П. К. КОЗЛОВ

МОНГОЛИЯ И АМДО И МЕРТВЫЙ ГОРОД ХАРА-ХОТО

ОТДЕЛ I

МОНГОЛИЯ

ОТКРЫТИЕ ХАРА-ХОТО

1908

ГЛАВА ПЯТАЯ

ОТ ХАРА-ХОТО ДО ДЫН-ЮАНЬ-ИНА

Общая характеристика впереди лежащей пустыни. – Древний Хан-хай. – Урочище Боро-цончжи. – Долина Гойцзо – своего рода оазис в Монгольской пустыне. – Новый вид дикой кошки (Felis chutuchta [Felis ocreata]) – Местные или попутные монголы. – Священное обо и целительный источник. – Дополнительные мысли о пустыне. – Прилежащие горы. – Пересечение маршрута моей «Монголо-Камской» экспедиции. – Китайские торговцы в пустыне. – Неожиданная встреча с посланцами Алаша-цин-вана.

Пребывание в самом центре Монгольской пустыни с целью изучения Эцзин-гола и весенней жизни при Сого-норе, а главное – открытие развалин Хара-хото мелькнуло как приятный сон. Перед нами встала во всей своей трудной и малопривлекательной форме Алашанская пустыня, простирающаяся на пятьсот шестьдесят верст к юго-востоку – это своего рода сухой песчано-каменистый океан, изборождённый волнами гряд и холмов, напоминающих морские волны... Нашему кораблю пустыни – верблюжьему каравану суждено было переплыть древний «Хан-хай» в двадцать пять дней, считая в том числе и две невольные дневки, устроенные из-за пыльной и снежной бурь и намеренно медленное передвижение, по пятнадцати-восемнадцати и шестнадцати вёрст в течение трёх дней по оазису Гойцзо... Трудность пути вознаграждалась законченностью первой задачи экспедиции и новизною местности, по которой некогда пролегала оживлённая дорога, связывающая тан-гутскую столицу Си-ся ¹⁰² с западным Китаем или городом Нин-ся – с одной стороны, и предстоящей стоянкой в Алаша-ямуне и экскурсиями в алашанских горах, о которых мы также мечтали с самого начала путешествия, – с другой. [89]

Первый наш переход по пустыне лежал исключительно среди хан-хайских осадков. Дорога шла частью по поверхности ровных террас, усыпанных мелкой галькой, частью спускалась в песчаные впадины, «местами с такырными площадками». Интересно отметить, что свита грубозернистых или слюдисто-глинистых ханхайских песчаников дислоцирована: на протяжении нескольких вёрст замечается пологое падение на восток-юго-восток и восток ¹⁰³.

За сухим руслом, омывавшим когда-то Хара-хото с юго-востока, мы поднялись на пустынную пёстро-каменистую террасу, с которой, оглянувшись назад, видно сероватую, землистого цвета крепость, почти совершенно потонувшую в пыльной мгле. Оба берега упомянутого русла довольно крутые и обрывистые ¹⁰⁴, местами поросли тамариксом и саксаулом, вокруг которых образовались порядочные холмы песочной пыли; эти растения имеют способность доставать влагу с значительной глубины и потому встречаются в пустыне всюду, где водный горизонт не слишком далёк. Пройдя два-три лога, имевших меридиальное простирание, мы увидели на юго-восточном горизонте длинные островки ханхайских отложений, на которых местами возвышались большие «цончжи», эффектно игравшие в мираже. «Цончжами» в Южной Монголии называются глинобитные башни, отчасти напоминающие таковые, сооруженные современными китайцами в Восточном Туркестане ¹⁰⁵. Эти башни или маяки пустыни служат придорожными знаками, указывающими направление древних торговых путей – продольных от Эцзин-гола к Жёлтой реке или точнее к Алаша-ямуню и поперечных от Гань-чжоу на север, в Халху или Да-курэ.

Вступив на исторический тракт, ведущий в Алаша, или точнее в Дын-юань-ин, экспедиция поставила себе задачей его разностороннее исследование; местами эта древняя большая дорога ясно намечалась среди пустыни, благодаря своему определённо выраженному хрящеватому грунту, местами же она совершенно терялась, исчезая в сыпучих песках.

Нашей первой остановкой после Хара-хото было урочище Боро-цончжи, расположенное на характерном острововидном пьедестале красных ханхайских отложений. Приближаясь к нему, мы отметили первую за эту весну змею типа стрела-змея, выползшую погреться на солнце; вспугнутая видом и криком моего верхового верблюда, она довольно быстро исчезла в своём скромном логовище и потому не попала в коллекцию. Тут же в песке нами была поймана маленькая ящерица...

В долине Боро-цончжи, где водоносный горизонт проходил всего на глубине двух-трех футов [до 1 м] и вода вообще очень чиста и приятна на вкус, залегают довольно хорошие пастбища; местами большие пространства сплошь заняты камышом, среди которого выделяются спорадически разбросанные корявые тограки. В кормных уголках равнины с своими юртами и скотом ютятся монголы, прикочевавшие из разных мест; здесь есть представители северных, северо-западных, восточных и юго-восточных соседних хошунов. По словам наших проводников, в данное время население Боро-цончжи еще очень незначительно, но в лучшую летнюю пору года оно увеличивается в несколько раз. [90]

В течение всего дня тридцатого марта простояла ясная и приветливая погода; для этих мест воздух был необыкновенно прозрачен и тих. Несмотря на это обстоятельство пернатые совсем не давали о себе знать и только один пустынный чеккан (Saxicola deserti atrigularis), сидя на солнышке на ветке тограка, уныло выводил свою бесхитростную песню. В полдень – точнее в 1 час дня – в тени температура поднялась до 13,1° С, а на следующий день в то же время – до 19,3° С, ночью же было настолько холодно, что вода в ведре основательно замерзла, а в колодце образовалась тонкая ледяная корка; таково свойство континентального климата.

За кормною долиною Боро-цончжи ¹⁰⁶, служащею, между прочим, границей владений торгоут-бэйлэ и алаша-цин-вана, снова началась пустыня... Мы вскоре вступили в полосу барханов, преимущественно грядовых, вытянутых в меридиональном направлении. В общем, барханы редко превышали пятнадцать-двадцать футов [5–7 м], но встречались среди них также, в особенности в южном направлении, отдельные гиганты, достигавшие двухсот-трехсот футов [70–100 м]. Западные наветренные склоны песчаных холмов были обыкновенно пологие и плотные, восточные же – крутые и рыхлые. Извиваясь красивыми складками, пески то размыкались в стороны, давая нам широкий простор, то снова сближались, сжимая нас в своих объятиях... Наш караван иногда попадал в длинные узкие лабиринты барханов и некоторое время блуждал по ним, отыскивая еле заметную тропинку, заметенную ветром... Среди песков кое-где виднелись обо, сложённые монголами на выдающихся по высоте местах из ветвей саксаула; в промежутках среди барханов изредка залегали оголённые блестящие площадки с налётами соли или расположенный волнами песок более значительной крупности или, наконец, полулунные углубления, наполненные водой... В подобных местах, называемых «нор», то есть «озеро», туземцы останавливаются на ночлег...

Преобладающими растительными формами в песках были камыш и саксаул, реже встречались тамарикс и оригинальное пальмообразное растение Cynomorium coccineum... Животная жизнь, которая всегда так радует глаз, была представлена очень бедно: больше всего встречалось мелких грызунов – песчанок и проч., зайцы попадались очень редко. Ящерицы почти все еще спали, змеи только начали просыпаться; одни жуки особенно энергично бегали взад и вперед, оживляя мёртвые, согретые солнцем пески ¹⁰⁷.

Из птиц мы встречали всё ещё пролётных гостей – серых гусей, белых плисок, садившихся иногда вблизи проходящего каравана, чекканов, седого луня и немногих других, стремившихся к северу; а из оседлых – саксаульных соек и пустынников или больдуруков (Syrrhaptes paradoxus).

Пройдя семьдесят пять верст от Боро-цончжи по дороге, извивающейся то среди кустарниковых бугров, то по барханам, экспедиция пересекла небольшой участок пустыни и с последнего увала увидела широкую долину Гойцзо, убегавшую далеко на восток. Западный край долины отливал желтизной волновавшегося от ветра камыша, а на севере [91] темным валом залегали высоты Хайрхан, их западная, средняя и восточная части, входящие в состав южной окраины горного поднятия Эргу-хара ¹⁰⁸.

Представляющая собою восточное продолжение известной «Центрально-Гобийской впадины», котловина Гойцзо расположена на высоте 2750 футов [840 м] над уровнем моря и простирается в широтном – с ЗСЗ на ВЮВ – направлении вёрст на восемьдесят, в то же самое время имея ширину от пятнадцати до тридцати вёрст. Вдоль северной и южной окраины котловины тянутся обрывы ханхайских осадков, имеющих интересные затейливые очертания, напоминающие развалины городов, и обдутые, обточенные ветром и песком башни; при этом южные террасы ханхая засыпаны высокими песчаными барханами.

Центральная часть Гойцзо покрыта кустарниковыми буграми, между которыми расположены голые глинистые площадки или значительные пресноводные бассейны; глинистых площадок больше в западной части котловины, которая здесь является более ровной, так как песчаных бугров мало, а вместо них раскинулась песчаная степь, заросшая камышом. Несмотря на соседство бедной атмосферными осадками Центральной Гоби, долина Гойцзо отличается обилием влаги; здесь встречаются не только отдельные ключи, наполняющие значительные бассейны, но можно также наблюдать целые покатости, по которым непрерывно сочится вода, делая их топкими. Очень интересным является то обстоятельство, что водные источники выходят на поверхность земли большею частью не на самом дне общей котловины, а во второстепенных частных впадинах, расположенных у подошвы южных высот...

Богатство водою обусловливает в Гойцзо относительное обилие растительности и животной жизни и делает ее в глазах номадов «прекрасным оазисом», притягивающим к себе одинаково как усталого после пустыни путешественника, так и кочевника-монгола.

Мы решили следовать вдоль южной окраины котловины Гойцзо, делая ежедневно лишь небольшие переходы для того, чтобы без особого утомления возможно подробнее изучить ее. Подъезжая к первому с запада колодцу Оролгэн-худук, мы подняли стайку больших, вероятно, пролетных дроф, которые тотчас улетели в северо-западном направлении... Душа радовалась, глядя на стаи многочисленных пернатых, отдыхавших на воде или вблизи озерок, на изящных одиночек хара-сульт и робких зайцев, часто выскакивавших из зарослей на открытые места...

День второго апреля был особенно ясный и теплый; мы остановились на берегу озерка, вблизи монгольского стойбища «Хашата». Лебеди, утки-чирки, обыкновенные журавли, серые цапли и другие пролётные странники нередко подлетали к воде и усаживались на берегу, нисколько не стесняясь нашим присутствием, или, прокричав раз-другой, уносились дальше. В тот же день, вблизи бивака мы видели одинокую щеврицу (Anthus spinoletta blackistoni), белую плиску (Моtacilla leueopsis [Motacilla alba leueopsis]) – и другую – ее жёлтую сестрицу (Budytes borealis [Budites citreola]), седого луня (Circus sp.) и постоянного нашего спутника – коршуна черноухого (Milvus melanotis). К вечеру, когда в природе всё приутихло и взошла луна, красиво озарившая спящую долину, на душе стало ещё приятнее и лучше. Несмотря [92] на ночное время, всюду чувствовалась жизнь: на озерке изредка, продолжали раздаваться голоса неугомонных турпанов и пролётных серых гусей; майские жуки с приятным жужжанием носились по воздуху и лягушки по-весеннему налаживали свой оригинальный концерт... Лишь одни комары, которых благодаря влаге развелось множество, слегка нарушали прекрасное вечернее настроение. Температура воздуха днем держалась около 25° С, ночью же, как и раньше, она сильно опускалась и нередко на соседних болотах вода покрывалась тонким стекловидным льдом.

В общем, я могу сказать, что долина Гойцзо с своими ключами и озерками, с своим высоким камышом, с своими скромными местными обитателями, ютившимися со скотом в камышовых зарослях, в небольшом размере, напомнила мне Цайдам ¹⁰⁹...

Третьего апреля мы расположились лагерем в урочище «Нор», среди высокого, скрывавшего нас от взоров любопытных, камыша. Это была одна из самых отрадных стоянок. Как днем так и ночью до нас долетали оживленные голоса гусей, уток и лебедей, хлопотавших на близких озерках; по утрам и вечерам нас услаждали пением усатые синицы и черногорлые дрозды, к которым изредка присоединялся отличный, певец – серый сорокопут (Lanius grimmi [Lanitis excubitor]). Здесь мы ловили недавно появившихся жуков – водолюбов и других; здесь же, наконец, мне посчастливилось убить дикую кошку, или поместному «цогонда», которую я искал с самого Эцзин-гола и которая оказалась интересным новым видом (Felis chutuchta ¹¹⁰ [Felis ocreata]).

Это хищное животное ютилось среди камышей, в сухой части озёрного прибрежья, и занималось, вероятно, охотой за птицами, пользуясь тем, что плавающие пернатые часто выходили на берег посушиться и отдохнуть; кошка держала себя очень доверчиво, не убегала при виде человека, и пустилась на уход лишь тогда, когда мы почти вплотную подошли к тому тамариксовому кусту, под которым она скрылась. Цогонда была очень крепка на рану: пробитая в лопатку, дробью номер второй, она нашла в себе силы пробежать сажень тридцать-сорок, прежде нежели упала мертвой. Помимо отличной шкуры и скелета, эта кошка подарила нашей коллекции три прелестных экземпляра немного недоразвитых детенышей, пестрых словно тигрята, которых мы очень хорошо сохранили в спирту...

Внимательно осмотрев нашу добычу, проводник заметил: «присутствие около ушей белых пятен, помимо богатой густой шерсти, делает эту шкуру весьма редкостной и ценной»...

Немного позднее на ближайшем озерке я подстрелил лебедя (Cygnus bewicki), плававшего рядом с серым, таким же, как и он, одиноким гусем; туземцы сообщили мне, что этот «эребень», то-есть лебедь, прилетал к ним из года в год и постоянно держался одиночкой среди других плавающих птиц...

На следующий день экспедиция перенесла свой лагерь на шестнадцать верст восточнее – в урочище Зуслэн, и расположилась у головы превосходного источника, выбегавшего из под обрыва, где я произвел астрономическое определение для получения географических [93] координат ¹¹¹... Место было сухое, травянистое, привольное. Вблизи тихо струилась серебристо-прозрачная студеная вода, дававшая начало богатому ручью. С вершины обрыва открывалась картина на прилежащие озёра ¹¹², за которыми в том же восточном и северном направлениях синел силуэт всех трех частей Хайрхана, расположенных от запада к востоку в такой последовательности: Хайрхан, Зуслэн-хайрхан (летний) и третий – Ходжэмыл-хайрхан. На крайнем отдаленном востоке горизонт замыкался более неясными очертаниями отдельных гор, превышавших Хайрхан. Вблизи, у берегов открытого озерка, держались не только знакомые нам птички: плиски, щеврицы, но также и вновь появившиеся и не отмеченные в этом году, как-то: зуйки (Aegialites dubia [Charadrius dubius], какие-то большие кулики, повидимому, типа Limosa, не подпускавшие к себе в меру выстрела, и удод-пустошка (Upupa epops)...

Пользуясь теплом, прекрасной водой и обилием дров, мы здесь устроили генеральную стрижку и такое же генеральное мытье и стирку белья. Вообще говоря, в путешествии очень трудно уберечься от грязи и пыли, в особенности зимою, а в безводных пустынях и всегда. Тем не менее, нам всё же удавалось держать себя сравнительно опрятно, а летом, при наличии лучших условий и достатке воды, даже чисто.

Во время движения экспедиции по долине Гойцзо нас постоянно навещали туземцы, от которых мы могли получать и получали разнообразные сведения. Таким образом мы узнали, что наш транспорт, отправленный из Урги прямым путем, под наблюдением Четыркина, благополучно прибыл в Алаша-ямунь и по дороге имел двухдневный отдых в Цзагин-худуке. Местный старшина, или цзангин, сообщил мне кроме того, что из Алаша-ямуня получен строгий наказ немедленно уведомить алашанские власти о прибытии экспедиции в Гойцзо и движении ее к Дын-юань-ину...

Следуя дальше, в том же восточно-юго-восточном направлении, наш караван гигантской змеей извивался вдоль окраины сухой песчано-глинистой, местами галечной площади. Богатый ключевыми родниками горный скат становился круче; монгольские стойбища, а иногда и следы прежних кочевий чередовались друг с другом довольно часто. Дни делались более теплыми: теперь поверхность южного склона песчаного бархана на солнце в 1 час дня уже накалялась почти до 60° С.

В полдень пятого апреля незаметным образом мы очутились у исторического обо, отмечавшего собою голову целительного источника. Это древнее сооружение высится на холме и своим уступчатым деревянным срубом напоминает нашу часовню с одной стороны, с другой же – как бы предохраняет истоки священного ручья от загрязнения. Искусственно устроенный посреди течения маленький бассейн служит для купанья туземцев, страдающих ревматизмом, желудочными и проч. недомоганиями и получающих здесь исцеление... Это обо ежегодно посещается окрестными монголами, численностью до пятнадцати юрт или семейств, которые служат живущим около него больным хурулы. Творя приличествующие молитвы, ламы сжигают пучки можжевельниковых веточек; возносящийся к небу дым от этого горения играет роль фимиама христианской церкви. Основание обо, говорят, было [94] положено неким гэгэном в благодарность богу за неожиданную встречу в жаркой пустыне прекрасного оазиса Гойцзо с его настоящим живительным источником, при котором усталый от тяжёлого путешествия буддийский святитель отдыхал несколько дней...

За историческим обо вскоре экспедиция оставила последнюю родниковую воду и вновь вступила в унылую безжизненную и безлюдную пустыню, заключившую нас в свои сухие горячие объятия до самого Алаша... Действительно, вокруг залегала типичная гобийская пустыня, известная у местных туземцев под названием Бадан-чжарэнг ¹¹³, не отпускавшая нас от себя в течение более нежели двухнедельного срока... По мере того как мы по ней двигались, пустыня эта характеризовалась ясно выраженными обнажениями красных и розовых гранитов и гнейсов; эти коренные породы иногда выступали на поверхность совершенно открыто, иногда бывали засыпаны большими массами темнокоричневого крупнозернистого песку, слагавшего высокие холмы, а в области развития ханхайских осадков – скрывались под песками, перемешанными с гравием и щебнем... Вода здесь встречалась крайне редко и исключительно только колодезная. Из растительности попрежнему наиболее характерными представителями являлись: камыш, саксаул, тамарикс, который, между прочим, начал цвести с четвертого апреля, издавая тонкий аромат, затем – кендырь (Apocynum) и реже тограк, или корявый разнолистный тополь (Populus euphratica), растущий целыми аллеями вдоль галечных сухих русел... Голубое небо даже в безоблачные дни бывало обыкновенно недоступно для глаз, так как в воздухе постоянно стояла пыльная дымка, поднимавшаяся ежедневным ветром, часто переходившим в бурю... По таким пустыням, как настоящая или южномонгольская, следует всегда путешествовать осенью или даже зимою, но ни в каком случае не летом. При этом нужно принять за стротое правило, иметь необходимый запас воды и прекрасного проводника, без которого, среди однообразных барханов, постоянно меняющих форму и расположение в зависимости от направления ветров, очень легко заблудиться... Стоит только вспомнить описание путешествий в пустыне Центральной Азии Н. М. Пржевальского ¹¹⁴, чтобы ещё более убедиться в справедливости сказанного... Пржевальский пережил немало трудных и ужасных часов в алашанских песках из-за дурного проводника.

По мере нашего удаления к юго-востоку местность начала повышаться, а грунт переходил в хрящеватый. Любопытно, между прочим, отметить, что по дороге от того же исторического обо к колодцу Цза-мын-худук имеется тограковая роща; с каким великим интересом мы следовали к этой заманчивой издали роще, до которой в течение полутора, даже двух часов не могли дойти, несмотря на кажущуюся из-за прозрачности воздуха близость... и с каким великим разочарованием мы её оставили. В роще и подле рощи не оказалось ни луга, ни мягкой почвы, ни воды, а имелись лишь голый, твёрдый, как камень, солёно-глинистый грунт, напоминающий уродливо вспаханное поле и следы обвалившегося и засыпанного землёю колодца; к тому же, по словам проводника, здешняя вода никогда не была вполне пресной и содержала значительную примесь горечи... [95]

За этой тограковой рощей нам открылась огромная площадь барханных и грядовых песков, среди которых всё чаще и чаще попадались обточенные и отшлифованные песком и ветром камни.

На колодце Цзамын-худук, приютившемся у северной окраины высоких барханов, экспедиция вынуждена была простоять целые сутки по случаю сильной западно-юго-западной бури, прекратившейся лишь к вечеру шестого апреля. Пронесшаяся непогода совершенно уничтожила последние намёки на дорогу и сгладила все следы, сильно изменив рельеф крайне неустойчивой песчаной поверхности; температура несколько понизилась, пыль унеслась, и открылись широкие дали...

При этом колодце урывками мы наблюдали несколько видов птиц: саксаульную сойку, саксаульных воробьев, маленьких и больших сорокопутов (Otomela isabellina [Lanius isabellinus] et Lanius grimmi); из последних нам посчастливилось подстрелить в орнитологическую коллекцию экспедиции три отличных экземпляра. Здесь же была добыта и крупная песчанка (Gerbillus [Rhombomys opimus – большая песчанка]).

С тех пор, как экспедиция ещё раз вступила в пустынную часть Центральной Монголии, нам вновь пришлось перейти от обычных утренних переходов к послеобеденным, начиная от Гурбун-сайхана и до самого Дын-юань-ина, правда, с некоторыми перерывами; такие тяжёлые безводные переходы преобладали, как всегда сильно утомляя участников экспедиции.

И раньше, и теперь – всегда я держался и держусь того мнения, что всякую пустыню следует переходить возможно скорее, не растрачивая чересчур драгоценных сил и энергии, необходимых путешественнику в далёких странствованиях. Однообразие и мертвенность дикой пустыни действуют самым удручающим образом на всякого человека и способны породить тоску, апатию и упадок духовной мощи в самых сильных натурах, беззаветно преданных делу изучения природы...

Итак, выступив с колодца Цзамын-худук, по обыкновению после обеда, мы вскоре достигли небольшого обрыва ханхайских отложений, выдававшихся возвышенным мысом среди низменного песчаного пространства и известных у туземцев под названием «Тэк», что в переводе означает «Задвижка» или «Запор». Отсюда открывался широкий необычайный вид: благодаря высокому стоянию дневного светила – в три-четыре часа дня – расположившиеся гигантскими пышными складками ¹¹⁵ на сбегавшей от юга к северу покатости пески особенно красиво пестрели серовато-желтой окраской... И здесь, судя по строению песчаных холмов, преобладающими ветрами оставались западные. На северо-северо-западе темнели мрачные горы Эргу-хара, известные мне по предыдущему путешествию ¹¹⁶. Из общей горной группы выделялось несколько командующих вершин – Ханас, Куку-морито, Цаган-ула, Ихэ и многие другие. На северо-востоке чуть намечались неясные очертания ещё более мощных горных складок, в нагромождениях которых трудно было разобраться; по крайней мере, наш довольно опытный проводник так и не мог назвать мне отдельных вершин этого расчленённого массива. Постепенно и медленно повышаясь, дорога вступила в слабо холмистую местность, рельеф которой разнообразился большими скоплениями летучих песков. Между бесконечными змееобразными [96] гигантскими грядами, среди которых лавировал наш караван, виднелась тёмная или пёстрая, блестевшая от пустынного загара крупная галька – продукт разрушения горных пород.

Обнажения красных растрескавшихся гранитов и гнейсов, выделявшиеся на поверхности заметными холмами, стали встречаться всё чаще и чаще.

Мы остановились на ночёвку в урочище «Хая», где в летние месяцы, обыкновенно, проживают туземцы со своим скотом; воду здесь можно добывать сравнительно легко, так как в котловине, у подножья одного из барханов, она стоит на глубине одного или. двух футов [до 0,5 м]. Поставив палатку для старших членов экспедиции, младшие предпочли улечься под пологом неба, устроившись посередине бивака среди многочисленных вьюков. После пустынных безводных переходов мы, обыкновенно, никогда долго не беседуем между собою, а попив чаю, скоро засыпаем мёртвым сном, вверяясь бдительности часового. Кругом скоро воцаряется полнейшая тишина, и кажется, будто вся жизнь в пустыне замерла... Совершенно неожиданно ночью пронесся вихрь, опрокинувший «офицерскую» палатку; я, конечно, тотчас проснулся, но спавший невдалеке молодой спутник Бадмажапов, которого при своём падении палатка даже слегка накрыла, продолжал почивать мирным, безмятежным сном.

Весь следующий переход до урочища Элькэн-усунэ-худук мы следовали по маршруту моей «Монголо-Камской» экспедиции ¹¹⁷. Пески постепенно росли, обнажения розовых гранитов тоже увеличивались. Прекрасный колодезь – место кашей стоянки – был бережно прикрыт гагарой ¹¹⁸ и придавлен сверху тяжёлыми ветвями саксаула, засыпанными, в свою очередь, толстым слоем песка. Эти меры предосторожности по отношению к колодцам в пустыне Монголии необходимы, иначе живительная влага была бы скоро засыпана мусором... и погребена окончательно все тем же песком...

На этом колодце нас догнал геолог Чернов, отставший от нас с целью более подробного ознакомления с ханхайскими отложениями окрестностей Цзамын-худука; он был очень доволен результатами своих работ и с присущей ему энергией принялся за изучение песков и выходов коренных пород, залегавших на нашем пути.

Немного позднее, вслед за А. А. Черновым, в наш лагерь прибыл монгольский чиновник, командированный своим начальством с южной дороги ¹¹⁹ для того, чтобы выяснить точный маршрут экспедиции. От этого алашанского посланца мы узнали более подробно о состоянии нашего ургииского транспорта, благополучно прибывшего в Дын-юань-ин, и о том, что Алаша-ямунь весьма хорошо относится к экспедиции. Обсудив своё положение, я решил следовать на урочище «Табун-алдан» – «Пять (ручных) саженей», где предположено было встретиться с людьми цин-вана, высказывавшего мне большую предупредительность и любезность.

Зоологическая часть экспедиции пополнилась здесь очень интересными образцами ящериц, среди которых особенно ценными являлись Представители родов Phrynocephalus et Podarces (Eremias), как [97] например, Eremias przewalskii [круглоголовка Пржевальского], которая за свою величину и яркую раскраску известна у туземцев под названием гюрьбюль-могой, что значит ящерица-змея. Из птиц нами впервые были добыта пустынная славка (Sylwia nana), а из грызунов – заяц (Lepus gobicus [Lepus tolai gobicus]).

За Элькен-худуком мы стали пересекать второстепенные гряды, поднимаясь и опускаясь в лога, богатые гранитными обнажениями. В особенности памятен мне один песчаный холм, лежащий у берега лога, протянувшийся с юго-юго-востока на северо-северо-запад. Весь этот холм, от основания до вершины, представлял из себя в сущности не что иное, как выход массивного гранита, постепенно засыпаемого песком. В настоящее время выступы его еще кое-где сохранились, но не подлежит сомнению, что с годами коренная порода сгладится, отшлифуется и закроется или занесется слоем песка, и тогда гранитный холм превратится в подобие настоящего песчаного бархана.

В укромных местах, у каменных выступов, нарядно красовался пышный кустарник – хату-хара или желтоцветный шиповник, сплошь унизанный светлорозовыми цветами, на которых любили останавливаться мухи и шмели. Солнце пригревало довольно ощутительно: в 1 час дня в тени термометр показывал 24,7° С, ветер палил и омрачал даль. По песчаной поверхности во множестве бегали большие чёрные жуки (Carabus), за которыми я любил наблюдать. Однажды я видел, как целая компания этих блестящих жесткокрылых, забравшись в тихий уголок, гонялись друг за другом. Заметив в стороне какую-то странную сплочённую группу жуков, я стал ближе всматриваться в неё и вскоре понял, что несколько особей поедали своего собрата и уже изгрызли у него целый бок. Несчастный страдалец всё ещё старался спастись и только мой приход избавил его от смерти, так как я разогнал его алчных соседей. Подошедший ко мне казак тоже заинтересовался этой картиной, но нашёл, что с жуками нужно расправляться иначе: он взял одного из нападавших, убил его и, разорвав на части, бросил остальным; последние с жадностью накинулись на эту подачку и в миг уничтожили её. Эти же самые жуки наносили и нам немалый вред, пока мы не изучили их нрав; посаженные для умерщвления в одну банку с циан-кали, с мухами, они жили гораздо дольше последних и успевали перед смертью наесться этими самыми мухами, среди которых попадались, конечно, ценные экземпляры.

Постепенно поднимаясь и достигнув 3 750 футов [1140 м] абс. высоты, дорога привела нас к высокому, двойному на вершине холму «Холбо-цаган-тологой», за которым, спустившись по каменистому, засыпанному песком руслу, экспедиция остановилась на ночлег. К югу убегала долина, окаймлённая каменистыми выходами. Северо-западный ветер с пяти-шести часов дня усилился и к вечеру перешёл в настоящую бурю...

Прохладное, тихое утро десятого апреля застало наш караван обычно мерно шагающим среди почти непрерывных обнажений кристаллических пород. Сначала выступали гнейсы, смятые в крутые складки с меняющимся простиранием; далее, в поперечном направлении тянулись гряды розовых выветрелых гранитов.

В мелко галечных сухих ущельях, окаймлённых аллеями тограков, кое-где проживали кочевники, довольствуясь водою, добываемою здесь же из колодцев. В одном из таких ущелий мы встретили развалины [98] кумирни, пустовавшей около десяти лет. Новые постройки буддийской молельни из глины уже воздвигались на новом красивом месте, у южной окраины мелкосопочника. Обнесенный высокой глинобитной стеной, храм совершенно сливался с серым тоном горного холма, прикрывавшего приют богомольцев от господствующего северо-западного ветра.

Эта небольшая кумирня, называемая Шара-тологойнэн-сумэ, вмещает в себе до десяти лам, проживающих в ней преимущественно летом. В настоящее время здесь было тихо, мертво, пустынно...

Между развалинами и новыми постройками храма стоит священное обо, выстроенное над чудным источником. Воды этого живительного ключа при истоке заключены в особые продолговатые плоские гранитные бассейнчики, называемые туземцами «Чюлун-онгэцу», что в переводе означает «Каменные лодки»...

Неподалеку от обо мы наблюдали много типичных выветрелых гранитов в виде плитообразных отдельностей или котловин и ниш выдувания... Здесь лежали и отдельные обдутые, обглоданные бурями глыбы и матрацы и шарообразные округлые формы, покоившиеся на массивных пьедесталах. Сама по себе твердокаменная поверхность земли бывала чаще всего присыпана гравием и крупным или мелким песком...

Всюду, вблизи воды Чюлун-онгэцу, во множестве виднелись следы диких баранов (Ovis) и боро-цзере или хара-сульты (Gazella subgutturosa), посещающих ежедневно этот водопой... Пресмыкающиеся и земноводные чаще и чаще обнаруживали своё существование... Из растительных форм описываемой местности свойственны: всё тот же тограк, который тянулся в виде длинных аллей или располагался группами и реже в одиночку; в последнем случае стояли вековые великаны, преимущественно, посередине сухих речных русел; а из кустарников – всё тот-же хату-хара, ласкавший глаз своими изящными светло-розовыми цветами, Reaumuria, Myricaria и Tamarix, отдававший путникам свой тонкий аромат; бледноголубые и сиреневые ирисы и жёлтая или белая лапчатка (Potentilla) довершали однообразные картины южномонгольской природы.

Как прежде, так и теперь мы продолжали наблюдать пролётных птиц. Изредка показывались гуси, степные курицы или дрофы, а из мелких – пустынные чекканы (Saxicola deserti atrigularis [Oenanthe deserti atrogularis], выдававшие себя чаще других... Длинные тонкие серые змеи оставляли свои норы и тянулись погреться на солнце; ящерицы в множестве резвились по песку, и чем было жарче, тем труднее их было изловить. Тут же озабоченно ползали жуки, преимущественно рода Carabus. В самое жаркое время на цветах хату-хара всегда можно было видеть мух, шмелей и других двукрылых, которых мы с успехом собирали в энтомологическую коллекцию экспедиции. Однажды подле хату-хара, будучи занят ловлей насекомых, я случайно наблюдал интересное «токование» пустынной славочки (Sylvia nana). Парочка этих славных птичек, с оживлением и звонким криком прыгали среди серых кустиков, поднимая свои распущенные веерами хвостики; они, повидимому, ухаживали друг за другом с большим увлечением, не замечая ничего вокруг себя. Я и казак – вдвоем подошли к славкам почти вплотную и они ничуть не прервали своей игры, так что мой спутник пробовал поймать их сачком для ловли насекомых...

В урочище Хара-бургу мы нашли одинокого китайца, который сначала очень испугался нашего неожиданного появления, но затем скоро [99] оправился и показал нам своё несложное хозяйство; его убогая фанза делилась на две половины: одна представляла из себя жилую часть дома, другая – склад товаров, необходимых номадам для повседневного употребления и служивших предметом мены и торговли китайца с соседними монголами; в маленьком огородике, то и дело засыпаемом и уничтожаемом бурями, всё-таки росли лук и чеснок, взлелеянные чисто китайским трудолюбием и терпением, а около фанзы разгуливали две курицы и петух.

К вечеру того же дня, десятого апреля, температура упала до 2,6° С, а ночью даже грянул порядочный мороз... Теперь перед нами расстилалась довольно большая котловина – Шара-цзигин-холэ, в которой собирались многочисленные сухие русла, пересечённые экспедицией на пути от Холбо-тологой. За котловиной, вытянутой от востоко-северо-востока на западо-юго-запад, поднималась скалистая гряда Нарин-хара, а из-за неё выступал высокий хребет Аргалинтэ. Мелкие поперечные высоты и гряды коренных изверженных пород сменялись долинами, покрытыми саксаулом; на дне Шара-цзагин-холэ залегала большая площадь твёрдой глины, блестевшей издали, словно поверхность озера.

Горы Нарин-хара достигают всего лишь четыреста – пятьсот футов [120–150 м] относительной высоты и известны больше не под одним, а многими названиями, которыми туземцы окрестили отдельные участки или вершины массива; так, например, на западе виднелась вершина Го или Хо-ула, далее возвышался перевал Го-котэль, а проход, которым следовал наш караван, носил название Илисэн-котэль ¹²⁰ и т. д.

Перевалив хребет, мы вновь вступили в обширную котловину и, дойдя до сухого русла, у колодца Табун-алдан ¹²¹ остановились на ночлег... Глубина пустого пространства колодца оказалась, по нашему измерению, в 1672 футов [5,3 м], а мощность водного слоя – в 22 1/2 футов [6,8 м]... Поэтому можно предположить, что вдоль сухого русла, направляющегося на западо-юго-запад, имеется подземный сток. В стенках русла выступали небольшие обрывки ханхайских песчаников и конгломератов.

По соседству с колодцем, в нескольких глиняных фанзах проживали китайские торговцы, обстоятельно обосновавшиеся здесь и располагавшие значительным запасом меновых товаров, при знакомстве с которыми нам удалось за плату ямбовым серебром купить: муки, крупы – просо, рис, – китайского леденца, прекрасной оберточной бумаги и даже несколько штук куриных яиц...

Еще по дороге к Табун-алдану мы были приятно удивлены любезным приветствием алаша-цин-вана, приславшего к нам навстречу двух чиновников с «хлебом-солью» и для оказания содействия в пути. Пока развьючивался караван, алашанцы успели поставить юрту и накрыть чайный столик полным угощением – до различных печений, сахара, леденцов включительно. Такая внимательная встреча в пустыне [100] нам казалась необычной... Старший чиновник торжественно поднес мне княжеский хадак и визитную карточку китайского образца. За угощением чаем со сластями мне были дополнительно поданы письма, из которых я узнал, что представитель большой русской торговой фирмы «Собенников и братья Молчановы» Ц. Г. Бадмажапов – мой спутник по «Монголии и Каму» – приютил транспорт экспедиции и приготовил для всех ее участников помещение... Встреча чиновников алаша-цин-вана и письма Ц. Г. Бадмажапова словно приблизили нас к давно жданному Дын-юань-ину. Из дальнейшего доклада чиновников выяснилось, что они напрасно прождали нас на южной дороге около сорока суток, но теперь очень рады состоявшейся встрече и просят меня лично написать алаша-цин-вану о причинах нашего запоздалого прихода в Дын-юань-ин. Получив от меня хадак и визитную карточку для вручения монгольскому князю и письма для Ц. Г. Бадмажапова, один из чиновников укатил в алаша-ямунь, а другой остался при экспедиции...

К вечеру, одиннадцатого апреля, вновь стало свежо, а на восходе солнца – холодно, как зимою; вода, оставленная в колодце, промерзла за ночь на целый вершок...

Теперь наш караван значительно оживился и отчасти увеличился прибывшими монголами. Из прежних погонщиков кое-кого пришлось отпустить и заменить новыми. Сами мы, чувствуя приближение культурного центра, до которого, однако, всё ещё оставалось дней около десяти, казалось, также приободрились... По правде говоря, участники экспедиции несколько приутомились. Унылая мертвенность окружающего угнетала душу; почти всегда чувствовался недостаток в питьевой воде, а сухая, консервированная местным способом баранина скоро приедалась и становилась неприятной. Всем одинаково хотелось отдыха и свежей здоровой пищи. Дни и переходы тянулись как-то особенно медленно, и мы не могли дождаться конца самой трудной части путешествия.

Кругом всё было также безотрадно и мёртво ¹²². Пески и галечник попрежнему составляли преобладающий покров земли, по которой лишь изредка ютились пустынные растения; ещё реже разнообразили жалкую природу представители животной жизни.

Безжизненные, лишенные водных источников горы Аргалинтэ постепенно приближались. Они имели вид громадной рыбы, обращенной головой к западу, и представляли наивысший хребет на всём пути от Эцзин-гола до Алашанского хребета. Наша дорога всё ещё не принимала надлежащего юго-восточного курса и извивалась, значительно уклоняясь на восток. На северо-северо-западе из горной высоты Нарын-хара, являющейся, по словам проводника, одной из шести гряд, образующих вместе цепь широтного направления, выступали желто-красные обрывы с острыми вершинами под названием Цаган-эргэ-цончжи.

С вершины каждого нового перевала, с каждой новой значительной возвышенности открывалась одна и та же картина – пустыня, пустыня и пустыня, то каменистая, то песчаная с оттенком горных пород, слагающих соседние обнажения.

Между тем, по времени была уже весна, она давала себя чувствовать: бодрила дух и вселяла надежду на скорый приход в Дын-юань-ин, в близкое соседство красы и гордости южно-монгольского княжества [101] Алаша – хребта Ала-шаня... Почти ежедневно я держал в руках «Монголию и страну тангутов» Н. М. Пржевальского и по его общим описаниям указанных гор намечал себе программу научного изучения «меридионального хребта» не только весной, но и летом.

Мои ближайшие товарищи также не мало говорили об Алашанском хребте, его геологическом строении, характере диких ущелий, разнообразии растительной и животной жизни. Всех нас одинаково интересовала мысль: подняться на вершину хребта Ала-шаня, чтобы видеть безграничную пустыню на западе и блестящую водную ленту Жёлтой реки на востоке: полную безжизненность, с одной стороны, и оживление пышным китайским земледелием – с другой... [102]

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ОТ ХАРА-ХОТО ДО ДЫН-ЮАНЬ-ИНА

(Окончание)

Геологическое строение попутных гряд и холмов. – Влияние китайцев на монголов, на их внешний облик. – Трудность пути и утомление участников экспедиции. – Горы Баин-нуру ¹²³. – Снежный шторм. – Урочище Шара-бурду и встреча с Ц. Г. Бадмажаповым; письма и газеты. – Последний обильный змеями переход к Дын-юань-ину.

От Табун-алдана до урочища Мандал расстояние сорок верст, которые мы прошли в два перехода, с ночлегом в урочище Мото-обонэн-шили ¹²⁴. Наш путь пролегал среди ярко выраженных ханхайских осадков; по сторонам вздымались плоские холмы, прикрытые песком и гравием со щебнем, так что выходы коренных пород встречались очень редко, притом только по оврагам. Барханов здесь не было вовсе; песок образовывал или плоские и низкие скопления, или холмики-косы с кустарниковой растительностью. По сторонам, кое-где, цвели сиреневые ирисы (Iris ensata), жёлтая лапчатка (Potentilla anserina?) и мелкий белый подорожник (Plantago rnongolica). Из птиц видели только пустынную славочку (Sylvia nana) и заметили на песке следы большой дрофы. По мере приближения к урочищу Мандал, щебень попадался чаще и в более крупных кусках; среди них встречалось особенно много порфиров, а также гнейсов и гранитов, вероятно, всё это было в качестве обломочного материала хребта Аргалинтэ, который остался к югу от нашей дороги. [103]

Утром в воскресение солнце всплыло над пыльным горизонтом в виде некрасивого бледного диска; стайка больдуруков промчалась над нами с быстротою ветра, жаворонки с звонким пением взмывали к небу, где неизмеримо выше парил орел-белокрыл... Внизу, среди холмов, кормились осторожные дрофы, а по камням бегали давно уже не наблюдавшиеся скалистые куропатки (Caccabis chukar pubescens [Alectoris graeca])... Нам предстояло пройти всего лишь пятнадцать вёрст, чтобы достигнуть превосходного колодца Мандал, куда мы стремились попасть как можно скорее. Караван экспедиции попрежнему состоял исключительно из верблюдов. За время путешествия по пустыне все мы очень привыкли к этим животным и не ощущали какого-либо неудобства при верховой езде на наших двугорбых друзьях... Человек ко всему привыкает. Целые дни проводили мы в медленном однообразном передвижении, мерно покачиваясь из стороны в сторону. Только по утрам, тотчас по выступлении с ночевки, мы любили некоторое время итти пешком для того, чтобы согреться и размять ноги. Но вот, наконец, и долгожданный колодезь! Вблизи, на вершине оригинального древнего обо, сидел сорокопут (Lanius grimmi)... где-то по-соседству звонко пела пустынная славочка... Мне так хотелось сегодняшний день видеть во всём оживлении, и оно было... Бивак был разбит замечательно скоро, легко, непринужденно...

Чем дальше мы подвигались на юго-восток, тем меньше было песков, тем крепче становился грунт. Местность волновалась, вздымаясь низкими грядами или отдельными холмами. На восточном горизонте виднелись горки Бичиктэ... Вблизи, по сторонам, довольно часто пестрели сухие каменные русла с большим или меньшим насаждением хайлиоов или тограков (Populus) ¹²⁵.

В прилежащих к дороге сильно разрушенных грядах выступала свита кристаллических известняков и кварцитов ¹²⁶.

В наблюдении за всем окружающим время проходит скорее, и караван достигает своей цели – остановки у воды. На этот раз мы остановились у Алтын-булыка ¹²⁷, представляющего из себя родник, обложенный высокой круглой глиняной стенкой, под защитой которой рос густой камыш, скрывавший влагу от жара. В восточно-юго-восточной части стенки имелся сток воды на небольшую илистую площадку, служившую дном бассейнчика. В этом укромном уголке держались парочка щевриц (Anthus maculatus [Anthus hodgsoni]) и куличок песочник (Limonites damacensis), оживлявшие царившее кругом безмолвие...

Около Алтын-булыка вышеописанная свита известняков сменилась широтной полосой биотитовых гранитов, образовывавших выветрелые жёлтые выходы, издали принимавшие вид громадных хлебов; вблизи в них можно было различить большие ниши выдувания, наиболее развитые на северо-восточной и южной сторонах.

Сопровождавшие нас алашанцы по отношению к экспедиции проявляли постоянную заботу и неустанно следили за тем, главным образом, чтобы во-время сменять усталых животных свежими; с этою целью они то и дело уезжали к ближайшим кочевьям туземцев, которые, в свою очередь, охотно посещали наш лагерь и казались нам при этом [104] всегда оживленными, разговорчивыми, непринужденными. Местные монголы много восприняли от своих соседей – китайцев; одежда, манера себя держать, народные песни – всё это носит на себе отпечаток китайского влияния. Некоторые даже, говорят, научились курить опий... Имея обычно маленькие красивые ноги, алашанские монголки представляют из-за своего оригинального одеяния очень широкие фигуры, с такими же широкими головами, прикрытыми, как водится, черными накидками... Серебряные и другие, преимущественно коралловые украшения у здешних модниц также совершенно отличны от типичных северомонгольских.

Между тем, с постоянным упорством нас продолжал донимать встречный ветер; поднимавшаяся в воздухе пыль способствовала большему нагреванию атмосферы и обусловливала тяжелую духоту. Пресмыкающиеся и земноводные все чаще и чаще давали о себе знать ежедневными появлениями.

Двигаясь от Алтын-булыка в юго-восточном направлении, экспедиция через двадцать верст прибыла в урочище Чан-ганзен, где нам удалось познакомиться с одним оригинальным монголом. Питая особенное пристрастие к сынам Небесной империи, номад изменил своим древним обычаям и привычкам и поселился в обширном по-китайски распланированном доме, обставленном многочисленными пристройками. Этот дом, или вернее хутор, был очень удобно расположен около ключевой площадки с несколькими колодцами и приспособлениями для водопоя гуртов скота; всё говорило за то, что в прежние времена окитаившийся монгол жил весьма зажиточно – по-помещичьи, но что теперь от большого скотоводческого хозяйства осталось у него весьма немного – всего лишь двести голов баранов да яманов (козлов). Ко мне подошёл с приветствием мальчуган лет десяти или двенадцати, одетый чисто по-китайски, и, глядя на его лицо и изысканные манеры, я не хотел верить, что это не китайчонок, а монголенок... Его мать – дородная, красивая некогда женщина – по своему типу скорее подходила к монголке: как женщина, в большом значении этого слова, она крепче удерживала на себе родное, самобытное.

При ключах, окаймленных песчаными холмами, увенчанными пустынными кустарниками, обыкновенно сновали щеврицы, бледнорозовые монгольские вьюрки (Bucanetes mongolicus) и больдуруки, прилетавшие напиться; горные ласточки (Biblis rupestris) тоже вились над водой; а изредка тут же парил и сарыч. Постепенно, вместе с теплом там и сям стали показываться скорпионы и новые, не отмеченные раньше формы жуков.

С вершины соседнего холма открывался вид на пересечённый волнистый уголок пустыни; песчано-щебневая степь осталась позади; из-под осыпей местами выступали мусковитовые гнейсы; встречавшийся около дороги песок сильно блестел от примеси мусковита, а за кустарниками и камнями наблюдались скопления одной лишь слюды.

За горой Тамсык ¹²⁸ свита гнейсов сменилась гнейсо-гранитами, обнаруживавшими слоистость в широтном направлении... Желая подвигаться вперед как можно поскорее, мы старались делать не менее двадцати пяти-тридцати верст в день и на пятнадцатое апреля наметили своей стоянкой [105] дальний колодезь «Дурбун-мото» [в переводе «Четыре дерева»], окружённый четырьмя вековыми развесистыми хайлисами ¹²⁹. В широких разветвлениях древних великанов, скрываясь среди густой зелени, гнездились коршуны, соколы (Tinnunculus tinnunculus [Cerchneis tinnunculus]) и снова появившиеся на нашем горизонте сороки (Pica pica bactriana). Здесь же любил держаться и серый сорокопут (Lanius grimmi)...

В полутора верстах к юго-востоку от колодца на возвышении стояло обо, знаменовавшее собою присутствие небольшой кумирни Цаган-обонэн-сумэ, насчитывавшей в своих стенах от десяти до двенадцати лам. Постройки скромной обители скрывались за пригорком, вздымавшимся с полуденной стороны.

В окрестностях Дурбун-мото мы видели целое поле оголённых гранитных выходов; крупнозернистые граниты были прорезаны жилами мелкозернистого гранита, причём эти жилы ¹³⁰, мощностью до двух-трех футов [до 1 м], шли в различных направлениях...

При этом же колодце мы встретили монгола с двумя детьми, пасшими скот. Семья номадов ютилась в бедной палаточке у воды.

Впоследствии я нередко встречал таких отшельников пастухов-алашанцев, которые, отделившись от юрточного дома, откочёвывали в те места, где уже пробивалась зелень, давая возможность скорее откормить исхудавших за зиму баранов и коз.

...Время тянулось бесконечно медленно; несмотря на большие переходы, казалось, экспедиция никогда не достигнет Дын-юань-ина. Монотонная унылость окружающего не давала достаточной пищи уму, а поэтому физические лишения сказывались ощутительнее; настроение падало...

Как я уже говорил, пустыня накладывала свой мрачный отпечаток на всё существо человека, так же, как радостная, ликующая природа лесистых гор с грохочущими ручьями, цветущими полянами и разнообразной животной жизнью окрыляла и вдохновляла душу...

Пока что глаз приятно отдыхал на отдаленных высотах, все яснее и яснее выступавших на юго-востоке. Это был скалистый хребет Баин-нуру, который нам предстояло пересечь в его западной половине и который в ясное, прозрачное состояние атмосферы хорошо виден из оазиса Дын-юань-ина. Все сухие русла, встречавшиеся при подъеме к перевалу Улан-хадан-шили ¹³¹, имели, приблизительно, одинаковое направление и сходились вместе с сухими руслами окрестностей горы Тамеык в большой впадине Чжэрэн, лежавшей верстах в пятидесяти на северо-восток от Дурбун-мото.

Сухая весною, эта впадина в дождливое время года наполняется водою, образуя соленые топи.

Баин-нуру тянется с северо-востока на юго-запад на протяжении сорока верст и поднимается на весьма незначительные, как абсолютную, так и относительную высоты. Эти горы сложены из гранитов и гранито-гнейсов, которые прорезаны жилами красного гранита; там, где можно [106] уловить слоистость, простирание остаётся широтным или близким к широтному; в этом же направлении, среди свиты, тянутся широкие полосы красных гранитов.

По бокам каменистого русла, по которому наш караван углублялся в горы, отрадно зеленели изумрудные лужайки, увеличивавшиеся по мере подъема. Вскоре стали попадаться деревья-великаны хайлисы, стоявшие группами или в одиночку; на одном из таких великанов нами была добыта парочка красных вьюрков (Carpodacus pulcherrimus). В боковом ущелье «Атун-худукэн-ама» или в переводе: «Ущелье водопоя лошадей» или «Вода, добываемая копытами табуна», – мы, действительно, заметили табун лошадей, мирно пасшийся вблизи ключевого источника... За хребтом продолжались мелкие разрушенные выходы гранитов и гнейсов.

В ночь на семнадцатое апреля разразилась буря, пришедшая с северо-запада и заставшая нас при пустынном колодце «Цакэлдэктэ-худук» ¹³². С прихода на стоянку мы поставили юрту под сенью могучих хайлисов, произраставших вдоль мелкого сухого русла. Некоторые из моих спутников занялись ловлей интересных мелких ящериц и откапыванием жуков-долгоносиков, которые всё ещё не следовали примеру Carabus'ов. Дневное, часовое, показание термометра дало 21,5° С; вечер был также очень приятный, и я с удовольствием некоторое время гулял по гранитным обнажениям. Устав в дороге, мы обычно после вечернего метеорологического наблюдения отходим ко сну. Скоро затихают последние разговоры... Позднее прочих умолкают монгольские голоса и, наконец, весь бивак погружается в сон... Так было и при Цакэлдэктэ-худук'е. Но вдруг, совершенно неожиданно, среди ночи меня разбудил сильный ветер, дувший мне прямо в голову и нахолодивший внутренность юрты. Оказывается, уже с полночи бушевал снежный шторм; но наша юрта, прикрепленная дежурным к ящикам и дереву, стояла крепко и хорошо защищала спящих, пока, наконец, наивысшим напряжением бури не поднялась войлочная дверь, впустившая холодную струю воздуха. По словам дежурного, при появлении бури порывы ветра были особенно сильными: камешки величиною в горошину неслись в воздухе и более острые из них пробивали полотно палатки. Участники экспедиции проснулись и уж до самого утра не сомкнули глаз. Юрта скрипела, стонала и дрожала под напором ветра; деревья тоскливо шумели; сквозь свист и завывание бури слышались слабые голоса монголов и стук молотка... Их палатку сорвало шквалом, и они теперь старались укрепить ее под защитой нашей юрты. Навстречу буре стоять было невозможно. На утро температура опустилась до –1,2° С; в воздухе продолжала нестись галька, смешанная со снегом, который местами навеял сугробики до двух футов [0,6 м] глубиною. К полдню снег перестал падать, его только переметало. Направление бури к вечеру сменилось в западное и ее порывы стали стихать. Мельчайшая снежная пыль неслась почти не переставая и проникала в малейшие отверстия юрты, ровняя всё, что было вокруг нас. Все мы забились по своим углам и, прикрывшись меховым одеянием, с грустью смотрели на снег, засыпавший пол, и столик-ящик, и ящик с хронометрами. По временам кто-нибудь из нас вставал и вычищал юрту, выбрасывая в значительном [107] количестве накопившийся снег за дверь. В таком невеселом положении пришлось провести весь день семнадцатого апреля и часть ночи на восемнадцатое, когда температура упала до –7,0° С и буря, разбившись о западный склон Алашанского хребта, перешла в крепкий ветер...

Несчастные туземцы сильно пострадали от пустынного шторма. Недавно появившиеся на свет верблюжата, жеребята, телята, не говоря уже про барашков и козлят – частью погибли, а частью были искалечены. Ощипанные, остриженные и начавшие в Гоби рано линять взрослые верблюды тоже чувствовали себя неважно и жались под защиту наших жилищ. В Дын-юань-ине, как узнали впоследствии, поблекло всё нежное: сирень отцвела в своем зародыше, мелкие прилётные пташки померзли.

Во время движения экспедиции, восемнадцатого апреля, мы встретили пару дроф, а затем над нашим караваном с страшной быстротою пронеслась стайка стрижей, направлявшихся к югу. Осторожные птицы торопились уйти от холода и снега, лежавшего повсюду на пути большими пятнами и портившего и без того тяжелую дорогу. Отражаясь от белой поверхности снега, солнечные лучи создавали необыкновенную яркость освещения, спасаясь от которой всем нам пришлось надеть очки, снабжённые боковыми сетками...

Первое время за Цакэлдэктэ-худуком продолжались всё те же выходы гранитов и гранито-гнейсов; на выдающихся гранях, в особенности в темносерых породах, замечалась полировка и сильный загар. Вскоре, затем, экспедиция вступила в обширную котловину, терявшуюся на горизонте; эта котловина была заполнена толщей ханхайских осадков ¹³³, образовавших размытые террасы. Среди последних, в урочище Цаган-булак протекали ключи, где вблизи болотца любили держаться кое-какие пернатые: турпаны, плиски, щеврицы, а по соседним пригоркам – хохлатые жаворонки (Galerida cristata Ieautungensis).

Наш лагерь устроился между ручьями ключевых вод: с запада протекала узкая прозрачная струя, а с востока тянулась тонкая болотистая полоса воды. Пользуясь тихим прозрачным воздухом, я произвел здесь – в Цаган-булыке – астрономическое определение географической широты... ¹³⁴. Однако к одиннадцати часам ночи погода снова испортилась: небо заволокло тучами, поднялся западно-северо-западный ветер и весь воздух наполнился пылью... Вскоре ветер изменился: принял северо-западное направление и перешел в бурю, которая на следующий день, во время движения каравана, еще более усилилась и, подталкивая в спину, способствовала нашему успешному ходу.

По мере приближения к горам Баин-ула ¹³⁵, дорога спускалась по значительному уклону на дно котловины, самая низшая часть которой достигала 3 570 футов [1088 м] абсолютной высоты, и имела песчано-солончаковую почву, насаждённую буграми, образованными, как и [108] везде в пройденной части монгольской пустыни, при помощи кустарников, а главное песков, задерживаемых в своем движении теми же кустарниками, которые потом всегда венчают бугор или холм... Благодаря крепкому, затемнявшему атмосферу ветру, горы на долгое время скрывались в тучах пыли; лишь изредка слегка обрисовывались их изрезанные мягкие контуры. Кочевники встречались крайне редко.

Пройдя одинокий колодезь, экспедиция начала подниматься на северную цепь хребта Баин-ула; на пьедестале этих гор, на протяжении вёрст пяти, тянулись выходы яркокрасных рыхлых ханхайских песчаников; совершенно такой же окраски был и продукт разрушения этих песчаников – песок, устилавший поверхность пьедестала... Вообще говоря, горы Баин-ула простираются с северо-востока на юго-запад и сложены из свиты темносерых биотитовых и роговообманковых гнейсов, переслаивающихся со светлыми гнейсами, хлоритовыми, бедными тёмными силикатами. Свита подверглась интенсивной складчатости, причём направление складок меняется быстро и в широких пределах – от широтного до меридионального.

Поднявшись на седловину северной цепи хребта – абсолютная высота седловины 4.930 футов [1490 м], – мы увидели перед собою широкую лощину, замыкавшуюся южным отрогом тех же гор Баин-ула. В этой лощине, при урочище Наксэн-дурульчжи, у колодца, экспедиция и ночевала; неподалеку от нашего лагеря держалась парочка журавлей красавок (Anthropoides virgo), турпаны (Gasarca casarca [Casarca ferrugenea]) и серый сорокопут.

Лишь только стало светать, наш караван уже был готов к выступлению; все, повторяю, утомились за долгие пустынные переходы и единодушно стремились к ближайшей цели – приветливому оазису Дын-юань-ину. В каждой тёмной точке, появлявшейся на горизонте, мы хотели видеть гонца, ехавшего к нам навстречу. Вопреки таким ожиданиям, внушительный Алашанский хребет всё ещё не открывался ни с вершины южной цепи Баин-ула, ни с долины, так как туманная пелена застилала горизонт... Всюду виднелись следы снежной бури: по скатам в затененных местах лежал пятнами снег, по логам и каменистым теснинам стояли воды. На этом переходе мы собрали порядочное количество экземпляров пестрых, довольно красивых ящериц (Phryncephalus versicolor [Ph. guttatus – круглоголовка-вертихвостка], Ph. przewalskii [круглоголовка Пржевальского] и Ph. putjatai)...

Пройдя около восемнадцати вёрст в юго-юго-восточном направлении, экспедиция достигла небольшой кумирни «Цаган-субурган», названной так по белому надгробию, красующемуся у северной стены храма.

В двух верстах к северу от Цаган-субургана, за узкою полосою песков, протянувшихся к северо-востоку, при колодце Цзамын-худук пристроилась китайская лавка, с составом в пятнадцать человек китайцев, эксплуатирующих простодушных монголов. Хитрые пронырливые китайцы-торгаши, словно пауки, везде расставили свои коммерческие сети, в которые ловко излавливают всякого проезжего с сырьем номада.

Только по выходе из урочища «Уцзур-худук», то есть с предпоследней перед Дын-юань-ином ночевки, нашим глазам, наконец, открылся силуэт северной части Алашанского хребта. Радость тотчас отразилась на настроении моих усталых спутников, стремившихся елико возможно ускорить шаг изнурённых животных. Дорога извивалась широкой полосой по глинисто-песчаному, местами каменистому грунту и делалась всё [109] более и более наезженной. По мере спуска к Шара-бурду воздух становился теплее; с долины речки к нам залетали вестницы тепла и культуры – деревенская и береговая ласточки (Hirundo rustica et Cotile riparia [Riparia riparia]). Жуки и ящерицы во множестве сновали по сторонам. С ближайшего к речке Шара-бурду песчаного увала мы увидели подле дороги ключ Хошегу-булык, круто ниспадающий в северовосточном направлении [к Шара-бурду] и несущий хорошую, годную для питья воду; здесь, повидимому, всегда останавливаются проезжие, так как в Шара-бурду вода солёная и пользоваться ею не приходится. Эта речка в месте нашей переправы имеет два рукава: северный, достигающий одной сажени ширины, при глубине самой незначительной – едва прикрывающей илистое русло, и южный – более широкий и более (до полуфута) [0,5 м] глубокий. Ширина общего плёса превышает тридцать сажен. Истоки Шара-бурду находятся верстах в двадцати к юго-западу, где виднеются пашни китайцев и группы высоких тополей (Populus) и ивы (Salix)... Самое ложе речки, по которому текла вода, довольно топко.

Переправившись на противоположный возвышенный правый берег речки, экспедиция была встречена Ц. Г. Бадмажаповым, в обществе которого мы приехали к торговцу-китайцу, где и расположились на краткий отдых... Быстро пробежали мы полученную корреспонденцию, а затем направились вдогонку каравана, успевшего пройти около четырех вёрст и разбить лагерь у колодца «Хату-худук». В этот вечер мои спутники мало разговаривали между собою; каждый из них мысленно перенесся к родному очагу и жил своими личными интересами, забыв на время Центральную Азию, все трудности и лишения походной жизни, и целиком отдавшись теплым интимным воспоминаниям. Вырезки из газет и самые газеты приблизили нас, лишённых долгое время всякого общения с культурным миром, к европейским событиям. К сожалению, отрадного я в них ничего не нашел: всё тот же прежний полумрак, то же болезненное состояние царит на родине... Утром двадцать второго апреля чуть свет предстояло нам выступить к Дын-юань-ину, до которого оставалось всё же тридцать шесть верст...

...Экспедиция двигалась с большим подъемом; неутомимые верблюды шагали бодро; все – и люди, и животные – чувствовали, что отдых уже близок. По мере приближения к горам – отпрыскам Алашанского хребта – песчано-глинистые гряды возвышались, усыпанные галькою лога углублялись... Алашанский хребет всё яснее и яснее выступал из-за пыльной дымки, постепенно открывая своё сложное строение и характерную расчленённость. Подножье массива выражалось плоскими холмообразными выступами, разделенными глубокими падями, залегавшими между ними. Устья ущелий резко намечались среди общей однообразно-желтой окраски пустыни своим темным размытым и обломочным материалом. К полдню караван остановился на два часа привалом в урочище Цзуха, за которым вскоре показались контуры стен и угловых башен крепости Дын-юань-ина; вблизи оазиса вздымались грандиозные холмы ханхайских отложений.

На этом последнем переходе к Алаша-ямуню невольно обращает на себя внимание необычное обилие змей. Чаще всего приходится наблюдать самую обыкновенную для здешней местности серую большую тонкую змею (Taphrometopon lineolatum [стрела змея]), извивающуюся в три-четыре кольца у обрывов или быстро переползающую дорогу: реже, и даже очень редко, встречается другой вид – [110] серовато-коричневатый, с темным ремнем по хребту и, наконец, третий вид – широкой, короткой, пестрой змеи, держащейся преимущественно у корней пустынных кустарников и невысоких холмиков. Ящериц здесь также очень много, в особенности плоскоголовых – Phrynocephalus [повидимому круглоголовка], тогда как узкоголовых. – Eremias (Е. multiocellata [глазчатая ящурка] и Е. argus [монгольская ящурка]) – мы (встречали мало... Из птиц попался интересный дрозд (Oreocichla varia [Turdus dauma areus]), вероятно пролётный, временно отдыхавший у пустынной дороги.

В трёх верстах к северу от Дын-юань-ина, на вершине гряды красуется обо; ещё через одну версту экспедицию встретили мои спутники Четыркин и Мадаев, два месяца тому назад вполне благополучно доставившие из Урги транспорт экспедиции. Всё это время они жили на попечении Ц. Г. Бадмажапова, хорошо отдохнули и поправились. Мало этого, мы сами тотчас по приходе в оазис Дын-юань-ин также расположились под его гостеприимным кровом... Здесь можно было разобраться с накопившимся научным материалом, распределить и упаковать коллекции и привести в порядок журналы и наблюдения...

...Сумерки незаметным образом спустились на землю. На тёмном небе изящным тонким серпом вырисовывалась молодая луна. Шум и трескотня близкого города вскоре умолкли, слышались лишь оригинальные звуки буддийских священных труб, раковин и барабанов, созывающих лам на молитву. Эта своеобразная музыка всегда бывала приятна моему слуху, в ней улавливалось нечто стройное, нечто гармонично слившееся со звуками природы – шелестом листьев, шумом леса и пением птиц... В девять с половиной часов вечера раздался обычный ежедневный пушечный выстрел, возвещавший время закрытия городских ворот. Затем наступила ночная тишина. Усталые члены экспедиции скоро отошли ко сну. Но долго, долго не спалось мне – помимо моей воли картина за картиной проходили в моём воображении. Вспоминался самый ранний, давно минувший период первого посещения Алаша – оазиса и прилежащих гор... Ещё живее вырисовывалось вторичное пребывание в этих местах осенью 1901 года, когда я с Тибетской экспедицией возвращался к родным пределам из далёкого, богатого, очаровательного Кама ¹³⁶... В обоих случаях на первом плане картины выявляется величавый облик истого, гениального путешественника Н. М. Пржевальского. Невольно чувствовалось, что образ дикой девственной природы Центральной Азии и чистый вдохновенный образ ее первого исследователя неразрывно слились в одно стройное целое, в одну общую живую гармонию... [111]

Комментарии

102. Си-ся – по-китайски значит западное ся – государство тангутов, существовавшее в Северном Тибете и области Ала-шаня с начала XI в, по 1227 г. В царствование китайского императора Сунской династии Чжень-цзуня предводитель тангутов Чжао-юань объявил себе императором Си-ся. Вновь образовавшаяся империя затеяла успешную войну с Китаем. Однако с 1204 года против Си-ся был предпринят ряд походов армий Чингис-хана, что и привело в 1227 г. к завоеванию Си-ся монголами. Сам же народ государства Си-ся частью был уничтожен, а частью растворился в массе победителей.

103. А. А. Чернов. «Известия» И. Р. Г. О. Т. XLV. 1909. Стр. 132.

104. В обрывах особенно ясно выделяются серые или красные шанхайские отложения.

105. Восточным (Китайским) Туркестаном или Кашгарией называется южная часть автономной китайской провинции Синьцзян, граничащей на Западе с Таджикской ССР. Кашгария занимает бассейн р. Тарима – бессточную котловину, окаймлённую высочайшими горными системами: Тянь-шанем, Памиром, Куэнь-лунем и Каракурумом (см. прим. 83).

Населяют Кашгарию кашгарцы (уйгуры, см. прим. 389), киргизы, таджики, казахи, дунгане, китайцы.

106. Через Боро-цончжи проходит вышеупомянутая древняя дорога из Гань-чжоу в Да-курэ.

107. Тридцать первого марта в 1 час дня пески Гулэр-цаганен-илису накалились до 45,3° С.

108. П. К. Козлов. «Монголия и Кам».

109. П. К. Козлов. «Монголия и Кам».

110. А. Бируля. «О двух новых азиатских кошках». Ежегодник Зоологического Музея Императорской Академии Наук, том XXI, 1916 г. Мелкие известия» (I–II).

111. Географическая широта 41°21'58", долгота от Гринвича 102°32'0".

112. Озёра и озерки, в среднем, простирались в окружности от одной до трёх верст.

113. П. К. Козлов. «Монголия и Кам».

114. Н. М. Пржевальский. «Монголия и страна тангутов», трёхлетнее путешествие в Восточной нагорной Азии.

115. Песчаные бархдны вытянуты длинными грядами в меридиональном направлении.

116. «Монголия и Кам».

117. «Монголия и Кам».

118. Шерстяная или волосяная местная, ткань, нз которой монголы шьют мешки.

119. Как известно, с долины Эцзин-гола к востоку пролегает несколько дорог из которых основных три: северная, средняя – нами следуемая, а южная; речь идёт о последней.

120. По северную сторону пологой седловины Го-котэль выступает замаскированная осыпями свита мусковитовых гнейсов мелко слойчатого сложения; на противоположной стороне гряда прорезана небольшим ущельем и круто обрывается на юго-юго-восток. В боках ущелья выходят порфириты, отполированные и покрытые чёрной коркой загара: «повидимому, пишет А. А. Чернов, они прорывают свиту гнейсов»... («Известия И. Р. Г. О.» T. XLV, выпуск 1, 1909 г. Стр. 135).

121. «Табун-алдан» в переводе значит: пять ручных сажен, то есть 35 футов [12 м], что очень близко к истине. Под этим названием известен не только колодезь, но и большое урочище.

122. В версте к югу от Табун-алдана мы отметили обрыв красных ханхайских песчаников, достигавших двадцати с лишком футов [6 м] высоты.

123. Нуру – по-монгольски горы, хребет.

124. Вблизи местности, носящей общее название «Чжинсэтэ».

125. В лощинах обнажились значительные скопления щебня как рыхлого, так и цементированного углекислой известью.

126. Пласты бывали иногда поставлены на голову и сверх того смяты в мелкие зигзагообразные складки вдоль простирания, оставшегося преимущественно широтным.

127. Булык – по-монгольски родник; у среднеазиатских народов – булак.

128. Скалистая часть которой достигает двухсот пятидесяти футов (80 м) относительной высоты.

129. На переходе к Дурбун-мото мы поймали первую змею – серую, тонкую, длинную, того типа, который впервые попался нам на глаза в нынешнюю весну вблизи Хара-хото, а именно Taphrometopon lineolatum.

130. С тонкими апофизами.

131. Перевал Улан-хадан-шили поднят на 5 700 футов [1737 м] абсолютной высоты и имел подъём лишь с северной стороны; южный его склон незаметным образом переходит в каменистую возвышенную равнину, пересечённую массивными выходами изверженных пород.

132. «Цакэлдэктэ» в переводе «Ирис», так названо урочище по обилию голубых и палевых ирисов или касатиков, произрастающих в окрестности. Худук, кудук – по-монгольски колодец. Разница в начальных буквах «X» или «К» говорит о различных диалектах отдельных племён.

133. При Цаган-булыке в ханхайских обрывах обнаруживались красные песчаники с тонкими прожилками соли и серые мелкозернистые конгломераты. Далее, в песчаниках, мы стали замечать соль, песчаниковые стяжения и крупные куски щебня; пласты их имели едва уловимый наклон к северу и образовывали обрывы футов в двадцать (6 м) и больше. Одним из характернейших обрывов подобного рода был «Эрдэни-булык» или «Эрдэни-уцзур», в переводе – «Край высоты». Из обрывов обычно сочились ключи, около которых замечались выцветы соли и зелёные лужайки, придававшие всему уголку приветливый характер. На поверхности одной из размытых террас ханхайских. осадков были встречены выходы гипса.

134. Широта 39°39'58", долгота от Гринвича 104°52'0".

135. Ола или ула – по-монгольски гора.

136. Кам – тибетское название Восточного Тибета (западной провинции Китая Сиканг). Населён тибетцами (см. прим. 209), монголами и в восточной части – китайцами.