ДНЕВНИК ЛЮБЛИНСКОГО СЕЙМА

Господин канцлер: «не понимаю, какая нам польза от этой записи! Литовцы нам похулили привилегии, не хотят их соблюдать: после этого, какой смысл может иметь запись? Еще можно было бы давать запись, если бы не приходилось подрывать этим наших привилегий, но теперь... я не соглашаюсь на запись. Дадим им привилегию Александра и рецесс: в них готовая им запись» («Ничему другому, кроме великой милости Божьей, не могу приписать того, что как здесь на верху, так и там внизу поступаете вы, господа, так осмотрительно. Легко найтись в других обыденных делах; но если бы мы, сохрани Бог, что либо упустили теперь, то, — важные дела ушли бы от нас с великим вредом для нас. Я вижу, что дело унии обставлено привилегиями, взаимными присягами. (В прежние времена у нас было больше согласия и больше взаимного доверия). Не думаю, чтобы нам принесло какую либо пользу, если мы отступим от этих привилегий и присяг. Мы желаем уже завершить дело, а еще не сделали начала; без начала не может быть ни середины, ни конца. Этот сейм сам собою показывал, как нужно было поступать. Этот общий сейм, как видно из грамот, утвержденных печатями, созван с тем, чтобы мы начали дело унии от привилегии Александра и нашли средство начать ее таким образом. И мы согласились было так начать и объявили это королю и послам. Пока мы стояли на этом, послы были при нас; а теперь мы желаем начать дело с записи! Я на нее согласился было, потому что мы желали представить ее Литовцам вместе с привилегиями, и теперь соглашаюсь на такую запись, на которую все согласятся. Если Литовцы боятся пергамена, то дать им привилегию на бумаге и указать им тоже рецесс, но не подвергать сомнению привилегии и рецесса. Желал бы я узнать от Литовцев, почему они не принимают их. Но теперь (когда послы не согласны) не нужно давать никакой особой записи; она нужна будет разве при заключении унии. Этим мы приведем к согласию с нами и меньшую нашу братью — послов. Скорее начнем дело с привилегии Александра».).

Ксёндз подканцлер, Франц Красинский: «слышу, что тут между вами, господа, несогласие, что одни желают дать Литовцам запись, как прежде приговорили, а другие желают дать им привилегии. Конечно, если бы кто отступал от привилегий, то я должен был бы признать, что такой человек желает зла, и о себе я сказал бы это, если бы желал так поступить; но так как в этой записи заключаются и привилегии, а Литовцы просят дать им проекте унии на бумаге: то дадим им такую запись. Когда Литовцы дадут клятву соблюдать то, что есть [52] в привилегии, утвердят это, сядут с нами в заседание и будут совещаться: то разве этого не довольно будет? Помните господа, что Литовцы уже объявили, что не хотят заседать с нами, а когда мы не дадим им проекта унии на бумаге, тогда они будут иметь оправдание себе, — «ведь не дали вы нам записи», скажут они, и таким образом всю вину свалят на нас».

И так, ради Бога, будем стараться уладить дело, пока у нас есть к тому средства. Не будем вдаваться в крайности. Заявляю вам, что все государи — христианские и поганские старательно разведывают, будет ли заключена эта уния или нет? Если она совершится, то великая будет слава его королевскому величеству и всем нам, а другим народам будет большой страх; если же не совершится, то большое будет неуважение к нам, и всем врагам нашим мы прибавим смелости: они только того и ожидают, не расстроится ли уния? Поэтому я думаю, что нам нужно дать Литовцам запись, чтобы они не уехали прочь, потому что от привилегий они взволнуются, а если они уедут: то с каким вредом придется нам упустить такое государство — и это из-за записи! (Этой речи нет у Дзялынского, сказано только:

Ксендз подканцлер соглашался на запись и говорил: нужно дать Литве хоть бы запись составленную послами, но не привилегию Александра.)

При этом и все остальные сенаторы заявили, что соглашаются дать запись: мнения их здесь не помещаются для краткости. (В дневнике Дзялынского приведены некоторые из этих мнений:

Кастелян Ленчский, Приемский: «наше несогласие всему помеха. Если бы на сейме 1566 года приняты были надлежащие меры, то не нужно было бы обращаться к той экзекуции, к которой обратились 1562 (?) года; точно также и теперь: если бы мы стояли при том, что все единогласно постановили в ратуше, то не было бы теперешнего замедления. Начать дело с привилегии Александра, положить ее перед Литовцами и указать на нее; но письменный договор во всяком случае должен будет иметь место». ) [53]

Затем епископ Краковский сказал речь, в которой убеждал послов согласиться на запись; а так как Краковцы не хотели начинать дело иначе, как с рецесса, то он сказал на это: «Господа! Этот рецесс нисколько не устроил нам унии, потому что против него протестовал Виленский воевода. Литовцы возразят нам: мы на него не согласились, мы знаем, что Виленский воевода протестовал. Поэтому пойдем лучше нашей дорогой, — дадим запись». Мнение сенаторов и многих послов, чтобы дать запись, не получило однако перевеса, и сделалось большое смятение и раздражение умов.

Затем епископ Краковский просил голоса и говорил так: «Милостивые государи! Если мы не желаем согласиться дать запись; то поступим следующим образом: положим перед Литовцами привилегию Александра, положим рецесс, положим запись и скажем им: вот вам привилегия Александра, которою потрясал на прошедшем Варшавском сейме покойный воевода Виленский, господин Радзивилл, заклиная души наших предков и наши, чтобы мы соблюдали то, что заключается в привилегии Александровой. Положим перед ними полномочие, которое дано было Литовским князем Виленскому воеводе и послам, а при полномочии положим и рецесс. Если они будут говорить, что не согласились на рецесс; то скажем им: ведь те, которые были от вас в Варшаве, имели полномочие делать постановление касательно унии и делали его, — этот рецесс мы поставили [54] вместе с нами. А чтобы исполнить их желание, именно то, что они нас просили дать им на бумаге проект унии, какую желаем иметь с ними: скажем им: вот (вам) наш проект унии, составленный согласно пунктам привилегий, — мы желаем утверждения той унии, какая в них изложена».

Противники записи успокоились, но не на долго, потому что послы, придя к себе вниз, сильно спорили между собою. Уже иные убеждали — пусть будет так; но Шафранец предложил с своими товарищами отложить дело на завтра. Так и прошел тот день. (Речей епископа Краковского нет в дневнике Дзялынского; но под следующим числом рассказывается это же дело с другими подробностями. См. на след. странице примеч. 1).

12 Февраля. Послы согласились на вчерашнее предложение епископа Краковского, т. е. чтобы положены были перед Литовцами все привилегии, начиная с древнейших и до привилегии Александровой, затем положить полномочие, которое Литовцы дали воеводе Виленскому, и рецесс Варшавского сейма. (Никто против этого не возражал). Пошли послы наверх и поручили говорить к сенату старосте Радеевскому. Пришли наверх.

Староста Радеевский говорил: «Милостивые государи! Вчера мы ушли от вас с некоторым разномыслием; но вы можете видеть, что все мы одного желаем, — чтобы ни в чем не отступать от старых привилегий, а так как Литовские сенаторы отнеслись с неуважением к нашим привилегиям, тогда как при заключении какого-либо союза между людьми, малейший кусок воску у привилегий считается самою почтенною вещью; то нам очень прискорбно, что они этим пренебрегают, что они высказывают такое неуважение к воску, привешенному к привилегиям. Мы иначе на это смотрим: мы видим, что тут нарушается присяга.

Просим вас, наши милостивые государи, обратите внимание на то, чего мы справедливо ищем на них; обратите надлежащее внимание на то, чем они пренебрегают, что они не уважают? Они пренебрегают тем и не уважают того, что по всему свету считается самым крепким! Укажите им, какие услуги польский народ [55] оказывал Литве, а они не только никогда не вознаграждали нас за это, как следовало, но еще можно бы доказать, что они чаще делали нам зло, нежели добро, Вот и теперь, за наши благодеяния, они охуждают наши привилегии! Просим вас, господа, не оставляйте этого без внимания, а скажите им, что нельзя так поступать. Вот, наше мнение и от него мы не можем отступить. Поэтому примите, господа, такую среднюю меру: так как Литовцы хотят, чтобы мы сказали, какую унию желаем с ними иметь: то благоволите, милостивые государи, положить перед ними — привилегию Александрову, за тем полномочие, данное на Варшавский сейм Виленскому воеводе, а также Варшавский рецесс и ту запись, на которую мы согласились и которую желают иметь на бумаге Литовцы».

«Если же вы, господа, давая ответ Литовским сенаторам, опустите что либо из виду; то не сердитесь на нас, просим вас, если в таком случае мы отойдем в сторону и пообсудим, как бы это поправить и сделать дело так, как следует». (В субботу, после праздника св. Дороты. Пришли к сенаторам королевства послы и заявили через Радеевского старосту, что они согласны на следующее: когда придут Литовские сенатора и чины, то положить перед ними все старые привилегии, полномочие, которое имели их послы на Варшавский сейм и Александрову привилегию, на которую указывал нам сам покойный воевода Виленский и по которой он хотел устроить унию с нами, припоминая при этом наши клятвы, наши души. При этом Радеевский староста сейчас же и подал записку, на представление которой Литовцам сенаторы согласились с послами; но некоторые воеводства заявили, что они держатся мнения Краковского воеводства. Это сильно оскорбило не только послов, но и сенаторов Краковского воеводства, и они стали укорять Краковских послов за то, что те так упорно стояли при привилегиях, при рецессе и декларации Варшавской и не хотели вдаваться ни в какие записи касательно унии. Сенаторы и послы стали говорить им, что они это делают просто из упорства, что они хотят разорвать сейм.

На это господин Шафранец сказал ему: «Пан! Не укоряй меня, будто я отстраняюсь от господ сенаторов и от их мнений. Если бы эти мнения не были противны давним привилегиям, то я их не чуждался бы; чуждаюсь лишь новых записей. Поэтому пусть твоя милость не приписывает мне ничего непристойного; потому что я сознаю, что поступаю пристойно, когда не хочу отступить от давних привилегий и Варшавского рецесса с декларацией, в угоду этим вашим новым записям».) [56]

После этого сенат совещался и приговорил, чтобы ответ Литовским сенаторам дал епископ Краковский. Затем послали к Литовским сенаторам, чтобы они пришли в сенат. Когда те пришли, епископ Краковский, Филипп Подневский, сказал такую речь (о совещании сената, о поручении епископу Краковскому дать ответь Литовцам, о призвании их в сенат у Дзялынского ничего нет):

«Милостивые государи! Из той записки, которую вы, господа, в последний раз благоволили подать нам, мы увидели, что вы не можете склониться на наши убеждения — заключить с нами унию на основании давних договоров и привилегий. Вы указываете на многие причины такого вашего решения, между прочим, на то, что это подрывало бы и ваши законы и ваши привилегии, из которых некоторые, выписанные вами [57] пункты мы прочитали. Ваше желание, которым вы заключаете ту записку, — то, чтобы мы заключили с вами унию не на основании того, что когда либо записано, а на основании братской любови».

«Милостивые государи! Мы всегда думали и теперь думаем, что вы призваны сюда (на сейм) его величеством, нашим общим государем, вовсе не к какому либо новому делу, а к тому (но к принятию лишь старых договоров. Дальше до следующей цитаты в дневнике Дзялынского пропуск), которое давно существует между этими двумя народами — польским и литовским и утверждено взаимными договорами и привилегиями, от которых нам не следует отступать по многим причинам (До этого места в дневнике Дзялынского пропуск). С удивлением мы видим (и (не?) удивляться этому не можем), что вы, господа, до такой степени чуждаетесь этих старых привилегий и договоров (Отсюда и до следующей цитаты в дневнике Дзялынского пропуск), что хотите, чтобы на них не было и намека в той унии, которую мы с вами будем возобновлять. Там ведь нет ничего такого, что могло бы подрывать, или нарушать права и вольности славного вашего народа (До этого места в дневнике Дзялынского пропуск); напротив то, что есть в этих привилегиях, может принести великую пользу (приносит великую славу и пользу), именно ту, что, совещаясь сообща и защищая себя общими силами, мы можем быть более могущественными и грозными для всякого врага (выпущено у Дзялынского), что уже принимают во внимание многие и христиане и не христиане» (Отсюда и до следующей цитаты у Дзялынского выпущено).

«В этих договорах ваших предков вы, господа, связали себя с нами такими узами единства и общности, и мы с вами тоже так соединились, — дав присягу друг другу и обязав к тому свое потомство (До этого места выпущено у Дзялынского), чтобы соблюдать на вечные времена все, что есть в этих договорах, — что не понимаем, каким образом можно было бы развязать или разорвать этот [58] союз (И не понимаем, почему эта уния должна бы расторгнуться, когда в привилегиях сказано, что она должна пребывать на вечные времена), потому что и мы имеем вас господа в своих руках и вы нас в своих; мы соединились в одну массу и в один совет, друг перед другом не имея никакого преимущества и делясь между собою поровну всеми делами речи посполитой так, чтобы, живя в этой достохвальной и святой любви, быть друг другу, как я уже сказал, более пригодными во всякой нужде, друг друга подкреплять и поддерживать. Для того и устроена эта уния, — не для того, чтобы вам или нам было тяжелее, потому что в таком случае дурной это был бы союз, но для того, чтобы нам легче было спасать и поддерживать друг друга». «Со своей стороны, мы можем сказать, что во все эти времена не замечали, чтобы мы дали какой либо повод к разрыву этой унии, — а если не дали, то на вас, господа, касательно этого дела лежит обязательство, возложенное на вас вашими предками, и следовательно, мы можем вам, господа и братья наши, всегда напоминать об нем, как о долге»).

«Поэтому, если ваш союз с нами такого рода, — столь крепкий, что его один из нас без другого не может ни развязать, ни разорвать, разве было бы нарушено и оскорблено что-либо из постановленного и утвержденного по взаимному желанию и доверию, и так как в нем — не только слава, но и честь предков наших государей и польских сенаторов, которыми они ручались и за нас — их потомков, в надежде, что мы в этом не посрамим их, не будем их выродками: то мы заявляем вам, господа и братья, что мы не дадим вам случая напоминать нам о наших [59] обязанностях касательно настоящего дела (До этого места выпущено у Дзялынского); напротив, мы охотно желаем нести на себе то обязательство, какое возложили на нас наши предки, (и объявляем вам, господа, что мы намерены твердо стоять при том, что нам оставили наши предки, т. е. при договорах и привилегиях) и жить с вами в той братской любви и в том соединении, камя нам переданы и руками их и на бумаге».

«В самом деле, для нас это не малая новость — слышать от вас, господа, что вы теперь откладываете в сторону прежние договоры, в особенности, сделанные во время Александра, между тем, как те, которые недавно были присланы от вас с полномочием на Варшавский сейм (а были посланы люди из числа первых и знатнейших в том государстве, — такие, которые имели в этом деле, как и в других, надлежащую опытность) охотно их признавали, и не только признавали, но делали еще больше того: когда мы желали возобновлять с ними унию согласно грамотам Ягайлы, то они сейчас обратились к позднейшим грамотам, как к таким, в которых все предшествовавшиее унии поправлены и смягчены, и покойный воевода Виленский — человек достойной и славной памяти, вынув из ящика обязательство польских сенаторов, которое они дали вашим предкам под своими печатями, стал потрясать печатями, привешенными к ним, и убеждать нас, чтобы мы помнили клятвы своих предков и тянули вас только к унии последнего времени, которая заключает в себе все прежние унии».

«Мы так думаем: все, что столь важные и высокие лица делали тогда от имени всех вас, — делали они это, без сомнения, по вашей воле господа и с вашего ведома; без вашей воли и против ваших мыслей они, конечно, не вдавались (До этого места выпущено у Дзялынского) бы в такие рассуждения. И так, если вы, господа, тогда признали чрез своих полномочных послов эту последнюю унию твердою и важною (и те люди осторожные и почтенные, которые были от вас присланы на Варшавский сейм для этого дела); то позвольте нам надеяться, что, получив более [60] обстоятельные известия хоть от тех, которые тогда были в том посольстве при этом деле (без сомнения они это помнят), вы не станете охуждать или подвергать сомнению действия столь важных лиц, будто бы, они помимо вашей воли и ведома вдавались в такие рассуждения, в какие не следовало вдаваться» (Надеемся, что вы господа будете при этом стоять).

«Если же вы, господа, нам скажете на это, что тогда ничто не было кончено и обе стороны ничего не заключили; то мы скажем с своей стороны: правда, дело унии не было кончено, но были обсуждены и приняты многие пункты ее, а остальное отложено на сейм Белский и Парчевский, а с Парчевского все перенесено сюда» (то покажем вам, что многие вещи были обсуждены и приняты, а остальное отложено было к Парчевскому сейму, к Бельскому и сюда, на этот сейм Люблинский).

«И так, милостивые государи, если послам вашим в то время позволено было напоминать нам то, к чему нас обязали наши предки; то пусть позволено будет и нам напомнить вам и просить (и мы просим вас), чтобы вы не забывали мудрых и честных дел своих предков и взаимного их обязательства и, идя вместе с нами по следам своих предков и держась их письменных обязательств, возобновили с нами эту унию (И так просим вас, господа, возобновить с нами эту унию) и были уверены, что мы не ведем вас, господа, и не желаем вести ни к чему такому, что было бы противно вашим правам или вольностям» (потому что мы не ведем вас ни к чему такому, что могло бы оскорблять вас).

«Покажутся ли вам, господа, наши права и вольности в чем либо не основательными или в чем либо нарушенными, — мы вас к ним не принуждаем; лучше ли вы, чем мы, обеспечили ваши вольности, — мы желаем вам, чтобы у вас так было, и кроме того, если, Бог даст, мы сядем здесь на одной скамье; то если окажется [61] у нас или у вас что либо такое, что могло бы заключать в себе какое либо порабощение или вести к нему: мы постараемся чтобы общим советом все это отбросить в сторону» (что оказалось бы у вас и у нас вредного, отсечь это). «Что же касается до того, что вы, господа, выставляете на вид выдержки из некоторых своих привилегий (Отсюда и до следующей цитаты в дневнике Дзялынского пропуск), желая показать нам, будто эти привилегии противны прежним униям, и что поэтому, как люди с совестью, вы не можете возобновить унии, как требуют старые договоры; то нам, милостивые государи, кажется так (До этого места выпущено у Дзялынского): если в ваших привилегиях нет ничего другого, что вы считали бы противным унии, а только это: то не только ничто не препятствует нашему общению с вами и не противоречит нашим договорам (Если в этих привилегиях только это, а не что либо большее, то мы не можем видеть ничего такого, чтобы могло разрывать эту унию. Дальше и до следующей цитаты у Дзялынского выпущено), а напротив, все то, что есть в ваших привилегиях, еще больше утверждает наше общение и договоры с вами. Что государи великого княжества Литовского обещают вам, господа, не унижать ни в чем славного народа вашего, а напротив возвышать его, и не уменьшать вольностей, а напротив увеличивать их и возвратить назад, что оторвано от государства (До этого места в дневнике Дзялынского пропуск): то ведь обязанность всякого государя заботиться о своих подданных и расширять и умножать свое государство (обязанность всякого короля расширять свое государство, давать вольности. Дальше и до следующей цитаты у Дзялынского пропуск). Мы с своей стороны вам этого желаем и не только желаем, но и будем помогать вам всеми силами возвратить к Литовскому великому княжеству то, что от него отошло, чем завладел неприятель. У нас нет ничего, что принадлежит великому княжеству (До этого места в дневнике Дзялынского пропуск): скорее бы можно было найти при великом княжестве, что принадлежит королевству (можно было бы найти кое-что, что при этой унии потеряно Польшей), — но все это покрывает [62] наше общение с вами (но все это — уния). Пока оно продолжается, а продолжаться оно, ей-ей, будет всегда: все, что находится при великом княжестве, — все равно как будто было при королевстве».

«В этих привилегиях есть один пункт, кажется мне, в привилегии Казимира, в котором говорится, что государь обещает держать Литовское княжество в той целости и виде, как было при Витовте. Это говорит больше в нашу пользу, нежели против нас, потому что (До этого места в дневнике Дзялынского пропуск) Витовт был назначен пожизненным государем великого княжества Литовского Польским королем Ягайлой, с согласия сенаторов королевства и великого княжества Литовского. Об этом есть его грамота (См. приложение 12), в которой он говорит, что получил это из рук Ягайлы и после его смерти то, чем он владел, возвратится к королю и королевству (Витовт был дан княжеству Литовскому польским королем и есть грамота, в которой Витовт говорит, что получил Литовское княжество от короля польского и что оно должно возвратиться назад к королевству после его смерти. Дальше до следующей цитаты пропуск). Обращаем, господа, ваше внимание на эту грамоту; без сомнения, вы об этом деле хорошо знаете. Напоминание это, просим вас, пусть не оскорбляет вас, потому что если вы выставляете нам на вид свои привилегии, то и нам не следует умалчивать о своих» (До этого места в дневнике у Дзялынского пропуск).

«Король Ягайло, будучи действительным, наследственным государем великого княжества Литовского, (как высказывает он и в первых и в последних своих грамотах, что был таким государем Литовского княжества, и что, получив его от своих предков, владел им всегда полным, прирожденным правом, что тоже изложено в этих грамотах) желая исполнить обязанность, принятую им по отношению к королевству польскому, когда его избирали в польские короли, отступил на вечные времена королевству права наследства и самодержавия, какие только имел в великом княжестве Литовском, и пожаловал этим королевство польское, или [63] лучше сказать, пожаловал этим одну речь посполитую, составленную из двух народов. Он слил в одно оба эти государства, — и это он сделал с согласия всех господ сенаторов и всех чинов литовских, которые, согласившись на это добровольно, сами потом своими договорами с нами поправляли это дело и высказывали, что хотят на вечные времена жить с польским народом в братской любви. Витовта, своего брата и других князей, имевших в Литве свои уделы, Ягайло привел к тому, что и они сделали то же и все свои части отдали и присоединили к королевству, об чем есть надлежащие грамоты» (Также об этом заботился и Ягайло в самом начале своего правления. Будучи прирожденным государем великого Литовского княжества, он вместе с Литвою и с князьями, имевшими там свои уделы, подарил все это королевству и внедрил в него, чтобы потом из этих двух государств был один народ и одно тело, и тогда же он пожаловал в Литве почести, права, вольности, чтобы было видно, что оба государства одно тело — и в силу этого соединения Литвы с Польшей польские короли давали Литве князей, на что имеются грамоты и привилегии. Дальше до следующей цитаты у Дзялынского пропуск. Стр. 41. См. прилож. 13.).

«И так, и Ягайло и Витовт ничего уже не оставили себе из своих прав на вечное, наследственное владение в тех землях и государствах, потому что они привили и внедрили великое княжество Литовское в королевство так, чтобы затем из этих государств были не соединенные союзом два народа, но одно государство, один народ, один сенат и под одним государем, — в доказательство чего сейчас в Литовском княжестве учреждены Ягайлой все почести и чины по образцу польскому, пожалованы по тому же образцу права и вольности сословию рыцарскому, чтобы все сравнялось и сообразовалось с Польшей, как касательно вольностей рыцарства, так и в других правах и обычаях, как следует быть в одном государстве, и чтобы в них, как в едином теле, не было никакого разладу».

«Так как дом Ягайлы размножился, то сенаторы королевства и великого княжества Литовского согласились, чтобы, пока будет доставать этого славного рода, бывали в Литве особые [64] князья с согласия сенаторов обоих государств, (сказано в привилегии) но князья только пожизненные и назначаемые польскими королями, без нарушения прав и привилегий королевства».

«После этого-то соединения и Витовт дан был Ягайлой Литовскому княжеству, а потом Сигизмунд, на что имеются надлежащие грамоты обоих этих князей, в которых (грамотах) они признают это (До этого места в дневнике Дзялынского пропуск. См. прилож. 14). Затем Владислав послал на княжение в Литовское княжество Казимира, — так дошло до Александра, которого послал на княжение в великое княжество Литовское Казимир при своей жизни, по общему согласию сенаторов королевства и великого княжества Литовского».

«В это время польские и литовские сенаторы обновили все прежние унии, при котором обновлении смягчены были по взаимному согласию некоторые выражения и пункты, — те именно, которые литовским сенаторам казались обидными, и таким образом уничтожено было все, что могло затруднять или разрывать братскую дружбу».

«Между прочим, обдумано было и то, чтобы с того времени одно государство без другого не могло избирать себе государя; должен был так же быть один общий сенат. Однако все это не приведено тогда в исполнение, и мы очень сожалеем, что не приведено. Этому помешали, мы полагаем, больше злые времена, нежели то, будто не было у ваших предков доброго желания к этому или верности к нам. Что же касается до того, что вскоре после Александра был возведен на Литовское княжение Сигизмунд, вопреки этим договорам и без ведома Польских сенаторов, то об этом мы слышим и читаем, что в то время нужно было так сделать и если бы ваши предки не возвели тогда немедленно, на княжение Сигизмунда, то очень могло случиться, что на Литовском престоле сел бы в Вильне Глинский или кто либо другой, потому что тогда в великом княжестве Литовском были большие интриги. Однако, после этого возведения на княжение Сигизмунда Литовские [65] сенаторы, как слышим, сейчас же извинялись перед польскими сенаторами, представляли причины, которые заставили их поступить так и просили, чтобы это не разрывало унии и дружбы между этими государствами ("Казимир был дан княжеству Литовскому Владиславом, который погиб на войне; Казимир в свою очередь дал сына своего Александра и в то время все это было обдумано". Припоминал также епископ Краковский, как после Александра Литовцы возвели без нашего ведома на княжеский престол Сигизмунда, боясь, чтобы Глинский не овладел Вильной; но Литовцы всегда извинялись в этом перед королевством через своих послов, и "никогда предки ваши, господа, не отказывались от этого общения с нами, напротив всегда признавали его до настоящего государя". Дальше до следующей цитаты пропуск). Что и настоящий государь был возведен на стол великого княжества Литовского, вопреки той же унии и без ведома польских сенаторов, то и в этом случае может извинить в наших глазах предков ваших, господа, тогдашнее злое время. Ведь известно, по чьему внушению это сделалось и кто против этого восставал. Знаем также и хорошо помним и то, что в то время некоторые из первых литовских сенаторов посылали к польским сенаторам послов, людей очень почтенных, с извинением в этих делах и с просьбой, чтобы король созвал общий сейм при границах Литвы и Польши, согласно договорам и привилегиям; но не хочу припоминать, кто был причиною, что это желание не исполнилось, — не хочу потому, что вы, господа, сами можете легко догадаться, кто это был».

«И так, милостивые. государи, ваши предки и до Александра и после Александра всегда признавали эту унию. Признавали они ее и во время Сигизмунда и до такой степени, что желали быть с нами и совещаться на общем сейме; но их не допустили до этого. Признавали они унию и при теперешнем нашем государе, и вы, господа, в самое последнее время признавали ее через своих послов в Варшаве».

«Поэтому не зачем вам теперь отказываться от унии. Ей-ей, она поведет вас, господа, к великой славе и к пользе обоих государств» (До этого места пропуск в дневнике Дзялынского)

«Поэтому просим вас, как наших милостивых [66] и любезных братьев, не подвергайте сомнению грамот и несомненных и важных дел ваших предков; возобновите с нами и заключите такую унию, которая бы ни в чем не отступала от прежних договоров («И так, просим вас, господа, не подвергайте этого сомнению и благоволите оканчивать и исправлять эту унию так, чтобы она ни в чем не подрывала договоров») и была почетна и полезна и нам, и вам, господа, потому что как себе, так и вам, господа, мы желаем, чтобы все, что только мы здесь постановим и порешим, было тому и другому народу вечною честью, славою и пользою» («а так как начало этому делу — уния Александра, то мы приказали положить ее здесь. Есть тут и то дело, которое кончено с вами, господа, в Варшаве; есть и запись или образец унии, которая составлена на основании Александровой привилегии; положено это с тем, чтобы исполнить ваше желание видеть образец той унии, какую мы желаем иметь с вами. Всего здесь написать нельзя было; но когда вы господа сядете здесь с нами в общем заседании, то тогда вместе обдумаем и другие нужды»).

На эту речь епископа Краковского Виленский воевода дал такой ответ: «такого длинного трактата еще нам не приходилось слышать здесь ни разу во все время, как по призыву короля, мы приехали сюда, в Люблин, на границу Польского королевства и великого княжества Литовского. Так как этот ответ епископа Краковского довольно длинен и красноречив, и в нем он изложил и припомнил много разных вещей, особенно привилегий; то мы не можем всего этого запомнить; мы ведь люди холодных стран; мы естественно ко всему более хладнокровны; поэтому следуя школьной пословице — «книга — вторая память», — просим вас господа дать нам на бумаге то, что изволил говорить епископ Краковский, а также дать и ту запись на унию» (Воевода Виленский говорил: «с тех пор, как мы сошлись здесь с вами, господа, прибыв в границы королевства, нам еще не приходилось вступать с вами в рассуждение о столь великих делах. Так как мы люди другой страны — люди настолько тупого ума и тупой памяти, что не можем вдруг отвечать на то, что вы нам, господа, сказали: то, держась школьной пословицы, просим вас дать нам на бумаге то, что сказано. Удивляемся, почему вы, господа, не хотите исполнить эту нашу просьбу — дать проект унии. Просим вас дать нам на бумаге и этот проект и все то, что сказано епископом Краковским касательно того, как было подарено Польскому королевству Литовское княжество»). [67] Староста Жмудский: «если мы вам подарены, то к чему еще вам уния с нами?» (Староста Жмудский: «если мы люди подаренные, то уния с нами не нужна»).

Затем воевода Виленский продолжал: «нас никто не мог подарить, потому что мы люди вольные, и нашими почестями и вольностями, приобретенными у наших государей доблестными заслугами наших предков, проливавших за отечество кровь, можем сравниться со всяким другим народом. Господам Полякам Литва дарила собак, жеребцов, маленьких жмудских лошадей, а не нас свободных, благородных людей, и если бы кто желал у меня отнять эту свободу и благородство, я того считал бы, и называл бы тираном» («Мы люди свободные и свободно избирали себе государя; а кто избирает себе государя, тот не может быть подарен другому. Наши вольности мы приобрели нашею кровью, и я думаю о себе, что я — человек свободный, и если бы кто хотел поработить меня, то я считал бы такого не господином своим, а тираном». У Дзялынского приведен ответ на это епископа Краковского:

Епископ Краковский: «мы вам, господа, подарили себя, а вы себя нам; мы взаимно подарили себя друг другу»).

Затем Литовцы направились в свою залу, сказав: «дадим вам ответ сегодня или в какой либо другой день». Ушли Литовские сенаторы.

Между польскими сенаторами было рассуждение, — должен ли епископ Краковский дать на бумаге свою речь или нет? Все сенаторы полагали, что нужно дать столь великое и славное дело, пусть оно сохранится для последующих времен. Постановлено дать речь.

Потом Литовские сенаторы прислали Литовского подскарбия, господина Нарушовича с просьбой дать им на бумаге речь епископа Краковского, а также и запись об унии (Затем Литовцы послали просить, чтобы им дали на бумаге запись касательно того, какую Поляки желают иметь с ними унию, а также речь епископа Краковского. Дальше до следующей цитаты в дневнике Дзялынского пропуск). Дан такой [68] ответ, что епископ Краковский не имеет на бумаге своей речи, но запишет ее сегодня, когда приедет домой из сената, и пошлет ее маршалу королевства, чтобы он отослал ее к вам (Пропуск до сих пор). Что же касается до проекта унии, то сенаторы пересмотрели его и послали литовским сенаторам.

Проект унии, который сенат и послы королевства дали литовским сенаторам согласно их желанию, — составлен он епископом Краковским, а исправлен земскими послами.

(У Дзялынского этого заглавия нет. Варианты из той же грамоты помещенной у Дзялынского. Стр. 42 — 45). Мы, Сигизмунд Август, всем вообще и каждому в особенности, кому ведать надлежит, людям настоящего времени и будущих времен объявляем настоящею грамотою следующее: нам известно, что все чины королевства часто напоминали славной памяти отцу нашему Сигизмунду, королю Польскому и просили его на сеймах и в других случаях, чтобы завершено было то соединение или уния великого княжества Литовского с королевством Польским, которые, по согласию всех чинов Литовских, установлены славной памяти прадедами нашими — Владиславом Ягайлой и Александром Витовтом, которые не только изложены были в грамотах и привилегиях, но и осуществлены были на самом деле, и которые затем при дяде нашем Александре, сначала великом князе Литовском, а потом короле Польском, по взаимным договорам польского народа с литовским, по согласию чинов королевства, в силу братской любви были объяснены в более обширных словах и выражениях и утверждены и закреплены клятвою и рыцарским словом. И нас самих, во время нашего правления, они просили и сильно представляли нам, чтобы мы, согласно нашему званию и нашей обязанности, эту то унию так привели к концу, чтобы она была тверда на вечные времена и чтобы таким [69] образом исполнены были — мысль и желание наших предков, наши собственные мысли и наша обязанность (исполнить мысль и волю как наших предков, так и мысль и волю их самих, (?) согласно тем же привилегиям и обязанностям): поэтому, зная, что это соединение приносило великую славу и пользу обоим народам, мы склонны к этому делу нашу мысль и волю, назначили без дальнейшего замедления здесь общий сейм, чтобы решить и выполнить это дело, чтобы уже непременно на этом сейме было постановлено и кончено справедливое и основательное соединение и слитие этих государств, так чтобы на будущее время уния не только не могла быть прервана и расстроена, но чтобы приносила такие плоды, которые бы могли доставить польскому и литовскому народу прежде всего возможно больший и твердый мир и сохранение в целости, а затем славу и украшение.

На созванном таким образом, настоящем сейме явились лично все господа сенаторы духовные и светские и все другие чины польского и литовского народа и, по нашему допущению и согласию, после взаимных между ними совещаний, придерживаясь вполне всех привилегий, окончили все это дело унии между ними, в братской любви, и эта уния изложена нами, по согласию всех тех чинов обоих народов, в нижеследующих пунктах.

Прежде всего: Польское королевство и великое княжество Литовское, согласно прежней инкорпорации между ними, составляют из обоих вышесказанных народов одно, неразличное, нераздельное тело, одно собрание, один народ, так что отныне у этого из двух народов одного собрания, соединения, нераздельного народа и почти единого, однородного, неразличного и нераздельного тела будет на вечные времена одна глава, не особые, государи, а един, — король польский, который, согласно давнему обычаю и привилегии, общими голосами Поляков и Литвы будет избираться в Польше, а не в ином месте. Этому избранию не [70] может препятствовать отсутствие каких либо лиц как из сената, так и из других чинов польских и литовских, особенно, если все, имеющие право участвовать в избрании короля, будут обвещены сенаторами королевства и в узаконенное время. Местом для этого избрания будет... (место не написано здесь потому, что эта запись еще не принята, а только предложена). Избранный таким образом на Польское королевство, будет миропомазан и коронован в Кракове. Что же касается до избрания, возведения его на стол великого княжества Литовского, то оно должно прекратиться так, чтобы уже отныне не было никакого следа его и подобия.

Главный сейм всегда должен быть один, а не отдельные; кроме того, должен быть один, никогда не разделяющийся сенат для всех дел и нужд тех народов и никогда уже не должен быть он иным т. е. не должен состоять лишь из сенаторов того или другого народа. Сенат должен состоять при нас кроме того времени, когда будет сейм в Литве и в Польше; он всегда должен быть приглашаем ко всем делам, обо всем знать и советовать, согласно своему долгу. А если бы случились важные дела, когда бы при нас не было сенаторов; то в силу давнего обычая будет дано знать обо всем как в Польшу, так и в Литву и ничто никогда не будет постановлено и решено без ведома сенаторов обоих народов. Эти главные сеймы имеют быть... (место для сейма не написано потому, что запись эта еще не принята) а в случае какой либо важной нужды сейм может быть и в ином месте, с согласия всех сенаторов. На этих сеймах литовские сенаторы будут обязаны заседать между польскими сенаторами, на местах назначенных нами, а земские их послы между польскими послами. На этих сеймах, — отныне единственных сеймах королевства, все, что будет нужно, будет обсуждаться, делаться и решаться общим совещанием и по общему согласию всех чинов, имеющих право быть на сейме. [71]

Монета должна быть однообразная и одинаковая по весу, пробе, подразделению и по надписи что мы и наши потомки без замедления обязаны будем привести в исполнение.

Что касается до договоров и союзов, то сделано такое постановление: отныне все соглашения, заключение мира, посылка послов в дальние и пограничные страны должны быть делаемы не иначе, как с ведома и по общему совету обоих этих народов; мир же и постановления, учиненные перед тем с каким бы то ни было народом и с каким бы то ни было государем, если они вредны которой либо стороне (Польше или Литве), должны быть объявлены потерявшими силу и не должны быть соблюдаемы.

Когда только нужно будет приносить присягу сенаторам, сановникам, чиновникам, старостам и членам знатнейших домов, достигнем совершеннолетия, (как требуется привилегией), всегда они должны приносить таковую присягу коронованному королю и королевству.

При коронации нового короля, по принесении им надлежащей, узаконенной присяги на сохранение прав обоих народов, сейчас должно быть дано им утверждение всех этих прав и привилегий обоих народов — королевства, общей речи посполитой, в одном тексте и на одной грамоте, под печатью королевства.

Обдуманы и приняты также меры к тому, чтобы это единение уния великого княжества Литовского с Польшей ни в чем не подрывали, не оскорбляли и не уменьшали тех прав, привилегий, вольностей и обычаев великого княжества Литовского, которые не противны польскому народу; напротив, такие права, привилегии, вольности и обычаи обе стороны, по взаимному совету, будут усиливать и умножать. Тоже нужно разуметь и о почестях и чинах великого княжества Литовского, существующих в силу привилегии: они навсегда останутся в своей давней чести, потому что это нисколько не противоречит общей речи посполитой и не может быть признано каким либо раздвоением. [72]

Как в Польше, так и в Литве должны быть уничтожены все торговые пошлины и поборы на земле и на воде, под каким бы то ни было названием — наши, сенаторские, шляхетские, духовные; отныне и на вечные времена не следует брать никаких пошлин с духовных и светских людей шляхетского звания и с их подданных с каких бы то ни было вещей их собственной работы и кормления, но с тем однако, чтобы они этим путем не содействовали уклонению от купеческих пошлин, что повело бы к уменьшению и утайке давних наших пошлин и пошлин других чинов в Польше и в Литве.

Все законы и постановления, какие бы то ни было и по какой бы то ни было причине изданные в Литве против польского народа, касательно занятия высших и каких бы то ни было должностей, вверяемых и поручаемых нами, также касательно имений и земель, касательно приобретения земель и владения ими в великом княжестве Литовском, приобретаемых за женой или по выслуге, покупкой, по наследству или по дару и каким либо другим способом, сообразным с законом и обычаем, — все такие законы, по согласию всех чинов, разрушаем и обращаем в ничто. Отныне они не должны иметь никакой силы и значения, как законы, противные справедливости и взаимной любви и унии. Отныне как Поляк в Литве, так Литовец в Польше может приобретать имение и поселиться всяким законным способом и может по закону занимать должность в той земле, в которой будет иметь оседлость. Что же касается до духовных должностей, то вольно нам будет раздавать их безразлично, как было и до сих пор, не обращая внимания на оседлость лица в той стране.

Обдумано также и принято в особенное внимание и то, чтобы та экзекуция, которая началась в Польше со времени короля Александра, по узаконению, сделанному на сейме в Петркове 1504 г. касательно наших столовых имений и земель в королевстве (См. прилож. 15), не простиралась на великое княжество Литовское; потому что настоящею привилегией оставляются великому княжеству Литовскому [73] в полной силе все права, узаконения, вольности, постановления, обычаи; поэтому остаются в своей силе все их пожалования, лены, залоги, продажи, пожизненные владения, данные справедливо и законно под каким бы то ни было наименованием, — и мы их оставляем в этой силе: на вечные времена Литовцы не могут подлежать и не подлежат экзекуции, требуемой вышесказанным узаконением Александра.

Все эти вышеизложенные дела, обсужденные, решенные и постановленные обоими народами, с точным исполнением всех привилегий, договоров, записей, какие касательно этой унии сделаны королями польскими и князьями литовскими, — общими государями обоих этих народов, и предками этих народов и утверждены нами, мы, признавая эти дела честными, нужными и обязательными для обеих сторон, по добровольному решению и желанию этих сторон, верховною нашею, королевскою властью одобряем, укрепляем, утверждаем, признаем на вечные времена крепкими, важными, законными, справедливыми, основательными со всеми привилегиями, относящимися к ним, и обещаем нашим королевским словом, нашей честью и в силу нашей королевской присяги, что все это обязаны будем всегда твердо держать и соблюдать мы и потомки наши, короли польские, и обе стороны — Поляки и Литовцы — и их потомки обязаны будут держать и соблюдать эти дела на вечные времена в целом и в частях, и мы недопустим поколебать их когда либо или расторгать каким бы то ни было способом, умыслом или делом.

13 Февраля. Наступило воскресенье; ничего не было.

14 Февраля. Тоже ничего не было (В понедельник ничего не было. Послы дожидались ответа от литовских сенаторов).

15 Февраля. (Во вторник, после праздника св. Валентина. пришли к послам господа сенаторы: кастеляны — Сендомирский, Войницкий, Радомский, Белский, с сыновьями господина воеводы Русского; выставляли на видь заслуги воеводы, братьев и сыновей его и просили, чтобы того обмена имений, для которого посылались с прошедшего сейма ревизоры, король не утверждал властью настоящего сейма и чтобы обращал большее внимание на заслуги воеводы Русского, его братьев и сыновей, нежели на прибыль от обмена его имений. Воеводство Краковское не хотело об этом говорить теперь; в своем месте и в свое время оно желало обратить внимание на то, чтобы были вознаграждены заслуги не только столь почтенного сенатора, как господин воевода, но и всех, кто достоин вознаграждения). Литовские сенаторы подали письменный ответ на ту речь, которую говорил [74] епископ Краковский. Этот письменный ответ вовсе не заключал в себе ответа на речь епископа Краковского. Литовцы решительно противились соединению Литвы с Польшей. Так и прошел тот день в слушании литовского ответа (Пришли потом наверх к господам сенаторам господа послы. Туда же сейчас пришли литовские сенаторы и их послы. От имени их Жмудский староста сказал: «на речь, которую сказал нам епископ Краковский и на вашу записку мы принесли вам, господа, письменный ответ и просим вас тоже дать нам на него надлежащий ответ в скором времени и тоже на бумаге»):

Литовский ответ

«Милостивые господа сенаторы и другие чины Польского королевства! На речь, которую, господа, от вашего имени сказал нам епископ Краковский в прошедшую субботу, мы, в следствие многих причин, должны были дать вам ответ письменный. Вскоре после того, в тот же день, вы нам дали еще рукопись, в которой говорится, что его величество король, наш общий государь, с нашего общего согласия, постановления и желания уже утверждает этот акт унии, тогда как на деле мы этого между собою еще не постановили, и у нас не в обычае просить государя утверждать то, что еще не приведено к концу».

«На все это можно было бы отвечать обширно; но мы не будем вдаваться в пространные слова, чтобы не тянуть дела; и так уже не мало потеряли мы времени, с не малым вредом для себя, ожидая, когда вы решитесь вступить с нами в братские сношения и покажете любовь, достойную нашей унии с вами: поэтому, излагая дело [75] короче, даем вам, господа, такой ответ, что как наши предки, так и мы не так узко понимаем это слово — уния, как вы желаете понимать его».

«Что мы справедливо понимаем так унию, доказательством служит то, что княжество Литовское всегда пребывало и пребывает до сих пор во всей целости, при всех атрибутах власти, при всех должностях и в определенном объеме границ. Нам не доставало лишь того, чтобы мы могли быть в вас уверены, чтобы между нами и вами сохранялась ненарушимо уния союза и дружбы, и чтобы и в Польше и в Литве был государем только тот, кто угоден обоим народам и избран ими обоими. Случалось, ведь, что в Литве бывали князья, которые не были в то же время королями Польскими, что, впрочем, не нарушало братской любви, потому что ваши предки, господа, не стремились увеличивать свое королевство Литвой, но вместе с нашими предками сохраняли в целости оба государства, взаимно одни других любили и тем были страшны всем врагам».

«В самом деле, братская любовь должна допускать равенство, — должна быть такою, чтобы приносить равную пользу обоим народам, а если слить Литовское княжество с королевством, то не будет никакой любви, потому что в таком случае Литовское княжество должно поникнуть перед Польшей, литовский народ должен был бы превратиться в другой народ, так что не могло бы быть никакого братства. Тогда бы недоставало одного из братьев, т. е. литовского народа, что явно из самой записки вашей, господа, данной нам. Там в одном пункте говорится и об уничтожении обряда возведения на княжеский стол великого князя Литовского и об утверждении наших прав печатью королевства и о сеймах тоже только Польского королевства. Все это ничего другого нам не обещает, как только то, что говорится в известном выражении: crescit Ausonia Albae ruinis» (См. прилож. 16).

«Видя такие дела, мы должны думать, что кто бросил эту записку между вами и нами, тот [76] сам отталкивает нас от соединения с вами, господа, и указывает нам идти таким путем, чтобы из всего дела не вышло ничего, потому что он тянет нас к тому, чего мы никак не можем сделать с доброю совестью, при нашей верности нашему государю, как великому князю Литовскому, и к нашей речи посполитой, как нашей матери, и чего нам не следует делать, чего мы никогда и не желаем делать. Эта записка уничтожает нам государя и его титул — великий князь Литовский, уничтожает нашу речь посполитую и ее честь, все наши вольности, должности, награды, милости, о чем мы с вами, господа, ни письменно, ни устно не желаем рассуждать, а тем более подвергать что либо подобное сомнению, да по доброй совести не можем и думать об этом. Мы приехали к вам, господа, за братством, за братскою любовью, а не за тем, чтобы потерять нашу речь посполитую и нашего государя, великого князя, лишив его титула — великий князь Литовский. Если бы мы это сделали, то поступили бы против нашей присяги, против нашей совести. Если же мы обманули бы в этом деле Бога, обманули бы нашего государя, нашу речь посполитую, то в чьих глазах мы достойны были бы веры в последствий? О нас судили бы по пословице: кто не верен себе, может ли быть верен другим?»

«Притом, со времени нашего приезда сюда — в Люблин, мы часто слышали от вас, что вы, господа, не желаете отнимать у нас наших почестей, наших должностей: между тем эта записка сильно противоречит таким заверениям вашим, потому что когда мы потеряем нашу речь посполитую, великого князя и сольем с вашими наши чины; то какие же это будут должности великого княжества Литовского, когда не будет ни этого княжества, ни литовского князя? Они вдруг должны были бы прекратиться, пасть в самом основании, против чего люди мудрые всегда принимают меры, так как ничто насильственное не может быть прочно. Так как никто не обязан делать невозможное, то просим вас, господа, не тянуть нас к таким делам; они нам очень прискорбны; вы нас унижаете, предлагая их». [77]

«Не меньшее унижение для нас и то, что в этой записке вы, господа, хотите от нас вещей, противных нашим законам и вольностям, — вы хотите, чтобы почести и должности великого княжества Литовского давались безразлично вам и Литовцам, если у вас будет какая-нибудь оседлость в Литве, а иные должности хотите получать даже независимо от оседлости. Какая, господа, нам польза от таких должностей, которых бы Литовец не мог занимать? Знаем, что в королевстве есть маршал, есть печатники, есть воеводы, есть гетман, подскарбий; все это мы имеем у себя издавна и распоряжаться этим, помимо нашего государя и помимо нашего народа, мы не желаем предоставить никому, — точно так же, как не желаем вовсе давать совет вам в ваших делах, так как и вам показалась бы несносною чужая власть». «Если бы мы вам уступили в этом пункте; то литовский народ в скором времени был бы затерт множеством мудрых, достойных людей из народа польского; между тем мы имеем право получать сами выгоды этой унии. Мы, природные, действительные, давние жители этого государства, т.е., великого княжества Литовского, имеем это право за заслуги наши и наших предков, потому что мы служили в этом государстве нашим государям нашею грудью и кровью; умирали за свободу нашего отечества, и на сколько могли, уберегли его до сих пор от столь могущественных и разнородных врагов. Вы, господа, конечно, желаете, чтобы ваше славное королевство знало, как оно размножилось и расширилось мудрыми вашими советами и чтобы летописи свидетельствовали потомству о каждом из вас. Точно также и нам нужно стараться, чтобы оставить нашей матери — речи посполитой Литовской и нашему потомству память о том, как верно и усердно служили мы им не только делали, но и мудрыми советами, сообразно нашему долгу, и чтобы таким образом передать в потомство доброе наше имя».

«Поэтому и теперь, вступая с вами, господа, в сношения для утверждения между нами этого [78] соединения, этой братской любви, мы пришли к вам с этою рукописью и даем ее вам. Она содержит в себе изложение того, как между этими обоими государствами и народами может установиться хорошая уния и братское, вечное единение».

«Если же по какому либо несчастию, или лучше сказать, по немилости Божьей, вы, господа, не пожелаете с нами вступить в братство и по братски соединиться так, как мы предлагаем вам в этой рукописи, но пожелаете настаивать на вашей записке, в которой вы пространно расписали, как будете тянуть нас к инкорпорации и старым договорам, на что мы вам уже сказали, что не можем этого сделать никаким образом: то нам не зачем будет здесь дольше оставаться; придется, не кончив дела, уехать отсюда; но и тогда мы сохраним к вам, господа, ту же братскую любовь, в которой под властью наших государей до сих пор пребывали твердо, с полною доброжелательностью к вам и к вашей речи посполитой».

«Если бы же, сохрани Бог, по какому либо несчастию, это дело братского единения между нами не могло совершиться; то все-таки мы будем пребывать с вами в давней, родственной дружбе и любви, и всегда будем держать себя по отношению к вам свободно, законно и прилично. И как во всем этом деле унии мы показывали вам предупредительность, постоянство и приличие, на сколько возможно было это сделать без оскорбления нашей верности, долга и совести по отношению к нашей речи посполитой; так и от вас, господа, ожидаем себе во всем братской любви»). [79]

Вот пункты унии:

Королевство Польское и великое княжество Литовское вечные времена будут избирать одного общего государя — короля Польского и его же [80] великого князя Литовского, общими голосами, при равном числе избирателей, во всем избегая того, что могло бы оскорблять самодержавие, честь и славу обоих этих государств и чего одно государство [81] не обязано соблюдать по отношению к другому.

Место избрания должно быть на границе обоих государств, чтобы с равным удобством можно [82] было прибыть на этот акт избрания как господам Полякам, так и господам Литовцам, а кто на этой элекции будет избран королем Польским, тот сейчас же будет избран и объявлен и великим князем Литовским. Как из Литвы будут посланы послы в Польшу на [83] коронацию, так точно и из королевства в Литву должны быть посланы послы к возведению этого Польского короля и великого князя Литовского на великое княжество Литовское со всеми давними церемониями как то: поднесен ему будет меч, чины посадят его на престол, и вообще соблюдены будут сохраняющиеся в великом княжестве Литовском обычаи (См. прилож. 24).

Коронация короля будет в Кракове, а возведение его же — великого князя Литовского на стол великого княжества Литовского в Вильне. Этот общий государь — король Польский и великий князь Литовский при коронации в Кракове принесет сейчас же присягу королевству на сохранение его прав, вольностей, почестей, должностей, преимуществ, всех обычаев, и постановлений сеймовых, сделанных прежде и после избрания короля, а при возведении на княжеский стол в Вильне он принесет такую же присягу великому княжеству Литовскому.

Акт утверждения присягой всех прав, вольностей как королевства Польского, так и великого княжества Литовского будет дан королевству за печатью королевства, а великому княжеству Литовскому — за печатью Литовскою. Принесение присяги и утверждение прав и вольностей великого княжества Литовского имеет быть в Литве.

Этот общий государь — король Польский и он же великий князь Литовский, обязан после коронации, в течение четверти года, ехать в великое княжество Литовское в Вильну, для возведения его на престол, а пока не приедет в Литовское княжество, пока не сядет на престол с обычными церемониями и пока не принесет присяги на соблюдение наших прав и вольностей: до тех пор не может иметь власти давать приказания в великом княжестве Литовском.

О защите. Всегда, на вечные, последующие времена, у обоих этих государств и народов — королевства и Литовского княжества, против всякого неприятеля имеет быть общая защита, какая по взаимному согласию будет обдумана и постановлена, как самая лучшая и самая полезная. [84]

В случаях, поименованных в предыдущих пунктах, — т. е. при избрании короля и его же великого князя Литовского, по вопросу о защите, предпринятии общей войны, заключении мира, отправлении всяких посольств в чужие края (вместе Поляка и Литовца), по вопросу об установлении податей на земскую защиту обоих государств, — податей, каким бы то ни было образом названных, исчисленных и найденных, — обо всем этом всегда имеют быть общие сеймы и совещания.

Таковые общие сеймы для вышепоименованных нужд имеют быть созваны его величеством королем, по взаимному совещанию и согласию обоих государств, на определенных местах, при границе обоих государств, за обсылкой посредством грамот его королевского величества — в, королевство за печатью королевства, а в Литву за Литовскою печатью. Перед каждым таким сеймом имеют быть, согласно статуту, созываемы сеймики для отправления послов на общий сейм. Эти общие сеймы имеют бывать попеременно — раз в Польше, а другой в Литве. Сеймовые постановления, рецессы имеют быть издаваемы с приложением надлежащей, обычной печати каждого из этих государств — королевства Польского и великого княжества Литовского, из собственной канцелярии каждого из них.

Однако, как в королевстве, так и в великом княжестве Литовском могут бывать, особенные сеймы, созываемые королем Польским и им же великим князем Литовским для удовлетворения всем тем особенным нуждам этих государств, какие будут возникать, кроме тех всех дел, которые принадлежат общим сеймам и перечислены выше. На этих наших особенных сеймах ни король, ни сенаторы духовные и светские, ни земские послы не будут упоминать, обсуждать и постановлять никакого главного и общего обоим государствам дела, ни военного похода, общего или частного — из какого либо уезда, ни налога, каким бы то ни было образом взимаемого и на какую бы то ни было потребность королевства Польского или великого княжества Литовского обращаемого.

Если бы король Польский и он же великий [85] князь Литовский не хотел или не мог вовремя созвать в королевстве или в великом княжестве Литовском упомянутого в этом пункте сейма; в таком случае сенаторы королевства и шляхта, согласившись у себя в королевстве, а сенаторы литовские у себя, в великом княжестве Литовском, могут созвать для себя такой сейм, обсуждать на нем те дела, которые принадлежат таким сеймам, (но не касаясь вовсе дел, принадлежащих общему сейму); и что будет постановлено при этом, то все имеет быть утверждено рецессом (общего) сейма с приложением в королевстве печати королевства, а в Литве Литовской печати.

Почести, должности, а также значение чинов великого княжества Литовского будут сохранены в целости на вечные времена; также будут сохранены в чести и силе, без малейшего ослабления и ущерба значения и почета, должности маршалов, канцлеров, гетманов, подскарбиев, — на общих сеймах и во время между сеймами, во время мира и войны, в походах войск королевства и великого княжества Литовского.

Дозволяется как людям из Польского народа в Литве, так — из Литовского народа в Польше приобретать оседлость и всякое недвижимое имение всяким законным образом; однако всякие почетные и служебные должности — духовные, светские, земские, придворные и судебные не могут быть даваемы никому, кроме природных жителей великого княжества Литовского.

Всякая монета должна быть в обоих государствах одинакова и одинакового весу. Поэтому для лучшего порядка в этом деле, новая монета и монетный двор могут быть разрешаемы в королевстве и в Литве, не иначе как с ведома господ сенаторов и других чинов великого княжества Литовского, когда они соберутся на сейм, и должны находиться в ведении — в королевстве — подскарбия королевства, в Кракове, а в Литве в ведении земского Литовского подскарбия; в Литве притом монета должна быть с надписью великого князя Литовского. [86]

Границы между великим княжеством Литовским и всеми землями, принадлежащими к нему с одной стороны, а с другой между королевством должны быть исправлены по старому главными комиссарами королевства и великого княжества Литовского, которых будет назначать на определенное время и в определенные места его величество король Польский и великий князь Литовский. Дело это должно быть кончено в этом же, 1569 году, когда соберут с полей. Таким же образом границы должны быть исправляемы и в последствии, когда представится в этом надобность. Когда главные комиссары исправят границы, то в случае спора между соседями, т. е. Литвином и Поляком, касательно земель их имений, также в случае обид, Поляк имеет призывать Литвина, а Литвин Поляка в суды, которым каждый подлежит; воеводы, кастеляны, старосты, суд земский и подкомории тех уездов обоих государств — королевства Польского и великого княжества Литовского, где случатся такие дела, имеют выехать на границы, разобрать дело о границах обеих сторон и о случившейся обиде и дать управу. Если же который либо из этих чиновников, вышепоименованных, не мог бы прибыть: в таком случае имеет послать на свое место честного человека; управа же должна быть чинима по Божьему, по самой чистой правде. Заявление обид, убытков, насилий и проч. как Поляк, так и Литвин должны делать и записывать каждый в своем суде и удостоверять в том посредством возного того уезда, и каждой из этих двух сторон, т. е. Литовцу и Поляку должна быть дана надлежащая управа.

Выговариваем себе также, (и иначе поступить не можем и не желаем) чтобы на настоящем сейме, перед решением и выполнением этого акта унии между нашими народами и государствами — королевством и великим княжеством Литовским, было дано нам, Литве удостоверение с принесением присяги государем и господами сенаторами и всеми чинами королевства, что никогда, на вечные времена, ни теперешний государь, ни имеющие быть после него короли Польские и они же великие князья Литовские, ни сенат [87] королевства, ни земские послы великого княжества Литовского, по согласию одной или обеих сторон, ни на каком сейме, ни постановлениями или решениями сеймовыми, ни какими бы то ни было средствами, под каким бы то ни было названием и каким бы то ни было образом изобретенными, не взводили и не вкладывали на великое Литовское княжество экзекуции как за прошлые времена, так и на будущие, т. е. чтобы не вкладывали экзекуции на пожалованья, вечные выслуги, лены, пожизненные имения, разные замены, посредством которых в великом княжестве Литовском забраны к крепостям и к дворцам его величества многие имения целиком и по частям и вместо их даны другие; также не должна быть вкладываема экзекуция на укрепленные места и дворцы королевских имений, заложенные королем жителям великого княжества Литовского за известные суммы для нужд речи-посполитой.

Если бы же когда либо, на каком либо сейме, к этой экзекуции приговорили Литовское княжество и народ его наш общий государь или кто либо из его потомков, или сенаторы и послы королевства или великого княжества Литовского, по согласию одной или обеих сторон, то такой приговор никогда не должен иметь значения и силы, и литовский народ не будет обязан подчиняться ему. Если же каким либо способом, обманом, соглашением пожелают это возложить на Литовское княжество, — сам ли государь или чины королевства Польского или господа сенаторы и жители литовские, в таком случае народ литовский без малейшего оскорбления своей совести, чести и верности будет свободен от всего этого дела унии, от записей, присяг, данных королевству Литовским княжеством по этому акту унии, и ответственность за имеющее последовать отсюда разрушение унии падет на того, кто даст к тому повод.

Экзекуцию мы считаем для себя вредною, и, надобно полагать, невеликую пользу приносит она и королевству. Доказательство этому мы, между прочим, видим и в том, что всякие законы должны клониться ко благу речи посполитой, а благо или нет экзекуция для сыновей [88] польских чиновных людей — это мы предоставляем лучшему (чем наше) усмотрению вашему, господа представители королевства; но что касается до нас, то мы так думаем: какая горесть всякому потомку, оставшемуся после своих родителей, видеть, что после их смерти отчина питает не его, а другого, и от него отнимается назад то, что осталось в его роде для вечной памяти о верной, облитой кровью, честной заслуге его предков! Такая горечь, чего доброго, может довести до болезни того, с кем бы это было сделано. Против этой болезни мы видим лекарство в Боге, в мудрых советах ваших, господа сенаторы королевства, и в советах других чинов находящихся с вами. Мы, с своей стороны, заявляем вам, господа, то, что нам полезно, и верим, что вы примете наши слова благосклонно (Этого Литовского проекта унии нет в дневнике Дзялынского).

16 Февраля. (В среду после св. Валента подавали послы голоса касательно поданного вчера письменного ответа литовских сенаторов.

Воеводство Русское — господин Сеницкий: «идти к сенаторам и просить, чтобы шли с нами к королю и, поблагодарив его за то, что дал нам время для совещания с литовскими сенаторами, сказать, какой ответ дали нам Литовцы и, сделав перед королем протестацию, что дело расстраивается не из за нас, просить его тут же, чтобы он по своей обязанности привел в исполнение унию, согласно правам, привилегиям, статутам и Варшавскому рецессу"). Господа послы так постановили: идти к господам сенаторам и просить их, чтобы шли к королю и просили его величество придти в сенат и выслушать те дела, т. е. предложение польских сенаторов и ответ [89] на него сенаторов литовских. Послы при этом объявили, что вперед уже никогда не будут на верху без короля (Все согласились идти с сенаторами к королю и требовать, чтобы исполнил свой долг, т. е. чтобы был исполнителем и защитником прав, привилегий и Варшавского рецесса, а «мы в присутствии его величества вместе с сенаторами будем требовать, чтобы Литовцы поступили согласно привилегии, которую имеем касательно их, и чтобы по первому нашему требованию они принесли нам присягу на соблюдение ее. Внушим им при этом, что мы не ведем их к тому, к чему они не были бы обязаны идти; а не пожелают идти, — убеждать короля, чтобы исполнил свою обязанность»). Речь об этом деле, к сенаторам, от имени послов, говорил господин Сеницкий, Холмский подкоморий в таких словах (Пришли послы с этим наверх к сенаторам. Подкоморий Сеницкий сказал к сенаторам от имени послов речь в таком смысле: (речь та же, что в нашей рукописи, — варианты указаны):

«Милостивые государи! Мы уверены, что вы, господа, как мудрые сенаторы, обращаете надлежащее внимание и верно оцениваете, во что обращается желание добра ваших и наших предков Литовскому народу, какому пренебрежению и какому посмеянию подвергаются давние, братские записи их и наших предков, — записи, в соблюдении которых они присягали перед Богом. Теперешние Литовцы не только не хотят знать этих записей, но даже оспаривают, чтобы они когда либо существовали. Поэтому трудное дело нам приходится иметь с ними. Если они осмеливаются оспаривать то, что утверждено верою, которою достигается спасение, и честью, дороже которой люди ничего на свете не имеют; когда у них неверно то, что наши и их предки устроили с верою и честью; когда у них не имеет места и то, что они сами недавно в Варшаве обсуждали и постановляли: то как нам начинать с ними какое либо дело? Прежде и отцы их и они сами всегда принимали эти привилегии касательно унии и многократно обновляли их с нами с доброю мыслию. Бывал иногда спор о словах, — об них только и было дело, но никогда не было того, чтобы они не признавали давней унии и записей об ней. [90]

Между тем, теперь литовские сенаторы, отстранив решительно все записи, на которых присягали их предки, все привилегии своих государей, представили на посмеяние Польскому народу какую то новую запись на унию, отличную от прежних привилегий и противную братской любви, которая давно определена, какова должна быть. Такую унию, как они нам предлагают, мы легко можем иметь не только с самым отдаленным от нас народом, но и с самым невежественным поганством» и проч.

«Поэтому просим вас, господа, обратите на это надлежащее внимание, не потерпите такого посмеяния и возьмитесь за это дело, но так однако, чтобы не вышло еще большого посмеяния, т. е. если бы, взявшись так серьезно за унию, мы не привели ее к доброму концу, (особенно когда мы имеем на своей стороне столь явную справедливость, при которой, не сомневаемся, Бог не откажет нам в своей помощи) и если бы у нас с Литовцами дошло дело до чего либо дурного, что легко может случиться при таком посмеянии с их стороны. Однако, до такой крайности мы не желаем доходить; хотим прежде действовать на них остающимися еще в нашей власти средствами, чтобы все знали, что мы не упускаем ни одной благоприличной меры».

«Просите, господа, вместе с нами короля, чтобы благоволил прийти в заседание к вам в сенат, чтобы призвал туда литовских сенаторов и чины и чтобы мы тоже присутствовали. Тогда нужно будет поблагодарить его величество, что соизволил дать нам время для взаимных совещаний с Литовцами, и дать отчет в том, что происходило между нами: пусть король увидит, кто из нас расторгает унию. Затем, в присутствии короля, еще раз нужно убеждать сенаторов и чины всего Литовского княжества, чтобы исполнили, чего требуют договоры их предков, а не расторгали братского соединения этим своим замыслом, который и во сне не представлялся ни нашим, ни их предкам».

«Если бы и после того они не желали этого [91] сделать, то просить его величество, чтобы уже соизволил привести их к этому своею королевскою властью, потому что его величество обязан нам привести в исполнение давнюю унию, а не какую либо новую. Если и после этого Литовцы позволять себе по отношению к нам еще что либо; то нам останется прежде всего предоставить это дело промыслу Бога, в которого помощи, при столь явной правде на нашей стороне, не сомневаемся, и за тем дать понять всем людям, что нам больше вредило лицемерное братство Литовцев, нежели сколько может вредить открытая вражда с ними; потому что, снисходя к этой унии, мы многое упустили, много потеряли счастливых случаев: делать так вперед нам не следует. Что же касается до вас, господа, то на счет вас, наших милостивых сенаторов, нашей старшей братии, мы не имеем сомнений».

Господа сенаторы королевства желали найти еще какой либо способ уладить дело и попробовать еще призвать к себе Литовцев; но господа послы не соглашались на это и заявили: «вы, господа, можете, с ними говорить, но мы не желаем вступать с ними ни в какие сношения без короля». Господа сенаторы сказали через епископа Краковского: «мы не будем рассуждать с ними ни об чем другом, кроме того, что уже предложили им, не будем вступать с ними ни в какие письменные объяснения, а только спросим еще раз, — желают ли они держать старую унию, на соблюдение которой приносили присягу их и наши предки? »

Господа сенаторы и несколько послов пошли к королю в его покои. Там сенаторы доложили королю, с чем приходили к ним послы, — именно, что послы не хотят говорить с Литовцами иначе, как если ваше королевское величество будете присутствовать при этих переговорах. Король дал такой ответ: «не отказывайтесь от сношений с Литовцами, поищите еще средств к убеждению их, еще сойдитесь с ними, а я приду, если будет нужно». Так прошел тот день (Епископ Краковский: «это посмеяние и нас тоже оскорбляет, да притом Литовцы ничего прямо не ответили на наши слова. Видя, как опасно было бы, если бы мы разъехались, не сделав дела, мы желаем еще пригласить их сюда и желаем узнать от них уже окончательно, хотят они или нет, принимать привилегии своих предков, скрепленные их присягами и их честью, и хотят ли следовать им? "

Дальше до следующей цитаты в дневнике Дзялынского пропуск). [92]

17 Февраля. Послали за Литвой. Литовские сенаторы приехали в замок к польским сенаторам и еще вели с ними переговоры. Господа послы не хотели идти наверх. Было однако между ними совещание, — идти ли туда, как недавно предложил король, авось либо что выйдет, или не идти. Одни советовали не идти, другие советовали идти и говорили: «узнаем, по крайней мере, что будут делать наши сенаторы». Когда оказалось, что послы не могут согласиться на одно, то решено было не идти, и не были послы у сенаторов.

Польские сенаторы сошлись с литовскими. Епископ Краковский — Падневский сказал следующую речь:

Речь епископа Краковского, которую он сказал в сенате от имени сенаторов, при чем послы не хотели присутствовать.

«Милостивые государи! Мы надеялись, что получим от вас, господа, иной ответ и на то, что мы вам говорили устно, и на то, что происходило между нами на бумаге. Сущность того и другого заключалась в том, что мы приехали сюда не за тем, чтобы, бросив старые договоры и привилегии и давнюю унию, постановить с вами какую то иную унию, а за тем лишь, чтобы [93] привести в исполнение старую унию. Мы при этом представляли вам на вид и доказывали, что та старая уния наша с вами утверждена и укреплена вашими и нашими предками такими гарантиями, больше которых ничего быть не может, при заключении договоров между честными, христианскими народами, потому что ваши и наши предки взаимно обязали себя не только клятвами, но и честью своею содержать эту унию крепко, на вечные времена, и никогда не давать причин к нарушению и расторжению союза между ними, который они считали честным и полезным для обоих народов».

«Держась всего этого, мы дали вам записку, в которой предложили проект унии, сообразно давним договорам и привилегии Александровой. Впрочем, если бы в этой записке оказалось что либо не согласное с Александровой привилегией, то вы, господа, можете это устранить, потому что мы вовсе не хотим тянуть вас к чему либо новому, а предлагаем вам принять лишь то, что находится в наших договорах и в привилегиях».

«В своем ответе нам и в своей записке вы, господа, представили несколько пунктов касательно унии, с целью показать нам, какую желаете иметь с нами унию. Мы так понимаем ваш ответ и вашу записку: то, что вы написали, ведет не к унии, а скорее к разделению или к какой то конфедерации. Такую унию нетрудно было бы устроить не только нам, но и вам, господа, со всяким другим народом, хотя бы то самым отдаленным. Она, мало того, что не отвечает унии Александровой, какою должна быть уния между нами по взаимным договорам, но почти во всех пунктах противна ей».

«Если бы мы не были хорошо уверены в вашей доброте и дружбе с нами; то мы Могли бы думать, что настоящая ваша записка представлена вами скорее для посмеяния над всеми теми делами и привилегиями, которые содержат в себе условия нашего общения с народом вашим, господа, нежели для того, чтобы видно было ваше желание вступить с нами в унию. [94]

Но мы пока еще удерживаемся так думать о вас, господа и братья наши, и просим вас, выясните себе надлежащим образом наши мысли, за которые мы стоим и от которых нам не следует отступать, и дайте нам на них прямой ответ».

«Что мы так настойчиво домогаемся от вас унии, к этому не влечет нас никакая нужда, никакая неволя. Хотя королевство Польское невелико пространством, но богато, благодаря Бога, населением, плодородием земли, воинственными людьми, и всегда защищалось и давало отпор всякому врагу без всякой внешней помощи, так что всякий враг не рад бывал, что покушался напасть на него. Оно и теперь, по милости Божьей, пребывает целым в своих пределах. Кажется, чаще случалось, что кто другой требовал нашей помощи и спасения, а не мы требовали чьей либо помощи. Вам, господа, тоже известно, как охотно наш народ помогал вам всегда, и прежде и в эти недавние времена, как только приходили невзгоды на Литовское княжества, какие службы служил он вам против неприятеля, не жалея ни жизни, ни своего имущества, и все это он делал для вашей, господа, славы, для замирения и увеличения великого княжества Литовского».

«Итак, не в том дело, как я прежде сказал, чтобы нам уж очень нужна была эта уния, — без сомнения вы, господа, в ней больше нуждаетесь, нежели мы, — но в том, что мы не желали бы жить с вами в лицемерном единении; мы желаем знать наверное, что мы от вас можем обещать себе или чего ожидать от вас, а вы от нас. Притом, много уже посторонних людей присматривалось к этому акту унии и к этим нашим переговорам, и они соображали, как им думать о нас и о наших делах. Нам было бы неприятно, если бы между посторонними людьми распространилось даже подозрение, а тем более, известие о раздоре между нами. Без сомнения, вы, господа, хорошо понимаете, как много значит и для вас и для нас, чтобы и враги государств его королевского величества и [95] все вообще видели и слышали, что, приехав сюда, мы соединяемся в такой союз, что сделаемся еще могущественнее против всякого неприятеля, и, напротив, — если бы нам пришлось разъехаться отсюда в несогласии; то всякому очевидно, какую радость доставили бы мы врагу, какое дурное мнение распространили бы о себе между людьми! »

«Вот, эти то причины, к которым можно бы прибавить еще больше, побуждают нас стараться, чтобы нам с вами не разъезжаться, не сделав дела, и, что было бы гораздо хуже, чтобы вместо дружбы и братской любви, не зародилось между нами что либо другое. Мы были бы очень не рады, если бы вы, господа, дали нам повод к этому, а такой повод был бы дан непременно, если бы вы не желали принимать давних договоров на унию, потому что мы так полагаем, что вы обязаны нам держать все, что ваши предки постановили с нами с такою святою и религиозною обстановкой и к чему они тоже обязали и вас, господа, их потомков; думаем так тем более, что до настоящего времени мы не дали вам ни малейшей причины не только к разрыву, но и к нарушению малейшего пункта унии. И как вам, господа, следовало бы вразумлять нас, если бы мы не соблюдали чего либо из тех условий или пунктов, которые изложены в актах унии; так и нам позволительно напомнить вам, нашей братьи, чтобы вы исполняли все те условия и пункты унии.

«Затем, если бы вы, господа, без всякой законной причины, не пожелали держаться того, что постановили с нами ваши предки с таким зрелым размышлением и с такою великою осторожностью, притом во время междуцарствия, когда никто их не принуждал к тому, но сами они постановили, потому что считали это весьма благотворным для обоих государств: то мы не думаем, чтобы нам следовало вдаваться с вами в какие либо новые записи. В последствии вы [96] таким же образом могли бы отступиться и от того, что теперь было бы постановлено».

«Если же вы, господа, скажете нам, что уния никогда не могла быть более основательно установлена между этими государствами, как теперь, потому что вы приехали сюда с целою своею речью посполитою; то мы скажем, что это так, действительно, и мы вами это знаем, но подобные акты не менее бывают важными и твердыми и тогда, когда кто либо совершает их и через полномочных послов; иначе акты мира и заключения союзов, которые все государства обыкновенно совершают через своих послов, не имели бы никакого значения. Поэтому все, что ваши предки постановили с нами посредством своих уполномоченных, мы считаем столь же твердым и прочным, как если бы их постановила с нами вся ваша речь посполитая».

«И так, вторично просим вас, господа и братья наши любезные, будьте уже так добры, дайте нам на все прямой ответ, из которого мы могли бы видеть, желаете ли вы постановить с нами и привести в исполнение унию по старым договорам? »

Литовские сенаторы взяли себе на обсуждение то дело, о котором с ними говорили польские сенаторы. Так прошел этот день.

18 Февраля. Господа послы сошлись в свою палату и приговорили следующее: послать из среды себя несколько человек к господам сенаторам королевства с предложением, чтобы при том ответе, который будут давать литовские сенаторы, соизволил присутствовать его величество — король. Послали по одному из воеводства. Речь говорил господин Доброгост Потворовский, Калишский судья. Господа сенаторы дали через епископа Краковского такой ответ: «не можем этого сделать, потому что уже решено, что литовские сенаторы будут давать нам ответ без короля; поэтому не может быть так, как вы желаете» (До этого места в дневнике Дзялынского пропуск). [97]

В тот же день было большое торжество. Князь Мекельбургский, которого его величество, король шесть лет держал в заключении, был прощен, по ходатайству христианских государей. Князь по тетрадке просил прощения у короля и положил перед ним привилегии. Этот Мекельбургский князь был коадъютором Рижского архиепископа, который принял его по предложению короля. Когда он был на этой коадъютории, то Вистемберг, Инфлянтский гетман, захватил в плен и архиепископа и князя. За это его величество начал войну и передовые его войска были подле Позволя. Вистемберг, испугавшись, освободил пленных. После того, князь был под опекою Польского короля. Забыв благодеяния его величества, князь заключил тайно с Шведским королем договор, по которому намерен был завладеть всеми крепостями в Инфлянтах и передать их Шведскому королю. Для этого он уже собрал было войско. Король послал против него свое войско: он не удержался против этого войска, ушел в крепость Тали и там был взять ротмистром его величества Вайером и передан королю. Князь Мекельбургский говорил следующее (В Пятницу после св. Валента. Криштоф, князь Мекельбургский, бывший под стражей в Раве, в легком заключении, (он взят в плен в Тали — Инфлянтский крепости; князь этот снесся с Шведским королем и дал ему клятву, что завладеет всеми крепостями и землею в Инфлянтах, находящимися под властью короля; за это он и пойман) а теперь освобожденный королем из заключения, сказал королю на публичной аудиенции нижеследующую речь:

(Варианты той же речи в дневнике Дзялынского, стр. 52 — 54):

«Светлейший король, милостивейший государь! Как прежде, вразумленный моими бедствиями, я свободно признавал и заявлял, что получил от вашего величества благодеяния, с которыми никогда не могут сравняться никакие мои заслуги, так и теперь взысканный особенною милостью вашего величества, не могу не заявить этого: Я сделан был, по милости вашего величества, коадъютором Рижского архиепископа; вскоре после того я был избавлен из тягчайшей осады и уз Ливонского магистра, и ни этими [98], ни другими благодеяниями вашего величества я не был тронут, но по увлечению моего возраста и побужденный дурными советами некоторых людей, передался Шведскому королю Эрику XIV, открытому врагу вашего величества, пренебрегши вашим величеством, моим родственником, государем и благодетелем».

«За этот поступок, за это мое безрассудство я по справедливому суду Божью получил в воздаяние то, что впал в руки вашего величества, был заключен, и в этом положении находился почти шесть лет, оставленный друзьями, брошенный близкими людьми, лишенный всякой вообще помощи».

«И в этом то положении, когда меня оставили мои друзья и знакомые, ваше величество подали мне руку помощи и, забывая мои юношеские заблуждения и преступления против вас, оказали мне ту особенную милость, что держали меня в это время в очень легком заключении, милостиво доставляли необходимое для жизни как мне, так и моим слугам и всегда подавали надежду на помилование, когда поутихнут тревоги военного времени».

«Охотно и добровольно признаю во всех этих делах и многих других как величайшую мою вину, так и величайшую милость вашего величества, и как бы долго ни жил я, буду признавать это, буду сохранять в благодарной памяти, везде должным образом буду объявлять и доказывать это всеми моими усилиями и заслугами, как благородный и благовоспитанный князь».

«Никогда я не буду ни словом, ни делом, ни сам, ни через другого действовать — ни против вашего величества, ни против королевства Польского или других земель и лен, подчиненных вашему величеству; никакой не буду иметь вражды к друзьям вашего величества, во первых [99] к светлейшему королю Дании, союзнику и Иоанну Шведскому, родственнику вашего величества, не покажу никакой вражды против их владений, но со всем усердием буду почитать и уважать этих государей наравне с вашим величеством, моим государем и благодетелем и наравне с другими вашими союзниками, вассалами и вообще наравне со всеми преданными вашему величеству».

«Теперь я добровольно уступаю вашему величеству архиепископство Рижское, которое я прежде имел по вашей милости, и торжественным образом, как только могу, публично и гласно отказываюсь от всякого права, какое только имел когда либо на это архиепископство и капитулу его, и не имею и никогда не буду иметь притязания на что либо в них по этому праву. Всех же вообще и каждого в частности, кого я когда либо связал клятвою, разрешаю и освобождаю от нее и объявляю разрешенным и свободным. В знак же этого, для более очевидного удостоверения, передаю вашему величеству привилегии и все другие грамоты, какие только имею у себя, касательно вышесказанного архиепископства и капитулы; объявляю, что больше бумаг этого рода не имею и, если бы случайно получил их, никогда ими не воспользуюсь, но все обещаю передать вашему величеству».

«Обращаясь по этим причинам к вашему величеству с должным уважением, прошу униженно и умоляю забыть, по особенной вашей милости и снисхождению к несчастным, прежние мои заблуждения и преступления; прошу ожидать от меня всевозможных услуг, как от хорошего клиента и родственника и, наконец, прошу, меня, лишенного всякой помощи и могущего надеяться только на Бога и на ваше величество, объявить по своей особенной, королевской милости, свободным и восстановить меня в моем княжеском достоинстве, за что я буду сохранять вечную [100] благодарность вашему величеству. Не откажитесь ваше величество и на будущее время взыскивать меня тою же милостью и благосклонностью».

«Я же после того, как буду объявлен свободным и когда буду восстановлен вашим величеством в моем княжеском достоинстве, обещаюсь моею честью все то, что говорю, засвидетельствовать еще моими княжескими грамотами, здесь же, в Люблине, если это будет нужно, и такие же грамоты обещаюсь послать к светлейшему королю Дании, как союзнику вашего величества, утвердить все это перед ним в течении настоящего года и переслать вашему величеству в течении того же года удостоверяющие в этом признании и утверждении грамоты его светлости».

«Все вышесказанное вообще и в частностях и все прочее, что когда либо может служить мне удостоверением в моей преданности и благодарности вашему величеству, всегда буду исполнять тщательно и серьезно и от того, что теперь мною сказано, никогда не отступлю ни по какой причине, ни под каким предлогом. Так поступать обещаю моею княжескою и военною честью и связываю себя обязательством совести, в силу этой присяги, свято и ненарушимо приносимой публично, в настоящем месте, в присутствии всех чинов королевства вашего величества и разных других людей».

Ответ его королевского величества князю Мекельбургскому, данный через подканцлера, Франца Красинского, на публичной аудиенции 18 Февраля.

«Его светлейшее, королевское величество, милостивейший наш государь не находит для себя, после милости всеблагого и всевышнего Бога, ничего более дорогого как то, чтобы не только от своих подданных получать похвалу за справедливое, мудрое, милостивое и благоразумное правление, но чтобы слава об его добродетели и врожденной доброте перешла и к другим народам [101]. Поэтому никто не должен сомневаться в том, что его королевское величество, как по своей природной доброте, так вследствие его близости и родства с вашей светлостью, а также с благороднейшим домом Мегаполитанским, сильно тронут несчастием вашей светлости. Король не может не принять благосклонно этой смиренной просьбы вашей светлости о прощении; поздравляет себя и вашу светлость, что это дело пришло к такому концу, какого его величество, насколько от него зависело, и прежде сильно желал».

«И так, когда по воле Божьей завершилось таким образом это дело, то его королевское величество, милостивейший наш государь, забывая все оскорбления вашей светлости, которыми прежде был разгневан, предлагает благосклонно вашей светлости свою королевскую милость, любовь и благосклонность, и на последующее время охотно будет оказывать вам дружеские услуги, какие только, по мнению его величества, могут быть приятны вашей светлости» (Дальше до следующей цитаты в дневнике Дзялынского пропуск).

После этого ответа князь милостиво принят королем и посажен по левой стороне его, между сенаторами (До этого места в дневнике Дзялынского пропуск).

19 Февраля. Послы императора Максимилиана, епископ Голоминецкий и господин Малчиан представлялись его величеству и говорили, что немецкие чины представляли императору и просили его, чтобы узнал о положении Пруссии, потому что это — благотворительное учреждение, что это нужно знать особенно теперь, когда князь Альберт умер, что немецкие чины домогаются, чтобы император вступил по этому делу в сношения с королем польским. Император желает, чтобы дела всех христианских государей направлялись к миру и спокойствию и в особенности желает всего доброго, своему брату, королю польскому. [102]

Кончив речь к королю, послы обратились с приветствием от имени императора к сенаторам королевства и высказали его желание, чтобы сенаторы склоняли короля вести дела к миру.

От имени короля ответ дал подканцлер королевства, ксендз Красинский, именно такой, что король ответит, когда посоветуется с сенаторами.

От имени сенаторов отвечал архиепископ Гнезненский, Уханский, — отвечал он по латыни, но смысл ответа был тот, что, «все сенаторы очень благодарны за это милостивое приветствие польскому сенату его величества, христианского императора. Сенаторы желают, чтобы Бог хранил долго в своей милости и счастливом царствовании также и его величество, императора. Посоветовавшись, дадим вам ответ, сказал Уханский, когда вы господа, получите ответ от короля (В субботу по св. Валенте императорский посол, епископ Голоминецкий Прушановский, Моравец родом, справлял свое посольство. Сказав королю приветствие от его величества, императора, посол вручил кредитивные грамоты. Княжество Прусское есть лен императора. Его величество император знает, что ваше величество не лишены совета сенаторов. . . чтобы (жил с ним) в мире, дружбе и проч. Посол отдал также грамоту от его цесарского величества сенаторам, высшим чинам и дворянству с изъявлением его милости и проч.)

Когда послы императора удалились, сенаторы королевства послали спросить литовских сенаторов, будут ли они к ним и дадут ли ответ на речь, которая им сказана от имени сената, при которой послы не были, не желая вступать с Литовцами ни в какие переговоры без короля. Литовские сенаторы приехали в замок и давали там ответ сенаторам королевства. Сенат королевства не был доволен этим ответом, потому что Литовцы не хотели склониться ни к чему хорошему, а держались того, что высказали в прежней своей записке, т. е. что они не желают заключать унии на основании привилегий, а желают заключить ее на основании сердечной любви. Тогда сенаторы пошли к королю и просили, чтобы присутствовал при их переговорах с Литовцами.

Возвратившись от короля, сенаторы послали за господами послами, и сказали им через архиепископа [103] следующее: архиепископ Гнезненский говорил: «Любезные господа послы! Мы надеялись услышать от литовских сенаторов что либо отрадное, хорошее, потому что мы им сделали такие законные, справедливые предложения, что они не могут быть правыми, если от них откажутся. Мы припоминали им древние привилегии, инкорпорации и позднейшие акты, в том числе и привилегию времен Александра; не оставили затем в стороне и Варшавского рецесса и полномочия, данного литовским послам, бывшим в Варшаве».

«Касательно древних привилегий они говорят, что эти привилегии не имеют никакой силы, потому что не были приведены в исполнение и давно уже уничтожены. Что же касается до привилегии Александра, то они говорят, что их предки не составляли ее, не соглашались на нее и не утверждали ее присягой, что все это сделано без их ведома. О полномочии говорят: «тем послам мы не поручали составлять рецесса или вести об нем переговоры». Словом, они показали нам, что не хотят знать никаких привилегий и никакой из них не признают имеющею силу, кроме привилегии короля Казимира. Говорили они при этом еще и больше того, но не следует всего передавать вам» (См. приложение 25).

«Услышав от них такие вещи, мы отправились к королю с просьбою, чтобы его величество присутствовал при наших переговорах с ними. Его величество сказал: очень рад присутствовать, если вам это будет нужно. Дело отложено к понедельнику». Затем сенаторы делали послам увещание, чтобы не разъезжались с сейма. Так прошел тот день (Литовские сенаторы вели переговоры с сенаторами королевства. Литовцы ответили на третьегоднишнее предложение сенаторов иначе, нежели как мы ожидали. Они читали свою записку, в которой осудили все, к чему мы их вели, т. е. привилегии и Варшавский рецесс, говоря, что никогда не давали присяги на эти акты, что полномочие их послов на Варшавском сейме было не полное, что послы вдались в такие переговоры, которые им не были поручены, что сейму королевства они не подчинены и объявляют окончательно, что не могут и не следует им начинать унию от привилегий и договоров, но если хотите, говорили они, принять вполне наше прежнее предложение, т. е. заключить унию по любви, от сердца, то мы рады принять ее, а если бы такая уния не состоялась, то мы желаем, говорили, жить с вами по старому.

20 Февраля. Воскресенье. Ничего не было.

21 Февраля. Понедельник. Господа сенаторы и король имели секретное заседание, при закрытых дверях; даже секретари выгнаны были. [104]

Послы были в своей палате; ничего не делали; ожидали ответа из сената, потому что посылали спросить, нужно ли им ожидать, и сенаторы дали знать, чтобы послы не разъезжались, а дожидались.

Посольский маршал объявил послам от имени короля, что его величеству угодно, чтобы отныне не было между послами никого постороннего, чтобы заседали одни послы, чтобы никто посторонний не был терпим; чтобы это так было непременно, под опасением потерять милость его величества.

Потом сенаторы прислали от себя двоих кастелянов: Сандецкого кастеляна, Иеронима Оссолинского, и Ленчского кастеляна, Войтеха Приемского. Сандецкий кастелян сказал: «сенаторы послали нас к вам, господа, с следующим: по вашему желанию, господа сенаторы просили короля, чтобы употребил над Литовцами свою власть и привел к концу унию, и так как [105] Литовцы охуждают наши привилегии, то чтобы король сам присутствовал в сенате. Его величество дал такой ответ: я призывал к себе Литовцев и прилагал много старания, чтобы дело устроилось так, как вы желаете, но литовские сенаторы не хотят соглашаться ни на что, кроме того, что предложили письменно. Впрочем, его величество желает еще попробовать убеждать их, и предложит им извлечение из привилегий».

Когда кастеляны кончили свою депутацию, послы с честью отвели их назад.

Затем послы стали разбирать этот ответ, в особенности то, что в нем упомянуто извлечение из привилегий, а не сказано какое: поэтому послы решили послать к королю по одному из воеводства, и послали их. Его величество уже садился в это время за ужин и у него были два Литовских сенатора: Жмудский староста и Литовский подканцлер, Евстафий Волович. Литовские сенаторы сейчас вышли из залы, когда увидели послов.

Послы через референдария Чарнковского сказали его величеству такую речь: благодарили короля за то, что не щадит своих трудов для окончания унии, и затем просили, чтобы до конца вел дело так, как обязан вести; а так как господа сенаторы сообщили послам, что король намерен предложить литовским сенаторам извлечение из привилегий; то послы пришли просить, чтобы король не давал Литовцам иного извлечения из привилегий, кроме того, какое находится в привилегии Александровой и в Варшавском рецессе.

Король сам дал такой ответ: «что я обязан делать, то буду делать; вы не будете иметь случая видеть, чтобы я поступал не так, как обязан; не обману вас в том, что всегда обещал вам. Литовцам не будет предложено ничего другого, кроме того, что есть в привилегии Александровой и о чем говорит Варшавский рецесс; но нужно еще попробовать действовать на них мягко». Затем король прибавил: «вам уже объявлена моя воля, чтобы между вами не было никого постороннего; напоминаю вам об этом и теперь и требую, чтобы никого между вами не было, кроме послов, потому что дела [106] идут дурно не почему другому, а потому, что наши совещания всем известны. Я думаю, господа, что ваши братья, посылая вас сюда, знали, кого послали, т. е. что они послали людей честных. Я то же о вас думаю, но прошу, чтобы было тайным все, что происходит между вами. Завтра вам не нужно быть в замке, потому что я весь день проведу с литовскими сенаторами» (В мясопустный, понедельник (понедельник первой недели поста), король пришел в залу к сенаторам и принес с собою запись на унию — такую же, как та, которую сначала предложили было Литовцам сенаторы; но этой записи не читали в сенате. Господа сенаторы просили короля, чтобы еще призвал к себе литовских сенаторов, поговорил с ними и показал им извлечение их привилегий, а потом уже употребил свою власть над ними. С объявлением об этом пошли к послам сенаторы — кастеляны Сандецкий, Ленчский и Сендомирский и изложили перед ними это дело).

22 Февраля. Вторник. Ничего не было, потому что король имел тайное совещание с литовскими сенаторами. Не было заседаний ни у сенаторов, ни у послов, — праздновали масленицу. Неизвестно, какие там переговоры вел король с Литовцами (В дневнике Дзялынского пропущено 22 число).

23 Февраля. Собрались сенаторы и послы. От короля дано знать сенаторам, что сегодня ничего не будет; отложено дело до завтра; по какой причине, не известно; полагали, что король с Литвой ничего не решили (В дневнике Дзялынского пропущено 23 число).

Текст воспроизведен по изданию: Дневник Люблинского сейма 1569 г. Соединение Великого княжества Литовского с королевством Польским. СПб. 1869