15. — Письмо Стефана Блоа к жене Адели, из лагеря под Никеею.

(Июнь, 1097 г.).

Граф Стефан графине Адели, нежному другу, супруге своей, желает всего, что может придумать его ум лучшего и счастливого!

Знайте, возлюбленная моя, что я прибыл в Рим со всем почетом и в полном телесном здравии. Из Константинополя я старался тебе описать все мое житье-бытье и все приключения странствования; но опасаясь, что посланный мог встретиться с каким-нибудь несчастием, пишу тебе вторично о том же. Благодаря Бога, я прибыл в Константинополь с величайшею радостью. Император (Алексей Комнен) принял меня по достоинству с великим почетом, как родного сына, щедро наделил дарами, и вообще говоря, во всей божией рати нет ни одного герцога, ни графа, ни другого значительного лица, кому бы он более верил, или был более благосклонен, нежели ко мне. Да, моя возлюбленная, его императорское величество часто убеждал меня и убеждает вручить ему одного из наших сыновей: он обещал осыпать его такими почестями, что он не будет завидовать даже и нам. Скажу тебе по правде, что в наше время нет на земле человека, который был бы подобен императору. Он щедро наделяет наших князей, всех воинов осыпает дарами и кормит всех бедных.

Близ Никеи находится укрепление Цивитот; недалеко от него лежит рукав моря, по которому ходят днем и ночью собственные корабли императора вплоть до самого Константинополя; на них доставляется в лагерь подаяние бесчисленным бедным и ежедневно им раздается. В наше время, как мне кажется, во всей вселенной не найдется государя столь знаменитого своими доблестями. Твой отец, моя возлюбленная, раздавал много, но все это ничто по сравнению с ним. Мне было приятно сказать тебе что-нибудь об императоре, чтобы ты знала, что это за человек.

Дней через 10, в продолжение которых он удерживал меня с почетом, я простился с ним как с отцом. Он сам распорядился приготовить мне корабли, при помощи которых я быстро переплыл спокойный рукав моря, омывающий Византию. Рассказывали, что этот Константинопольский рукав бурен и опасен; но это выдумка, ибо по нем можно плавать так же спокойно, как у нас по Марне или по Сене.

Оттуда мы вошли в так называемый рукав св. Георгия, и направили свой путь к Никомедии, городу опустошенному турками, где блаженный мученик Панталеон пострадал за Христа и где тот морской рукав имеет свое начало и конец. Потом мы поспешили, благословляя Бога, к великому городу Никее. Никея же, моя возлюбленная супруга, окружена более чем 30 башнями и удивительными стенами. Мы нашли в ней турок, отважных [178] защитников, и бесчисленную рать господню, которая уже в течение четырех недель вела с никейцами смертельную борьбу. Незадолго до нашего прибытия в лагерь, Солиман (Килидж-Арслан), султан турецкий, приготовившись к войне, напал неожиданно с огромным войском на наших, имея в виду прорваться в город и помочь своим; но по божественному милосердию случилось иначе, нежели он думал. Наши, выйдя с поспешностью, жестоко приняли турок, и они, обратив тыл, ударились в бегство. Продолжая настойчиво преследование, христиане многих из них перебили и гнали на большом пространстве, нанося бегущим раны и смерть. Если бы не скалистые горы, неизвестные нашим, то в этот день враг испытал бы великое и невознаградимое бедствие. Из наших же при этом никто не погиб. После мы соединенными силами сделали несколько отчаянных приступов и метательными орудиями и луками умертвили многих турок, и даже знатных. Из наших были убиты некоторые, но весьма немногие: из именитых рыцарей (nominativus miles nullus) никого, кроме Балдуина, графа Ганца из Фландрии.

Наши богоспасаемые князья, видя, что Никея находится в отчаянном положении, но простым оружием взять ее нельзя, построили высокие деревянные башни с бойницами и всякого рода снадобьями. Турки же, заметив то, отправили в страхе гонцов к императору с предложением сдать город в его руки, с условием вывести их из города, хоть нагими, и наложить оковы, но с сохранением жизни. Узнав о том, император, уважаемый всеми, явился к нам, но побоялся войти в город, чтобы народная толпа, любившая его, как доброго отца, не задушила от радости.

Он пристал недалеко от нас на одном острове; все наши князья, кроме меня и герцога Тулузского, поспешили к нему, чтобы разделить с ним радость о победе; он принял их, как то и следовало, с великим удовольствием. Особенно его обрадовало то, что я остаюсь при городе, на случай, если бы турки вздумали напасть на Никею или на наш лагерь. Оставаясь на том же острове, великий император распределил добычу так, чтобы все драгоценнейшее, а именно золото, камни, серебро, одежды, лошадей и тому подобное, разделить между рыцарями; все же съестное отдать пешим людям. Сверх того он сам наградил князей из своей сокровищницы.

Таким образом, 17 июня (1097 г.), при помощи божией, великая Никея сдалась. В книгах писано, что св. отцы первоначальной церкви торжествовали в Никее св. Собор и, истребив арианскую ересь, утвердили, руководясь внушением св. Духа, святую троицу. Теперь же этот город, служивший некогда гнездом заблуждений, с божиею милостью сделался, усилиями слуг господних, служителем истины. В заключение, скажу тебе, моя возлюбленная, что если нас не задержит Антиохия, то через пять недель мы будем в Иерусалиме.

Будьте здоровы!

Стефан, граф Блоа.

Epistola Stephani Comitis Carnotensis ad Adelam, uxorem suam, scripta ex castris obsidionis Nicaenae.

Стефан, граф Блоа (Etienne, comte de Blois), известный также под именем Гейнриха Блоа, наследовал своему отцу, Тибо Блоа, и принадлежал к числу самых богатых участников первого крестового похода. Он считался одним из образованнейших людей своего времени и особенно прославился как поэт, так что современники называли его «Цезарем на войне и Виргилием в поэзии». Его жена, Адель или Алиса, дочь Вильгельма Завоевателя, была знаменита также своим творческим талантом; о ней говорили: copia dictandi torrens. Сын их, Стефан Блоа, в 1135 г. вступил на английский престол. Во время похода в Палестину, он писал своей жене три раза: первое письмо из Константинополя утрачено и сохранились только два последние, из Никеи и из Антиохии. Никейское письмо помещено в собрании Мабильона, ученого XVIII века: Museum Italicum. Par. 1724. Т. I, стр. 237. Оно особенно замечательно, как почти единственный латинский памятник, в котором император Алексей Комнен находит для себя панегирик, в противоположность показаниям других западных писателей той эпохи.

Текст воспроизведен по изданию: История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Том III. СПб. 1887