Рембовский. После обеда, потребовав меня к себе, гетман приказал мне вечером с передовым отрядом немедленно выступить в поход и ожидать его на условленном месте. Затем он прислал мне с своим слугою для объявления войскам универсал следующего содержания:

“Я Ян Замойский и пр. приказываю, чтобы завтра во время похода от объявления пароля до самого прибытия к крепости, никто не смел ни стрелять из ружья, ни бить в литавры, ни трубить, ни кричать, ни звать кого-либо под опасением быть посаженным на кол. Завтра на походе от места ночлега до прибытия к крепости и под самою крепостью наблюдать тишину тоже под угрозою смертной казни, ибо необходимо, чтобы мы, как можно тише подступили к крепости. На этом и на другом ночлеге не будет сигналов ни для вставанья, ни для седлания, ни для посадки на лошадей: вместо этого для вставанья я велю зажечь над своим шатром один факел, для седлания — два и, чтобы садиться на лошадей, если будет еще темно, три, а если будет светло, велю выставить красный флаг на древке. Об этом нужно сообщить всем пахолкам, с тем, чтобы они знали сигналы. Возы должны двигаться не иначе, как в установленном порядке и, в случае приказа, немедленно останавливаться так, как будет каждому назначено, причем друг другу уступать и не ссориться".

В этот день паролем было: “Господь наш защитник".

2 августа. Встав с рассветом, мы выступили в поход и, пройдя 4 мили, расположились у села Студяны (Studziany); в тот же день у нас была большая работа: прокладывали дорогу, которая оказалась почти непроходимою. Однако, помогая друг другу, мы настолько ее поправили, что войска прошли благополучно.

В этот день гетман приказал быть наготове, двинуться, лишь только затрубят, вследствие чего всю ночь мы держали лошадей оседланными и сами не спали.

3 августа. Уже довольно поздно затрубили у гетмана, давая сигнал седлать лошадей; гетман собрал всех нас у себя и объявил, чтобы после второго сигнала мы садились на коней, причем позволил взять с собою только по одной телеге, а продовольствия на одну ночь, остальной же обоз должен подойти только завтра. Затем опубликованы артикулы (В польском тексте дневника находятся 38 артикулов или правил, касающихся порядка движения армии, лагерной службы и т. п.). [19]

После объявления артикул гетман приказал нам подкрепиться пищею и снаряжаться в поход как можно поспешнее. Когда мы уже садились на лошадей, витебский казак Никита, подкравшись к крепости с той стороны Двины, захватил боярина, ехавшего из города в свою деревню. Пленный приведен к гетману, который велел его пытать. С пытки пленный показал, что в крепости еще не знают о нашем приближении, хотя уверены, что мы придем, но не знают, что сегодня. После этого дан был сигнал садиться: гетман, оставив свою конницу, поручил мне роты, названные ниже, а также и почти всю свою пехоту, сам же с несколькими только пахолками пошел со своим полком. Шли мы в таком порядке: впереди Свержевский и Демко с казаками, потом 1200 человек пехоты, князь Рожинский, рейтары Фаренсбаха, потом гетман; за ним значительный отряд молодых дворян, которые имели только по одному служителю. Затем мой отряд с ротою Конецпольского, в арриергарде рота Уровецкого. Я сам ехал впереди с казаками, имея при себе три запасные лошади; при мне находились: сын холмского воеводы Ласота, Хельмицкий, Лукомский, Гарниш и человек с пятнадцать конных стрелков и пахолков. Выехав в поле, мы нашли десятка полтора конных венгерцев и королевской пехоты человек 500. На этом месте гетман устроил совещание; слезли с лошадей, и у всех спрашивали, что делать: пустить ли конницу на схватку с неприятелем, или сделать врасплох нападение на крепость, так как, по показаниям пленных, совсем нас не ожидают. Одни, вместе с венгерцами, советовали не давать знать о себе, а выжидать ночи; когда и сделать нападение на крепость с огнем и приметом; другие предлагали атаковать тотчас, пользуясь тем, что нашего присутствия и не подозревают; они говорили, что если разом с нескольких сторон сделать приступ, то русские, растерявшись, не будут знать, с которой стороны защищаться. Pro finali гетман решил так: во имя Божие послать одних с топорами на берег Двины за хворостом, которого нельзя иначе так скоро приготовить, а со стороны Двины крепость наиболее слаба; других отправить прямо к посаду, где мост и ворота, чтобы воспользоваться тем: когда народ побежит спасаться в крепость, тогда на его плечах можно будет ворваться в укрепление; между тем отправить несколько всадников под крепость вызывать неприятеля на схватку, а с четвертой стороны должно показаться войско, так что, когда осажденные обратятся на наездников, войско, и в особенности пехота, [20] пойдет на приступ. После этого мы сели на лошадей, а гетман поехал отдавать приказание пехотным капитанам готовиться к приступу. Между тем русские, заметивши нас, выстрелили из одного орудия и затем подожгли посад. Когда с нашей стороны увидели, что нельзя идти по назначенной прежде диспозиции, пехота с криком бросилась под крепость, а за нею и конница; пехота побежала по направлению к мосту, а из конницы одни бросились в горевший посад, а другие гарцевали, вызывая неприятеля из крепости. Так как мы все были заняты гарцеваньем, гетман, опасаясь, чтобы русские не сделали вылазки, причем нашим, смешавшимся во время гарцев, трудно было бы дать подкрепление, приказал мне съехать с гарца, выстроить роты Конецпольского и Уровецкого и быть наготове для резерва, что я и исполнил. В это время четверо пеших солдат притаились за палисадом вблизи самой крепости и стреляли в замок. Фаренсбах с рейтарами атаковал крепостной мост; тут один русский выстрелил в лошадь его рейтара и когда лошадь упала, хотел уже захватить его в плен, но тот, поспешно поднявшись с земли, застрелил русского из мушкета. Между тем из крепости шла частая и сильная пальба, но, благодаря Богу, никому не повредила. В это время бросились вперед пятеро из наших пехотинцев и залегли под самым деревянным палисадом. Около сумерек гетман приказал нам становиться на разных местах, но все-таки так, чтобы образовать потом лагерь; наш отряд находился под сильным огнем из крепости, ибо нам пришлось идти в голове колонны; впрочем, по милости Божьей, никому не причинило вреда, кроме того только, что под товарищем из роты пана Ланцкоронского убило лошадь, а у пана Влодка прострелили в двух местах знамя. Венгерская конница и пан Уровецкий с ротою расположились над Двиною по другую сторону крепости, где сгорел посад. Теперь только мы стали на неприятельской земле, так как от Велижа до границы королевства всего три московских версты, что составляет несколько более нашей полмили. От ночлега мы отошли на две мили; ночью наши стали насыпать батареи, хотя с этой стороны замок сильно укреплен. Пароль был: “Господь Бог с нами".

4 августа. В полдень этого числа начали ставить лагерь, чем занимался Рембовский; когда это было сделано, гетман приказал бить в литавры для сбора ротмистров. Он сделал им наставление, какия принимать меры предосторожности; велел, чтобы они держали на коновязи всех лошадей, как верховых, так и [21] обозных, на половину оседланными, так как, по показанию пленных, должны прибыть 20000 русских на подмогу крепости. Запрещено ездить на фуражировку. В этот день гетман послал к осажденным письмо, чтобы сдавались добровольно, обещая покровительство тем, которые пожелают остаться под властью короля, а которые захотят уйти, тех отпустить на свободу. Письмо отвозил к осажденным Шляхта, витебский казак; на требование ответа они сказали, что письмо гетмана должны сперва послать к великому князю, а затем как князь прикажет, так они и сделают. В этот день черный отряд венгерцев (Об этом отряде Гейденштейн говорит следующее: "войска, набранные Замойским в Венгрии, составляли особый отряд, вверенный Фоме Дрогоевскому, близкому родственнику гетмана; все эти войска имели убранство, одежду и оружие отличные от других, ибо все было темного траурного цвета в знак двойной печали их полководца, который лишился жены своей Христины Радзивиловой и единственной от нее своей дочери. Гейденштейна — Записки о Московской войне; русский перевод, стр. 109)) начал копать шанцы. Пароль был: Господь Бог с нами — наша сила.

5 августа. Гетман ездил осматривать, как легче добыть крепость и где поставить батареи: его сопровождало много знающих свое дело людей. В этот день прибыла тысяча королевской пехоты, принявшая участие в устройстве шанцев, а под вечер вытащили на берег орудия, которые были привезены Двиною на стругах: гайдуки втащили их на себе в окопы. В этот же день 500 казаков окопались за Двиною; им дали одну тележку змеевиков (кулеврин), а другую с мушкетами, и они открыли стрельбу по крепости. В этот день гетман послал Бурне, венгерскому гетману, 400 талеров выдать тому венгерцу, который подожжет стены крепости, и польским пешим ротмистрам объявил, что тому из пехотинцев, который зажжет крепость, он обещает выпросить у короля двенадцать сох земли. Паролем было: Господь Бог — наше счастье.

6 августа. Лишь только рассвело, как открыли огонь по крепости с венгерских батарей, находившихся под начальством Борнемиссы: у него были два орудия (для разбивания валов, dwa burzace dziaka) и одно осадное — картаун. Утром русские вступили с нашими в переговоры, которые вел Дрогоевский, староста пржемысльский и пан Клочевский, каштелян завихойский; но так как и во время переговоров из крепости продолжали стрелять, то наши тоже не оставались в долгу, и из этих переговоров ничего не [22] вышло. В десятом часу открыли огонь с польских батарей, где начальником был Уровецкий, имевший у себя два орудия, из которых одно было — картаун и не мало мушкетов (ручных пищалей). Вскоре после этого начали пальбу также и из третьих окопов, где распоряжался Трембицкий, у которого были пищали, картауны и не мало мушкетов. Почти в десять часов русские возобновили переговоры, прося дать им сроку два часа, чтобы с нашей стороны на это время прекратили огонь, а они, посоветовавшись между собою, решат — сдаваться или нет. Гетман изъявил на это согласие и через того же казака Шляхту послал осажденным карманные часы, чтобы они по истечении двух часов объявили свое решение. Когда прошли два часа, осажденные отослали Шляхту назад с ответом, что сегодня никак не могут сговориться друг с другом и просят перемирия до завтра. Шляхта нашел гетмана спящим, и его только в час разбудили. Проснувшись, он приказал опять открыть огонь, так как было очевидно, что осажденные хотят только выиграть время.

Приехал вестовой от Борнемиссы с известием, что русские снова просят начать переговоры; гетман тотчас послал Пржиемского и Завиховского, которые однако ничего больше не добились, как перемирия до утра. Тогда гетман без всяких рассуждений велел продолжать канонаду; в три часа пополудни начали стрелять калеными ядрами, от которых крепость уже три раза загоралась, но русские, мужественно защищаясь, успевали гасить огонь. Затем с батарей пана Уровецкого стали стрелять такими же ядрами и зажгли одну башню, которая не горела пламенем, а только тлела, так что осажденные не могли потушить ее. После солнечного заката выстрелами из окопов Уровецкого зажгли мост; наши, видя, что начало удачно, в числе приблизительно 50 человек, бросились к укреплениям с факелами и другими зажигательными снарядами. Увидев это, русские стали просить, ради самого Бога, не жечь крепости, обещаясь сдаться. Когда об этом доложили гетману, он велел прекратить стрельбу и послал к осажденным пана Завиховского спросить: сдаются они иди нет. Те, которые решили уже сдаться, просили только о том, чтобы их с женами и детьми оставили в живых; когда Завиховский обещал им это, они изъявили готовность тотчас сдаться. После этого гетман для верности отдал приказание, чтобы сам воевода с частью знатнейших дворян вышел из крепости и явился в лагерь. Ровно в 3 часа ночи все ротмистры и все товарищество собрались в палатке гетмана в [23] качестве его свиты; вокруг палатки горело много литых свечей. Когда явились русские, то все они стали кланяться гетману и целовать ему руки. Затем староста пржемысльский сказал гетману: “так как воля и приказание ваши были таковы, чтобы мы ехали к русским для переговоров, то мы исполнили это и привели сюда тех, которые сдались на милость и немилость его королевского величества, но мы обещали им, что вы соизволите ходатайствовать за них перед его величеством королем, чтобы он даровал им самим, их женам и детям жизнь, и если они останутся здесь, тогда его королевское величество примет их под свое покровительство, и кто захочет из них, тому можно будет перейти к великому князю".

Канцлер, обратившись к русским, сказал: “удивляюсь, что вы презрели милость, которую я объявил вам от имени его величества короля моего государя; вы не хотели сдаться на моих условиях, как ни выгодны они были для вас; несмотря на это, я, благодаря Господа Бога за дарованную мне победу, обнадеживаю вас, что буду ходатайствовать перед его величеством королем о даровании вам жизни и об оказании вам милости". После этого приказано было отвести их в палатку и приставить стражу. Пароль был: Господь Бог посылает счастье до конца.

7 августа. Рано утром по барабанному бою собрались ротмистры, которые прежде всего через пана Дрогоевского, старосту пржемысльского, поздравили гетмана с победой и взятием крепости. Гетман благодарил, заявляя каждому в отдельности, что его особенное желание — свидетельствовать перед королем о нашем мужестве и старании. Потом гетман объявил, что, выбрав доверенных лиц как из поляков и венгров, так и из немцев, он отправил их принять крепость и сделать опись всему, что там будет найдено. Он намерен поступить таким образом: пушки, порох, снаряды принадлежат его королевскому величеству; церковная утварь пойдет на костел, который будет здесь выстроен; другие вещи, которые найдут там, будут розданы пехоте; если же в чем окажется изобилие, что будет видно из списка, тогда получит и конница. К этому он прибавил, что нужно выбрать из своей среды и послать известных лиц, которые дали бы королю отчет обо всем, что происходило при осаде и взятии этой крепости; затем отвели бы знатнейших русских и от имени всех просили бы короля даровать им жизнь; кроме того, доложили о нашем общем мужестве при взятии этой крепости. Все согласились на это и выбрали из своей среды: п. надворного [24] подчашего, п. Струся из конных ротмистров, из пеших п. Серного, из венгров Петра Кендия, а из немцев Кетлера, племянника курляндского герцога. Затем все просили за Хробского, чтобы гетман даровал ему жизнь и освободил его из оков. Его выпустили sub ea conditione, что он, если где встретится какая крепость, пойдет впереди всех на штурм, а до того времени будет считаться отпущенным на честное слово.

После этого была обедня; пели Те Deum laudamus. Депутаты отправились принимать замок: всех людей, которые находились в крепости, на барках спустили вниз по Двине, потом их высадили на расстоянии пяти или шести сот шагов от замка, окружив валом, а Выбрановскому с двумя стами пеших приказано стеречь их.

Описание замка Велижа ¹.

Замок Велиж лежит на высокой горе, довольно покатой к стороне Двины; с восточной стороны крепости, где был посад, идет большой ров, устроенный naturaliter, а не arte, похожий на глубокий овраг, обложенный со стороны замка поперек толстыми круглыми бревнами; с этой стороны замка, у подошвы горы, течет речка под названием Сораж (Soras), на ней плотина, которая в состоянии задержать воду, когда нужно; за рвом возвышалась стена в три сруба, наполненная землею; стена также обложена землею, а в стене 2 башни. С южной стороны палисад из толстых бревен, а за ним березовый частокол, вышиною в пояс человека, затем уже глубокий ров, обложенный деревянными балками. Потом тянулась стена в три сруба, наполненная землею, сверху прочно обложенная толстым дерном. В этой стене 3 башни, две на углах и одна посредине и по три пушки, как на башнях, так и на стенах. С запада высокий вал, на который трудно взойти и стена, также в 3 сруба, наполненная землею, в стене башня, со всех сторон обложенная глиною. На этой башне также 3 пушки. С севера течет у самой стены река Двина; вдоль реки тоже тянется стена в 3 сруба с одною башнею и тремя пушками. [25]

Осада происходила таким образом: на востоке, где был посад, находились окопы Борнемиссы, который обстреливал ворота угловой башни; между востоком и югом расположился Трембицкий, стрелявший по угловой башне; с юго-запада Уровецкий, действовавший против третьей угловой башни. На севере за Двиною стоял Остромецкий с украинскими казаками .... ².

В замке было 200 боярских детей, 400 стрельцов, простых ратников 1000, пушек 14, 4 большие переносные пушки, гаковниц 80, пороху и ядер не мало; весьма много ржи, пшеницы, ячменя, овса, гречихи и меду. После обеда гетман поехал осматривать стан, где помещены были пленные русские; там он приказал выбрать 6 знатнейших и послать их вместе с вышеозначенными к королю. Садясь на струги, пленные просили гетмана, чтобы им было позволено проститься со своими, на что тот и согласился. Они, уезжая, кланялись друг другу, целовали землю и навзрыд плакали. Между ними был один по имени Микула, человек красивый, приятный, статный и молодой. Он был дворянином у великого князя и имел под своим начальством 200 стрельцов. Прощаясь с матерью, трижды поклонился он ей в землю, потом, обливаясь слезами, с громкими рыданиями целовал ее. Простившись с матерью, он отпоясал саблю и отдал ее сыну. Когда мы спросили, зачем он отдает саблю, он сказал: “к чему мне эта сабля? Вчера я не сумел оборониться ею, так мне не стать и носить ее». Когда наши утешали его и уговаривали не плакать, он говорил: “я плачу не потому, чтобы боялся смерти, а потому, что совершил великий грех, ставши перед государем клятвопреступником, чего мне никогда не следовало делать. Я боюсь только за свою душу. Ваш Осцик получил достойное наказание за свою измену, так как тело его изошло кровию, а душа пошла в ад; телом я жив, а с душой Бог весть что будет". Смотря и слушая это, многие и из наших прослезились. Пароль был: хвала Господу Богу.

8 августа. Утром гетман ездил осматривать место для постройки моста, по которому должны были переправляться войска, шедшие к Великим Лукам. Ударили в барабан, чтобы созвать ротмистров. Когда те сошлись, гетман сообщил им, что король приедет осматривать крепость и приказал нам лично выехать навстречу королю, взявши с собою по одному пахолку. Он приказал также соблюдать порядок, чтобы люди не расходились, не кричали, [26] не стреляли. Запретил пьянствовать в палатках и приказал всем стоять перед палатками, а когда король будет проезжать через лагерь, распустить флаги у древка копий. Скоро после обеда ударили в барабаны, чтобы садиться и ехать встречать короля.

Отъехавши полмили от лагеря и встретившись с королем, гетман произнес по-латыни довольно длинную речь, вручая королю крепость и желая ему во всем счастья и поручая его вниманию свою службу. При этом он выставлял также и наше мужество, бдительность, усердие и воздержность во всем; просил, чтобы король на все это обратил внимание и чтобы каждому оказал свою милость сообразно его заслугам при первом представившемся случае.

Король сперва благодарил канцлера, а потом нас, обещая каждому свои милости. После этого король прямо отправился к крепости и объехал ее кругом. Он осмотрел также окопы, в которых стояла вся пехота точно в таком порядке, как была поставлена тогда, когда брали замок. Это было сделано с тем, чтобы король видел, где кто стоял. Когда он ехал назад в замок, пехота производила пальбу, а когда он вступил в лагерь, то трубили перед палаткой каждого ротмистра. Король поместился в шатре гетмана и там ночевал. Гетман угощал ужином короля и всех приехавших с ним панов и знатнейших дворян. После ужина получены письма от Филона, смоленского воеводы, с донесением, что московские послы, которые верно будут через неделю, едут к королю. Затем было тайное совещание. Пароль дан: Господи Боже, помоги помазаннику нашему.

9 августа. Проснувшись, король рано поехал в крепость и, осмотрев ее в подробностях, сказал: “мне она нравится так же, как и полоцкая; укрепления те же, как и в Полоцке". Затем сев на лошадь, он поехал назад в Сураж ³. Мы провожали его с полторы мили за замок, и после с гетманом возвратились в лагерь. В тот же день гетман ездил в табор, где были русские. Там он приказал стать отдельно боярским детям, отдельно стрельцам, отдельно прочим людям и объявил, что тем, которые перейдут на нашу сторону, именем короля будет возвращено имущество, отнятое у них прежде, как в деревне, так и в городе. Кроме того он обещал каждому в отдельности дать документ для получения своих вещей; изъявивших же желание идти назад на родину, обещал отправить. Разделивши их таким [27] образом, тех, которые остались под королем, он послал в крепость на жительство; хотевших воротиться на родину, приказал отпустить, дав им для безопасности 150 казаков, которые должны были провожать их шесть миль. Тех, которые шли в Москву, было больше, чем оставшихся у короля. Русские, отправлявшиеся в дорогу, предлагали нашим своих детей, как мужчины, так и женщины и даже боярские дети. Немало их было разобрано нашими. Русские оттого раздавали детей, что дорога предстояла дальняя, а идти они не могли бы, везти же их было не на чем. Всю добычу разделили между пехотою, кроме овса, который роздан коннице. В этот же день Уровецкий занят был постройкою моста на Двине. Пароль: Господи Боже, веди дальше.

10 августа. Я послал домой Соколовского с письмами. В этот же день я взял у канцлера ad rationem 3000 золотых. Я ими заплатил слугам и всем другим за вторую четверть года, которая началась 3 июля и истекает decima nona Septembris. Паролем было: Боже, Твои обильны дары.

11 августа. С рассветом сели мы на лошадей и ехали до урочища в лесу, которое зовут Усвяч (Uswas), отстоящее на две мили от взятого нами Велижа, оставив в нем двух пехотных ротмистров с их ротами: Сварацкого и Гойского. Вся пехота моего отряда занята была наведением моста. Я приказал протрубить пароль.

12 августа. Перед самым закатом солнца гетман приказал мне, не мешкая, переправляться с отрядом через Двину, что я и исполнил, лишь только зашло солнце; а через гору, которая возвышалась у спуска с моста, повозки с тяжестями могли переехать только на следующий день и то в течение нескольких часов. Целую ночь мы не спали, держа лошадей наготове. Паролем было: Господи Боже, во имя Твое вперед.

13 августа. Вставши рано и отъехавши с места ночлега три мили, мы дошли до селения, имя которому было Черность (Czarnoosc). В тот же день король прислал гетману копию с письма, которое писал к нему московский государь и копию с посланного ему ответа ⁴. Паролем было: Господи, Ты Сам будь вождем.

14 августа. Вставши рано, мы прибыли к селению, которое называется Наранский город, от места ночлега на 2 мили. В этот день я получил письмо от тещи. Весь день мы шли полями, где [28] трудно достать какое-либо продовольствие. Однако и там поля небольшие, хотя мы уже прошли пустыри, которые тянутся сейчас за Минском. За этим полем мы должны пройти восемь миль пустырями. Пароль был: Господи помилуй.

15 августа. Вставши рано, в сильную непогоду, мы достигли урочища Боброедова. От ночлега оно отстоит на 2 мили. Мы шли по скверным от частых и испорченных мостов дорогам, так что нам самим приходилось наводить мосты для проезда обоза. В этот же день упала подо мною лошадь, споткнувшись на мосту, но, благодаря Бога, я не ушибся; это случилось и не со мною одним. Я приказал протрубить пароль: Господи Боже помоги.

16 августа. По причине худых дорог мы сделали роздых, поджидая гетмана с войском, занимаясь в тоже время наведением мостов. В этот день были посланы все люди моего полка на фуражировку, а для их безопасности дано им 100 лошадей. В этот же день лишь только приехал гетман и подошли войска, как приказано бить в барабан для сбора ротмистров. Когда они собрались, гетман объявил нам следующее постановление, которое приказал распубликовать на письме с приложением своей печати. Во-первых, чтобы никто без гетманского разрешения не посылал людей под страхом жестокого наказания на фуражировку и для разведок; чтобы никто не смел меняться постами и чтобы во время похода одна повозка не объезжала другой. Каждый день должно посылать кухню вперед и на сто лошадей три воза съестных припасов для лучшего продовольствия войска. Для охраны обоза гетман будет давать конвой. В этот же день гетман послал меня объявить в моем отряде следующий универсал: “Ян Замойский, канцлер коронный, бельзкий, книшинский etc. староста, приказываю тем, которые будут находиться на аванпостах, останавливать всякого, кто поедет или пойдет мимо передовых караулов и тотчас отправлять ко мне. Кто этого не исполнит, сам будет наказан. Дано в лагере под Боброедовым". В этот же день разъезды дали знать, что показались люди; вследствие чего, вставши с полночи и оседлав коней, мы стояли наготове до рассвета, но ничего не произошло. Я велел объявить пароль: Господи Боже помилуй.

17 августа. Так как мосты, которых было много, еще не поспели, то мы и не трогались с места до обеда, а потом шли до речки, которую называют Полонной и остановились в бору между двумя болотами, сделав в этот день 2 мили. В этот же день мы перешли велижскую границу и вошли в великолуцкие [29] пределы. В авангарде шел Выбрановский с 200 пеших гайдуков; не видя никакой опасности, он прошел за место, назначенное для нашей стоянки у моста, который ему поручено было навести. Пехоту он оставил рубить лес для настилки моста, а сам с одним только поручиком отправился осматривать другие мосты на расстоянии приблизительно четверти мили от своих людей. Там он наткнулся на троих татар, которые выскочили на него с криком. Выбрановский и поручик схватились за ружья. Татары заметив это, бросились назад и начали скликать своих. Выбрановский, видя, что дело не шуточное и что их очень много, поскакал назад, приказав поручику, у которого лошадь была похуже, ехать впереди, сам же хотел отвлечь внимание татар, пока тот уедет. Но так как татары пустились почти вслед за ними и уже их нагоняли, то поручик видя, что не может уехать на своей лошади, соскочил с нее и побежал в лес. Из татар одни погнались за Выбрановским, а другие трое бросились за поручиком; они схватились за сабли, а он вбежав в лес, выстрелил в них из мушкета; после этого они, бросив того, все погнались за Выбрановским, который навел татар прямо на свой отряд, и, прискакав, крикнул своим, чтобы скорее стреляли; наших случилось тут только 8 человек, которые лежали; все другие рубили лес для моста, вот почему наши не могли достать так скоро огня для фитилей, а татары уже ворвались. Несколько наших выскочили с топорами, копьями, саблями, вооружившись чем кто мог на скорую руку. В это время один татарин кинулся впереди других с саблей на Выбрановского, но случившийся тут пехотинец пустил в него топором и угодил в висок, так что татарин свалился с коня; тогда солдат копьем проколол его насквозь, так что тот тут же и умер. Другие татары вмиг подхватили его труп на лошадь; наши стали колотить татар обухами, другие успели уже взяться за ружья. Увидев это, татары отступили, продолжая стрелять; убитого двое взяли с собою и, положив его поперек коня ускакали так поспешно, что растеряли стрелы и шапки и оставили один лук. Между тем прибежал поручик, прокравшийся лесом; таким образом татары ускакали; не сделав никакого вреда, даже не ранив никого из наших, а между тем потеряли одного из своих. Наша конница, двигаясь медленно, находилась от этого места на расстоянии полуторы мили. Гонец от Выбрановского сперва прибыл к казакам с вестью, что его господин бьется с татарами. Казаки поскакали тотчас, а мне дали знать, чтоб я с [30] гусарами тоже спешил на помощь. Сомневаясь по рассказам посланного, чтобы это было близко, мы погоняя коней, проскакали с милю галопом, как вдруг появился трубач с вестью, что татары уже скрылись; тогда мы снова пошли обыкновенным шагом. Прибыв на место схватки, я отправил гетману донесение о случившемся, послал лук и 8 татарских стрел и велел узнать, что он прикажет дальше делать, преследовать татар или нет. Узнав о происшедшем, гетман поспешил в наш стан на нескольких лошадях, приказал отвести себя на то место, где происходила стычка, что мы и сделали. Тщательно осмотрев это место, он отозвал в сторону нас ротмистров, конных и пеших, как бывших в моем отряде, так и приехавших вместе с ним и произнес нам речь, причем благодарил Господа Бога, что врагу не удался его замысел нанести нашим вред, а вместо этого пришлось потерять своих; однако он не похвалил Выбрановского за то, что тот так далеко отлучился от своего отряда, не поставив стражу и поехал один вперед; гетман поставил на вид, что если бы навел он татар на заранее приготовленную засаду, тогда не уйти бы ни одному из них, и чтоб в другой раз не смели этого делать. Затем он предложил на выбор, что лучше: послать ли вслед за татарами отряд легкой конницы и пехоты или ожидать их нападения, спокойно оставаясь на месте, и велел выбрать одно из двух. Одни предлагали послать за неприятелем погоню, а казаки говорили, чтобы послать пеших пограничных солдат, которые могли бы навести их на лагерь, но на расстоянии голоса, чтобы в случае нужды подать помощь. Другие, которых была большая часть, решили, что не следует посылать вслед за ними, потому что, судя по богатой одежде и хорошим лошадям, нападавшие были люди отборные; отсюда можно заключить, что вблизи находится большая сила; к тому же по дороге мосты часты и притом плохие, так что нужно опасаться, как бы встретившись с большим числом и желая податься к своим, не потерпеть поражения во время переправы; а главное, кто хочет употребить хитрость, должен хорошо знать местность и иметь хороших проводников; для нас же, несведущих в этом, лучше оставить это в покое. Гетман, выслушав мнения, решил не посылать погони и приказал нам через каждые полмили устраивать засады, чтобы мы таким образом могли поживиться, затем уехал в свой лагерь. Нападавших татар было всего 57 лошадей. В схватке с татарами, лошадь Выбрановского перескочила и пронесла его через такой мост, что трудно [31] поверить, чтобы лошадь при этом не споткнулась без вреда, и если бы на бревнах не осталось следов, мы никогда бы этому не поверили, потому что по истине совершилось невероятное дело. В этот день с ротмистром моего полка я набрал порядочную стражу, которая должна с этого времени караулить; казаков 35 лошадей, для пикета гусаров 100, пехоты 100. Я приказал протрубить пароль: защити нас, Боже.

18 августа. В этот день мы отдыхали на том же самом месте, из-за очень плохих мостов, которых в этот день успели навести только два. Тогда же мы устроили засаду, в расстоянии ровно одной мили от места постройки мостов, поместив по обеим сторонам дороги Выбрановского с 200 пеших. Чтобы скрыть след, они шли в засаду не дорогою, а подле дороги по траве, а за ним, на расстоянии полчетверти мили, поместили в резерве Серного с сотнею пехоты; но Выбрановский успел захватить только 2 русских простых мужиков. В полдень мы переменили засаду, на место Выбрановского поместили Трембецкого с 200 пехоты. Я приказал протрубить пароль: Господи Боже, сохрани нас от всего худого.

19 августа. С рассветом я послал Сверчевского с 300 пехоты засесть в засаду, но так как не было подходящего места, то он оставил это. Мы сами днем отправились в поход и остановились в лесу, пройдя полторы мили. В этот день мы прокладывали очень длинные гати по мху. Я приказал протрубить пароль: Господи Боже, отпусти нам наши прегрешения.

20 августа. До зари я послал вперед Сверчевского, с 20 всадниками, добыть языка, но ничего не получил, так как ничего и не было и он никого не видал. Я сам с зарею тронулся и остановился на урочище, которое называется Слепнево, в расстоянии 2 миль. В этот день на том месте получено известие, что королю сдался замок Усвят; в него не стреляли и не копали шанцев, потому что как только осажденные увидели все наше войско, то сообразили, что сопротивление бесполезно и тотчас сдались на предложенных им условиях; впрочем, несколько важных людей с литовской стороны были убиты. Чернь и всех других людей, которые не хотели остаться, король отпустил; воевода с первыми боя-рами, присягнув, остался при короле. Этот замок сдался 16 августа. В этот день был следующий пароль: хвала Господу Богу за все.

21 августа. С рассветом мы поднялись и дошли до места, называемого Северским, пройдя в этот день две мили; находясь [32] на расстоянии только 8 миль от Великих Лук, мы сошли с большой дороги влево, оставляя самую дорогу королю, так как он приказал гетману соединиться с ним еще перед Великими Луками. Там же гетманом получено известие, что идет 30000 русских, чтобы вступить с нами в битву; а так как он, в уверенности, что их наверно столько, полагал, что король не может ускорить свой марш, то порешил, ставши лагерем, пробыть тут 3 дня, в ожидании прихода русских, рассчитывая, что на это время будет достаточно разного продовольствия; но потом он переменил решение и приказал нам очень рано выступать в поход. Пароль был: Господи Боже спаси.

22 августа. Рано, с рассветом, мы дошли до селения Любая, пройдя 3 мили. В этот день казак Викентий взял в плен важного татарина, имевшего под своею командою 300 лошадей. Захватил он его следующим образом: татары заметили казаков, а казаки татар; казаки, видя что силы не ровны, стали поспешно отступать к лесу; когда они были уже почти у опушки леса, татары гикнули на них, после чего и начали стрелять из мушкетов; лошадь этого татарина, испугавшись пальбы, понесла и сбросила его с себя, а казаки подбежали к нему и, несмотря на сопротивление, ранивши его, схватили и отнесли к гетману. В этой стычке никто из наших и из татар не погиб, только этот их начальник попал в плен. С пытки он между прочим показал, что великий князь не велел татарам ни сидеть в засадах, ни вступать в битву, но поручил им всюду отступать перед королем, а между тем всячески тревожить его войско. Пленный прибавил также, что царь не прочь принять сражение, но сперва хочет ослабить наше войско. В этот день пришло известие, что литовцы намерены прежде всех сделать набег на Великие Луки. Гетман очень боялся, чтобы литовцы его не опередили и потому он поспешил отправить к королю письмо с жалобой на свое несчастие и просил позволить ему самому сделать нападение, а он interea temporis хочет, бросив тяжести, идти днем и ночью, чтобы литовцы его не опередили; вот почему он приказал мне идти днем и ночью с моим отрядом и постараться вместе с литовцами сделать нападение, а если представится возможность, то и опередить их. Я не отказывался, но охотно обещал, просил только побольше войска, именно 3000, на том основании, что в случае надобности, мне не пришлось бы по дальности расстояния рассчитывать на его помощь, а так как в крепости людей не мало, то пожалуй придется вступить в битву, [33] которую во всяком случае следует выиграть, ибо, если мы сделаем натиск, то они отступят, но воспользовавшись остановкою, легко могут, хотя и в небольшом числе, сделать вылазку, против которой мы, не имея подкрепления, едва ли будем в состоянии удержаться; что же важнее всего, когда мы будем меряться силами на гарце, нельзя избежать того, чтобы как мы, так и они не добыли бы языка: а узнавши от него что нужно, они с превосходными силами дали бы сражение, которое мы не могли бы выиграть; отступать же к Литве было бы великим срамом и позором. Выслушав это, гетман прибавил мне войска, и я с большим старанием стал готовиться к выступлению. Но вскоре получено письмо от короля, чтобы гетман не беспокоился, потому что его никто не опередит, что у него еще времени достаточно, кроме того он может не спешить и не мучить войска и лошадей, ибо совершая путь медленно, он нисколько не опоздает; вследствие этого гетман не велел мне спешно выступать в поход. Пароль был: Господи Боже, благослови нас.

23 августа. Поднявшись рано поутру, мы шли до места, которое называется Рахново и прошли в этот день одну милю. Пароль был: доведи.

24 августа. Вместе с рассветом мы выступили и остановились на равнине над рекой Защитой (Sanczyta), сделав полторы мили. Пароль был: дай ведро, Господи.

25 августа. Около полуночи мы выступили и остановились в поле среди кустарников, отойдя с места ночлега на две с половиною мили. В этот же день мы заняли место не вдалеке от литовского лагеря по правую руку. Король также остановился за ними на расстоянии мили. Сегодня получено известие, что московские послы едут к королю; приказано ехать им на встречу и провести их так чтобы показать им все войска, следовавшие за королем вместе с артиллерией, а именно: отряды Сенявского, каштеляна каменецкого, польного гетмана и пана Фирлея, каштеляна люблинского. В этот же самый день русские сами сожгли дотла весь посад у Великих Лук, оставивши только крепость. Этот пожар мы хорошо видели, потому что находились от Великих Лук всего в двух милях. В этот же день король в сопровождении только 20 человек ездил на рекогносцировку крепости и был так близко от нее, что в него могли бы попасть из короткого ружья, но выстрелов не было. В это время один пахолок из роты пана Минского, поляк небольшого роста, вскочив на лошадь, так сильно [34] пустил копьем в мостовые ворота крепости, что железо осталось в дереве. Король не похвалил его за это, говоря, что подъезжать к крепости, когда никто из нее не показывается, не есть дело настоящего воина, а отчаянного смельчака, что тот для него настоящий солдат, который идет на врага один на один и под выстрелами возьмет его в плен; вот тут-то и можно узнать мужество, потому что человек подвергается двойной опасности - огню из крепости и борьбе с тем, кого он захочет захватить. Пароль был: буди, Господи, милостив.

26 августа. В этот день мы сделали роздых в ожидании обоза и для того, чтобы дать время стянуться войскам; гетману же король велел отправляться к крепости, объехать ее и осмотреть, откуда всего удобнее вести осаду, так как сам король не мог быть там. Гетман за два часа до рассвета послал ко мне, чтобы я приготовился ехать с ним, потом сам явился за мною; с ним я и отправился, взяв с собою Хелмицкого с Лукомским и стрелков. Когда уже стало рассветать, гетман выехал с этими людьми в таком порядке: впереди следовал Сверчевский с 20 конными казаками, за ним Дымко с 50 казаками, Фаренсбек с 30, Розражевский с 30 рейтарами, Вайер, Костка, имея при себе по несколько слуг; из роты Уровецкого всего 40 всадников, за ними стрелки. Сам гетман ехал за мной, подчаший Зебржидовский с сотней всадников шел за гетманом в резерве на случай, если бы дошло до схватки. Гайдуки шли по правой стороне гетмана, a пешие казаки и Бирута с 30 людьми - по левой. В таком порядке мы шли целых 2 мили, пока не увидели крепости; тогда гетман послал Уровецкого, Розражевского и Вайера поискать где нибудь брода через реку Ловать, чтобы переехать на ту сторону и оттуда осмотреть укрепление, и дал им с собою 20 всадников. Те отправились, а гетман следовал за ними медленно; с ними впереди ехал Лукомский. Они никак не могли найти броду и искали его так долго, что гетману надоело ждать, пока его уведомят, и он пошел за ними по той дороге, по которой они вели лошадей, но попал в такия болота, что трудно рассказать и, промокши, должен был вернуться по другой, торопецкой дороге; будучи уже недалеко от крепости, он оставил нас за горой, которая служила прикрытием от крепостных выстрелов, а сам поехал осматривать крепость. Между тем посланные вперед нашли брод и перебрались через реку; заметив их, русские выехали на встречу на 300 лошадях, довольно хорошо вооруженные; увидев это, наши переправились обратно [35] и через Лукомского известили гетмана, что брод найден. Когда Лукомский с этою вестью ехал к гетману, то, желая быть впереди других, попал в болото с выступившей водой (na prasna wode); полагая, что этот брод, он пустился смело вперед, но лошадь под ним вследствие глубины пошла вплавь; видя, что уже поздно поворачивать, он опустил поводья и плывя таким образом попал на троих из роты Дымки, которые стояли на карауле у этого болота; заметив его и полагая, что это русский, они схватились за луки, а он, приняв их за татар, хотел выстрелить из мушкета; те прицелившись в него, начали кричать, спрашивая; кто он? Дав ответ и узнав своих, Лукомский выехал благополучно, хотя и натерпелся не мало страху. После этого он явился к гетману и доложил ему насчет брода; тогда гетман тотчас двинулся в путь и придя к реке, поставил нас под защиту горы, а сам поехал к крепости осматривать ее с другой стороны. Заметив его, русские спустились с крепости и стали подкрадываться к нему; это увидел Фаренсбах со своими рейтарами и кинулся на русских, но те, лишь только рейтары начали стрелять, отступили к замку, потеряв одного убитым. Между тем гетман переправился через реку в брод, поставив роты в некотором отдалении от места схватки; охотникам он позволил подъехать к замку на гарц, а сам, пока мы гарцевали, с некоторыми подъехал близко к замку, высматривая место для копания шанцев. Выехать к нам на стычку никто не осмеливался, только часто стреляли по нам, больше всего из пищалей. Перед мной самим со время гарца на локоть от меня слуге Дымке прострелили бедро, и в меня чуть не угодила пуля. У товарища пана подчашего Зебржидовского ядром убило лошадь. Затем, нагарцовавшись, переправились через реку с другой стороны крепости, и объехав ее почти вокруг, направились обратно к своему лагерю. В этот день Борнемисса, любимец короля, венгерский гетман, с несколькими десятками конных венгров подъехал к замку и, отделившись как то от своих, наехал на русских; заметив их, он поскакал назад, а те за ним; вдруг его лошадь начала приставать; он успел соскочить с лошади и побежал, но неприятель был уже так близко, что сорвал с него меховую накидку; к счастью, подоспели другие венгры, которые и дали ему лошадь; русским так и не удалось его настичь. Пароль был: Господь Бог покарает.

27 августа. За два часа до рассвета я выступил с своим отрядом и шел к замку по линии первой стражи, а приблизившись [36] к полю, откуда видна была крепость, остановился и расставил людей так, чтобы они в боевом порядке подходили к крепости. Выстроив казаков в два ряда, я пустил их вперед; всех черных гайдуков, которых было 3 хоругви, соединил в одну колонну, при чем знаменщики шли вместе с ними; в другую колонну построил голубых гайдуков, которых было два знамени вместе с знаменщиками; третью колонну составил я из гусар в пять рядов с двумя распущенными знаменами. В таком порядке направились мы к крепости, трубя и с барабанным боем; казаки впереди, мы за ними, пехота составляла правое крыло, а мы левое; так мы шли до самого замка и остановились на горе, чтобы нас могли видеть из замка. Затем, когда стал подходить литовский обоз, мы оставили гору и дошли до того места, где должен был расположиться наш лагерь. Стояли мы на горе, ожидая пока подойдет остальное войско; в нас стреляли из крепости, но ядра не долетали. Перед самым полуднем пришло литовское войско и, когда оно заняло поле, то литовские гетманы разместили его тремя большими колоннами с несколькими вспомогательными отрядами, по сторонам поставив пехоту отдельно; в таком порядке ожидали прибытия короля. К вечеру король с войсками подошел к крепости с другой стороны и велел выстроить конницу полумесяцем: левым крылом командовал Ян Зборовский, правым воевода брацлавский; за этим отрядом помещены были еще три больших резерва, а венгерская пехота шла в боевом порядке в одной колонне. Таким образом пехота шла по левую руку от крепости, конница по правую, а между пехотой и конницей ехал сам король; с ним несколько сот человек, все богато вооруженные, имея за собой по одному пажу; короля окружали спешившиеся кавалеристы с секирами; за королем шли три красиво одетые пажа; один нес копье с шляпою, украшенною перьями, другой только копье, а третий булаву; за ними вели 12 заводных лошадей, почти по-королевски убранных; король, очевидно, ехал открыто, чтобы показаться русским. Затем с третьей стороны подошел и канцлер со своим корпусом и выстроил его в несколько полков, а пехоту поставил в один отряд, растянутый на большое расстояние по 30 человек в ряд. Пехота пошла по левой стороне, а конница по правой; а когда пришлось спуститься с горы, то чтобы войско казалось многочисленнее и больше, отряд шел за отрядом. Потом все войска остановились в виду крепости, а король делал им смотр; после этого войска пошли к своему лагерю с [37] барабанным боем и музыкою. Было на что посмотреть, ибо каждая часть войска была выстроена по-своему и казалось очень красивой, так что русские могли хорошо все видеть. Королевский отряд расположился поодаль от крепости и стал не лагерем, а полками. Литва остановилась при короле. Все-таки лагерь казался громадным вследствие большого количества палаток, так что, стоя на горе, едва можно было все окинуть взором. Канцлер с войском стал лагерем по правую сторону короля, сейчас за речкою. В этот день мы ушли с места ночлега на 2 мили. Пароль был: Господь Бог милостивый.

28 августа. В этот день мы никуда не трогались с своего места, траншей не копали, пехота не подходила к замку, а все это оттого, что мы ожидали московского посла. В этот день я получил письмо от тещи. Пароль был: Господь Бог милосерд.

29 августа. В два часа ударили в литавры для сбора ротмистров у гетмана. Им было объявлено, что после обеда мы вместе, с тяжестями двинемся на ту сторону, с которой хотят вести осадные работы; приказано также, чтобы часть ротмистров ехала к королю для пополнения его свиты, когда будут принимать московских послов, а часть пусть останется в лагере на случай тревоги. Было еще приказано ротмистрам разделиться между собой на полки, чтобы полками посылать на фуражировку на случай, если придется при этом вступить в бой. В тот же день литовцы привели к королю 10 русских пленных боярских детей и донесли, что их разбито 2000 в шести милях от лагеря. Встретились они с ними таким образом: с литовской стороны послано было 200 человек конницы для фуражировки; эти всадники выслали вперед разъезд, который и наткнулся на неприятеля и тотчас же вступил с ним в бой. На шум схватки наши бросились к своим на помощь и подняли крик. Русские поскакали назад и навели наших на свой отряд, который расположился на отдых и снимал уже с коней седла. Наши, увидев, что те не наготове, ударили на них и тотчас обратили в бегство; бежавших били и преследовали больше мили, пока не застигла ночь. Полагали, что на поле битвы осталось более 300 трупов; в реке Ловати потонуло их тоже не мало, а 10 взято в плен. Из наших один был убит, а 20 ранено. Эти русские подошли к нашему войску для разведок. Их было 2000, а наших только 214. В этот день приехали московские послы, и король велел им править посольство. Навстречу послам король отправил старосту бржезского (Brzeskiego) с отрядом в 100 [38] лошадей; король выслушал их publice с членами своего совета, в присутствии множества людей, стоявших в шатре и около шатра; перед шатром же королевским выстроена была вся пехота шпалерами. Послы, приехав, приблизились к королю, сняли свои шапки, ударили челом, коснувшись до земли руками, потом осенили себя крестным знамением. Затем выступил п. троцкий и сказал “наияснейший и всемилостивейший король! Послы великого князя московского просят, чтобы им было позволено поцеловать руку вашего королевского величества". Затем послам приказано приветствовать короля: каждый, взяв руку его королевского величества, бил ему челом; когда послы уже кончили свои приветствия, приблизились дворяне московские, желая поклониться королю, но их не допустили, так как послы не исполнили еще своего поручения. Затем послам приказано излагать дело. Они отдали “credens", который читал Война, подканцлер литовский. По прочтении грамоты послам приказано продолжать, и они сказали: “великий князь послал нас к тебе править посольство и приказал править его перед тобою в Вильне; и так, распорядись вернуться в Вильну и уведи войска твои с земли нашего государя; тогда мы в твоей земле будем править посольство". После этого король созвал раду к себе, а послов посадили на лавки; п. Троцкий, подканцлер литовский ответил послам от имени королевского величества, что невозможно королю вернуться отсюда; “если же имеете к королю какое другое дело, продолжал он, то изложите его, не теряя времени". Послы ответили, что имеют и другое дело, но излагать его тут не станут, разве только в Вильне. Его королевское величество приказал ответить на это послам, что в последней грамоте князь московский писал, что посылает послов и просит дать им пропуск; “мы им и дали, чтобы они здесь исполнили поручение". Они ответили, что не имеют другого повеления от своего государя, как только исполнить это посольство в Вильне и что не смеют решиться ни на что другое. Тогда его королевское величество приказал ответить: “как вы ни с чем приехали, так ни с чем и уедете, а теперь идите в отведенные для вас палатки". Послы после этого удалились. Послов было трое, они были одеты в парче-вые кафтаны, воротники у платья были вышиты очень красивым жемчугом, ермолки и шапки тоже шитые жемчугом; знатных лиц, одетых в парчу, было с ними до 20, но не мало было всякого сброда; всего на все было пятьсот лошадей; убранство лошадей было так себе, но лошаденки плохие, и не было ни одной порядочной. [39]

В этот же день мы двинулись по другую сторону крепости, перешли в брод реку Ловать, но по причине трудной переправы лагеря не укрепляли, а стали по полкам; в этот же день пехота отправилась в окопы: с одной стороны полки, над которыми был начальником Уровецкий, с другой венгры, под начальством Борнемиссы и тотчас там же в окопах начали плести туры. В этот день пушки шли за его королевским величеством: всего было 30 осадных, и их сопровождала 1000 конницы и 2000 пехоты. Па-роль был: отверзи нам, Господи.

30 августа. Спустя час после восхода солнца начали располагаться лагерем около крепости, которая так близко, что можно стрелять из мушкетов, а из пушек переносит далеко; впрочем стрельба нисколько не вредила, потому что находившийся перед лагерем холм служил защитою. В этот же день мне доставили письмо от тещи. Ударили в барабаны для сбора ротмистров к гетману; когда они собрались, гетман приказал, чтобы никто не смел трогать из лагеря телег под опасением строгого наказания; в этот же день усердно копали траншеи и плели корзины; перед полднем, русские делали вылазку в окопы, которые охранял хорунжий пана Замойского с 200 пехоты, получавший жалованье от канцлера; при виде неприятеля, он бежал со всеми своими воинами, а русские, овладев знаменем, захватили двух гайдуков, двух ранили и ушли назад без потери, они могли бы захватить и более пленных, но тут подоспел другой отряд пехоты, так что они отступили под крепостные выстрелы и наши ничего не могли им сделать. Гетман приказал арестовать начальника и заковать его, а пехоту вывел из окопов и поместил туда другой отряд. Пароль был: обрадуй нас, Господи.

31 августа. Прошлой ночью в три часа убит из мушкета Клочевский, кастелян завиховский, староста малогоский, находившийся в окопах. Напоминая гайдукам, чтобы старательнее работали, он успел сказать только несколько слов и умер, простреленный в бедро. В этот день я получил письмо от тещи. В этот же день окончили делать окопы и приготовили их совершенно, плели туры и насыпали их землей, доставили 18 осадных орудий в лагерь канцлера, а потом вечером отвезли их в окопы. Пароль был: благослови, Господи, труды наши.

1 сентября. В этот день с рассветом открыли огонь из орудий, как с венгерских, так и с польских батарей; гетман велел объявить, что тот, кто возьмется зажечь крепость, пусть [40] запишется у гетмана; если зажжет замок иностранец, то ему гетман обещал дать 400 талеров, если же поляк и притом шляхтич, то будет щедро одарен; если же не шляхтич, то обещаны ему шляхетство и ценные подарки.

В этот же день московские послы просили короля об аудиенции. Будучи допущены к королю, они говорили только о том, чтоб его королевское величество отдал им Полоцк и другие захваченные города и что только тогда они будут договариваться о перемирии. Король приказал послам удалиться.

В этот же день гетман, собрав ротмистров, сообщил им, что через лазутчиков он получил известие, что к осажденным идет помощь; он приказал каждому быть на стороже, копать вокруг лагерей рвы, расстоянием от телег в 6 локтей, шириною в 3 локтя, а снизу и сверху 2 локтя, глубиною в рост человека, и этот ров каждый должен будет копать на своем участке. Сегодня же убит выстрелом из пушки мой пушкарь в то время, когда клал в пушку каленое ядро; он тотчас умер. Пароль был: Боже, сохрани своих.

2 сентября. Утром рано с первых же выстрелов венгерцы зажгли одну башню, которая стала не гореть, а тлеть. В полдень ее потушили, несмотря на то, что наши не переставали постоянно стрелять по ней. В тот же день некто Окуровский доставил мне письмо от жены. После обеда венгерцы снова зажгли укрепления, но они не горели, а только тлели. В этот же день убили двух ротмистров, одного конного литовского молодца, который начальствовал над 200 конных у польного литовского гетмана, другого пехотного, имевшего под командою 200 пеших солдат, именем Грузинского. У нас в этот день как убитых, так и раненых было около 200. Пароль был: Господь Бог — счастие наше.

3 сентября. Наконец крепость стала тлеть со стороны венгерских окопов. Пожар усиленно тушили, но потушить не могли, так как наши постоянно стреляли туда из пушек, ружей и гаковниц; венгерцы среди белого дня переправились по воде к горевшей башне, подкопались под дерн, которым были обложены укрепления, чтобы подложить порох. Они отдирали дерн, чтобы удобнее было гореть примету с разным горючим материалом. Когда эти охотники подходили к крепости, неприятель открыл сильный огонь; а когда начали подкапываться, то на них бросали каменья и остроконечные колья и лили кипяток. Таким образом убили 12 человек, а часть ранили; однако венгерцы, несмотря на [41] это, мужественно продолжали делать подкоп в стене. В этот же день московские послы просили короля, чтобы он поручил своим панам договариваться с ними о мире. Король послал пана Троцкого, подканцлера литовского и п. Войну, подскарбья. Поговорив с ними довольно долго, pro finali московские послы порешили, что они желают учинить вечный мир с королем и что те замки, которыми овладел король, и также те, которые у него были в Ливонии, он может спокойно удержать за собою; потом, чтобы король отдал им Невель и Озерище за пленных, которых ему возвратят. На это король не хотел согласиться, желая получить всю Ливонию и другие земли; которые издавна принадлежали великому княжеству литовскому. Послы видя, что дело не идет согласно их желаниям, просили наконец короля, чтобы он позволил им отправить гонца с королевскими условиями к их государю и вместе с тем спросить, как он прикажет им поступить дальше. Король согласился на это, однако еа conditione, чтобы гонец возвратился назад через 12 дней. Вместе с ним король послал своего гонца, незнатного литвина, сообщить московскому князю, чтобы он, не пускаясь в проволочки, дал directe своим послам наказ, что именно они должны уступить королю и таким образом заключить мир. В этот же день гетман приказал пустить стрелу с письмом в крепость, в котором требовал сдачи, обещая королевскую милость. Неприятель ничего не хотел ответить, только из крепости страшно ругали короля, канцлера и всех других, называя короля и гетмана сыновьями негодных матерей, вралями, а на голос наших, которые требовали ответа, стреляли из ружей и пушек. Того же дня был убит один из королевской свиты, начальствовавший над 200 пеших; того же дня Борнемисса послал 200 венгерцев на помощь тем, которые подкапывались под башню, для того, чтобы они помогли им скорее копать. Увидя это, русские подумали, что идут уже на приступ и, подняв громкий крик в крепости, открыли огонь. Мы же, находясь в лагере, услышав этот крик, подумали, что неприятель сделал вылазку, и потому тотчас сели на лошадей. В этот же день я заплатил стрелкам за вторую четверть года. Пароль был: Господь Бог окончит.

4 сентября. Утром ударили в барабан для сбора ротмистров. Когда они собрались, гетман объявил, чтобы они готовы были или идти на приступ, или отражать вылазку, так как от перехваченных пленных узнали, что неприятель, если не будет в состоянии защищаться, сделает вылазку для того, чтобы пробиться и [42] уйти к своим. При этом он приказал ротмистрам объявить в лагере своим пахолкам, что тот из них, кто пожелает идти на приступ, должен быть в доспехах с копьем, и что король обещает такому большие награды. Он объявил также, что те охотники, которые заявят свое желание, не тотчас пойдут на приступ, а будут стоять в строю для того, чтобы в случае нужды подать помощь пехоте, назначенной для штурма. Между тем укрепления, зажженные венгерскими орудиями, продолжали гореть. Венгерцы, желая усилить пожар, подложили под дерн порох. Лишь только порох вспыхнул, как этим взрывом отбросило дерн со стены, и вся стена загорелась сильным пламенем. Однако русские с обеих сторон работали так, что не допустили огню разгореться, несмотря на то, что наши убивали их во множестве. Однако к ночи башня почти вся сгорела. Пустить войска на приступ гетман не решился, так как, хотя пролом образовался широкий, но штурмовать было опасно, ибо крепость стояла на высокой горе, а вокруг нее тянулся глубокий ров, через который нельзя было перейти без большой потери в людях. Того же дня оба гонца, как московский, так и королевский, отправились к царю: они были свидетелями, как горела крепость, зажженная с венгерских окопов, потому что им приходилось ехать мимо. Того же дня гетман приказал пустить стрелу в замок с письмами, уговаривая сдаться. Наши кричали им, чтобы что-нибудь написали в ответ, но они не хотели отвечать и продолжали молчать. Вечером гетман приказал, чтобы те из охотников, которые пожелают зажечь замок, постарались подкопаться, как венгерцы, и подложили бы огонь под самое основание крепости. Охотников нашлось 40 человек; взявши смолистые факелы и другие горючие материалы, они направились к башне, в которой были ворота: одни начали подкапываться в насыпи, а другие с факелами лезли на гору, чтобы поджечь стены. Они не обращали внимания на выстрелы, которые со стороны неприятеля не переставали. В числе охотников находился знаменоносец Замойского, потерявший несколько дней тому назад свое знамя; он, желая возвратить себе доброе имя, вскочил на зубцы и там же на стене, убив одного русского, сбросил его вниз; он бился с неприятелем до тех пор, пока не был подстрелен в руку и ногу. Только тогда он слез и, оставшись живым, удалился в окопы. Остался же жив потому, что был неопасно ранен. Те, которые подрывали насыпь, попали на отверстие в стене, служившее прежде для стрельбы. Через это отверстие осажденные пиками [43] начали мешать нашим делать подкоп и убили одного из наших. Однако наши, не обращая внимания на это, не переставали копать и через отверстие отняли у русских 5 копий и 20 воловьих шкур, которыми те хотели остановить пожар. Нашим все-таки удалось зажечь, только горело нехорошо и дым тремя столбами поднимался вверх до наступления ночи. В этот день Самуил Зборовский просил короля снять с него опалу и дозволить жить в Польше. На это король приказал передать ему, что этого он никоим образом сделать не может, но, если Зборовский хочет получить то, чего просит, то пусть при взятии крепости совершит какой-нибудь подвиг. Зборовский согласился идти на штурм впереди всех и ждал в окопах только приказания. При нем находилось несколько знатных и около сотни товарищей из шляхты, которые тоже приготовлялись к приступу. Фаренсбах домогался у гетмана позволения принять участие в штурме и просил, чтобы ему было позволено штурмовать другую сторону, а не ту, на которую поведет приступ Зборовский, имевший целью смыть с себя бесчестие и воротиться в Польшу; он же желает идти для того, чтобы увеличить свою славу. Гетман впрочем его не пустил. Пароль был: Господь Бог приготовил.

5 сентября. Почти в полночь показался сильный огонь со стороны окопов (od szancow), затем стал усиливаться, распространяясь все более и более. Когда таким образом пожар длился уже два часа, у гетмана ударили тревогу, и было приказано войску стоять в лагере наготове, коннице в строю, а ротам пана Чеховского, г. придворного подчашего, п. Жолкевского, п. Уровецкого идти к самым окопам, при чем и я также следовал со своим отрядом. С другой стороны крепости подошел король со своим и литовским войском и расположился у самой реки в боевом порядке. Между тем огонь стал распространяться, занимая все большее и большее пространство. Наши для того, чтобы русские не могли потушить пожар, большими кусками бросали в огонь серу и смолу. Когда до рассвета оставался только час, и огонь захватил половину крепости, русские начали кричать со стен: “город уже ваш, ради Бога не стреляйте." Услышав об этом, гетман приказал объявить им, что если они желают сдать замок, то должны выслать к нему всех воевод, а сами пусть гасят пожар. Осажденные выслали несколько человек, но не воевод. Когда гетман это заметил, он отослал их назад и требовал, чтобы непременно явились воеводы; если же они сейчас не выйдут, то он сделает [44] приступ к городу и всех перебьет. После этого вышли 5 воевод ⁵, которых гетман велел привести к себе, а прочим приказал охранять крепость. Пехоте как венгерской, так и польской, он велел оставаться в строю и запретил кому то ни было отлучаться от хоругвей. Вскоре приехал король к тому месту, где находился канцлер. К нему обратился с речью канцлер, благодаря Господа Бога за эту победу и прося, чтобы король оказал свою милость тем, которые были под его начальством. Король сперва благодарил Бога за победу, канцлера за его усердие, обещал всячески наградить тех людей, которые были под его начальством. Затем король приказал, чтобы п. канцлер никого не пускал в крепость, а распорядился тушить пожар. Сам он поехал в поле. Канцлер велел русским очистить крепость; 50 гайдуков отправились выносить порох и пушки. Простого народа и других вышло из города 500, и каждый со своею иконою; у них отобрали оружие и лошадей. Вслед за этим 50 гайдуков пошли в крепость за порохом и пушками. Увидев это, толпа обозной челяди (motloch), которая собралась по другую сторону крепости в королевском лагере, полагая, что гайдуки идут в крепость для грабежа и для добычи, в ослеплении полезли вверх на стены и, проникнув в крепость, начали истреблять и рубить неприятеля. Услышав крики, бросилась в крепость и вся пехота; тогда все капитаны, ротмистры и сам гетман старались удержать их, но все усилия их были напрасны. Наши учинили позорное и великое убийство, желая отомстить за своих павших товарищей. Они не обращали ни на кого внимания и убивали как старых, так и молодых, женщин и детей. Начальники, не будучи в состоянии удерживать их, отъезжали прочь, а имевшие сострадательное сердце не допускали убивать тех, которых наша кавалерия захватила в плен, в особенности женщин и детей. Все заняты были убийствами и грабежом, так что никто не тушил пожар. Огонь охватил всю крепость и спасать более было нечего. Когда огонь дошел до пороха, то наших погибло разом 200 человек; 36 пушек сгорело и несколько сот гаковниц, несколько тысяч ружей и других ценных вещей; денег, серебра и шуб весьма много, так что нашим мало досталось, кроме разве платья и денег, взятых с убитых. Приехавши в лагерь, гетман приказал ударить в барабан, чтобы сходились к нему ротмистры с товарищами; когда они [45] явились, гетман, принесши благодарение сперва Господу Богу, благодарил потом всех за то, что исполнили свой долг, постарались о том, что свойственно хорошим мужам и воинам, обещал милости и награды от короля, а они поздравляли гетмана с победой, затем пропели Те Deum, а после слушали обедню. После обедни гетман объявил нам, что по показаниям пленных, по всей вероятности придет воспомогательное войско на выручку, а потому постоянно нужно быть наготове и на стороже. Пароль был: хвала Богу.

6 сентября. Днем канцлер приехал к королю; здесь происходил совет, на котором рассуждали о том: возобновить ли крепость или нет; во-вторых: идти ли дальше или послать войска; в третьих: зимовать ли здесь или вернуться в Польшу. Порешили так: выбрав место поудобнее, строить крепость и не уходить, пока она не будет готова. Самому королю дальше не идти и не посылать войска, разве только, когда в Холм прибудут большие орудия из Москвы, чтобы или овладеть ими или сжечь вместе с замком; пробыть здесь еще три недели, а потом, оставив жолнеров, королю с волонтерами возвратиться в Польшу. В этот же день король ездил осматривать место для постройки крепости, но не нашел лучшего, чем старое; да и другие советовали его королевскому величеству строить на старом месте, приводя ту причину, что если бы король вздумал ставить замок не здесь, то впоследствии московский царь может воспользоваться старым местом и укрепить его. Итак решено восстановить крепость на прежнем месте. В этот же день барабанным боем созвали ротмистров, которым гетман и объявил, что намерен уже снимать лагерь, и что поэтому нужно собрать лошадей, телеги и слуг, в случае, если они посланы на фуражировку. Я говорил с канцлером, чтобы он испросил для меня у короля позволение ехать домой и, ссылаясь на необходимость, просил его ходатайствовать за меня перед королем, чтобы последний обратил внимание на мои заслуги; но finaliter ничего не успел у него, а отложил до завтра. Пароль был: да будет вечная слава Господу Богу.

7 сентября. Около полудня гетман приказал первый раз ударить в барабан, чтобы приготовлялись к выступлению; его черные жолнеры пришли к нему, требуя денег и pro finali объявили, что если им не дадут денег, то они не желают продолжать похода, а хотят отправиться в Польшу; гетман всячески убеждал их, но они отказывались от всего; впрочем, полагая, что они не [46] станут упорствовать, гетман приказал другой раз ударить в барабан, чтобы седлали лошадей; тогда все остальные начали приготовляться, но первые и не думали, так что канцлер в этот день не тронулся с места. В этот же день пришли грамоты к его королевскому величеству от князя московского; в них выражалось удивление, что король, приняв его послов и выслушав посольство, осаждает крепости и занимает его землю, а потому убеждает короля поступать, как пристойно христианину и быть готовым на взаимное согласие и на мир. Король ничего не ответил на это. Канцлер чрез Уровецкого всячески убеждал меня, чтобы я не хлопотал о возвращении домой, обещая, что тут уже будем не долго, обещая также, что король намерен вознаградить меня за мои издержки и утраты, и сам говорил со мною о расположении и о королевских милостях ко мне и обещал награды. Тогда я согласился проводить короля до Витебска, но еа conditione, что в день св. Мартина я должен быть дома. В этот же день мы вынесли из лагеря с большими почестями тело покойного Завихотского, которого повезли на родину. Пароль был: велика милость Господня.

8 сентября. Около часа до восхода солнца ударили в барабан у гетмана, чтобы приготовляться к походу. Однако черные жолнеры требовали денег, а гетман всячески убеждал их подождать немного, обещая заплатать, лишь бы они шли с остальными; но те стояли на своем. Затем он приказал ударить в барабан второй и третий раз, и мы тронулись, а черные остались на том же месте; их ротмистры со своими свитами следовали за канцлером (в отдалении); и мы расположились у реки не лагерем, но там, где кому было приказано, отойдя на одну милю от крепости. В этот же день под вечер гетман приказал созвать ротмистров и перед ними сильно обвинял тех, которые остались и не хотели идти, доказывая, что им не пристало это, и угрожая, что это будет им не на радость; тех же, которые ехали, благодарил и обещал им награду. Затем приказал ротмистрам переписать de nomine оставшихся; когда ротмистры исполнили приказание, гетман велел, чтобы каждый съездил и взял слово с своих товарищей на следующий день явиться к нему. Так как ротмистры не согласились на это, то гетман заметил: “вы обязаны сделать это и если не сделаете, я пошлю за ними гайдуков". Слова эти сильно рассердили ротмистров, которые сказали гетману: “мы не для того вывели людей из дому, чтобы их хватали гайдуки; найдите другой способ приглашения, а мы едем к ним и с ними решаемся [47] разделить счастье и горе, потому что нам не годится покинуть их в беде"; затем они отправились назад в свои роты, оставив у нас телеги и свиту. Лозунг был: Господь Бог карает злых.

Die 9 Septembris. Темрюка Пятигорца, имевшего сотню казаков, король послал добывать языка. Темрюк в расстоянии четырех миль от нашего войска встретил неприятеля и завязал с ним битву, но так как тех было много, то должен был отступить с казаками; неприятель преследовал его полмили, но он не потерял ни одного из своих, а языка все-таки привел. В этот день я послал письмо к теще с слугою пана Влодковского. В тот же день король велел объявить по всему войску, что всякому, кто захочет работать в крепости над устройством вала, будут платить по три гроша в день, кроме жалованья.

В тот же день рано утром приехали "черные" в наш лагерь по совету тех ротмистров, которых канцлер бранил суровыми словами; они рассказали канцлеру об всем, что у них случилось и просили простить им их глупость; за них просили все. В тот же день расположились лагерем в двух стах шагах от места стоянки на расстоянии порядочной мили от замка по направлению к Торопцу. Лозунг был: Господь Бог щедр.

Die 10 Septembris. Утром приказано было профосу ездить с трубачом по лагерю и объявлять, чтобы никто не смел ни около лагеря, ни в самом лагере убивать скот или заниматься какою- либо грязною работою, а кого поймают, тот будет строго наказан. В тот же день барабанным боем оповестили ротмистров собираться к гетману. Гетман увещевал их и просил от имени короля работать над сооружением крепости вместе с другими, говоря, что король с своими жолнерами взялся строить одну часть замка; другую часть взяли на себя литовские паны, третью венгерцы, а четвертую король предложил людям канцлера. На это жолнеры отвечали, что они не обязаны это делать, да и не могут, хотя бы и хотели, потому что у них нет лишних слуг; а те которые есть, должны или заботиться о продовольствии, или ходить за лошадьми, так что у них совершенно некому работать, сами же они не умеют.

Ничего почти не добившись, канцлер однако не переставал их упрашивать. Жолнеры обещали дать окончательный ответ завтра. В тот же день король близ Суража поставил сильный кордон, чтобы никого не пропускать в Литву без дозволения, так как из литовского лагеря многие волонтеры стали разъезжаться, да и сами литовские паны не прочь были тайком отослать немало [48] людей из своей свиты. В тот же день я послал домой своего стрелка Собанского с письмом. Пароль был: Господь Бог милостив.

Die 11 Septembris. Утром канцлеру дали знать, что не далеко от лагеря находится большое войско, которое по всем признакам намеревается атаковать нас. Вследствие этого приказано всем быть наготове и поставлена сильная стража, а Сверчевского с тридцатью всадниками послали разведать и донести, что заметит. Вернувшись, Сверчевский донес, что отъехав на несколько миль от лагеря, он ничего не заметил, а в стороне в шести милях видели только около трех сот лошадей. Пароль был: призри на нас, Господи Боже.

Die 12 Septembris. Тотчас с наступлением утра поставили лагерь короля в расстоянии стадии от нашего, сейчас за рекой в полуторы мили от первого лагеря. Литва же полками расположилась перед королевским лагерем. В этот день, когда устраивали лагерь, коронный надворный маршал Андрей Зборовский хотел, чтобы его возы стали впереди возов литовского маршала Альбрехта Радзивила. Об этом он долго спорил с обозными, которые устраивали лагерь. Те отослали их к королю, чтобы тот решил, чьи возы ставить впереди. Когда дело дошло до короля, польский маршал напоминал о своем преимуществе перед литовским, говоря, что в унии есть условие, что если нет великого маршала в Литве, то его место заступает польский надворный. Король на это ответил, что по случаю его позднего приезда не мало дел, даже некоторых иностранных, поручено было литовскому маршалу. Итак pro hac vice пусть имеет преимущество пан маршал литовский. На это Зборовский ответил: “дело идет не об имени, но об моем сане, о чести государственной и о моих преемниках, чтобы они не подумали, будто я допустил умаление своего сана. Потому solemniter protestor, чтобы потом иметь основание опереться на этот протест. Прошу, чтобы этот протест не сочтен был противным вашей королевской милости, чтобы он был занесен в книгу и копия с него была мне выдана за печатью".

Вследствие этого маршал Зборовский не стоял в лагере, но отдельно вместе со своим братом Самуилом Зборовским. Пароль был: Господь Бог дарует победу.

13 сентября. Утром король присутствовал в совете, где шла речь о том, кого оставить в крепости. Но еще не conclusum; однако, чтобы больше было охотников, назначено тем жолнерам, [49] которые захотят там остаться, по 20 злотых на коня. Пароль был: заботься о нас, Господи, и впред.

14 сентября. Князь Януш Острожский послал за провизией 80 конных казаков. Из них 40 всадников осталось у возов, другие 40 пошли дальше на поиски провианта. Они наткнулись на 50 татарских наездников, передовых неприятельского отряда. Наши, построившись в ряды, бросились на них и потеснили их назад. Татары, отступая, навели наших на большое войско, размещенное на 3 части. Вмиг все бросились на наших спереди и с боков; видя что борьба не равна, наши поскакали назад, но им трудно было уйти. Затем, видя что нет спасения, они, прискакав к нескольким деревням, соскочили с коней и стали мужественно отстреливаться из длинных ружей. Ушли только трое и то раненые, а из других 6 были взяты в плен, 6 убиты. Вскоре на то же войско наткнулся отряд из 40 венгерских всадников, которые также были разбиты татарами, но несколько из них уцелело. В этот день король приказал всем ротмистрам съехаться к нему на поле. Когда они собрались, король увещевал их быть внимательными к своим обязанностям, потому что он сам, как говорил, видел собственными глазами, что караульная служба в большом беспорядке: на передовых постах спят, снимают с себя броню, коней распускают; между тем стража не должна быть таковой, от нее все зависит; и так необходимо, чтобы за этим строго смотрели господа ротмистры. Во-вторых, чтобы возов из обозов не брать, потому что некоторые, положив поклажу только на подставки, самые повозки отсылают назад. Поэтому, если еще где-нибудь произойдет что-либо подобное, то за это будет строжайше взыскано: пусть узнают, что король умеет жаловать добрых и наказывать дурных; кроме того, король приказал запретить пахолкам, которые пасут лошадей за обозом, кричать ночью, а тот, которого застанут гайдуки, пусть не пеняет на себя. Пароль был: спаси нас, Господи.

15 сентября. Король постановил, что для большей безопасности тех, которые отправляются на фуражировку за несколько миль от армии, должны следовать по очереди за ротмистрами по 1000 всадников. В этот день я был очень болен сперва лихорадкой, а потом горячкой, к тому же имел еще сильный понос. Пароль был: Господи Боже, будь нашим вождем.

16 сентября. Король послал Филипповского с несколькими стами польских всадников, также венгерца Барбидзярского с [50] несколькими сотнями венгерцев, прибавив к ним 500 гайдуков, разузнать о том войске, которое разгромило казаков князя Януша; однако, если они заметят его, им не велено ничего предпринимать без особого распоряжения. Пароль был: Господь Бог благословляет.

17 сентября. Начали насыпать туры в замке Великолуцком, до окончания починки которого осталось уже немного. В тот же день пришло королевское письмо, что едет великий татарский посол, который уже находится по эту сторону Вильны. И так советовались о том, где выслушать посла и решено послать ему навстречу, чтобы он воротился в Вильно и там ожидал короля, где и будет аудиенция. В этот день король пожаловал пану канцлеру Межирецкое староство и Гарволинское поместье с несколькими деревнями, которое прежде принадлежало староству Стенжицкому. Пароль был: соверши Господи Боже.

18 сентября. Филиповский, оставивший свой полк за четыре мили, один приехал к королю за подкреплением, говоря, что он встретил московские разъезды, на которые и ударил, и что они тотчас обратились в бегство, но никого нельзя было захватить, только один передался к нам и рассказывал, что русских 4000; король дал ему 2000 людей и велел идти за русскими до самого замка Торопца, а там вступить с ними в сражение. Из нашего лагеря канцлер послал с ним надворного подчашего с 50 всадниками, пана Конецпольского с 50 всадниками, пана Жолкевского с 50, Фаренсбаха со 100 конными рейтарами. В этот же день король послал своих коморников в Польшу с универсалами. Пароль в этот день был: Господь Бог укажет нам путь ⁶.

19 сентября. Пришло донесение королю от Филона, старосты оршанского, воеводы смоленского, который разбил под Смоленском 8000 русских таким образом: надеясь на помощь со стороны короля, он направился к небольшой крепости, находящейся в нескольких милях за Смоленском и там думал соединиться с королевскими людьми. У него было не больше 700 человек конницы, составленной из шляхты, живущей около Орши, а пехоты и казаков 1000, орудий 2 и гаковниц 12 на колесах. Когда он подступил с этим отрядом под Смоленский замок, на него сделали [51] вылазку несколько сот стрельцов, но он их разбил и преследовал до самого крепостного моста. После этого он отошел назад на 1 1/2 мили от крепости и там стал лагерем. Русские в тот же день, желая отомстить за поражение, в числе 4000 человек конницы и 3000 пеших, сделали вылазку; заметив это, Филон тотчас построил свой отряд и ожидал неприятеля. Когда русские приблизились, он, не долго мешкая, тотчас вступил с ними в битву, не обращая внимания на их многочисленность; сражение продолжалось от вечера до 2 часов ночи, русские поражены были на голову, взято в плен было много важных людей, с его стороны потери было мало, да и то больше простых, за то много раненых. Так как люди были очень утомлены и изранены, то он пошел назад к Орше, а находясь уже от Смоленска на расстоянии 10 миль, будучи уже во владениях государя, расположился у какой-то реки на ночлег: вдруг напало на него 25000 русских и татар, которые тотчас зашли в тыл, с флангов и спереди. Увидев, что число людей не равно и притом много раненых и усталых, он начал отступать, а они преследовали его, нанося большой урон, так что он находился в худом и тяжелом положении, живых пленных приказал убить и уже не избег бы вражеских рук, но две роты, одна Струсова, другая Вильковского, следовавшие за армией короля, узнав, что король взял Великие Луки и видя, что они уже опоздали и притом зная, что воевода смоленский сразится наверно с русскими, пошли за ним и почти что столкнулись с нашими, отступавшими перед русскими; тогда они тотчас выстроились в боевой порядок и ожидали, пока русские покажутся из лесу; увидев их, они атаковали и прогнали их, так что те должны были прекратить преследование. В этой последней битве наших пало около 700 и русские захватили троих из знатного дворянства, две пушки и 12 гаковниц. В знак первой победы воевода смоленский послал к королю русское знамя и прекрасные позолоченные доспехи кизильбашские, снятые с главного воеводы, убитого в сражении. В этот же день король получил донесение из Невля, что русские, сделав вылазку, ударили на литовские окопы и нанесли поражение литовской пехоте, взяв знамя без всякого урона. Приехавший в наше войско из поморской земли Першка уведомил меня, что во многих местах Пруссии сильная смертность и что будто бы Рокош, его жена и 2 дочери померли от заразы и что Рыхновская заразилась. Пароль был: да благословит Господь Бог. [52]

20 сентября. В этот день Уровецкий начал строить в крепости стену таких размеров, чтобы вместить весь лагерь канцлеров. Пароль был: обрадует нас сам Господь Бог.

21 сентября. Пришло донесение королю, что воевода брацлавский разбил русских под Торопцем, но не сказано, каким образом и в каком количестве. Пароль был: где укажет Господь Бог.

22 сентября. Утром, когда паны съехались к королю, прибыли от воеводы брацлавского и от людей бывших под Торопцем: Филипповский, староста нурский, Оссолинский, староста кричевский и Фаренсбах; будучи допущен к королю, Филипповский делал доклад о происшедшем. Прежде всего заявивши от лица воеводы брацлавского и всего рыцарства о чувствах преданности и верноподанничества королю, он сказал, что счастьем его королевского величества и благодаря старанию воеводы брацлавского и храбрости всего войска, неприятель, расположившийся лагерем под Торопцем, разбит следующим образом: в понедельник, т.е. 19 сентября, воевода брацлавский и его авангард, стрелки Собоцкого, выступив против неприятеля по направлению к Торопцу, наткнулись на русские передовые посты и разбили их; русские зная, что сзади за ними находится мост, по которому им нужно было бежать, незаметно подрубили его и поместив на другой стороне моста стрельцов с длинными ружьями, сами стали переезжать этот мост. Как только наши всадники начали их настигать, они разом бросились в рассыпную, а наши, преследуя их, въехали на мост, который и подломился под ними; стрельцы из засады начали стрелять и убили нескольких наших. Наши, увидев коварство русских, настигли их за мостом, причем нескольких убили, а одного захватили; это происходило в 6 милях от Торопца. У этого моста расположился воевода брацлавский с людьми; когда у пленного спрашивали о числе войска, он ответил, что их теперь до 40 тысяч, так как прибыла подмога из Смоленска и из Холма. Тогда воевода брацлавский советовался с ротмистрами, что делать; одни настаивали на том, чтобы вернуться, другие предлагали здесь окопаться и между тем послать к королю за советом и помощью; третьи советовали все-таки идти вперед во имя Господне, стараться добыть языка и разведать, будут ли силы неприятеля соответствовать нашим, дать сражение, а если их и обратят в бегство, то не имея тяжестей и других impedimenta легко могут уйти. Затем на следующий день, во вторник, воевода брацлавский разослал во все стороны добывать [53] языка, а сам медленно подвигался с войском, выслав вперед несколько сот конных панов, дворян и товарищей с аркебузцами, Самуила Зборовского, Фаренсбаха и Собоцкого. Идя скорым маршем, они встретились с нашими, высланными для языков; у них уже было 9 достаточно хороших пленных, от которых и узнали, что русских всего 10.000, что они уже знают о нашем отряде и выслали всех своих вперед, так что их набралось около 2.000, почти самых отборных людей великого князя московского; они идут с намерением атаковать наших, так как им дали знать, что только 400 наших вышло из лагеря. Наши, находившиеся впереди, узнав об этом от пленных, вскачь пустились за неприятелем, чтобы последний не ушел, а к воеводе брацлавскому послали просить, чтобы он следовал за ними и имел наготове помощь; после чего ровно в 4 часа они наткнулись на русский авангард, который стоял в боевом порядке: сами русские в одном строе по правую сторону, а татары в другом по левую. Наши, увидев, что силы не равны, остановились, ожидая, пока подойдет остальное войско на помощь; затем русские и наши выехали гарцевать, но ни с той, ни с другой стороны не пал никто. Но русские, увидев, что наши очень наступают, начали как будто немного отходить; тогда Карват Глух из роты Язловецкого, желая добыть языка, вынесся вперед с копьем, думая выбить кого либо из рядов, но горячий конь занес его в самую середину русских. Видя, что спасения нет, он соскочил с коня и переломил об одного копье, затем выхватил саблю и убил нескольких; но потом русские, окружив его, изрубили в мелкие куски. Заметив, что наши ожидают помощи, они отступили за болото за мельницу, поместив стрельцов на мельнице; наши два раза пытались их преследовать, но каждый раз были отражаемы. Между тем начало подходить наше войско и тогда наши пустили на стрельцов тяжелую конницу, конница подстрелила 7 человек; когда же стало выходить из за горы все войско, то русские видя что уже дело не шуточное, обратились в бегство и наши преследовали их, причем должны были переходить болото. Пока наши переправлялись, неприятель успел уйти на четверть мили, так как бежал по дороге, а татары в другую сторону в болота; затем на целые 2 мили одни преследовали русских, другие татар, но их пало не много, так как наступила ночь, а наши лошади были измучены, идя 6 миль галопом и при этом преследовании совсем теряли силы. Во время погони, когда русские столпились на реке Торопчанке, их [54] нагнали только 5 человек: Марк Собеский, Самуил Зборовский, Подлодовский, Иван Белжецкий, Станислав Жолкевский и, подняв крик, убили до 70 русских; а били они их, как скот, так как последние не сопротивлялись. Язловецкий, староста снятинский, во время преследования сшиб татарина с лошади и когда хотел уже рассечь его саблей, она у него выпала; тогда татарин, хватив его за плечо, уже намеревался убить, как ротмистр Стадницкий и Жолкевский спасли его, умертвив татарина. В этом преследовании русских и татар убито вместе около 300, взято в плен 24, почти все людей знатных, между ними 2 самых знатных: один главный воевода, начальствовавший над большою партией, любимец московского государя и его советник, именем Дементий ⁷, от него король узнал о всех секретах, другой Нащокин, который приезжал послом к королю в Вильну и сошелся с Осциком; от последнего король узнал, кто совещался с Осциком, чему и был очень рад. В это же время совершенно поделом досталось одному гайдуку венгерцу. Еще уцелело несколько изб от пожара при осаде крепости Торопца, когда сами русские за два дня перед тем сожгли ее. Венгерец, ища добычи, забрался один в темный амбар и нашел там большого медведя, которого водили на цепи; думая, что это лошадь, он хотел его вывести; вдруг медведь подмял его под себя и начал ломать, а тот кричать; наши, думая что там русские бьют кого либо, кинулись на помощь и убили медведя. В этот же день ударили в барабан для сбора ротмистров; когда они сошлись, гетман объявил, чтобы мы были готовы двинуться и идти на помощь в Невель или в воскресенье после обеда или в понедельник утром. Своим черным жолнерам он сказал: тот, кто пожелает остаться здесь на зиму и служить, пусть объявит; тот, кому необходимо уехать домой и кто не может служить, пусть также заявит; что он желает, переговорив с королем, удовлетворить каждого по его желанию. Пароль был: хвала Господу Богу.

23 сентября. Воевода брацлавский прибыл с войском в лагерь, сдал пленных королю и представил тех, которые отличились в сражении. В этот же день мы приготовлялись к походу и отозвали назад фуражиров. Пароль был: облегчи нас, Господи Боже. [55]

24 сентября. Утром разбиралось следующее дело князя Пронского с Старжеховским, старостой вышгородским. Давно перед этим они поссорились: Старжеховский, находясь однажды в Львове, худо отзывался о князе в присутствии его слуг и посторонних, а именно называл его... сыном и приказал передать это князю; так как вскоре после этого они оба отправлялись в войско короля, то князь Пронский по краткости времени не мог начать дела. Теперь когда они встретились, князь созвал своих родных, между которыми находился и я, так как его мать была за моим родным дядей. Когда мы сошлись по этому делу, оказалось, что тут много было панов и все литовские. Князь просил посоветовать, как ему поступить; все сколько их ни было, согласились идти в палатку обидчика и спросить его, признает ли он свою вину. Составив вопросные пункты, поручили Хлебовичу, кастеляну минскому, прочитать их. Мы отправились к Старжеховскому, который лежал больной в палатке, и когда пришли туда, выступил п. минский, спрашивая его по бумаге о следующем: господин Старжеховский! Родственник наш князь Пронский послал нас к тебе спросить от его имени, что мы теперь и делаем: готов ли ты подтвердить те бранные слова, которые произнесены тобою во Львове при многочисленном собрании". Старжеховский отвечал: “не знаю, какия это слова, скажите мне их". Пан минский возразил: всякий порядочный человек должен помнить свои слова, когда какия произносил, особенно же слова колкие, относящиеся к почтенному человеку. Старжеховский быстро ответил: “не раз бывал я и не раз случалось мне говорить во Львове, но всех своих слов я не могу помнить; если же вы мне их припомните, то я от сказанного не отрекусь". На это Ян Зборовский сказал: “здесь в войске находятся те, перед которыми пан изволил говорить и если понадобится, они лично засвидетельствуют это". Старжеховский ответил: “хотел бы услышать". Тогда приказали позвать тех, при которых он произносил брань; явилось несколько человек и вперед выступил слуга князя Пронского. Указав на него, Ян Зборовский сказал: “вот тот, который слышал от вашей милости". Старжеховский возразил на это: “когда кто ругается, его не благодарят, но отвечают ему тем же. Я наверно знаю, что Пронский не ответил мне, но послал 50 конных и 6 человек шляхты, чтобы схватить меня. Потом в присутствии некоторых говорил, что этого Старжеховского злодея, пьяницу, преступника сгноит в тюрьме. Зная это, я увидев его слуг в Лемберге, сказал им: мне хорошо известны [56] затеи вашего князя относительно моей особы, а также и то, как он поносил меня в присутствии честных людей. Если он это сделал, то сделал, как сын..." Ему ответили, что этого довольно, и что они передадут князю то, что слышали. После этого разговора паны совещались, как поступить и решили, если он будет стоять на своем, послать ему conditionaliter. Они послали ему вызов через нескольких литовских панов. Но Старжеховский лично не взял вызова, а поручил прочесть его тем же панам. Они читали: “Старжеховский! Если ты утверждаешь то же самое, что говорил во Львове в присутствии многих, а именно, что я сын..., то ты на меня и на мою честную мать лжешь, как собака. И ни ты, ни кто либо другой не будет в состоянии доказать твоих слов; а кто будет говорить так, тот врет, как собака и бездельник". Выслушав это, Старжеховский сказал: “и он сам врет и вы все врете, когда говорите, что я бездельник". На это ему заметили: “ты бездельник, потому что задеваешь нас, честных людей, с которыми у тебя нет никакого дела, ибо каждый имеет своего приятеля, который ему и служит". Таким образом кончилось это дело, но все утверждали, что король держит сторону Пронского. Ожидали, что будет duellum. Мы знаем, что она и состоялась бы, если бы король согласился на это.

25 сентября. В этот день я готовился идти с передовым отрядом к Невлю. Уже мы сняли палатки, запрягли повозки и оседлали лошадей, но гетман не отдавал еще приказания к выступлению. Пароль был: когда Господь Бог захочет.

26 сентября. Утром тотчас после обедни король поехал в крепость наблюсти за тем, чтобы работы шли скорее. В крепости он пробыл целый день, там обедал и только к ночи приехал в лагерь. В этот же день пришло известие из великой Польши, что п. Мендижецкий или его татары, держа сторону Петра Хойнецкого, убили пана Калисского и ксендза Хойпинского. Этим король и другие были очень огорчены, a vulgus говорил, что лютеране уже начинают бить папистов.

27 сентября. Утром король поехал в крепость смотреть за работами, там обедал и только к ночи вернулся в лагерь. В этот день канцлер делал полюбовное соглашение между паном Каменецким, польным гетманом и п. Филипповским. Женитьба не состоялась, так как п. Каменецкий, обиженный Филипповским, объявил, что finaliter он за него своей дочери не выдаст. Приказали протрубить пароль: день св. Станислава. [57]

28 сентября. Я написал п. Мендижецкому, какие rumores ходят про него при королевском дворе. Тогда же я написал письма домой и послал их с королевскими коморниками, которые сеймовые постановления передают панам Рады. В этот день ударили в барабан для сбора ротмистров: при них гетман отдал приказание, чтобы я еще сегодня после обеда отправлялся со своим отрядом, а другим ротмистрам приказано быть наготове, чтобы завтра с рассветом выступить в поход. Гетман также напоминал, чтобы войска шли в порядке, чтобы у всех роты были в полном составе, так как их будет смотреть сам король. Но и в этот день мне не пришлось отправиться с своими войсками, так как у ротмистров роты не были в сборе: многие солдаты поехали за провиантом. Таким образом в этот день ночью опять собрали ротмистров. Гетман объявил им, что рота старосты Ленчицкого должна идти вперед на то место, куда ходила рота Чеховского до его отъезда домой. Пароль был: Господи Боже, веди дальше.

29 сентября. В полночь я со своим отрядом выступил к Невлю и остановился близ озера в Дубровне в полуторы мили от места стоянки гетмана. От лагеря я прошел 5 миль. Я приказал протрубить пароль: Господи Боже, помогай нам до конца.

30 сентября. Часа за три до рассвета, когда я уже приказал второй раз ударить в барабан, приехал ко мне слуга с запиской от гетмана, в которой тот уведомлял, что Невель сдался и приказывал, чтобы я остановился и не шел дальше, но ждал его дальнейших распоряжений. Я тотчас объявил это ротмистрам и позволил им разослать людей за провиантом, но с тем, чтобы они возвратились все к вечеру. Невель сдался по недостатку пороха и притом в крепости узнали, что большое войско идет на помощь осаждающим. Невель сдался однако с тем условием, что жителям позволено будет взять все ценное и тем, кто захочет, можно будет возвратиться в Москву. Они со своей стороны обещали сдать весь порох, ружья и все пушки. Когда русские выходили из крепости со своим имуществом, то воевода полоцкий приказал задержать их, чтобы прежде взять в замке пушки, как было постановлено. Войдя в крепость, воевода нашел, что не все передано; так как русские не сдержали своего слова, то он приказал гайдукам отобрать у них все, оставив каждому только по рубахе: с тем их и отпустили. Большая часть осталась под властью короля, другие ушли; воевода послал сдавшихся к королю. В этот [58] день за 3 часа до заката солнца снова приезжал ко мне слуга с запиской от гетмана, который писал, чтобы я тотчас же отправился назад со своим отрядом и еще сегодня был бы под Великими Луками, так как король приказал идти на крепость Заволочье. Я немедленно послал ротмистрам сказать, чтобы они приготовлялись выступать. Те, у которых роты были не полные, так как солдаты поехали за провиантом, никоим образом не могли отправиться в тот же день. Поэтому я приказал, чтобы они выступали через 4 часа ночью, а сам на иноходце поскакал во весь опор к гетману донести, что мои войска так скоро прибыть не могут, чтобы он подождал, пока мы не пройдем милю от него. Подъехав к месту стоянки гетмана, я узнал, что гетман позволил всякому, кто захочет, отослать назад повозки и все impedimenta. Поэтому я, как и другие, отослал домой 2 заводские лошади, 2 воза с разною кладью, 2 повозки, запряженные волами; некоторые из слуг также отправили несколько лошадей. После этого я послал Гарныша, Святославского, Полковского, 2 стрелков. Пароль был: будем постоянно благодарить Господа Бога.

1 октября. Ночью в течение нескольких часов мой отряд шел, как было назначено. Мы прошли Великие Луки и ровно с рассветом остановились у церкви св. Ильи, которая отстояла от Великих Лук на 2 мили: От места, где мы ночевали, мы прошли в этот день 5 миль. Я приказал протрубить пароль: Всемогущ Господь Бог.

2 октября. С рассветом мы отправились прямо к селу Александровскому и прошли 5 миль. В этот день гетман осматривал роты, чтобы увидеть, полно ли число солдат в моем отряде. Потом он дал мне еще роты п. Раздражевского, старосты Ленчицского и князя Рожинского и велел непременно с понедельника на вторник, еще перед рассветом, быть у Заволочья и постараться занять посады, если только они не сожжены, и вообще не допускать их уничтожения; если же их сожгли, то в таком случае поставить на псковской дороге роту старосты Ленчицкого и роту п. Дымки. Мне было приказано также достать языка, а самому поместиться на невельской дороге и задерживать тех, которые будучи отправлены из Невеля захотят идти к крепости и отсылать их к гетману. Я приказал протрубить пароль: Господи Боже, дай конец.

3 октября. Мы выступили утром, отдыхали в одном селе и должны были собирать также провиант, так как в бору, где нам пришлось ночевать, не было ничего, даже корму для лошадей. [59]

Таким образом мы прошли от места, где ночевали, 2 мили. Потом, когда уже собрались все повозки, мы отправились и расположились в лесу у реки, пройдя от места отдыха 2 мили. В этот день отряд Дымко привел пленного, который вышел из замка после обеда. Он рассказал нам, что посад и мост уже сожжены. Кроме того он сообщил, что наверно появятся с 200 казаков, так как из крепости заметили огни, которые мы раскладывали; полагая, что это фуражиры, они намеревались сделать вылазку, чтобы захватить их. Узнав об этом, я приказал ротмистрам съехаться ко мне. С ними я совещался, как поступать дальше и каким образом разбить казаков. Мы порешили отправиться в 4 часа ночи и подойти к самой крепости, поджидать казаков, а повозок не трогать, пока не настанет день. Я приказал протрубить пароль: во имя Божие пойдем.

4 октября. Почти в полночь, когда уже было время выступать, я дал сигнал трубить, чтобы приготовиться к походу. Потом, сев на лошадей, мы отправились под крепость. В темноте мы блудили по лесу до самого рассвета и достигли замка только тогда, когда уже был день. В этот день мы прошли от места ночлега 2 мили. Подойдя к крепости, я оставил на псковской дороге пана Розрожевского, Ленчицкого старосту и п. Дымка, а сам со своим полком стал на невельской дороге, пехоту же оставил у повозок. К полудню, заметив, что лошади были измучены, я созвал к себе ротмистров и по их совету приказал казакам объехать кругом замка. Для надзора за казаками я отправил 80 гусар, начальство над которыми было поручено ротмистру Сверчевскому. Казаки скоро объехали замок кругом и снова возвратились к нам. Тогда я приказал старосте Ленчицкому, вместе с п. Дымкою, остаться и расположиться по той стороне замка, к которой мы пришли, идя от Великих Лук. Разделив свой полк на три отряда и велев ударить в барабан и затрубить, я отправился на другую сторону замка и там стал лагерем. В этот день, почти вечером, гетман только с десятком коней приехал к нам под замок, высматривая место для окопов и лагеря. Затем он проехал на 2 мили к своему войску. Во время этой рекогносцировки постоянно стреляли из замка. Я приказал протрубить пароль: Господи Боже, сделай, чтобы это продолжалось недолго.

5 октября. В час дня я отправился со своим полком навстречу гетману. Когда мы с ним съехались, он приказал, [60] разделив роты на отряды, идти каждой роте в боевом порядке одна за другой, сам же хотел стать по другую сторону замка. Казаков гетман послал гарцевать у замка; они гарцуя, подняли сильный крик. В этот день гетман велел устраивать лагерь, но так как для этого не было удобного места, потому что местность была гориста и одним пришлось бы стоять на горах, а другим в лощинах, то гетман узнав об этом, изменил план и позволил каждому стоять там, где кто расположился, но с тем, чтобы держаться вместе и не отдаляться друг от друга. В этот день он послал в замок грамоту, в которой увещевал их сдаться. Неприятель грамоты не захотел принять и страшно нас ругал. Пароль был: Господи Боже, помоги.

6 октября. Часа в четыре гетман приказал ударить в барабаны для сбора ротмистров: он просил их помочь возить хворост для плетения тур и дерево для постройки моста. На это все охотно согласились и приказали своим солдатам возить хворост; затем в тот же день начали плести корзины и строить мост, по которому нужно было идти на приступ. Пароль был: Господь Бог поможет.

7 октября. С большим рвением все без исключения возили и работали в этот день так, что корзины и мост были готовы. Пароль был: Господь Бог держит это в своей власти.

8 октября. В этот день перед полуднем привезли пушки, снаряды и порох; подошла также пехота. В этот день начали копать траншеи. Пароль был: Господь Бог обрадует нас.

9 октября. Лишь только начало рассветать, как открыли пальбу по крепости из осадных орудий, которых было 8. В этот же день объявлено через трубача, что тот, кто захочет идти на приступ с приметом, чтобы зажечь замок, должен быть наготове за 2 часа до рассвета и должен находиться в окопах. Тому, кто подожжет замок, гетман обещал дать 400 злотых. Пароль был: Господи помилуй.

10 октября. В этот день лишь только начало светать, гетман приказал навести мост на озере, чтобы по нем идти с горючим материалом для зажжения крепости. Долго работали, пока не удалось навести его, и когда уже хотели отправляться по нему, как тут только заметили, что он слишком короток. Тех, которые строили мост, погибло около 80 человек. В этот день пал п. Разражевский, староста Ленчицкий, пораженный пулею из ружья в самый лоб, в то время, когда делал смотр в окопах [61] охотникам, изъявившим готовность идти на приступ. Его все очень жалели. В этот день гетман приказал роте Выбрановского оттянуть мост с того места, где он стоял, для того чтобы поправить его. Когда тащили его на канате и на мосту было только двое, которые отпихивались от берега, как вдруг канат лопнул и мост с 2 гайдуками сильным напором ветра унесло на самую середину озера. Увидя это, русские начали выносить лодки из замка и спускать их в озеро, чтобы захватить мост; в каждой лодке было по 3 человека. Тогда гетман приказал ударить в барабан тревогу. Затем одни из наших сели в лодки, чтобы плыть на помощь, другие верхом скакали вокруг озера, тоже желая помочь, так как с другой стороны выстрелы пробивали мост. С обеих сторон шла усиленная пальба: наши стреляли по тем, которые хотели захватить мост, а неприятель по тем, кто плыл на выручку его. Вдруг один челн вынесся вперед и причалил к самому плоту: сидевшие в нем уже хотели выходить на плот, как двое пехотинцев, бывших на мосту, приняли их так, что потопили челн вместе с неприятелем. Когда наши собрались в большом числе к мосту, то русские ушли в крепость, забрав с собою свой лодки. Мы, захватив мост, притянули его к берегу и исправили. Пароль был: Господь Бог спасет нас.

11 октября. Утром на самом рассвете гетман приказал отвязать мост, а для того, чтобы людям, которые потянут его к сваям и станут привязывать к кольям, не вредила стрельба из крепости, велел сделать большие мешки, набить их простыми коврами и повесить по обеим сторонам плота. На этом плоту находился п. Уровецкий, ротмистр и пехота, которые и привязали мост; при этом Уровецкий поставил сваю с большою опасностью для жизни. Окончив эту работу, он возвратился в траншеи. Потом гетман двинул на приступ венгерцев, как велено было королем, с тем, чтобы, когда крепость будет взята, передать ее венгерцу п. Зибжику. По этой причине венгерцы непременно хотели сами брать ее и не соглашались взять с собою кого-либо из поляков. Когда, по приказанию гетмана, венгерцы шли на приступ и когда их было уже около 300 по той стороне моста, вдруг с двух сторон из крепостных ворот вышло несколько десятков русских. Увидя их, венгерцы бросились бежать. Заметив это, гетман приказал польской пехоте спешить им на помощь; обе стороны столкнулись на мосту. Венгерцы ни за что не хотели идти на русских, наши тоже не могли пройти сквозь венгерцев к [62] неприятелю, и от такой давки мост разломался пополам. Наших в этот день погибло не мало, в особенности дворян венгерцев, числом 50, которые спешились, чтобы идти на приступ, 150 гайдуков, раненых же было весьма много. Русских также погибло около 30. Как только мост разломался, гетман приказал притянуть его к берегу и в этот день больше ничего не предпринимали и не стреляли. В этот день созвали ротмистров. С ними гетман совещался, как поступать дальше; после долгих рассуждений было решено донести королю о случившемся и спросить его, как он прикажет действовать. Нашлись такие, которые советовали отступить, однако большая часть была того мнения, что хотя непогода и холод защищают этот замок, но они лучше желают, сойдя с лошадей, идти на приступ и умереть, чем уйти с позором и доставить тем торжество неприятелю. Гетман, не мешкая, послал к королю просить приказаний, донося вместе с тем о рвении солдат. Пароль был: Господи помилуй.

12 октября. Тотчас после утреннего богослужения ударили в барабан для сбора ротмистров. Когда они сошлись, то гетман спрашивал совета, каким образом кончить obsidionem. Было решено построить 2 моста, приготовлять лодки и боты, чтобы разом со всех сторон сделать приступ; все жолнеры изъявили готовность идти на приступ. При этом гетман просил помочь возить дерево для моста и собирать боты и челноки; на это все жолнеры изъявили полную готовность. В этот день начали исправлять разломанный мост и строить другой. Пароль был: Господь Бог не долго задержит нас здесь.

13 октября. Ударили в барабан для сбора ротмистров: гетман сообщил им, что желание и воля короля такова, чтобы осада продолжалась, и объявил, что король посылает большие вспомогательные войска: пехоту и кавалерию. В этот день я получил письмо от тещи. Пароль был: Господь Бог защитит.

14 октября. Все, как ротмистры, так и товарищи с большим рвением возили дерево для моста. В этот день ударили в барабан для сбора ротмистров. Гетман сообщил им, что, по словам пленного, в крепости большая тревога и много таких, которые хотят сдаться, только их удерживают воеводы. Он увещевал жолнеров терпеливо переносить такие сильные холода, непогоды и бедствия и ободряя их, просил с твердостью довести до конца начатое дело, и обещал при этом большие награды от короля. Пароль был: Господи Боже, спаси нас. [63]

15 октября. В этот день мы все занимались изготовлением ладей и собирали их с разных мест и с самых дальних озер. Каждый ротмистр доставил их несколько. Пароль был: Господь Бог нас не покинет.

16 октября. Пришла помощь от короля, состоящая из нескольких тысяч человек. Прибывшая пехота тотчас расположилась за траншеями, а конницу, разделив на две части, гетман поставил по обеим сторонам крепости и озера, так что наши войска окружили ее со всех четырех сторон. Пароль был: Господь Бог не позволит издеваться над нами.

17 октября. Начали копать две траншеи и устраивать батареи, так чтобы обстреливать крепость с 3 сторон. Пароль был: будет хорошо.

18 октября. Утром тотчас после богослужения ударили в барабан для сбора ротмистров. Когда они сошлись, гетман сперва объяснил им, каким образом он намерен вести приступ и пробовать захватить замок. Прежде всего будут два плота: один для венгерцев, другой для поляков; в случае, если найдутся охотники из кавалерии идти на приступ, они пойдут впереди. Над ними он назначил начальником ротмистра Николая Уровецкого. Пользуясь плотом, они должны занять место с другой стороны крепости и ждать, когда русские сделают вылазку на тех, которые пойдут на стены с горючим материалом; тогда они должны вступить в бой. Кроме того с других 3 сторон поплывут к крепости лодки, которых было около 60, для того, чтобы в момент вылазки выйти с трех сторон из лодок и ударить на неприятеля. Гетман хочет поступить так для того, чтобы с одной стороны вести приступ на плотах, с других трех сторон на лодках, и тогда oppugnatio крепости будет со всех четырех сторон. При этом гетман обещал от имени короля большие награды тем, которые выкажут мужество; тому же, кто первый подожжет стены, он обещал дать имение с тремя деревнями, часть Книшинского староства, кроме того от короля пожизненное владение. В этот день трубач, проезжая по лагерю, протрубил, чтобы желающие идти на приступ, заявили куда следует, для внесения их имен в списки. Пароль был: еще Господь Бог нас не забыл.

19 октября. Было совещание ротмистров, и после долгих споров решили в течение двух дней перед приступом стрелять беспрерывно по крепости для того, чтобы попытаться зажечь стены, и вместе с тем утомить людей в замке так, чтобы во время [64] штурма напасть уже на обессиленных; также решили копать четвертые шанцы и поместить против ворот гаковницы для того, чтобы расстроить ряды, если бы осажденные вздумали сделать вылазку. В этот же день записывались желающие идти на штурм, причем вызвалось на приступ много ротмистров и почти вся шляхта и я тоже с ними. За это гетман благодарил нас и обещал представить королю о нашем рвении, однако сказал, что знатнейших лиц он не желает пустить на приступ. Пароль был: Бог даст скорее конец.

20 октября. Было совещание ротмистров. Там же именем короля гетман потребовал декларации от тех ротмистров, которые желают служить в течение зимы и от тех, которые не пожелают. В этот день уже после совещания пришло известие, что замок Озерище добровольно сдался королю. Переговоры вел воевода виленский. В этот же день положили различного горючего материала в лодку и, поджегши ее, пустили по ветру на сторожевую башню; но зажечь ее не могли, так как лодка не подплыла к башне. Пароль был: Господь Бог воззрит на нас.

21 октября. Сделан смотр охотникам, которые вызвались идти на приступ. Пароль был: помоги нам, Боже.

Die 22 октября. С наступлением дня снова открыли пальбу по крепости, но зажечь ее не могли, так как осажденные разрушили две стены, оставивши только одну, чтобы ядра не проникали в дерево ⁸. В этот же день, в полдень, было совещание ротмистров, которым гетман приказал иметь всех в сборе, даже выехавших за провиантом, так как получено достоверное известие, что идет войско на помощь осажденным. Гетман посылал на рекогносцировку казацкие роты, но оне ничего не открыли. В этот же день гетман отправил в крепость к воеводам королевское письмо с приглашением сдаться; но воеводы не хотели брать грамоты, сказав: “пускай король посылает письма в свои города, а не к нам, потому что мы короля не знаем и его не слушаем". В этот же день вечером происходило собрание ротмистров: гетман убеждал всех принести покаяние перед Господом Богом, молить Его о победе и предлагал собраться завтра к обедне в шатре, а после обедни назначил быть штурму. Пароль был: сотвори, Господи Боже. [65]

Die 23 октября. Как только стало рассветать, ударили в барабан, давая сигнал собираться в гетманский шатер: здесь была отслужена обедня, говорена проповедь; многие из тех, которые вызвались идти на приступ, причастились Св. Таин. Пока шла обедня, гетман приказал притянуть плот к тому месту, где ему назначено было стоять. Когда пехота исполняла эту работу, из крепости производили усиленную стрельбу, но из наших убили только одного и двоих ранили. По окончании богослужения гетман стал перед шатром и взяв список заявивших желание идти на приступ, вызывал каждого по имени и приказывал отходить в сторону. Затем держал к ним речь, благодаря их за рвение и за то, что не жалеют живота своего для вящей своей славы; он просил их стоять твердо и стараться приобресть от потомства бессмертие, а от короля великую награду. После этого, поставив во главе их Николая Уровецкого приказал слушать его приказаний, затем в сильном волнении и со слезами благословил всех и каждому давал руку. Вызвавшиеся на приступ чрез Уровецкого обещали действовать так, как требует от них честь, благодарили за напутствие и при этом просили прощения как у гетмана, так и у всех прочих и если кто либо из них когда нибудь кого прогневал, у того просили отпустить им вину; затем все вместе стали взаимно прощаться и подавать друг другу руки, отчего и поднялся сильный плач. Наконец гетман приказал им идти в траншеи и ничего не начинать, пока он сам не приедет. В траншеях вся пехота, как польская, так и венгерская уже стояла наготове, в боевом порядке, только ждали гетмана, который почему-то замедлил; были приготовлены шесты, факелы и другие материалы для примета. Когда все было готово, гетман приказал подать сигнал, чтобы войско садилось на лошадей, и сам, сев на лошадь, направился к окопам; русские узнали гетмана по его шляпе с перьями, которую возили за ним на копье, и заметили, что назначенные на приступ вступают в траншеи и подходят к плоту; тогда начали кричать из крепости, чтобы не стреляли и что хотят начать переговоры. Гетман прекратил пальбу и велел спросить: что им нужно? Ему отвечали: “хотим королевской грамоты и прочитавши ее скажем: сдадимся или нет".

Спустя немного времени, по прочтении королевского письма, они потребовали заложников, предлагая с своей стороны послать несколько человек для переговоров. Тогда гетман отправил к ним пана старосту перемышльского Уровецкого и одного из [66] королевских придворных; а из крепости выслали шестерых, которые предложили гетману следующие условия капитуляции: во первых, чтобы их отпустили невредимыми вместе с женами и детьми на родину; во вторых, чтобы им позволили взять с собою имущество и собственное их оружие, а казенное они оставляют, как - то: пушки, мушкеты, пищали, порох, ядра и провиант. Для большей верности они требовали от гетмана присяги. Гетман на все согласился, только не разрешил им оставить при себе огнестрельное оружие; затем он присягнул исполнить, что обещал, а они присягали сдать крепость, после чего один из шестерых отправился назад к своим. Узнав от него о происшедшем, русские выслали к канцлеру семерых из высших начальников, а также и наших заложников и велели сказать, что воеводы не хотят сдаваться; пусть гетман пошлет за ними и прикажет взять их силою. Гетман отправил за воеводами несколько десятков человек и при этом велел объявить осажденным, чтобы до завтра не выходили из замка, так как теперь небезопасно; велел им сказать также, что находящихся в его руках двадцать русских он оставляет на ночь у себя в залог исполнения обещанной капитуляции. Взяв этих русских к себе в шатер он, в ожидании прибытия пленных воевод, посадил их и беседуя с ними, угощал их мальвазиею, белым хлебом и другими лакомствами. Между тем, привели воевод ⁹; гетман поздоровался с ними, а потом объявил, что так как они не хотели сдаться добровольно, как другие это сделали, то он считает их военнопленными и потому они не могут пользоваться свободою, как другие.

Их отвели в один шатер, а сам гетман со всеми жолнерами направился в другой. Пели Те Deum и стреляли из пушек и из ружей. Потом все жолнеры, согласно обычаю, через старосту перемышльского, приносили гетману поздравления с победою, за что гетман устно всех благодарил. После этих церемоний он объявил солдатам, что к королю с донесением пошлет п. Дрогоевского. А так как существует обычай, чтобы было послано еще и другое лицо из знатных поздравить короля с победою и со сдачею крепости и рассказать ему весь ход осады, то пусть они сами выберут для этого кого либо из своей среды. [67] Выбор всех пал на меня и мне приказано выехать как можно раньше. Потом гетман пригласил всех ротмистров к себе на ужин, при чем было приказано и русским начальникам разделить трапезу у гетмана. Пароль был: буди благословен Господь Бог во веки.

Die 24 октября. Встав рано я получил инструкцию относительно моего посольства и письма к его королевскому величеству; тогда попрощавшись со всеми, я пустился в путь на родину. Дорога оказалась дурная вследствие переправ через длинные гати и мосты; несмотря на это мы прошли две мили и остановились в лесу около озера, при чем я назначил очередь между своими людьми для караула, а именно велел четверым человекам вместе с слугами и четверым егерям сторожить целую ночь.

Die 25 октября. Поднявшись рано утром, я отправился в путь, но по причине худой переправы, прошел всего четыре мили.

Die 26 октября. Вследствие худой дороги мы сделали всего две мили.

Die 27 октября. Прошел три мили.

Die 28 октября. Расчищая дорогу в лесу я сделал пять миль; в этот же день я переправлялся через р. Дриссу, причем затонула коляска и подмокли все вещи и нужные бумаги.

Die 29 октября. Я прибыл в Полоцк; здесь по причине болезни людей из моей свиты я не нанял помещения, но, осмотрев крепость и запасшись некоторыми предметами, поспешно переправился через Двину и расположился по сю сторону реки в лесу, сделав шесть миль пути.

Die 30 октября. Ночевал за самым Воронцем в поле, пройдя пять миль. В этот день мы проезжали мимо массы разного оружия, которое солдаты побросали вследствие худой дороги и измученных лошадей.

Die 31 октября. В этот день я остановился в Зелонкове, имении Корсака; здесь я поместился на гумне по причине болезни, сделав шесть миль. Слугам я приказал следовать медленно с подводами и возами, а сам поехал налегке вперед, взяв с собою егерей и пахолков.

1 ноября. В этот день я в Любокиме (Lubokim) и начиная с этого места стал останавливаться в жилых домах; сделали семь миль. 2 ноября. На ночь поспел в Вичемницы, пройдя девять миль. 3 ноября. Проходили Озерово, сделав четыре мили. В этот день между моими людьми появилась какая-то эпидемия, так что все переболели. 4 ноября. Прошли шесть миль до Михалискова. [68]

Die 5 ноября. От Войска отошли шесть миль. В этот день у меня умер егерь Ивек. Die 6 ноября. Пройдя четыре мили я прибыл в Вильну. Во время приезда в Вильну я заболел и чувствовал себя очень дурно, так что уже сомневался в выздоровлении; здесь же в Вильне я застал своего слугу, который привез известие, что дома все здоровы.

Die 7 ноября. Я лежал больной в Вильне. Die 8 ноября. В Вильне же в этот день умер мой егерь Клобуцкий. Die 9 ноября. Этот день я отдыхал в Вильне; умер Ян Музычек. В этот день прибыли в Вильну слуги, которых я оставил за Воронцем: они приехали больные, а один пахолок Подциельского, умер на дороге. Die 10 ноября. В Вильне же вечером я представлялся королю, исполнил данное мне поручение и затем получил отпуск от его величества. Die 11 ноября. После обеда выехали из Вильны, оставив там много больных; ночевали в корчме Павловского, пройдя шесть миль.

Die 12 ноября. Поднявшись рано я поспел на привал в Урань, а на ночь в Меречье, проехав восемь миль. Здесь я настиг тех слуг, которых отправил домой перед своим отъездом из Великих Лук, но из стремянных и других умерло восемь человек; я распорядился, чтобы мои люди подождали других, ехавших за мною, и затем вместе отправлялись бы домой.

Die 13 ноября. На привале поспел в Рокницы; здесь слуга Менджизецкого вручил мне письма своего господина и из моего дома. На ночь я был в Озе, пройдя восемь миль. Die 14 ноября. На ночь останавливался в жидовской корчме, проехавши семь миль. Die 15 ноября. Ночевал в Книшине, сделав 8 миль. Die 16 ноября. Ночевал в Визне, проехавши 6 миль. Die 17 ноября. Проехал Остроменку, сделав 8 миль. Die 18 ноября. Проехал Черницы, сделав 8 миль. Die 19 ноября. Ночевал в Люцбарке, проехав 9 миль. В этот день мы свиделись с женою. Die 20 ноября. — 23 Nou. Отдыхали в Люцбарке. Die 24 ноября. Ночевали в Горзне, проехав две мили. Die 25 ноября. Ночевали в Броднице, сделав две мили.

Во время этой поездки, по милости Божией, для меня лично все было хорошо, только умерло из моих людей 18, из более значительных никто, лошадей пало 8 да и то обозных и простых.

Soli coeli, solis et Soli, solique Satori laus in aeternum.

Комментарии

1. Город Велиж, на р. Двине, принадлежавший к витебскому воеводству, взят русскими при Иоанне IV в 1536. Сдался полякам 7 августа 1580 г. В 1655 году со всем витебским воеводством занят войсками царя Алексея Михайловича, возвращен Польше по андрусовскому договору 1667 г. и снова поступил во владение России в 1772 году. Прим. Иг. Полковского.

2. Тут в рукописи перерыв.

3. Сураж на Двине на половине дороги между Велижем и Витебском.

4. Оба документа находятся в рукописи, но здесь опущены.

5. Воеводами были: князь Ф. И. Лыков, князь М. Ф. Кашин, Юрий Ив. Оксаков, В. И. Пушкин-Бобрищев, В. П. Измайлов (Щерб., История, т. V, ч. III., стр. 62).

6. Тут автор поместил в своем дневнике артикулы умершего гетмана Тарновского о порядках военной службы; в русском переводе они опущены, так как близкого отношения к содержанию дневника не имеют.

7. Черемисинов.

8. bo Moskwa dlatego, aby kule nie wiezly w scienie, odciela dwie scianie, tylko jedne zostawili.

9. Это были: Василий Сабуров, Иван Степанович Злобин, Василий Непеицын, “да для вылазки" Богдан Кафтырев. (Щербат. Ист. т. V ч. III, стр. 72).

Текст воспроизведен по изданию: Дневники второго похода Стефана Батория на Россию (1580 г.). М. 1897