П. К. КОЗЛОВ

МОНГОЛИЯ И КАМ

ТРЕХЛЕТНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО МОНГОЛИИ И ТИБЕТУ (1899-1901 гг.)

КAM И ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ВОСТОЧНЫЙ ТИБЕТ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ

Общий взгляд на Тибет. – Административное деление его восточной части. – Подчиненные Синину тибетцы; их подразделение. – Хан Нанчин-чжалбо. – Периодические посещения Кама сининскими властями. – Этнографические заметки о тибетцах. – Наружный тип, одежда, вооружение, жилища, пища. – Занятия кочевого и оседлого населения. – Монастыри. – Пути сообщения. – Денежные знаки. – Нравственные качества тибетцев. – Состояние боевой готовности. – Грабежи. – Войны с соседями. – Некоторые из обычаев и обрядов: угощение, свадьба, рождение, похороны.

Тибет, высокий и заветный край, привлекающий внимание европейцев-путешественников малоизвестностью своей оригинальной природы и едва ли не более всего замкнутостью своих главных центров и монастырей, явился – в восточной своей части – предметом посильного исследования нашей экспедиции, проникшей с севера, через его суровую, холодную, высокоподнятую над уровнем моря окраину до глубоких, теплых долин и каменистых теснин верхнего Меконга.

Тибетское нагорье, где находятся колыбели Инда, Брамапутры, Меконга, Голубой, Желтой, раскинулось на громадное пространство. Доступное приблизительно в средней своей части, в направлении от извилины Брамапутры на Куку-нор, влиянию юго-западного муссона Индийского океана, оно в этом районе летом богато атмосферными осадками. Далее на запад, нагорье ещё более возвышается и выравнивается, сухость климата прогрессивно увеличивается, и травянистый покров высокого плато сменяется щебне-галечной пустыней, справедливо названной М. В. Певцовым "мертвой землей". По мере же удаления от упомянутой климатической диагонали на восток, по мере того как реки, стремящиеся в эту сторону, вырастают в могучие водные артерии, нагорье Тибета все больше и больше размывается, переходя последовательно в горно-альпийскую страну. Долины рек, мрачные ущелья и теснины чередуются здесь с водораздельными гребнями гор. Дороги или тропы то спускаются вниз, то ведут вновь на страшные [168] относительные и абсолютные высоты. Мягкость и суровость климата, пышные и жалкие растительные зоны, жилища людей и безжизненные вершины величественных хребтов часто сменяются перед глазами путешественника. У ног его развертываются или чудные панорамы гор, или кругозор до крайности стесняется скалистыми боками ущелья, куда путник спускается из заоблачной выси; внизу он слышит неумолкаемый шум, по большей части голубых пенящихся вод, тогда как наверху тишина нарушается лишь завыванием ветра и бури...

В исследованной нами части Тибетское нагорье переходит в типичную альпийскую страну тотчас за водоразделом бассейнов рек Желтой и Голубой.

К северу от этого водораздела далеко убегает высокое, холодное плато, по которому новорождённая Хуан-хэ плавно катит свои воды, местами заполняя, его впадины огромными озёрными бассейнами. Спокойный мягковолнистый рельеф, прикрытый характерной травянистой растительностью, изобилует оригинальными представителями животного царства: дикими яками, антилопами оронго и ада, дикими ослами и другими, приспособленными к разреженному воздуху и климатическим невзгодам. Кочевники-тибетцы, появляющиеся здесь лишь изредка в виде охотников, золöтоискателей или просто грабителей-разбойников, не нарушают привольной жизни млекопитающих. Путешественнику в этих местах нужно быть крайне осмотрительным, чтобы не подвергнуть себя неприятной случайности.

В летнее время погода в рассматриваемой части Тибетского нагорья характеризуется преобладающей облачностью, обилием атмосферных осадков, выпадающих в виде снежной крупы, снега и дождя. Не только главные отдаленные горы, но и ближайшие к долинам холмы бывают часто убелены снегом. Ночной минимум температуры частенько ниже нуля, иногда до – 10°. Днем, реже ночью, дуют переменные ветры то от юга, то от севера с незначительными уклонениями в стороны. Однако, несмотря на все это, местная флора, веками приспособленная к борьбе за существование, произрастает сравнительно успешно и в теплые солнечные проблески ласкает взор своими колерами.

В другие времена года погода северо-восточного Тибетского нагорья выражается господствующими с запада сильными бурями, в особенности весной; кроме того соответственно низкой температурой, несмотря на столь южное положение страны, и крайнею сухостью атмосферы. Результатом этой сухости воздуха является почти полное отсутствие снега в долинах даже зимою, когда иначе было бы невозможно существование здесь многочисленных стад диких млекопитающих. К югу, за хребтом, разграничивающим бассейны обеих великих рек Китая, характер местности круто изменяется: к голубой выси неба [169] поднимаются высокие скалистые цепи гор, между которыми глубоко залегает лабиринт ущелий с стремительно бегущими по ним ручьями и речками.

Чем ниже спускается путешественник, тем более и более восторгается он красотами природы; появляется, наконец, и человек сначала в образе кочевника, а затем и земледельца. Голубое небо и высоко поднимающееся солнце дают себя знать, в особенности после пребывания на северной окраине Тибета.

Еще более размытым представился на нашем пути бассейн верхнего Меконга. Здесь гребни главных хребтов и второстепенных гор лежат сравнительно недалеко от окаймляющих их рек и речек, которые по большей части заключены в глубокие ущелья или живописнейшие теснины, наполненные вечным шумом вод. В замечательно красивую, дивную гармонию сливаются картины диких скал, по которым там и сям лепятся роскошные рододендроны, а пониже ель, древовидный можжевельник, ива; на дно к берегам рек сбегают дикий абрикос, яблони, красная и белая рябина; все это перемешано массою разнообразнейших кустарников и высокими травами. В альпах манят к себе голубые, синие, розовые, сиреневые ковры цветов из незабудок, генциан, хохлаток, Saussurea, мытников, камнеломок и других.

В глубоких, словно спрятанных в высоких горах ущельях водятся красивые пестрые барсы, рыси, несколько видов кошек, медведи, волки, лисицы, большие и малые летяги, хорьки, зайцы, мелкие грызуны, маралы, или олени, мускусная кабарга, китайский козел, или джара (Nemorhoedus) и нигде раньше нами не замеченные обезьяны (Macacus lasiotis), живущие большими и малыми колониями нередко в ближайшем соседстве с тибетцами. В прозрачных реках и речках, обильных рыбой, водятся выдры.

Что касается пернатого царства, то среди последнего замечено еще большее богатство и разнообразие. Особенно резко бросаются в глаза белые ушастые фазаны (Crossoptilon thibetanum), зеленые всэре (Ithaginis geoffroyi), кулюны, или кундыки (Tetraophasis szechenyi), рябчики (Tetrastes sewertzowi), несколько видов дятлов и порядочное количество мелких птичек из отряда воробьиных. Но наиболее ценным сокровищем для науки служат уже установленные новые формы птиц, вывезенных из бассейна Меконга, а именно: галка (Coloeus dauricus), овсянка (Emberiza kozlowi), жаворонок (Eremophila alpestris khamensis), камская пищуха (Certhia khamensis), новый вид Janthocincla kozlowi из семейства Timeliidae, ястреб (Accipiter nisus ladygini) и завирушка (Laiscopus collaris thibetanus).

В ясную, теплую погоду в красивых уголках бассейна Меконга натуралист или вообще отзывчивый к природе человек одновременно услаждает и взор и слух. Свободно и гордо расхаживающие по [170] лужайкам стаи фазанов или плавно, без взмаха крыльев, кружащиеся в лазури неба грифы и орлы невольно приковывают глаз; пение мелких пташек, раздающееся из чащи кустарников, ласкает ухо.

Летом погода в Восточном Тибете непостоянная: то ярко светит солнце, то падает дождь; иногда неделями густые свинцовые облака окутывают горы почти до их подошвы. Выглянувшее солнце жжет немилосердно в разреженной атмосфере.

Лучшее время – сухое, ясное – наступает осенью.

В течение трех зимних месяцев, проведенных экспедицией в окрестностях Чамдо, в селении Лун-ток-ндо, констатирована мягкость климата: почти бесснежие, сравнительная сухость, довольно прозрачная атмосфера, отсутствие ветров по ночам и утрам и систематическое ежедневное их появление с запада-юга-запада после полудня. Ясное состояние неба было чаще в конце ноября и в течение всего декабря; в январе преобладала облачность; в феврале же облачность снова стала уменьшаться. Самый низкий минимум был с 5 на 6 января – 26,5°. В декабре, в час дня, температура спускалась ниже нуля только четыре раза; ровно столько же раз термометр в означенное время показывал мороз и в январе, причём наименьшее показание было – 0,1°, а наибольшее – 4,8°, последовавшее за низким минимумом ночи.

Речка Рэ-чю, на которой стоит селение Лун-ток-ндо, совершенно не знала ледяного покрова, но её боковые притоки – незначительные речонки и ручьи – в декабре и январе были прочно скованы льдом, хотя в полдень на солнце и в это самое холодное время года лед всё-таки таял энергично.

Редко выпадавший снег или таял по мере своего падения или же испарялся к вечеру следующего дня; словом, южные скаты гор были всегда свободны от этого осадка, и только северные склоны или верхний пояс гор чаще покрывались слоем снега, хотя и незначительным по толщине. Вслед за выпадавшим снегом атмосфера, и без того прозрачная, ещё более прояснялась, а небо принимало густую синеву, особенно перед закатом солнца. По ночам планеты и звезды ярко блестели.

В феврале температура стала быстро повышаться: горные ручьи громко зажурчали, франколины и кулюны начали токовать, ягнятники бородатые – подниматься на страшную высоту и там ликовать, потрясая воздух своими весенними любовными голосами.

Не стану касаться административного деления всего Тибета. Остановлюсь лишь на делении той его части, которую посетила наша экспедиция.

Северный Тибет, занимающий огромное пространство – от кочевий цайдамских и нголокских на севере до реки Нах-чю, которая [171] ниже называется Джи-чю, на юге и до границы владений Дэргэ-тусы на востоке – подчинен непосредственно китайским властям в Синине. Светская власть в этом Тибете принадлежит цин-цаю, а духовная – далай-ламе; власть последнего ограничивается однако только назначением и перемещением крупнейших лам в монастырях Северного Тибета.

Восточный Тибет, управляемый 42 тусы, на западе граничит с округами собственно Тибета, на севере – с кочевьями нголоков, которые номинально лишь входят в состав Восточного Тибета, а на востоке и юге с оседлым населением китайцев Сы-чуани и Юнь-нани. Из 42 округов Восточного Тибета мы назовем лишь известные нам Дэргэ, Лхадо, Лин-гузэ, Хор, Батан и Литан. Последние два округа хотя и не (входят в состав Сычуаньской провинции Китая, но оседлое население этой части Восточного Тибета подчинено тем не менее китайским властям Сы-чуани, назначающим и смещающим управителей округов – тусы. В округах, ближайших к землям собственно Тибета, власть китайцев, считающих себя верховными владыками всего Тибета, однако только номинальна, в чем сами мы имели случаи убедиться; здесь уже власть далай-ламы не только духовная, но и светская, можно сказать, почти неограничена.

Подчиненные Синину тибетцы, населяющие исследованную нами горную область бассейнов Голубой и Меконга, и вообще жители Восточного Тибета слывут у тибетцев других областей под общим именем "кам-ба", то-есть жители Кама или Восточного Тибета (китайское кама-бава). Название Кам произошло по объяснению более сведущих тибетцев от слова кам-ба, то-есть дом, земледелец. Впрочем тибетцев, не подчиненных ведению Синина, чаще называют по месту пребывания их властей и управлений, как например, Чамдо, Дэргэ, Лин-гузэ и другие.

Тибетцы-кам, коими ведает губернатор Синина, делятся на северных и южных.

Северные, или "намцо-кава-дэмцун-ниши-цзарна", то-есть пришельцы (в числе 25 хошунов) с берегов Небесного озера Намцо, более известного под монгольским названием Тенгри-нор, сосредоточены, главным образом, в бассейне Голубой реки и лишь отчасти переступают за водораздел ее, в левые притоки верхнего Меконга.

Сменилось уже 32 поколения с тех пор, как прибыли сюда эти тибетцы с берегов озера Намцо, лежащего к северу от Лхасы, присвоив название озера своему северному или коренному хошуну Намцо, от которого к нашему времени образовалось свыше 30 хошунов.

Хошуны образовались и продолжают образовываться таким образом: обыкновенно несколько семейств, укочевав куда-либо в отдаленное ущелье, через известный промежуток времени образуют [172] свой отдельный хошун под названием или того места, куда переселились, или же того лица, которое стоит во главе переселенческой партии.

В настоящее время северные тибетцы насчитывают у себя за 30 хошунов, хотя прежнее название "Намцо-кава-дэмцун-ниши-цзар-на" сохранилось и как таковое известно всем обитателям Кама. Окраинные хошуны рассматриваемых тибетцев следующие: северный хошун Намцо по речке Хичю, южный хошун Сурман по правому берегу реки Дзэ-чю, бассейна Меконга; на востоке, по южному склону гор Солома, рядом с нголоками, кочует хошун Амнэ-рало-ро, а самым удаленным на западе считается хошун Яграй (Еграй), который ставит свои черные шатры по ущельям гор Куку-шили, у слияния двух больших рек, образующих верховье Янцзы-цзяна.

На нашем пути от севера к югу мы проследовали через области следующих 11 хошунов: Намцо, Гуцэ, Амчбг, Аюн, Хаши, Чжицзон, Дэт-та (в котором французский путешественник Дютрейль-де-Рэнс нашёл преждевременную смерть от рук вероломных туземцев), Чжа-ву, Рада, Бучун, Сурман. Восточнее нашего переднего пути располагаются семь хошунов под такими названиями: Юн-ша, Канар, Дза-чю-ка, Дуб-чжу, Тэнду, Лаб, Монголчжин, а западнее – следующие: Дзан-чжу, Гэр-чжи, Раши, Юй-щу; последний тибетцы делят на две части или хошуна. Крупный хошун Дэт-та делится на три: Дэт-та, Рхомбо-дома (верхняя) и Рхомбо-мима (нижняя).

Северные тибетцы-кам, фактически делясь на 30 с лишком хошунов, официально, по китайским данным, полученным нами от китайских чиновников, сборщиков дани, представляют лишь 12 подразделений, имея столько же и родовых старшин – бэй-ху, жалуемых чиновничьими белыми шариками. В помощь старшинам придаются так называемые бэй-чуны, украшаемые сининским цин-цаем медными шариками; такими же шариками награждается и низший чиновничий класс, называемый гембу. В каждом хошуне состоят налицо один бэй-ху, один или несколько бэй-чунов и, наконец, всегда по несколько гембу; последние имеются почти во всех селениях. Бей-чуны обыкновенно ведают второстепенными, разделенными на участки хошунами.

Ни один из этих чиновников не получает жалованья от китайцев. Они вознаграждаются исключительно своими хошунцами, причём или непосредственно всеми или большей или меньшей частью их, смотря по положению чиновника. На долю самого бэй-ху хошунцы ежегодно доставляют 24 барана, 24 кирпича чаю, 24 меры голосемянного ячменя, 24 кхи ⁸³ масла и столько же соли; бэй-чун получает [173] ровно половину всего того, что отмечено для бэй-ху; гембу служат безвозмездно.

Официальные или платящие богдохану дань хошунцы, согласно китайским записям, значатся. под следующими названиями:

Хошун Рхомбо

" Гар-чжи

" Сурман

" Сан-цза-во

" Тэнду

" Гуцэ

" Юн-ша

" Дэт-та

" Монголчжин

" Юй-шу

" Намцо

" Амчог

Численность населения отдельных хошунов далеко не одинакова; старейшие, богатые хошуны имеют до 500 палаток, тогда как вновь образовавшиеся хошуны едва насчитывают 70-80 палаток; приблизительная же цифра населения всех северных тибетцев-кам не превышает 35 тыс. человек.

Южные тибетцы-кам не выходят за пределы бассейна Меконга; их соседями являются северные тибетцы – с одной стороны, и обитатели Центрального или "Превосходного" Тибета – с другой. Из непосредственно соприкасающихся хошунов последнего мы отметим Риучи, Багшоу и Сого-дэмэ, или Сог.

Граница Центрального Тибета проходит по правому притоку верхнего Меконга, Ному-чю, через который в трех-четырех местах устроены висячие железные мосты; в этих местах проходят большие дороги и сосредоточены тибетские военные посты для оказания противоздействия всем тем, кто не терпим на "дэвашунской" территории.

Южные тибетцы-кам имеют у себя ханом нанчин-чжалбо, который номинально считается главою всех подведомственных Синину тибетцев, известных у китайцев вместе со страною, которую они населяют, под общим названием Юй-шу или Юй-фу. Тибетцы сининского Кама известны у китайцев также и под кличкою хун-мао-эр. На самом же деле власть нанчин-чжалбо распространяется только на южных тибетцев-кам; но даже и в таком случае владения этого хана считаются одними из самых обширных во всем Восточном Тибете. Общая численность нанчинских тибетцев достигает 30 тысяч человек.

Звание нанчин-чжалбо наследственное и отличено китайским правительством коралловым шарикам. Символом, или знаком, власти у хана служит также и печать с вырезанною на ней небольшой квадратной рамкой, по середине которой выделяется иероглиф, произносимый как "на".

В распоряжении нанчин-чжалбо имеются четыре главных советника, или да-бэй-ху, восемь обыкновенных бэй-ху и 24 бэй-чуна, составляющие в общей сложности штат в 36 человек. Каждый из этих чиновников ведает большим или меньшим хошуном, в зависимости от [174] своего положения при хане, и награждается китайцами, подобно тому, как у северных тибетцев-кам, белым или желтым (металлическим) шариком.

Всеми делами по управлению южными тибетцами-кам, как прежде, так и теперь, ведают ближайшие к нанчин-чжалбо советники, один из которых поочередно дежурит при особе хана. Кроме того при ханской ставке, на речке Бар-чю, постоянно находятся, также соблюдая очередь, несколько человек чиновников и писарей из разных хошунов чжалбо. По смерти кого-либо из да-бэй-ху хан жалует этим званием одного из наиболее заслуженных и достойных бэй-ху, которые, равно как и бэй-чуны, должны быть наследственны; однако в некоторых случаях нанчин-чжалбо отступает от обычных правил и сажает на места провинившихся и изгнанных родовитых чиновников не только родственников опальных, но и простых однохошунцев.

Южные тибетцы-кам, в частности, известны под названием "нан-чин" или "нанчин-дэ-шог-сумчи-сорна", что значит нанчинские 35 хошунов, хотя последних в действительности не 35, а 36. Второй пространный эпитет нанчинцы употребляют нередко, когда речь идет об их боевых подвигах, а также о богатстве и славе нанчин-чжалбо. Однако, при виде халхаского седла у Бадмажапова, собравшаяся компания тибетцев на вопрос моего спутника: "есть ли у кого-нибудь из них такое седло", ответила: "такого седла нет не только ни у кого из здесь присутствующих, но его не найти даже и во всех нанчинских 35 хошунах!".

Собственных, раз навсегда принятых названий для каждого отдельного нанчинского хошуна нет. Хошуны принято называть по именам их хошунных начальников, как, например, хошун Шэраб-Чумпыра – одного из четырех главных советников хана, хошун Бима-Дачжи (сокращение Бадма-Дорчжи) и так далее.

Не только чиновники ханского управления, но, кажется, и сам хан не получает жалованья от китайцев; все они во главе с нанчин-чжалбо содержатся на счет своего народа. Каждый из 36 хошунов ежегодно вносит хану по восьми лан серебра, что в общей сложности дает 288 лан, или 576 рублей. Кроме того, обитатели хошунов, занимающих район лучших пастбищ, обязаны вместе со своими стадами пасти и стада, принадлежащие хану, представляя в ставку последнего продукты его скотоводческого хозяйства: масло, сухой творог (чюра) и прочее. Другие кочевые хошуны обязаны доставлять в известном количестве масло и чюру от их собственных стад, подобно тому, как оседлое или земледельческое население заготовляет для ханских лошадей сухую репу. На обязанности оседлых тибетцев лежит и доставка нанчин-чжолбо соломы, равно и отправление всех полевых работ на ханских пашнях, расположенных главным образом по [175] долине Дза-чю или верхнего Меконга, в окрестностях урочища Гарту-тука.

Во время посева, жатвы и молöтьбы хлебов, производимых на ханских полях, наблюдение за общим ходом этих работ вверяется двум-трем чиновникам, разъезжающим в районе ханского земледельческого хозяйства. На высоко поднятой над морем узкой и очень приветливой долине-ущелье речки Бар-чю кочевники собирают "джю-му" – корешки гусиной лапчатки (Potentilla anserina) и также преимущественно для доставления ко двору своего главного начальника; наконец, те из тибетцев, которые ютятся по соседству соляных залежей, привозят хану соль, которую вообще тибетцы считают наиглавнейшим пищевым продуктом. Всякому тибетскому чиновнику особенно приятно, и он положительно счастлив, получив в дар какое бы то ни было количество соли.

Теперь о вознаграждении ханских чиновников. Последние, подобно тому, как и у северных тибетцев, получают содержание натурою, причём бэй-ху и бэй-чуны в той мере, какая установлена для соответствующих чиновников северных тибетцев. Что же касается до четырех советников нанчин-чжалбо, то они вознаграждаются ровно вдвое больше нежели бэй-ху, взимая одну половину из всего причитающегося им содержания с управляемого хошуна, а другую со всех южных хошунов вообще.

Занимая сравнительно обширный район, подчиненные Синину тибетцы делятся, применяясь к характеру местности, на кочевых "бок-ба" и оседлых "и-ба". Первые переносят свои черные шатры в области альпийских лугов, верхняя граница которых местами поднята на версту и более над крайним пределом земледелия; вторые занимают своими жилищами и фермами ущелья и долины от 12 000 футов (3 600 м) над морским уровнем и ниже, где мягкость климата способствует культуре хлеба.

Говоря вообще, кочевники преобладают над оседлым населением, в особенности по отношению к северным тибетцам, хотя и среди южных обитателей оседло живущих насчитывается не более одной трети, остальные же – исключительно кочевники-скотоводы.

И северные и южные тибетцы однажды в три года платят китайцам около 5 тыс. лан серебра, или, переводя на наши деньги, 10 тыс. рублей. За сбором дани командируются из Синина в Кам два вэй-юаня, или чиновника особых поручений, в сопровождении конвоя. Общее число сининских китайцев простирается до 30 человек, кроме монголов или тибетцев, сопровождающих посольский караван. Местом жительства приезжие чиновники всегда избирают селение Чжэр-ку, лежащее неподалеку от правого берега верхнего Яицзы-цзяна, который здесь называется китайцами Тун-тянь-хэ. Сюда, во время [176] пребывания китайцев, являются старшины хошунов и вносят известную дань. В таких случаях все северные тибетцы-кам фиктивно соединяются в 12 хошунов, что представляет для них своего рода выгоду.

Помимо сбора дани старшему чиновнику, или дзаргучею, как его называют цайдамские монголы, немало беспокойств приносит разбирательство тяжб и всевозможных недоразумений одного хошуна с другим. Последнее обстоятельство, насколько можно было заметить из наших личных наблюдений, всего больше сдерживает тибетцев от посягательства на независимость, подобную той, которою пользуются нголоки. Отсутствие единодушия, разрозненность, крайнее подозрение друг к другу, даже у однохошунцев, в значительной степени ослабляет местных жителей и облегчает китайцам управление краем.

В сборе дани и разбирательстве тяжб китайцы, при их сильной склонности к медлительности, проводят в Каме около года, тем более, что и тибетцы, не отличаясь в этом отношении особенной подвижностью, с этим свыклись и узаконили 13-месячный срок, в течение которого обязаны беспрекословно доставлять по расчету полное содержание на всех сининских китайцев. По истечении же означенного времени китайцы должны продовольствоваться на свой счет. Однако, судя по словам тибетцев, алчные китайские чиновники до этого себя не допускают. Сама выдача содержания производится частью натурою, частью деньгами три раза в месяц, или, что то же самое, однажды через каждые десять дней. Таким образом, северным и южным тибетцам-кам каждое пребывание китайского посольства в их стране обходится около полутора тысяч рублей сверх обязательной дани.

Являясь судьей между тяжущимися хошунами, дзаргучей, конечно, прежде всего заботится о собственной выгоде. Кроме всякого рода обычных приношений – хадаков, звериных шкур и прочего, он берет за каждое дело, с той и с другой стороны, ещё и деньгами от десяти до ста лан, а иногда и того больше, причём строго и вразумительно говорит: "столько-то цин-цаю, столько-то мне, столько-то начальнику конвоя, такая-то часть на канцелярию, переводчиков и прочее". Разрешая же спор о принадлежности перебежчика-тибетца тому или другому хошуну, вэй-юань сверх подарков и взяток категорически требует 25 лан серебра, которое он будто бы обязан по приезде в Синин положить на стол цин-цая, как законное воздаяние за водворение человека на его прежнее местожительство.

Китайские тун-сы, или переводчики, всегда сомнительной благонадежности, обходятся тибетцам также не дёшево, хотя при командировании этих лиц в ставки хошунных начальников, с пакетом или [177] иным поручением, тибетцы для вида, согласно обычаю, выдают им только по одному лану серебра.

Для обратного следования китайцев в Синин северные и южные тибетцы-кам, вместе с выдачей месячного продовольствия на всех участников посольства, снабжают последнее еще и перевозочными средствами, то-есть лошадьми, быками-яками, считая первых по одной, а вторых по два на каждого из китайцев, независимо от их положения; кроме того тремя лошадьми и пятнадцатью быками на доставку казенного богдоханского серебра, канцелярии и печати. Если бы китайцы пожелали за часть животных получить деньгами (серебром), то тибетцы всегда соглашаются на подобного рода сделку или уступку, руководствуясь в таком случае местными справочными ценами.

Вот и все, чем выражается фактическая зависимость тибетцев-кам по отношению к Синину.

Сининский вэй-юань, сидя в Чжэрку, видит лишь одних хошунных начальников и, получив от них следуемый оброк, скорее думает о благополучном отъезде домой, нежели о страшно рискованной поездке по землям подведомственных тибетцев в целях большего ознакомления с истинным положением дел. Тибетцам же это и на-руку, так как, по их откровенному признанию, их ближайшие начальники-собраты – бэй-ху – собственно и есть действительные управители народом. Только бэй-ху и своя община и приходит на выручку в тех сложных делах и обстоятельствах, которые неизбежно являются при барантачествах в чужих хошунах.

Строго говоря, у тибетцев-однохошунцев преступления сравнительно редки, в особенности среди оседлого населения; главною причиною тому служит, во-первых, широкая власть, какою облечены бэй-ху, во-вторых – жестокие, беспощадные наказания, налагаемые хошунным начальникам иногда за малейший проступок, не говоря уже про такие преступления, как, например, воровство, измена и прочее. Согласно тибетским обычаям в числе репрессивных мер довольно видную роль играет штраф "гуцен", заключающий в себе список нижеприведенных девяти предметов, а именно: лошадь, як или бык, корова, баран, кусок тибетского сукна, кусок простой серой шерстяной материи, лан серебра, "шанам", или материал на шапку, и хадак. Если приговоренный к штрафу окажется человеком несостоятельным, то в таком случае гуцен ему заменяют тремястами ударов розог, точнее плетей, или лишением одного или обоих глаз.

Разбирательство судебных дел происходит чаще в ставке бэй-ху, реже на месте преступления; в последнем случае едет туда или сам хошунный начальник или его помощник. Не всегда однако тибетцы жалуются своим непосредственным или ближайшим начальникам; [178] изредка они прибегают к защите бэй-ху соседнего хошуна, и тот, конечно, не отказывается разобрать спорное дело, длящееся несколько лет, и дать тяжущимся сторонам тот или иной приговор. Случается и так, что известные семейные недоразумения или ссоры у однохошунцев, по просьбе родственников, разбираются и улаживаются простыми хошунцами, снискавшими любовь и уважение соседей. Иногда такие люди постепенно завоевывают симпатию всего хошуна и становятся авторитетом во всём, что касается до жизни тибетцев, в ущерб прямому или официальному бэй-ху, который, таким образом, невольно оттесняется от дел не только юридических, но и по управлению хошуном вообще.

И официальные и неофициальные, но одинаково играющие видную роль хошунные начальники при поездках по хошунам по делам службы пользуются правом взимать на станциях так называемый "уртон" ⁸⁴. Предоставление уртона начальникам или должностным лицам у тибетцев-кам введено в обычай издавна и строго исполняется до сего времени, причём у южных тибетцев чиновники большею частью едут на своих лошадях, пользуются услугами собственных людей, продовольствуются также из своих запасов; поэтому они получают уртон деньгами и тем больше, чем командированное по службе лицо выше по своему положению при ханском управлении. Ближайшим советникам хана полагается за каждый уртон или ночлег восемь индийских рупий; одному из восьми бэй-ху, на тех же основаниях, четыре рупии и бэй-чуну – две.

У тех и других тибетцев в обычае также, до или после разбирательства дела, подносить судье или начальнику подарки, кто что может. Конечно тибетцы стараются умилостивить судей лучшими приношениями, чтобы быть обеспеченным за желанный результат веденного процесса. Каждая служебная командировка для чиновников весьма прибыльна в материальном отношении, в особенности для тех из них, которые направляются в роли судей одного хошуна с другим; в таком случае они получают двойной уртон – с той и с другой стороны.

Таким образом, тибетцы-кам смело могли бы обойтись без номинального покровительства сининских китайцев; по крайней мере сами тибетцы такого мнения.

Из неоднократных бесед с сининским вэй-юанем, во время моего с ним пребывания в Чжэрку, о тибетцах-кам, об их подчинении Синину я вынес такое впечатление: китайскому правительству кроме известного материального расхода тибетцы-кам ничего не доставляют, [179] так как собранная с них дань дальше сининского цин-цая уйти не может. В продолжающихся же периодических посылках китайских отрядов в Кам правительство богдохана склонно видеть некоторую зависимость означенных тибетцев от Пекина; в противном случае этот своенравный народ может счесть китайцев бессильными и позволить себе тем или другим способом наносить сынам Небесной империи более ощутительный вред, нежели те несколько тысяч лан серебра, которые вносятся в расход сининским цин-цаем.

Виденные нами тибетцы по их наружному типу в общем подходят под описание Н. М. Пржевальского, который о кочевом населении Намцоского хошуна говорит следующее: "...рост средний, реже большой, сложение плотное, коренастое; глаза большие, но не косые и всегда черные; нос не сплюснутый, иногда даже орлиный; скулы обыкновенно не слишком выдаются, уши средней величины. Таких безобразных по величине ушей, как у тангутов по верхней Хуан-хэ, к югу от Гуй-дуя, мы нигде здесь не видали; волосы черные, грубые, длинные, спадающие на плечи; подстригаются эти волосы лишь на лбу, чтобы не лезли в глаза; косы вовсе не носят. Усы и борода почти не растут, притом вероятно их выщипывают; зубы отличные, белые, но не так безобразно спереди посаженные, как у тибетцев за Тан-ла ⁸⁵. Череп в общем более удлинённый нежели округлый; цвет кожи, как у всех других хара-тангутов, грязно-светлокоричневый, чему отчасти способствует и то, что тело никогда не моется. Замечательно, что описываемые тангуты (как быть может и другие их собратья) издают сильный, противный запах" ⁸⁶.

Что же касается до оседлых тибетцев-кам, то они крупнее ростом, значительно благообразнее и чище кочевников, в особенности среди достаточного класса, в котором можно встретить довольно приличных молодых мужчин и грациозных, стройных, румяных девушек; еще более интересными представляются дети с живыми, блестящими черными глазёнками и густыми, часто вьющимися, хотя и коротко подстриженными (у мальчиков) кудрями. Глядя на компании резвящихся детишек тибетцев, я невольно задавал себе вопрос: на кого бы они походили, будучи одеты в соответствующий возрасту европейский костюм? – и не задумываясь отвечал: на южных европейцев или цыган.

Одежда кочевого населения, как мужчин, так и женщин, состоит из овчинной нагольной шубы "дзакпа" и шерстяного халата "тог-ла" ⁸⁷. [180] Последний надевается только в летнее время, да и то не всеми и не всегда; в главном же употреблении первый костюм, который мужчины, подобрав высоко, подпоясывают таким образом, что вокруг тела образуется нечто вроде большого мешка, куда складываются чашка, запасы курительного или нюхательного табаку и прочее. Подобный мешок набивается всевозможными мелочами особенно плотно в дороге, когда сверх шубы или халата тибетцы одевают еще войлочный серый плащ – "чингоу".

Тибетки же поднимают свои длинные шубы или халаты при опоясывании лишь настолько, чтобы они не очень затрудняли движение и не касались земли.

И мужчины, и женщины привешивают к поясному ремню "ги-рок" – связки ключей; мужчины кроме того огниво – "кетэ", печать, нож, а спереди носят заткнутую за пояс саблю.

Оба пола, если позволяет достаток, надевают под шубу или халат короткую цветную рубашку "нан-ла", чтобы не оставлять тела совершенно обнаженным в тех случаях, когда от излишнего тепла или просто для большего удобства в движениях они освобождают одну или обе руки из рукавов верхней одежды, сбрасывая последнюю до пояса. Такую привычку наследуют маленькие дети, не говоря уже о подростках; впрочем, детей сплошь и рядом приходилось видеть, как и в Монголии, совершенно нагишом.

Со штанами знакомы лишь очень немногие тибетцы. Сапоги же – "хам" – из цветной шерстяной ткани, с подошвою из сыромятной кожи, носят все.

Теперь о волосах и головном убранстве. Большинство тибетцев-простолюдинов никогда не чешет своих длинных волос, отчего шевелюра нередко походит на плотно сбитые пряди хвоста дикого или домашнего яка, и голова обыкновенно остается совершенно непокрытой не только летом, но даже и зимой. Лишь в дороге некоторые из таких тибетцев обматывают голову куском красной шерстяной или полушелковой материи – "кати"; иные же одевают на голову войлочную, с белой матерчатой покрышкой, шляпу – "ярша", которая имеет высокую тулью и широкие поля. Подобную шляпу тибетцы носят преимущественно летом, но бедняка можно встретить в ней и зимою, когда зажиточный класс обыкновенно покрывает голову лисьей шапкой, напоминающей китайскую – "лапоцза". Иногда на головах тибетцев встречаются и целые лисьи шкуры, снятые мешком и связанные у головы и хвоста. Такие оригинальные – большие с болтающимися хвостами – шапки при нужде расправляются в прежние шкурки-мешки и выручают владельцев при их торговых сделках или в случаях неизбежных подношений почетным гостям или чиновникам.

Последние, как равно и многие из состоятельных обитателей [181] Тибета, в особенности молодёжь, довольно внимательно относятся к своим волосам, расчесывая их большим деревянным гребнем и заплетая в целый ряд тонких косиц, сходящихся на затылке в одну большую общую косу, которая украшается солидным кольцом слоновой кости и несколькими обыкновенной величины серебряными кольцами, со вставленными в них цветными камнями. Имеющие подобную косу тибетцы обматывают ею голову таким образом, что украшения косы ложатся выше лба в виде кокошника.

Только женщины заплетают свои волосы в тонкие многочисленные косицы, которые за спиною разделяются на две равные части, скрепленные по середине и по концам нитками стеклянных бус. Наверху головы к волосам тибетки прикрепляют куски янтаря и коралла, которые располагают на голове в виде венка из цветов, причём в центре его помещают небольшую искусственную серебряную или медную раковину.

При одинаково длинных волосах, одинаково подстригаемых только над глазами, а еще больше одинаковыми косицами у висков мужчины нередко походят на женщин, тем более, что усы и борода плохо растут у тибетцев, которые к тому же, на досуге, постоянно выдергивают эту растительность по одному волоску специальными щипцами, носимыми при поясном ремне вместе с ножом, ключами, печатью и прочими мелкими принадлежностями.

На шее тибетцы и тибетки носят ожерелье из цветных камней, а к ожерелью привешивают амулеты и ладанки, или "гау", сделанные из серебра или меди. Об этих "гау" подробно говорит мой сотрудник А. Н. Казнаков в своем отчете, составляющем II том настоящего труда. Очень немногие женщины носят на своих большею частью грязных руках серебряные кольца и браслеты, а в ушах серьги; такие же серьги, но более массивные и тяжелые, носят и мужчины, обыкновенно в левом ухе.

Курящие тибетцы имеют при себе огниво и металлическую трубку, с длинным деревянным чубуком и каменным или стеклянным мундштуком, хранимую за пазухой в мешочке с табаком; за пазуху же тибетцы прячут и табакерку с нюхательным табаком.

Тибетские табакерки значительно отличаются от монгольских: во-первых, они изготовляются из рога, отделанного металлом, и общим видом скорее походят на охотничью принадлежность – пороховницу, нежели на табакерку; во-вторых, сам табак перед его употреблением добывается встряхиваньем табакерки и ударами её узкого конца по ногтю большого пальца левой руки, куда собственно и насыпают табак через небольшое всегда открытое отверстие. По истощении нюхательного запаса в табакерке последняя вновь наполняется табаком, но уже с другого, широкого ее конца, запираемого деревянною [182] крышкою, отделанною серебром или медью с цветными камнями. Последние, впрочем, чаще украшают самоё табакерку по окружности её широкой части, где располагается красивая филигрань.

У пастухов-подростков изредка можно встретить двойные дудочки, сооружаемые из сычуаньского бамбука, с девятью прожженными круглыми отверстиями по одной стороне и одним прямоугольным, вырезанным на противоположной стороне, вблизи верхнего конца каждой из дудочек. Этот музыкальный инструментик служит конечно для развлечения.

Другое дело сабля, праща ("урду") и кнут, которыми неизменно бывают вооружены тибетские пастухи при исполнении своих обязанностей. Первая – вечная спутница тибетца – носится в видах всегдашней готовности постоять за себя; последние же две – как средство для управления скотом. Тибетцы большие мастера в метании камней из пращи, которая между прочим входит в состав вооружения тибетских воинов низшего разряда. Часто приходилось наблюдать как пастухи перебрасываются друг с другом речной галькой с одного ската гор на другой, через ущелье. Быстро пролетающие камни свистят подобно пулям, и мне кажется, что этот-то самый звук и заставляет животных быть послушными воле их пастухов. Иногда пастухи на большие расстояния перекликаются своими звонкими высокими голосами.

Кроме сабли тибетцы располагают и другим холодным оружием – пикой, а из огнестрельного – фитильным ружьём ("мимда") ⁸⁸ с сошками; боевые принадлежности тибетцы сберегают в такой же кожаной сумке, в какой хранят их и цайдамские монголы, вооружение которых вообще близко подходит к вооружению тибетцев. У цайдамских монголов недостает пращи и укороченной, для пехотинцев или действия в пешем строе, пики, древко которой сплошь обвито толстой железной проволокой и снабжено у основания прочным грубым острием, служащим для втыкания пики в землю.

Как женщины гордятся своими бусами и янтарём, так одинаково, если только не больше, гордятся мужчины своими воинскими доспехами, в особенности ружьём и саблей, на украшение которых серебром и цветными камнями тратится не мало денег. Боевым видом, молодечеством, удалью в Тибете, как и вообще в Центральной Азии, главным образом и оцениваются достоинства людей, способных быть начальниками. Резвые кони, с хорошим звонким убранством уже издали привлекают внимание придорожного населения или встречного каравана. Пестрый – тёмнокрасный, синий, желтый – наряд очень [183] красит гордых тибетских всадников, в особенности чиновников, перед которыми, как и перед каждым повелительным словом бэй-ху, местные простолюдины смиренно и низко склоняют головы.

К сказанному об одежде тибетцев следует еще добавить, что начальники хошунов, старшие ламы, местные торговцы и другие зажиточные камцы всегда имеют по нескольку богатых шуб – "цар-цак", шитых из тибетских белых мерлушек и крытых сукном или шерстяной материей. Не менее нарядны у подобных господ и халаты – "рила", которые шьются не только из местных тибетских сукон и тибетской же тонкой шерстяной материи – "тэрмэ-коу", но и из привозных китайских шелков "чуй-дзэ-ту-коу". Мужчины зачастую одновременно одевают на себя по нескольку таких халатов, но женщины всегда по одному, причём женский "рила" отличается от мужского своей пестрой по бортам отделкой. Люди состоятельные постоянно носят короткие, до талии, рубашки и штаны; первые шьются из различных тонких материй, последние же только из сычуаньской "бури". Поверх рубашек щеголи тибетцы иногда одевают похожую на жилет безрукавку – "кинчар", с блестящими китайскими или индийскими пуговицами, украшенными короной; еще более шикарными, по представлению тибетцев, считаются серебряные пуговицы-монеты с портретом покойной английской королевы Виктории.

По части обуви чиновничий класс, помимо своих хамов, носит также и китайские плисовые сапоги, привозимые торговцами из Дарчэндо, а поверх обыкновенного тибетского поясного ремня – "гирок" – одевает нарядный кушак – "чанго"; кроме того через правое плечо, на левую часть груди, привешивает связку дорогих серебрянных гау. Многие тибетцы, не только дома, но и в пути, не расстаются ни с "хурдэ" – вращаемыми от руки цилиндрами, заключающими писанные на бумажках молитвы, ни с чётками.

В заключение можно упомянуть о китайском белом или синем зонте, употребляемом тибетцами от дождя и солнца, и о переднике "бантин", изредка, преимущественно в дороге, носимом тибетками поверх шуб или халатов.

Жилищем для кочевого тибетца служит черная шерстяная палатка – "банаг", формой представляющая несколько удлиненный квадрат. Вверху, вдоль всей палатки, находится отверстие не шире полуаршина для средней величины жилища и вдвое большее в огромных палатках хошунных начальников. Это отверстие одновременно служит и окном и для выхода дыма. Посередине палатки, поближе ко входу, складывается печь из каменных плит, обмазываемых глиной. Печь как бы делит жилище на две части. При входе в палатку налево сваливается топливо (аргал), а направо, в углу же, у самого входа, спят хозяева. Вдоль левой стенки палатки складывается [184] всевозможное старье, а вдоль задней, противоположной входу, на каменной или деревянной настилке – все лучшее и дорогое: платье, зерновой хлеб, чай, дзамба и прочее. У зажиточных тибетцев этот скарб иногда покрывается пологом из шерстяной материи. В углу левой и задней стенок палатки обыкновенно помещаются старики. Вдоль стенки, направо от входа в жилище, начиная от хозяйского угла до следующего, занятого постоянно ягнятами и телятами, устанавливается домашняя утварь: деревянные ведра, кадки, медные или железные кувшины, котлы, чаши, чайники, ковши и прочее.

Земляной пол в палатках никогда ничем не покрывается, а потому он очень грязен, в особенности в дождливое время. Люди спят в палатке либо прямо на земле, либо подостлав под себя короткие, жалкие седельные войлоки.

Палатки тибетцев располагаются большими или меньшими группами то в долине, то в ущельях гор и непременно на покатости. В сухую, ясную, теплую погоду кочевник и его незнающие крова стада чувствуют себя превосходно, другое дело в холодное ненастье или в зимний снежный шторм; впрочем обитатели Тибета большие мастера выбирать наиболее подходящие места для каждого отдельного времени года. Зимою они сосредоточиваются на дне глубоких долин, по мере же наступления весны и развития свежей растительности радостно стремятся в горы выше и выше – до границы россыпей; затем снова постепенно спускаются в нижние зоны, и так из года в год.

Несколько иначе и по-своему лучше живут оседлые тибетцы, устраивающие постоянные жилища из тонких, реже толстых бревен или просто из жердей и ветвей, обмазывая стены толстым слоем глины. Изредка тибетские дома возводятся и из дикого камня, в два или три этажа, с галлереями, балконами и крепостными стенками, с башенками над воротами. Нижний этаж дома тибетца служит исключительно для загона скота, а верхние для жилья самих хозяев и склада их домашнего скарба; тут же всегда хранится на подвешенных жердях необмолоченный хлеб и сено. Хлеб молöтят на плоской кровле нижнего этажа, который для этой цели строится значительно шире верхних. Сама молöтьба производится деревянными цепами, напоминающими наши. Заготовленное на зиму сено свивается в длинные жгуты и вешается на изгороди и на ветви ближайших к дому высоких деревьев.

Местом для постройки одиночных или сгруппированных по нескольку домов служит или дно более просторных долин и ущелий, или ровные площадки на скатах и даже на вершинах передовых уступов гор. К жилищам непосредственно примыкают участки полей и небольшие огороды. [185]

Относительно пищи как кочующие, так и оседлые тибетцы довольствуются преимущественно продуктами молочного хозяйства с значительным прибавлением дзамбы и кирпичного чая. Оседлые тибетцы едят также репу в печеном виде, но мясом лакомятся очень редко, нисколько притом не брезгая животными, задавленными пантерой или другим каким-либо зверем. Тибетцы едят мясо не только впросырь, но даже и в совершенно сыром виде. Нам приходилось не раз наблюдать местных обитателей за трапезой и удивляться, с какою жадностью члены тибетской семьи съедают куски мяса даже потемневшего от времени.

За отсутствием каких бы то ни было овощей, кроме репы, туземцы копают корешки "джюмы" – гусиная лапчатка (Potentilla anserina), которая растет в изобилии по долинам речек. В сухом виде этот продукт сохраняется прекрасно; в Тибете мы лично также охотно питались им, и мне с товарищами неоднократно приходила мысль: почему бы у нас, в России, где это растение также обыкновенно, не сделать попытку добывать и заготовлять корешки Potentilla anserina в подспорье к ржаному хлебу; мне кажется это нововведение было бы вообще полезно, не говоря уже про времена периодических голодовок, когда, как известно, голодным людям приходится питаться бог весть чем.

Из горячительных напитков в Каме известно вино "чан", или "чун", приготовляемое туземцами из распаренного голосемянного ячменя, а из сластей – нечто вроде нашего сахарного песка и так называемой "пром", то-есть мучнисто-медовой твердой массы в виде маленьких хлебцев, привозимой торговцами из Сы-чуани. Высшее духовенство и чиновники предлагают гостям вместе с прочим угощением и эти лакомства.

Занятия кочевых тибетцев заключаются главным образом, конечно, в скотоводстве; многие зажиточные "бок-ба" обладают огромными стадами яков, баранов, понемногу держат также лошадей, хайныков и коз. Тибетские лошади, сильные и выносливые, ценятся довольно дорого, несмотря на свой небольшой рост и некрасивые стати; хорошими иноходцами тибетцы так же гордятся, как и лучшим оружием. Как и в Монголии, здесь лошадь служит исключительно для верховой езды. В качестве же вьючного животного является неизменный як, который в жизни тибетца вообще играет такую же важную роль, какую у монголов верблюд.

Оседлые, тибетцы держат немного скота и засевают свои небольшие поля ячменём, реже пшеницей, произрастающей не выше 11 000 футов (3 350 м) над морем, а крохотные огороды – только репой. Во многих местах владений нанчин-чжалбо, но преимущественно по долине реки Дза-чю, местные тибетцы эксплоатируют богатые [186] залежи соли, которая успешно сбывается не только ближайшему населению, но даже и обитателям отдаленных хошунов. Нанчинская соль проникает в Чжерку, Чамдо и в более южные пределы Дэван-шунского района.

Среди кочевого населения подчиненных Синину тибетцев развита также и охота за зверями в целях добычи шкур и мяса; последнее тибетцы сушат впрок. Более или менее значительные по численности охотничьи партии часто примыкают к золöтоискателям, работающим на севере и западе своих областей.

Как в Монголии, так и в Тибете все тяжелые домашние работы возложены на женщину. И здесь мужской элемент при каждом удобном и неудобном случае норовит составить компанию для праздных разговоров. В лучшем случае тибетцы едут на охоту или на грабёж. Домашние же работы, как-то: уход за скотом, обработка полей, молöтьба, заготовление сена, сбор топлива, водоношение и многое другое, короче – все – ложится на женщину. В то время как женщина в течение дня трудится, что называется, не покладая рук, мужчина скучает от бездействия и идет к ней на помощь только тогда, когда женщина физически не в состоянии с чем-либо справиться. Тибетская пословица: "кто не спит по ночам подобно лошади – разбогатеет в три года", основана на высоком трудолюбии женщины, и рядом другая: "кто спит по утрам как корова – разорится в три года" всецело относится к главе дома – мужчине. Мало того, что тибетка и ткёт материи, и шьёт одежду, и большею частью пасет стада и служит мужу или мужьям в роли куафера, она же обязана сопровождать, и притом всегда пешком, важного чиновника-всадника, ведя в поводу его лошадь, часто на расстоянии 15-20 и более вёрст. В качестве носильщика багажа является также женщина. Не надо забывать, что все эти работы исполняются в разреженной атмосфере на 12-15 тыс. футов и выше (3 700 – 4 600 м и выше) над морем. Мы сами часто бывали свидетелями подобных напряженных трудов тибетской женщины и в душе восхваляли её силу, энергию и постоянную веселость. Верхом на лошади тибетка так же ловка, как и тибетец: поймать из табуна любую лошадь, ухватиться рукой за гриву и, быстро вспрыгнув на спину неоседланного животного, лихо нестись в желаемом направлении – в привычке каждой молодой тибетки; справиться с упрямым яком при вьючке или развьючке – также. Мне кажется, что и в бою и в воровских набегах тибетки не отстанут от своих, в этом отношении лихих, мужей.

В конце марта в Каме приступают одновременно и к вспахиванью поля и к обсеиванью его зерном. Туземцы выезжают на поля семьями и, пристроившись своим походным лагерем где-либо на берегу ручья или речки, приступают к работам. Тибетец, идя с зерном по [187] полю, разбрасывает его подобно тому, как это делает наш крестьянин-сеятель; по мере разбрасывания зерен по полю последнее запахивается. Вслед за пахарем медленно двигаются двое-трое подростков, которые разбивают комья земли и выравнивают пашню. На этом и оканчиваются весенние полевые работы.

Из земледельческих орудий тибетцы-кам знакомы только с одной примитивной деревянной сохой, с железным сошником парной или одиночной запряжки; пашут здесь на быках-яках или на хайныках, реже на лошадях.

Сколько приходилось видеть, туземцы всегда старались производить обработку полей в то время, когда в воздухе преобладала влажность, обусловливаемая хотя бы даже выпадением мелкого быстро растаивающего снега. К искусственной поливке хлебов здесь прибегают только в крайности.

Интересно, что в период весенних земледельческих работ в Каме в каждом селении раздаются звонкие голоса детей, хором взывающих к богу о ниспослании на землю хороших урожаев.

Сами поля располагаются уступами и разграничены оросительными канавками, которые в местности, пересеченной оврагами, чередуются с желобами; эти желоба, служащие для проведения воды на орошаемые поля, или прикреплены к карнизам, или перекинуты поперёк оврагов. Во избежание порчи хлебов стадами, поля ограждают стенками, слагаемыми чаще всего из каменных плит.

В конце августа приступают к уборке хлеба; при жатве употребляют нечто вроде нашего серпа. Сжатый хлеб почти тотчас же свозят к жилищам и, по мере просушки его на плоских кровлях, или обмолачивают или складывают под навес.

Для перемола зерна имеются ручные, реже водяные мельницы.

В наиболее красивых, приветливых и вместе с тем уютных уголках Кама устроены кумирни или монастыри, а при этих последних нередко и управления начальников, и дома их приближенных. При монастырях же имеют квартиры и торговцы китайцы и тибетцы, каждый со складами своих товаров, словом – монастыри играют роль общественных и религиозных центров и заменяют собою города, которых здесь вовсе нет.

Главные монастыри привлекают к себе в настоятели достойнейших из лам лхасских монастырей с разрешения настоятелей этих последних. При этом староверы, последователи красного толка – "нин-маву" (ньин-маба) и "сарчаво" (сакияба) – всегда обращаются в монастырь "Сарча-ванчин", последователи господствующего в Тибете учения Цзонхавы, или желтошапочники "гардинба" (гелюгба) – в монастырь Галдань и последователи отшельников Марба и Миларай-ба, толка "гарчжива" (гарчжутба) – в монастырь Цорвогомба. [188]

Надо вообще заметить, что по отношению к последователям той или иной секты тибетцы противоположных лагерей не проявляют антагонизма; антагонизма не обнаруживается также и среди лам разных толков, случайно проживающих вне отправления монастырских служб под одной общей кровлей. Слабые телом тибетцы всегда предпочитают обращаться к ламам белого толка в надежде скорее и успешнее у них именно излечиться от какого бы то ни было недуга.

Время пребывания лхасских лам в монастырях северных и южных тибетцев-кам строго не определяется; все зависит от того обстоятельства, как часто и в каком количестве эти ламы или гэгэны доставляют денежные жертвы в Лхасу, в свои непосредственные монастыри: чем богаче, ценнее подобные приношения, тем более увеличиваются и сроки для таких гэгэнов.

Названия монастырей или кумирен тибетцы связывают с именами их гэгэнов или же с названием тех хошунов, в которых они расположены.

Грамотность в Тибете, как в былые времена и у нас на Руси, доступна лишь духовному классу, который составляет 10-15% всего населения.

За советом к ламам тибетский тёмный народ обращается во всех более или менее важных случаях жизни.

Дороги, пересекающие Тибет, исключительно вьючные, пролегают не только по долинам рек и речек, но и через разделяющие их хребты и горы. В области оседлого населения через горные ручьи и речки устроены мосты; в районе же кочевых обитателей переправы производятся в брод.

Для переправы через главные реки Кама – Голубую и Меконг – служат оригинальные лодки, похожие на кузов саней. Деревянный остов тибетской лодки, связанный из нескольких обручей, прикрепленных к деревянной раме, обтягивается шкурой яка; при спуске на воду швы её каждый раз смазывают салом. Такая лодка при двух гребцах поднимает сравнительно мало. Нам для перевоза багажа и самих себя постоянно требовалось около суток времени; животные же наши, за исключением баранов и собак, отпускались вплавь. Нагруженная лодка отчаливала от берега и тотчас же, подхваченная быстрым течением, уносилась вниз, но благодаря извилине реки, имеющейся при каждой переправе, в то же время приближалась и к противоположному берегу; гребцы, насколько хватало сил, помогали лодке пристать к берегу в известном месте. Каждый раз переезд лодки сопровождается громким гиканьем, подобным тому, какое издают тибетцы при их атаках на неприятеля.

Главные или большие дороги, которые связывают Сы-чуань с Лхасой, постоянно оживлены бычачьими караванами, [189] везущими в столицу Тибета сычуанский чай, шелк и прочее и вывозящими обратно шерсть, маральи рога, мускус, тибетские сукна, ткани, предметы культа и немногое другое.

Вдоль всяких дорог, во многих местах, сложены из сланцевых плит более или менее длинные валы "мэньдоны", или "мани"; так же часто можно видеть высеченную огромными буквами на отшлифованных самою природою выступах скал мистическую формулу: "ом-ма-ни-па-дмэ-хум", а иногда даже и поясное изображение самих богов буддийского пантеона.

При монастырях или иных местах собраний тибетцев всегда находятся мастера-художники, которые высекают или пишут красками на плоских камнях всевозможные молитвы и напутственные благопожелания. Следующим через эти места путникам, в обычае тибетцев, подносить одну или несколько таких плит в надежде получить за них добровольное пожертвование. Из подобных камней и вырастают со временем грандиозные мэньдоны. На перевалах же, как и в других местах Центральной Азии, сооружены "обо", а по горным ручьям – молитвенные мельницы – "хурдэ", приводимые во вращательное движение, подобно мельничным жерновам.

Среди обитателей Центральной Азии вместо денег, как их представляют себе европейцы, вращается ямбовое китайское серебро в больших и малых кусках, а также изредка и медные круглые монеты – "чохи", с отверстием по середине. В Тибете же в ходу преимущественно индийская серебряная монета – рупия, которая чеканится англичанами в Калькуте и которую, главным образом, признают тибетцы. Поэтому будущим посетителям Кама необходимо запастись, помимо китайского ямбового серебра, также индийской монетой. Мы, не будучи знакомы с этим обстоятельством, должны были много потерять на своем ямбовом и плиточном гамбургском серебре, променивая то и другое на индийские рупии, да и сам обмен могли произвести исключительно благодаря совместному пребыванию в Каме с китайцами – сборщиками дани, которые объявили туземцам, что взятое ими от русских какое бы то ни было серебро они охотно примут при взносе дани, чем значительно облегчили наши торговые сделки с тибетцами по заготовке продовольствия на предстоящий путь экспедиции. Только однажды, у чиновников нанчин-чжалбо, я встретил несколько экземпляров небольших серебряных китайских ямбочек, представляющих, как ни странно, совершенно особенный тип денежных слитков.

В Центральном Тибете, по словам туземцев, нередки тибетские серебряные монеты – "дхамха", ("танка", или "транка"), фабрикуемые в Лхасе. На нашем пути эти монеты встречались редко; еще реже попадались нам непальские. Академик С. Ф. Ольденбург, [190] любезно взявший на себя определение этих монет, сообщил о них данные. Желающим ближе ознакомиться с вопросом о тибетских серебряных монетах С. Ф. Ольденбург указывает на статью Terrien de la Couperie: The silver coinage of Tibet. Num. Chr. 3.1, 340-353.

Затерянные среди труднопроходимых гор, находясь под влиянием невежественных лам, тибетцы сильно отстали в своем развитии. Путешественнику бросается в глаза их беспечность и грубость, а также лицемерие, ханжество и суеверие. Барантачество в Каме сильно развито. Все эти отрицательные стороны наиболее присущи тибетскому кочевому населению, оседлые же тибетцы отличаются более мягким характером и некоторым понятием о гостеприимстве. На языке таких людей ещё понятна тибетская пословица: "как в тенистой глубокой воде рыбы больше, так и у хорошего человека больше друзей" ⁸⁹.

Общей характерной чертой у тибетцев, служит, между прочим, крайняя подозрительность и недоверие, основанные на применении народом древнего обычая избавления от ненавистного и преграждающего дорогу человека при посредстве яда, секретно вводимого в еду и питье, обыкновенно в местное вино. В силу этого тибетец решается вступить в дружбу не иначе, как только исполнив известный обряд "братанье", основанный на обмене гау и принесении клятвы перед бурханами.

В Тибете не существует китайских колоний. Здесь нет и китайских гарнизонов, если не считать небольшого сравнительно отряда, расквартированного частью по дороге от Дарчэндо (Дацзян-лу) до Лхасы, частью в самой столице далай-ламы для представительства китайских резидентов. Фактически заветная страна предоставлена самим тибетцам.

В целях поддержания внутреннего порядка и гарантия безопасности извне, северные и южные тибетцы-кам, подобно тому, как и другие малоподчиненные китайцам обитатели Тибета – лин-гузэ, дэргэ, хор, или даже совершенно неподчииенные – нголок, сэрта, дунза, – хотя и не имеют постоянного войска, как мы его понимаем, но тем не менее, по первому требованию своих начальников, скоро выставляют необходимый по численности отряд в полном боевом снаряжении и походной готовности.

В таких случаях северные тибетцы-кам из каждой семьи выставляют по одному человеку в возрасте от 18 до 55 лет, хотя в крайности [191] призываются и 12-летние мальчики и 70-80-летние старцы. Две последних категории воинов обыкновенно остаются при лошадях вовремя самих стычек.

Состоятельные тибетцы являются на войну с ружьем, тремястами зарядов, саблей, пикой и пращей; те, которые победнее, имеют только часть указанного вооружения. Лучшим стрелкам, которые располагают нередко двумя ружьями, придают помощников, на обязанности которых лежит только заряжение ружей и подавание их батырям.

У южных тибетцев-кам военная организация несколько иная. Здесь хошунные начальники ежегодно представляют списки воинов самому хану для проверки. Общая численность наньчинских воинов простирается до 8 тыс. человек, делящихся на три категории или разряда. Первая категория в 2 тыс. человек ежегодно представляется на смотр в полном боевом вооружении – при ружьях, саблях, пиках и трехстах зарядах. Вторая категория четырехтысячного состава является слабее вооруженной; одни из её воинов располагают ружьём и пикой, другие ружьём и саблей, иные же исключительно холодным, оружием; наконец, третья категория, равняющаяся первой по числу воинов, выезжает на смотры только с саблей или пикой и пращей. Для воинов нанчин-чжалбо возраст не установлен, хотя и здесь в роли коновожатых являются, по большей части, старые и малые.

Предводителями отрядов назначаются испытанные в боях хошунные начальники, которые бывают вооружены лучше других.

Тибетцы по-своему смелы и воинственны. Они счастливы, когда располагают хорошим конём и отличным вооружением. Превосходные, неутомимые наездники, тибетцы имеют привычку подтягивать стремена так высоко, что верхняя часть ноги лежит у них совершенно горизонтально; седла камцев, изготовляемые в Дэргэ и Литане, не хуже, скорее даже лучше монгольских.

Летом, как только лошади успеют откормиться, тибетцы организуют партии для воровских набегов в соседние или отдалённые хошуны. Чаще воруют в чужих округах, причём предметом самого воровства являются скот до баранов включительно. Нередко воровство переходит в открытый разбой. Уворованную и доставленную на место добычу делят приблизительно таким образом: половину из всего награбленного отдают в пользу своего хошунного начальника, а из остального одна половина поступает предводителю партии, а другая всем остальным её членам.

Случается однако и так, что воры бывают пойманы или на месте преступления, или настигнуты и схвачены где-либо в дороге. Пойманных воров часто сажают под арест и взимают штраф – гуцен – за каждое уворованное животное; затем провинившихся отпускают восвояси. Иногда, впрочем, без дальностей воров, [192] лишив всего их имущества и порядком поколöтив, угоняют прочь от стойбища; но бывает довольно нередко, что поимщики не только обирают воров, как говорится, до нитки и более или менее жестоко бьют, но озлобленные на них ещё и убивают одного-двух человек – вот и причина для войны между хошуном, жаждущим отомстить за своих убитых, хошунцев, и хошуном, убившим воров и ожидающим, следовательно, мести.

Лишь только неудачники-воры по возвращении в свой хошун сообщат однохошунцам об убийстве кого бы то ни было из их товарищей жителями такого-то хошуна, как тотчас же начинается деятельное приготовление к войне: рассылают гонцов во все стороны хошуна, точат оружие, приготовляют порох, пули, фитили. Все это, конечно, делается гласно, и посторонние соседи, точно так же, как население того хошуна, против которого готовятся к войне, немедленно же об этом узнают. Посторонние, согласно установившемуся обычаю, являются к обеим сторонам с предложением не начинать войны, а кончить дело миром и предлагают им свои услуги в качестве посредников. Иногда таким образом дело и кончается миром, причём за убитого вора взыскивается известный "кун". Но случается нередко, что та или другая сторона уклоняется от переговоров и продолжает готовиться к войне.

Собирается человек 100-300 воинов того хошуна, из среды которого был убит вор, и направляется к границе враждебного хошуна, рассылая в стороны свои разъезды. То же самое делает и хошун, ожидающий мести за убитого. Он также созывает войско и высылает его вперед к границе, по возможности подальше от населённых пунктов. Встретившись где-нибудь, эти два войска располагаются друг против друга на почтительном расстоянии и начинают перестрелку. Расстояние, разделяющее две враждующих партии, настолько однако значительно, что пули из их фитильных ружей редко долетают по назначению, чаще же ложатся ближе цели. Постреляв друг в друга часа два-три, враги расходятся и, переночевав где-либо, главным образом на вершинах увалов гор, на другой день снова начинают ту же историю, продолжающуюся несколько часов.

Иногда случается, что одна сторона убивает или ранит двух-трех врагов, и тогда немедленно же возвращается домой с чувством удовлетворения.

Посредники однако не оставляют своего дела и во время войны. Они уговаривают одну сторону обождать немного стрелять и бегут к другой с такой же просьбой. Уговаривают, умоляют не ссориться и не проливать крови, а кончить дело миром. Но лишь только возобновилась перестрелка, они уходят прочь, чтобы снова начать свои попытки помирить врагов после перестрелки.

Случается иногда, что нападающая сторона собирается быстро и [193] успевает прибыть раньше к какому-либо стойбищу из 10-30 палаток врага. Обыкновенно ранним утром нападающие останавливаются шагах в пятистах от жилищ, слезают с лошадей и, как говорят, чтобы показать жителям, что они не обыкновенные проезжие, а явились сюда для войны – открывают огонь по домашнему скоту. В женщин и детей вообще не стреляют, как вначале не стреляют и в мужчин. Напуганные выстрелами жители начинают угонять скот, собирать палатки и скарб и увозить его.

Одновременно жители посылают гонца к своему начальнику и к этому месту собираются воины хошуна. Когда стойбище снимется для перекочёвки в другое безопасное место, а также удалятся женщины и дети, начинается перестрелка, описанная выше.

До рукопашной дело доходит очень редко; в таких случаях дерутся на саблях и пиках и в результате оказывается очень много раненых и убитых. Схватка в рукопашную производится по большей части верхами на конях.

По окончании враждебных действий, в результате которых является несколько человек убитых и раненых с обеих сторон, или только с одной – безразлично, посредники снова начинают свои попытки уговорить стороны покончить недоразумение, что им обыкновенно и удается после двух-трех схваток или стычек.

Так или иначе, но вражда тянется иногда несколько лет, прежде нежели обе стороны окончательно примирятся, обязуясь уплатить хошуну за убитых его воров или воинов, павших на поле брани, известный, раз навсегда установленный обычаем кун.

Кун, или пеня, существует трех родов, так же как и люди у тибетцев делятся на три разряда. Первый разряд – люди, отличающиеся своею храбростью, умом, ловкостью, известностью между своими и богатством; второй разряд – люди, во всех тех отношениях уступающие первым, и третий – люди обыкновенные, ничем не выделяющиеся из среды своих однохошунцев.

Если дело не доходит до войны между хошунами, если посредникам удастся во-время уговорить обе стороны, то убившие вора выясняют положение, то-есть разряд убитого, и уплачивают за него кун.

За убитого вора, отнесенного к людям первого разряда, уплачивают: 50 лан серебра, 20 ружей и лошадей и 400 кирпичей чаю; второго разряда: 25 лан серебра, 10 ружей и лошадей и 200 кирпичей чаю, и наконец третьего разряда: 5-6 ружей и лошадей и 40 кирпичей чаю.

Если же дело оканчивается всё-таки войной и во время перестрелки окажутся убитыми только люди нападающей стороны, то таковая пени за убитых не получает, а получает только за своего убитого вора. Если же убитые окажутся в обеих партиях, то посредники убитых по разрядам присуждают какой-либо стороне доплатить [194] за убитых, относимых к высшим разрядам против убитых низшего разряда. Случается таким образом, что сторона, считавшая себя обиженной и начавшая поэтому войну, доплачивает по окончании её кун за убитых своих врагов.

Бывает однако и так, что между враждующими партиями не оказывается посредников; тогда вражда и перестрелки продолжаются ежегодно по нескольку раз до тех пор, пока или одна сторона не будет сильно побита и не оставит попыток заводить ссор, или же пока и той и другой стороне не надоест враждовать, и враги, сговорившись, не бросят нападать и грабить друг друга.

В заключение общего очерка коснемся еще других обычаев тибетцев; начнем с приема гостя.

При входе гостя в палатку его немедленно усаживают направо от входа у самой печи на войлок, если он есть, или просто на землю и вскоре подают ему в глиняном или медном кувшине чай с молоком и маслом. Затем перед гостем ставят низенький длинный ящичек с двумя отделениями для дзамбы с маслом и чуры. Хозяин берет кувшин с чаем и протягивает его гостю, который достает в это время из-за пазухи свою чашку и подставляет её под горло кувшина. Но прежде чем налить в неё чаю, хозяйка собственной рукой накладывает в чашку (до половины) дзамбы с маслом и уже тогда только поверх дзамбы наливает чай.

Лишь только гость глотнет немного чаю, как хозяин тотчас же доливает чашку. И так продолжается, пока гость не напьется чаю. По окончании чаепития гость пальцами размешивает дзамбу, причём подсыпает еще сухой муки и добавляет масла; затем приготовленный колобок крутого теста он съедает или целиком, или, съев одну часть, другую прячет за пазуху, в дорогу.

Сколько бы гостей ни было – пред каждым из них непременно ставится особый кувшин с чаем. Если же семья бедна и у нее нехватает кувшинов для каждого гостя, то таковые ставятся перед более важными, а остальным хозяйка наливает в чашки ковшом прямо из котла, кипящего на очаге.

У тибетцев вообще не принято пить из чужой чашки, а поэтому каждый, будь то взрослый илн мальчик, имеет при себе собственную чашку, с которой никогда не расстается. Если случится какому-либо мужчине войти в чужую палатку, не имея при себе своей чашки, то он отказывается от предлагаемого хозяевами чая; хозяева же в свою очередь не предлагают ему своей посуды.

После чая гостям предлагают кислое молоко, но это делается только у кочевников; оседлые же жители вслед за чаем с дзамбой угощают гостя сырым мясом. Почетного гостя тибетцы угощают кроме того и джюмой – корнями гусиной лапчатки, сваренными в воде. Это [195] местное лакомство подается горячим, в чашечках, без воды; поверх корешков хозяйка дома кладет кусочек свежего масла.

В семейном быту тибетцев практикуется многомужие – полиандрия. Иногда у одной женщины бывает до семи мужей, которые должны быть непременно братьями; лица посторонние в такой союз не допускаются. Ребенок, происходящий от такого полиандрического брака, считает своим отцом того, на кого мать указала ему, как на отца, прочие же мужья матери считаются дядями ребенка. Фамилии в смысле именно семьи в Тибете неизвестны; про детей говорят, что они дети такой-то женщины, а имя отца вряд ли когда и упоминается. Случается также, что более состоятельные тибетцы имеют не только одну, но и две жены.

Самые свадьбы у тибетцев-кам устраиваются почти так же, как и у тангутов Кукунорской области. Обыкновенно родители или братья молодого человека посылают в дом намеченной ими девушки знакомого старика с целью завязать переговоры о предстоящем деле. По приезде на место старик между самым обыденным разговором изредка вставляет и фразы, касающиеся прямой цели своего посещения, так например: "сколько лет вашей дочери? Знаете ли вы сына или брата таких-то, там-то живущих? Это большая, богатая семья, состоящая из стольких-то братьев, имеющая столько-то скота или столько-то полей!". На все это хозяева дома отвечают по большей части утвердительно, или: "мы лично не знакомы с ними, но слышали от своих родных то же, что и вы говорите". Далее старик опять говорит: "так вот они, эти люди, хотят его женить на вашей дочери и намереваются по этому случаю приехать к вам".

Если предложение старика приятно родителям девушки, то они дают ему понять об этом такими же намёками, добавив на прощанье, что им предварительно всё-таки необходимо посоветоваться со своими родными и только потом они будут в состоянии согласиться на приезд в их дом родственников молодого человека для дальнейших уже официальных переговоров.

Вслед за получением приятного извещения родные жениха отправляют, в известный день, в дом избранницы несколько человек почетных родственников, снабжая их вином для угощения и хадаками для раздачи на месте. О дне прибытия настоящих сватов родители девушки оповещают своих родных и вместе с ними готовятся к встрече сватов. Встреча всегда бывает дружественная, предупредительная, так же как и следующее за нею угощение. На этой первой пирушке, по выяснении степени калыма или точнее приданого – "нори", присутствующие объявляют акт сватовства совершённым.

У тибетцев размер нори зависит также от благосостояния семей, пожелавших женить своих детей или братьев. Состоятельная семья [196] жениха вносит родителям невесты деньгами, скотом и тибетскими тканями, примерно, переводя на наши деньги, около тысячи рублей; семья средней руки – только половину указанной суммы, а люди с малым достатком могут ограничиться не только одной третью, одной пятой, но и даже и одной десятой. Со своей стороны родители невесты, чтобы соблюсти добрые отношения и приличия, должны доставить в дом жениха нарядов, домашней утвари, а также и скота на стоимость, по меньшей мере, в два раза большую таковых нори жениха.

В заблаговременно назначенный ламами день родители жениха снаряжают посольство, состоящее из четырех, восьми и большего числа лиц, на которых возлагают доставление к ним в дом невесты их сына. Невеста покидает родителей, которые её не провожают, в сопровождении своих родных и знакомых, причём в состав поезжан невесты обязательно входит одна молодая женщина, назначенная состоять при невесте в роли бэргэн цайдамских монголов. Таким образом свадебный поезд невесты представляет порядочную компанию, которая к тому же бывает очень часто веселой и оживленной.

Обряд венчания происходит одинаково, как и у цайдамских монголов.

Если новожёны зажили хорошо, то по истечении приблизительно месяца родители молодого справляют пир, на который съезжаются и родные жениха и родные невесты, иногда человек до 200. Свадебный пир отличается обилием еды – мяса и питий – водки, или чана; водки вообще выпивается неимоверное количество; поэтому, несмотря на ее слабость, гости бывают сильно пьяны. Для мяса же закалывают около 10 быков и штук 30-40 баранов. Во время пира, продолжающегося около трех дней, гостей одаривают хадаками. Менее состоятельные тибетцы предлагают гостям и менее обильное угощение.

На свадьбе матери невесты преподносится подарок – "н'урин" в виде лошади, быка, барана или небольшого куска серебра; бедняки могут ограничиться одним хадаком. И здесь, подобно тому, как у цайдамских монголов, подарок матери невесты мотивируется платою за "материнское молоко".

Если у поженившегося тибетца имеются младшие братья, то они, конечно, по мере достижения половой зрелости, примыкают к общему семейному союзу. Даже и среди богатых тибетцов отец, имеющий трех или более сыновей, женит только одного, самое большее двух, заблаговременно условливаясь с детьми – сыновьями, что одна или две жены должны быть общими женами всех братьев. Каждый из братьев в отдельности не обзаводится семьей не только в силу экономических соображений, но ещё и потому, что, согласно старинному обычаю, сыновьям не подобает покидать родительский очаг, что конечно трудно избежать при устранении полиандрических начал. [197]

В случае же противоположного характера, то-есть когда в известной богатой семье нет сыновей, а есть только одни дочери, – родители этих последних принимают жениха или женихов к себе в дом; молодые парни, вступив в новую семью, становятся младшими её членами, подчиняясь во всем главным распорядительницам в доме – молодым женщинам, которые со своей стороны считают своих мужей общими по отношению каждой из них.

Бедняки тибетцы организуют новые семьи очень часто без соблюдения каких бы то ни было обычаев или обрядов.

Если поженившиеся по истечении некоторого времени (полгода-год) обнаружат полное несогласие, семейный раздор, то они оставляют друг друга, расходятся: женщина возвращается в дом родителей.

Та и другая стороны обязаны возвратить приданое по принадлежности; кроме того главный виновник разлада семьи вносит обычный в таких случаях штраф, а именно: барана, кусок местной ткани, хадак с присоединением или хайныка, если виновник муж, или же коня, если виновница женщина.

Из сказанного о семейных началах тибетцев не трудно заметить, что в Тибете женщины пользуются большой свободой.

По признанию самих тибетцев, ни одна из тибеток не в состоянии сохранить свою девственность до выхода замуж, на что, впрочем, и не принято обращать внимания, как равно для родителей девушки не есть огорчение, если их еще незамужняя дочь принесет им дитя. В подобном случае тибетцы не приневоливают провинившихся парней жениться, но их обязывают явиться в дом родителей девушки и служить им во всё время, пока молодая мать не будет в состоянии этого делать; заставляют также виновников нести и те материальные издержки, которые неизбежны при отправлении родов и на первых днях появления на свет ребенка.

Женатых же людей за такие проступки по отношению к замужним женщинам приговаривают к штрафу – гуцен.

Акт деторождения у тйбетцев-кам сопровождается следующим обрядом. За несколько дней до разрешения женщины от бремени к ней призывается лама "чжа-нан", который молится, испрашивая больной у известного божества благополучия в предстоящем акте. Во время же самого отправления его при роженице присутствуют тот же чжа-нан и старик или старуха в качестве акушера – "аи". Теперь лама молится о том, чтобы женщине не помешал злой дух.

Если роды женщины тянутся долго, с осложнением, острыми мучительными болями, то приглашают ещё несколько лам для совместного служения; принято также в подобных случаях обращаться и к ламе "бомбо", или шаману, который уверенно берется облегчить страдания роженицы и ускорить роды. Бомбо читает молитвы и [198] шаманит, устраивая из масла небольшие, довольно правильной формы, кубики, которые затем дает женщине внутрь. Тибетцы верят не только в целительное действие подобных кубиков, но даже и в такое чудо бомбо ⁹⁰, что масляный кубик выносится ребенком на верху головы при появлении своем на свет, чему подтверждением может служить белое или светлое пятнышко, сохраняемое некоторыми детьми долгое время на волосах, в месте, где якобы находился при их рождении чудесный кубик. К испугу страдающих рожениц, для ускорения родов, как это практикуют монголы, тибетцы-кам не прибегают.

Родившемуся дитяти "аи" перевязывает сухожильем пуповину и отрезает её; орудием для отрезания пуповины служит, нож – "кир", который напоминает собой кинжал и который тибетцы употребляют главным образом для стрижки баранов. Далее новорожденного завертывают о заранее приготовленную мягкую баранью овчинку. Ни дитя ни мать – "ама" – святой водой не обмывают.

Первый день после рождения дитяти мать умеренно питается местным вином с маслом, а также и мучной болтушкой; со второго же дня ей начинают давать понемногу мяса. В течение целого месяца роженица-тибетка не должна покидать дом или палатку, равно и садиться верхом на лошадь. Спустя же означенное время, по понятиям тибетцев, она становится совершенно здоровой и по отношению к хозяйским работам и по отношению к мужу.

Акушеру или акушерке дарят за труды белого барана и такого же цвета хадак при следующих словах: "этими белыми подарками очищаем ваши руки от крови".

У тибетцев принято давать имена своим новорожденным через год, два или даже три – как придётся, причём наречение имени сопровождается небольшим угощением ламы или простого мирянина-старика, смотря по тому, кто из них приглашён для этой цели. При выборе того или другого имени тибетцы руководствуются обыкновенно планетами и звездами, их взаимным расположением в небе в день рождения ребенка. Слабоватые или хилые дети, конечно, редко доживают до наречения имени, чаще же умирают.

Умершего ребенка тибетцы относят в соседние горы и бросают на съедение хищникам. Надо заметить, что бросают исключигельно на скаты, обращенные к востоку или югу. Если в течение трех дней труп не уничтожен зверями или птицами, то ламы говорят, что душа покойного ещё не успела отлететь к богу и необходимо помолиться. Но стоит только действительно ламам открыть свои рты и огласить окрестные горы молитвами, как привычные хищные птицы, грифы, [199] тотчас появляются и почти на глазах лам уничтожают покойника. На местах похорон ламы устраивают "мани".

В тех случаях, когда в известных тибетских семьях новорожденные дети не выживают, а один за другим, к огорчению родителей, умирают, – трупики таких последующих покойников относят на самые высокие вершины, чем, по уверению лам, достигается прекращение смертности будущих малюток.

Теперь несколько слов о похоронах взрослых тибетцев.

Для молитв по исходе души умершего в дом, где находится покойник, призываются ламы, которые и отправляют положенные требы в течение одного или нескольких дней. Затем родные и близкие знакомые, в сопровождении духовенства, уносят покойника в горы, в скалы, и там кладут его на поверхности земли. Снятая с покойника одежда или раздается беднякам, или же остается на руках близких родных. Во все это время ламы громко читают молитвы, положенные на этот случай.

По прошествии трех дней со времени "похорон", если последнее выражение здесь допустимо, те же родственники и ламы вновь посещают место упокоения умершего, причём на этот раз относят туда и каменные плиты, исписанные молитвенными формулами. От покойника остаются к этому времени лишь крупные кости, но если бы случайно сохранился цельный скелет, то таковой ламы сжигают, а пепел, смешанный с красной глиной, служит материалом для приготовления бурханчиков "цаца", которыми украшают придорожные мани или заброшенные фанзы.

Общий процент смертности в Восточном Тибете не велик, не считая, конечно, неизбежных периодических повальных болезней, как, например, оспа, случающихся сравнительно редко; тем не менее прирост населения в этой стране крайне ограниченный, что надо приписать главным образом существованию в Тибете полиандрии и присутствию многочисленного класса безбрачного духовенства с одной стороны и междоусобным войнам с другой. [200]

Комментарии

83. Мерка весом около 6 фунтов (2,5 кг).

84. Монгольское "орто", то-есть помещение для остановки, продовольствие, корм животным, сменные подводы, проводники и прочее.

85. См. "Третье путешествие", стр. 252, и там же на рисунке. Прим. автора.

86. "Четвертое путешествие в Центральной Азии", СПб., 1888, стр. 183.

87. Под словом "тог", или "лог", тибетцы подразумевают вообще серую шерстяную материю местного производства; под словом же "туг" – тибетское сукно, изготовляемое в окрестностях Лхасы, а под словом "ла" – халат.

88. Под этим термином ружье известно среди тибетцев Кама за исключением округов Дэрге, Хор, Лин-гузэ, где его называют по-монгольски – "бу".

89. Любопытно сравнить эту характеристику с данной Минь-чжыл-хутухтой на стр. 48 его "Географии Тибета": "Камские люди по природе прямы, отличаются мужеством, привязаны к своим владельцам; отличаются перед другими тибетцами благочестием и большой верой; привязанность к своей школе чрезмерная". Но зло в том, что они прославились своей чистой видимостью" (лицемерием?) прибавляет в скобках переводчик "Географии Тибета" В. П. Васильев.

90. Вера "бомбо", или "бондо", также "бондо" (анимизм, шаманизм и денонолатрия), представляет древнюю, первобытную веру тибетцев, из примеси которой к буддизму и образовался ламаизм.