ВЕБЕЛЬ Ф.

ПОЕЗДКА В КОРЕЮ

Корейский полуостров, — ныне предмет японско-китайской распри, — привлекает едва ли не больше внимания, нежели сами враждующие стороны. Для всех стало очевидным, что на крайнем востоке возник некий «корейский вопрос», который в близком будущем может оказаться чреватым крупными событиями.

В виду этого, настоящий очерк поездки через полуостров, совершенной мною в 1889 году, не лишен известного современного интереса.

Поездка эта была вызвана следующими обстоятельствами:

По договору, заключенному в Пекине в 1860 году, Россия приобрела на крайнем востоке нового соседа, Корею, с которым вступила в непосредственные дипломатические сношения лишь 24 года спустя. Первый договор с Корейским королевством, заключенный нами в г. Сеуле 25 июня 1884 г., представляет ту особенность, что он, будучи сколком с договоров, заключенных незадолго перед тем Германией и Англией, не касается наших сухопутных сношений на нашей границе. Между тем, сношения эти, вследствие эмиграции корейцев в наши пределы (в Южно-Уссурийский край) и вследствие покупки нами корейского рогатого скота, для продовольствия войск Южно-Уссурийского отдела, завязались в действительности гораздо раньше заключения помянутого договора, а именно уже с 1863 года, и теперь можно сказать, что наши сношения по сухопутной границе далеко уже не соответствуют ничтожному протяжению самой границы (всего 15 верст по р. Тумень-уле). Такой пробел в [116] договоре был, однако, вскоре восполнен «Правилами сухопутной торговли», заключенными в г. Сеуле 8 августа 1888 года. Согласно этим правилам, нам было предоставлено, между прочим, право посылать своих курьеров сухим путем в столицу королевства, а дипломатические и консульские агенты и пограничные власти наши могут свободно и беспрепятственно путешествовать по всем частям Кореи.

Для наших интересов признавалось весьма полезным воспользоваться неотложно временным правом свободы путешествия по сопредельной стране, проникнуть в которую со стороны сухопутной границы еще не удавалось, и тем фактически подтвердить выговоренное условие. Это было тем более важно, что об этом соседе имелись весьма смутные и отрывочные сведения; между тем, мы уже в течение нескольких лет приобретали у него предметы первой необходимости.

Вследствие этого, бывший главный начальник Приамурского края, ныне покойный генерал-адъютант барон Корф, командировал меня весною 1889 года из Хабаровки в Корею и Китай, для совещаний с нашими поверенными в делах в Сеуле и с посланником в Пекине по некоторыми текущим политическим и пограничным торговым вопросам Приамурского края, при чем поездка от нашей границы до столицы королевства должна была быть совершена сухим путем. Эта экспедиция была совершена верхом на одном коне, в течение 53 дней, с 18 мая по 9 июля, в том числе 6 дневок в пути и 5 дней, проведенных в порте Генсане, специально для осмотра пресловутой бухты Лазарева. Общее направление пути от нашей границы до порта Генсана было по восточному склону главного горного хребта, пролегающего вдоль всего полуострова. От порта Генсана был избран путь прямо на запад, в глубь полуострова, по направлению в г. Пёнь-ньяну (Около которого сосредоточены в настоящее время обе противные армии: китайская и японская), при чем означенный горный хребет был перейден приблизительно на параллели 39° 20'. От г. Пёнь-ньяна путь пролегал далее в юго-восточном направлении до самого г. Сеула. В сложности пройдено, таким образом, по Корее 1,020 верст. Поездка эта была совершена довольно торопливо, потому что исполнение других, возложенных на меня, [117] поручений требовало своевременного прибытия в Сеул, а затем в Тяньдзин и Пекин. Вместе с тем было крайне необходимо торопиться и для того, чтобы воспользоваться сухим временем года и успеть пройти к Сеулу до начала периодических дождей. Дожди эти начинаются на всем полуострове обыкновенно в начале июля, около 10 числа, и тогда всякое путешествие по стране становится крайне затруднительным, а местами прямо невозможным. В том году дождливый период начался 9 июля и застал меня уже в 53 верстах от Сеула. Этот переезд был сделан под беспрерывным дождем и потому без маршрутной съемки.

Переправившись через нашу пограничную реку Тумень-улу, по которой, как было сказано, наша граница с Кореей проходит от устья вверх по течению, всего только на 15 верст, русский путешественник невольно будет поражен всей окружающей обстановкой, резко изменившейся как бы по мановению жезла. Решительно все: местность, ее ландшафт, природа, флора, фауна, люди, их обычаи, одежда, облик, пища, говор, и проч. и проч., — все, вместе взятое, так своеобразно, так отлично от всего того, к чему привыкли глаз и ухо европейца, — чувствуется сразу, что вступал в «уединенное царство отшельников», в такую страну, которая сохранилась совершенно в том же неизменном виде, в котором она была быть может за три, четыре тысячи лет до начала нашего летоисчисления. Во всей своей совокупности обстановка представляет из себя на первых порах какую-то загадку, и невольно напрашивается сравнение: «как будто попал на другую планету».

При дальнейшем путешествии в глубь страны многое разъясняется и ко многим сторонам этой загадки можно подыскать ключи. Так, не подлежит сомнению, что уровень культуры страны должен находиться в известной зависимости от ее природы, от ее географического положения и строения. В той же зависимости от культуры находятся и пути сообщения и обратно: о самой культуре можно правильно судить по путям сообщений. В этом отношении можно сказать, что природа здесь мало способствует усилиям человека и жестоко обидела Корейский полуостров. Здесь нет дорог в европейском смысле, и было бы весьма трудно их проложить. Имеются только тропы и вьючные пути; колесных дорог [118] нет, по крайней мере в пройденной мною северной половине полуострова. То же обстоятельство было отмечено английским путешественником Карлсон, посетившим в 1883 году две центральные провинции. На всем своем пути он встретил не более дюжины колесных повозок. Мною было насчитано за все время 18 двуколок. Колесные колеи были замечены только в некоторых долинах, как единичные случаи. Привилегированный класс путешествует в Корее только в носилках; перевозка товаров производится только на вьюках и на носильщиках, которые составляют здесь особую касту. Установилось это веками, и потому было бы странно искать здесь дорог в европейском смысле. Вследствие крайне пересеченной и гористой местности, здесь пришлось бы приложить много труда и капиталов для создания путей сообщений. Нет в Корее также и естественных путей; реки, текущие на запад и на юг, правда, несколько больше рек, текущих на восток и впадающих в Японское море; судоходство возможно на них до некоторой степени на короткое протяжение по нижним плесам, близ устий, но и то благодаря лишь чрезвычайно сильным морским приливам. Так например: прилив и отлив в порте Чемульпо (В телеграфной корреспонденции этот порт именуется Jinsen (Жинсен).) достигает колебания в 33 фута между наибольшим и наименьшим уровнями. Что же касается до рек, впадающих в Японское море, то они имеют характер горных истоков, низвергающихся с магистрального горного хребта. Таким образом, отсутствие естественных путей, ведущих в глубь страны, и трудность передвижения внутри полуострова следует, невидимому, рассматривать как основную природную причину вековой замкнутости, обособленности и косности этого уединенного королевства.

Наибольший интерес представляет для нас, конечно, путь — от нашей границы до Сеула, вообще северная половина полуострова, в которой, к тому же, расположена и пресловутая бухта Лазарева, о которой в свое время будет сказано подробнее. Этот путь именуется у корейцев почему-то «великая северная военная дорога», но это громкое название звучит иронией. От реки Тумень-улы до порта Генсана [119] измерено мною 600 верст (В газетах нам пришлось читать, что это расстояние всего 300 верст. Откуда взята эта ошибочная цифра, нам неизвестно. В действительности 600 верст.). (Точнее по маршруту 694 версты). От Генсана на запад до Пёнь-ньяна 188 верст; от этого города, по большой китайской дороге, пролегающей с севера из Маньчжурии (по которой, в настоящее время, происходят главным образом военные действия) насчитано 230 верст до г. Сеула.

Вот в каком виде представляется этот путь и прилегающая к нему местность:

Главный горный хребет Корейского полуострова пролегает ближе к восточному побережью и образует, сообразно с начертанием этого побережья, две дуги, выпуклые к Японскому морю и соединяющиеся приблизительно около залива Броутона (у бухты Лазарева). Место соединения этих дуг имеет также закругленное начертание, но в обратную сторону, и этим закруглением огибается названный выше залив. Восточные склоны северной дороги, по которым пролегает первая часть пройденного пути от реки Тумень до Генсана, опускаются к морю многочисленными отрогами, между которыми протекают горные реки. Таких рек, имеющих не менее 50 верст длины и пересекаемых этим участком пути, насчитывается 36 верст. Наибольшая из них река Шанг-чан-кан, впадает в море у м. Моисеева; на левом берегу ее расположен г. Хам-хынг, верстах в 10 от устья. Длина этой реки около 100 верст. Долины рек принимают, в свою очередь, побочные многочисленные долины, разветвляющиеся по всем направлениям, по которым сбегают многочисленные ручейки. Глубина долин, коими изрыт восточный склон, весьма значительна, что, впрочем, и не может быть иначе, если принять в соображение относительно значительное превышение главного хребта над морским уровнем, от 4-х до 5-ти тыс. фут, и малое заложение его к востоку. Боковые склоны долин как главных, так и побочных, имеют крутизну от 30 до 60°, и крутизна эта сохраняется более или менее все время, несмотря на то, что долина расширяется по мере приближения к выходу. Общая картина местности при обзоре с высоких перевалов может [120] быть сравниваема с поверхностью сильно взволнованного моря, выбрасывающего пирамидальные волны. Впечатление это усиливается отсутствием всякой лесной растительности, которая могла бы смягчить резкость контуров; такая растительность сохранилась только в глубине полуострова, в верхних раионах гор, в горной глуши, едва доступной, мало населенной и редко посещаемой жителями, которые все тяготеют к побережью, где долины расширены и где предоставляется хотя некоторый простор для земледелия.

Дорога, сохраняя довольно правильно общее свое направление, пролегает, за немногими исключениями, вдоль таких долин, поднимаясь изгибами из одной и спускаясь по другой и выбирая из многочисленных перевалов наиболее подходящий, как по направлению, так и по удобовосходимости. Отличие представляет в этом отношении только участок пути от города Хам-хынга до Генсана в 100 верст; здесь дорога пролегает по увалам красной глины, которые, начиная от подножие гор, довольно полого спускаются к востоку. В остальном, за немногими исключениями, дорога проходит по описанным выше узким долинам, в которых кругозор весьма ограничен. Кругозор этот расширяется только на перевалах и при встречах долин. По древнему обычаю корейцев, на каждом мало-мальски значительном перевале находится всегда убогая кумирня, где больших, где меньших размеров. Близ такой кумирни навалена куча булыжника; при кумирне обязательно растет дерево, заботливо сохраняемое. За отсутствием, как сказано, лесной растительности, такие деревья, одиночно стоящие на перевалах, отличаются весьма резко издали, служа верной точкой направления и несомненным признаком, что у этого дерева существует перевал. На рассматриваемом участке пути, т. е. до Генсана, насчитывается двадцать, более или менее значительных, перевалов. Высота наибольшего из них, перевала Матэрянг (на 300-ой версте от границы) 2.380 фут над уровнем моря; следующий, Бусанльён, (на 90-ой версте) 2.000 и Тонгурянг (на 345-ой версте) имеет высоту 1.300 фут; прочие имеют меньшую высоту. Проходя вдоль долин, дорога, по необходимости, переходит по нескольку раз реку, быстро несущую свои воды по каменистому руслу. В дождливое время реки обращаются в бурный поток, и сообщение [121] прекращается. То же самое происходит, конечно, на переправах, где дорога пересекает реку в перпендикулярном направлении. По мере движения вверх по течению реки, дорога становится все затруднительнее и каменистее. Горные породы, обмытые атмосферными осадками, выступают все яснее на поверхность; камни, коими усеяна долина, имевшие первоначально закругленную форму булыжника, становятся более острыми и встречаются чаще; песок, замечаемый на нижнем течении, постепенно исчезает, и, наконец, дорога обращается в горную скалистую тропу, взвивающуюся многочисленными изгибами на перевал. На перевале Матэрянг подъем в 1.550 ф. совершается на протяжении, по горизонтальной плоскости, не более полутора верст. Дорога извивается змейкою, разветвляясь по произволу утомленного носильщика или погонщика; корейцы называют этот подъем «99 поворотов». Ногами этих носильщиков и копытами вьючных лошадей и быков проложились сами собою веками такие тропы, и тщетно было бы всякое желание найти здесь хотя бы малейший признак, что когда-либо человек приложил труд к искусственному улучшению пути. Местами приходится подниматься как бы по каменной лестнице, в которой каждый цоколь выворочен из своего нормального положения и брошен тут же произвольно. С лошадей, купленных в Ново-Киевске, были сняты вьюки и переложены на нанятых быков и корейских лошадей, которые с удивительною легкостью совершили это восхождение, тогда как наши русские лошади, поднимаясь налегке, с трудом преодолевали крутые места. Спуск также не разработан. Совершенно подобного же рода другой перевал — Тонгурянг, в 14-ти верстах далее города Танчени; восхождение происходит также на расстоянии полутора верст. Между остальными перевалами многие могут считаться удобовосходимыми даже для повозок, но есть и такие, которые отличаются от двух поименованных выше только меньшею вышиною, но совершенно подобны им по крутизне. Из этого видно, что движение нашего двухколесного обоза встретит едва преодолимые препятствия; повозки придется разбирать и перетаскивать на руках и вьюках, если только они еще ранее не расшатаются, двигаясь по камням, которыми усеяны дороги. Но этого еще недостаточно. Колесный обоз встретит еще [122] другое, едва ли не более серьезное, препятствие в некоторых широких долинах, где нет ни камней, ни крутых подъемов; это препятствие заключается в рисовых полях. Рис составляет, по мере движения к югу, главный предмет земледелия в Корее и, вероятно, становится преобладающим в южных провинциях. Первые рисовые плантации встречаются очень близко от нашей границы, уже в 15-ти верстах от города Кыгенфу, но занимают еще здесь ничтожные площади в 1-2 десятины; но затем далее его сеют всюду, где только местные условия допускают его культуру, т. е. в магистральных долинах, орошаемых более обильно. Там, где дорога проходит среди рисовых полей, полотно ее суживается в тропинку, пролегающую по узкой, невысокой плотине; по обеим сторонам раскинуты топкие рисовые пашни, покрытые водою. Лошадь, оступившаяся с тропинки, вязнет выше колена и с трудом выбирается обратно на дорогу. Такие участки столь характерны, что невольно напоминают Тонкин и те громадные трудности, которые встречали французы при движении в дельте Красной реки. Сравнительно, таких участков все-таки немного и они коротки, но прежде чем провезти здесь повозку, нужно предварительно создать самую дорогу.

Выше было сказано, что, начиная от города Хам-хынга, дорога пролегает по увалам красной глины. Она была пройдена, как и вообще все путешествие, в сухое время года, в средине июня, но на переходе от города Иен-хынга шел дождь, и глинистое полотно дороги испортилось очень скоро. Еслибы двигались повозки, то неизбежно образовались бы глубокие, невылазные колеи. Для уплотнения полотна дороги также ничего никогда не делалось. Есть короткие участки пути, которые можно признать прекрасными, именно те, которые пролегают по равнинному, песчаному морскому берегу. Но об этих хороших участках позаботилась, очевидно, сама природа. Встречающиеся мосты самой несложной конструкции. Невидимому, ими особенно и не дорожат. В дождливое время их сносит, или же их нарочно разбирают заблаговременно, чтобы сохранить материал, так как они не способны противостоять напору полой воды. Случается иногда, что мост разбирается умышленно, чтобы путники, обязаны были переправляться на лодке и платить за переправу. [123] В остальное время года, или река удобопроходима всюду в брод, или же на ней строится временный мост на козлах, более приспособленный для пешеходов. Настилка таких мостов состоит из нескольких рядов соломенных мат, на которых насыпан слой земли. Лошадь подвергается постоянному риску прорвать такую настилку. Редко встречаются мосты с настилкою из накатника, который, при отсутствии лесов, составляет слишком ценный материал. Необходимо отметить мост чрез реку Шанг-чан-кан у города Хам-хынга. Мост этот называется Ман-шекио, весьма грубой конструкции, на сваях, но построен довольно прочно и имеет бревенчатую настилку, без перил, длиною в 650 шагов, шириною в 2 сажени. Корейцы с гордостью воспевают в одном стихотворении красоту и величие этого моста. Таковы главные характерные черты этой дороги. Кроме этого пути, в северной, пограничной с нами, части Кореи существует, без сомнения, путь, пролегающий вверх по долине реки Тумень-улы и переходящий затем в долину реки Хлу-Кианг, по-корейски Айнок-чан, составляющей, большею частью своего течения, границу Кореи с Китаем. Дорога эта ожидает еще своего рекогносцера, и никаких определенных сведений о ней не удалось добыть на месте; но можно высказать предположение, что она, следуя течениям сравнительно больших рек, не должна представлять серьезных природных трудностей, исключая, быть может, на водоразделе. Несомненное присутствие больших лесов в бассейне реки Тумень-улы, выше по течению, указывает, в то же время, на редкость населенных пунктов, которые могут встречаться на этой дороге, потому что, еслибы там находилось столь же густое население, как на восточном склоне и по побережью, то леса были бы точно также давно уничтожены. Поперечных путей в глубь страны также не существует, если не считать некоторых маленьких тропинок, пролегающих по горной глуши и известных немногим отважным ходокам. Хотя в этой горной глуши и существуют редкие населенные пункты, но сами административные лица избегают проникать к ним, предоставив их собственному самоуправлению. Необходимо, впрочем, отметить дорогу, отделяющуюся от города Хам-хынга на север в город Капсан. [124]

Северная территория Кореи, от нашей границы до Генсана, разделяется на два губернаторства, хотя оба эти губернаторства вместе на японских картах называются провинцией Хамкиендо. Главный административный центр северной сопредельной с нами губернии, Кёнг-шён-до, есть г. Кёнг-шен, на 155-й версте от границы. Здесь имеет местожительство губернатор (анмоион, или анмосай); он же имеет значение пограничного коммисара, и пост его считается важнее начальника следующей губернии. Город этот считает 1.200 дворов внутри городской ограды, т. е. каменной стены вышиною до 14 фут. В полверсте к северу от города находится священная сосновая роща. В городе каждый двор обнесен редким, но высоким частоколом для защиты от тигров, которые по ночам совершенно беспрепятственно разгуливают по городу, выбирая себе в пищу быка, свинью, собаку и весьма часто оплошавшего корейца. Большинство правительственных построек крыто черепицею и обнесено каменною оградою. Общий вид города несколько благообразнее предыдущих населенных пунктов. Дом губернатора, вместе с многочисленными второстепенными пристройками, обнесен также каменною оградою. Главные широкие ворота этой последней ограды под тяжелым черепичным навесом открываются только перед почетными посетителями, или для самого анмоиона. Простым же смертным предоставляются двери по сторонам ворот. Самое помещение анмоиона представляет из себя обширную фанзу на высоком каменном фундаменте, крытую тяжелой черепичной крышей, поддерживаемой большими деревянными столбами.

Главный город следующей губернии город Хам-хынг, на 498-й версте от границы и в 100 верстах от Генсана. Расположен довольно живописно на оконечности горного кряжа при впадении р. Хотар-чён в р. Шанг-чан-кан. Самый обширный город из виденных на всем пути до г. Пёнь-ньяна. От морского берега город находится верстах в 10. Дворов 6.000. Окружен большою каменною стеною, имеющей ломанное начертание в плане с фланкирующими небольшими выступами. Общее протяжение стены около б верст. Вышина ее достигает местами 3-4 саж., повышаясь и понижаясь уступами в зависимости от уклона местности. На фланкирующих выступах построены черепичные навесы на [125] каменных или деревянных столбах. К исходящему углу на северном фасе, командующему над городом, примыкает выступ стены, оканчивающийся невысокою башнею, видимой однако на большое расстояние. В парапете проделаны узкие амбразуры. Парапет прикрыт черепицею. Ко внутренней стороне стены присыпан земляной вал; наружного рва нет. Вся стена выбелена и представляет в общем опрятную картину, хотя с точки инженерного искусства она производит впечатление какой-то наивной детской постройки и наводит на мысль, что строители задались главною целью облегчить, насколько только возможно, задачу атакующему, потому что командующие высоты к северу, в одной версте от города, оставлены незанятыми. Постройка стены относится к началу XVII столетия, вероятно ко времени вторжения маньчжур с 1627-37 год. Внутренний вид города представляет скученное собрание фанз, крытых частью черепицей, частью соломой; между ними лабиринт узких кривых улиц. В северной, возвышенной части города находится сосновая роща, в которой нет строений. Вообще, каменная ограда окружает площадь большую, чем занимает собственно город; сделано это в том расчете, чтобы, в случае опасности вражьего нашествия, жители окрестных селений могли также поместиться внутри ограды. Обе сходящиеся здесь долины вышеназванных рек славятся своими рисовыми полями; они сплошь возделаны и заселены. Несметное количество фанз разбросано всюду, насколько только хватает кругозор. Река Шанг-чан-кан имеет здесь ширину до 600 шагов и судоходна для мелких шаланд. Через нее перекинут мост, о котором было говорено ранее. Движение по мосту чрезвычайно оживленное. Вообще, описываемый город и прилегающая местность составляют как бы главный жизненный центр всего восточного побережья.

Порт Генсан представляет из себя небольшое собрание лавок и жилых строений чисто японской архитектуры. В сущности это не что иное, как японская фактория. Всего торговых фирм считается 22, из коих 18 японских и 4 китайских. Лавок насчитывается 45. Население 460 душ, преимущественно японцы. На местном названии порт, т. е. все иностранные лавки, склады и дома, называется Коани; а собственно Генсан, или Ванзан, называется корейская большая [126] деревня, расположенная в 2 верстах южнее, у самой южной оконечности бухты. Резко выделяется в общей картине порта белый, двухэтажный дом японского консульства. Содержание таможни вызывает 12.000 долларов ежегодных расходов, из коих 3.600 — жалованье начальнику таможни (англичанин). Доход правительства составлял в 1889 году около 70.000 долларов. С 1884 года доходы возрастали ежегодно приблизительно на 10-12 тысяч долларов. В течение навигации порт посещается правильными рейсами японского общества пароходства, «Nipon-Jusen-Kaisha», 28 раз и около 36 японскими парусниками. Бухта, собственно южная часть залива до мыса Муравьева, там, где обыкновенно торговые суда бросают якорь, замерзает на 2 месяца в году, в декабре и январе.

В Генсане оказалось, что в дальнейший путь могут быть взяты только две лошади, перенесшие лучше других трудности пути; остальные четыре ослабли и попортили копыта. При снаряжении экспедиции в Ново-Киевске было обращено главное внимание на ковку; все 6 лошадей были тщательно подкованы заново, на 4 ноги, в запас было взято 24 подковы. В Генсане все 48 подков оказались изношенными, и копыта попорчены в течение 35-диевного похода, на расстоянии 600 верст. Это обстоятельство может служить лучшей иллюстрацией дороги. Подковы изнашивались на мокрых камнях и гальке, по которым приходилось часто и долго ходить в долинах. Вследствие этого, решено было ехать дальше о двуконь, а переводчик и вьюки, значительно облегченные, на наемных корейских лошадях. Оба казака были отправлены обратно морем во Владивосток на японском пароходе, прочие лошади оставлены в Генсане.

Избранный путь в глубь полуострова отходит от Генсана первоначально назад по прежней дороге на протяжении 7 вер. и сворачивает затем на запад, совершая в первый же переход подъем на вершину перевала чрез главный хребет, возвышающийся здесь, по барометрическому измерению, всего на 2.740 фут над уровнем моря. Этот подъем требует 4 часа времени и совершается на протяжении по горизонтальной плоскости не более 3-х верст. Как и на двух описанных ранее перевалах, дорога извивается самым причудливым образом, имея тот же природный, неразработанный вид. У подошвы гор замечается лесная растительность, [127] которая, по мере подъема, развивается в самых роскошных и разновидных формах. Дул легкий восточный ветер с моря. Это течение охлажденного воздуха сгустило влагу, насыщавшую атмосферу при высокой температуре 25° Цельзия. Вначале падали редкие, но крупные капли дождя. Все небо было заволочено тучами. По мере восхождения, дождь мельчал и обратился наконец в густой туман, который, рассеиваясь по временам, открывал громадные бездонные кручи, обросшие непроницаемой чащей лесов и ниспадающие то с одной, то с другой стороны тропинки. На вершине перевала раскрылось безоблачное небо, а внизу-бесконечное море облаков закрывало весь горизонт, над которым кое-где виднелись только отдельные пирамиды горных вершин, как бы висящих на воздухе.

Спуск начинается чрез несколько шагов от вершины перевала, но он несравненно отложе подъема; затем дорога следует долинами ручейков, относящихся уже к бассейну Желтого моря. До города Шёнг-чена, на протяжении 100 вер. от перевала, она крайне камениста и разрушительно действует на ноги лошадей. Последний переход до названного города следует через горный массив, огибаемый рекою Цхо-чен. Переход этот до того каменист, что все время пришлось вести коня в поводу. Это был самый утомительный и трудный переход. Для лучшего пояснения сказанного, считаем уместным выписать здесь страничку из веденного дневника, записанную в тот же день на ночлеге: «30 июня, пятница, город Шёнг-чен. Увы! в дороге полное разочарование: горы, камни и камни. Опперт ошибся. Корея не есть «страна отшельников», а — «страна булыжников». Обособленность ее объясняют всякими историческими и бытовыми причинами, но думаю — причина такой обособленности, помимо всех прочих, — заключается прежде всего и главным образом в природе страны. Культура, цивилизация и т. п. должны иметь свою почву, природное сочетание различных благоприятных условий, при которых все это могло бы зародиться, рости и процветать. Но все это разбивалось здесь о несокрушимые силы природы. В Корее нет ни путей, ни судоходных рек. Можно гордиться тем, что по настоящему пути не проходил еще ни один европеец; быть может, впрочем, миссионеру и удавалось проникнуть сюда; но понимаю вполне — [128] почему не проходил и что это стоит. Что только не должен перенести здесь путник! Говорят, что здесь проезжали когда-то два японских купца, но что они заявили, что ни за какие деньги не согласятся проехать вторично. Я путешествую при исключительных условиях, пользуясь наибольшим комфортом, который только может дать убогая корейская обстановка, и при всем том, что только не приходится перенести: грязь, мириады мух, невообразимая бедность — все это тяжелым кошмаром гнетет путника. Но главное-это дорога: острые камни ломают не только подковы, которые изнашиваются в 3-4 перехода, но самое копыто. Моя лошадь совершенно без ног; чувствую болезненность каждого ее шага. По необходимости пришлось подковать корейскими подковами, но корейские гвозди еще больше рвут копыто и скоро подковам не на чем будет держаться. Болезненность и неверность шага коня крайне утомляют. Отсутствие мясной пищи дает себя знать. Чувствую постепенный упадок сил и вместе с тем нервную раздражительность. Как горы могут надоесть! Что бы я дал, чтоб взглянуть на степь! Горы, скалы, камни, булыжник — это стихия Кореи, первая причина ее отшельничества (Необходимо оговорить, что это может считаться вполне справедливым по отношению к той части страны, которая была пройдена до этого пункта. Далее характер местности значительно меняется к лучшему.). Дорога — это развороченная мостовая. Тем камнем, которым усеяны пашни, дороги, поля, который собран в кучи, навален по бокам дороги так, что образует местами сплошную стену, этим камнем можно вымостить всю Корею, и его было бы для этого слишком много!».

Начиная от г. Шенг-чена дорога становится заметно лучше. Характер местности меняется; долины становятся тире; контуры гор округляются, камни исчезают. Полотно дороги местами как бы утрамбовано. Отсюда вплоть до Сеула возможно движение повозок, но не иначе, как при условии разработки и исправления некоторых участков. Таким образом, при движении из Генсана в глубь полуострова, трудны только первые 100 верст. Особенно заметно улучшается дорога, начиная от г. Пёнь-ньяна, при выходе на помянутую выше дорогу в Китай. Переправившись у этого города на плоскодонной лодке через р. Тай-дон-ган, протекающую [129] близ городской стены, дорога имеет первые три версты парковой алеи. Весь первый переход от города можно было бы проехать в рессорном экипаже, если б только не встречались местами участки, совершенно размытые дождем. На это обстоятельство не обращают никакого внимания, и об исправлении, иди вообще каком-либо ремонте пути, никто не думает, так как подобная порча не имеет никакого значения при корейском способе передвижения. Но, говоря вообще, дальнейший путь можно считать вполне удовлетворительным, вследствие благоприятных природных условий. Это обстоятельство служит до известной степени объяснением истории Корейского полуострова. Влияние Китая и его вторжение именно с этой стороны становятся совершенно понятными. Еслибы, вместо каменистых троп северной провинции Хам-киенг-до, пролегала к северу, к нашей границе и к Маньчжурии, подобная же природная дорога, то вторжение маньчжур с 1627 по 37-й год с севера по японскому побережью распространилось бы во всей своей силе, и вторжение это — как следует предположить — не остановилось бы у г. Хам-хынга. Все города к северу, начиная с этого города, обнесены каменной оградой, постройка которых была произведена именно в начале XVII столетия. Ограды эти служили убежищем для жителей, которые стекались под прикрытие их по сигналу, извещавшему о приближении опасности. Города провинции Хам-киенг-до, расположенные к югу от г. Хам-хынга, не имеют каменных оград, они в ней, повидимому, не нуждались, так как, по всей вероятности, до них маньчжуры дойти не могли. За то маньчжурам, равно как и китайскому влиянию, предстоял отличный путь, указанный природою, по побережью Корейского залива и Желтого моря.

Начиная от г. Пёнь-ньяна, дорога сопровождается телеграфною проволокою, соединяющею Сеул с Тяньдзином, а следовательно и с китайским городом Хунчуном, близ нашей границы, который в телеграфной корреспонденции именуется «Wenchuen». Телеграф принимает депеши, адресованные во все телеграфные станции в мире. Таким образом, телеграмма, например из Сеула, или Пёнь-ньяна в Посьет, который, как известно, не соединяется с китайским телеграфом в силу соглашения с датским телеграфом, принимается по адресу: Wenchuen-Possient и по цене 34 сантима за слово, с приплатою 2-х долларов за передачу телеграммы [130] эстафетою из Хунчуна в Посьет (Слово обходится по курсу в сложности 81 коп.). Точно также может быть передана телеграмма и из Посьета или Янчихэ, пересланная предварительно эстафетою в Wenchuen. Служащий на станциях персонал — китайцы, владеющие английским языком, и в весьма редких случаях европейцы. Телеграф содержится китайским правительством. Проволока одна. Упомянув о телеграфе, необходимо отметить, что порт Чемульпо, именуемый в телеграфной корреспонденции «Jinsen», соединен также телеграфом с Сеулом; постройка телеграфа между этим последним и портом Генсаном (Grensan) приводится к концу. Наконец южный порт Кореи Фуван (Fusan) соединен кабелем с Японией.

Город Пёнь-ньян (Древнейшая столица королевства Чао-сиен (Tchao-sien), основанного в 2286 г. до Р. X. «Tchao-sien-tche». Memoire sur la Coree, traduit, par T. F. Scherzer. Paris 1887.) представляет из себя 12.000 корейских дворов, скученных на многоугольнике, окруженном высокой стеной. Протяжение стен не менее 10 верст. Фанзы (Название корейских и китайских домов.) лепятся одна около другой в самом хаотическом беспорядке; между ними целый лабиринт узких переулков, по которым масса народу кишит, как в муравейнике. Грязь, вонь, шум и крики не поддаются описанию. Особенно поражают дети, ползающие рядом с поросятами посреди улицы, под ногами прохожих. Обращает на себя внимание неимоверное количество лавок, в коих продается все тот же незатейливый хлам корейского обихода. К городу приписано 12.000 дворов, находящихся в ближайших окрестностях. Жители этих окрестностей стекаются ежедневно во множестве в город для торговли и работ, чем и объясняется многолюдное движение на улицах.

Река Тай-дон-ган становится судоходною для мелких шаланд, начиная от г. Пёнь-ньяна. Здесь было насчитано около 30 таких плоскодонных шаланд; каждая из них может поднять 4 лошади с вьюком. В дождливое время лодки поднимаются много выше и доходят даже по притоку Ерпю-гай до Шенг-чена. Переправы через остальные две реки, встречающиеся далее, р. Тэ-тан и р. Им-чжин-ган, производятся также на плоскодонных лодках, сколоченных край не неумело. [131]

На дороге от Пёнь-ньяна необходимо отметить, на полпути между городами Хуан-джю и Понгсаном, весьма интересный гористый участок, игравший, повидимому, роль Фермопил Кореи. Древняя каменная стена переходит с одного высокого утеса на другой, запирая узкую долину, по дну которой пролегает дорога и протекает горная река. Стена сложена из естественного камня. Левый фланг ее, считая фронтоном на север, упирается в небольшой форт, построенный на вершине высокой сопки. Форт этот Тенг-пан. Если только это место не может быть обойдено — что во всяком случае трудно — то защита этого прохода против наступления с севера действительно весьма облегчается самою местностью. Дорога проходит через ворота, сделанные в долине. Вскоре по прохождении этого места начинается каменистый участок дороги, пролегающий чрез лес, с подъемом, который постепенно усиливается на протяжения 4-х верст и кончается крутым перевалом, совершенно неразработанным, вышиною около 50 саж. Этот перевал представит единственное затруднение для колесного движения на пути от Пёнь-ньяна до Сеула. Другой оборонительный пункт находится на полпути между городами Кымчан и Кай-сенг. Здесь природа еще искуснее сочетала условия для преграждения пути к столице государства: горная река, протекающая в глубокой долине, делает два крутых изгиба в противуположные стороны. Вследствие этого, сначала левый берег обрывается отвесной каменной стеной, а затем правый берег становится почти также недоступно крут. Таким образом, место перехода через реку является только одно, а именно там, где кончается отвесный участок левого берега и начинается крутой участок правого. Это место единственного перехода через реку обстреливается перекрестно с длинной и высокой каменной стены, называемой Ченг-шэ, и обстрел этот тем более действителен, что дорога тотчас по переходе через реку поднимается на небольшой перевал Тхап-когай, вершина которого венчается названной выше стеной. Продолжение этой стены замечается далее по гребню крутого берега; но здесь она уже сильно разрушена, и следы ее грандиозной кладки почти сливаются со скалами. Третий оборонительный пункт находится на левом берегу р. Имчжин-ган, в 40 верстах от Сеула. Каменная стена, построенная на возвышенном берегу, — обстреливает единственное, повидимому, удобное место переправы через названную [132] реку. Наконец, на горе к востоку от г. Пьёнсана, находятся развалины древней крепости значительных размеров, которая обстреливает все 4 сходящиеся здесь долины. Отмечаем эти оборонительные пункты не только потому, что они могли бы и в настоящее время служить серьезными преградами для наступающего с севера к столице государства, так как обойти их по всей вероятности не легко, но также и потому, что они служат интересными историческими памятниками древних времен. Они, без сомнения, показывают, что на рассматриваемом пути разыгрывалась не одна кровавая страница многовековой истории Корейского полуострова, и что если путь этот играл столь видную роль, то следовательно природные местные условия этому вполне способствовали (Не имея никаких указаний, чтобы точнее определить, к какому времени могла бы относиться постройка этих укрепленных пунктов, можно однако предположить, что так как они преграждают путь к столице, то постройка их должна относиться не ранее времени ее основания, т. е. 1392 г. по Р. Хр. («Tchao-sien-tche», Memoire sur la Coree par un Coreen anonyme, traduit par M. F. Scherzer. Paris 1887, p. 6). В настоящее время по этой дороге происходят, как надо предполагать, главные военные действия).

Разноречие в сведениях о числе населения в Корее объясняется тем, что, как сознаются сами корейцы, значительная часть населения скрывается умышленно от переписей, чтобы уклониться от налогов и повинностей. Вследствие этого, число, коим в разное время определялось население, возрастало последовательно, приближаясь к истинной цифре. Последняя перепись, произведенная в 1881 году, показала 16.277.885 дут обоего пола, между тем как миссионер Дэвлей (Davelux) полагал в 1793 году только 7.340.000. Эту цифру показала перепись, произведенная 35 лет тому назад; Долле (Dallet) определяет 10 миллионов; по мнению Гриффиса, она равна 12 миллионам; наконец Опперт подходит ближе всех к истине, определив ее в 15 миллионов. Есть основание предполагать, что даже последняя перепись не дошла еще до истинной цифры, потому что многочисленное бедное население, гнездящееся отдельными фанзами в горной глуши, действительно трудно поддается исчислению. Для пояснения можно указать на некоторые местности, с экономическим бытом которых удалось познакомиться в пути более [133] подробно, например местность Кован в долине р. Номунга (Впадает в Японское море между мысами Шварца и Федотова). В этой местности имеется земли пахатной и действительно обработанной 5.000 харгари, или 1.450 десятин. Население, числящееся по податным спискам, составляет 3.500 душ обоего пола, живущих в 350 дворах, т. е. по 10 душ, средним числом, на двор. В более достаточных семьях насчитывается до 25 душ. На двор приходится по 4 десятины пахатной земли, и земля эта распределена довольно равномерно; немногие имеют по 7 десятин. В северных, пограничных с нами областях население еще беднее землею: там приходится неполных 3 десятины на двор. Но кроме 350 дворов в названной выше долине, в ней и в прилегающей ближайшей местности находится еще около 300 дворов, не значащихся в оффициальных списках и не обладающих никакою платежною способностью. В этих дворах насчитывается около 2.100 душ обоего пола, средним числом, по 7 душ на двор.

К этой категории относится нищенское население, живущее частью среди остального населения, частью в горах, где оно возделывает клочки земли самым первобытным способом, маленькими ручными мотыгами, и на таких кручах, которые должны считаться едва доступными. На вершинах больших перевалов и в горах такие жители встречались нередко; они сеют главным образом картофель, которого хватает на пропитание только на первое полугодие. В июне месяце, когда картофель еще не созрел, его нигде нельзя было купить, потому что весь прошлогодний урожай был давно съеден. Довольно любопытно то обстоятельство, что на высоких районах гор на больших перевалах, где сохранилась еще густая лесная растительность, залегает слой плодороднейшего чернозема, который не встречается внизу в долинах. Большая часть этого полуголодного населения, не имеющего возможности пропитаться от земли непосредственно трудами своих рук, нанимаются в работники или на золотые прииски, или же спускаются к побережью для различных промыслов и, таким образом, ускользают от всякого учета. Обрисованная выше местность Козан, выбранная для более подробного наблюдения случайно, может с достаточною верностью служить общим типом других местностей [134] северной Кореи. Для полноты картины необходимо добавить, что рогатого скота числится в этой долине всего около 400 голов, которые, впрочем, распределены неравномерно: большинство дворов не имеет их вовсе и нанимает скот для полевых работ у других; меньшинство содержит их в количестве от 3-х до 10-ти голов. Средним числом приходится по 1,14 голов на двор; но такое отношение нельзя считать повсеместным. В северном, например, округе г. Кыгенфу, это отношение гораздо меньше: на 8.000 дворов приходится там всего 1.200 годов, что составляет 0,15 на двор; это можно объяснить тем, что значительная часть скота уже продана в Южно-Уссурийский край. Лошадей следует считать всего по одной на десять дворов, но и это отношение будет верно только в пунктах, прилегающих к большому тракту и имеющих значение почтовых станций; только в этих пунктах можно найти лошадей, потому что они не употребляются для полевых работ, а служат только для вьючного движения и почтового сообщения.

Чрезвычайно скудный надел пахатной земли — от 3-х до 4-х десятин на двор, считающий 10 душ — уже указывает на густоту населения; но эта густота обрисуется еще яснее, если принять в расчет, что в Корее не имеют понятия о том, что такое луг и выгон. Там этого не существует; а безусловно вся площадь земли, катя только может считаться возможной для обработки — обработана и засеяна сплошь. О долинах нечего уже говорить; но крутые 45-ти градусные скаты и те не остаются без обработки. Когда на таких кручах пашут, то пара запряженных быков идет так, что копыта одного приходятся выше спины другого, рядом идущего. Каждый клочек земли есть дорогая ценность. Верилось бы с трудом, еслибы ее видел сам, как на земляной крыше произростала посеянная чумидза (Просо), и если бы не слышал сам, как в той фанзе, которая была под этой крышей, раздавались женские и детские крики. Без малейшего опасения преувеличить факт, можно смело сказать, что с первого шага на корейской территории, вплоть до Сеула на протяжении 1.020 верст, дорога проходит все время между пашнями. Исключения на крутых перевалах [135] столь коротки, что в сложности они составляют не более 20 верст.

Из многочисленных расспросов можно заключить, что земля (считаем себя в праве говорить только о местностях, по которым пролегает пройденный путь) кормит наибольшее число жителей, какое только может прокормить. С высоких мест, с которых открывается более обширный кругозор, можно в каждой долине насчитать тысячи фанз, разбросанных среди сплошных пашней черными точками, где реже, где кучнее. При этом надо иметь в виду, что плодородие почвы представляется крайне сомнительным. На вид почва светло-серо-коричневого цвета, и сравнительно хорошие урожаи следует объяснить исключительно мастерским уходом за землею.

Степень урожаев определяется следующим образом:

Хорошим урожаем чумидзы считается 12 пудов с хоргари, что составляет 40 с небольшим пудов е десятины. В северных областях сеют овес, вывозимый в Южно-Уссурийский край в среднем числе от 8 до 12 тысяч пудов ежегодно, смотря по урожаю. Овес направляется к нам на шаландах, нагружаемых на морском берегу и частию на р. Тумень-уле.

В южных областях провинции Хам-киенг-до овес не встречается; но далее в провинции Пёнь-ньян-до, на западном склоне, где его употребляет в пищу население, овес замечается снова. Посевы делаются из года в год на тех же пашнях, соблюдая только известную плодоперемену: просо — бобы, просо — ячмень и т. д. Нередко встречаются одновременные посевы разных злаков на одной и той же пашне: гряда проса, следующая — бобы, затем опять просо и т. д. Рис следует, по мнению корейцев, сеять только 2 раза подряд, после чего земля должна отдыхать, но по недостатку земли рис чередуется также с чумиздой. Труд, которым [136] кореец добывает свой хлеб от земли, действительно велик: чтобы только подготовить свою пашню для прохождения плугом, необходимо выбрать массу булыжника и собрать его в небольшие кучки, которые виднеются белыми пятнами в расстоянии 6-10 сажен друг от друга. Местами этот булыжник складывается по сторонам дороги, образуя сплошную стенку. Пространства, имеющие не каменистую почву, составляют редкие исключения. Такие счастливые участки находятся, например, к югу от г. Хам-хынга и к югу от Пёнь-ньяна, в западной половине полуострова, где вообще местность представляет несравненно больший простор земледелию и где, кроме поименованных выше злаков, встречаются хлопчатобумажные и табачные плантации. Остальные участки, в особенности в узких долинах и в северных областях, представляют высшую степень неблагодарности в смысле хлебопашества, и нашему русскому хлебопашцу в голову не пришло бы бросить зерно на эту почву. При таких условиях становится понятным совершенное отсутствие пастбищ и сенокосов. Земля не может быть предоставлена скоту там, где она потребна, прежде всего, для питания человека. Для травы нет места; и если она где-либо произрастает, то наверно на нужной земле, и ее вырывают, ибо она вредна полезным злакам. Подножный корм есть редкость. На протяжении первых 160 верст от границы, лошадям не удалось ущипнуть ни одной травки. Корм — солома и овес — приготовлялся заблаговременно. Траву можно было найти только на маленьких площадках, или на полосках между пашнями, или по самому бережку ручья и канавы. Когда, по мере движения к югу, прекратился овес, который нельзя было купить ни за какие деньги, перешли к ячменю и даже в некоторых местах давали лошадям чумидзу. Можно себе представить, в каком изнуренном виде пришли лошади в Генсан после 35-дневного пути при таких условиях.

Впрочем, корейский рогатый скот, привычный ходить по крутым скатам, находит себе некоторый скудный корм между кустами, покрывающими эти скаты. В снаряжение экспедиции, само собою разумеется, вошла и коса, тщательно налаженная; но эта коса проехалась без всякого употребления и являлась злою иронией над Кореей или наоборот. В редких случаях удавалось покупать траву, нарванную руками, [137] и за снопик такой травы, весом не более 4-х фунтов, приходилось платить по 2, по 3 коп. (от 7 до 10 кеш). Скот кормят, главным образом, соломою круглый год и, несмотря на то, он отличается ростом и силою, и чем далее на юг, тем он становится лучше. На западной стороне магистрального горного хребта, в провинции Пёнь-ньян-до и южнее, встречались экземпляры быков, поразительные по росту и силе. На глаз можно смело определить тушу до 18 пудов. Отличные качества корейского скота объясняются, во-первых, весьма заботливым уходом; в особенности по сравнению с уходом за лошадьми, так как скот этот играет первенствующую роль в жизни корейца, и, во-вторых, и главным образом, тем, что корейцы не употребляют в пищу молока, вследствие чего телята еще в малом возрасте развиваются замечательно сильно. Как вьючное животное, корейский рогатый скот, стоит вне всякого сравнения, в особенности при существующих путях сообщений. Десятипудовый вьюк, по пяти пудов с каждой стороны, переносится быками легко и скоро через любые горы и кручи. Езда верхом на быках весьма часто практикуется, при чем длинноногие быки выказывают даже довольно резвую рысь.

Из вышесказанного выясняется, что скотоводство, как самостоятельная сельская промышленность, не может иметь места в Корее. Окот необходим для хлебопашества, и его кормят соломою с обработанных им же полей. Количеством этого корма обусловливается и количество самого скота, и всякий избыток является уже бременем, так как для него не хватает корма. В рассмотренной выше местности Козан насчитывается, как было сказано, 400 голов, которые составляют уже предел, могущий содержаться в этой местности. Избыток скота продается мелким скупщикам, которые гонят гурты от 6 до 10 голов на север в Южно-Уссурийский край. Цены рогатого скота на месте довольно однообразны, около 57 руб. за быка и около 30 руб. за корову, причем цена эта колеблется в зависимости от времени года: в период полевых работ она повышается, зимою падает. Таким образом, покупка нами рогатого скота является до некоторой степени даже благодеянием для Кореи: она продает нам то, что сама прокормить не может и что сама не употребляет в пищу. Мясная пища употребляется в редких случаях, только высшею знатью, и купить мясо даже в [138] больших городах не представляется возможности; его не существует в продаже. Губернаторы городов Кенг-шана и Хам-хынга прислали мне в угощение несколько фунтов от быков, нарочно заколотых ради моего приезда. Гурты скота, в указанном выше числе голов (большие гурты было бы трудно кормить в пути), направляемые на север для продажи, встречались на пути до большого перевала Матэрянг, т. е. на расстоянии 300 верст от границы; далее этого перевала скот сухим путем к нам не доходит, потому что длинный перегон значительно повышает его цену. Годовое количество рогатого скота, покупавшегося нами в предыдущие годы, возрастало постепенно, и в настоящее время оно доходит до 10.000 голов, из коих от 5 до 6 сот привозится морем из Генсана. Но, судя по расспросным сведениям, это количество может быть, при надобности, легко увеличено, что, конечно, повлечет за собою некоторое повышение цены. В местностях, непосредственно прилегающих к пройденному пути, на протяжении каждых двух, трех переходов, можно свободно купить от 140 до 200 голов, а в некоторых местах и более.

Как выше было упомянуто, лошади не употребляются в Корее для полевых работ, а служат только для вьючного и почтового сообщения и содержатся преимущественно на пунктах, которые имеют значение почтовых станций (цами), т. е, правительство обязывает население за известную плату, выделяемую из налогов же, выставлять в определенных пунктах то количество лошадей и погонщиков, которое окажется необходимым для выполнения правительственной почтовой гоньбы, так что почту в Корее вернее назвать земскою, чем правительственною. Количество лошадей на этих станциях должно быть от 20 до 30. Они находятся на содержании у жителей, и добывание их на станциях сопряжено всегда с большими хлопотами и потерею времени, если только не заручиться заблаговременно энергичным содействием местных властей. Содержатся лошади крайне небрежно, ухода за ними никакого нет, и при чрезвычайно малом росте, не более 1 1/2 арш., они имеют крайне несчастный и забитый вид. Но за то в работе они положительно делают чудеса. Трудно себе представить, каким образом их тщедушное, изнуренное тело может выказать такую выносливость. Они не имеют рыси, а идут всегда частыми мелкими шагами, быстро [139] переступая и ставя свои маленькие копыта весьма искусно на мягкие места между камнями. Природные условия гористой местности выработали в них чисто акробатические способности, благодаря которым они легко преодолевают с 6-ти пудовым вьюком крутые подъемы и спуски, подобные развороченной каменной лестнице. Приспособление для вьюка крайне несложно: на войлочном или соломенном потнике, толщиною не менее 1 1/2 вершков, накладываются две дугообразные деревянные колодки, соединенные поперечными деревянными скрепами. Подпруг не существует. На это вьючное седло кладется вьюк и обматывается веревкой вместе с телом лошади. Корейские лошади чрезвычайно нервны и злы. Нам приходилось видеть, как освирепевшая лошадь бросалась, как собака, на людей и вскакивала в самую фанзу, преследуя своего обидчика-погонщика. Запасных магазинов в пограничной с нами провинции нигде не встречалось.

Население живет от урожая до урожая и съедает все, что только страна производит. Исключение представляют бобы, которые вывозятся, между прочим, из Генсана в Японию, в количестве 150.000 пудов в год, как это видно из таможенных отчетов. Запасные магазины, в сущности, учреждены в некоторых местностях, но, подобно многим другим мероприятиям в Корее, они весьма далеки от того, чем должны бы быть в действительности. Только в двух пунктах найдены сельские магазины, в которых хранился ничтожный наличный запас чумидзы, около 2.000 пудов в каждом.

Хлебопечение неизвестно в Корее. Мукомольных мельниц не существует. Имеются только толчаки, приводимые в действие водою самым первобытным способом, коими очищается просо (чумидза). Пшеничная мука употребляется в редких случаях в кушаньях, в виде лапши и вымалывается ручными жерновами; такая пища, как роскошь, доступна только достаточному классу. Пищу простого класса составляет, главным образом, рис и просо, с незначительными приправами: салата, соленой рыбы, морской капусты и проч.

При отсутствии запасных магазинов, при густом населении, живущем только от урожая до урожая, и при невозможности своевременно и быстро перевозить зерно из одной местности в другую, по мере надобности, при неблагодарной почве [140] для земледелия, становятся понятными размеры народных бедствий в местностях, постигнутых неурожаем. Неурожаи происходят по следующим причинам: чаще всего от ураганов перед жатвою, затем — от бездождия, избытка дождя, и, наконец, саранчи. Последняя появляется, впрочем, редко. Эти местные народные бедствия, в связи с другими экономическими причинами, гнетущими вообще земледельческий класс, и побуждали корейцев искать по временам, в наших пределах большего простора и более обеспеченной жизни.

Выше было сказано об отсутствии лесной растительности на местности, по которой пролегает дорога от нашей границы до Генсана. Это отсутствие резко бьет в глаза тотчас по переходе через р. Тумень-улу, так что одиноко стоящее дерево, сохранившееся каким-то чудом, в 200 саженях к северо-востоку от г. Кыгенфу, невольно обращает на себя внимание. Далее отсутствие лесов становится поразительным. Редкие, малорослые группы, их можно бы счетом отметить в пути. С перевала, между городами Хайёнг (50 вер.) и Хёрианг, открывается обширный кругозор на впереди лежащую местность. Множество гор, теснящихся друг к другу и пересеченных по всем направлениям узкими долинами, представляют своеобразную картину, не лишенную некоторой прелести; но отсутствие деревьев придает этому виду дикий, пустынный характер. Одинокие фанзы, раскинутые там и здесь, где чаще, где реже, не оживляют этого тоскливого вида, который невольно напоминает мертвый лунный ландшафт, и впечатление это усиливается еще более от серо-коричневого колорита пашен, не успевших еще в то время года покрыться зеленеющими всходами. Взойдя на высокий перевал Матэрянг и обернувшись лицом к северу, путнику открывается грандиозный вид, который врежется в память навсегда. Но после первого восторга, рождается немедленно вопрос: что сделал тут человек с лесами, как мог он так безрассудно, расточительно расхитить, уничтожить этот дар природы, так дико и безжалостно оголить и обезобразить поверхность обитаемой им земли? Что леса уничтожены здесь человеком, — в этом не может быть малейшего сомнения. Не могла же, в самом деле, природа выбрать ничтожную реку Тумень-улу границею лесов, покрывающих прибрежные районы залива Петра! Леса уничтожены здесь [141] давно. Они остались только в той горной глуши, куда проникнуть было уже слишком трудно и откуда вывезти сваленное дерево было уже невозможно. Там леса эти остались неприкосновенными во всей своей девственной красоте, повествуя о том, что из себя представляла страна тогда, когда она не была еще обезлесена. Непроизводительный расход топлива, вследствие своеобразной корейской системы отапливания жилых помещений с наружной топкой и с проводом дымовых труб под полом, суровые зимы, густое население, отсутствие всякого правительственного надзора за рубкой лесов — сделали быстро свое дело. Быть может, леса уничтожены здесь уже тысячелетия тому назад, и население давно уже освоилось с тем топливом, которое употребляется в настоящее время, т. е. солома, листья и ветки кустарных растений, покрывающих скаты долин. Образчиком того, как дорого ценится лес в рассматриваемой местности Кореи, или вернее, как дорога доставка и вывозка его из тех мест, где леса еще сохранились, может служить то обстоятельство, что весь Генсан, собственно торговый порт, т. е. дома, лавки, склады, все это построено из материала, вывезенного из Японии. Обращая внимание на то, что в рассматриваемой местности не существует повозок, невольно останавливаешься над вопросом: да из чего можно бы было добыть здесь материал на оси и колеса? Деревня Цхо-уон (на 530-й в.) выгорела незадолго до моего проезда; на погорелом месте жители деятельно обстроивались вновь, и нужно было видеть, какой материал употреблялся тут на стойки, балки, косяки, стропила. Это были 2 — 2 1/2 вершковые кривые жерди. Мы отнюдь не считаем себя в праве противоречить в этом случае другим исследователям и описателям, которые указывают на присутствие больших лесов в Корее, например, Реклю, который говорит, что леса покрывают горы и состоят из вяза, ивы, березы, ели, сосны, лакового дерева и проч., что почти все дерево, употребляемое в Пекине и северном Китае, вывозится из Кореи, что оси китайских повозок делаются из вяза или ясени, вывозимых оттуда же, и т. д. Все это быть может и верно, но только не по отношению к восточному склону и побережью Японского моря. Пространства, покрытые здесь лесами, находятся только на больших перевалах и, по всей вероятности, сохранились еще в значительной степени на западных склонах [142] магистрального горного хребта и в областях, пограничных с Китаем. Необходимо отметить сосновые рощи, встречаемые в некоторых местах близ самого мореного берега, например, у рейда Паллада и на 450-й версте, близ острова Хонг-уон и вблизи городов, на кладбищах. Эти рощи производят отрадное впечатление; они считаются священными; рубить их строжайше запрещено, и содержатся они в примерной чистоте, потому что опавшие иглы и шишки тотчас заботливо подбираются для топлива.

Начиная с подъема на главный хребет, по дороге из Генсана на Пёнь-ньян, леса сопровождают дорогу на протяжении 100 верст. Крутые скаты узких долин, по коим пролегает дорога, покрыты беспрерывными лесами. С выходом на большую китайскую дорогу, лесная растительность близ дороги встречается несравненно реже, только в виде отдельных небольших рощ.

Климатические условия корейского побережья Японского моря отличаются от таковых же условий Южно-Уссурийского края только в том отношении, что влияние северного холодного течения здесь более ощутительно, нежели в побережьи залива Петра Великого. Течение это, как надо предполагать, отделяется несколько от побережья залива Петра Великого, минует этот последний и подходит весьма близко к корейскому берегу, начиная уже от м. Линдена или Колокольцева. При восточном ветре, полуденная температура на перевале Бусангльен (95 верст), вышиною 2.000, была 25 мая 10° С., температура морской воды у устья р. Номута была 7 июня 12° С., у самого берега и, по расспросам оказалось, что такая температура воды сохраняется все лето, понижаясь заметно при сильном прибое. Ветер с моря сопровождается в течение лета всегда туманом и затем дождем. Это ясно указывает на близость холодного течения. При этом необходимо иметь в виду значительную влажность воздуха над побережьем; влажность эта обусловливается обилием почвенной влаги, выражающейся многочисленными ручейками, вытекающими из каждой пади и долины; ручейки соединяются в горные реки, быстро стремящиеся к моря; но близ устья оказывается, что в действительности до моря доходит гораздо меньше воды, чем можно было ожидать, судя по величине бассейна, потому что воды распределяются по рисовым плантациям, которые, будучи покрыты постоянно слоем воды от 2 до 5 дюймов [143] глубины, представляют огромные площади для испарений. В тех долинах, где преимущественно развита культура риса, бывает обыкновенно так, что в самом русле реки протекает едва заметный ручеек, или даже русло совершенно сухое, а вся вода оказывается распределенной по рисовым полям. Испарение ускоряется также отсутствием лесов. Быстрое испарение увеличивает влажность. При малейшем течении холодного воздуха с моря, сгущается тотчас атмосферная влага, насыщающая воздух над сушей при сравнительно высокой температуре 25-30° С. Явление это не раз наблюдалось весьма отчетливо в пути: при совершенно безоблачном небе, лишь только начинался ветер с моря, над долинами тотчас поднимался густой туман, вслед за которым быстро надвигалась стена морского тумана. Период дождей начинается по всему полуострову около 10 июля и продолжается около 5 недель. Восточный ветер оказывается в это время господствующим. Путешествие по стране становится тогда крайне затруднительным; движение по дорогам значительно уменьшается, дороги портятся, реки обращаются в клокочущие потоки, непроходимые в брод. Таким образом лучшим временем для путешествия по Корее представляется первая половина лета и осень. В населении распространены дождевики весьма разнообразные по качеству и цене. Дождевики из вощеной бумаги, самые распространенные, могут быть признаны довольно удовлетворительными на 2-3 перехода, если только принять в внимание невысокую их стоимость, всего от 30 к. до одного рубля. Дождевики, покроя широкого плаща без рукавов, из вощеной материи, желтого цвета, ценою в три рубля (2 доллара), коими были снабжены в г. Кёнг-шане оба казака, прекрасно выполняли свое назначение и оказались прочнее и практичнее наших плащей из непромокаемой материи. Дождевики эти высоко ценятся в Южно-Уссурийском крае, пользуются уже некоторою известностью в Посьетском районе, и остается только пожалеть, что они еще не распространены у нас в продаже.

Несмотря на обилие атмосферной и почвенной влаги, замечается на всем побережьи совершенное отсутствие того, что у нас в Уссурийском крае называется гнусом, т. е. мошек, оводов, пауков и прочих насекомых, беспокоющих животных. Комар, замеченный в г. Ни-оуне, отметил собою тот факт, что он был единственный, замеченный на всем [144] побережьи. По мире приближения к Сеулу, комары замечаются, однако, снова. Но за то неимоверное количество домашних мух в жилых помещениях не поддается описанию. В общем, климат побережья следует считать здоровым и, по уверению европейцев, живущих в Генсане, даже приятным.

О степени минеральных богатств Корейского полуострова замечается некоторое разногласие в трудах различных путешественников-исследователей этой страны. Не высказываясь в пользу того или другого мнения, считаем возможным указать лишь следующее:

Населению и корейскому правительству известны обширные залежи хорошего каменного угля в окрестностях г. Кёнг-шана, Бенг-чени и Кильчу. Усматривая несомненную материальную выгоду, которая могла бы быть извлечена из этих залежей, правительство изыскивает средства для их эксплоатации и весьма охотно уступило бы эту эксплоатацию иностранным капиталистам, еслибы только нашлись охотники рисковать своим капиталом. Каменно-угольные залежи у г. Кёнг-шана пользуются особою известностью и представляют то удобство, что они находятся недалеко от морского берега. Летом 1889 года был из Сеула командирован чиновник-кореец, который должен был предложить этот уголь нашему морскому ведомству во Владивосток. Повидимому, корейское правительство, нуждаясь крайне в деньгах, согласно в настоящее время на всякие льготные условия, какие только будут предложены иностранными предпринимателями. Для разработки же залежей своими средствами не хватает пока еще ни денег, ни уменья. Близ деревни Аоди, на 15 верст от нашей границы, каменный уголь выступает на поверхность и замечается на самой дороге. Население научилось уже пользоваться этим топливом, которое является большим подспорьем при скудности древесного топлива.

Золотых приисков по пути следования оказалось два. На ближайших к нам приисках, в 30 верстах от границы, работала китайская вольница, человек 800, без разрешения корейского правительства, которое долгое время находилось в затруднении, каким образом прекратить такой произвол. Наконец, после многих сношений с пограничными китайскими властями, было решено, что корейская администрация прогонит этих манз своими силами. По слухам, это было [145] исполнено и не встретило никакого сопротивления. Второй прииск, на 532-й версте, представляет весьма обширные работы и находится на откупу у губернатора гор. Хам-хынга. Подобно каменному углю, золотопромышленность, разрешенная правительством 10 лет тому назад, может быть предоставлена также иностранным предпринимателям.

Медь разработывается во многих местах побережья, но в стороне от дороги. Медная посуда, весьма распространенная в корейском обиходе, выделывается, между прочим, в д. Иёндугори, в 12 верстах от Генсана.

Железо находится в области г. Кильчу (250 верст от границы), имеет хорошее качество, но выплавка его крайне неумелая. Земледельческие орудия делаются из такого железа.

Серебряная руда известна населению во многих местах на побережьи. Лучшая руда считается у г. Танчени (330 в.).

Мрамор различных цветов также известен населению, но ломка мрамора не производится.

Горный хрусталь находится обильно у г. Танчени.

Правительство озабочено в настоящее время изысканием способа более доходной и правильной эксплоатации этих минеральных богатств, сознавая вполне правильно, что единственная возможность возродить закоснелую страну заключается в развитии различных промыслов и разработке тех природных ресурсов, которые скрыты еще в недрах земли. К этому следует добавить, что Корея, оберегавшая прежде столь ревностно свою обособленность, изменила в последнее время резко свои традиционные взгляды на отношения к иностранцам. Метаморфоза, совершившаяся в последнюю четверть столетия в Японии, не могла не отразиться на Корее, которая издревле находится с нею в тесной торговой связи. Эти новые веяния не могли не коснуться той массы корейцев, которые приходят в сношения с внешним миром, в особенности в портах, открытых для торговли. Само правительство не могло, конечно, не оценить те материальные выгоды, которые стали доставлять ему в открытых портах таможенные доходы, возростающие ежегодно. Необходимость содержать иностранных военных инструкторов, советников и специалистов, покупать оружие, организовать хоть какую-нибудь регулярную вооруженную силу и т. п., все это — сознанная необходимость. Против этого уже мало спорят. Но для [146] удовлетворения этой сознанной необходимости не хватает одного — денег. И вот для приобретения денег готовы теперь на всякие меры; готовы отречься от многих вековых традиций; готовы открыть иностранцам бухты своего побережья; готовы продать залежи каменного угля, предоставить иностранцам по дешевой цене золотые и серебряные прииски, продать, наконец, остатки лесов, еслибы только нашелся покупатель или какой-либо иностранец-капиталист, который решился бы рискнуть в Корее своим капиталом. Отшельничество кончилось и обратилось в другую крайность: на море смотрят теперь не как на оплот от иноземных нескромных вторжений, а как на средство к общению и к наживе. Корея сильно тяготит теперь к своему побережью, к морю, ибо не имеет внутри удовлетворительных путей сообщений. Это обстоятельство развило сравнительно сильный каботаж для сообщения с открытыми тремя портами. Вся жизнь как бы притягивается к побережью, по которому группируется множество поселений в каждой бухточке и прибрежной долине.

_________________________________

После всего вышеизложенного представляется уместным изложить взгляд на значение для нас Кореи, как одного из наших соседей на берегах Тихого океана, основываясь исключительно на личных наблюдениях и данных, добытых вышеописанной поездкой.

Прошло уже 84 года, как наши владения примкнули к Корейскому королевству, но в непосредственные дипломатические сношения с ним мы вступили лишь 10 лет тому назад; а наши сухопутные отношения были урегулированы лишь 6 лет тому назад. Тот факт, что в течение более чем четверти столетия не встречалось потребности в договорах, в коих выражались бы наши взаимные отношения с сопредельною страною, может служить верною оценкою самых этих отношений. Что бы ни приводилось в объяснение этого факта, но он, конечно, говорит уже сам за себя и прежде всего доказывает, что сама жизнь, в течение этой четверти столетия, не предъявляла достаточно настоятельных требований к установлению каких-либо регламентаций, что политические, торговые и экономические интересы той и другой стороны находили слишком мало точек соприкосновения. И действительно, была ли р. Тумень-ула нашею границею с неизвестною [147] «страною отшельников», или такой страны не существовало вовсе, а вместо ее было раскинуто широкое море — было для нас, в сущности, безразлично. Страна эта слишком отдалена от России как в географическом, так и в общем смысле, и соседство ее с нашею окраиною выразилось только эмиграцией к нам нескольких тысяч голодных выходцев, поселившихся в пределах нашего Южно-Уссурийского края, и сверх того еще покупкою нами корейского рогатого скота из сопредельной северной провинции. К покупке рогатого скота вернусь еще впоследствии; что же касается до эмиграции к нам голодных корейцев, то следует признать, что в военном и политическом отношении, т. е. в смысле обороны и закрепления вновь приобретенных наших владений, Уссурийского края, эмиграция эта не имела никакого значения, потому что корейцы, по крайней мере те, которые поселились у нас, представляют настолько же мало пригодный материал для организации какой-либо военной обороны, насколько сопредельные корейские области мало пригодны для русских поселений. Было время, в конце 70-х и в начале 80-х годов, когда у нас была в большой моде кабинетная теория об обрусении этих корейцев; тогда мы платонически относились к ним, принимали их даже по временам с распростертыми объятиями и увлекались идеей ассимиляции. Эти теоретические программы в настоящее время оставлены, и одно из главных существенных значений для нас торговых правил 1888 года заключается именно в том, что правилами этими прекращено на будущее время самовольное заселение Южно-Уссурийского края корейцами. Мы установили там, таким образом, на будущее время единственный правильный взгляд, что «русская земля — для русских людей». И действительно, какой смысл отдавать инородцам те свободные запасные земли, которые в скором будущем пригодятся коренным русским переселенцам? Если в переселении корейцев к вам можно было тогда еще усмотреть некоторую пользу, то разве только в смысле рабочей силы, сравнительно весьма и весьма тощей, но тем не менее полезной, по недостатку еще русских рабочих рук в крае. Что касается до нашей сухопутной торговли, то она ограничивается оборотом в один миллион рублей, причем нами преимущественно покупается крупный рогатый скот и немного овса всего на 1/2 миллиона рублей. Но тут необходимо подчеркнуть, что [148] покупка эта есть великое подспорье в экономическом быту северной области Кореи. Корея должна дорожить таким подспорьем и действительно дорожит им, потому что оно дает ей значительный капитал, который употребляется на приобретение нужных предметов, и который положительно не откуда было бы взять, еслибы русское правительство не являлось надежным потребителем в лице 20 тысяч воинских чинов, содержимых в Южно-Уссурийском крае. Если Корея может о чем-либо еще пожалеть, то разве только о том, что таких потребителей не вдвое или втрое больше, и что торговля эта не распространяется также на ее центральные провинции. Ежегодный вывоз воловьих шкур из всех трех портов Кореи, открытых ныне для внешней торговли, составляет 21.000 пикулей (1 пикуль равняется 3 1/2 пудам), или около 75.000 пудов. Этим обстоятельством доказывается, что рогатый скот мог бы легко продаваться в южных и центральных провинциях, еслибы только появился спрос. Можно, повидимому, опасаться, что покупка нами корейского рогатого скота, производившаяся беспрепятственно до настоящего времени, может встретить затруднение под влиянием посторонних давлений, или при возможных политических осложнениях, и даже прекратиться вовсе, что поставит нас в Южно-Уссурийском крае в весьма затруднительное положение. Случай такой возможен, но только при насилии над Кореей, истому что это было бы столь же несчастной и убыточной случайностью для нее самой. Она уже слишком тесно сжилась с этим важным фактором ее экономического быта, чтобы отречься от него без постороннего насилия. Чем и кто мог бы вознаградить понесенные ею тогда убытки? Если же принять во внимание, что посредниками наших торговых сношений с Кореей являются (к сожалению) в значительной степени сами китайцы и японцы, которые, как купцы по существу, более всего дорожат своими коммерческими аренами, то помянутое опасение должно еще более умалиться. Таким образом, при современной обстановке, Корея представляет для нас в мирное время мясной и овсяный рынок, который обязан смотреть на нас, как на своего единственного надежного покупщика (в северных сопредельных областях), причем есть основание предполагать, что такое положение сохранится и в военное время, или же, [149] если оно и прекратится, то не на долго и не иначе, как под давлением внешней силы.

Вековая замкнутость и обособленность Кореи представляли для нас значительные политические удобства. Мы имели возможность относиться совершенно индифферентно в этому безобидному соседу, который, не угрожая нам ничем, не причинял нам никаких забот и именно в то время, когда нам необходимо было заняться всецело устройством и закреплением вновь присоединенного обширного края. Эти новые наши владения, в которых зиждется ныне все наше политическое значение на берегах и водах Тихого океана, переживали не раз опасный период, вследствие того, что там находились слишком слабые оборонительные средства, и в эти-то опасные переходные периоды было, конечно, удобнее иметь соседа безличного и следовательно одним возможным противником меньше. Теперь это переходное время миновало: мы там стоим твердою ногою; но зато теперь настали новые заботы. В 1882 году окончилось отшельничество Корейского королевства. Оно вступило на путь дипломатического и торгового общения с морскими европейскими державами, и мы должны были, в силу очевидных соображении, последовать примеру этих держав, так как дальнейший индифферентизм отразился бы весьма вредно на нашем значении на дальнем востоке. Мы не можем уже относиться безразлично к дальнейшей судьбе этого слабого соседа, и в этом заключается одно из главных наших политических неудобств на той стороне азиатского материка; в этом заключается сущность «корейского вопроса». Корея в настоящее время представляет из себя совершенно немощный организм. Она не располагает почти никакими материальными средствами, не имеет ни твердого самобытного правительства, ни мало-мальски организованной боевой силы. Шаткость положения вещей в Сеуле, в связи с невыясненным отношением корейского правительства в Китаю и Японии, могут во всякое время вызвать такие события и осложнения на полуострове, которые потребуют нашего вооруженного вмешательства для поддержания или восстановления того порядка вещей, который мы признаем для себя удобным. Наша задача относительно этого соседа, каковы бы ни были эти события в настоящем и будущем, определяется, в сущности, весьма простою формулою: «Корея ни нам и никому другому», и самый благоприятный исход [150] теперешнего китайско-японского конфликта будет тот, если Корея выйдет из этого конфликта более самобытной, чем она была до сих пор. К этой конечной цели и должны быть направлены совокупные усилия всех тех, которые заключили договоры с Кореей, как с самостоятельным государством.

Позволим себе теперь поставить и разобрать следующее предположение: если какой-либо предмет может вызвать серьезный раздор между тремя соседями, в данном случае Россией, Китаем и Японией, то не лучше ли разделить его с полюбовного соглашения и тем пресечь возможность недоразумений и конфликтов в будущее время? Не углубляясь в рассмотрение того, насколько окажется правильным по существу такое механическое расчленение совершенно однородного, без малейшей примеси организма, имеющего свою многовековую историю, следует признать, что такое новое приобретение было бы равносильно для нас весьма чувствительной потере. Как видно из предыдущего описания, в этой бедной, веками изуродованной, стране нет места для жизни и поселения русских людей, и в особенности в северной половине, которая при разделе выпала бы на долю России. Такое новое владение будет подобно пустыне, которая не может быть заселена. Помимо этого, достаточно одного общего взгляда на географическое положение Южно-Уссурийского края, лежащего почти изолированно на противоположной стороне азиатского материка, чтобы убедиться, что всякое дальнейшее распространение на юг, на счет корейской территории, неизбежно ослабит наше и без того трудное положение на берегу Японского моря. Такое изменение карты отразится крайне неблагоприятно на нашем военном и стратегическом положении, и можно сказать, оно отодвинет нас на много лет назад; оно умалит совершенно плоды многолетних трудов и пожертвований, затраченных на создание нашего современного военного положения в Южно-Уссурийском крае, и потребует новых огромных усилий и затрат на закрепление и оборону страны, которая после присоединения останется всегда и во всех отношениях «вне России».

Но, быть может, наше распространение на юг вдоль корейского побережья может быть оправдано естественным стремлением приобрести пресловутую бухту Лазарева, о которой так много говорилось и печаталось, и весьма понятным [151] желанием найти себе лучшую стоянку для наших судов в Тихом океане?

Тут считаем своим существенным долгом разъяснить и рассеять то увлечение, которое давно уже существует у нас относительно этой бухты.

Приближаясь к этой бухте со стороны суши и посетив ее вторично со стороны моря, я был проникнут самым искренним желанием «облюбовать» ее, найти в ней те качества, которые ставили бы ее выше имеющихся у нас бухт на нашем побережьи залива Петра Великого, найти те преимущества, благодаря которым ей следовало бы отдать предпочтение перед бухтами «Золотой Рог», «Новик», «Посьеты, «Находка», «Зал. св. Ольги» и проч. При всей готовности найти такие преимущества, я должен был, в конце концов, признать свое разочарование. Она бесспорно не выдерживает сравнения с Владивостоком, и нам «от добра добра искать нечего». Недаром же граф Муравьев-Амурский, объехав в 1857 году наше побережье Японского моря, избрал именно «Золотой Рог», чтобы поставить здесь пост в 50 чел., назвав этот пост, со смелостью и прозорливостью гения, Владивостоком. По очертанию береговой линии и по сочетанию ее с группою островов и полуостровов, бухта Лазарева потребует огромных затрат на устройство обширной оборонительной линии для обороны с моря и такой же линии для обороны с сухого пути. Что касается до ее незамерзаемости, то это подлежит еще большому сомнению, потому что южная часть бухты, там, где находится порт Генсан, замерзает на два месяца. Но главное неудобство заключается в том, что пройти к ней с сухого пути от нашей границы можно только по 600-верстной горной тропе, пролегающей по территории, которая не может быть уже обращена в русскую землю: там положительно нет места для русских поселений, и таким образом эта предполагаемая стоянка для наших судов, опора нашего флота и всего нашего политического значения в Тихом океане, находилась бы совершенно на отлете, вне России. Казалось бы, что нам необходимо условиться раз на всегда в том, что наш порт в Японском море, Владивосток, удовлетворяет всем нашим требованиям, и нам нет надобности искать в том же море другой лучшей стоянки. Если же нам нужна стоянка, то быть может она нам нужнее [152] где-либо в другом месте, например, на полпути между Одессою и Владивостоком...

Заслуживает внимания то обстоятельство, что бухта Лазарева и наши предполагаемые посягательства на нее служат издавна любимой темой разных брошюр и газетных статей, редактируемых в китайских и японских портах. Стоит взять любой номер этих газет, чтобы убедиться, каким недоверием к нам, с подбоем злостной зависти, проникнуты эти статьи, составленные разными политическими авантюристами. Рассуждения их на эту тему сводятся в общем к следующему: «Россия сделала за последние 40 лет два могучих скачка на Тихом океане с севера на юг. Первый скачек был из Петропавловска на устье Амура, в Николаевск; второй — во Владивосток, а следующий скачек намечен ею уже давно. Это тот порт на корейском берегу, который давно уже носит имя русского адмирала и под этим именем известен всему миру». Действительно, это ненавистное их уху имя служит для них постоянным пугалом. Но для лиц, истинно сведущих и знакомых с положением дел там, таких опасений уже не существует ни относительно этой бухты, ни относительно других каких-либо посягательств на полуостров. Во всех беспорядках, смутах и волнениях, которые в истекшие десять лет происходили в Сеуле, и коренная причина коих кроется в китайских и японских интригах, мы уже достаточно наглядно доказали свою доброжелательную и совершенно бескорыстную политику относительно Кореи. Мы, в сущности, до сих пор воздерживались от активного вмешательства в эти события, потому что — как по этому поводу выразилось одно сведущее лицо — il vaut mieux ne rien faire, que faire ce que ne vaut rien.

Если, однако, глубже вдуматься в истинную причину таких опасений и упреков по нашему адресу в агресивных замыслах, то окажется, что причина эта кроется, в сущности, в зависти к нравственному престижу и обаянию России, которые крепнут все более и более как на берегу Тихого океана, так и вообще на других наших азиатских окраинах. Корейский народ задыхается под гнетом устарелых безобразных форм внутреннего управления. Тунеядство правящего класса, продажность чиновников всех степеней, их алчность и лихоимство, граничащие с открытым грабежам, дошли до крайних пределов и довели народ до поголовной [153] нищеты. Никто уже не думает там о каких-либо сбережениях или о том, чтобы улучшить свой быт, потому что никто и ничто не гарантирует целость приобретенного трудового гроша. Это отлично понимают и сознают лучшие люди страны. С внешней стороны корейцы видят высокомерное, своекорыстное отношение китайцев и торгашескую эксплоатацию японцев, а правды, справедливости, законности им искать негде. И вот, в смутном понимании того, что его участь могла бы быть менее обездоленной, корейский народ привыкает в тяжелые минуты обращать свои взоры на север, туда, где под сенью твердой и гуманной администрации живут его же братья, где царят закон и справедливость. В этом заключается истинная причина нашего влияния на полуострове, а некоторые любопытные факты, имевшие место 9 лет тому назад на нашей границе, когда депутация от народа явилась просить протектората России — служат лучшим тому подтверждением.

Заканчивая на этом настоящий очерк, полагаем, однако, уместным повторить уже сказанное ранее, что для общего благополучия нам необходимо твердо отстаивать формулу: «Корея ни нам и никому другому», ибо эта формула вытекает, по нашему глубокому убеждению, естественным образом из всей совокупности современной обстановки на берегах Тихого океана, и остается только пожелать, чтобы эту формулу нам пришлось отстаивать и проводить в жизни не вооруженною рукою.

Ф. ВЕБЕЛЬ.

Текст воспроизведен по изданию: Поездка в Корею // Русский вестник, № 10. 1894