Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ДМИТРИЙ ЯНЧЕВЕЦКИЙ

У СТЕН НЕДВИЖНОГО КИТАЯ

ДНЕВНИК КОРЕСПОНДЕНТА "НОВОГО КРАЯ" НА ТЕАТРЕ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ В КИТАЕ В 1900 ГОДУ

ДМИТРИЯ ЯНЧЕВЕЦКОГО

Деятелям вековой Русско-Китайской дружбы Русским и Китайцам посвящается эта книга.

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

ТЯНЬЦЗИНЬ

Бал в Порт-Артуре

14 Мая 1900 года

В воскресение 14 мая 1900 г. Вице-Адмирал Евгений Иванович Алексеев, за пять месяцев перед тем вступивший в управление Квантунскою областью и командование войсками и эскадрою, давал первый бал портартурскому обществу.

Это был чудный бал на берегах Тихого Океана... Молодость и красота, чины и заслуги Порт-Артура, Дальнего и Талиенвана веселились в живой панораме туалетов всех цветов радуги, смеющихся лиц, пронизывающих взглядов и прекрасных плеч, в волнах неумолкаемых ласкающих звуков и в лучах электрических лилий...

Единственное украшение и утешение Квантуна — наши дамы явились в нарядном убранстве, в котором вкус спорил с оригинальностью. Были показаны самые последние моды Парижа, для чего были опустошены все магазины Артура. На элегантных костюмах дам было, кажется, больше цветов, чем растительности на всем [2] Квантуне, и, наверное, больше бриллиантов, драгоценных камней и золота, чем в Золотой горе.

Я любовался на трех изящных граций, которые были одеты в одинаковые антично-простые костюмы и переносили меня в мир Эллады и муз.

Я видел перед собою воздушный туалет томных и неуловимых цветов, как вечер в Нагасаки; или черный туалет таинственный и непроницаемый, как тропическая ночь; или великолепный алый костюм цвета самой бурной страсти или артурского зноя. Предо мной витал прелестный наряд, усыпанный незабудками, голубой цвет которого напоминал небо Японии; или строго выдержанный наряд в розах, с нежными красками которого не могла-бы сравниться Квантунская весна. Для передачи этого красивого миража, в который сумели облечься портартурские дамы с помощью своих китайских портных, — у меня не хватает ни слов, ни умения.

Тем более я не нахожу в себе никаких способностей для описания наружности, грации и чарующей любезности муз и терпсихор Ляодунского полуострова, прекрасных как японские розы и китайские ненюфары.

На балу присутствовали среди гостей: начальник Тихо-Океанской эскадры вице-адмирал Гильтебрандт, младший флагман контр-адмирал Веселаго, командир порта контр-адмирал Старк, генерал-майор Стессель, Портартурский окружный суд в полном составе, начальники отдельных частей и управлений. [4] Кроме того, главным начальником края были приглашены на бал все кают-компании и офицеры всех частей, с их супругами, представители гражданских, городских и коммерческих учреждений и др.

Зал, гостиная и буфет блистали электричеством и оживленным обществом. Были гости из других городов. Между прочим, был талантливый гость из Кореи А. И. Павлов, занимающий там весьма ответственный дипломатический пост и получивший первый закал еще на палубе русского военного корабля для несения трудной службы в горниле Дальнего Востока.

Представительницей соседнего с Артуром города Чифу явилась прекрасная американка с черными глазами, в голубом платье, приятный цвет которого был чище и нежнее волн Печилийского залива, доставивших эту гостью на бал.

Мужчины всех форм и родов оружия, включая несколько меланхолических фраков, говорили дамам остроумнейшие слова в которых было не меньше соли, чем в Бицзывоских соляных варницах, и тончайшие и деликатнейшие комплименты, неуступая в любезности самым ученым китайским мандаринам, которые также не были забыты внимательным хозяином бала и присутствовали на балу во главе с вновь пожалованный китайским генералом Тифонтаем, в дорогих шелках самых удивительных цветов и узоров.

Был старший механик Хо, старшина китайских купцов Фан, компрадор Русско-Китайского банка Фон и др.

Хозяин праздника принимал гостей с искренним радушием русского боярина и никого не забывал своим вниманием.

Молодежь танцевала с увлечением.

Не танцующие либо разместились в гостиной и буфете, где прохлаждающие напитки, вино и шампанское лились тропическим ливнем, либо укрылись в палатке, растянутой в саду за единственными вечно зелеными полями Квантуна — карточными.

Из зала, по искусственной галерее из флагов, гости выходили в фантастический сад, сверкавший тысячами фонарей и электрических лампочек, которые причудливыми линиями извивались по аллеям, между цветов, на деревьях, отражались в пруду и освещали уединенные беседки для уединенных бесед. Чудно был иллюминован “грот нежных вздохов и невольных признаний”. [5]

Тихая ночь, сад, усыпанный звездами электрических огней, гуляющие нарядные пары, звуки музыки, разнообразное общество, общее оживление и веселье — все сливалось в феерическую картину, которая происходила не в окрестностях Петербурга или Москвы, но в 10,000 верст от них, на конце пустынного и полудикого Ляодунского полуострова, у волн Тихого Океана.

На этом балу были получены тревожные телеграммы из Пекина и Тяньцзина.

— Скажите, пожалуйста, — обратился я к одному молодому иностранному дипломату, бывшему проездом из Пекина, — что такое там у вас в Китае происходит? Около Пекина боксеры напали на китайцев-христиан и сожгли их вместе с храмом. В Вэйхайвэе китайцы напали на английских офицеров и двух ранили. Что это значит?

— Это совершенно ничего не значить, — ответил дипломат, — в Китае подобные беспорядки происходят каждый год в какой-нибудь из провинций, и если им придавать значение, то в таком случае нам пришлось бы оккупировать Китай и держать в нем международную армию в несколько миллионов штыков во всех городах. Наш дипломатический корпус в Пекине никогда не обращает никакого внимания на все эти возмущения. Эти беспорядки в порядке вещей. Теперь в Пекине дипломаты гораздо более интересуются любительскими спектаклями и весенними скачками. А посланники собираются выезжать на дачу в Пэйтахо.

— Ну, а если события усложнятся? — полюбопытствовал я.

— Тогда адмиралы сделают морскую демонстрацию в Таку и вышлют интернациональный десант, который сделает веселую военную прогулку в Пекин. Мы устроим им торжественную встречу с музыкой и шампанским. Офицеров пригласим в число членов нашего клуба и будем с ними все лето играть в теннис. Осенью десант вернется на суда и инцидент окончится также, как он оканчивался раньше.

— Ну, а ваше мнение о нынешних китайских беспорядках? — спросил я знатного китайца-коммерсанта в длинном одеянии из тончайшего шелка бирюзового цвета.

— Какие китайские беспорядки? — переспросил он.

— Те, что теперь происходят в Печилийской провинции.

— Это другая провинция, которая нас не касается, — ответил коротко китаец. [6]

Этот волшебный бал закончился красивым котильоном, программа которого делает честь его устроителям и дирижерам, выказавшим изобретательность и удивительную неутомимость во время танцев.

В продолжение котильона от имени хозяина праздника дамам были поднесены на память, кроме разных котильонных значков, лент с надписями, вееров с вышитыми русскими военными флагами, изящные золотые сувениры, в виде морских атрибутов, кортиков, палашей, якорей и т. д.

Последняя фигура котильона была самая эффектная — битва конфетти, в которой и дамы и кавалеры принимали самое горячее участие и усердно обсыпали друг друга импровизированным снегом, и могли спасаться только с помощью изящных зонтиков, любезно поднесенных дамам. Еще ни разу на Квантуне не выпадало так много снега, как на этом балу. А большой снег, по китайской примете, хорошее предзнаменованию. Увы! ему не суждено было сбыться.

При звуках прощального вальса, среди снега и цветов, общее оживление достигло высшего напряжения, пары стали кружиться если не с быстротой тайфуна, то со скоростью маньчжурских поездов, причем, конечно, не обошлось без столкновений, кончавшихся, впрочем, как всегда, благополучно.

К сожалению, “где есть начало — там непременно есть и конец” — как говорит китайская поговорка.

В 4 часа утра, когда уже светало, гости стали расходиться и разъезжаться, прощаясь с гостеприимным хозяином, и поэтический бал на берегах Тихого Океана кончился.

Ничто но предвещало грозы, которая разразилась через три недели. Неужели эти статные моряки и стрелки, сверкавшие на балу молодостью и здоровьем, не предчувствовали, что через три недели им придется день и ночь биться около Тяньцзинского вокзала и изнемогать от жары, голода, жажды и бессилия.

Неужели сердце не подсказало одной из этих изящных граций в нежно-розовом газе, которая беззаботно порхала в вальсе и сияла своими чарующими улыбающимися глазами, что только через три недели она оденет черное платье горя и слез и будет убиваться по своем безвременно убитом юном герое. [7]

18 Мая

Из Пекина получено известие, что боксеры разрушают полотно железной дороги на Ханькоу, жгут станции и осадили французских и бельгийских инженеров.

Посланники потребовали десант для охраны миссий. 16 мая наши суда “Сисой Великий”, “Дмитрий Донской”, “Кореец”, “Гремящий”, “Гайдамак” и “Всадник” ушли из Порт-Артура в Таку под флагом контр-адмирала Веселаго. С судов отправлен десант из 72 матросов, под командою офицеров Радена и Дена, которые прибыли в Пекин 18 мая.

В Тяньцзин посланы 25 казаков с сотником Семеновым. “Гайдамак”, “Всадник” и миноноски будут поддерживать почтовое сообщение между Порт-Артуром и Таку.

В Артуре ходят разные слухи. Военные предсказывают, что они скоро будут брать Пекин, и говорять, что если им прикажут, то они завоюют Манчжурию и весь Китай.

21 Мая

Сегодня в Пушкинской русско-китайской школе торжественно окончили учебный год. Эта школа, в которой я учил русскому языку около сотни китайцев, от мала до велика, была одним из лучших памятников деятельности ее основателя — [8] бывшего начальника Квантунского полуострова генерала Суботича. Адмиралом Алексеевым она была преобразована и расширена.

На молебен в школу приехал адмирал Алексеев, только что получивший снова несколько тревожных телеграмм из Тяньцзина. По окончании молебна, прощаясь с китайскими учениками, он обратился ко мне:

— Не хотите ли поехать в Тяньцзин и Пекин и узнать, что там такое происходит?

— Слушаюсь. Когда прикажете выехать?

— Вы поедете сегодня вечером на военном судне, как корреспондент “Нового Края”.

— Слушаюсь, я готов.

Когда адмирал сел в экипаж, китайцы выбежали на улицу и старательно кричали ура вслед русскому цзянцзюню.

Я собрал своих учеников и сказал им несколько прощальных слов по-китайски:

— Прощайте, ученики. Будьте здоровы, отдыхайте и через два месяца возвращайтесь снова в школу! Вы, может быть, слышали, что теперь вокруг Пекина ихэтуань-боксеры производят большие беспорядки. Помните, что если что-нибудь с вами случится, то самую надежную защиту и покой вы найдете только в Порт-Артуре у русских. Прощайте, дети! Осенью мы с вами увидимся опять.

— До свидания! до свидания! — закричали дети по-русски.

Увы! этих милых доверчивых детей мне более не суждено было видеть.

Я простился с редактором портартурской газеты “Новый Край” подполковником Артемьевым, у которого состоял помощником, и стал готовиться к отъезду.

Вечером я навестил моих друзей-китайцев, которые дали мне рекомендательные письма в Тяньцзин и Пекин.

Дипломатический чиновник, состоящий при адмирале Алексееве, И. Я. Коростовец любезно дал мне рекомендательные письма в русскую миссию в Пекине.

Отход “Гайдамака” в Таку был назначен на другой день в 6 часов утра. [9]

Таку

22 Мая

Хронометры, артиллеристы и моряки, как известно, отличаются одинаковой точностью и аккуратностью. Поэтому, когда я с легким походным багажом был в 6 часов утра доставлен проворным перевозчиком — джинрикшей на набережную бассейна военных судов, минный крейсер “Гайдамак” уже снялся с якоря и выходил из гавани.

Я прыгнул в шампунку — ялик, и китаец-шампунщик, быстро и ловко ворочая одним веслом, укрепленным веревкой на корме шампунки, повез на встречу выходящему крейсеру.

Матросы спустили трап и уже на ходу судна приняли меня на борт. Я представился командиру капитану 2 ранга Соболеву и познакомился с офицерами.

Жаркое сверкающее утро. Синия воды [10] еще не проснулись и чуть бороздились набегающими струйками сонного ветра. Но гавань ужо очнулась. На пароходах под разными флагами уже стучали и визжали лебедки. Кричали матросы. Китайцы-мореходы на расписных крутобоких джонках-шаландах, с поднятыми кверху кормами и носами, с красными трепещущими флажками на мачтах, дружно поднимали рыжий промасленый парус и с каждым подъемом хором вскрикивали. О западной стороны бассейна, где находится пристань морского пароходства и вокзал строящейся Манчжурской железной дороги, доносился лязг стукающихся вагонов и свистки первых вестников цивилизации в Манчжурии — паровозов.

Прямо против узкого прохода в море над городом подымалась Яшмовая гора, красивая и стройная, как грудь женщины. По странному недоразумению французы, а затем русские, вопреки изящному китайскому названию Бай-Юй-Шань “Белояшмовая гора”, стали ее называть Перепелочной, хотя на ней давно нет никаких перепелок, как нет впрочем и яшмы.

Два белых остроконечных камня на горе, поставленные один выше другого, указывают судам створ, по которому они должны входить в гавань в узком проходе, между Тигровым хвостом и Золотой горой.

Этим проходом мы выходим в море. Направо и налево торчат острые красные слоистые скалы, выпертые со дна моря вулканическими потрясениями. Направо и налево батареи. У молчаливых, но грозно глазеющих орудий, под деревянными зонтиками, стоят часовые с обнаженными шашками и посматривают на проходящее судно.

Трехплечая или треххолмная Желто-золотая гора, китайская “Хуан-Цзинь-Шань”, высоко уходя к небу, расставила над городом свои надежные каменные объятия. В течение многих веков разные народы хозяйничали на этой горе: китайцы, чжурчжени, монголы, манчжуры и японцы. Теперь ею командуют русские и ее утесы и скрытые в них батареи являются верной защитой для разбросанного внизу юного русского города.

Будем надеяться, что, когда пробьет роковой час, Золотая гора в Порт-Артуре узнает участь не менее славную, но более счастливую, чем Малахов курган в Севастополе.

Мы вышли из прохода на рейд, где стояли два корабля: стройный двухтрубный “Адмирал Корнилов” и величественная великолепная “Россия”, красивая эмблема славы и силы своего [11] государства. Ее четыре громадных трубы напомнили мне о тех четырех странах света, по которым необъятная и неудержимая Россия шире и могущественнее раздвинулась за одну тысячу лет своей истории, чем другие государства за несколько тысячелетий своей жизни.

Мы быстро идем в море, на юго-запад, в Таку. Берег долго виден. Тянется пустынный, зазубренный, с желтыми скалами, едва окрашенными чахлой травкой, Тигровый хвост, пригвожденный на конце белым маяком, — и последний уголок России на азиатском материке скрылся в голубой дали.

Кругом ясное небо. Теплый воздух. Чем ближе мы подходим к берегам Чжилийской провинции, тем более мутнеют бирюзовые волны Чжилийского залива, смешиваясь с илом, который веками выбрасывают реки великой китайской равнины — Желтая, Белая и Ляо: по-китайски Хуанхэ, Байхэ и Ляохэ.

В 11 часов утра в кают-компании подали завтрак. Старший офицер лейтенант, князь Кр***, остроумный и интересный собеседник, философски настроенный, жаловался:

— Знаете ли вы, корреспондент, что такое служба на минном крейсере, на котором вы теперь идете? Знаете ли вы, что наша служба на этом почтово-пассажирском пароходе самая трудная, беспокойная, ответственная и самая неблагодарная, чем на всех других судах эскадры? Мы не имеем ни дня, ни ночи спокойной, потому что каждую минуту нас могут послать из Артура в Таку и из Таку в Артур с почтой и пакетами [12] чрезвычайной важности. Если нужно кого-нибудь или что-нибудь перевезти, посылают нас. Если боксеры уничтожат телеграф в Тонку, что весьма вероятно, то наши крейсера будут главною связью между эскадрой, десантом и Артуром. От своевременной передачи нами экстренной депеши может зависеть участь целого отряда. Когда мы в ходу, мы не можем иметь никакого спокойствия: вы видите, как нас качает.

Точно в подтверждение слов лейтенанта, “Гайдамак” стал усиленно раскачиваться на Печилийских волнах. Суп начал плескаться в тарелках.

— Когда-же мы стоим на этом суденышке в Таку, — продолжал старший офицер, — так это истинное мучение. Вода в Такуском рейде ничем не защищена от ветров и вечно болтается. Нельзя принять ни одного положения, допускаемого вашим телом, чтобы это было для вас удобно. Нельзя ни сидеть, ни лежать, ни спать, ни стоять. Вас подбрасывает во все стороны. Нельзя-же в самом деле все время ходить балансируя по палубе, как акробат по канату. А между тем, как ни стараться, на нашей трудной, черной, неэффектной и неблагодарной службе нельзя заработать Георгия. Это не крепости брать, хотя каждый из нас сумеет это сделать нисколько не хуже, чем всякий другой офицер. И так мы будем болтаться и терзаться целое лето, пока не окончится вся эта китайская комедия.

— Но как-бы эта комедия не превратилась в трагедию? — заметил я.

— Тем лучше. И тем больше шансов для нас встретиться с каким-нибудь неприятельским судном и пустить его на воздух, если, конечно, мы не взлетим раньше сами.

“Гайдамак” быстро шел на запад, делая по 15 миль в час.

К вечеру ветер усилился. Бурые волны со свистом и завыванием бросались на судно, то нагоняли, то опережали его, [13] то кидали из стороны в сторону и снопом брызг обливали его бока.

Я лег в каюте, но от качки стал неистово вертеться и болтаться на койке, будто из меня сбивали сливки. Я взобрался снова на палубу и, делая без всякого желания веселые прыжки и поклоны, каждую минуту убеждался в справедливости слов лейтенанта.

— Неужели в этом заливе всегда так качает? — спросил я одного из офицеров.

— Нет, сегодня еще сравнительно тихая погода, — ответил он.

— Благодарю покорно!

В 6 часов вечера на алом горизонте заката стали вырисовываться суда международной эскадры и в 7 часов, среди иностранцев, ясно показались очертания родных судов-” Сисоя Великого” и “Дмитрия Донского”.

“Гайдамак” повернул к адмиральскому кораблю “Сисой Великий”.

Морская демонстрация! какая редкая и странная, но красивая картина.

На протяжении 10 миль собралось 22 судна девяти держав. Ближайшие суда отчетливо чернели своими реями, флагами, орудиями, рубками, матросами. Далекие суда ускользали из вида. Наступила ночь, заблистали иллюминаторы и зажженные фонари точно звездочки повисли в воздухе. Доносился неясный шум команд, музыки. Паровые катера и барказы точно чайки носились между морскими исполинами, которые, едва покачиваясь, лежали черными огромными китами на мутной беспокойной воде.

Вот английские гиганты: броненосец “Centurion” под флагом вице-адмирала Сеймура, крейсера “Orlando” и “Endymion”.

Там друзья-французы. Крейсер “Descartes”, мощных очертаний, с странными низкими и широкими трубами, точно с двумя головами, и крейсер [14] “D'Entrecasteaux”, офицеры которого вероятно вспоминали бурный альянс и жаркие объятия своих русских товарищей в Порт-Артуре, во время их визита в наш порт, за три недели. На крейсере “D'Entrecasteaux” флаг контр-адмирала Куржоль.

Германский крейсер “Kaiserin-Augusta”. Австрийский — “Zenta”. Итальянские “Elba” и “Calabria”. Японский “Kassagi” и американские “Manocacy” и “Newark”. В стороне стоял китайский крейсер “Хай-Тен”, под флагом контр-адмирала. Как-то странно было видеть китайца среди союзников, ополчившихся на китайцев.

По решению адмиралов, на китайском крейсере были сняты некоторые части машины и замки у орудий.

На трех судах были видны флаги, красивые по простоте и идее: синий андреевский крест на белом поле. Это были — “Сисой Великий”, “Дмитрий Донской” и “Всадник”, который жестоко бился на зыби. На горизонте стоял “Гремящий”, а в реке Пэйхо “Кореец”.

В реке из иностранцев стоял — англичанин “Algerine”, немец “Iltis” и японец “Atago”. Кроме броненосцев и крейсеров на рейде находились — два английских истребителя миноносцев, одна английская военная яхта и французская лодка “Surprise”.

Ни берегов, ни фортов Таку не было видно. Это грандиозное собрание судов международной эскадры качалось в открытом море. Это был веселый вооруженный лагерь, с 10,000 штыков, плававший на воде и имевший своею целью смело угрожать 400 миллионам китайцев.

К сожалению, к китайцам никак нельзя было подобраться поближе. Вследствие мелководия залива, большие суда должны держаться верстах в 20 от устья Пэйхо, именуемого Таку и защищенного фортами. Кроме того, чтобы войти в реку, необходимо перебраться через бар — песчаную илистую отмель, которая доступна для низко сидящих судов только в прилив.

Других мест для высадки десанта, кроме устья рек Пэйхо и соседней Бэйтанхэ, охраняемой первоклассной крепостью Бэйтан, — в этом районе не имеется.

Совершенно стемнело, когда мы подошли к адмиральскому кораблю “Сисой Великий”. Опустили шлюпку, в которую забрался и я. Матросы дружно выгребали и через несколько скачков по волнам мы были уже у трапа “Сисоя Великого”, но пристать [15] к нему не было никакой возможности. Шлюпка ежеминутно взлетала кверху и падала. Миг... и один из нас уже был в воде, но так как каждый моряк чувствует себя в воде также удобно, как и в воздухе, то он даже не поморщился и подхваченный матросами взобрался на трап.

Наступил мой черед... Железные руки матросов крепко ухватили меня за ноги, руки, плечи и голову и вместе с моими [16] чемоданами я полетел на трап, где меня подхватили уже другие дюжие руки. Испытание кончилось. Мы на броненосном корабле, в покое, комфорте и в гостях у радушного адмирала Веселаго.

— Когда я пришел сюда на “Сисое”, в сопровождении “Донского”, “Гремящего”, “Корейца”, “Всадника” и “Гайдамака”, — рассказывал адмирал — на этом рейде я застал только два иностранных корабля. Потом стали подходить другие. Большое внимание нам оказал адмирал Сеймур. Когда он пришел на своем броненосце “Центурион”, то, проходя мимо русских судов, он приказал играть наш народный гимн. Своего внимания к русской эскадре он не ограничил этим. Хотя он старше меня в чине — он вице-адмирал — но он первый сделал мне визит, на который я сейчас-же ответил. На другой-же день после прихода на этот рейд, согласно полученным мною инструкциям, я отправил в Таку десант на баржах, буксируемых пароходом и сопровождаемых “Корейцем”. Наш десант состоял из 75 человек матросов с “Сисоя” и “Наварина”, 30 казаков и 40 лошадей, при одном орудии. Кроме того с нашими буксирами я отправил французский десант в 100 человек и итальянский в 36, с итальянской пушкой. После отправки десантов французы и итальянцы приезжали благодарить меня за оказанное им содействие. Раньше в Пекин был отправлен международный десант из 75 англичан, 75 американцев, 60 германцев, 50 австрийцев и 30 японцев, причем у американцев, австрийцев и англичан было по своему орудию. Под общим начальством нашего военного агента полковника Вогака, этот десант двинулся по реке Пэйхо на баржах до Тяньцзина, а оттуда по железной дороге до Пекина, куда прибыл благополучно. Вогак вернулся в Тяньцзин, где оставлены наши казаки. Из Пекина и Тяньцзина я имею очень нехорошие известия. Вокруг столицы полное возмущение. Иностранцы и железная дорога в опасности. Около Тяньцзина наши казаки уже дрались с боксерами, выручая французских инженеров. По слухам, есть раненые и убитые. Французы и бельгийцы, бежавшие из Баодинфу по реке в джонках, с женщинами и детьми, имели стычку с боксерами, которые перебили 16 европейцев. Только 5 спаслись и добрались до Тяньцзина. В этом городе неожиданно сгорел английский банк. Предполагают, [17] что это дело рук китайской прислуги, которая действует заодно с боксерами. Странный случай был также с тем десантом из русских, французов и итальянцев, которых я отправил в Таку. Когда десант на баржах стал входить в реку, с китайских фортов раздались выстрелы. Какие это были выстрелы и против кого направлены — неизвестно. Оптимисты говорят, что это были салюты. Но я полагаю, что если бы китайцы стреляли более метко, они могли-бы без труда пустить все баржи с десантами ко дну и потом извиняться, что их салютационные выстрелы в честь иностранцев были так несчастливы.

— Зато посмотрите, — продолжал адмирал — какое эффектное зрелище представляет теперь наш рейд, — адмирал встал и вышел на балкон своего помещения.

— Какая иллюминация! Какое оживление! Неправда ли настоящий парижский бульвар ночью!

Вид был действительно чудный! На потемневшей равнине моря целые созвездия электрических огней. Огни на мачтах, на реях. Огненные многоточия иллюминаторов рисовали силуэты грандиозных судов, между которыми перебегали огоньки катеров и шлюпок. На горизонте вспыхивали длинные яркие лучи и кидали на облака быстрые лунные пятна.

— Это наш телеграф, — сказал адмирал, — гелиография. Мы передаем сигналы на облаках с помощью электрических лучей “Гремящему”, который стоит у бара, а “Гремящий” передает таким-же путем “Корейцу”, стоящему в реке. Таким образом мы можем моментально и просто переговариваться друг с другом, на протяжении более 25 верст. А иногда “Кореец” даже прямо принимает сигналы, которые мы ему подаем на небе, хотя для нас он стоит под горизонтом.

— Но ведь другие союзники также обмениваются сигналами. Каким образом среди этого огромного собрания судов не происходит путаницы?

— Каждая нация имеет свою собственную азбуку сигналов, неизвестную ни для какой другой нации. В этом и состоит искусство, чтобы среди множества сигналов уловить адресованную вам депешу.

В 12 часов ночи, когда я беседовал в кают-компании со знакомыми офицерами, вошел красивый молодой лейтенант с живыми синими глазами и рыжими усами, только что [18] сменившийся с вахты. Это был Евгений Николаевич Бураков, мой старый знакомый по Ревелю. Мы дружески встретились и разговорились. Офицеры разошлись по каютам. Мы остались вдвоем в кают-компании. Наше общество разделяла только бутылка хорошего Редерера.

— Помните, корреспондент, как мы с вами встречались в Ревельском Екатеринентальском Салоне на балах и спектаклях, и вместе увлекались одной изящной смуглой адмиральской дочкой, с знойными глазами цыганки и холодным сердцем Снегурочки? — спросил Бураков.

— Я только помню, что не смотря на постоянный холод сердца этой Снегурочки, я всегда безнадежно таял перед нею. Ваше же присутствие меня только морозило, потому что вы всегда оставляли меня за флагом.

— В таком случае мы с вами остались вдвоем за флагом, так как рекорд на ее сердце уже побит капитаном второго ранга.

— Что не мешало ему быть у дам всегда в первом ранге.

— Я очень рад, — перебил Бураков, — что вы едете в самое жерло боксерского вулкана. Это очень полезно для молодого человека. Я буду очень доволен, если вспыхнет война, и непременно постараюсь попасть в авангард наших действий. Думаете, легко нам здесь болтаться на рейде, выстаивать эти ужасные вахты, и ждать у моря, действительно у моря — погоды, чувствуя, что там на берегу ныне совершается что-то великое, чрезвычайное, может быть первый раскат китайского грома и пробуждение от векового сна страшного дракона. Мы все рвемся в бой, вперед, а между тем принуждены стоять неподвижно на якоре, есть консервы, пить вино, жить слухами и томиться от тоски, скуки и бездеятельности. Мы и берега не видим и в море не идем, а качаемся на этой пустыне между небом и водой.

“Мы, военные, нуждаемся в войне, как природа в грозе: без нее мы обесцвечиваемся, вянем, тоскуем и становимся чиновниками. Совершенно справедливо сказано, что война рождает героев. Только труд, борьба и риск создают сильные характеры. Хотя в наших канцеляриях много работают, но они не создают героев, так как слишком занимаются борьбою узких интересов и мелких самолюбий и честолюбий. Герои могут возродиться только либо на залитом потом и кровью поле, на бушующих волнах или на неприятельской стене, где идет бой за жизнь или смерть. Теперь наша молодежь так зарылась в [19] своих канцеляриях и бумажных делах, что на мир смотрит только с точки зрения своих портфелей и в разговорах можно всегда услышать слово карьера, но слова Россия или отечество — очень редко. Кажется, у нас верхом карьеры считают получение большого оклада или выгодной командировки, не заботясь о том, полезна или бесполезна эта командировка для государства, и не думая о том, что гражданин может оказать такие услуги государству, за которые оно не будет в состоянии отплатить никаким вознаграждением, такова, например, смерть Сусанина. Есть подвиги дороже жизни. Какой подвиг — принести себя в жертву народу или его части, если ей грозит опасность, и своей единичной смертью дать жить многим.

“У меня есть предчувствие, что если теперь грянет война, я брошусь в огонь и паду одним из первых. Но я не боюсь смерти. Жизнь дала мне так много светлых, счастливых дней, что я не могу требовать лучшего, а ждать худшего я тоже не хочу. Отчего же в самом деле не решиться на действительно великое дело — рискнуть своею жизнью во имя идеи и гражданского долга. Поэтому, — прибавил он, налив вина и заблистав глазами — выпьем за торжество смелых и благородных идей!

— Я пью за торжество вашей идеи и за вашу славу! вы как истинный артист на сцене чувствуете страх и тревогу перед своим триумфом. [20]

Светало. Мы крепко пожали друг другу руки и больше я Буракова не видел.

Через 12 дней он был убит на “Корейце” при штурме фортов Таку.

23 Мая

Проведя ночь на гостеприимном “Сисое” и отправив первую корреспонденцию в Порт-Артур, в 5 часов утра я должен был ехать дальше. Меня встретил на палубе мичман З. который был очень удивлен, что я отправляюсь в путь без оружия.

— Как? вы едете на войну без револьвера? чем же вы будете защищаться в случае опасности? Какой же вы корреспондент? Стенли и Ливингстон, отправляясь в поход, были всегда вооружены с ног до головы.

— Но я совершенно не собираюсь с кем-нибудь драться. Я еду писать корреспонденции, а не сражаться.

— На вас могут напасть боксеры. Что вы тогда будете делать с вашими перьями?

— Я еще об этом не думал, но во всяком случае никогда не буду стрелять в боксеров, так как весьма уважаю этих патриотов своей родины. Полагаю, что если суждено быть убитым, то мне даже 12-дюймовая пушка не поможет.

— Нет, это никуда не годится. Вы можете скомпрометировать ваше звание корреспондента. Вы должны иметь оружие. Я вам подарю.

Мичман З. ушел в свою каюту и вернулся с револьвером.

— Вот вам на память от меня хороший Смит и Вессон и пачка патрон. Пусть они вас сохранят в опасную минуту.

Я поблагодарил и на всякий случай положил мое оружие на самое дно чемодана.

Так как в то же утро в Пекин был командирован курьером лейтенант Бурхановский, то меня вместе с важными пакетами от адмирала Алексеева сдали ему для доставки по назначению.

Минный крейсер “Всадник”, брат “Гайдамака” по виду и типу, повез нас на “Гремящий”.

Утро блистало. Суда международной эскадры просыпались одно за другим. Раздаются команды, рожки, свистки. На адмиральских [21] кораблях взвиваются пестрые сигнальные флаги и переговаривают с флагами подчиненных судов.

Кругом эскадры стоят купцы — коммерческие пароходы, снабжающие эскадру углем и продовольствием. Между броненосцами снуют буксиры, которые тащат за собой баржи и джонки с углем, мясом, зеленью, живностью, вином, консервами и всем, что заказывает эскадра.

Судя по тому, как много барж с провиантом собралось вокруг “Центуриона” и “Эндимиона”, можно предполагать, что англичане страдают самым большим аппетитом не только политическим, но и гастрономическим.

Полуодетые загорелые китайцы-кули, под командою иностранных капитанов, суетятся на баржах и живо переносят привезенный груз на корабль или длинной вереницей карабкаются по узкому трапу и в грязных корзинках тащат каменный уголь, задыхаясь в клубах угольной пыли и возвращаясь с военного судна черными неграми.

Мы подошли к “Гремящему”. Бурхановский передал командиру капитану 2 ранга Миклашевскому адресованные ему пакеты. “Гремящий” стоял возле плавучего маяка, указывающего вход в реку Пэйхо; около нашей канонерки стояла английская” Вайтинг”. Мы сели на барказ и направились к “Корейцу”.

Беспокойные волны рейда мешали нам быстро двигаться. Бурхановский решил достать один из тех буксиров, которые возвращались от эскадры в Тонку. Однако на наши сигналы платком и крики никто не обращал внимания: все заняты своим делом и никому нет дела до других.

Наконец, один буксир с капитаном-англичанином повернул в нашу сторону. Бурхановский крикнул капитану:

— Do you go to Tongku?

— Yes.

— Will you take me on board and go to the Russian man-of-war in the river?

— All right!

— How much do you want?

— 35 dollars.

— All right!

— Вы идете в Тонку?

— Да. [22]

— Возьмите меня на борт и доставьте на русское военное судно в реке.

— Ладно.

— Сколько денег вы хотите?

— 35 долларов.

— Ладно.

Буксир принял нас и мы пошли быстро. Эскадра пропадала из глаз.

— How is the water at the bar?

— There is no water at all. It is very bad to cross the bar. Two feet. No more.

— Какова вода на баре?

— Ha баре совеем нет воды. Переходить бар будет очень плохо. He более двух футов глубины, — ответил капитан.

Показалось мутное белесоватое дно бара-отмели, которая здесь имеет не более 9 и редко 11 футов глубины при высокой воде и только 1 1/2 фута при низкой. Наш буксир раза три зацепил за песок и мы стали.

Капитан и его китайская команда засуетились. Потащили нас в обратную сторону, дернули направо, налево и наконец мы благополучно перелезли через бар. [23]

Пэйхо

Перед нами устье знаменитой китайской Невы, ведущей к Небесной столице. Это Белая река — Байхэ, переименованная европейцами, не церемонящимися с китайскими названиями, — в Пэйхо.

Это — великая река Чжилийской провинции, впадающая в Чжилийский залив, также по-своему названный европейцами Печилийским, несмотря на то, что китайцы зовут и залив и прибрежную область просто Чжили.

Хотя китайцы дали своей столичной реке, льющейся на протяжении 750 ли (ли — полверсты), имя Белой, но она уже давно несет такие бурые струи охры, что ее было бы справедливее именовать Шоколадной или Кофейной.

Направо и налево тянутся низкие длинные линии фортов. Только черные точки орудий, старательно покрытых чехлами, флагштоки и деревянные грибы для часовых напоминают, что здесь скрываются батареи. Но ни часовых, ни прислуги при орудиях не видно. На фортах мертво.

Ширина реки не более 50 сажен. Расстояние между фортами около 100 сажен.

Входим в реку. Встречаются английские, американские и японские грузовики, угольщики, китайские шаланды, шампунки, военные катера. [24] У правого берега стоят четыре новеньких китайских дистройера — истребителя миноносцев.

— Видите вы этих истребителей китайских казенных денег? — спросил капитан — они шесть месяцев ремонтировались в доке, только что вышли из дока и, вероятно, скоро опять вернутся в док. Это гораздо выгоднее для мандаринов. А что касается фортов, то я никогда не видел, чтобы китайцы снимали чехлы со своих пушек. Они говорят, что боятся производить учение со своими орудиями, чтобы нечаянно не попасть в какую-нибудь проходящую китайскую джонку.

Какие нелюдимые, низкие и опустившиеся берега, поднявшиеся из моря, по словам геологов! Линия горизонта воды и суши сливается.

Издали видны китайские глинобитные желто-серые домики, большие таможенные пакгаузы, склады, мастерские, китайское адмиралтейство и пристань, заваленная ящиками и тюками. Зеленый тростник и тощие ивы несколько ласкают глаз, утомленный лучами солнца, блеском неба, блеском воды и песчаной равнины, которая теряется за горизонтом.

Эта пустыня несколько оживляется видом китайских могил и куч морской соли.

Это преддверье Тяньцзина и вековой миллионной столицы.

Устье Пэйхо носит общее название Дагу по-китайски или Таку по-европейски. Восточный городок, расположенный на левом берегу [25] реки, с пристанью и станцией Китайской Императорской железной дороги, ведущей через Тяньцзин на Пекин, называется Дунгу или Тонку. Западный городок с заводами и мастерскими называется Сигу или Сику.

От Тонку другая линия железной дороги идет вдоль Чжилийского залива на Шанхайгуань до Инкоу.

Пэйхо делает на всем своем протяжении постоянные извилины и его перспектива пропадает среди камыша, гаоляна и китайских построек.

Вырастающие над ивами и хижинами мачты джонок или труба военной лодки указывают направление этой узкой змеистой реки.

Мы проходим мимо германской канонерской лодки “Ильтис” и пристаем к “Корейцу”, который стоит далеко в реке, под начальством капитана II ранга Сильмана. Еще выше стоит японская лодка “Atago”.

В 11 часов утра в кают-компании подали завтрак.

— Какие у вас новости? — спросил я моего соседа.

— Все спокойно и одно и то же, — ответил ревизор “Корейца” лейтенант Деденев. — Сидим на корабле и печемся на солнце. Изнываем от скуки и жары и считаем сколько поездов с китайскими солдатами китайцы отправляют по своей железной дороге в Тяньцзин. С “Корейца” хорошо виден вокзал и заметно всякое движение на дороге. До сих пор я насчитал 15 поездов, битком набитых косатыми солдатами. Откуда китайцы набрали их такое множество? Путешествие их в Тяньцзин весьма подозрительно. И все это восстание боксеров что-то на восстание не похоже. К чему китайцам понадобилось столько войск? Если войска должны драться с боксерами, то это только подольет масла в огонь. Если же они будут не против боксеров, то будут против нас... Пока что наши офицеры ездят в Тяньцзин по железной дороге или на паровых катерах и привозят оттуда неважные вести. Сегодня был проездом командированный к адмиралу Веселаго секретарь французского консульства, который рассказал, что наши казаки уже имели дело с боксерами и один русский офицер ранен. Вчера германцы отправили одно орудие в Тяньцзин. Сегодня американцы двинули туда еще отряд. Вечером французы посылают 100 человек. Пока что мы точно измерили дистанцию до китайских фортов и повернули наши орудия против их батарей, так что [26] если понадобится, то наши гранаты будут ложиться точка в точку. “Кореец” и “Ильтис” стоят в тылу всех китайских фортов, которые, вероятно, тоже уже измерили дистанцию, если китайцы имеют хоть какое-нибудь представление о своих орудиях. В случае военных действий, нашим канонеркам придется драться в первую голову и китайские форты могут причинить нам много неприятностей, но зато и им не поздоровится от наших орудий. Форты будут во всяком случае взяты, какими бы крупповскими пушками они ни были вооружены. В этом не может быть ни малейшего сомнения...

Увы! форты были действительно взяты, но бедному Деденеву, погибшему вместе с Бураковым, не суждено было увидать победу!...

В час дня с рейда пришел буксир, который привел баржу с 35 матросами и 1 офицером — мичманом Глазенапом. Они были командированы с “Дмитрия Донского” для усиления нашего десанта в Тяньцзине, вследствие обостряющегося положения дел и неожиданного столкновения казаков с боксерами. По той же причине французы посылают свой второй десант.

В пять часов вечера я простился с радушием русских моряков и покинул уголок родной земли, представляемый палубой русского военного корабля с русскими мужиками-матросами и дворянами-офицерами. [27]

Бурхановский, Глазенап и я пересели на английский буксирный пароходик “Джем”, который забрал баржу с нашим десантом в 35 человек и пользуясь приливом стал подниматься вверх по Пэйхо.

В зависимости от морского прилива и отлива, два раза в сутки, в течение шести часов вода в Пэйхо прибывает и следующие шесть часов убывает. Пользуясь высокой водой мелкосидящие пароходы доходят до Тяньцзина, отстоящего от Тонку по железной дороге в 40 верстах, a по реке — в 50. Мель, узкая ширина реки и постоянные повороты течения очень затрудняют сообщение по Пэйхо. Капитан буксира обещал доставить нас в Тяньцзин к 12 часам ночи.

Чем выше мы подымаемся по реке, тем живее картины. Берега Пэйхо — это сплошная китайская деревня и пашня. Желтые глинобитные мазанки, с глиняными или соломенными кровлями, окруженные плетнем из гаоляна или камыша, толпились над обрывом берега. Ивовые и тополевые рощицы скрывали кумирню, о которой можно было догадаться по двум высоким мачтам, стоящим перед входом. За мазанками тянулись беспредельные поля зеленого молодого гаоляна — китайского проса, которое кормит, греет, покрывает и для китайского мужика является его первым другом и помощником в домашнем хозяйстве.

В деревнях было заметно странное движение. Народ кучами собирался на берегу, о чем то шумел, расходился и снова собирался в другой деревне.

При прохождении нашего буксира и баржи, наполненной вооруженными матросами, китайцы высыпали на самый берег и внимательно следили за нами.

О чем они думали? что говорили? Но боксеры уже ходили по всем деревням, мутили народ, вербовали товарищей и зажигали пожар миллионного мятежа.

Тихая теплая ночь. Мы идем очень медленно. Полчища джонок, везущих рис в Пекин, загораживают нам путь. Река мелка. Течение капризно. Нужно все время измерять глубину. Смуглый морщинистый китаец, из южных провинций, с косой, обмотанной вокруг головы и спрятанной для удобства под круглую соломенную шляпу, бросает лот и без фонаря, на ощупь, благодаря своей многолетней сноровке, выкрикивает нараспев число футов, на испорченном английском языке:

— Фооти! Найти! Твэти! Твэти ту! Фоо!... [28]

— Фоо! Фай! Сээ!... Твэти!

Луна взобралась высоко на небо, ярко осветила баржу, белые рубашки матросов и заблистала на их штыках. Моряки, развалясь, богатырски спали на дне лодки и не заботились о грядущем дне.

Пэйхо и его берега спали. Это были его последние безмятежные ночи, накануне всех ужасов возмущения и войны.

Резкий, монотонный и сонный голос китайца, считающего глубину, не тревожит молчания тихой теплой ночи и усыпляет меня. Я не могу бороться с дремотой, забираюсь в каютку и засыпаю и еще долго сквозь сон слышу:

— Фоо! Фай! Сээ... Твэти! [29]

Тяньцзин

24 Мая

Утро — 4 часа. Мы стоим. Винт парохода не работает. Я окончательно просыпаюсь, выбегаю на палубу и попадаю в объятья моего старого друга храбрейшего и остроумнейшего штабс-капитана Нечволодова, начавшего военную службу в Ревеле, махнувшего, чтобы попытать счастья, в Уссурийский край, занимавшего Порть-Артур и попавшего в Тяньцзин в распоряжение военного агента Вогака.

— Скажи, пожалуйста, где я нахожусь? — спрашиваю моего друга.

— В Тяньцзине! Полковник Вогак и я ждали десант с “Дмитрия Донского” всю ночь и приехали вас встретить.

— Могу я ехать дальше в Пекин?

— И не думай! железная дорога уже разрушена боксерами.

Я представился полковнику Вогаку, который принял десант и приказал его проводить в приготовленный дом, а офицеров пригласил к себе. [30]

После естественных объятий и восклицаний Нечволодов с самым сияющим видом рассказывает:

— Вообрази, я уже был в настоящем сражении! На этих днях по просьбе бельгийского консула Кетельса, полковник Вогак отправил меня, с поручиком Блонским и 25 казаками, разыскивать без вести пропавших бельгийских и итальянских инженеров. Мы три дня блуждали и наконец наткнулись на кучу боксеров. Мы пошли в атаку на них. Искрошили половину. Вдруг лошадь под Блонским падает, убитая наповал.

Блонский падает наземь. На него налетают боксеры и пронзают его насквозь своими копьями и мечами.

— Насквозь?

— Насквозь. Он получил 14 ран по всему телу. Казаки бросились его выручать, спасли и рассеяли боксеров. Один казак тяжело ранен, a y другого был отрублен нос, но он нашел его в кустах, приставил и нос теперь заживает. Мы вернулись с ранеными в Тяньцзин. Блонский и казаки лежат во французском госпитале. Мы накануне невероятных событий!

По указанию Нечволодова, я отправился в лучшую гостиницу Astor-House. Китаец джинрикша повез в своей тележке мои вещи.

Недалеко от набережной, на углу главной улицы Виктория-род воздвигнуто великолепное трехэтажное здание гостиницы, с балконами, верандами, башней, обсаженное высокими тенистыми деревьями и цветами и обвешанное цыновками и маркизами для защиты от солнца. Три парадных лестницы. Я подымаюсь по одной из них. Сонный бой, слуга-китаец, провожает меня в свободный номер, более дешевый, в третьем этаже — 8 долларов — 8 рублей в сутки, со столом. Номер высокий просторный, устланный ковром, с лепным потолком, мраморным умывальником, газовым освещением и широчайшей тропической [31] постелью, на которой мог-бы свободно расположиться на ночлег патриарх Иаков с 12 сыновьями.

Тропическая постель имеет тонкий матрац на сетке и газовый балдахин-москитер, который наглухо окутывает постель и только один спасает от москитов, комаров и мух. Кто не желает иметь балдахин, тот раздевается до Адама, заворачивается в газ и в таком виде спит, будучи недоступен для назойливых насекомых и менее доступен для тропической жары.

Возле номера отдельная веранда с плетеными лонгшезами. Рядом мраморная ванная. Электрические звонки и все удобства.

8 часов утра. Молодой бой, самого корректного вида, с приятным лицом, тщательно заплетенной косой, в длинном голубом халате, неслышно входит на высоких мягких подошвах и говорит, что в гостинице первый завтрак breakfast в 8 часов утра, второй tiffin в 1 час дня, обед dinner в 8 часов вечера. Бар-буфет для напитков открыт весь день. Бутылка пива 1 доллар — 1 рубль. Бутылка шампанского 5 долларов.

Бой уходит и возвращается с завтраком: яичница с ветчиною, овсянка, порция бифштекса и чашка черного чаю.

Мой первый визит был к нашему военному агенту в Северном Китае полковнику, ныне генералу Константину Ипполитовичу Вогаку, избравшему местом своего постоянного пребывания Тяньцзин. Военный агент Южного Китая полковник К. Н. Дессино живет в Шанхае.

К. И. Вогак, уже 10 лет наблюдающий за военной политикой и военными успехами Китая, игравший крупную роль в китайских событиях 1900 года, родился в 1859 году, воспитывался во 2-м Кадетском корпусе и записан на мраморную доску Николаевского Кавалерийского училища. Военную службу начал в 1878 году корнетом Лейб-Гвардии Уланского ее Величества полка. Блестяще окончив в 1884 г. Николаевскую [32] академию Генерального Штаба, служил в разных округах, на разных должностях. В 1892 Вогак назначается военным агентом в Китай, а затем и в Японию. В 1894 г., когда вспыхнула война между Китаем и Японией, был командирован русским правительством в японскую действующую армию, с которой совершил поход в Корею и Китай и присутствовал при главных сражениях. Когда был заключен мир, вернулся в Россию и в 1896 состоял при чрезвычайном китайском посольстве Ли Хун Чжана на торжествах Священного Коронования. В том же году снова вернулся в Китай и в конце 1897 г. уехал на Квантун и в Японию для подготовительных работ по занятию Порт-Артура. В марте 1898 года присутствовал при высадке в Порт-Артуре и исполнял должность начальника штаба войск Квантунского полуострова, а затем был комиссаром по разграничению Квантуна. Весною 1899 г. вернулся в Тяньцзин к исполнению обязанностей военного агента.

Я беру рикшу. На востоке европейцы сокращенно называют джинрикшей, перевозящих людей в тележках, рикшами. Японцы первые завели у себя этот простой и самый дешевый промысел человеческого извоза и дали ему название. Теперь джинрикши распространяются во всех портовых городах Китая и вытесняют китайские телеги и носилки. Если в городе имеются хорошие ровные шоссе, то тележку с пассажиром тащит один [33] рикша. В Порт-Артуре, где улицы подымаются в гору, один рикша впрягается спереди, другой подталкивает сзади.

— Но-го Во-да-жень! — К русскому великому барину Во! говорю я рикше. Имя Вогака хорошо известно в Тяньцзине и китайцы зовут его сокращенно Во, так как, согласно правилам китайской речи, фамилия должна состоять из одного или двух слогов. От иностранной фамилии китайцы оставляют обыкновенно первый слог.

После маленького скромного Порт-Артура, с его наскоро и кое-как переделанными для русских китайскими серыми домиками, с его узкими и грязными переулками и тусклыми керосиновыми фонарями, приятно было видеть благоустроенный европейский город.

Рикша везет по красивой улице Виктория-род, прямой и широкой, тщательно шоссированной, подобно всем европейским улицам Тяньцзина, обсаженной тополями и освещенной газом.

Европейские концессии или сетльменты, т.е. земельные участки, уступленные китайским правительством иностранцам для их поселений, расположены на правом берегу Пэйхо. К китайскому городу непосредственно примыкает французская концессия. Ниже по течению следуют: английская и германская, прерываемая китайским участком. Концессии пользуются полным внутренним самоуправлением и имеют свои городские муниципалитеты, члены которых выбираются иностранцами из наиболее энергичных коммерсантов. Нужно отдать полную справедливость городским деятелям концессий, что несмотря на принадлежность к различным национальностям, всегда ревниво соперничающим друг с другом на Востоке, в дело устройства концессий они не мешают национальных счетов и своим девизом ставят благоустройство колонии. Поражаешься, как много сумели сделать [34] для своих сетльментов эти дружно и энергично работающие англичане, французы, немцы и американцы, несмотря на свою малочисленность. Каким комфортом они обставили свою жизнь! Красивая набережная, безукоризненные шоссейные улицы, широкие правильно распланированные и обсаженные тополями и акациями, сады, живописный парк Виктории, нарядные дома смешанного англо-саксонского типа, клубы, почта, телеграф, телефон, канализация и газовое освещение. Несколько больших блестящих магазинов, из которых первенствует Hall and Holtz, продают все, что нужно избалованному европейцу. Этот комфорт и нарядность сетльментов скрашивают трудную и невеселую жизнь европейцев на Дальнем Востоке, в знойном климате, вдали от всего, к чему мы привыкли и что сердцу мило.

Рикша остановился перед садом, рядом с Русско-китайским банком. Китаец-привратник отворил ворота. Одноэтажный каменный дом скрывался в тени под бамбуковыми цыновками, которыми он был завешен. В саду развевался большой русский флаг. Крыльцо уставлено цветами. Комнаты убраны во вкусе китайской и японской роскоши. Китайские гобелены, японские вазы и статуи принадлежали знатоку и ценителю восточных редкостей. Бой-китаец с почтительным поклоном, на английском языке просил пожаловать в кабинет, заваленный книгами, бумагами и шифрованными телеграммами, к полковнику Вогаку, который любезно сообщил все подробности о положении дел.

— Восстание боксеров — говорил он, — представляет явление гораздо более серьезное, чем о нем думают. Я внимательно наблюдаю за ним с декабря прошлого года, когда на родине боксеров в Шаньдуне их движение стало принимать угрожающие размеры и пала первая жертва фанатизма — английский миссионер Брукс, неожиданно убитый боксерами во время его поездки по деревням. Девиз боксеров “Охрана династии и уничтожение иностранцев”, написанный на их знаменах, льстит китайскому правительству и отвечает вкусам народных масс, которые стали видеть в боксерах давно жданных избавителей от незванного заморского ига. Юй Сянь, генерал-губернатор Шаньдуна, известный ненавистник европейцев, открыто поддерживал восстание. На его место был назначен в декабре 1899 года генерал Юань Ши Кай, бывший китайский посланник в Корее. Хорошо понимая китайские и европейские дела, он сейчас же понял, какою опасностью грозит это возмущение против иноземцев [35] и желая умыть руки, то строгостью то ловкостью направил все движение в соседнюю Чжилийскую провинцию и воспретил боксерам пребывание в Шаньдуне. В среде китайского правительства некоторые министры и князья приняли боксеров под свое покровительство и поддерживают их деньгами и оружием. Не зная, какой оборот примут события и находясь под давлением со стороны посланников, китайская императрица, чтобы доставить им удовольствие, издает двусмысленные приказы, в которых повелевает военноначальникам прекращать беспорядки и строго наказывать виновных, но в этих же приказах она дала мятежникам очень милое название “неосторожных храбрецов”, что, конечно, еще более разжигает мятежную толпу, прекрасно понимающую маневры китайского правительства.

— Однако, — продолжал Вогак, — не все китайцы разделяют правительственную точку зрения игры и двуличия. Честный и храбрый генерал Не Ши Чэн, начальник кавалерии в Чжили, весьма сочувствующий русским и имеющий при себе военным советником Лейб-Гвардии Гусарского полка полковника Воронова, решил не допустить приближения боксеров к Тяньцзину. Им руководило совершенно правильное соображение, что первое столкновение боксеров с иностранцами может вызвать международный инцидент и окончиться такими печальными последствиями, которые трудно и предвидеть. Кроме того он основывался на прямом смысле императорского приказа. Поэтому он сжег несколько китайских деревень между Тяньцзином и Пекином, за то что их население присоединилось к мятежникам. Однако правительство выразило ему свое крайнее неудовольствие за слишком суровые и строгие меры в отношении “увлекающихся патриотов”, что не помешало правительству уволить генерала Чэнь Хун Бао, командующего военными силами в Баодинфу, за то что он допустил возмущение в своем округе. Таким образом правительство явно играет двойную игру. Оно наказывает как тех, кто поддерживает боксеров открыто, так и тех, кто их преследует слишком энергично, как генерал Не. Между тем оно само не принимает решительно никаких мер к ограждению иностранцев и препятствует им взять это дело в свои руки. Оно ставит им такие серьезные помехи, как, например, закрытие железнодорожного пути. Английский консул в Тяньцзине настойчиво требовал у правления Императорской Китайской железной дороги дать поезд, но пекинское правительство решительно [36] воспретило давать поезда для европейских десантов, на том основании, что несколько станций сожжено и поезда не могут дойти до Пекина.

— А между тем положение иностранцев в Тяньцзине и особенно в Пекине очень опасное. После того как 18 мая я привел по железной дороге в Пекин международный десант из русских, французов, англичан, американцев и итальянцев и возвратился в Тяньцзин, железнодорожный путь был испорчен боксерами и мой поезд был последним, который дошел до Тяньцзина. Дорога не восстановлена и поэтому новые десанты, предназначенные для Пекина, не могут двинуться и задержаны здесь. Телеграфное сообщение с Пекином также уничтожено боксерами. Телеграммы передаются кружным путем, причем китайские телеграфисты не принимают шифрованных депеш. Что в данную минуту происходит в Пекине — невозможно сказать и можно все предполагать, так как число боксеров растет гигантски и восстание охватило всю Чжилийскую провинцию. Боксеры угрожают уже Пекину и Тяньцзину. Охраняемые и даже подстрекаемые правительством боксеры, в количестве нескольких тысяч человек, в порыве ярости и фанатизма могут ворваться на наши концессии, поджечь европейские здания и разнести наши одиночные посты и пикеты, которые так разбросаны по разным сетльментам, что не могут представить никакой обороны перед дикой и необузданной ордой, на помощь которой немедленно явится все китайское население города. А где еще окажется возможность пограбить, там китайские войска первые явятся на подмогу. Я только что узнал, что китайская императрица издала тайный указ по войскам, чтобы они никоим образом не вступали в бой с боксерами, но только осторожно заставляли их сборища расходиться. Это значит, что правительство не желает принимать никаких мер против боксеров и предоставляет им полную свободу действий. Державы должны немедленно предпринять самый решительный и твердый образ действий, для того чтобы восстание не распространилось по всем городам и деревням Чжилийской провинции и чтобы европейцы не были осаждены или сожжены в Тяньцзине и Пекине. Из Баодинфу иностранцы, строившие железную дорогу, уже изгнаны. Несколько мужчин и женщин, в том числе главный инженер Оссан с сестрою, без вести пропали. В реке видели обезображенный труп европейской женщины. Вероятно это сестра Оссана. Китайское население теперь [37] так наэлектризовано слухами о чудесах боксеров и так возбуждено ими против иностранцев, что легко может повториться тяньцзинская резня 1870 года, если немедленно не будут присланы большие военные силы, которые сразу потушат костер разгорающегося восстания. Если боксеры упустили уже время для нападения на Тяньцзин, когда в нем еще не было десанта европейских войск, то как-бы европейцы тоже не потеряли времени и не дождались того дня, когда китайцы, увлеченные боксерами, провозгласят священный поход против заморских чертей. Тогда державы будут вынуждены начать правильные военные действия, а к чему все это может привести — трудно предвидеть, тем более, что возмущения на религиозной и фанатической почве всегда сопровождаются крайним упорством, жестокостью и необыкновенным кровопролитием. He может быть, конечно, никакого сомнения в окончательной победе соединенного европейского оружия, но если придется иметь дело с сотнями тысяч китайских фанатиков и пролетариев, которым нет числа и которым терять нечего, то как бы не пришлось заплатить слишком дорогой ценой за такую победу. Война с ордой диких изуверов опасна, как гидра, у которой на место одной отрубленной головы сейчас-же вырастают две новых. Иностранцы неоднократно спрашивали меня, когда-же наконец будут присланы из Порт-Артура настоящие сухопутные силы для защиты европейцев, так как в нынешних событиях только пехотные войска могут оказать действительную помощь.

— О серьезности и опасности положения, — закончил полковник Вогак, — я уже несколько раз телеграфировал адмиралу Алексееву. К сожалению, в Пекине некоторые посланники совершенно не разделяют моего взгляда и не желая видеть никакой серьезности в совершающихся событиях и удовлетворяясь успокоительными заверениями и любезными обещаниями Цзунлиямыня, готовятся не к бегству из Пекина, пока еще не поздно, а к переезду на дачу. В Тяньцзине во всех моих действиях меня поддерживает французский консул граф Дюшэйляр, мой большой друг, с которым мы работаем в полном согласии и единении. Он совершенно разделяет мою точку зрения. [38]

Русские и иностранцы в Тяньцзине

Мой следующий визит был к русскому консулу Н. А. Шуйскому, который жил на французской концессии, рядом с Японским банком, в большом каменном двухэтажном доме старинного барского вида, среди красивого тенистого сада.

Конечно, я не сразу разыскал русское консульство. Повидимому, материя для русских флагов стоит очень дорого на Дальнем Востоке, так как иные наши консула на Востоке не любят вывешивать свои флаги, вероятно, в видах экономии, сберегая казенное имущество и не желая, чтобы флаги напрасно трепались от ветра и дождя. Только консула других наций любят щеголять новенькими флагами над своими консульствами.

К сожалению, консул был болен. Я был принят его супругой Верой Дмитриевной, обладательницей прекрасного голоса, которая несколько лет тому назад мечтала о карьере на оперной сцене, но потом променяла лавры, розы и шипы музыкальной [39] славы на тихую семейную жизнь на Востоке. Однако, нагрянувшие события доставили ей столько треволнений и тягостей, которые вообще редко выпадают в жизни. В нарядно убранной гостиной я встретил г-жу Поппе, супругу секретаря нашего консульства, и г-жу Воронову, супругу полковника Воронова.

Когда в гостиную вошла престарелая ама-няня китаянка, со сморщенным добрым лицом, на маленьких остроконечных ножках, все дамы заговорили с нею по-китайски. Как они чудесно говорили на языке Конфуция и Ли Хун Чжана! Моему восторгу китаиста, который несколько лет изучал этот заколдованный язык на Восточном факультете Петербургского университета и ничего не изучил, — не было пределов. В разговоре дам китайский язык звучал также свободно, легко и красиво, как и французский. Благодаря легкости языка и постоянному общению с китайской прислугой, особенно нянями, наши дамы в Китае при желании и некотором труде, быстро усваивают этот язык. Госпожа Воронова, дочь известного русского деятеля на Дальнем Востоке и китаиста Старцева, с детства говорящая по-китайски, владеет китайским языком в совершенстве. Если бы она пожелала произнести в Петербурге речь на китайском языке, она затмила бы весь Восточный факультет безукоризненной чистотой и красотой произношения, знанием духа языка и богатством выражений. Полковник Воронов неоднократно пользовался ее услугами в качестве переводчицы при сношениях с генералом Не Ши Ченом, который говорил, что редко встречал иностранцев, которые бы так блестяще владели китайским языком, как эта русская лингвистка. Было бы очень жаль, если бы русская наука нисколько не воспользовалась ее знаниями в этой сфере, в которой теперь еще так мало знатоков и работников.

Я продолжал изумляться и восхищаться, когда ама принесла крошку-дочку консула, которая, на вопрос матери, не хочет ди она спать, ответила на чистейшем мандаринском наречии:

— Бу яо! — не хочу! — и увидав во мне чужеземца, она потянулась под покровительство няни.

В Китае я нередко встречал детей европейцев, которые воспитывались китайскими амами-нянями и в детстве говорили только по-китайски. Подрастая, дети очень неохотно переходили на язык родителей и всегда предпочитали китайский язык, идеальный по своей разговорной легкости, простоте и краткости. [40]

Дамы были в отчаянии. Беспорядки вокруг Тяньцзина, или как русские их называли les troubles или попросту “трубли” были предметом самого взволнованного разговора.

Ама только-что принесла ужасные новости. Тяньцзин кишит боксерами, которые устраивают шумные сборища и расклеивают по улицам объявления, призывающие всех китайцев восстать против поганых иностранцев. Во всех деревнях куют мечи, копья и алебарды.

На некоторых европейских домах появились пометки, сделанные кровью. Это знак, что помеченный дом обречен на сожжение, а его обитатели на гибель. Много китайских семей, принявших христианство, поголовно вырезаны; китайская прислуга в ужасе бросает своих господ-европейцев, так как боксеры грозят казнью всякому китайцу, кто будет служить иностранцу и иметь с ним какие бы то ни было дела. В одной деревне появилась святая девочка, которая одарена сверхъестественными силами и делает чудеса.

Боксеры перевозят ее из деревни в деревню и поклоняются ей как кумиру. Она предсказала изгнание всех “янгуйцзы” — заморских чертей и торжество “ихэтуань” — боксеров, которые уже назначили ночь и час для общего нападения на иностранные концессии в Тяньцзине.

Камня на камне не будет оставлено на месте концессий, которые должны быть разрушены, земля вспахана и на костях европейцев будет посеян гаолян. Первою должна быть уничтожена французская концессия, на которой живут ненавистные боксерам католические миссионеры и находятся — католический монастырь, французский госпиталь, школы и французское и русское консульства.

В тот же день я навестил поручика 11 Восточно-Сибирского стрелкового полка Блонского, который лежал весь перевязанный во французском госпитале. Он рассказал, как его лошадь поскользнулась; он упал и на него, лежавшего, набросились со всех сторон боксеры. Он отбивался от них шашкой и выстрелами револьвера до тех пор, пока не подскочили на выручку казаки, сотник Семенов и Нечволодов. Благодаря чистому воздуху и сухому климату Тяньцзина его 14 ран быстро заживают. Раненые с ним два казака также поправляются. Даже удивительный отрубленный нос у вахмистра взвода прирос и заживает. [41]

25 Мая

Русская колония в Тяньцзине насчитывает в настоящее время всего шесть семейств. Семейные: консул Шуйский, полковник Воронов, коммерсант Батуев, секретарь консульства Поппе, начальник почтовой конторы Левицкий, коммерсант Платунов. Семейство полковника Вогака не живет в Тяньцзине. Холостая молодежь: штабс-капитан Нечволодов, поручик Блонский, доверенный отделения Русско-Китайского банка Садовников, преподаватель Русско-Китайской школы Любомудров и служащие у г. Батуева и Старцева, находившегося в имении на своем острове Путятина. Кроме того в распоряжении полковника Воронова находились два бравых гусара, красные мундиры и победоносный вид которых производили ошеломляющее впечатление на китайцев и даже на европейцев Тяньцзина.

Временно находился инженер Карпов, занятый отправлением рабочих-китайцев на постройку Манчжурской железной дороги. Им уже отправлено 80 тысяч человек.

Всего в русской колонии живет 7 женщин и около 25 мужчин.

18 мая в Тяньцзине поселены 25 казаков с сотником Семеновым. Ночью они охраняют русское консульство, русскую почтовую контору и дома Батуева.

Известный в Китае коммерсант Батуев, представитель чайной фирмы “Молчанов и Печатнов”, занят приемом чаев, приходящих на пароходах в Тяньцзин из Ханькоу, и отправлением их на верблюдах сухим путем, через Кяхту, в Россию. Кроме того в компании с иностранцами он ведет большое дело по продаже тибетских и китайских мехов. Он живет с семьей в своем пышном доме, с роскошной обстановкой, садом, флигелями и пр.

Самая многочисленная колония — английская, потом по численности следуют: германская, бельгийская, французская и др. Итальянец один. Он по профессии парикмахер; держит свой салон на берегу реки Пэйхо и имеет полное право гордиться, что итальянский десант прибыл для его охраны. Всего в Тяньцзине около 200 дам и девиц и 2000 мужчин-европейцев. Китайское население города доходит до миллиона.

Живут иностранцы скучно и однообразно, трудолюбиво работают днем, отдыхают вечером и строго придерживаются правильного образа жизни, установленного англичанами. [42]

Англичане, американцы, немцы, бельгийцы, французы, а за ними и русские — обыкновенно встают в 7 часов утра и, освежившись хорошим душем после хорошего кутежа накануне, выпив стакан крепкого цейлонского чаю и закусив овсянкой, яичницей и бифштексом, уже с 8 часов утра начинают наполнять свои офисы — конторы.

Работают методично, молча, спокойно, усидчиво и делают свои дела — business быстро и аккуратно.

В 12 часов европейцы закрывают офисы и едут на рикшах или велосипедах в Тяньцзинский клуб, где видятся друг с другом, читают телеграммы и газеты, обмениваются новостями. По умному почину англичан, подобные международные клубы учреждены во всех главных портовых городах Китая. Кореи и Японии и являются центральным местом, сближающим и объединяющим разноязычное общество колонии. Туземцы — китайцы, корейцы и японцы, а также half-cast, полукастовые, т.е. люди смешанной расы, в клуб не допускаются. Его благородными членами могут быть только белые. Делами клуба заведует выборная комиссия из представителей разных национальностей. В клубе имеется буфет, билльярд, кегельбан, библиотека и читальня с множеством газет. Прислуга в клубе китайская. Все члены избираются и пользуются правом рекомендации гостей, причем обращается страшное внимание на общественный ранг данного лица. И только военные всех наций считаются постоянными гостями подобных клубов.

В 4 часа обыкновенно бизнессы в офисах заканчиваются и на велосипедах или верхом европейцы едут за город на рекреационный плац играть в теннис, где они встречаются с дамами.

От 4 до 6 ч. в русской колонии пьют чай и в это время можно застать хозяйку дома. Гостеприимством и открытыми приемами отличаются только русские. Иностранцы принимают у себя очень редко, только на званые обеды. Знакомство поддерживается исключительно визитами и игрою в теннис. У семейных иностранцев совершенно не принято бывать запросто. Я объясняю это малочисленностью дам и девиц, оберегаемых тяньцзинскими джентльменами с удивительной ревностью, что, по слухам, не мешает грандиозному распространению в обществе флирта.

Этот преувеличенно-строгий этикет, замкнутость, общественные клетки и невозможность поддерживать простые неофициальные [43] сношения, при малочисленности дамского общества, делают жизнь в Тяньцзине очень скучной, однообразной и натянутой. Единственными общественными развлечениями являются: спорт, скачки, изредка любительские спектакли, концерты и кутежи.

В 8 часов европейцы обедают и вечером уже никакими делами не занимаются. После обеда молодежь и холостежь идет в клуб или гостиницы играть на бильярде, в карты или совещаться с Бахусом и Гамбринусом, причем эти совещания носят хотя и интимный, но обыкновенно весьма бурный характер.

Спорт процветает в Тяньцзине в разных формах, из которых три важнейшие: спорт тенниса, спорт костюмов и спорт виски.

Лаун-теннисом увлекаются все: дети, молодежь, взрослые, старики и старушки. С ракетами в руках они бегают с утра и играют до тех пор, пока не стемнеет. Играют серьезно, степенно, с важностью и достоинством выкрикивая по-английски: play! your game! Умение играть в теннис считается признаком хорошего тона и неиграющий в эту новейшую метательную игру показался бы в глазах здешнего общества оригиналом и человеком неблагонадежным, потому что ежедневно играть в теннис также обязательно, как и ежедневно обедать. Играть в теннис также необходимо, как и соблюдать требования приличий и моды.

Поэтому второй спорт — это спорт костюмов. He столько дамы, которые по большей части одеваются просто, сообразно сезону, сколько джентльмены Дальнего Востока много теряют времени для своего туалета. Они строжайше наблюдают не только сезон, но и время дня и назначение костюма, и создали целую систему одевания.

Тяньцзинские сэры аккуратно переодеваются по несколько раз в день и внимательно следят за всеми подробностями и тонкостями туалета. Летом тропический шлем должен непременно быть одного цвета и стиля с тончайшим тропическим костюмом и легчайшими [44] башмаками. Было бы грубым нарушением вкуса и этикета, если бы, например, галстук не гармонировал по своему тону и фасону с поясом и носками. Никогда ни один тяньцзинский милорд или мистер, дорожащий своим достоинством и репутацией, не явится на recreation-ground, где играют в теннис, в другом костюме, нежели в спортсменском, и никогда он не сделает такой непростительной ошибки, чтобы перепутать костюмы и пожаловать на обед с одними мужчинами во фраке, а на обед с дамами в смокинге — а не наоборот.

— Как вы одеты! — сказал мне однажды с негодованием один тяньцзинский коммерсант. — Вы совершенно не обращаете внимания на погоду: разве можно одевать такой светлый галстук, при таком пасмурном небе?

Третий спорт состоит в неимоверном уничтожении виски. По примеру англичан и американцев, виски пьется с какой-нибудь содовой, преимущественно японской водой: Tansan, Hirano, Apollinaris или Aquarius. Нет часа дня или ночи, когда благородный член международного клуба не потребовал бы “whisky and soda”. Как полезно и приятно освежиться стаканом виски-сода утром, со сна, после мрачно и мятежно проведенной ночи! Во время занятий бизнесами в офисах виски-сода проясняет и бодрит мысль и содействует пониманию самых запутанных коммерческих счетов и операций. В клубе джентльмены обмениваются новостями между стаканами сода-виски. Виски-сода облегчает и освежает тело, изнемогающее от тропической жары. Окончив партию тенниса, спортсмен обязан выпить бокал этого модного нектара, иначе он не спортсмен. Если вы сделаете визит вашим знакомым, вас прежде всего спросят не о погоде, а предложат вам: не хотите ли сода-виски? Когда поздно вечером в хорошей компании выпиты уже все сорта вина и ликеров, опорожнены все бутылки, больше уже нечего пить и мысли плавают в тумане, — самое лучшее выпить виски-сода. Это сейчас же протрезвит голову и рассеет самый непроницаемый туман.

— Что может быть лучше виски-сода? — спросили однажды одного члена тяньцзинского клуба.

— Ничто, кроме виски без соды! — ответил он не задумываясь. И тот, кто не пьет сода-виски, не может быть джентльменом.

Некоторые русские на Востоке усердно следуют этикету и режиму, установленному англичанами, и до того англоманствуют, [45] что истинное джентльменство и свою цивилизаторскую миссию на Востоке видят только в том, чтобы говорить по-английски, читать лондонский “Таймс”, играть в теннис, носить английские шлемы, черные чулки и белые башмаки, выпивать ежедневно бутылку виски и презирать китайцев.

Консул Шуйский чувствовал себя на другой день гораздо лучше и мог принять меня в своем кабинете, окруженный русскими и китайскими книгами и рукописями.

Я был весьма заинтересован беседой с известным синологом, много лет прожившим в Китае и считающимся редким знатоком языка и истории китайцев.

Почтенный консул выглядел очень болезненным и сидел в своем кресле с печальным видом жертвы, обреченной на интервью с неотвязчивым корреспондентом.

— Позвольте мне узнать просвещенное мнение синолога о совершающихся ныне событиях, — спросил я.

— О нынешних событиях очень трудно сказать что-нибудь положительное. Подобные беспорядки бывают в Китае ежегодно. А секта боксеров, хотя и под другими названиями, существует в Китае давно.

— He представляют ли нынешние беспорядки исключительного явления, весьма острого и опасного для иностранцев и для общего спокойствия страны?

— Это покажет будущее.

— Какие могут быть последствия этого восстания боксеров?

— Этого никто не может знать.

— Я желаю проехать в китайские кварталы Тяньцзина и посмотреть на настроение народа. Вы ничего не будете иметь против?

— Я этого никоим образом не могу допустить. Это очень опасно. Толпа разъярена против иностранцев. Вас оскорбят или убьют, что может вызвать целый политический инцидент и неприятную дипломатическую переписку.

— Благодарю вас за предупреждение и постараюсь не вызывать дипломатической переписки. Я хотел бы узнать, какую действительную роль играет пекинское правительство в совершающихся событиях?

— Это знают только китайские министры.

— Правда ли, что вдовствующая императрица покровительствует боксерам?

— Мне это официально не известно. [46]

— Правда ли, что Японии принадлежит двусмысленная роль в отношении Китая и она тайно поддерживает боксеров, с тем чтобы разжечь восстание в огромный пожар, который она потом будет сама же заливать и за пролитую ею воду возьмет хороший кусок Китайской суши?

— Я никак не могу знать, чего желает Япония.

— Примкнут ли китайские войска к боксерам или нет?

— Это тоже покажет будущее. Все, что я вам мог сказать по этому вопросу, я уже сказал.

Поблагодарив за эти интересные и редкие сведения, я отправился к генералу Гу, бывшему китайскому инспектору портартурского порта. После занятия Квантуна русскими, эта единственная китайская официальная должность наблюдательного характера была сохранена нами в Порт-Артуре. Когда Гу должен был покинуть Артур вследствие своей серьезной болезни — паралича тела, эта должность более уже никем не занималась и после военных событий была совсем упразднена. [47]

У китайского генерала Гу

Вместе с преподавателем Русско-Китайского училища в Тяньцзине китайцем Лиу, известным более как Леонид Иванович, мы на рикшах приехали к сановнику третьего класса Гу, жившему около английской концессии в китайском доме.

Мы вошли в комнату с маленькими стеклянными окнами, обвешанную китайскими картинами и изречениями. Пол-комнаты было занято постелью под балдахином, разрисованным цветами. Поддерживаемый прислугою вошел Гу. Он был очень болен, слаб и усиленно курил трубку. Мы уселись вокруг круглого столика на круглых стульях с резными спинками. Мы заговорили по-китайски. Гу сейчас же спросил:

— Как здоровье и как дела А-цзянцзюнь — адмирала Алексеева?

Я сообщил и спросил:

— Как здоровье великого господина Гу?

— Очень плохо, очень плохо. Тело разбито. Живот не хорош. Голова болит. Сил нет. Едва хожу. В Лиушунькоу спокойно? [48]

— В Порт-Артуре совершенно спокойно.

— Пока у вас будет добрый и мудрый цзянцзюнь Алексеев, у вас всегда будет спокойно. Он соблюдает справедливость и одинаково относится и к русским и к китайцам. Это самое главное. В его области будет всегда спокойно. Мы китайцы выше всего ценим справедливость и человеколюбие, и всегда уважаем справедливых и человеколюбивых людей и начальников, к какому бы народу они ни принадлежали. Ваш цзянцзюнь Алексеев мудр как Ли Хун Чжан. Но только у вас много таких хороших чиновников, a у нас очень мало. Оттуда и происходят все наши несчастия.

— Позвольте вас спросить: почему восстание боксеров приняло такие громадные размеры? Неужели его поддерживает китайское правительство?

Потухшие глаза старого курильщика неожиданно загорелись блеском негодования:

— Я думаю, что там в Пекине они все сошли с ума. Они хотят погубить Китай. Дуань-ван-е — князь Туан и его приспешники управляют теперь государственными делами, но они в них ничего не понимают и они доведут нас до войны с иностранцами. Как и сорок лет назад Пекин будет [49] осажден, наши войска разбегутся, дворцы будут разрушены, a бедный народ и купцы заплатят неимоверную контрибуцию, за трусость войск и глупые головы чиновников. Если бы у нас все министры и губернаторы были так умны, как Ли Хун Чжан, Юань Ши Кай или ваши Алексеев и Суботич, который тоже был хороший цзянцзюнь и всегда был справедлив к китайцам, то у нас никогда бы не было ихэтуань — боксеров. Ведь у Юань Ши Кая на Шаньдуне их нет: он их всех разогнал и в его провинции все будет спокойно, потому что он понимает дела. Пейте чай, прошу! цин, цин!

Прислуга уставила стол печениями, сладостями, засахаренными фруктами и ежеминутно наливала гостям светло-зеленый душистый чай в крохотные чашечки. Почтенный Гу продолжал:

— Хотя я сам мандарин, но должен сказать, что китайцы хорошие купцы, но плохие чиновники. А об иностранных делах они не имеют никакого представления. Если бы наши чиновники были умны, то они скорее уничтожили бы всех этих разбойников, но не позволили бы им трогать иностранцев, потому что за одного тронутого иностранца потом платятся сто невинных китайцев, если не больше. Боксеры-ихэтуань — это наше истинное несчастие. Говоря, что они избранники и посланники неба, они толпами врываются в деревни и города, требуют, чтобы их кормили, берут лошадей, одежду и только грабят народ. Они хотят уничтожить китайцев христиан и выжигают целые деревни. Они кровожадны как волки и барсы, но и как дикие звери дальше своих лесов и гор они ничего не знают. Они воображают, что их боксерские заклинания и ладонки сильнее заморских пушек и ружей, которых они не боятся. Эти безумцы убеждены, что они бессмертны и хотят драться с иностранцами. Посмотрим, что они скажут, когда столкнутся с иностранными солдатами, которых они никогда не видали, или с иностранными пушками, выстрела которых они тоже никогда не слыхали. Наш глупый невежественный народ, часто никогда не видевший ни одного иностранца, вместо того чтобы прогнать всех этих разбойников, верит всем их россказням и слепо идет за ними.

— А наши министры, — заговорил Гу с отчаянием, — и князь Дуань воспользовались невежеством народа и этими смутами, чтобы захватить в свои руки власть, и объявили себя друзьями ихэтуань — союза боксеров. Делами теперь управляет [50] уже не богдыхан, а князь Дуань и старая государыня. Они воображают, что купив у германцев новые пушки и ружья, они стали всесильны и могут одержать победу над иностранными войсками. Они верят, что этой победой они привлекут благодарность и любовь народа, который они только еще более разорят этой бессмысленной войной, но никак не облагодетельствуют. Они не хотят признать, что давать нашим трусливым войскам новые пушки также бесполезно, как и надевать на зайца медную кольчугу, потому что увидав льва заяц убежит вместе с кольчугой. Я боюсь, что это новое восстание принесет Китаю страшное несчастие, от которого более всего пострадают самые неповинные в нем: купцы и горожане.

Почтенный старик закашлялся. Мы встали и начали прощаться, выражая лучшие пожелания его здоровью.

— Извините, что мое больное тело не позволяет мне проводить вас до ворот дома, — были последние слова генерала Гу.

Рикши быстро повезли меня и Леонида Ивановича в Русско-китайское училище, которое находилось вне иностранных концессий, по ту сторону городского вала.

Мы проехали старые городские ворота, с зубчатым верхом и тяжелыми дубовыми дверями, обитыми железом. Объявления китайских властей были расклеены по стенам. В воротах стояли китайские полицейские с палками.

Текст воспроизведен по изданию: У стен недвижного Китая. Дневник корреспондента "Нового Края" на театре военных действий в Китае в 1900 году Дмитрия Янчевецкого. СПб-Порт-Артур. 1903

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.