Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ИЗ МАНЧЖУРСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ.

I.

ВАШЕ БЛАГОРОДИЕ, так что командир полка требуют”.

Эта служебная формула, произнесенная моим вестовым, разом вывела меня из сладкого полузабытья. Пришлось распроститься с удобным плетеным креслом, на котором я так любил сидеть после сытного обеда, и, натянув сюртук, шествовать, благо недалеко, на квартиру командира полка.

— Доложи!..

Бравый сигналист на минуту скрылся за дверями, ведшими в командирские аппартаменты, откуда тотчас же послышался знакомый звучный голос:

— Пожалуйте! Я вошел.

У стола, заваленного бумагами и картами, сидел наш полковой командир, плотный, замечательно крепкий мужчина, обративший, при моем входе, ко мне свое открытое, энергичное лицо.

Через стол от него я заметил человека в черной сутане, сильного брюнета, с энергичной физиономией и неприятными, бегающими, но острыми глазами.

— Вот, — обратился ко мне командир, указывая на гостя, — это французский миссионер, М. Корбель. Потолкуйте с ним, чего собственно он от меня хочет...

Француз вежливо привстал, отрекомендовался и скороговоркой, скорее жаргоном, чем языком, заговорил со мной. [579]

— Простите, monsieur, но я вас попрошу говорить медленнее, так как я не настолько знаком с вашим языком, — перебил я его.

Миссионер тотчас же замедлил свой монолог, и из его слов я узнал, что он уже около 12 лет миссионерствует в этой части Манчжурии, что дела его и его товарищей шли блестяще до последних возмущений, когда все они должны были бежать под напором вспыхнувшего фанатизма желтых. Его район лежал в 30 верстах от г. Лао-яна, где стоял наш полк, но христианский поселок и католическая церковь были разрушены боксерами. Теперь он возвращается на свое пепелище, желая продолжать дорогое ему дело, в сопровождении другого патера, который сядет в приходе, верстах в 18-ти отсюда, где тоже был христианский храм и поселок. Речь его дышала таким энтузиазмом, так импонировала его высокой идее, что я невольно заинтересовался уже им лично, и разговор, который я время от времени переводил командиру, перешел, мало-по-малу, на личные воспоминания патера, на оценку текущих событий, при чем им было высказано немало оригинальных и весьма дельных соображений.

По всему было видно, что перед нами находится человек, обрекший себя на служение идее, фанатик дела, отказавшийся от мира и жаждавший только окончить дни свои на своем посту. Признаюсь, что, знакомый хорошо с деятельностью католических миссионеров, я сначала с большим предубеждением отнесся к его словам, но мало-по-малу это предубеждение рассеялось, и я с удовольствием проговорил с ним более часа.

Цель же его посещения заключалась в том, что в виду крайнего неспокойствия населения из-за хунхузов, он просил дать ему конвой, который довел бы обоих патеров до ближайшего прихода, где их должны были встретить китайцы-христиане. Тогда наш конвой будет уже не нужен.

Сознавая свою прямую обязанность посильно помогать европейцам и не имея указания на такой частный случай, командир изъявил свое согласие и тотчас же назначил охотничью команду, с поручиком Б. во главе, в конвой.

При этом ему пришла в голову мысль, которая мне с перваго раза пришлась не по вкусу.

— А вы, поручик, поедете с ними в качестве переводчика, — отнесся он ко мне.

Я невольно поморщился.

М. Корбель был крайне тронут такой изысканной любезностью и призывал благословение Божие на главу командира и всей русской великой нации. [580]

Мы расстались, и патера повели к поручику Б. условиться в часе выступления и прочих деталях экспедиции, а я вернулся домой тоже приготовиться и выспаться.

II.

Разбудил меня на другое утро тот же поручик Б., вставший раньше петухов.

На дворе серел рассвет, и деревья были покрыты инеем, этим почти единственным в южной Манчжурии видом снега. Глухой топот коней охотничьей команды, бывшей уже в сборе, прерывался изредка сердитым окликом или энергичной руганью.

Мой Афанасий уже ждал меня с умывальником в руках.

— Эх, Павлик, — сладко потянулся я, — и принесла нелегкая этого патера! Тут возись со съемками, да еще попов католиче ских провожай!..

Б. хмуро и недовольно глотал чай, поминутно обжигаясь, и философски глядел на мою заспанную физиономию.

— Захватите двустволку, — присоветовал он, отталкивая нос ком сапога своего верного пса Арзика.

Я отвечал ему целым фонтаном брызг и, громко фыркая от удовольствия умывания ледяной водой, тут же распорядился приготовить свои охотничьи доспехи.

Б. был замечательная личность. Идеально добрый и честный человек, он был эксцентричен до чудачества. Рассказы о всех его невероятных выходках, впрочем, совершенно безобидных и никого не затрогивавших, были неисчислимы и принимали иногда характер легенд. Хладнокровный, мужественный, он был чудным охотником на всякую птицу и зверя до тигра включительно. Его добродушное, открытое лицо сразу располагало всякого в его пользу, и никто не ошибался в нем. Выступил он в поход, состоя начальником охотничьей команды, и в этом звании вынес на своих плечах всю кампанию, постоянно впереди всех, участвуя решительно во всех делах и экспедициях отряда. За ним числилось немало подвигов личной храбрости и подвигов весьма значительных. В бою это было само хладнокровие. Он был всеобщим любимцем, и имя его было прекрасно известно не только у нас в отряде, но положительно по всей Манчжурии.

— Ну, однако, пора двигаться! — пробурчал Б., когда я проглотил стакан чая и раскуривал отсыревшую папиросу. — А то попы, пожалуй, уже ждут нас давно, — добавил он, нахлобучивая папаху и выходя на двор.

— Смирно! — донеслось до меня. [581]

Я наскоро оделся потеплее, справился, положили ли в кобуры седла мокрой и сухой снеди, и вышел на двор в тот момент, когда последние ряды команды уже выезжали за ворота.

Было холодно.

Солнце только-что встало и косыми розовыми лучами освещало пелену дыма, валившего из труб китайских фанз.

Китайская жизнь начинается очень рано. С восходом солнца город уже весь на ногах: он просыпается как-то весь сразу, так что улицы сразу же делаются людными. Это отличительная черта, разнящая нашу городскую жизнь от китайской. Но зато с последним лучем вечернего солнца эта жизнь так же сразу замирает, и, по заходе солнца, вы можете встретить на улице только редкого прохожаго, с бумажным фонарем в руках.

Команда шагом прошла по улицам до наружных городских ворот, где нас должны были ждать миссионеры.

Скрип китайских арб, оглушительное хлопанье бичей погонщиков, их характерные крики — все это наполняло улицы, придавая им своеобразный вид, столь непохожий на наши европейские города.

У ворот нас действительно ждали наши патеры. Восседая на обыкновенной китайской арбе, запряженной 8-ю мулами в унос, они с достоинством приветствовали нас. М. Корбель тут же представил нам своего товарища, круглого, как шар, упитанного, совершенно рыжего иезуита, при взгляде на которого мне припомнились многочисленные портреты святых отцов католического ордена, заседающих в подвалах своего монастыря за кружкой доброго старого вина.

Оба патера походили друг на друга, как небо на землю. Насколько М. Корбель был преисполнен чувства собственного достоинства и сдержанной серьезности, настолько М. Жессель был словоохотлив и откровенен. Началось с того, что он сказал целый панегирик нашей любезности, коснулся общего благотворного влияния русских на благосостояние края, восторженно отозвался о русской армии вообще и уже начал было развивать идею политического господства России на китайском Востоке, но в эту минуту был прерван М. Корбелем напоминанием, что пора бы и ехать.

М. Жессель подмигнул мне глазом на своего коллегу и, взгромоздившись на свой тощий чемодан посреди арбы, пригласил округленным жестом меня ехать рядом.

Мы тронулись. Выслали вперед дозоры, затем проехал взвод охотников, проплелась арба наших патеров, за нею проследовала другая, нагруженная десятком каких-то китайцев, и шествие замыкалось остальными людьми команды.

Мы с Б. ехали с миссионерской арбой, при чем словоохотливый толстяк немедленно вступил в разговор. [582]

Тема была выбрана удачно. Почтенный патер сообщил, что следовавшие за нами китайцы — все христиане, возвращающиеся домой, в свою разоренную деревушку, где он, с их помощью, надеется восстановить разрушенный храм, проповедуя христианство под просвещенным протекторатом великой русской нации.

Я поинтересовался узнать, охотно ли вообще китайцы принимают христианство, т.-е., вернее, католичество.

— Как вам сказать, — ответил иезуит. — Видите ли, наш орден обещает им и нравственную, и материальную поддержку в случае принятия догматов нашей религии, а это для китайца, особенно манчжура, живущего под вечным страхом внутренних неурядиц и безначалия в стране, имеет громадный жизненный интерес. У меня в приходе числится более 3.000 китайцев христиан, и все они весьма довольны своей судьбой.

— Но, скажите, — спросил я: — как они вообще относятся к своим христианским обязанностям, как догматическим, так и обрядным?

Патер нерешительно потер себе переносицу и, подумав минуту, произнес:

— Видите ли, с обрядовой стороны католическая религия бо лее всего подходит под общий облик духовного мировоззрения китайца. Как склад его жизни, так и степень его культурно сти требуют прежде всего на его духовные запросы ответа на мистической подкладке. А из всех христианских религий като личество более всего, в своих обрядностях, удовлетворяет этим требованиям. Что же касается усвоения китайцами догма тических истин, то, согласитесь, можно ли от них требовать точного и ясного отчета в том, что даже Европа не может уяс нить себе в совершенстве? Конечно, приходится итти на компро мисс, но ведь не забудьте, что “ad majorem Dei gloriam”!...

Патер глубоко вздохнул и замолк.

М. Корбель, все время молча слушавший наш разговор, неожиданно повернулся ко мне и проговорил:

— Вся беда, monsieur, в том, что средств у нас нет или почти нет! Наша паства — народ бедный, в большинстве случаев почти нищий, а богатые не идут, — сознался он.

— Но откуда же вы берете средства воздвигать такие храмы и школы, как, например, в Инкоу, Мукдене и т. п.?

— Кое-что нам дает орден, кое-что частная благотворительность, а в общем все это воздвигается экономическим путем: я сам инженерствую, а вот они (он указал на ехавших сзади китайцев) — работники, конечно, даровые! Конечно, “ad majorem Dei gloriam”!...

М. Корбель улыбнулся и, нагнувшись к соседу, что-то долго говорил ему, указывая по временам пальцем на деревеньку, лежавшую верстах в двух в стороне от нашего пути. [583]

Я перекинулся парой слов с Б., молча ехавшим на своем лохматом манчжуре, и уже собирался было продолжить интересовавший меня разговор с миссионерами, как вдруг из-за угла изгороди вышел на дорогу оборванный китаец, стал среди нея на колени, отвесил земной поклон патерам и, приподнявшись затем, пошел рядом с арбой, быстро лопоча что-то на своем характерном языке. М. Корбель все время кивал в такт ему головой, говорил что-то в свою очередь тоже по-китайски, и, когда новоприбывший кончил свой доклад, обратился ко мне:

— Вы видите, monsieur, ту деревушку? — и он указал паль цем на видневшиеся фанзы.

Я утвердительно кивнул головой.

— Она сплошь вся населена хунхузами, это их гнездо, очаг! — мрачно сообщил он. — Вот если бы уничтожит ее, на много миль кругом было бы спокойно!

Я тотчас же перевел его сообщение Б.

Имея в своем распоряжения почти роту стрелков, Б., конечно, мог бы произвести вооруженную разведку деревушки, чего, очевидно, очень хотелось патеру, но, не имея на то никаких полномочий, а скорее обратные инструкции командира, Б. сердито пробурчал:

— Доложить доложу, а сейчас сам не могу, может, поп и врет!

Первую часть его ответа я перевел обратно патеру, чем тот остался видимо недоволен и с сожалением произнес:

— Жаль, что капитан не пользуется случаем!...

И он примолк. Разговор как-то не клеился дальше, да и усталость после 15 верст почти непрерывного движения давала себя чувствовать, и мы молча доехали до высокого холма, с вершины которого в версте от нас увидели развалины высокой башни готического храма.

Патеры слезли с арбы и, осенив себя крестом, жарко о чем-то заспорили на своем жаргоне.

Вскоре по дороге показались три всадника, которые, въехав на холм, слезли с лошадей и подошли под благословение патеров. Очевидно, они привезли утешительные вести, ибо миссионеры на их доклад все время одобрительно кивали голова, и М. Корбель, обратившись к нам, произнес:

— Monsieur, мои прихожане очень рады видеть здесь русских солдат и просят вас воспользоваться их гостеприимством.

Я перевел Б.

— Ну, это еще бабушка надвое сказала, довольны они или нет, а вот отдохнуть и перекусить, действительно, не мешает, — сказал Б., с предубеждением поглядывая на весьма неприятную физиономию старика-китайца, одного из только-что прибывших. [584]

Мы тронулись дальше.

Оказывается, что это и была та деревушка, до которой мы должны были экскортировать наших иезуитов.

При въезде в нее нас встретила толпа китайцев, человек в 200, довольно нестройно пропевшая какую-то католическую молитву. Патер Корбель широким жестом благословил толпу, и мы, сделав два или три поворота, очутились у ворот ограды грандиозного католического храма, прекрасной готической архитектуры, но от которого в настоящее время уцелели только голые каменные стены.

Патеры сокрушенно поглядывали на поруганную святыню, и М. Корбель, указывая на руину, сказал мне:

— Вот, monsieur, плоды фанатизма! Настоятель этой церкви и коллегии при ней убит, храм разрушен, коллегия — тоже, даже статую святого Иеронима, что вы видите там на колокольне, в нише, всю изрешетили фальконетными пулями! Сколько нового труда предстоит! Слава Богу, что вся здешняя паства, разбежавшаяся было во время волнений, снова собралась на старое пепелище! Пойдемте, я вам покажу здешния помещения.

И мы отправились обозревать руины.

Действительно, видно было, что здесь все было поставлено на твердую и широкою ногу. Всюду массивные каменные здания очень порядочной архитектуры, обширные помещения, но все это сожжено, разграблено, избито снарядами и пулями, — одним словом, заметно было, что здесь действовала рука озлобленного фанатика, желавшего стереть с лица земли ненавистное ему гнездо европейцев.

Общее явление, замеченное нами по всей Манчжурии, что боксеры особенно озлобленно и тщательно разрушали именно христианские поселки своих единоплеменников и католические центры, — сказывалось перед нами воочию. Более полного разрушения я не видел нигде! Это невольно подтверждало общее убеждение, что одной из самых веских причин боксерского восстания были деяния католической пропаганды в Китае, но все-таки для меня это было только весьма шатким убеждением, к которому приходилось прислушиваться, и проверить которое мне не удалось ни разу. Неоднократно приходилось слышать рассказы лиц, заслуживающих доверия, проживших долгие годы в Китае, о тех приемах, к которым прибегали католические миссионеры “ad majorem Dei gloriam”, о их изумительной способности пользоваться всеми способами для достижения своей цели, но все встречавшиеся мне миссионеры производили на меня самое благоприятное впечатление. Они казались людьми, в высшей степени интересными, высокообразованными, гуманными, и то уважение и влияние, каким они пользовались у своей паствы и даже у прочего [585] китайского населения, казалось мне основанным на их личных качествах. Но случай, описываемый здесь, дал мне возможность рельефно и резко убедиться в основательности убеждения бывалых людей и, с одной стороны, постигнуть причину этого влияния миссионеров на толпу, а с другой — до известной степени оправдать китайцев в их ненависти к европейцам.

Незадолго до описываемого эпизода мне случилось быть на обеде у одного богатого и влиятельного лао-янского купца Ли-фу-чу, человека образованного, не чуждавшегося европейцев, который в разговоре высказал несколько положений, дающих весьма рациональное объяснение ходу событий в Китае накануне последнего восстания.

— Разница между Китаем, — говорил Ли-фу-чу, — и Евро пой неизмерима! И политический, и экономический, и обществен ный, и духовный склад жизни у нас ничего общего с вашим не имеет. Возьмите жизнь политическую. Скажу вам откровенно, насколько она развита у вас, в Европе, настолько она отсут ствует у нас, в Китае! Китаец совсем не патриот, т.-е. я говорю о массе. Политическая жизнь в чистом смысле сосре доточивается у трона, среди немногочисленного круга. И если вы слышите о борьбе у нас за династию — это ложь! Ея у нас нет и не может быть по той простой причине, что китаец-простой смертный твердо убежден, что при всякой династии у него все равно будут плохие правители, а китаец-чиновник также твердо убежден, что при всякой династии он также, в зависимости от собственного уменья, будет наживаться на доходном месте.

— Если мы возьмем жизнь экономическую, то и тут увидим громадную разницу. Вы не можете существовать без внешнего

обмена — нам он совершенно не нужен. Китай привык производить то количество, которое необходимо ему самому, и в вывозе не нуждается, равно как и во ввозе. Ведь у нас-то, собственно говоря, и своих-то денежных знаков нет! Их нам навязали вы! Да и зачем они были нужны нам до вас? Мой сосед для меня дубит кожу, я из нея шью обувь и для себя, и для него. Этот взаимный оборот лежит в основе нашей экономической жизни. Вы ее перевернули, и, заметьте, очень неумело!

— С точки зрения жизни общественной Китай тоже страна обособленная, к которой ваши мерки не подойдут. У нас нет той розни в классах, какая есть у вас, вернее, у нас эта разница не так резка. Вы взгляните: покрой одежды у меня и у моего слуги — совершенно одинаков, разница только в качестве материала. Мой дом такой же архитектуры, как и фанза в по следней деревушке; я езжу в той же конструкции экипаже, как и последний крестьянин. И так все... Что же касается до [586] духовной стороны нашей жизни, то ни в одной стране вы не встретите такой массы сект и толкований, даже крупных религиозных учений, как в Китае. А вы нам, вдобавок, предлагаете еще христианство. Я немного знаком с догматами вашего вероучения и, признаюсь, нахожу его весьма гуманным и целесообразным. Но все горе в том, что способы, коими вы проводите ваше учение в нашу жизнь, — и есть злое место, портящее все отношения китайцев к европейцам! Поверьте, я очень близко знаком с этим вопросом и объясню вам его, по возможности, коротко и удобопонятно. Главными проводниками христианства у нас являются католические монахи. Они обладают громадными денежными средствами, благодаря которым они прежде всего подкупают лиц нашей администрации. Это их фундамент. Затем они вербуют под свои хоругви всякую голь, которой есть нечего и которой у нас нет числа! Соблазняясь на материальные выгоды, голь эта принимает христианство, в большинстве случаев, лицемерно, а монахи, стоя за спиной подкупленных властей, производят постоянное давление на массу. Этим объясняется их влияние на жителей, которые боятся пропасть ни за грош, ибо патеру стоит сказать словцо, конечно, золотое, и... — вы знаете, у нас головы очень дешевы! А чиновникам что? Лишнее золото в кармане не мешает, а ответственности — никакой! Вот и теперь, со времени водворения русских войск в Манчжурии, миссионеры прячутся за вашими спинами, пользуются вашей готовностью к их защите, и хоть вам золота за это не дают, но результат получается тот же! И монахи, пользуясь объясненным мною влиянием, являются мутителями мирной жизни китайцев — нехристиан, прикрывая крестом всякий сброд и сея смуту и вражду среди остальных. Сколько народу они разорили тем, что обращали на них благосклонное внимание нашей администрации, всегда готовой притянуть к ответу богатого человека, от которого можно поживиться. А так как миссионеры рассеяны по всему Китаю, то не удивляйтесь, что неудовольствие против них существует также по всей стране. Собственно говоря, против европейца китаец ничего не имеет, но он знает, что вслед за нейтральным европейцем явится непременно миссионер, — и тогда пиши пропало! Вы знаете, кого собственно из европейцев не любят китайцы особенно? Французов! И оттого, что большинство миссионеров — французские иезуиты, которых, как я слышал, из Франции выгнали, так они сюда явились! И что же, вы думаете, что христианство пустило глубокие корни у нас, как это может казаться с первого раза? Жестокое заблуждение! За редкими исключениями, вся паства миссионеров, как я уже говорил, христиане лишь лицемерно, до поры-до времени! Заверяю вас честным словом, что большинство из них [587] были первыми и самыми горячими участниками боксёрского движения и резали своих же духовных отцов! А вот теперь, когда они проиграли игру, они снова вернулись под крылышко патеров! И я почти безошибочно могу предсказать, что если русские будут отдавать себя в распоряжение католических монахов, как это делается сейчас, то мало-по-малу потеряют свое хорошее имя в глазах китайского народа. Вы, русские, пользуетесь у нас наибольшими симпатиями из всех европейцев, во-первых, потому, что не навязываете нам христианства, т.-е. другими словами, мы не видим ваших монахов, а, во-вторых, потому, что русская нация обладает великой способностью уживаться в добрых отношениях с нами. Я объясняю это чисто складом характера русского человека. Мне приходилось наблюдать и за вашими солдатами, и за офицерами, и за чиновниками, и, скажу откровенно, общий итог моих наблюдений весьма отрадный. Я знаю прекрасно англичан — они невыносимы по своей заносчивости; знаю французов — они у нас олицетворяются в католическом монахе; знаю немцев — они еще ничего себе; японцы — ну, это наши расовые враги; наконец, вы, русские, кажется, наши ближайшие соседи; кажется, нашим интересам чаще всего приходилось бы сталкиваться, — однако, честное слово, вы нам почти нисколько не намозолили глаз! И пока мы не столкнемся на почве религиозных вопросов, до тех пор и отношения наши не изменятся. Я скажу вам больше: никогда еще Манчжурия не переживала такого благодатного времени, как сейчас; несмотря на то, что боксерское восстание сильно поколебало благосостояние страны, — она уже совершенно оправилась и достигла даже большего, нежели имела до войны, тогда как в Печили вы этого не наблюдаете. Правда, вы слишком благодушны, и мы подчас пользуемся этим, но ведь сами знаете... И еще раз повторяю: от души желаю своей стране всегда существовать с таким же успехом, какой ей достается сейчас! Вы всегда будете нашими дорогими гостями, но... держитесь подальше от католической пропаганды и не касайтесь религиозных вопросов! И поверьте, в случае какой либо внешней неурядицы Манчжурия всегда будет на вашей стороне, всегда будет искать у вас помощи!

Так закончил свои мысли Ли-фу-чу. Мы еще неоднократно беседовали с ним на манчжурские темы, и всегда его мысли отличались твердостью убеждений, глубиною и проницательностью.

И вот теперь, стоя на руинах католического храма, я вспомнил этот разговор от слова и до слова.

Тем временем М. Корбель, показав нам все интересное и пофилосовствовав на тему о христианской кротости и всепрощении, вывел нас через ворота на улицу.

Страшный треск ружейной пальбы где-то рядом заставил меня невольно вздрогнуть. [588]

И я, и Б. остановились, совершенно не подготовленные к тому приему, какой нам устроили духовные чада святых отцов. Оказалось, что они для выражения полного удовольствия нас видеть прибегли к обычному китайскому способу выражения восторга: здоровый детина, махая в воздухе огромной связкой подожженных хлопушек, производит эту оглушительную канонаду, к вящшему удовольствию собравшейся и оравшей толпы.

Кое-как протискавшись, через нее, при чем я из предосторожности не выпускал из рук револьвера, мы вошли в ворота напротив, где нас встретили с поклонами хозяева фанзы, и М. Корбель перевел нам их просьбу откушать их хлеба-соли. Мы охотно согласились. Поручик Б. хотел было сначала распорядиться, чтобы люди его команды сварили себе обед в походной кухне, захваченной нами с собой, но патер с любезной улыбкой сообщил ему, что и стрелков уже угощают признательные китайцы-христиане. Позванный унтер-офицер подтвердил это, выразив свое полное одобрение китайскому хлебосольству.

Нас ввели в просторную комнату, где был уже накрыт стол, и стояло четыре кресла для нас и для патеров. Патер Корбель прочел краткую молитву, и мы уселись.

Хозяева молча стояли у двери, распоряжаясь слугами. Обед был обильный, приготовленный хотя и китайским поваром, но по возможности приноравливаясь к европейскому вкусу.

Обыкновенно китайский обед начинается с сладких блюд, за ними следует зелень, затем мясные блюда, затем рыбные и, наконец, супы, т.-е. все диаметрально противоположно европейскому меню. И вообще в Китае до комизма все диаметрально противоположно принятому в России: так, например, у нас все стригут волосы, а духовенство носит их длинными — в Китае наоборот: все носят косы, а духовенство стриженое; у нас при устройстве дорог стараются повысить уровень дорожного полотна над общим горизонтом, — в Китае наоборот: дороги устраиваются как раз в углублениях; укрепления по самой своей идее устраиваются у нас на командующих высотах. — в Китае они располагаются на дне лощин и в котловинах.

И так все!

Но здесь, как я сказал, нам подали полуевропейский обед. Разговор сначала не клеился, но когда патер Жессель вытащил откуда-то бутылку довольно сносного бордо, а затем даже и родной ему шипучки, дело пошло на лад, и языки развязались. Почтенный толстяк оказался действительно забавным собеседником, и обед кончился под общий смех, вызванный некоторыми анекдотами святого отца. [589]

Сотворив послеобеденную молитву, М. Корбель куда-то исчез и, возвратившись, сообщил мне следующее:

— Monsieur, здесь у нас в деревне сейчас находятся два богатых китайца, как раз из той деревушки, про которую я вам говорил дорогой. Я их прекрасно знаю. Это люди в выс шей степени опасные. Во время последнего восстания они были одними из главарей боксеров, действовали здесь, в Лао-янской округе, и железная дорога в этом районе, равно как и наша церковь, разрушены под их руководством. Это подтверждают и мои прихожане. Мост через реку Тай-цзы-хэ сожжен тоже ими, и инженер Верховский томился одно время тоже в их ру ках. Они и теперь, пользуясь своим влиянием, мутят окрест ности, и если вы их прикажете арестовать и возьмете с собою, то это будет прекрасный случай обеспечить спокойствие под Лао-яном.

Я передал все это Б. Тот, подумав немного, снова отказался исполнить просьбу патера. М. Корбель поморщился, но не сказал ни слова и вышел на двор, где его ждала толпа его учеников.

Мы с Б., немного отдохнув, собрались в обратный путь и, поблагодарив гостеприимных хозяев за угощение, вышли тоже на двор. Глазам нашим представилась следующая картина: человек 50 пожилых китайцев стояли на коленях и, поклонившись нам до земли, что-то забормотали.

Мы в недоумении переглянулись.

В этот момент подошел М. Корбель и, сильно волнуясь, сообщил нам, что китайцы умоляют “капитана” забрать с собою указанных выше двух боксерских главарей и тем избавить их от неприятного соседства.

Б. наконец рассердился.

— Что же делать? — обратился он ко мне.

— Посмотреть бы на этих “brigands”, — посоветовал я.

По нашей просьбе, из толпы отделилось несколько китайцев, которые через несколько минут привели двух связанных вместе немолодых манчжуров, весьма почтенной и даже располагающей наружности, и поставили их на колени перед нами.

Б. обратился к своему переводчику бойке и велел ему приказать тем встать.

Тем временем М. Корбель повторил все сказанное им раньше, при чем у него как-то странно вздрагивала нижняя губа, и сам он заметно нервничал.

Это заметил и Б.

— Ой, что-то врет поп!

Посоветовавшись, мы таки порешили захватить с собой этих двух молодцов. [590]

— Сдам их при рапорте командиру! — заключил Б.

Двое стрелков живо связали манчжуров косами вместе, а мы, распростившись с монахами, сели на коней, и Б. подал знак к выступлению.

— Будьте осторожны, monsieur, — сказал мне на прощанье М. Корбель: — возможная вещь, что на пути у вас попытаются отбить ваших пленников! И главное, — добавил он, — употре бите все ваше влияние, чтобы они не могли возвратиться в наши края, так как они, конечно, начнут мстить округе.

Я поклонился, и мы тронулись.

При выезде из деревни к нашим пленникам кинулись две китаянки в довольно богатых костюмах, с воплем протягивая к нам руки. Картина была довольно тяжелая. Б. насупился и, обратившись к переводчику, сказал ему:

— Объясни этим бабам, что, если хотят, пусть идут за нами!

Бойка перевел, и надо было видеть радость этих женщин! Вслед за нами потянулась китайская колымага, в которой засели наши дамы, и человек пять пеших китайцев, вероятно, сородичей или знакомых.

Тем же путем и вполне благополучно, несмотря на зловещее предсказание патера, добрались мы обратно до Лао-яна, при чем у каждой деревушки кортеж наш увеличивался все новыми и новыми членами. Два — три слова со стороны присоединившихся ранее, и новые лица с места же трогались вслед за процессией.

В город мы вернулись поздно вечером, в сопровождении толпы китайцев человек в пятьдесят.

Добравшись до квартиры командира полка, мы с Б. явились ему и, рассказав подробно, в чем дело, представили арестованных. Командир живо заинтересовался пленниками и, видя в них, по нашему рассказу, опасных хунхузов, отдал приказ отвести их в нашу временную полицию.

Голодные и усталые разошлись мы с Б. по домам, предвкушая сладкий отдых и сытный ужин.

Б. ворчал, недовольный тем, чго по дороге не встретилось никакой дичи, но я, как мог, утешил его напоминанием, что мы все-таки захватили двух матерых волков, а это чего нибудь да стоит...

Каково же было мое изумление на следующий день, когда, потребованный к, командиру, я застал у него несколько почетнейших граждан города Лао-яна!

Поздоровавшись со мной, командир сообщил мне, что они явились к нему с просьбой сообщить, в чем виновны арестованные им китайцы.

Говорил за всех тот же Ли-фу-чу. [591]

Я ему рассказал возможно подробнее весь эпизод, который тот выслушал очень внимательно и ответил следующее:

— Вот, капитан, подтверждение всего того, о чем я вам не так давно рассказывал! Здесь ясно вы видите манеру действовать католических монахов. Я вас сейчас познакомлю с истинной подкладкой всей этой истории. Эти два китайца, которых черный миссионер называет главарями боксеров, действительно были во главе восстания в здешней округе. Но ведь я сам был таким же! Они очень богатые люди и, заверяю вас, к русским относятся с полным доверием и симпатией, с тех пор, как мы все убедились в своей же пользе жить с вами в мире и согласии. Они весьма уважаемы, хорошего рода и пользуются, действительно, громадным влиянием. Со времени окончания военных действий они обратились к своим обыкновенным торговым делам и, кроме благотворного влияния на общину в пользу русских, другого ничего не имеют. Это вам подтвердят все. Вы нам верите и не ошибетесь. Я готов своего старшего сына отдать в заложники, только бы им не было сделано ничего худого! А почему патеру нужно удалить их отсюда, — я отлично знаю: вся их вина в том, что они советуют населению не позволить возобновить католический поселок и сами ходатайствуют об этом у китайских властей. Для чего — вспомните наш разговор! Монах спрятался за вашей спиной и, пользуясь вашей помощью и своим привилегированным положением европейца, сыграл себе в руку, то-есть тот же прием, на который я вам указывал. Но мы верим русским, знаем, что это дело не решится без расследования, и просим вас только отнестись беспристрастно к этому инциденту.

Ли-фу-чу умолк, взволнованно потирая руки. Слова его действительно походили на истину. Командир задумчиво походил по комнате и, остановившись передо мной, сказал:

— Напишите-ка вы подробный рапорт обо всем, бывшем во время вашей экспедиции, да и его слова (он указал на Ли-фу-чу) присоедините. А я и рапорт, и арестованных сегодня же отправлю к гражданскому комиссару. Так и было сделано.

Расследование дела, благодаря энергии командира, произвели весьма тщательно, и Ли-фу-чу оказался совершенно прав. Для более точного выяснения обстоятельств дела посылали два раза нашего капитана X. производить официальное дознание в ту деревушку, где мы были, и истина стала очевидной.

С тех пор и М. Корбель как-то стушевался и не прибегал более к помощи русского оружия. [592]

Таким образом, я воочию мог убедиться в той роли, какую приписывал католическим миссионерам Ли-фу-чу, и, с тех пор не пропуская ни одного случая наблюдать за их деятельностью, могу сказать следующее.

Если мы хотим сохранить хорошие отношения с населением Китая вообще, а Манчжурии в частности, нам не надо сталкиваться с ним на почве религиозной. Китаец слишком научен горьким опытом, преподнесенным ему католическими монахами, чтобы довериться монахам православным. Черная ряса кажется ему источником всякого зла и коварства, а русского купца, русского человека вообще, в Манчжурии примут любезно, не в пример прочим европейцам.

Нет спора, что лица, состоящия при постройке железной дороги, своим незнанием условий китайской жизни и некоторыми приемами немало напортили в наших отношениях о желтыми соседями, но все-таки это нельзя и сравнивать с влиянием католических миссионеров.

“Цель оправдывает средства” — девиз весьма удобный, но далеко не безопасный, и “ad majorem Dei gloriam” католическими патерами в Китае, да, вероятно, и везде, употребляются именно такие для международных отношений не безвредные средства.

С. П-ый.

Текст воспроизведен по изданию: Из манчжурских воспоминаний // Исторический вестник, № 2. 1903

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.