П. К. КОЗЛОВ

МОНГОЛИЯ И АМДО И МЕРТВЫЙ ГОРОД ХАРА-ХОТО

ОТДЕЛ II

КУКУ-НОР И АМДО

1908-1909

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ОЗЕРО КУКУ-НОР

Название озера и легенды о его происхождении. – Первое впечатление Н. М. Пржевальского при виде Куку-нора. – Общая характеристика озера. – Растительность его берегов. – Обилие рыбы. – Птицы и млекопитающие. – Кукунорские тангуты. – Путь экспедиции вдоль юго-восточного берега. – Предводитель аймака Чамру. – Урочище Урто; пробное плавание по Куку-нору. – Приезд геолога экспедиции. – Чернов и Четыркин совершают плавание на Куйсу. – Ночное знакомство с островом.

Куку-нор, или «Голубое озеро», как говорят монголы, известно у тангутов под именем «Мцо-гумбум», а у китайцев – «Цин-хай», или «Синее море», почитается у буддистов священным и издавна привлекало к себе внимание номадов, сложивших о нем немало разнородных сказаний.

Одно из таких сказаний в описании своего путешествия приводит Н. М. Пржевальский ²⁴⁵; теперь, прибыв на Куку-нор, нам удалось услышать следующее: «Много, много лет тому назад, когда в долине Куку-нора жили одни лишь монголы, на месте нынешнего озера было два небольших пруда. Прибрежные жители очень небрежно относились к чистоте воды этих прудов, и постоянно грязнили ее. Дело дошло до того, что однажды некая женщина сходила за «легкой нуждой» прямо в воду (пруда). Тут же хэй-чи-лун – водяной дракон – не вытерпел: он вылез из своего подземелья и грозно поднялся над водой, которая хлынула из образовавшегося отверстия и затопила окрестные берега на сотни верст кругом. Испуганные жители вместе с [179] соседями-китайцами начали молить бога – покровителя плотников – Лу-бан-е, чтобы он защитил их. Лу-бан-е ответил, что прежде чем вступить в бой с водяным драконом, он должен попробовать свои силы, а для этого он обратился к трем корзинам, наполненным землею, и повелел им вырасти. И вот случилось небывалое чудо: земля мгновенно выросла выше уровня воды... Убедившись в своей мощи, Лу-бан-е повелительным голосом крикнул хэй-чи-луну, приказывая ему вернуться в свое подземелье. Дракон исчез, а Лу-бан-е перенес гору в озеро и заткнул ею отверстие, через которое вышел его разгневанный противник. С тех пор на месте маленьких прудов мы видим безбрежное, вечно бушующее озеро, а по середине его остров».

Побывавший на Куку-норе Futterer приводит иную легенду ²⁴⁶. Прошло более тридцати пяти лет с тех пор, как Н. М. Пржевальский впервые увидел Куку-нор и сказал: «Мечта моей жизни исполнилась! Заветная цель экспедиции была достигнута! То, о чём недавно ещё только мечталось, теперь превратилось уже в осуществлённый факт! Правда, такой успех был куплен ценою многих тяжких испытаний, но теперь все пережитые невзгоды были забыты и в полном восторге стояли мы с товарищем на берегу великого озера, любуясь на его чудные темноголубые волны» ²⁴⁷.

Красивое альпийское озеро Куку-нор покоит свои воды в обширной степной котловине, окаймлённой с севера и юга горными цепями, несущими дикий величавый характер, с двух же прочих сторон его замыкают горы или отроги второстепенного порядка – тем не менее озеро лежит на высоте трёх вёрст над уровнем океана и представляет большой – до трёхсот пятидесяти вёрст в окружности, довольно глубокий резервуар солёной влаги ²⁴⁸. Берега его по большей части низкие, песчано-галечные. изредка перерезаны мысами или обрывами, хорошо сохранившими [180] прежний, более высокий уровень озера. Остров Куйсу условно делит Куку-нор на две части: северную и южную, наиболее обследованную, а его меридиан – на западную и восточную. В южной части бассейна дно озера песчаное, в середине переходящее в илистое, пологое, постепенно понижается к центру, образуя котловину с углубленным желобом, проходящим у южного подножья Куйсу, от которого дно озера падает гораздо круче, нежели от полуденного берега озера. Западная, более широкая, половина озера, по мнению Н. М. Пржевальского, в то же время и наиболее глубокая, тогда как восточная – гораздо мельче; вблизи восточного берега, изобилующего сыпучим песком, возвышаются три песчаных острова; кроме того, в этом же районе лежит небольшое озерко Хара-нор, некогда составлявшее с Куку-нором одно целое и отделенное от него лишь песчаной грядой. Эти обстоятельства дают повод предполагать, что господствующий западный ветер, принося с собою пыль и песок, способствует обмелению озера. Процесс обмеления тесно связан с постепенным уменьшением бассейна в размерах и выражается с достаточною ясностью при исследовании береговой озёрной полосы и островов, которых на Куку-норе всего пять ²⁴⁹.

«Современное усыхание озера, – говорит В. А. Обручев ²⁵⁰, – доказывается существованием нижней террасы, не покрытой лёссом, и образованием кос и озерков, вытянутых вдоль береговой линии». Острова больше и больше выступают из воды, как увеличиваются или разрастаются прибрежные кочковатые болота...

Причины такого обмеления альпийского озера заключаются в постоянном или почти постоянном засыпании песком и пылью и в малом количестве приточной воды, как справедливо заметил Н. М. Пржевальский ²⁵¹, «не возмещающей вполне убыль, производимую летним испарением на обширной площади всего бассейна». Замкнутый водоём принимает в себя около семидесяти ²⁵² данников, но из них только два – Бухайн-гол на западе и Харгэн-гол или Балема на севере можно считать значительными, остальные часто пересыхают и несут воды лишь в период дождей ²⁵³.

Северо-Кукунорский хребет или Ама-сургу расположен в значительном расстоянии от берега и даёт место широкой степной равнине; с юга близко подходит Южно-Кукунорский хребет, оставляя лишь узкую покатую луговую полосу, среди которой, при устье речки Ара-гол, залегают три пресных озерка.

Солончаковая почва кукунорских степей в связи с сухостью атмосферы и упорными западными бурями ²⁵⁴ мало способствует развитию лесной и кустарниковой растительности.

Только по Бухайн-голу встречаются поросли балга-мото (Myricaria), да в песках восточного побережья можно видеть ель (Abies Schrenkiana) и тополь (Populus Przewalskii); в болотистых местах преобладает осока – обыкновенная (Carex) и тибетская (Kobresia thibetica), кроме [181] того, лютик (Ranunculus), подорожник (Plantago); красиво пестрят на изумрудной зелени: розовый первоцвет (Primula sibirica), белый касатик (Iris ensata), малиновый Orchis salina, белый и желтый мытники (Pedicularis cheilantifolia. P. chinensis); на более же топких местах, по озерам, растут: водяная сосенка (Hippuris vulgaris), водяной лютик (Ranunculus aquaticus) и пузырчатка (Utricularia vulgaris); а во влажных впадинах – известная по всей тангутской и отчасти тибетской стране джума или гусиная лапка (Potentilla anserina), корни которой, как известно, служат лакомым блюдом номадов. На самом озере, по дну его, нет почти никакой зелени, кроме водоросли – Conferva. Всё остальное пространство привольной равнины покрыто степной травою; здесь, в зависимости от почвы, то лёссовой, глинистой, то песчаной, пышно произрастают дэрэсун (Lasiagrostis splendens), ковыль (Stipa orientalis), лук (Allium), мышьяк (Thermopsis lanceolata) и пр. На старых стойбищных местах прекрасно привились лебеда (Ghenopodium botrys) и шампиньоны, составлявшие наше постоянное лакомство.

Прозрачные чистые воды Куку-нора, совершенно непригодные для питья, вследствие присутствия в них минеральных солей, ютят в своих недрах большое количество рыбы, принадлежащей, однако, только к одному роду – Schizopygopsis, подразделяющемуся на три вида: Schizopygopsis przewalskii, Seh. leptocephalus, Seh. gracilis.

В свободные часы члены экспедиции с увлечением занимались рыбной ловлей, добывая иногда небольшим неводом, при устьях речек, сразу до ста пятидесяти экземпляров весом в три – пять фунтов [1,2–2 кг] каждый.

Такое обилие рыбы привлекает к озеру орланов (Haliaetus albicilla, Н. leueoryphus), чаек (Larus ichthyaetus) и бакланов (Phalacrocorax carbo). Орланы обыкновенно подолгу просиживают по обрывам берегов в наблюдательных позах. Заметив добычу, старый долгохвост, которых особенно много по Куку-нору, тотчас бросается и схватывает ее, издавая своеобразный клёкот, призывающий молодых на пир. Слетевшись вместе, пернатая семья с удивительной быстротой съедает любую рыбу. Чайки так же, как и крачки мартышки (Sterna hirundo), никогда не упускают случая во время ссоры орланов ²⁵⁵ стянуть что-нибудь с их вкусного стола.

По берегам Куку-нора в птичьем мире наблюдалось вообще большое оживление; по долине часто проносились орлы (Aquila clanga), сарычи (Archibuteo aquilinus [Buteo hemilasius]), сокола (Gennaia milvipes [Falco cherrug milvipes]), Tinnunculus tinnunculus [Cerchneis tinnunculus], коршуны и чёрные вороны. Высоко в синем небе кружились царственные грифы. Над водою, вдоль берега, часто сновали серые или индийские гуси (Anser anser, Eulabeia indica), утки разных видов, турпаны (Casarca casarca [Casarca ferruginea]), пеганки (Tadorna tadorna) и крохали. По прибрежным равнинам держались рогатые и полевые жаворонки (Otocorys elwesi elwesi [Eremophila alpestris elwesi], Alauda arvensis arvensis [Alauda arvensis], Calandrella braehydaetyla dukhunensis), земляные вьюрки (Onychospiza taczanowskii, Pyrgilauda ruficollis, P. branfordi, P. clavidiana); по дэрэсуну можно изредка вспугнуть Pterocorus mongolica, а по влажным кочкам – большого тибетского жаворонка [182] (Melanocoryphoides maxima [Melanocorypha maxima]), ютящегося здесь парами или даже целыми компаниями...

Кое-где, в большем или меньшем отдалении от берегов озера, можно встретить чёрношейного журавля (Grus nigricollis) и больдуруков (Syrrhaptes paradoxus, S. thibetanus), выдающих себя своими оригинальными голосами. Около нашего бивака доверчиво пробегали соечки (Pseudopodoces humilis), а к ближайшему ручью, помимо мелких куличков, прилетали варакушки, соловьи-красношейки, плиски и немногие другие...

Привольные кукунорские степи имеют довольно многочисленное дикое население; здесь водятся волки, лисицы, корсаки (Canis eckloni [Vulpes eckloni, возможно подвид V. corsac eckloni]), хорьки и рыжие Mustella, охотно уничтожающие во множестве водящихся на Куку-норе пищух (Lagomys melanostomus [Ochotona tibetica]). Местами берега озера и прилежащие к ним поляны сплошь изрыты норами тарабаганов (Arctomys robustus [Martoma himalayana robusta]), а из наименее крупных грызунов – зайцы (Lepus oiostolus [вряд ли определение верно, этот вид встречается в Непале и Сиккиме]). По болотам и старым стойбищам бродят кабаны, приходящие сюда с юга... Но самыми симпатичными обитателями приозёрных равнин все-таки остаются антилопы – Gazella przewalskii, пасущиеся на просторе большими стадами – от двухсот до трёхсот и более особей и антилопы – ада (Gazella picticauda), кочующие преимущественно по окрестным холмам. За антилопами Пржевальского мы охотились неоднократно, к сожалению безуспешно. Эти животные слишком напуганы местными охотниками, а потому держатся чрезвычайно строго. Кроме антилоп, на кукунорских равнинах периодически появляются табуны хуланов (Asinus kiang) [Equus hemionus].

Сбор насекомых на Куку-норе был сравнительно беден. На богатых лугах юго-восточного прибрежья озера найдены шмели (Bombus waltoni, var. kozloviellus nov., В. difficillimus, sp. n.), а из клопов – Stenocephala sp., Alydus calcaratus, и только.

Представляя значительные удобства для диких животных и птиц, степи Куку-нора являют собою немало привлекательного и для человека. Нетребовательный номад ценит в описываемых степях главным образом прекрасные пастбища, высокое положение их над морем, обусловливающее отсутствие летних жаров и докучливых насекомых и, наконец, здешнюю бесснежную зиму. Таким образом, приветливый Куку-нор издавна служит предметом раздора кочевников – монголов с севера и тангутов с юга... Слабые духом монголы должны были уступить энергичным тангутам – и уступили.

Тангуты, вообще говоря, весьма воинственное племя, склонное к грабежам, насилиям и разбоям. Китайцы смотрят на гордых тибетцев свысока и недружелюбно.

Однако за последние годы китайцы и тангуты стали гораздо терпимее относиться друг к другу. Живя по соседству, китайцы понемногу научились тангутскому языку и некоторым обычаям: теперь уже нередки случаи брачных союзов между молодёжью обеих народностей, но на такие браки сами китайцы смотрят неодобрительно, говоря, что подобный союз не может дать честной хозяйственной семьи. Нельзя не признать, что обыкновенно так и бывает: от отца-китайца и матери-тангутки ребенок преимущественно наследует воровские и разбойничьи [183] наклонности последней и почти совсем не способен к спокойной трудолюбивой жизни.

Говоря вообще, девочки-тангутки воспитываются очень свободно и рано начинают жить своей личной жизнью. В одиннадцать-двенадцать лет дочери еще не принимают участия в заботах матери по хозяйству; они встают довольно поздно, садятся за готовый уже чай и потом уходят на целый день в степь пасти баранов. Там они вполне предоставлены самим себе и вместе с другими детьми могут вдоволь резвиться и проводить время самым беззаботным образом. В четырнадцать-пятнадцать лет девочки становятся уже настоящими помощницами матери, на обязанности которой лежит вся домашняя работа, за исключением шитья, которым занимаются мужчины; женщины встают на рассвете, разводят огонь, на огне разогревают масло, которым вытирают себе лицо и руки, так как мыться дочиста водою считается зазорным, и женщину, позволившую такую роскошь, осмеивают, говоря, что она своим белым лицом приманивает мужчин. Затем девушка – си-ма заваривает чай, доит коров и наконец отправляется со стадом в поле, где обычно и происходят все несложные романы этих детей природы.

Первый период любви происходит, конечно, в тайне, незаметно для всего аймака.

Молодой парень – си-ли, если он хороший стрелок, лихой наездник, энергичный умелый оратор и, наконец, ловкий вор-грабитель, но при этом даже очень бедный человек, имеет все шансы на то, чтобы понравиться любой тангутке. Знакомство начинается с того, что юноша, подойдя к приглянувшейся ему девушке, бросает в нее как бы невзначай бараньим аргалом ²⁵⁶ – ры-мо. Если девушка не отвечает взаимной симпатией, она делает вид, что не замечает ничего происшедшего; если же, наоборот, она хочет поощрить заигрывание, она поднимает аргал и в свою очередь бросает им в парня. Этот знак благосклонного внимания восторженно принимается молодым тангутом, который тотчас подбегает к своей возлюбленной и целует ее.

Первым подарком со стороны жениха является кольцо, а со стороны невесты – вышитый шелком кисет для табака.

Через несколько дней после первой встречи о новом знакомстве узнают родители молодых людей, и тогда начинается сватовство.

Отец жениха – су-ма-му-ха, с согласия последнего, посылает в дом невесты – на-ма-су-ма двух стариков, на обязанности которых лежит подготовить почву для свадьбы и узнать размер выкупа за невесту. Иногда посланные возвращаются назад ни с чем, и тогда их командируют всё с той же целью по два и по три раза.

Приём сватов обставлен довольно торжественно: в назначенное время родственники невесты выходят встречать желанных гостей и, пригласив их в палатку, просят садиться на самое почётное место – справа от очага. Остальные приглашенные распределяются по обычаю – женщины налево, мужчины направо. Гостям предлагается угощение, состоящее из целого бараньего задка ²⁵⁷. Вынув собственные ножи, носимые всегда при себе, все без дальнейших церемоний приступают к трапезе, и тут же за обедом решается вопрос о выкупе, или калыме.

После отъезда сватов невеста, которая на время торжества [184] удалялась из дому, возвращается к себе и с помощью своих родителей мастерит себе особую высокую лисью шапку, с верхом, украшенным шелковыми кистями.

Теперь она уже официально считается помолвленной и, надев свой головной убор, едет со своими подругами прощаться с родными и друзьями. Эти визиты продолжаются три дня, в течение которых в доме жениха и невесты ламы почти непрерывно читают молитвы.

В условленный день отец, мать жениха и несколько соседей приезжают за невестой, которую в свою очередь идут провожать свахи и подружки.

В палатке жениха девушку ждет угощение, после которого сваха начинает заплетать ей косы, незаметно вплетая в волосы, кроме девичьих маленьких белых раковинок, еще четыре женских больших раковины. После этого обряда, на котором присутствуют только подружки невесты, девушки разъезжаются по домам, а всем прочим гостям, приехавшим с подарками поздравлять молодых, предлагается обед, где главную роль, как всегда, играет мясо барана, его лучшая задняя часть. Один из почётных гостей обходит всех присутствующих с угощением и даёт каждому по бутылке – фляжке особого напитка – «асан-шины» ²⁵⁸, который все тотчас принимаются уничтожать, прикладывая горлышко прямо ко рту.

После обеда гости обеих сторон садятся на коней и устраивают примерные скачки, хвастаясь резвостью своих степных бегунов.

Так незаметно проходит день и наступает вечер; прибывшие издалека гости остаются ночевать у жениха, а близкие соседи уходят к себе. Молодая ложится спать в общей палатке, вблизи входа, а жених ночует на открытом воздухе и стережёт лошадей.

Глубокой ночью, когда всё в окрестности затихнет, жених осторожно подкрадывается к заветной палатке и, постучав несколько раз, приподымает полог; невеста, ждавшая условного знака, ползком, не вставая, пробирается среди спящих и выходит на двор... На рассвете молодые расходятся и девушка так же незаметно возвращается в палатку. Утром жених и невеста идут в кумирню и, взявшись за руки, становятся на колени перед ламой, который благословляет их священной книгой и, сказав несколько напутственных слов, отпускает мужа и жену с миром ²⁵⁹.

Во время беременности к молодой женщине все относятся очень внимательно. Старший в семье, авторитет которого она признает, не позволяет ей ездить верхом, а за несколько недель до рождения ребенка предостерегает её от всякой опасности и, между прочим, просит не подходить близко к озеру или реке. По тангутским приметам от воды может легко приключиться какое-нибудь несчастье: женщина может увидеть в глубине воды что-либо страшное, а испуг в такое время влечёт за собою болезнь.

Во время родов всегда присутствует старуха-повитуха – галму, а если роды очень тяжелы, то приглашается еще лама, который, глядя на воду, творит приличествующие, в данном случае, молитвы и обмывает больной ладони рук и ноги. Галму принимает новорожденного в свои руки, обмывает его теплой водой и в зимнее время завертывают в овчину. Если у матери нет молока, младенца – ся-ги вскармливают на кислом [185] коровьем молоке; вечером ребенка заворачивают в овчину и подкладывают под ножки маленький кожаный чехол с пеплом, куда он и отправляет свои нужды.

На пятый, пятнадцатый, а иногда и двадцатый день новорожденному дают имя. При этом старые почётные родственники со стороны отца или матери дают ему одно имя, присутствующий здесь лама дает другое, и наконец третье имя даётся малютке отцом и матерью. Знакомые и соседи приходят поздравлять счастливую семью и приносят различные подарки – кто баранье мясо, кто кусок материи, так как с пустыми руками приходить не полагается.

Если родился мальчик, то его уже на пятом или шестом году учат верховой езде и посылают в степь пасти скот. В четырнадцать-пятнадцать лет отец дарит сыну шашку – шанлон, пику – нын-дун и ружье – бу.

Как у бедных, так и у богатых тангутов часто случается, что ребенок рождается до свадьбы; тогда родители молодой берут младенца к себе, нисколько не гнушаются им, а наоборот, с радостью оповещают о таком событии весь аймак, говоря: «мы разбогатели – ву-цу-рэ, бог дал нам внука – нор-дю-ша-чи или внучку»... Если девушка впоследствии выходит замуж за отца ребенка, то она, естественно, берет малютку к себе, если же она сходится с кем-нибудь другим, дедушка с бабушкой не расстаются с внуком, а воспитывают его, как свое дитя.

Кукунорские тангуты не очень долговечны – редкий из них доживает до семидесяти пяти – восьмидесяти лет. Предчувствуя скорую кончину – ши-сун, старый глава дома заблаговременно приступает к дележу своего имущества между оставшимися детьми, причём наделяет всех поровну. Затем он выбирает из стада самого хорошего, любимого быка и завещает, чтобы именно это животное несло его прах после смерти,

Тангуты связывают труп покойника ремнями: продевают один из ремней под шею, а другой под колени, и притягивают ноги к голове, сгибая их насколько возможно; вслед за этим близкие оповещают соседей о случившемся, и вот к праху усопшего сбегается почти весь аймак. Каждый тангут несёт в руках небольшой кусок белой ткани – цан-да-га, которую он бережно кладёт на труп. Мёртвое тело понемногу совершенно утопает в белых покровах и тогда родные ликуют, потому что подобное явление считается хорошим предзнаменованием. По окончании своеобразного обряда тангуты продевают сквозь ремни покойника палку и выносят его на двор, где труп завьючивается на быка и везется в горы, на съедение хищным птицам.

При всей этой церемонии неизменно присутствуют ламы, которые, помолясь и справившись по книгам, указывают, в какой день и в каком месте следует бросить покойника; сами же священнослужители не провожают его к месту последнего упокоения, а получив известную мзду-смотря по достатку семьи умершего: одного или несколько баранов – удаляются во-свояси...

После похорон устраиваются поминки – чу-дой-гок, которые повторяются ежегодно, в течение первых двух-трех лет, в день смерти покойного.

После некоторого отступления, вернемся к прерванному рассказу о самом путешествии.

В течение двух-трех дней экспедиция следовала вдоль берегов Куку-нора, наслаждаясь красотою этого озера, 15 августа был, помнится, [186] один из немногих очаровательных вечеров. Солнце, совершив свой дневной путь, склонилось к горизонту, отдавая одну часть лучей горам, другую же разливая по видимому нам небосклону, картинно отражавшемуся в зеркальном лоне вод. Прозрачные тонко-перистые облачка, словно золотистые кружева, тихо-стройно неслись к югу. Там, в горах, стояла полная тишина, успокоившая и Куку-нор: он уже больше не бушевал, не стучал грозно о берег, а лишь только тихо шептался с ним... Грандиозный масштаб озера, его убегающая за горизонт поверхность, окраска и солёность воды, глубина, высокие волны и по временам могучий прибой скорее дают понятие о море, нежели об озере.

Купанье в Куку-норе превосходное: мы купались ежедневно по нескольку раз; температура обычно держалась пятнадцать-шестнадцать градусов. Легкость держаться на воде давала возможность отдаляться на порядочное расстояние в открытое море, а затем, отдавшись воле волн, вновь приблизиться к берегу. Прозрачность воды так велика, что песчаное дно и плавающие над ним рыбы отлично видны на значительной, двух-трехсаженной глубине озера.

На следующий день, чуть забрежила на востоке заря, наш лагерь пробудился. Гора Сэр-чим еще спала, окутанная ночными сумерками; на ней в виде покрывала лежала слоисто-кучевая тучка, вытянувшаяся вдоль гребня. Со стороны озера гоготали гуси, кричали и свистели на разные лады кулики, издавали клёкот орланы; на мокрых лугах проснулись жаворонки и начали с песней подниматься ввысь. Караван уже шагал по мягкой проторенной дороге. Через час пронёсся первый резкий порыв ветра, вскоре второй, третий... Куку-нор нахмурил брови.

Мы следовали южным берегом. С лугового откоса открывалось ещё большее пространство лазоревой поверхности, попрежнему скрывавшейся за горизонт. Наконец показался остров Куйсу ²⁶⁰ – предмет наших самых заветных мечтаний и многих глубоких дум. Словно гигантский военный корабль, он гордо выступал из тёмносиних волн Куку-нора и манил к себе своею неизвестностью. В ясное прозрачное состояние воздуха в астрономическую трубу легко различались детали острова: видны были гребень высоты, обо и кумирня монахов-отшельников.

17 августа караван экспедиции расположился лагерем в ближайшем со стороны южного берега к Куйсу урочище Урто, где пробыл около трех недель, пользуясь привольем и простором кочевников, отстоявших от нас вёрст на пять и более. Небольшая группа чёрных тангутских шатров обращала на себя внимание изолированностью и зловещим молчанием. Соседей не было на много вёрст кругом. По расспросным сведениям удалось выяснить, что это маленькое, как бы покинутое стойбище ютило больных скарлатиною номадов. Смертность среди несчастных была большая, и помощи ждать неоткуда. Родные и знакомые не нашли ничего лучшего, как бросить больных на произвол судьбы, а самим откочевать подальше, спасаясь от заразы.

Общая картина стоянки на Куку-норе была такова: к северу, в трех четвертях версты, залегал самый Куку-нор, к югу, в шести-семи верстах, тянулись горы – западное крыло Сэр-чима. От гор стремилась речка, пересекавшая слегка покатую к озеру долину, образуя вблизи берегового, предпоследнего к Куку-нору вала второстепенный или частный замкнутый озеровидный бассейн до двух верст в окружности. На этой [187] речке на возвышении третьего берегового вала, сливающегося с материковой равниной, мы и имели свой лагерь, откуда открывались широкие виды во все стороны. Быстрая прозрачная речонка оживляла наш бивак, капризно опоясывая его с трёх сторон. В маленьких омуточках мы с успехом ловили удочками и сачками рыбёшку... ²⁶¹ На речку, а еще более на соседнее озерко, постоянно прилетали гуси, утки, турпаны, крачки; по песчаному берегу самого озера большими или меньшими обществами усаживались бакланы, чайки и одиночками, в виде темных точек, прежние орланы.

Обитатели Чамруского хошуна всё больше и больше осваивались с нами. Я всё время поджидал к себе самого Чамру – начальника аймака, но по-видимому напрасно. Он был занят приемом цин-цая, а кроме того предстоял еще судебный процесс двух хошунов – Чамру и Гоми, требовавший его обязательного присутствия.

Недоразумение соседей заключалось в следующем.

Аймак Гоми, простираясь своими границами за монастырь Гумбум, имеет превосходные пастбища вдоль «сининских альп»; тангуты этого хошуна полуоседлые и в годы хорошего урожая на хлеба и травы не всегда имеют возможность целиком использовать принадлежащие им корма. В начале летнего сезона 1908 года чамрусцы вторглись в соседние владения с своими банагами-жилищами и скотом, и стали довольствовать последний на чужих пастбищах. Проведав о случившемся, гомисцы собрались сотенным вооруженным отрядом, атаковали непрошенных гостей и вскоре оттеснили их к берегам Куку-нора. Однако оправившись и пополнив ряды, чамрусцы дружно ринулись вперёд; завязалось настоящее сражение, длившееся несколько дней с переменным успехом. Тогда предводитель Чамру придумал военную хитрость – решил обмануть противника и демонстративно выставил у северо-западного предгорья Сэр-чима палатки своих подчиненных. Гомисцы поддались обману: направили в сторону пустых палаток своих воинов, а чамрусцы тем временем неожиданным ударом с фланга разбили противника...

Теперь, с приездом цин-цая на Куку-нор, предстояло разбирательство всего дела.

Вторая неприятность, постигшая гордого Чамру, была болезнь его сына. Молодой человек обвинил своего родственника в краже отцовской лошади, при всех пристыдил его за неблаговидный поступок. Рассерженный вор в порыве злобы схватил ружьё и ранил собеседника в ногу... По словам окружающих, больной сильно страдал, нуждаясь в медицинской помощи.

...С приходом на Куку-нор мы достали из вьюков свою складную брезентную лодку и, бережно собрав ее, начали производить пробные плавания, отдаляясь от берега до двух–пяти вёрст и более. Плавание производилось во всякую погоду: в бурное и тихое состояние Куку-нора. В общем, пробные плавания дали удовлетворительный результат. Лодка качалась на волнах, словно поплавок, слушаясь вёсел, и довольно ходко подвигалась в желаемом направлении – это ее положительные качества; к отрицательным же, в частности, можно было отнести следующее: непрочность вёсел, которые в местах уключин с первых дней плавания начали мочалиться, сами уключины сидели неустойчиво, борты широко расходились, отчего высокая волна постоянно хлестала и заливала на дно [188] лодки; словом, пришлось порядочно поработать прежде, нежели наше судёнышко стало внушать к себе хоть маленькое доверие при мысли о попытке сплавать на Куйсу... Деревянный ромбовидный пояс, наложенный по бортам, основательно скрепил всю лодку и крепко зажал уключины; вёсла же были снабжены кожаными накладками.

Испытав лодку, надо было позаботиться о продовольственном снаряжении – еде и питье, о приспособлении измерительных и других инструментов, а также выяснить вопрос и о составе участников плавания. Точкой отправления предполагалось назначить безымянное урочище, отстоящее от уртоского лагеря в семи верстах к западу и в четырех верстах от берегового обо, служащего указателем пути для паломников-номадов, имеющих сообщение с Куйсу зимою, по льду. Таким образом среди интересных занятий незаметно промелькнула первая неделя пребывания на Куку-норе.

Возвращаясь однажды с небольшой экскурсии вдоль западного берега озера, я заметил на биваке большое оживление... оказывается, возвратился из западного бокового разъезда геолог экспедиции А. А. Чернов, прошедший около восьмисот пятидесяти верст... Из Дын-юань-ина Чернов вначале взял западно-северо-западный курс, вскоре изменив его на юго-западный, коим и достиг оазиса Сого-хото; далее геолог экспедиции двигался в полуденном направлений, вверх но речке, пока не достиг Лянь-чжоу, где имел недельную остановку в целях приискания новых подвод и проводников на дальнейший путь поперёк Нань-шаня. От Лянь-чжоу до Датунга А. А. Чернов исследовал новый, никем из европейцев не посещенный район, в котором ему удалось открыть несколько ледников, защемлённых ущельями северного склона на высшей цепи Нань-шаня. Далее Датунга интересную юго-западную диагональ, с выходом в долину Куку-нора, геологу проложить не удалось, главным образом из-за подводчиков, сильно трусивших куконорских тангутов. А. А. Чернов свернул на Му-бай-шин, Донгэр, а затем по караванной дороге проследовал на соединение с экспедицией.

Первые дни по возвращении на главный бивак геолог приводил в порядок свои наблюдения и сборы. Нас же попрежнему занимал Куку-нор, его капризный нрав и переменчивое состояние его поверхности, которая не всегда и не везде была одинакова. Так, например, юго-восточный залив Куку-нора тих, спокоен, отливает прелестным лазурным оттенком небес, тогда как северный район озера уже порядком колышется изумрудными волнами; в то же самое время с северо-запада бегут тёмные высокие валы, украшенные барашками. Из тихого в бурное состояние Куку-нор переходит сравнительно скоро и, наоборот, долгое время не успокаивается после более или менее серьёзного шторма.

Тих ли, взволнован ли Куку-нор, –всегда он величественно прекрасен. Часами я просиживал на его берегу или далеко уходил вверх или вниз от бивака, никогда не уставая смотреть на его бесконечный водный горизонт, как одинаково не уставал и слушать его монотонный прибой, напоминавший мне южный берег Крыма.

В первую очередь плавания на Куйсу я назначил самого себя и урядника Полютова. Каждый из нас понимал, что предстояло не мало трудностей и тяжких испытаний, а может быть и жестокой борьбы за жизнь... Нужно было приготовиться ко всему. Первый раз в жизни я составил завещание, причём труднее всего мне было мыслить о будущем, о судьбе моего самого дорогого сокровища – экспедиции... [189]

...К вечеру 28 августа всё было готово, и мы с Полютовым перекочевали к точке отправления. Куку-нор успокаивался, солнце скрылось за чистый, прозрачный горизонт; барометр стоял хорошо. Сумерки легли на землю. Едва потухла солнечная заря на западе, как на востоке всплыла луна, чудно озарившая всю видимую поверхность Куку-нора. Досадовал я на себя, что не приготовился к отплытию на Куйсу днём раньше, чтобы воспользоваться сегодняшним состоянием погоды.

Вдоволь нагулявшись по берегу и надышавшись «морской» прохладой, я отправился в палатку, чтобы уснуть... Море также дремало. Моряки, кажется, справедливо не любят подобного затишья, замечая, что оно часто бывает зловеще...

В два часа ночи меня разбудил Куку-нор, со страшной силой ударявший о берег тяжелыми волнами... К рассвету, ко времени нашего предполагавшегося отплытия, он рассвирепел еще больше. Пришлось смириться и ждать у моря погоды. К полудню начало было стихать, и мы несколько раз пытались отчалить от берега, но напрасно – девятый или двенадцатый вал сердито выбрасывал нас обратно на берег.

Возвратившись на главный бивак, я предложил моим сотрудникам Чернову и Четыркину перебраться к точке отправления и терпеливо выжидать лучшего состояния Куку-нора. Они были счастливее меня.. Им удалось осуществить нашу общую заветную мечту – проникнуть взором исследователя в самое сердце альпийского озера...

Расставаясь с А. А. Черновым, я прочел на его озабоченном лице ясное выражение того, что на ходу прошептал его голос: «в случае... полагаюсь на вас»...

Предоставляю моему товарищу рассказать о его интересном плавании на Куйсу.

«Лишь только лодка была предоставлена в наше распоряжение, – говорит А. А. Чернов ²⁶², – мы, в сопровождении гренадера Демиденко и китайца-солдата, перебрались к тому пункту берега, где она находилась, – верстах в семи от стоянки экспедиции. Здесь вечером 30 августа были сделаны последние приготовления к поездке. Мы совершили пробное плаванье для испытания лодки и взятого с собой глубомера Беллок, малого размера. Лодка оказалась лёгкой и подвижной, но вместимость её была столь мала, что при езде мы мешали друг другу, нельзя было помогать кормовым веслом. Пришлось строго обдумать своё снаряжение. К сожалению, мы не могли определённо узнать, есть ли на острове люди. Местные тангуты говорили, что минувшей зимой, по слухам, на Куйсу жили два монаха, но остались ли отшельники на лето, они не знали.

Наше снаряжение могло быть более лёгким, если бы мы были уверены, что найдем на острове монахов. В этом случае можно было бы не брать с собой съестных припасов.

После солнечного заката совместными усилиями были напечены лепёшки и сварено мясо в дорогу. Лепёшки вышли неудачными: масло было горькое, аргал сырой, и мы не могли пропечь их. Впрочем, нас занимал более серьёзный вопрос – определение времени отплытия. Хотелось выбрать для этого наиболее благоприятный момент.

Наблюдая изо дня в день за озером, можно было убедиться в его непрестанном волнении. Только двадцать восьмого августа простоял [190] относительно тихий день и к вечеру установилась мелкая рябь. Погода изменялась обыкновенно после полудня, иногда с полуночи. Громадная котловина, вмещавшая в себе озеро, благоприятствовала развитию ветров, падавших то с северного, то с южного хребтов, ограничивающих котловину. С налетевшим ветром одновременно появлялось и волнение. Быстрому развитию последнего, повидимому, способствовало незначительное давление воздушного столба, находившегося над высоко расположенным озером. Кроме того, дождливое время года посылало облака за облаками. Приходилось более всего остерегаться внезапно появлявшихся тучек, приносивших с собою обыкновенно более или менее сильный ветер.

Мы решили ехать или с полуночи, или с полудня, сообразуясь с анероидом ²⁶³. Если бы в начале поездки погода изменилась к худшему, то мы могли еще повернуть обратно и ждать более благоприятного момента.

В день нашего приезда к берегу вечер стоял тихий. Анероид, упав днём, повышался. Шум прибоя едва доносился до бивака, отделенного от озера лагуной. Казалось, ночью можно будет пуститься в путь.

Но вот на севере стали вспыхивать молнии, далеко за Куку-нором. Они первые смутили нас. Взошла луна, на которую мы возлагали отчасти наши надежды, так как было полнолуние и короткий день благодаря ее свету значительно удлинился.

Вскоре из-за Южно-Кукунорского хребта выбежали барашки и закрыли луну. С гор потянул ветер. Наша надежда на ночное плавание стала бледнеть.

Мы прилегли, но сон был чуток: мы постоянно вскакивали, прислушиваясь к малейшей перемене погоды и состоянию озера. С полуночи шум усилился. Можно было различить прибой мелкой волны, приближавшейся с востока. Мы упали духом и решили отложить поездку.

С двух-трех часов ночи до восьми-девяти утра шел дождь с небольшими промежутками. Утром озеро сильно волновалось, но белых гребней почти не было. На востоке одно время на его краю выделялась изумрудно-зеленая полоса.

К полудню перемены в волнении не было и мы решили выехать. Наскоро собрали свой богаж и уселись в лодку. В ней оказалось так тесно, что пришлось отказаться от морской буссоли, которую хотели было взять с собой на всякий случай. Мы мешали друг другу своими ногами, между которыми был помещен узкий и длинный деревянный ящичек с припасами. Глубомер был поставлен на ящик, а сбоку положили резиновый мешок с ведерным запасом чаю. Этот мешок мешал нам более всего, особенно гребцу, и кренил лодку. Однако оставить его не решились, из боязни, что не найдем воды на острове. Из верхней одежды мы взяли только по тёплой куртке. По настоянию товарища, захватили также брезент, чтобы несколько защитить носовую часть лодки от большой волны.

В час пятнадцать минут мы оставили берег при легком северо-северо-восточном ветре. Небо было покрыто на три четверти облаками. Быстро удалялся от нас берег и уменьшалась фигура стоящего на нем Демиденко.

Через час анероид упал уже на полтора деления, но мы решили продолжать путь, в надежде добраться до острова еще до перемены погоды. [191]

Сначала остров имел вид трапеции и только через полтора-два часа езды он принял тот вид, какой имел и с берега: на трапеции довольно ясно выступил бугор конической формы.

В четыре с половиною часа мы сделали первый промер глубины, показавший тридцать один метр. Лот принес со дна ил светлопепельного цвета. Из торопливости мы не стали измерять температуры воды на дне, хотя и имели с собой термометр. Несмотря на продолжающееся падение анероида, мы решили плыть вперёд: пришлось в последний раз обдумать своё положение, так как по нашим расчётам мы были уже около середины пути. Островок как будто еще не вырос в своих размерах, но выступил яснее. Он принял коричневый цвет с белым пятном в одном месте. У берегов обрисовывались крутые скалы.

Между тем с левой стороны от нас по западному горизонту протянулась туча, за которой и стало скрываться солнце. В пять часов среди этой тучи видно было четырёхцветное радужное пятно. Невольно наши взоры постоянно обращались в эту сторону, тогда как, в действительности, испытание готовилось с другой стороны.

В пять с половиною часов глубина и состав дна оказались прежними. На вершине острова ясно обрисовывался целый ряд обо. Однообразие нашего плавания нарушалось изредка плеском крупной рыбы: она долго держалась вблизи поверхности воды, так что её можно было видеть. Один раз кругом нас облетел баклан, другой – села на воду чайка.

Солнце совершенно скрылось в туче, стали быстро надвигаться сумерки. Вдоль восточного берега Куку-нора протянулась другая туча, в форме узкой и длинной ленты. Но в то время как первая проходила далеко стороной, эта двигалась прямо на нас, мы видели её приближение и чувствовали её по поднявшемуся норд-осту. Остров превратился в неясное пятно.

В семь часов двадцать минут ветер внезапно усилился и тотчас появились «барашки». Мы в последний раз переменились местами. Начиналась борьба с разбушевавшейся стихией. У одного из путников появилась на сцену резиновая надувающаяся подушка.

Восстали широкие валы, увенчанные пенящимися белыми гребнями. Они надвигались на нас почти сбоку, и наша лодка то скользила вдоль гребня, то проваливалась в широкий жолоб между двумя соседними валами. Нас постоянно обдавало пеной, хотя была некоторая возможность избегать особенно крутых рядовых бойцов.

Но вот полил дождь, и нас окутала тьма. Был момент, – трудно сказать, насколько продолжительный, – когда остров исчез из виду. Однако на тревожный вопрос гребца товарищ его отвечал успокоительно.

Волн уже не было видно, и только по характерному шуму приходилось угадывать приближение грозных врагов. Часто около самой лодки внезапно вырастал белый гребень и обдавал нас своей пеной. Попытка защищаться от волн брезентом не имела успеха, и мы давно уже сидели в воде.

В этом положении некоторую отраду принес нам писк куликов, долетевший до нашего слуха.

Наконец, как-то инстинктивно, почувствовалось, что остров близок, хотя он едва выступал среди тьмы расплывшимся пятном. Дождь прошёл. Мы услыхали отдалённый шум прибоя и, удачно попав в полосу относительного затишья, в восемь с половиною часов пристали к берегу. [192]

С понятным волнением вступили мы на приютивший нас клочок земли. Всё из лодки было вынуто и сложено на берегу, а самая лодка вытянута из воды и перевернута над нашим имуществом. Мы тотчас же пошли осмотреть ближайшие окрестности.

Берег начинался галечником, переходившим в полого повышающуюся задернованную поляну. Последняя вскоре упиралась в крутой склон. Очевидно, мы пристали к южному концу острова. К востоку берег вскоре кончался галечной косой, на западе крутой склон подходил непосредственно к озеру, обрываясь в него скалами. Подойдя к крутому склону, мы тотчас наткнулись на пещеру, обнесенную стеной. Осторожно, один за другим, стараясь не производить шуму, мы протискивались в узкий вход. Вдруг экзальтированный товарищ, шедший впереди со свечкой в одной руке и с револьвером в другой, воскликнул: «человеческий скелет!»

Последний оказался, однако, туловищем барана, приставленным к стене. Кожа с него была содрана, и мясо высохло до твердости камня. На полках лежало еще два отдельных куска. За особой загородкой, в углу около входа, был сложен сухой конский аргал, а рядом с ним устроен и род камина. Всё это говорило о предусмотрительности хозяйка жилища, но самого его не было. Только мухи нарушали тишину, да при нашем входе в пещеру из нее выпорхнула птичка.

Выйдя из пещеры и пройдя несколько шагов дальше вдоль подножья крутого склона, мы заметили загородку. Внутри неё плотно прижавшись одна к другой, лежали овцы.

Вне загородки вновь виднелась постройка, прислонённая к скалистому обрыву, более значительных размеров, чем осмотренная. Очевидно, она была обитаема.

Осторожно ступая, мы вернулись к лодке и решили закусить. Однако наши припасы размокли и были в мало привлекательном состоянии. Лепёшки расползлись, соль и сахар распустились. Все вещи, лежавшие в ящике, стали липкими. Сами мы, из-за мокрой одежды, были тоже в плачевном состоянии. Тщательнее всего был упрятан анероид, лежавший во внутреннем кармане. Но и его футляр размок и расклеился.

Съев по яйцу и куску мяса, подкрепив свои силы холодным чаем с коньяком, мы залезли под лодку в надежде уснуть под своим кровом, но появившийся озноб невольно заставлял наши мысли возвращаться к осмотренной пещере, как бы приготовленной для посетителей. Правда, не совсем удобно было занять её без ведома хозяина, но другого исхода из нашего положения не было.

Мы решили воспользоваться всеми удобствами открытого пристанища. Однако развести огонь оказалось делом далеко не легким: мехом должны были служить собственные легкие. Пока товарищ возился около очага, ему все глаза выело дымом. Зато когда дело увенчалось успехом и очаг разгорелся, он первый получил право на пользование огнём для просушки мокрой одежды.

При свете свечи мы произвели более тщательный осмотр помещения. От входа приходилось несколько спускаться. Основанием всей постройки служили глыбы камня, образовавшие естественное углубление, над которым и был уже возведен потолок и некоторые дополнительные стенки. Кладка состояла из необожжённой глины, иногда с примесью камня, блестевшего крупными зернами белой слюды. Против [193] очага у задней стенки пещеры был выложен приступок для сиденья. В стороне было особое углубление, отделённое невысокой стенкой. В стенках были сделаны небольшие ниши.

Мы весело шутили над своим положением, сравнивая его с судьбой Робинзона Крузо после кораблекрушения.

Восточный и юго-западный горизонт был затянут тучами. Их прорезывали молнии. В нашем подземном пристанище гром отдавался своеобразным гулом.

К полуночи мы привели свой костюм в некоторый порядок и вышли еще раз осмотреть окрестности. [194]

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ОЗЕРО КУКУ-НОР

(Окончание)

Дополнительное ночное знакомство с Куйсу. – Приют в пещере – Первое утро на острове. – Оригинальная встреча с его тремя отшельниками. – Знакомство с ними. – Занятие монахов. – Измерение, съемка и геологическое строение Куйсу. – Кумирня. – Начало поселений на острове. – Впечатление от ракет, пущенных на Куйсу. – Возвращение с промером глубины на берег. – Радостное свидание с экспедицией. – Моя экскурсия в южные горы. – Дополнительные работы при мысе Чоно-шахалур. – Прощанье с Куку-нором.

Теперь только из-за облаков выплыла луна, на свет которой возлагалась столь большая надежда при отплытии к острову. Нам захотелось тотчас же бегло осмотреть вершину Куйсу.

При первых шагах мы заметили лошадь, бросившуюся от нас в сторону. Поднявшись несколько по склону, мы встретили большой полуразрушенный субурган.

Склон был крутой и прерывался оврагами. Наконец, мы достигли площадки, господствовавшей над всем островом. По краям ее виднелись постройки. Прежде всего попалась небольшая, но, видимо, недавно построенная кумиренка. Ко входу в нее вели ступеньки. Дверью служила занавесь. Заглянув в кумирею, мы увидели при свете спички, что стены ее увешаны множеством писанных бурханов. Дальше мы наткнулись на две пещеры. Стараясь ступать бесшумно, мы проникли внутрь, но обе пещеры оказались совершенно пустыми.

Выше всех построек, на одном из углов площадки, поднималось обо. Весь остров был залит лунным светом, но точного представления о его величине нельзя было получить, так как контуры острова сливались с озером. Оттуда доносился глухой ропот. Это один за другим [195] набегали из темной дали ряды волн и плескали в берега. На юге рисовался своеобразный мираж. Казалось, что южный берег лежит очень близко. Он имел вид черного обрыва, над которым сразу поднимался хребет, вдвое более высокий сравнительно с Южно-Кукунорским.

Полюбовавшись неописуемой панорамой, мы спустились в свой склеп. Волнение наше улеглось, усталые организмы напоминали об отдыхе. Было два часа, когда мы разместились на полу в очень неудобном положении. Длина ложа достигала только двух аршин. Выступавший камин сжимал нас.

Подремав немного до восхода солнца, мы пошли к лодке. Стояла тишина, озеро тихо плескалось. Хребет Потанина был окутан снежно-белыми кучевыми облаками, а над нами, после голубого промежутка, висела еще лента облаков. В семь часов утра температура воды в озере была 11,8°, в воздухе было только 6,4°. Мы стали приводить в порядок свое имущество: одно – мыть, другое – сушить.

Из обитаемой пещеры курился дымок. Мы ждали её хозяина. Заметив нас издали, около лодки, он, может быть, был бы не так испуган, как при нашем появлении в его жилище. Но время шло, а тишина ничем не нарушалась. Мы решили нанести визит.

Овцы были еще внутри загородки. Из пещеры слышалось монотонное бормотанье: очевидно в ней был один человек, занятый молитвой. Не входя еще в пещеру, мы приветствовали его по-монгольски. В ответ он только повысил голос, но не вышел. Когда мы вошли в жилище отшельника, он сидел на особом возвышении перед раскрытой книгой, впереди которой стояли молитвенные чашечки и блюдечки.

Увидя нас, монах вскочил. Он был необыкновенно испуган. Руки его тряслись, зрачки расширялись. Приняв приветственный хадак, он поспешно стал усаживать нежданных гостей на пол, бросив туда шкуру. Перед нами, как по волшебству, появились чуть ли не все съестные припасы, какими обладал лама. Скороговоркой, заплетающимся языком он всё время выкрикивал слова молитвы или заклинания, временами проводя пальцем по горлу и насильственно улыбаясь. Схватив большую чугунную чашу, монах выбежал из пещеры и стал поспешно доить коз. Теперь можно было различить непрестанно повторяемое слово: «тэр-занда, датэр-занда-да», «тэр-занда, датэр-занда-да» («Что делать, что делать?» – как после перевели нам).

Подоив коз, он поставил котел на огонь. Увидев, что мы едим, как обыкновенные смертные, он стал понемногу успокаиваться, чаще улыбался, но не сводил с нас глаз, почти не мигая. Быстро перебирал свои чётки, изредка шевеля губами.

Угощенье состояло, главным образом, из молочных продуктов: простокваши, сушеного творогу – «чюры» – и масла. Кроме них, у монаха оказался молотый ячмень (цзамба) и кирпичный чай – очевидно, дары паломников. Была предложена и баранья нога в том же окаменелом состоянии, в каком мы нашли баранину в нашем убежище. От чая и остальных блюд мы отказались, зато оказали честь простокваше, очень вкусной, приготовленной чище других продуктов. Во время нашей еды монах снова сел для молитвы. Он ссыпал с тарелочек гальку и выливал из медных чашечек воду, тщательно их вытирая. Кроме этих предметов, на божнице были «цаца» – глиняные фигурки небольших бурхаыов и один рисованный бурхан. Лама читал по очень длинной и узкой книге, листы которой не были сшиты. [196]

Когда отшельник кончил свою молитву, мы знаками просили его следовать за нами и привели к лодке. Осмотрев ее и остальное наше имущество, он совершенно успокоился, очевидно понял, откуда и как появились в его владениях чужеземцы, приехавшие в совершенно необычное для посещения острова время года. Вручённый ему подарок – перочинный ножик и жестяная коробка из-под сушеной капусты – установили между нами уже прочные дружественные отношения. Монах пригласил нас следовать за собой, показывая, что на острове есть еще двое таких же, как он, обитателей.

Мы пошли иа запад, по самому берегу под скалами, за жилище первого монаха и вскоре увидали еще более солидную постройку, но прежнего, так сказать, «пещерного» типа. На голос нашего проводника её хозяин вышел к нам навстречу. Между соседями завязался оживлённый разговор, в котором наш первый знакомец выступал уже в роли толкователя. Новый обитатель острова удивлённо посматривал на нас. Он показал нам своё помещение и кумиренку, построенную рядом с ним.

После осмотра кумирни все пошли к третьему отшельнику.

Монахи были людьми пожилыми, но еще далеко не старыми. Первый из них, очевидно более молодой, был гладко выбрит и имел вид обычного служителя будды.

Остальные давно уже совершенно перестали заниматься своей наружностью; отросшие волосы торчали у них в разные стороны, представляя своеобразные головные уборы. Все монахи, очевидно, были тангутами: первый и второй – типичными брюнетами, третий – с более светлой кожей и волосами. Вид последнего отшельника положительно напоминал дикого человека; взгляд его был блуждающим, изо рта торчали зубы.

Увидав, что мы интересуемся камнем, первый монах пригласил нас следовать за собой. Мы поднялись на скалистый обрыв и пошли вдоль него. Берег повернул теперь на северо-запад, а затем почти на север. Под нашими ногами развернулась очаровательная картина. Берег был мало изрезан, но обрывался отвесными гранитными скалами, высотой в восемь – десять метров. От него были оторваны крупные глыбы и, устилая подножье скал, уходили в изумрудно-зелёную глубь. Волны тихо плескали среди камней, между которыми плавали десяти-двенадцативершковые [до 0,6 м] рыбы. Целые стаи этих рыб непрерывной живой гирляндой окаймляли побережье. На скалах группами сидели бакланы. При нашем приближении птицы опускались на воду и несколько отплывали от берега, туда, где уже качались на волнах чайки. За бакланами плыли рыбы, образуя длинные колыхающиеся ленты.

Наконец, скалы понизились, несколько отступили от берега и лама подвел нас к небольшому выступу. Он был образован из красновато-желтого крупнозернистого гранита, прорезанного мёртвой жилой весьма крупнозернистого пегматита. Основная масса последнего состояла из белого кварца и розового полевого шпата. Зёрна их достигали нескольких дециметров в поперечнике. В эту массу были погружены серебристобелые пластинки слюды и черные призматические кристаллы турмалина, достигавшие 3 см в поперечнике. Блеск крупных зёрен и слюды и служил причиной особенного внимания к этому выходу со стороны нашего проводника.

Осматривая бегло берег, мы вскоре дошли до узкого и низкого перешейка, отделявшего северо-западный конец острова от его главной [197] массы. За перешейком вновь поднимались граниты, обрываясь в озеро скалистым зубчато изрезанным краем. Верхняя поверхность их представляла ровную площадку, поднимавшуюся над водой до 12 м. Этот северо-западный мыс острова вместе с перешейком выдавался в озеро в форме топора. В его зубчатых бухтах плавали крупные рыбы; на северный же берег острова накатывались грозные валы. Здесь к нам присоединились остальные аборигены, и мы все вместе закончили обход побережья озера.

От перешейка берег сначала идет на восток, делаясь более изрезанным, но затем, снова выравниваясь, уклоняется все более и более на юг. Скалы редко подходят к самой воде: обыкновенно они отделены от нее узкой задернованной полосой с рассеянными по ней глыбами гранита. Нигде не видно было не только деревьев, но и кустарников; низкая травянистая растительность одевала склоны острова, падавшие от центральной площадки к его побережью.

Монахи, видимо, делились друг с другом своими впечатлениями. Заметив, что мы обратили внимание на лисиц, проскользнувших в двух местах среди камней, они показали нам, что в их владениях обитает восемь таких зверей.

На юго-восток остров заканчивался низким остроугольным выступом, переходившим в короткую галечную косу. На этом выступе, у подножья скалистого обрыва, лежала U-образная лагуна. На ней плавали чайки, а на галечном валу южного берега сидели бакланы и гуси, образуя почти непрерывный ряд.

Вновь наша лодка и вещи подверглись тщательному осмотру: монахи во всё входили и всему дивились. Особенное удовольствие доставил им бинокль. Наш первый лама уже окончательно освоился с нами: непрерывно говоря, он опирался на нас и настойчиво приглашал к себе. Остальные монахи также получили по хадаку и ножику, которых мы взяли как раз по три экземпляра.

Оказав честь простокваше нашего соседа, утомившись впечатлениями дня и ночи, мы уснули около лодки. В три часа дня нас разбудил ветер, налетевший с запада и взволновавший озеро. Быстро выросли белые гребни, с шумом ударявшие в побережье. Рыба тотчас ушла в глубину. Накатилась пылевая туча, и южный берег озера исчез из глаз. Водяные валы высотою в метр один за другим лизали наш берег и перекатывались через галечный вал, наполняя водой лагуну. У скалистого берега набегавшие волны покрывали громадные глыбы, торчавшие над водой на один – полтора метра.

Целые каскады брызг летели в скалы, достигавшие трёхсаженной высоты.

На волнах всюду качались бакланы и чайки, как бы радуясь поднявшейся непогоде.

Мы занялись съёмкой острова, отмечая направление по компасу, а расстояние – шагами. Переведя их на метры, мы получили: 1,5 км для длины южного и западного берега до перешейка, 0,6 км для окружности северо-западного мыса вместе с перешейком и 1,7 км для длины северного и восточного побережья. Таким образом, длина береговой линии всего острова равна 3,8 км (3,5 версты), наибольший поперечник (длина) – 1 650 м и ширина – 560 м (в средней части острова). У нас были три ракеты, благодаря которым мы могли дать о себе весть на берег. Мы условились пускать их в девять часов вечера: [198] первую – в день нашего прибытия на Куйсу, вторую – накануне отъезда с острова. Третья ракета могла пригодиться как в том случае, если бы первая попытка уплыть с острова не удалась, так и в том случае, если бы мы по какой-либо причине вынуждены были остаться на острове до зимы. Тогда мы должны были пустить одну за другой обе ракеты. Хотя накануне мы приехали в половине девятого, но ракеты не пустили, так как палки к ним были позабыты. Сегодня находчивый товарищ, воспользовавшись нашим деревянным ящиком, пристроил к ракетам хвосты и мы сигнализировали. Сильный ветер отбросил ракету далеко в сторону. До полуночи мы сидели в своей пещере и при свете свечи вели записи. Ветер свистал вдоль скал, но к нам не проникал. Только шум прибоя глухо отдавался у нас. Восток был затянут тучей. С разрешения хозяина жилища, нашего жизнерадостного соседа, мы проломали внутреннюю стенку и могли теперь спать вытянувшись.

Ранним утром, второго сентября, наши знакомцы один за другим нанесли нам визиты и настойчиво приглашали к себе в гости. Чтобы никого не обидеть, пришлось гостить у них поочерёдно. Хозяева теперь уже применились к нашему вкусу: как только мы входили к кому-либо из них, перед нами сейчас же появлялся большой деревянный жбан с простоквашей.

Попав в столь необычайную обстановку и не имея возможности говорить с отшельниками, мы жадно ко всему присматривались, стараясь воспользоваться каждой минутой нашего пребывания на острове, чтобы запечатлеть даже мелкие черты его природы или жизни его обитателей. Об одном упущении мне приходится до сих пор сожалеть: имея в своем распоряжении один фотографический аппарат, я не решился взять его на остров, из боязни попортить его и тем лишить себя возможности производить снимки на дальнейшем пути...

От центральной, господствующей над всем островом, площадки падают во все стороны крутые травянистые скаты. Почва их состоит из лёсса, тонким слоем прикрывающего коренную породу острова – гранит. Восточный и южный склоны изрыты оврагами. Некоторые из них глубоко врезались в гранитную массу, особенно в южной части Куйсу. На запад и на юг граниты обрываются в озеро изрезанными скалами высотою от восьми до двенадцати метров. Исключением является только южная оконечность острова, ее узкий перешеек в северной части: здесь мы находим отлогий, относительно мягкий берег, удобный для высадки. Как удачно мы подплыли в темноте к наиболее доступной части берега! На скалы даже днём трудно было бы высадиться.

Хотелось непрестанно любоваться своеобразной жизнью скалистого побережья. В то время как у отлогих северного и восточного берегов рыбы не было видно, около скал она постоянно держалась. Иногда можно было взобраться на глыбу, несколько выступающую в озеро. Рыбы продолжали плавать около камня, нисколько не боясь непосредственной близости человека, буквально под его ногами. Они заходили в узкие промежутки между отдельными глыбами, иногда неожиданно выплывали из какого-нибудь потайного прохода. Однородные по величине, принадлежащие к одному только роду Schizopygopsis, рыбы двигались медленно, как бы лениво, чуть не задевая одна другую. Мелких рыбок, свойственных побережью Куку-нора и водящихся преимущественно в устьях его речек, мы не видели здесь ни одной.

Нас очень занимал вопрос о способе питания этой громадной массы [199] рыбы. Следя за рыбами, можно было сделать такое наблюдение. Камни, лежавшие под водой, были покрыты сплошным пушистым ковром водорослей, который начинался только на пол-аршина [33 см] ниже поверхности воды. Этот ковёр, толщиною до вершка, тихо колыхался, переливаясь различными оттенками зелёного цвета! Рыбы постоянно погружали свой рот в водоросли, для чего они становились даже на головы. Казалось, они искали себе пищу в этом пышном ковре, который и служил приманкой для рыбы. Отлогий берег на северной и восточной стороне острова, покрытый галькой и гравием, не допускал разрастаться водорослям вследствие постоянного движения обломочного материала. Там не держалась и рыба.

Как только бакланы спускались на воду, рыбы бросали свое занятие и плыли за ними. Нужно полагать, что они охотились за посадкой птицы, нисколько не боясь её благодаря своим крупным размерам. Мы ни разу не видели, чтобы птица сделала попытку схватить рыбу: очевидно, последняя была ей уже не по силам. Питание самих птиц осталось невыясненным. Больше всего на острове было бакланов, которые не могли питаться рыбой, так как мелкой рыбы здесь совсем не было. Возможно, что главным источником пищи для них служил тот же ковёр водорослей, хотя при человеке бакланы всегда держались вдали от берега. Чайки находили себе пищу в мелкой лагуне, на юго-восточном конце острова, где они постоянно держались, в особенности в тихую погоду.

Бакланы гнездились на острове, и плоские гнезда этих птиц попадались всюду среди скал. Иногда мы находили отдельные яйца, чаще только одну скорлупу. Нередко валялись и растерзанные остатки самих бакланов, попадавших, вероятно, в лапы лисицы: крупные громоздившиеся одна на другую глыбы способствовали этим хищникам устраивать засады, гнёзда же часто были расположены в совершенно доступных пунктах.

В меньшем числе на острове были чайки, крачки, гуси, турпаны, жаворонки, вьюрки, плиски и краснохвостки. В пещере, занятой нами, жила горихвостка, которая позже свыклась с нашим соседством. Из хищных птиц мы видели только сокола, да слышали однажды крик сыча.

Мы старались узнать от монахов, не видели ли они в воде более крупных животных, чем плававшие рыбы, но получили отрицательный ответ. Таким образом, приведенное В. А. Обручевым ²⁶⁴ указание о нахождении в озере какого-то ластоногого здесь не нашло подтверждения.

Грызунов мы совсем не видели на острове, не было здесь и нор пищух, столь часто встречающихся на склонах кукунорской котловины. Лисицы, может быть, уничтожили грызунов.

Низших животных на острове было немного. Изредка наблюдались мухи и жуки. Однажды я видел муравья, тащившего мертвого кузнечика. На лёссе, под камнями, были находимы наземные моллюски (Pupa и Helix).

Первое растение, с которым нам пришлось познакомиться на острове, был лук. Лишь только мы расположились, в день своего приезда около лодки, как наше внимание было привлечено сильным запахом этого растения, примятого нами. Позже оказалось, что лук густо покрывал всю каменистую лужайку между берегом, лагуной и скалами. В общем растительный мир острова оказался сходным с флорой берегов [200] Куку-нора; товарищ подметил здесь лебеду, полынь, мальву, астру, горечавку, крапиву, дэрэсун, тмин. По расщелинам скал изредка встречался папоротник и хвощ. Некоторыми растениями монахи пользовались в домашнем обиходе. Семена тмина шли в качестве приправы к простокваше, стебли дэрэсуна служили для приготовления фитилей в масляном освещении. Растительный покров острова был пышным только кое-где по побережью, в остальных же местах трава была общипана и вытоптана.

Еще на другой день своего приезда мы видели, что в западно-северо-западном направлении из озера выступали скалы. Они белели тремя маленькими зубцами и лежали, повидимому, ближе к южному берегу, чем к Куйсу. Лама объяснил нам, что хотя с острова скалы, называемые Джэ-му-чах, видны в числе трёх, но в действительности их девять. Они бесплодны и едва ли доступны. Белый цвет их происходит, вероятно, от помета птиц.

Совершенно неожиданная картина рисовалась с Куйсу на западе-северо-западе. Казалось, что верстах в двадцати от острова находится другой, значительно больших размеров. У него был пологий северный скат, более крутой – южный и волнистая вершина. Вблизи этой скалистой массы не было видно ни коренного берега Куку-нора, ни каких-либо гор на горизонте. Наше недоумение еще более усилилось после того, что передал нам лама.

Он начертил окружность озера, посредине его – остров Куйсу или Цорнин, как называли его отшельники, а у западного берега – другой остров большого размера. Он пояснил нам, что зимой, взяв с собой на спине запас пищи и воды, он ходил на этот остров, называющийся Цёрбаре. На нём не оказалось ни обитателей, ни воды, ни топлива. Монах считал, что до него такое же расстояние, как и до южного берега Куку-нора. Как истолковать эти противоречивые сведения о западном береге озера? Дело усложнялось еще тем, что впереди скалистой массы, вблизи ее южного края выделялась низкая полоса красного цвета. Нужно думать, что она была обособленной и о ней-то именно и говорил лама ²⁶⁵.

Казалось очень заманчивым распутать теперь же эти противоречия. На западном горизонте только и видно было описанную горную массу, поднимавшуюся из вод Куку-нора и казавшуюся столь близкой. В нашем распоряжении было еще пять-шесть дней, но состояние озера не внушало к себе доверия. Сегодня утро было тихим, на юге горы стояли в пыльной дымке, на севере едва выступали. Но с четырёх часов вновь подул западный ветер и развёл сильное волнение.

Днём, когда озеро еще слабо волновалось, товарищу удалось поймать на крючок рыбу. Она была зажарена и съедена на свежем воздухе в присутствии всех отшельников, не спускавших с нас глаз. Наш любознательный сосед тайком от своих соотечественников решился попробовать новое для него кушанье и хотя есть его не стал, но и не отнесся к нему брезгливо.

Третьего сентября. Ветер и волны налетают попрежнему с запада-юго-запада, берега не видно, горы в пыли, и только Цербаре выступает несколько яснее. Он не дает нам покою, и, чтобы менее тревожиться [201] неопределённостью своего положения, мы решаем, что следующий день будет последним для попытки к его достижению. Если погода не будет лучшей, то остается только подумать об обратном плавании.

Я имел, таким образом, достаточно времени для изучения строения острова, который оказался интересным не только с геологической, но и с археологической стороны.

Остров сложен из гранитов и гнейсов, стоящих друг к другу в очень сложных отношениях. Господствующей породой является грубозернистый биотитовый гранит жёлтого и красновато-жёлтого цвета. Однако нигде нет особенно массивных выходов этого гранита, так как всюду мы находим в нём разнообразные жилы. Чаще всего это жилы пегматита, встреченные в очень многих пунктах. Реже они образованы также биотитовым гранитом, более крупнозернистым. Так, например, у западного берега в одном месте лежит большой отторженец грубозернистого гранита, пронизанный перекрещивающимися жилами крупнозернистого гранита, незначительными по своей мощности.

Пегматитовые жилы чаще всего состоят из зёрен кварца, ортоклаза, мусковита и турмалина, местами же обогащаются гранитами ²⁶⁶. Они имеют различную мощность, обыкновенно в 0,5–1 м. Зерна тех или иных неделимых часто достигают крупных размеров, причём длинные кристаллы турмалина иногда располагаются сферически, сходясь своими тонкими концами к одному центру. Если излом через такой комплекс кристаллов проходит через центр, то турмалины образуют изящную розетку.

Наблюдается также характерное для пегматитов срастание кварца и ортоклаза. Хорошо выражено и зональное расположение тех или иных кристаллов, как в мелкозернистых, так и в крупнозернистых разностях пегматита.

В большинстве случаев жилы падают на север, и только апофизы идут в различных направлениях, как и трещины отдельности, наблюдавшиеся в гранитах.

Гнейсы острова не получают большого развития. Более значительные выходы их мы находим около пещеры третьего ламы и далее по западному берегу. Они смяты в крутые складки, крылья которых падают преимущественно на север и северо-северо-восток. Выход гнейсов есть также и на северном берегу Куйсу, около самой воды. Пласты их поставлены здесь на головы и уходят в озеро.

Гнейсы всюду пронизаны жилами крупнозернистого биотитового гранита. Чаще всего это – пластовые жилы, то выклинивающиеся, то гнёздообразно раздувающиеся.

Каких-либо других коренных пород, кроме гнейсов и гранитов, на Куйсу не было встречено, за исключением двух случайных находок. Одна из них представляет маленькую плиточку известняка с кораллами, вероятно, каменноугольного возраста. Эта плиточка лежала вместе с кусками белого жильного кварца, собранными у входа в кумирню верхней площади острова. Другая находка сделана среди камней обо в юго-восточном конце острова. Это – большая плита аркозового песчаника с высеченными на ней буквами. Оба камня, вероятно, занесены [202] на остров. Плиточка могла обратить на себя внимание своими иероглифами ²⁶⁷, плита – относительной мягкостью.

Из поверхностных пород прежде всего обращает на себя внимание лёсс, тонким покровом одевающий весь остров. Это – типичный навеянный лёсс, достигающий наибольшей мощности, свыше одного метра, в центральной площадке. На склонах же острова из-под него нередко проглядывают коренные породы. В лёссе были находимы раковинки наземных моллюсков, сходные с ныне живущими на том же лёссе под камнями.

Другой породой острова, сильно развитой по западному берегу за пещерой третьего ламы, являются галечнощебневые скопления. Они состоят как из круглых, так и из угловатых кусков описанных уже гранитов и гнейсов и представляют, очевидно, продукты прежней разрушительной работы кукунорских волн. Мощность их достигает восьми метров, а верхней границей они заходят на тринадцать метров над уровнем озера, слагая верхнюю часть береговых обрывов и покрываясь только лёссом. Таким образом лёсс образовался уже позже этих детритусов.

Делая общее заключение о происхождении Куйсу, мы прежде всего можем сказать, что остров образован крупным гранитным штоком, вторгнувшимся в свиту гнейсов. Вследствие интенсивных разрушительных процессов от последней уцелели только ничтожные обрывки, и мы видим теперь преимущественно поверхностные части гранитного штока ²⁶⁸. На это указывает, с одной стороны, обогащение гранита жилами и, в частности, пегматитами, с другой стороны, – сложные контактовые отношения между гнейсами и гранитами. Иногда пласты гнейсов как бы срезаны гранитом, в одном же месте среди гранита лежит гнездо гнейса, имеющее от 0,5 до 1 метра в поперечнике.

В орографическом смысле Куйсу представляет ничтожный остаток, вероятно, очень древнего могучего в свое время хребта, почти уже стёртого с лица земли. К нему же я отношу как Цербаре и горы Джюр-мит на западном берегу Куку-нора, так и разрушенные гряды, лежащие к востоку Куку-нора и к северу от р. Ара-гол. Не считая здесь уместным приводить доказательства своему заключению, укажу только, что в общей системе Нань-шаня этот хребет вклинивается между хребтом Потанина и Южно-Кукунорским и составляет, повидимому, восточное продолжение хребта Гумбольдта, с которым его связывает хребет Бу-хындабан ²⁶⁹.

Будущим исследователям Куку-нора предстоит, между прочим, трудно разрешимый вопрос, делил ли указанный хребет когда-либо Куку-нор на две части, что я склонен допустить. В таком случае детальные промеры озера должны обнаружить подводную гряду, идущую с запада-северо-запада на восток-юго-восток через остров Куйсу.

Н. М. Пржевальским была подробно записана легенда о происхождении Куку-нора и острова Куйсу ²⁷⁰. Параллельно с высказанными здесь взглядами о происхождении острова интересно вспомнить относящуюся сюда часть этого рассказа. В очень древнее время на месте Куку-нора была обширная равнина, а озеро находилось под землёю в Тибете, [203] на месте нынешней Лхасы. В наказание за выдачу одной тайны стариком, жителем равнины, последняя была затоплена разгневанным божеством, причём погибло множество животных и людей. Вода изливалась через отверстие в земле. Наконец, бог сжалился. По его приказанию, чудовищная птица взяла в Нань-шане огромную скалу и закрыла ею отверстие. Эта скала и есть Куйсу – «Пуп».

На западном берегу при исследовании скал случайно был открыт большой грот. Он находился под большим обрывом за жилищем третьего ламы, но пройти к нему можно только с северной стороны, пробираясь под скалами, по разбросанным здесь каменным глыбам. В гроте устроен род кумирни. У задней стенки висит образ, поставлены цаца и модели субурганов. Поперек грота протянута веревка. На неё навешано множество бараньих лопаток, покрытых надписями. Наверху обрыва около грота каменный ящик с ца-ца.

Начинаясь от пещеры первого монаха, вдоль восточного и северного берега тянется узкая, местами прерывающаяся полоса, прижатая к скалистому обрыву. Начало последнего чаще всего совпадает с высотой в 3,3 метра над уровнем озера, и нельзя сомневаться в том, что этот уступ представляет отметку прежнего, более высокого уровня Куку-нора. В то время Куйсу, повидимому, со всех сторон обрывался в озеро скалами, перешеек же был под водой ²⁷¹ и северо-западный мыс острова был самостоятельным островком. Интересно отметить, что среди террас, замеченных мною на южном берегу Куку-нора, одна лежит тоже на высоте в 3,3 метра. При понижении уровня озера с указанной высоты до современной, ни на западном, ни на южном берегу (за исключением перешейка и юго-восточной оконечности острова) прибрежной полосы не образовалось – нужно думать, – потому что прибой с западной стороны был наиболее сильным. Силу же прибоя в свою очередь следует поставить в зависимость от господства западных ветров, а также, может быть, от крутого подводного ската острова к западу и югу. Лагуна и галечный юго-восточный мыс острова образовались благодаря комбинированному действию прибоя различных направлений.

От скалистых береговых обрывов к центральной площадке острова идут более или менее крутые скаты, на которых местами заметны резкие уступы. Так, вблизи юго-восточного конца основание такого уступа лежит на высоте 26,4 м. На краю этого второго уступа стоит большой полуразрушенный субурган, наполненный цаца.

Еще выше, на 44,5 м над уровнем озера замечается третий уступ, который довольно резко обособляется почти со всех сторон центральной площадкой. В южной части этот уступ сильно изрезан оврагами.

В этих высокорасположенных уступах я тоже вижу остатки береговых террас. Правда, я не нашёл у их подножья галечных скоплений, которые решили бы вопрос о происхождении этих уступов, но зато на берегах Куку-нора, несомненно, есть столь же высокие террасы.

Скаты самой площадки в верхней части очень круты. С юго-востока крутой скат поднимается только с высоты приблизительно в 67,5 м, с остальных же сторон, особенно с юго-западной, он начинается ниже. И отсюда центральная площадка имеет вид солидной крепости. Форма ее представляет прямоугольник, большие стороны которого идут с [204] северо-запада на юго-восток. Длина их достигает 225 метров, тогда как короткие стороны имеют только по 130 метров. Края площадки, несколько приподнятые над ее внутренней частью, достигают 80 метров высоты над уровнем озера ²⁷². Они сильно изрыты и покрыты конической формы насыпями. На северо-восточной стороне шесть таких конусов, один из которых – угловой, юго-восточный – представляет высший пункт острова. Это – крупное обо. Верхняя часть его, сложенная из камня, имеет 1,5 метра высоты и покоится на обширном земляном пьедестале, состоящем, по видимому, из перерытого лёсса. В нём был найден обломок лошадиного черепа.

Большинство конусов сильно разрушилось, но в двух хорошо сохранились пещеры, и нужно думать, что и другие насыпи служили когда-нибудь местом обитания или были увенчаны обо. Внутренняя поверхность площадки всюду была покрыта ямами, в которых, очевидно, брали материал для постройки насыпей. Никаких построек на ней нет, за исключением одного субургана, стоящего вблизи северо-восточного угла.

Начало поселений на острове теряется в глубине веков. По преданию, еще тугухуньцы ²⁷³, владевшие Куку-норской областью с 312 по 663 г., пользовались островом для разведения чистокровной породы лошадей ²⁷⁴. Интересно поэтому с точки зрения геологических данных осветить вопрос, не могла ли в прежнее время территория острова быть более значительной. На первый взгляд, последовательное усыхание озера дает на это отрицательный ответ, но в действительности поверхность острова могла быть прежде и более обширной. Не касаясь того более отдалённого, вероятно еще доисторического, времени, когда могли образоваться верхние уступы Куйсу, перейдем ко времени, непосредственно предшествовавшему нашему, к тому периоду, в который уровень озера понизился на последние один – пять метров. Это был, нужно думать, настолько продолжительный период, что, несмотря на небольшой прирост за это же время береговой полосы с севера и востока, общие размеры острова могли значительно сократиться вследствие разрушительных процессов. Вспомним работу волн, особенно разрушительную на западном берегу, на что указывает, между прочим, северо-западный мыс, обрывающийся к западу зубчато изрезанным обрывом, вспомним также единство происхождения Куйсу с горами Джюрмит и прилегающим к ним полуостровом, – тогда мы без особенной натяжки можем даже указать, что территория прежнего острова была несколько больше, главным образом благодаря его продолжению к западу. Исследование рельефа дна озера вблизи Куйсу может доставить основательное подтверждение этому взгляду. В настоящее время остров вытянут с северо-северо-запада, на юго-юго-восток, что стоит в противоречии с господствующим направлением в его тектонике. Эта несимметричность, вероятно, также обязана своим происхождением, главным образом работе прибоя и, может быть, частью произошла даже в историческое время. Центральная площадка, вытянутая с северо-запада на юго-восток, не окапывалась ли ещё в то время, когда весь остров был растянут в том же направлении?

Приходится поэтому думать, что первые поселения на острове относятся еще к тому времени, когда скалы обрывались непосредственно в озеро и не могли дать приюта под своей защитой. Тогда наиболее [205] пригодной для жилья была признана верхняя часть острова. Мало–помалу по ее окраине возникает род крепостного вала – работа многих отшельников в продолжение, вероятно, нескольких столетий. Ибо большое число насыпей говорит и о многочисленности рабочих рук, между тем как скромные размеры территории не допускают пребывание на ней значительной общины. Предполагать устройство крепостного вала с целью самозащиты нет оснований, так как естественное положение острова является его лучшим оплотом.

Хорошее состояние двух верхних пещер указывает на то, что они покинуты еще недавно. Человек оценил жизненные удобства южного побережья: там, наверху – постоянный натиск ветра, беспрепятственно налетающего с любой стороны; сюда, в глубокие ниши скал, за лабиринт искусственно воздвигнутых стенок, не проникает ни один порыв, ни одна брызга воды, даже в то время, когда всё западное и южное побережье находится в полной власти, разбушевавшихся стихий.

В ночь на четвертое сентября волнение несколько поулеглось, но в семь часов утра по озеру уже вновь ходили белые гребни. Воспользовавшись относительным затишьем около полудня, мы выехали для промера глубины около острова, но лодку так качало, что пришлось отказаться и от этой попытки. Увлечённые исследованием самого острова, мы пропустили первые дни своего пребывания на нём, когда условия для измерения были более благоприятными. Пришлось оставить мысль и о поездке на Цербаре. Решив на другой же день в случае надёжной погоды отплыть обратно с Куйсу, мы пустили условленную ракету.

Считая этот день последним во времени пребывания на острове, мы долго сидим в своем убежище, с которым мы уже почти сжились и перестали замечать его неудобства. Две свечи, взятые нами с берега, израсходовались еще третьего дня, и мы перешли на более скромное масляное освещение. Его устроил товарищ по образцу монашеских светильников, причём фитилем служили нитки и полый стебелек дэрэсуна.

Нервное состояние заставило нас ранним утром, пятого сентября, оставить свое убежище ²⁷⁵. Но погода нас не порадовала. За ночь ветер переменился. Дул сильный ост-норд-ост. По озеру ходили белые гребни. Небо на три четверти было в облаках. Мы решили помедлить с отплытием. Монахи тоже были в возбуждённом состоянии. Они оставили свои молитвы и почти не отходили от нас. Каждый из них принёс нам в дорогу припасов – чюры и масла, от которых мы не считали возможным отказываться.

В десять часов волны несколько поулеглись, и через полчаса мы отплыли. В момент отъезда почему-то не было нашего соседа, который сжился с нами более других, и мы уехали, не простившись с ним. Остальные монахи сидели на том месте, где лежала лодка, вероятно, до тех пор, пока мы не исчезли в волнах.

Еще на переднем пути мы заметили одно понижение в Южно-Кукунорском хребте. На него мы старались теперь держать лодку, хотя это было довольно трудно вследствие пыли, наложившей на горы густую вуаль. Берега не было видно.

Через четверть часа по отъезде мы сделали первый промер, давший в расстоянии всего трёх четвертей версты [800 м] от острова совершенно [206] неожиданную глубину в двадцать пять метров. На дне оказался очень мелкий песок. Еще через четверть часа глубина была 37,5 метра, но на дне уже ил двух цветов – синего и желтовато-серого. В трёх верстах от берега глубина была уже тридцать метров.

По мере нашего движения ветер перешел в восточный. Ударяя в бок, волны сильно отбрасывали нас к западу. Над хребтом стали скучиваться облака. Мысль о том, что мы находимся в обратном пути, вероятно, придавала нам энергии, и мы сменялись только через полтора часа, реже чем на переднем пути. Рыб мы на этот раз не видели. Посредине пути кругом нас вновь облетел баклан. Не был ли он тоже отшельником, обитателем открытых вод Куку-нора? В одном месте мы пересекли узкую полосу плавучей травы.

Над горами нависла туча. Хотя она заметно не двигалась, но от неё стал падать ветер почти навстречу нам. Волны выросли. Они бились теперь в левый край лодки, мешали равномерной работе вёсел и обдавали нас своими пенящимися гребнями.

На полпути выросли жёлтые береговые обрывы. Мы всё время старались держать лодку влево, из желания пристать к берегу против урочища Урто, где находился бивак экспедиции. Не зная положения последнего, мы пристально всматривались в береговую линию и около четырёх часов как будто различили ожидаемое белое пятнышко. Вместе с тем стало ясным, что нам не удастся пристать против палаток: нас отбросило к западу дальше, чем мы предполагали.

Туча разошлась, но она, повидимому, понизила температуру воздуха в горах,и оттуда стал падать холодный встречный ветер. В пять часов мы вступили уже в настоящую борьбу с волнами и ветром. На дне лодки постепенно накоплялась вода. Озеро посылало на нас широкие валы. С угрожающим шумом рассыпались около лодки их белые гребни. Нас отбрасывало обратно в озеро. Казалось что-то предумышленное в этом препятствии, возникавшем, на проделанном пути, в то время, когда конечная цель была столь близкой. Но на этот раз борьба казалась более легкой. Хотя начинало уже темнеть, но все-таки мы хорошо различали своих противников. Белое пятно давно исчезло, берег слился в однообразную темную полосу, но вот внезапно выросла перед лодкой береговая коса, и в шесть часов сорок пять минут мы пристали к ней. Нас охватил безмерный прилив радостного ощущения, и мы горячо поцеловались.

За песчано-галечной косой расстилалась лагуна, но нам даже на минуту не хотелось без необходимости покинуть сушу. Сложив содержимое лодки посредине галечной косы, мы прикрыли его брезентом, придавив последний опрокинутой лодкой. Выход с косы оказался, и мы [207] пошли влево вдоль берега. Уже совсем стемнело, мы не могли узнать местности. Из озера, казалось, поднимался какой-то остров, которого тут не могло быть. Наконец, мы заметили освещенную палатку бивака, который чуть было не прошли.

Нас радостно встретили не только члены экспедиции, но и сопровождавшие ее монголы и китайцы. Последние совсем не верили в благополучное плавание и с неподдельной радостью приветствовали нас. Всем хотелось узнать о тайнах Куйсу».

...Пока Чернов и Четыркин плавали на Куйсу, я совершил стовёрстную экскурсию в Южно-Кукунорские горы с целью ознакомиться с животной жизнью хребта. Меня сопровождали: препаратор Мадаев, сининский переводчик и проводник чамрусец – лама Рапсэн.

Вечером двадцать девятого августа, накануне нашего выступления, разразилась сильная буря, сопровождавшаяся мокрым снегом. К утру ветер стих, снег вскоре испарился, и мы выехали в десять часов, как и предполагали. Поднимаясь все выше по пологому горному скату, мы с каждым часом охватывали взглядом всё больший и больший горизонт Куку-нора. Остров Куйсу заметно увеличивался в размерах, и контуры его возвышенностей так же, как и северо-западный мыс, контрастно выделялись своими очертаниями.

Вблизи дороги нам часто попадались навстречу тангуты, промышлявшие за антилопами.

Но вот, наконец, и перевал Хату-дурфун; кругом, на альпийских лугах бесчисленное множество норок пищух; есть старое рытье медведей не только норок Lagornys, но даже и логовищ тарабаганов; до тех и других тибетский медведь (Ursus lagomyiarius [Ursus pruinosus] большой охотник. Поодаль в нескольких местах промелькнули резвые антилопы ада, грациозностью и проворством которых я не упускал случая полюбоваться. Во время прыжков по мягким холмам ада напоминает большой мяч, быстро катящийся и высоко отделяющийся от земли.

С высокого плато, общим характером напоминающего плато Тибета, то-есть с мокрыми кочковатыми лугами – «шириками» ²⁷⁶ – тибетской осокой (Kobresia thibetica), к северу и югу вели тропинки, теряясь вдали, будто маленькие извилистые ручейки... В полуденном направлении простиралась долина – восточное продолжение Дабасун-норской. Священная гора Хату-лапци, отмеченная нами среди прочих высот еще на биваке, вырисовывалась теперь с особенной ясностью, открывая кормные луговые ущелья с кустами лозняка (Salix) и признаками свежих кочевок.

Как в этот, так и в следующие дни нашей экскурсии, мы ни разу не встретили медведей, хотя места были подходящие, да и проводник уверял, что они водятся здесь в изобилии. Из птиц мы добыли: дрозда Кесслера (Merula kessleri [Turdus kessleri]), дрозда рыжегорлого (Turdus ruficollis), горного вьюрка (Leucosticte haemotopygia [Leucosticte brandti haemotopygia]) и снигиревидную стренатку Пыльцова (Urocynchramus pylzowi); на одном из болот ютилась пара чёрношейных журавлей (Grus nigricollis), державшая себя почему-то строго.

При нашем возвращении на главный бивак нас радостно приветствовал фельдфебель Иванов, объявив мне с сияющим лицом: «Вчера [208] [первого сентября] на Куйсу была ракета!» Этим давалось понять, что наша «скорлупка» благополучно доставила путников на остров... У меня с товарищами было условлено, что с их отплытием от берега озера на главном биваке ежедневно в девять часов вечера будут следить за Куйсу, за появлением двух ракет. Первая ракета должна быть пущена в день вступления на Куйсу или на следующий, вторая – накануне оставления острова. «Маленькой огневой змейкой мелькнула ракета и ободрила нас», – повторил мне несколько раз мой неизменный спутник Иванов... «Слава богу, – говорю я, – теперь будем следить за второй весточкой товарищей». Три вечера подряд: второго, третьего и четвертого сентября стоял я у астрономического столбика, окружённый своими спутниками, а также сининскими китайцами и алашанскими монголами-подводчиками. Все мы собирались минут за десять до условного времени и, вперив глаза в непроглядную тьму по направлению к Куйсу, стояли словно на молитве. К девяти часам тишина превращалась в святую, торжественную; все смолкало; слышны были лишь удары часов, которые я держал в руке, следя за временем. В последний вечер, четвертого сентября, ровно в девять часов ночную тьму прорезал огневой штрих, блеснувший на один момент. Гробовая тишина была тотчас нарушена радостными голосами, особенно громкими на устах китайцев и монголов, не видевших появления первой ракеты.

На другой день, в девять часов вечера, когда Куку-нор начал порядочно постукивать в берег, а наша надежда на ожидание – бледнеть, я заслышал голоса своих товарищей, подошедших к палатке. Радости нашей не было конца... Пошли бесконечные спросы и расспросы, рассказы и пересказы, казалось, мы никогда не наговоримся вдоволь...

С возвращением моих ближайших сотрудников из плавания экспедиция снялась с насиженного места и тронулась на восток, вдоль берега озера. Проходя через тангутские стойбища, мы лишь изредка видели хмурые, злобные лица туземцев, украдкой выглядывавших на нас из чёрных «банагов» ²⁷⁷. Свирепые псы бросались на верблюдов, готовые растерзать непрошенных гостей. Как-то неприветливо и неуютно было среди этих людей.

Выйдя из области тангутских кочёвок, мы почувствовали невольное облегчение и радостно расположились лагерем у основания полуострова – мыса Чоно-шахалур, то-есть «Волчий загон», оканчивающегося узкой песчаной косой, далеко вдавшейся в озеро. С одной стороны простирался глубокий залив Куку-нора, с другой – залегали пресные бассейны, носившие характер болотистых озерок; на них держалось много гусей, уток, турпанов и небольшие стайки куликов. В первую ночь стоянки в урочище Чоно-шахалур нас долго развлекал филин. Его глухой и зловещий голос в соединении с однообразным рокотом волн создавал оригинальное впечатление.

На утро восьмого сентября в компании с своими старыми сотрудниками я отправился верхом знакомиться с мысом и его продолжением – песчаной косой. Высокий песчано-глинистый мыс Чоно-шахалур по мере удаления в область озера постепенно суживался и, дойдя до пятисаженной ширины, довольно круто обрывался, превращаясь в песчано-галечную отмель, протянувшуюся дугой еще на целую версту.

С северо-запада, со стороны открытых вод, отливавших зеленоватым оттенком, гремела высокая волна, сбиваясь в жемчужную пену; с другой стороны темноголубая поверхность лишь слегка колыхалась. Песчаная [209] отмель была унизана птицами: чайками, гусями, утками, бакланами. Поодаль настороже плавала пара лебедей с своими взрослыми птенцами... На всём видимом пространстве озёрного залива, качаясь на волнах, темнели птицы – осенний пролёт плавающих был в полном разгаре. Занятые рыбным промыслом орланы-долгохвосты попрежнему или проносились вдоль берега, или темнели точками на его возвышениях.

Проходя по песчаной косе с одним из своих спутников, мы неожиданно наткнулись на тёмный предмет, обмываемый волнами и выброшенный, очевидно, прибоем. Приблизившись к находке, мы обнаружили, что это лисица, по всей вероятности утонувшая лишь недавно, так как ее мех был в хорошем состоянии. Осмотрев зверя со всех сторон, мы нашли его очень интересным и включили в общую маммологическую коллекцию. В течение двух дней стоянки экспедиции в «Волчьем загоне» Четыркин с переводчиком Полютовым произвели два плавания с измерением глубин, приняв исходным пунктом песчаную косу. Первое плавание – к северу на семь верст, в области открытых вод Куку-нора обошлась вполне благополучно; второе плавание к юго-востоку – по заливу, образуемому с одной стороны мысом, с другой – прилежащим берегом Куку-нора, закончилось аварией: железная поперечная скрепа лодки лопнула, что вызвало расхождение бортов, отказ уключин и быстрый поворот лодки в сторону. Борясь с порядочной волной, наши путники едва справились с «судёнышком» и поспешили выброситься на берег... Таким образом наша лодка, отслужив свою службу и сделавшись вполне достойной «спутницей» экспедиции, закончила свое существование.

Между прочим, считаю своим долгом заметить, что для плавания по Куку-нору необходимо иметь порядочную лодку, а еще лучше – катерок морского типа. Пускаться же в путь с такими примитивными средствами, как это делали мы, я не советую никому...

Исследованием Чоно-шахалур наши работы на Куку-норе закончились ²⁷⁸: я счёл вторую задачу экспедиции посильно выполненной и отдал распоряжение к выступлению в обратный путь, к Синину. [210]

Жалко и грустно было покидать дикое своенравное альпийское озеро; оно дало нам столько прекрасных, незабываемых по своей прелести и новизне минут... Это вечно живое лазурное «море» ласкало и баюкало нас своим мягким несмолкаемым шопотом и чаровало своей безграничной далью... Прощай, гордый красавец! Если бы ты умел говорить, – много тайн поведал бы ты нам о своем интересном прошлом... Десятки, сотни веков назад ты, так же как и сейчас, сторожил дикие, первобытные народы. На твоих берегах происходили жестокие битвы, твои воды окрашивались кровью, одни племена сменялись другими и только твое сердце – Куйсу оставалось чуждым борьбы.

Провожая нас, Куку-нор был спокоен, великолепно отражая тёмную синеву глубокого неба. [211]

Комментарии

245. «Монголия и страна тангутов».

246. Буддийское население Кукунорской области приписывает озеру сверхъестественное происхождение.

Когда-то, в весьма отдалённые времена, в Лхасе строился храм в честь будды. Несмотря на всё своё старание, в течение долгих лет рабочие не могли докончить постройку, так как по неизвестным причинам кумирня периодически разрушалась до самого основания...

Наконец, один из лам-прорицателей пояснил, что на дальнем востоке обитает святой, ведающий таинственную причину этого явления; чтобы воздвигнуть храм, надо узнать его тайну...

Отправленный на поиски святого лама путешествовал безрезультатно целый год, посещая поочерёдно все буддийские монастыри и священные города. Наконец, на границе Тибета с Китаем, в степи, он встретил скромного слепого старца, упомянувшего случайно в разговоре о знаменитом храме в Лхасе... «В том месте, где строится храм, – сказал старец, – глубоко под землёю простирается обширное озеро. Этот водный бассейн, мешающий постройке храма, исчезнет, а местность, где я живу, будет затоплена водою, – закончил убогий святой, – но это случится только тогда, когда кто-либо из тибетских лам узнает о существовании озера»... Услыхав такое откровение, тибетский лама тотчас поспешил в родные края. В ту же ночь на границе Китая с Тибетом случилось землетрясение, послышался гул и из-под земли ринулась потоком вода, заполнившая всю высокогорную долину... Увидя наводнение, бог послал на землю большую чудесную птицу, которая при помощи Нань-шаньской скалы закрыла отверстие, образованное водой, и прекратила бедствие. Эта скала в виде горного острова видна еще и сейчас по середине озера Куку-нор (Futter er. «Durch Asien». Kapitel VIII, Seite 277).

247. «Монголия и страна тангутов».

248. Куку-нор покоит свои тёмноголубые воды на 10 600 [3 230 м] футах над морем, будучи расположен под 36°39’11” географической северной широты и 100°13’0” восточной долготы от меридиана Гринвича.

249. А именно: «Куйсу» или «Пуп», «Цаган-хада» или «Белоскалистый» и три песчаных.

250. «Центральная Азия, Северный Китай и Нань-шань», том II, стр. 106.

251. «Третье путешествие в Центральной Азии», стр. 317.

252. Это количество определяют туземцы; Н. М. Пржевальский отмечает лишь двадцать три, заслуживающих внимания притока.

253. Пржевальский. «Четвёртое путешествие в Центральной Азии», стр. 125.

254. Озёрная котловина вообще благоприятствует развитию ветров, падающих то с северного, то с южного хребта или сильно дующих от западной части горизонта.

255. При ссорах орлана белохвоста с орланом долгохвостом победителем почти всегда остается первый.

256. Аргал – сухой помёт, служащий у кочевников Центральной Азии топливом.

257. Самой мясистой и наиболее вкусной части бараньей туши.

258. Асан-шины – нечто вроде водки.

259. О свадьбе у кукунорских тангутов см. также в моей [книге] «Монголия и Кам».

260. Или «Цхо-ртигэ-же», как его называют тангуты.

261. Принадлежащую к роду Diplophysa.

262. «Землеведение». 1910 г. Кн. I, стр. 28–44; кн. II, стр. 18–34.

263. Анероид, или металлический барометр, – прибор, служащий для измерения давления воздуха. Состоит из герметически закрытой коробки с сильно разреженным воздухом. Изменения атмосферного давления колеблют стенку коробки, колебания системой рычагов передаются стрелке, движущейся по шкале. На шкалу наносят деления, соответствующие показаниям ртутного барометра в миллиметрах, и одновременно деления, показывающие высоту в метрах при данном давлении. Это даёт возможность пользоваться анероидом как высотомером.

264. «Центральная Азия, Северный Китай и Нань-шань», том II, стр. 104.

265. Позже мы не нашли подтверждения рисунку монаха. Тангуты, обитавшие по южному берегу озера, говорили, что Цербаре – только полуостров, связанный с берегом очень длинной и узкой песчаной косой.

266. А. Е. Ферсман определяет в пегматитах Куйсу, обнаруживающих сходство с пегматитовыми жилами о. Эльбы, гессонит, лепидолит и щерл.

267. Ламы собирают иногда окаменелости для лекарств, и в одном монастыре, в Гань-су, мне удалось приобрести у них несколько каменноугольных окаменелостей.

268. Шток – масса изверженной горной породы до 200 км² по поверхности, пронизывающей земную кору. Штоки часто имеют ответвления в виде жил различной мощности.

269. О последнем – у В. И. Роборовского. «Труды экспедиции Императ. Русск. Геогр. общ. по Центр. Азии». Часть I, стр. 276 и 303.

270. «Монголия и страна тангутов».

271. Перешеек в более низкой части всего 2,4 м, при ширине в 45 м. Он состоит из гальки с разбросанными по ней крупными угловатыми глыбами. В средней части он одернован, к озеру же примыкают голые галечные валы.

272. Все отметки высоты произведены с помощью Horizontal-Glas.

273. Тугухуньцы – потомки сяньбийцев (смешанное племя с преобладанием монгольского элемента) рода Муюнов, объединившего в 312 г. различные племена областей Амдо и Куку-нора и создавшего Тугухуньское или Тогонское царство, просуществовавшее до 663 г., когда оно было разгромлено тибетцами и часть тугухуньцев была порабощена, а часть удалилась на север за Нань-шань. См. Г. Е. Грумм-Гржимайло. Описание путешествия в Западный Китай, стр. 30–31. С.-Петербург, 1907.

274. Грумм-Гржимайло, «Описание путешествия в Западный Китай», том III, стр. 10.

275. Теперь, после печального опыта проделанного пути, мы уже не решались выезжать после полудня.

276. Ширик, «Мотоширик» – «деревянная трава», так называют монголы тибетскую осоку за её необычайную твёрдость и упругость.

277. Банаг – чёрная шерстяная тангутская или тибетская палатка.

278. Промеры глубин (девятого сентября):

Между лагерем экспедиции и косой произведено два промера, на расстоянии двух и четырёх вёрст, давшие глубину, в обоих случаях, в одиннадцать метров. Дно илистое.

С косы на север (11 ч. 45 м. утра t воздуха 7,0° С, t поверхности воды озера 9,5° С).

В расстоянии одной версты – 7,5 метров; на дне песок

» двух » – 14,5 » » песок и ил.

» трех » – 17,5 » » ил.

» четырех » – 17,5 » » ил с водорослями.

» пяти » – 20,5 » » ил.

» шести » – 25,0 »

» семи » » 26,0 » » »

Десятого сентября:

С косы на юго-восток, вдоль берега (9 ч. 30 м. утра t воздуха 6,5° С, t поверхности воды озера 7,5° С).

В расстоянии двух верст – 22,5 метр.; на дне ил.

» четырех » – 27,0 » » »

» шести » – 29,0 » » »

» восьми » – 29,5 » » »

» десяти » – 27,5 » » »

» двенадцати » – 24,5 » » »