КОЗЛОВ П. К.

ДНЕВНИКИ

1923 — 1926

ПУТЬ ДО УРОЧИЩА ХОЛТ И ПАЛЕОНТОЛОГИЧЕСКИЕ РАБОТЫ

20 марта 1926 г.

Выступили по направлению к урочищу Холт ясным утром. Температура воздуха — 14°, при резком, холодном северо-западном ветре. Около пяти часов вечера расположились биваком на реке Тармэлэн-гол, пройдя 25 км к юго-востоку. Еще на нашем лагере в Хангае в последний момент неожиданно получили почту с радостными для нас вестями из Совнаркома: экспедиция продлена до октября 1926 года. Оклады с 1 октября 1925 г. увеличены всем старшим сотрудникам в три раза! Это поощрение Правительства вливает бодрость и новые силы на предстоящую летнюю деятельность. Я весь горю стремлением сделать возможно больше, провести работы экспедиции возможно удачнее и плодотворнее во славу своего дорогого Отечества.

21 марта.

Съездил в долину соседней речки Манитэ, сфотографировал там могилу с каменной плитой и камнем с надписью на китайском языке. Караван между тем поднимался к перевалу Тэлэн-дабан, неподалеку от которого выделялась плоская и высокая вершина Хан-хухшин-ула, с пятнами снега в гольцовой зоне. Спустившись с перевала ущельем Тэлэн-гол, мы остановились неподалеку от бокового распадка Ихэ-модо, где есть исторические памятники. Ихэ-модо не особенно богат лесом, как можно было ожидать, судя по его названию «большое дерево». По северному склону я видел лишь негустые лиственичные колки и кусты можжевельника. На луговых склонах я отметил много керексуров разных типов. Кроме того, у подошвы горного ската стояли развалины каменного здания, а выше него намечались выложенные камнями два квадрата: нижний — в 200 м в поперечнике, верхний — в 400 м. По середине каждой стороны ясно обозначались дугообразные входы, где раньше были, по всей вероятности, башни. Монголы [146] говорили мне, что здесь было в древности какое-то китайское военное укрепление. О времени его существования я не мог добыть никаких сведений.

[Время существования китайской крепости (XIII век) выяснилось по возвращении экспедиции осенью 1926 г. в Улан-Батор, когда китайским ученым археологом Юй Ю-женем была прочтена и переведена надпись, сделанная на камне в урочище Манитэ и сфотографированная П. К. Козловым. Надпись гласила: «По милости его Богдоханского Величества, Бу-ян... главнокомандующий... тысячным отрядом гвардейского корпуса, левого крыла, тысячник Чан-вэн... выступив в поход со смелыми богатырскими войсками, четвертой луны... числа, 15 года Джиу-юань (1275?) в северном направлении, прибыл на место... числа 10-й луны, поставил аилы, построил дворы, применительно к характеру горной местности основал крепость и с помощью канавы отвел из реки воду и устроил озеро.

Эта крепость по своей прочности может равняться древнему золотому городу — Джиоу-чунг-гуань и каменному форту».

Охранное войско долгое время пребывало в бездействии и однажды в теплый день вышло на стрельбу. Съехались все чины, и после стрельбы... сказал: «если что-нибудь существует на земле, то оно должно иметь свое имя или название, и не может быть, чтобы что-нибудь существовало без названия. Еще Конфуций сказал: «Название должно быть прочное и точное». По сему вопрос наименования является вопросом великой важности. Между тем, в настоящий момент эта крепость и высокая и красивая не имеет своего названия, и это обстоятельство меня печалит».

— «Все, что вы говорите, очень правильно. В таком случае — какое же дать название крепости?»

И тогда гун доложил «Раз волею великих Тенгриев и добродетелью их на тысячи лет мы распространили величие и славу на весь мир и всею мощью подавили восстание, то не подобает ли дать название сему городу: «Военная крепость, распространяющая величие и славу». С этим все согласились.

Надпись сия поставлена 12-й луны, 5-го дня, 15 года, в правление Джиу-юань великой Юаньской династии.

Тысячник гвардейского корпуса левого крыла Чан-вэн». — В. К.].

22 марта.

Сделали дневку и экскурсировали в ближайших ущельях, а я фотографировал исторические памятники в пади Ихэ-модо.

23 марта.

Мы вышли в широкую долину Улан-эргэ, где проходит большая дорога из Улясутая в Улан-Батор. При устье реки [147] Тэлэн-гол снова отмечен целый ряд керексуров. В Улан-эргэ видели на степи несколько табунков дзеренов, кормившихся буквально рядом с табунами лошадей. К западу от нашего пути по долине возвышался скалистый массив Ашигэт-хат, увенчанный острыми зубцами и «башнями» причудливой формы. Леса Хангая кончились. Мы теперь были на его юго-восточной полупустынной окраине.

24 марта. Ночь была холодная, но с восходом солнца мы с радостью услышали пение рогатых и монгольских жаворонков (Melanocorypha mongolica). Последние большей частью распевали, сидя на камне или на холмике, только изредка поднимаясь в воздух. Мы держали путь к прорыву южных гор речкою Мурин и шли косогором, откуда на далеком юге нам открылась цепь гор Гобийского Алтая. Вскоре, у подножья пустынной мелкосопочной гряды, показалась обширная котловина с тремя озерами, самое крупное — восточное — носит название Гун-нор. К нему примыкают обширные болота. Здесь, в урочище Уха-обо, раскинулось стойбище моего знакомого монгольского начальника — Чумыт Дорчжи, который уже давно ждал нашего прихода в его хошун.

Я был очень тронут проявленным к экспедиции вниманием: нас ожидала прекрасная новая юрта и запас необходимого топлива — аргала. Через, несколько минут после прихода каравана нам принесли целый котел монгольского беленого чая.

Мы расположились на продолжительную стоянку, так как, по словам Чумыт Дорчжи, в данном районе имеется много палеонтологического материала, залегающего нередко совсем открыто в руслах мелких речек. Надо было проверить эти сообщения, а быть может, и заняться раскопками.

25 марта.

С утра приготовляли подарки для Чумыт Дорчжи и его семьи, а в середине дня отправились к нему с визитом. Мой приятель был болен и лежал в своей богатой, чисто прибранной юрте. Повидимому, он чувствовал себя очень скверно, голос у него был слабый, движения вялые. Тем не менее он любезно приветствовал меня, расспрашивал о моих работах и успехах и выразил уверенность, что я или моя жена ему поможем в его недомогании. Я сердечно благодарил Чумыт Дорчжи за его внимание, за желание содействовать моей экспедиции и поднес ему на память золотые часы. Подарки получили все: старушка-жена Чумыт Дорчжи, его сын и жена сына. Старик подозвал своего сына, шепнул ему на ухо несколько слов, после чего тот подал отцу круглую шляпную картонку, из которой последний извлек две каменные чашечки китайской работы и европейский футляр с дюжиной массивных [148] серебряных ложей. Все это при хадаках было поднесено мне и Елизавете Владимировне. Мы приняли китайские чашки и хадаки, а ложки с благодарностью возвратили владельцам, не вызвав этим никакой обиды. Чумыт Дорчжи несколько оживился и стал вспоминать свое пребывание в Ленинграде, визит ко мне и те прекрасные монгольские, тибетские и китайские коллекционные вещи, которые он у меня видел. В заключение я сфотографировал семью моего приятеля, а Елизавета Владимировна осмотрела раны, оказавшиеся на теле Чумыт Дорчжи, и внимательно расспросила об его болезни.

Прощаясь со мною, Чумыт Дорчжи сказал, что все его лошади и верблюды в моем распоряжении и что он поручил своему сыну показать мне все интересные в палеонтологическом отношении места.

В тот же вечер к нам в юрту действительно язился сын Чумыт Дорчжи — Готоп и мы запланировали с ним целый ряд поездок. Прежде всего решили посетить скалистые горы Ашигэт-хат.

26 марта.

Ездил с Готопом и В. А. Гусевым в горы Ашигэт-хат. На пути видели группы дзеренов, которые спокойно паслись, подпуская нас на 200 шагов. В открытой долине я обратил внимание на два керексура, расположенные каждый на отдельном кургане. Обычно эти могилы видишь на совершенно ровном месте или на покатом горном склоне. Ашигэт-хат богат обнажениями гранитов, сильно обдутых, отшлифованных ветром и песком. Форма их весьма причудлива. Гребень массива имеет острые зубцы и пики.

Готоп показал нам пещеру, носившую все признаки недавнего пребывания в ней отшельника. Здесь висели приклеенные к доскам писаные бурханы — Будда, Аюша, Цаган, Дархэ и др. Рядом лежали камни с надписями «мани» и еще с незнакомыми тибетскими буквами. Вблизи входа — выемка в скале со следами очага. В глубине гор я снял несколько рисунков на скалах — изображения животных, отдельные иероглифы и пр.

В мелких распадках по вершинам везде красовались обо, во многих местах была написана или вырезана на камне священная формула «Ом-мани-пад-мэ-хум».

Монголы явным образом обращают внимание на отдельные скалы необыкновенной формы, напоминающие то человеческую фигуру, то голову в шапке и т. п. Складывают на них обо, отмечают письменами и священными знаками и вообще почитают, как нечто непонятное и священное. В одном месте отдельная скала имела форму дома с округлой крышей. Из-под скалы вытекал минеральный источник. В нише на каменной плите стояло шесть изваяний святых буддийского [149] пантеона. По словам Готопа, они были раньше позолочены, но сейчас вся позолота от времени сошла. Перед этой скалой сложено обо, нарисовано «мани». Скала явно превращена в часовню или маленький храм.

Вообще нужно сказать, что массив Ашигэт-хат очень богат историческими памятниками разных эпох. Почти в каждом ущелье имеются керексуры, плиточные могилы и писаницы на скалах. Кроме того, как уже было указано, на вершинах и на отдельных скалах множество обо и надписей, сделанных, по-видимому, монголами.

Растительность массива небогата — кое-где у скал лепятся кусты можжевельника, а склоны устилает невысокая трава. Из млекопитающих здесь встречаются аргали, дикая кошка, волк, лисица, хорек и мелкие грызуны. Из птиц, кроме обычных хищников, видел скалистых голубей, кекликов, каменных воробьев, завирушек (Primella fulvescens), рогатых и монгольских жаворонков и немногих других.

27 марта.

В течение всей ночи и дня температура не опускалась ниже нуля, а в полдень в тени было +12,6°. [150]

После всесторонних размышлений и обсуждений вопроса с Елизаветой Владимировной я решил, что целесообразнее будет планировать предстоящую летнюю работу экспедиции несколько иначе, чем я предполагал. Мне следует сосредоточить свое внимание на палеонтологических изысканиях здесь, в Холте, или, точнее, в урочище Уха-обо, а Елизавета Владимировна отлично справится с исследованием Орок-нора и с наблюдениями весеннего пролёта птиц в озерной котловине. В помощь ей я отпущу препаратора и переводчика.

Сегодня Елизавета Владимировна навещала больного Чумыт Дорчжи, промывала его язвы (что приходится делать ежедневно) и, по моему поручению, беседовала с ним о могилах Сайн-нойон-ханов, о развалинах Олун-сумэ и Ламэн-гэ-гэн и о других памятниках монгольской истории. Гусев с Готопом ездили осматривать могилу, где когда-то работали монголы кладоискатели. К сожалению, Гусеву не удалось добраться до нужного места, так как речка, встретившаяся ему на пути, так сильно разлилась, что ее нельзя было переходить вброд. Он возвратился в лагерь уже ночью при луне.

28 марта.

Барометр сильно падает. Облачно, тепло. Воздух насыщен пылью. Елизавета Владимировна с утра отправилась в горы Ашигэт-хат за птицами. Остальные спутники заняты снаряжением в путь Орокнорской партии. Всё имущество и продовольствие делим, отдаем орокнорцам лодку, драгу, рыболовные сети — все необходимое для исследования озера. Помимо орнитологической задачи я возлагал на Елизавету Владимировну и географическую, а также просил ее собирать растения и насекомых.

После полудня прибыли подводчики с верблюдами для Елизаветы Владимировны. Животные в очень хорошем состоянии.

Итак, в скором времени наша экспедиция будет вести работу одновременно в трех пунктах: Глаголев на юге, в низовье Эцзин-гола, Елизавета Владимировна на Орок-норе, я — в Холте.

Под вечер я поднялся на невысокую соседнюю вершину Уха-обо, отстоявшую от нашего лагеря в 600 шагах к западу. На юг залегала широкая долина с тремя серебристыми пятнами льда. Это — озера Гун-нор на обширном болоте. Южнее озер простирались с северо-запада на юго-восток гряды холмов, на вершине одного из которых стояло обо. Еще далее к югу вздымалась высокая темная безлесная гряда, за которой белели вершины Гобийского Алтая. На западе угрюмо высился скалистый массив Ашигэт-хат, на севере — пустынный хребет Хангая с вершиной Хан-хухшин-ула. Всюду на [151] золотом фоне прошлогодней травы в ближайшей озерной котловине бродил скот. Птиц не видно было ни одной.

Елизавета Владимировна в сумерки вернулась из Ашигэт-хата, привезла завирушек (Primella fulvescens), овсянок (Emberiza godlewskii), пищух (Ochotona) и множество клещей, которые впились ей в тело, главным образом, в голову... От монголов мы уже слышали жалобы на клещей, которых особенно много в ближайших горах.

30 марта.

Елизавета Владимировна с препаратором и переводчиком готовы к выступлению на Орок-нор. У них 10 вьючных верблюдов, 3 верховых (для двух подводчиков и переводчика) и 2 лошади — для Елизаветы Владимировны и препаратора.

Ночью минимум был — 3,4° С. С утра — облачно, в воздухе попрежнему пыль, горизонты сокращены.

В 9 часов 30 минут утра мы с Гусевым уже вернулись в свой лагерь, проводив Орокнорскую партию до ближайшего обо.

31 марта.

С утра облачно и холодно — 7,0° С, идет снег, сильный ветер. Мы с Гусевым вспоминаем Елизавету Владимировну и сетуем на то, что сразу после выступления ей приходится испытывать такую неприятную весеннюю бурю с метелью. Весь наш багаж занесен снегом, его намело целые сугробы. Мы весь день топим печь в юрте, я сижу в теплом бараньем полушубке.

К ночи разъяснело, воздух стал необычайно прозрачным, ветер стих, морозит, снег хрустит под ногами. Температура — 12,6°.

4 апреля 1926 г.

Три дня потратил на поездку в урочище Чамалхайнэн-худук, где расположен торговый пункт Монценкоопа.

2 апреля я выехал из своего лагеря в сопровождении монгола-проводника и направился сначала котловиною Гун-нора, затем долиной речки Гардэн-гол, следуя к юго-западу, в сторону Гоби. Последний этап пути проходил по сильно пересеченной местности. Гряды холмов и незначительных поднятий с плоскими перевалами сменяли друг друга. До урочища Чамалхайнэн-худук оказалось 50 км. Отсюда очень хорошо виден Гобийский Алтай и ближайшая к югу относительно низкая горная цепь Ушюк, которую несколько загораживает небольшой массив — Тэг.

У колодца расположено монгольское стойбище и юрта Монценкоопа. Вода в колодце прекрасная. Мощность водного горизонта до 50 см. Кругом расстилается степь с жалкой травой. Местами поверхность земли усыпана мелкой окатанной [152] галькой разных оттенков. Даже монголы обращают внимание на красоту этой гальки, собирают наиболее красивые, с их точки зрения, образцы, а дети катают камешки, заменяющие им игрушки.

В Монценкоопе я познакомился с очень почтенным монголом — Самбагарва. Это — местный доктор, лечащий главным образом травами. В его аптечке я увидел, кроме того, очень разнообразные предметы: шкурку головы и шеи бородача-ягнятника, несколько змеиных и рыбьих шкурок, летучую мышь, сухие корни и стебли растений и множество костей ископаемых животных. Кости он добыл путем раскопок в урочище Баин-улан-цап. Заметив мой интерес к палеонтологическим остаткам, Самбагарва, не задумываясь, подарил мне все свое собрание.

Из расспросов выяснилось, что местность Баин-улан-цап находится в 40 — 50 км к юго-востоку от Чамалхайнэн-худук. Еще далее к югу также имеется богатое ископаемыми урочище Лун-тэг.

3 апреля я сделал небольшую (до 30 км) экскурсию в урочище Куйтун, лежащее к югу от массива Тэг. Здесь я осмотрел и сфотографировал «Чуктоп-чулу» — плиточную могилу с гранитным изваянием человека, от которого уцелели лишь голова и основание фигуры.

У южного подножья горы Тэг залегало 8 могил с каменными насыпями. Самая высокая могила (до 2 м) — предпоследняя к западу. Южнее западной окраины Тэга находилось 4 керексура — квадратной и округлой формы.

Сегодня, на обратном пути, подъезжая к Гун-нору, видел на озере серых гусей (Anser anser), красных уток. Воздух насыщен пылью, дали скрыты.

6 апреля 1926 г.

Теплый, но ветреный день. Температура в 1 час дня +17° С. Везде виднеется свежая трава. Сегодня занят писанием писем, а завтра намереваемся перекочевать поближе к реке Холт, где думаю начать палеонтологические раскопки. Меня очень занимает эта новая область, в которой мне еще не приходилось работать. Ничего, попробуем! Вспомнил сейчас почему-то краткую надпись, которую сделал мне когда-то на своей фотографии друг Н. М. Пржевальского, генерал И. Л. Фатеев: «Вперед, юноша!». И я всё стараюсь итти вперед и вперед... Много времени протекло с тех пор, а я как сейчас вижу перед собой маленькие номера в Столярном переулке No 6 (Ленинград) и родные образы Пржевальского и Фатеева, слышу их оживленные голоса... Приятно вспоминать прошлое, но и мучительно... К вечеру в наш лагерь прибыл Готоп с верблюдами и погонщиками. [153]

7 апреля.

От Уха-обо мы двинулись к востоку, по слабопересеченной местности полупустынного характера, а затем постепенно перешли на юго-восточное направление. Вскоре вступили в сухое русло, где нередко встречались глинистые и конгломератовые обрывы. В глине мы нашли несколько раковин моллюсков. Вскоре увидели родник и около него разбили лагерь. Местность вблизи родника называется Холт. То же название носит и сухое русло речки. С большим трудом удалось поставить юрту. Северный ветер превратился в настоящую бурю и мешал устраиваться на новом месте.

Кругом виднелись стойбища монголов, стада овец, табуны лошадей.

8 апреля.

Ночь была полуясная, с минимумом в — 12,5°. Утро ясное, прохладное. Я сразу после чая пошел вниз по сухому руслу и в одном из обрывов обнаружил сначала несколько раковин, затем верхнюю челюсть грызуна, а рядом основание рога какой-то антилопы, крупный позвонок млекопитающего и несколько зубов. Пока мы занимаемся сбором подъёмного материала и знакомимся с окрестностями. Я сделал несколько фотоснимков с обрывов до их раскопок.

После обеда начали раскопки первого правобережного обрыва. Материала добывается очень много.- Больше всего [154] костей черепа какого-то крупного животного и бивней весьма значительных размеров ³¹.

От нашего родника бежит маленький ручеек. Вчера он был покрыт льдом, а сегодня я уже слышу его журчание.

9 апреля.

Небо ясное, холодно. Оживленно поют жаворонки. Совсем рядом с нами держится пара красных уток. Видел сегодня во время экскурсии по ручью двух дроф в степи, черноголового чекана и завирушку.

Раскопки продолжаются. Попрежнему попадаются одни только черепные кости. Гусев извлек массивную нижнечелюстную кость. Палеонтологический материал расположен в красноватой глине, иногда среди глины и конгломератов, и лежит плотным слоем, который очень трудно разбивать, не повреждая самих объектов. Мешает работе и мерзлая земля.

Кругом нас печальный полупустынный ландшафт, в воздухе всегда пыль. Безотрадная картина! На ее фоне особенно радостно слышать песни жаворонков. Сегодня с утра вверх по речке следуют стайки чибисов.

10 апреля.

Сегодня Гусев принес мне несколько ребер и кости задней конечности. Замечено, что палеонтологический материал гораздо лучшей сохранности залегает на глубине полуметра от поверхности земли, где начинается уже мерзлота.

Ночь теплая 5,5° С; выли волки.

11 апреля.

Перед восходом солнца подморозило — 2,0°. На раскопках сегодня больше всего продолжают встречаться огромные ребра. Фотографировал обрыв. Высота его всего 2 м. Костеносный горизонт расположен на высоте немногим более 1 м над дном сухого русла. В некоторых местах, видимо, были оползни, почва смыта, и кости лежат под тонким слоем земли, выдаваясь маленькими бугорками.

К закату солнца прибыли подводчики, доставившие отряд Елизаветы Владимировны на Орок-нор вполне удовлетворительно.

Письмо Елизаветы Владимировны очень интересное. Озеро Орок-нор еще покрыто льдом, но есть уже полыньи, на которых скопляются пролётные стаи птиц. Много гусей, уток [155] и лебедей. «Сейчас под вечер, — пишет Елизавета Владимировна, — слышен крик лебедей-кликунов, нежное «трюк-трюк» шилохвостей и голоса свиязей. Красные утки летают всё время со своим стоном.

Все эти голоса напоминают Асканию-Нова ³², но только здесь гораздо лучше, так как из двери палатки открывается беспредельная гладь озера, за которым вздымается белая Бага-богдо. Чудесно!»

С раскопок мне принесли большую берцовую кость и много позвонков, а также коленную чашечку, затылочную кость и целый ряд ребер.

Экскурсируя вверх по сухому руслу, я обнаружил два родника, с прекрасной прозрачной водой. Теперь я уверен, что водой мы будем обеспечены и летом.

Кроме красных уток, в нашем соседстве держатся еще коршуны и вороны. Ежедневно проносятся стайки больдуруков-копыток. [156]

15 апреля.

Всю ночь шел снег, намело целые сугробы. Утром вьюга продолжалась. Ничего не видно и не слышно кругом. Где-то прячутся теперь жаворонки, прекратившие весеннее пение?

Буря затихла лишь во вторую половину дня. Показалось солнце. Гусев вместе с переводчиком Цэрэном ходил вниз по сухому руслу Холт. В пяти километрах к юго-востоку наметили два значительных обрыва, в которых есть палеонтологический материал.

Думаю, что мы закончим раскопки нашего первого обрыва по правому берегу дней через 5 — 6, а тогда перейдем к исследованию других мест, которых мы обнаружили немало.

17 апреля.

Урочище Холт. Ночью температура опускалась до — 8,5° С, при полном штиле и ясном небе. Утро рассвело также прозрачное, холодное, но после восхода солнца подул слабый норд, усилившийся во вторую половину дня.

Воздух наполнился пылью, солнце светило тускло, небо заволокло серой пеленой. Одни полевые жаворонки нарушали тишину своим пением. До сих пор зелени на наших холмах почти нет.

Спутники мои продолжали раскопки в обрыве No 1. Как в нем, так и среди подъемного материала по ближайшим скатам и равнинам пока попадаются кости одного и того же типа.

Приезжал Готоп — сын Чумыта Дорчжи, просил лекарства для своего отца, сильно простудившегося во время последней снежной бури.

18 апреля.

Сегодня пасха. Невольным образом нахлынули на меня воспоминания об этом дне и о весне вообще в родной сердцу Слободе в далекие времена моего светлого юношества и тесного общения с незабвенным Н. М. Пржевальским. Ясно представил себе глухие смоленские леса, ночевки в лесу с охотниками (кумом Иваном и кумом Стефаном), волчий концерт по соседству и рассказы Николая Михайловича о своих путешествиях.

Весна в Холте меня удручает холодами и ветрами, а также незначительными успехами в области палеонтологии. Но я бодрюсь и надеюсь на всё прекрасное. Скоро станет теплее, природа оживет. Всё на этом свете преходяще.

У нас опять в гостях проезжие монголы, которые появляются почти ежедневно, разыскивая в холмах и равнинах отбившихся от стад во время последних бурь животных. Удивительно, что кочевники до сих пор не в состоянии приспособиться к климатическим невзгодам — не заготовляют для скота [157] сена, не строят загонов — и в результате в зимнее и весеннее время теряют значительную часть своих стад ³³.

Весь день был опять ветреный, к вечеру стало тише, небо покрылось тонкоперистыми облаками.

20 апреля.

Утро почти ясно, с порывистым северо-западным ветром.

Видел пару коньков, желтую плиску и удода. Барометр сильно падает, но я все-таки завтра намереваюсь съездить на вершину горы Сончжи и осмотреть каменное изваяние человека, о котором мне рассказывал знакомый монгол Ламаджап.

21 апреля.

Облачно, на северо-западе дождевые тучи, дали скрыты.

За мною приехал Ламаджап, и мы отправились верхом к востоко-юго-востоку от лагеря, пересекая бесчисленные холмы и залегающие между ними однообразные ложбины, зеленевшие редкой травой. На выходах скал резвились пищухи. Через полтора часа увидели вершинку с одним «главным» и с семью «второстепенными» обо. В затишье, под скалами, впервые в эту весну отметил бабочку крапивницу. От главного обо открылась соседняя к северо-западу вершина, увенчанная «сончжи» — маленькой кирпичной постройкой. Поднявшись к ней, я увидел довольно обширную панораму. На западе вблизи блестело покрытое льдом озеро Гун-нор, дальше едва выделялись горы: Хан-ула, Ашигэт-хат, Уха-обо. На севере маячили хангайские вершины — Хайрхан и Хан-хухшин-ула. На востоко-юго-востоке лежал наш Холт с биваком экспедиции. На северо-востоке расстилалась обширная полоса, покрытая мелким гравием, среди которого высились обдутые ветрами гранитные останцы причудливых очертаний, в виде башен, плит, матрацев, грибов и др. Там же, по словам Ламаджапа, находилось несколько керексуров. На юге намечались контуры горных гряд, протянувшихся с востока на запад, но Гобийского Алтая совсем не было видно из-за пыльной дымки.

Постройка, известная среди местного населения под названием сончжи, сложена из сырца цвета светлой глины. Это — пирамидальное сооружение из трех ступеней, с прямоугольным (с неравными сторонами) основанием. По общим очертаниям оно напоминает субурган. Вокруг сончжи сложено восемь обо. Ламаджап, как и другие монголы, с которыми я беседовал об этой постройке, говорил, что, по преданию, здесь похоронен «большой начальник хотон», метис монгола и китаянки.

Сделав фотоснимок с сончжи, мы направились к стойбищу Чумыт Дорчжи, чтобы навестить больного старика и передать [158] ему некоторые лекарства. После недолгих разговоров и чаепития мы с Ламаджапом поехали в его аил, прямо на восток. Тропинка проходила как раз около матрацевидных гранитов, которые я отметил с вершины сончжи. Мы находились, как я понимаю, на разрушенном обширном плоскогорье. Покатая равнина с мягкими холмами представляла море крупнозернистого песка. На вершинках высились гранитные останцы, кое-где украшенные примитивными, вырезанными на камне рисунками, изображавшими горных козлов, всадников на конях и пр. Очертания этих фигур светлее гранитного фона и издали видны яснее, рельефнее. Вблизи рисунок кажется расплывчатым. У окраины плато находилось несколько керексуров — два округлых и несколько прямоугольных. Один из последних, обставленный небольшими вертикальными плитами, я сфотографировал.

Домой вернулись в сумерки. Не доезжая лагеря, отметил большую стаю серых журавлей, летевших к северу. Я сильно устал, в особенности потому, что мне попалась очень «тряская» лошадь с крупным шагом. По горам протянулись целые стены снеговых туч. Дул пронизывающий северо-западный ветер. Сидя в палатке, нередко мерзнешь больше, чем в Хангае в начале марта. Часто вспоминаю нашу зимовку в Хангае. Хотелось бы еще поработать в верховьях Онгиин-гола летом, более тщательно исследовать животную жизнь горы Хан-хохшун-ула. Занимает меня и находка человеческого черепа, кости которого показались мне необычайной толщины. Этот череп был вынесен дождевым потоком и найден в русле ручья в урочище Ихэ-модо. Неплохо было бы осмотреть еще раз и это урочище.

23 апреля.

Сплошная облачность с утра. Температура на заре — 6,7° С

Речка Холт подёрнулась льдом. Жаворонки прекратили пение. Соседняя полупустыня тиха и мертва. Холод сильно мешает нашим палеонтологическим поискам. Промерзшая почва не дает работать. Спутники отправились на сбор подъёмного материала: Вечер ясный и тихий, воздух прозрачный.

24 апреля.

С полуночи начал дуть сильный норд, принесший облака. Пошел снег. Утро крайне печальное. Ревет буря, все живое куда-то исчезло. Мы кутаемся в шубы и сидим в юрте и в палатках. Около 11 часов неожиданно прибыл К. Даниленко — мой молодой спутник из партии Глаголева, ездивший ненадолго в Москву для свидания с родными. Теперь он привез мне деньги, корреспонденцию и последние известия из центра. Через несколько дней ему надлежит отправиться к месту работ, в Хара-хото. Получил очень интересное донесение от С. А. Глаголева, которому удалось хорошо поработать в Ноин-богдо [159] и съездить на Эцзин-гол. Я особенно доволен, что он сумел сохранить добрые отношения с местным населением.

Вечером, едва я успел улечься спать, как порыв ветра открыл дверь юрты, сбросил покрышку с отверстия в потолке, и меня тотчас занесло снегом. Пришлось одеться и вместе с товарищами укреплять юрту. Снег продолжал итти всю ночь.

26 апреля.

Утро полуясное, с юго-восточным ветром. Все кругом укрыто снегом от 8 до 10 см глубиною. По оврагам и у подножья гор намело большие сугробы. Боюсь, чтобы при таянии этого снега не случилось разлива речки Холт, которая может затопить лагерь. Во второй половине дня, во время вьюги, заметили на речке несколько птиц: камышового луня, степного орла, удода, конька, желтоголовых и белых плисок, рыжегорлого дрозда, чекана и немногих других. По холмам и в соседней полупустыне бродят отбившиеся от стад животные. Монголы целыми днями носятся вскачь, разыскивая заблудившихся коров и лошадей. Спутники заняты откапыванием и очищением от снега багажа и палаток. Ночью мороз — 12° С.

27 апреля.

С утра — всё та же зимняя картина. После полудня прояснело, скоро запестрели проталины и начали петь жаворонки. За ночь в нашем соседстве погиб верблюд, и теперь на его труп слетелись бурые грифы и один степной орел. Вечер тихий, небо звездное. Долго и с удовольствием гулял перед сном по биваку, размышляя о предстоящих работах экспедиции.

29 апреля.

Последние два дня все также холодно и пасмурно. Занят писанием донесений в Москву, а также большого письма — наставления С. А. Глаголеву, с планом работ, который он должен выполнить в Хара-хото. Посылаю в Кремль телеграмму следующего содержания: «Экспедиция Козлова верховье Орхона открыла величественный водопад, глубокий каньон, большие площади лавы, памятники и погребения с оригинальными хорошо сохранившимися орнаментами и печать древнего письма. Обследовала прилежащий Хангай, богатый лесом и дикой животной жизнью, а также горячими целебными источниками. 20 марта Козлов оставил зимовку, направился пустыню Гоби, нашел ископаемые остатки позвоночных, занялся добычей последних. Исследование этого района продлится до конца лета. Пролёт птиц Орок-норе наблюдает Козлова — орнитолог экспедиции. В июне Козлов прибудет в Хара-хото, где ведутся раскопки его помощником Глаголевым». [160]

Сегодня В. А. Гусев экскурсировал вниз по Холту и принес черепную кость какого-то ископаемого.

1 мая 1926 г.

Облачное утро со слабым северо-западным ветром.

Вечером на нашей маленькой речке, которая лишь местами течет по поверхности земли, а затем скрывается под землею, наблюдал пару красных уток и 7 каких-то куликов, похожих на фифи (Tringa glareola). Одна из казарок щипала траву на берегу; кулики, бродя в воде, добывали корм, а некоторые тут же дремали, стоя на одной ноге.

Ночью снова вода в речке замерзла. На утренней заре было — 6,5° С.

3 мая.

К нам прибыл тибетец, захватив письмо от Елизаветы Владимировны с Орок-нора, где он надеялся найти меня, но, не застав, приехал в Холт. Теперь он направится в Ганьчжоу, Синин, Гумбум; там отдохнет до сентября, а затем по большой дороге паломников пойдет в Лхасу. Ужели мне так и не удастся побывать в столице Тибета? С какой бы радостью я принял новое поручение Правительства, чтобы поработать в Тибете. Там я хотел бы и умереть, но лишь после сдачи отчета и написания книги с иллюстрациями о Лхасе. Лишь после этого можно было бы сказать: «довольно, пора и на покой».

Ну, а пока надо действовать. Елизавета Владимировна пишет, что очень довольна своей работой на Орок-норе, собрала много интересных видов птиц, сделала географическое описание котловины озер; на спутников тоже не жалуется, наоборот, хвалит их. Я очень счастлив, что и в ее отряде все благополучно, и дело исследования разных областей Монголии идет, таким образом, хорошо и успешно.

5 мая.

Погода попрежнему холодная, ветреная, часто перепадает снежок. Сегодня в 8 часов утра — 1°С. Сижу в юрте в полушубке и в валенках, совсем по-зимнему. Холод, морозы очень задерживают палеонтологические работы, и это начинает выводить меня из терпения. Продолжаю писание деловых писем и отчетов, а также статей для «Известий».

7 мая.

Первая ночь без мороза. Зелень сразу показалась везде вдоль речки. Радостно приступили к исследованию очередных мест залегания костей ископаемых в береговых обрывах реки Холт. В красной глине все время попадаются кости или их обломки, но ничего существенного, замечательного пока не найдено. [161]

9 — 12 мая.

Показалась первая ласточка-одиночка.

На болоте вспугнул пролетного бекаса (Capeila gallinago). Над биваком протянул журавль-красавка. Видел невдалеке нескольких дроф. По ночам снова стало подмораживать. Каждое утро на речке — тонкая ледяная корка. Днем тепло. В полдень бывает выше 20° С в тени. Сухость воздуха крайняя. На лугах слышно жужжание насекомых. Всё-таки наступает лето.

Ездил к разрушенному гранитному плато с фигурными останцами, где сделал несколько снимков находящихся там керексуров, отдельных обдутых глыб и рисунков на них. Мне очень услужливо помогал при этом незнакомый монгол, пасший неподалеку овец. Он подошел узнать, что я делаю, и, поняв, старался всячески облегчить мою работу: держал коня, помогал взбираться на круто поднимавшиеся камни и, наконец, указал несколько рисунков, которые я, правда, уже ранее заметил.

Сделав около 35 км, я вернулся к биваку как раз во-время. 12 мая в 2 часа дня началась сильнейшая западная буря, несшая облака пыли. Солнце скрылось за этой пыльной завесой.

13 мая.

Минимальная температура этой ночью была — 8,7° С, речка скована льдом. От теплых дней не осталось и помина, приходится отапливать юрту. Птицы и насекомые снова замолкли.

Спутники собираются на работы к Сончжи. Мы решили обследовать, эту вершину и произвести раскопки под кирпичной постройкой, описанной мною выше.

Монголы не только не возражают против наших изысканий, но охотно соглашаются помогать нам, говоря, что им давно хотелось узнать, нет ли в этом месте «клада», но они одни не решались копать.

В долине речки добыл бекаса (Capella gallinago), наблюдал журавлей-красавок (Anthropoides virgo), пасшихся на лугу, и кулика фифи.

16 мая.

Готовлюсь к отъезду на юг: сначала навещу партию Елизаветы Владимировны на озере Орок-нор, а затем партию Глаголева в Центральной Гоби. В Холте оставлю В. А. Гусева, китайца Фучина и других рабочих для продолжения раскопок. Гусев, кроме того, будет коллектировать в свободное время птиц и растения. Уверен, что этот серьезный и исполнительный человек прекрасно справится со своей задачей. [162]

Холода продолжаются, речка до полудня всегда подо льдом. Северо-западные ветры не унимаются и только изредка затихают к концу дня.

Сейчас в район нашего лагеря в Холте прикочевало много монголов. Ранней весной, когда мы начинали работы, население совсем отсутствовало, ютясь в защищенных от ветра ущельях Хангая. [163]

ЭКСКУРСИЯ НА ОЗЕРО ОРОК-НОР И В ХАРА-ХОТО

18 мая 1926 г.

Вчера и сегодня потеплело. Днем до 22° С в тени. Сильные западные ветры поднимают пыльные вихри, носящиеся по нашей полупустыне. Все окутано пыльной дымкой. В 6 часов утра покидаю Холт в сопровождении переводчика Цэрэна и монгола Цэрэн Дорчжи. Мы и наш багаж следуем на верблюдах. Везем некоторое продовольствие нашим южным партиям.

Из урочища Холт мы прошли в долину Гун-нора и остановились в урочище Гунбуртэ у прекрасного родника, окаймленного яркозеленой травою. На своем пути мы пересекли два отрога горок Гонтэн-сончжи перевалами Убурнбулык и Барун-туру. Во всех логах были хорошие пастбища, везде виднелись стада рогатого скота и стойбища монголов. Из птиц отметил чеканов-каменок (Oenanthe oenanthe), грифов и степных орлов. Орлы и грифы кормились на трупах животных, павших во время последних снежных вьюг и холодов. Раз мы были свидетелями неудачной охоты хищника. Темнобурый орел, паривший высоко в небе, начал вдруг снижаться с большой быстротой, вытянув вниз ноги. Он опустился положительно в 10 шагах от каравана, повидимому не поймав добычи, и тотчас прижался к земле, несколько распустив крылья. Поведение его было для меня неясным. Проводник же заметил, что будто бы орлы таким образом нередко подкарауливают у нор пищух. Пришлось лишь пожалеть, что ружье мое было уложено.

Озеро Гун-нор расположено в обширной котловине, и хотя оно питается родниками, но вода его солоноватая. Глубина озера очень незначительная, берега песчаные. Во время нашего пути дул сильный северо-западный ветер, несший облака пыли. К вечеру стало тихо. На нашей стоянке Гунбуртэ — несколько хороших, богатых водою пресных ключей, бегущих по галечным руслам среди пышной травянистой растительности. На озере и на ключах много индийских гусей, красных уток и куликов. [164]

19 мая.

За этот день сделали очень большой переход в 55 км и подошли к реке Тацин-гол, берущей начало в горах Хангая и сбегающей в соленое озеро — Таци-цаган-нор. В седле пришлось пробыть 12 часов. Мы все очень устали. Местность на нашем пути была однообразна — все та же холмистая степь, местами полупустыня. Вершину Хан-ула мы обогнули с юга, откуда она кажется особенно величественной. Везде видели монгольские пастбища, из птиц несколько раз отметили стрижей и береговых ласточек. Мы вступили в долину Тацин-гол в средней части течения этой реки. Здесь Тацин-гол стремительно несется по галечному ложу то одним руслом, то дробясь на рукава. Местами из воды выступают крупные гранитные валуны, около которых образуются быстрины и водовороты. Берега — то скалистые, то глинистые. Высокие террасы левого берега сухие, правого — низкие — гуджирные, покрытые зеленью, в частности касатиком. Ширина реки от 20 до 30 м, всей долины — до 400 м.

В сумерках заквакали лягушки и долго свистели кулики-перевозчики (Tringa hypoleucos). Ночь была тихая, ясная. Светил молодой месяц.

20 мая.

Выступили ранним прекрасным утром при полном безветрии. Первые 7 — 8 км шли вниз по долине Тацин-гол. С запада к реке подошло лавовое плато, круто обрывавшееся к воде конусообразными выступами красных и желтых глин. Выходы глин были накрыты мощным слоем лавы, как массивной кровлей. Вскоре река вступила в каньон, и мы, не доходя его, должны были переправиться на правый берег и дальше следовать по плато среди вздымавшихся по сторонам невысоких лавовых отдельностей. Это интересное плато, известное у монголов под названием Баин-айрак, с доминирующей вершиной Бугу-хайрхан, тянется далеко к западу, как взволнованное море. Следуя к югу, мы вскоре пересекли его, и перед нами открылась широкая полупустынная котловина озер, замыкавшаяся на южном горизонте цепью Гобийского Алтая. Отсюда хорошо и рельефно вырисовывались отдельные вершины: плоская Ихэ-богдо, а восточнее ее — конусообразная Бага-богдо. В пыльной дымке мутно белели снега на вершинах гор. На ночлег остановились в пустынном урочище Хуху-нор без воды и довольствовались привезенной в наших дорожных бидонах,

За этот день видел на Тацин-голе черного аиста (Ciconia nigra), красных уток, крачек (Sterna hirundo), а по выходе в полупустыню — множество саджей, орла, а также стада хара-сульт (Antilope subgutturosa). Из растений бросались в глаза голубые касатики, карагана со своими золотыми цветами и Reaumurea. [165]

21 мая.

Серое утро, небо в слоистых облаках. Мы пересекаем волнистую, несколько покатую к югу равнину. Поверхность покрыта мелкой галькой, местами почва песчаная. Везде много цветущей караганы. На жалких пастбищах пасутся верблюды, овцы, реже лошади и рогатый скот. Около 10 часов утра подошли к урочищу Хольбольджин-нор с двумя солончаковыми озерками. Вблизи меньшего восточного бассейна возвышался субурган, отмечавший пресный источник Цзогэн-булак. Здесь мы запаслись свежей водой. На ключе отметили несколько красных уток, крачек, чаек, а на озерке — пару пеганок. Мы проследовали между озерками среди невысоких барханов сыпучего песка, поросших караганой, а затем вскоре вступили на столовидную возвышенность, усыпанную галькой. Я нашел целый ряд отшлифованных трех-и четырехгранников. К полудню разгулялся западный ветер, вскоре превратившийся в бурю, которая сильно мешала движению, сбивая караван в сторону. Пришлось остановиться несколько раньше времени на берегу реки Амгэлэн-гол, в монгольской юрте. По словам местных жителей, эта речка впадает в Орок-нор.

22 мая.

Выступили перед рассветом, сначала следуя долиной Амгэлэн-гола, а затем поднялись на высокое плато. Лишь перевалив через горную гряду Хусэ-хамыр, мы увидели впереди на юге голубую гладь Орок-нора. Последние этапы пути пролегали среди песчаных барханов, а затем через участок дерисунной степи.

Лагерь Е. В. Козловой, расположенный у юго-западной оконечности озера в урочище Далын-туру в соседстве пресных ключей, мы заметили издалека по белой палатке. Нас не ожидали. Елизавета Владимировна уехала на весь день на экскурсию в горы.

23 мая.

Весь день знакомился со сборами, произведенными за весну Елизаветой Владимировной, пересмотрел шкурки птиц, спиртовые коллекции грызунов и пресмыкающихся, а также папки с растениями. В общем остался доволен работой своих сотрудников. На ближайшие дни наметил поездку на лодке для промеров глубин Орок-нора.

Погода стоит хорошая, днем ветрено, но к вечеру — тепло и тихо. Над степью поют полевые жаворонки, на озере перекликаются лебеди, постоянно слышится характерный голос орлана-белохвоста. Вообще птиц пока еще много. Стаи уток то и дело перемещаются, летя низко над водой, бакланы охотятся за рыбой совместно с крупными чайками, всегда сопровождающими их. [166]

25 мая.

Крепкий северо-западный ветер и изрядные волны всё же не помешали нам пересечь Орок-нор на нашей легкой складной брезентовой лодке с юго-запада на северо-восток. Дно Орок-нора, илистое у юго-западного берега, становится песчаным и твердым по мере приближения к центру бассейна. Не доходя 200 м до северного берега, появляется галька. По нашему пересечению, глубина водоема увеличивалась очень равномерно. В 200 м от юго-западного берега она достигала всего 1 м, в 400 м — 1,5 м, в 600 м — 2 м и, наконец, в 1 600 м — 4 м. Дальше на протяжении целого километра промеры давали почти одни и те же цифры — от 4 до 4,5 м — и только метрах в 100 от северного берега снова снизились последовательно до 2 и 1 м. Во время плавания мы вспугнули несколько стай нырков и наблюдали много серебристых чаек и крачек-ласточек. Причалив к галечной косе северного берега, мы вытащили лодку и отправились на бивак пешком; на пути видели каких-то крупных куликов на болоте.

26 мая.

Мои сотрудники продолжали промеры по диагонали с северного берега на юго-восточный. Результаты — приблизительно те же. Максимальная глубина и здесь не превышала 4,5 м. Таким образом, рельеф дна довольно однообразный с постепенным понижением к центру и к северной окраине котловины. Дно — илистое у южных берегов, песчаное на более глубоких местах и галечное в некоторых районах у северного побережья. В восточной части озера вздымается небольшой — до полукилометра в окружности — островок Хара-доба, покоящийся на галечнике и поросший кустами тамариска. Здесь мои спутники обнаружили несколько гнезд серых гусей (Anser anser). Елизавета Владимировна удачно экскурсировала за вчерашними крупными куликами, которые оказались Pseudoscoloрах semipalmatus и, видимо, здесь гнездились.

Я фотографировал. Снял озеро, его древнюю каменистую береговую террасу, а также вид на хребет Гобийского Алтая.

27 мая.

Утро прохладное, горизонт сужен пыльной завесой. Вообще, на Орок-норе воздух большей частью не прозрачный. Постоянные ветры несут пыль и песок, проникающие во все ящики, в пищу и засыпающие палатку и юрту, которые приходится ежедневно чистить. На зубах тоже всегда хрустит песок. Сегодня с запада пришла настоящая пыльная буря. В верхнем и среднем поясах гор выпал снег.

28 мая.

Приехала целая компания монголов из местного районного управления. Ознакомившись с нашими бумагами, выданными [167] монгольским правительством, эти люди все-таки обратились ко мне с просьбой не стрелять на «священном» озере и в горах Ихэ-богдо. Все беды нынешней весны — падеж скота, холод, частые бури и непогоду — они склонны были приписать нашему присутствию и охоте на птиц и зверей. Очень долго пришлось беседовать с представителями власти, объясняя, что мы с своей стороны исполняем задание как своего, так и их правительств и не можем прекратить работу по своему усмотрению.

В конце концов переговоры закончились благополучно. Мне были обещаны животные и проводник для поездки в Эцзин-гол, а орокнорской партии разрешено было перекочевать в Гобийский Алтай для продолжения сборов и наблюдений.

Елизавета Владимировна принесла из соседних гор гнездо пустынной славки (S. nana) с полной кладкой и добыла при нем самку. Попался также первый щитомордник. Переводчик сообщил о виденных им на южном берегу озера 10 керексурах.

30 мая.

Мы с Елизаветой Владимировной совершили экскурсию в ущелье Битютэн-ама у подножья главной вершины Ихэ-богдо. День выдался тихий и ясный. Сначала мы пересекли [168] каменистую полупустыню, поросшую кустиками миндаля и караганы, а затем — по сухому руслу и горке Цзэргэлэ — предгорья хребта. На всем пути почва была усыпана острыми осколками породы. Видели пустынных соек (Podoces hendersoni), небольшую группу хара-сульт (Antilope subgutturosa) и зайцев-толаев. От подножья гор озеро было видно очень рельефно. На северном берегу его намечались барханные пески, а дальше к северу в пыльной дымке утопала однообразная ровная каменистая полупустыня. На южном берегу намечался довольно глубокий залив и высокая древняя береговая терраса. Невдалеке от устья ущелья Битютэн-ама на валуне видел высеченные рисунки животных, столь часто встречавшиеся везде на скалах в Монголии. Здесь же отметил несколько керексуров и еще ряд каких-то совсем особых округлых каменных груд до 2 м окружности, резко отличавшихся как от керексуров, так и от обо.

Сухое русло ручья Битютэн-ама всё загромождено огромными валунами; хорошо видны боковые (висячие) и конечная морена. Всё ущелье несомненно ледникового происхождения и тянется вверх на 12 — 15 км. В своей нижней части оно достигает 140 — 150 м ширины, суживаясь по мере подъема вверх. В трех километрах от устья в тальвеге приютилась небольшая рощица тополей, ив и берез. По крутым склонам — довольно густые заросли кустарников. Здесь звонко гремит ручей, который вскоре теряется под землей и не выходит за пределы гор. Разбив лагерь под одной из берез, мы дальше пошли пешком и вскоре достигли узкого каньона глубиною до 40 м и шириною местами до 10 м. У воды, в этой узкой щели виднелись небольшие площади льда. На выступе скалы примостилось орлиное гнездо. Из птиц я отметил уларов (Tetraogallus altaicus), кекеликов (Alectoris kakelik), серых куропаток (Perdix dauriса), горных ласточек (Biblis rupestris), стрижей (Apus pacificus), стенолазов, трясогузок (Motacilla alba leucopsis), чеканов (Oenanthe pleshanka), пеночек (Oreopneuste fuscata), обыкновенных сорок, клушиц, перепелятников, жулана (Lanius isabellinus) и даже бекаса-отшельника (Capella solitaria) и куликов-перевозчиков (Tringa hypoleucos). Из млекопитающих мы видели не раз горных козлов и аргали. По словам монголов, в горах есть волк, лисица и леопард.

Несмотря на жалкие пастбища, мы нашли в Битютэн-ама несколько юрт; монголы держали сарлыков и овец. Лошадей и верблюдов у них почти не было. На крутом склоне горы в пещере ютился лама-отшельник. Другая пещера была необитаема.

31 мая.

Экскурсировал вверх по ущелью. На противоположном склоне каньона услыхал шум падающих камешков. Взглянув [169] туда, увидел стадо горных козлов. Они, видимо, спускались на водопой, но я им помешал. Все же они вели себя спокойно. Нижняя группа животных — несколько молодых самок и самец — стояли смирно и смотрели на меня. Повыше в скалах шли матки с козлятами и очень крупным самцом — видимо, вожаком. Козлята подбегали к матерям и сосали их на ходу, сильно толкая в живот своими мордочками. Тут же были и прошлогодки. Стадо находилось от меня очень близко, стрелять можно было даже из дробовика, но в руках у меня был только сачок для ловли насекомых. Я думаю, что животных можно было бы даже сфотографировать.

Около полудня, в самый жар, мы пустились в обратный путь; кони наши шли вниз очень споро, и через 3 часа мы уже достигли лагеря на берегу озера.

Вечер и первая половина ночи были теплые и даже душные.

Решаю выехать на Эцзин-гол 3 июня с переводчиком и проводником монголом Цэндэ. Караван будет состоять из пяти верблюдов: 3 верховых и 2 вьючных.

1 июня 1926 г.

Утро тихое, полуясное. Озеро — как зеркало. Птицы ликуют; наши кони благодушествуют на хорошей траве. Елизавета Владимировна заботливо собирает меня в дальнюю дорогу. Препаратор экскурсировал и принес козодоя (Caprimulgus europaeus unwini), болотную курочку (Porzana pusilla) и живого ежа.

Перед отъездом пишу последнее наставление Гусеву в Холт, прошу позаботиться присылкой к 20 июля 15 вьючных верблюдов к колодцу Ул-худук на северный склон Гобийского Алтая, куда вскоре перекочует и где будет ждать моего возвращения Елизавета Владимировна. Ночь тихая, ясная, воздух насыщен пылью.

2 июня.

Несмотря на низкое стояние барометра, погода отличная.

Сегодня провожаю своего холтского проводника Цэрэн Дорчжи домой, снабдив его почтой — письмами моему отряду в Холте, а также корреспонденцией в Москву.

3 июня.

Выступили к югу в три с половиной часа утра. Заря только занималась, зеркальная поверхность озера — сначала огненно-красная — сделалась золотисто-фиолетовой. С восходом солнца стало тепло. Первыми, еще в сумерках, запели жаворонки, затем засвистели на озере кулики, начали с писком летать коньки (Anthus campestris). Закричали лебеди-кликуны, пронесся клекот долгохвостого орлана, а с лугов с гоготанием поднялись серые гуси, перемещаясь с места ночлега на озеро. [170]

Мы начали медленно подниматься к устью ущелья, которым надо было следовать на пересечение восточного крыла массива Ихэ-богдо. Этим же ущельем (находящимся против урочища Далын-туру) в свое время возвращался из Сычуани Г. Н. Потанин ³⁴. Два часа следовали мы по широкой каменистой бэли, пока не достигли глубоко врезанного в конгломератовую толщу каменистого сухого русла, в которое и спустились. На первой террасе находилось обо, а по середине русла — массивная намогильная насыпь из крупных обломков пород. Решительно везде по нашему пути залегают эти немые памятники далеких предков. Вероятно они имеются и во всех других ущельях Гобийского Алтая, не посещенных нами.

Благодаря крутому подъему, мы втягивались в ущелье медленно, да и сытые животные после длительного отдыха, в первый день пути всегда быстро устают. Картина вокруг нас была достаточно безотрадна: везде одни камни, зелень почти отсутствовала. Вот посыпались мелкие камешки с крутого восточного склона ущелья: там, в тени, следовали, как призраки, рыжие козлы. По мере подъема скал становилось меньше, открылись небольшие площади альпийских лугов. Внизу появилась жалкая, но прозрачная струя воды, сбегающая с ледника.

Послышался свист уларов, а одновременно где-то еще выше однообразно закуковала кукушка. Интересное сочетание.

Вскоре встретили стадо сарлыков, которое гнали вниз две молодые растрепанные монголки. Девушки громко свистели и кричали звонкими голосами, подгоняя, животных, и живо напомнили мне пастухов-тибетцев. Вблизи, западнее нашего пути, стояла одинокая юрта, около которой лаял крупный пес. Лай его красиво отдавался эхом в тихих горах.

Под перевалом Хустэн-даба мы встретили ламу-богомольца с котомкой за спиною. Глухой древний старец едва тащился по косогору, опираясь на палку. Маленькая девочка лет десяти-одиннадцати самостоятельно гнала небольшую группу сарлыков на южный склон хребта. Она остановилась посмотреть на нас и поговорила с нашим проводником. Потом, держа во рту данную мной карамельку, она указала рукой в сторону глубокого ущелья, где находилось ее стойбище, и уже на ходу промолвила: «Заходите к нам».

Перевал оказался мягким с признаками луговой растительности. Южный горизонт был закрыт вздымавшимися впереди нас параллельными грядами гор, между которыми залегали пустынные, безжизненные равнины; среди хребтов выделялась столовидная вершина Обонь-шандэ, рядом с [171] источником Хустэн-булак, на востоке темнела вершина Ихэ-тыпши, на западе громоздились высокие массивные горы, примыкавшие к гребню Ихэ-богдо.

Абсолютная высота перевала — несколько менее 2 800 м ³⁵. Южный склон хребта представлял сплошную россыпь — хаос камней и выветрелых скал розового гранита. Сухие русла ручьев были забиты крупным щебнем и песком.

Трудный сорокаверстный переход привел нас в конце концов на речку Чэтэн-гол с обильными ключами в ее долине и с зелеными полосами лугов, покрытых ирисами. Мы разбили бивак у красных скал Улан-хошу. Приятно было отдохнуть после десяти часов непрерывного качания в седле на верблюде! Насколько я мог понять, река Чэтэн-гол берет начало у тех же вершин хребта, которые питают ручей северного склона Ихэ-богдо — Битютэн-ама, где мы так недавно экскурсировали.

Вечером я поднялся на красные скалы, с тем чтобы посмотреть, куда нам завтра придется итти. Но гряды гор были скрыты пыльной дымкой и едва вырисовывались неясными силуэтами. Ночь наступила тихая и облачная.

4 июня.

Утро рассвело облачное, прохладное, ветреное. Выступили рано, едва забрезжил свет. Благодаря густой пыли, наполнявшей воздух, приходилось ехать, что называется, ощупью. Проводник Цэндэ всё же каким-то чутьем без компаса угадывал направление.

Сначала мы следовали по речке, потом по сухому руслу, поросшему редким тальником. В долине валялся труп хулана, на котором пировали бурые грифы и волк. Один из грифов обратил на себя мое внимание странной ковыляющей походкой. Оказывается у него была частично оторвана (вероятно капканом) одна лапа. Поднявшись на высокий левый берег, мы начали уклоняться от русла к юго-юго-востоку; среди песчано-каменистой пустыни, в восточном направлении, проводник издали указал горки Эрдэни-тологой, где имелись колодцы. Вскоре мы подошли к ним, но не остановились, а направились дальше, в безбрежный пустынный простор. На пути отметили ряд керексуров. Около 8 часов утра увидели впереди вершину Суджи, по которой Цэндэ убедился в правильности взятого нами направления. Чаще стали встречаться табунки антилоп хара-сульт (А. subgutturosa), начался мелкий саксаульник. Вокруг каждого деревца ветры навеяли песчаные холмы, затруднявшие движение, а потому мы взяли курс прямо на юг и вышли на торный торговый тракт из Кобдо в Калган. В саксауле я видел пустынных воробьев (Passer ammodendri). Еще [172] через некоторое время мы достигли урочища Цаган-тологой с многочисленными ключами, составляющими один из истоков реки Лэгэн-гол. В попутном монгольском аиле мы передохнули, подкрепились чаем с верблюжьим молоком и побеседовали с приветливыми хозяевами. Женщины, как старая, так и молодая, занятая расчесыванием «запасных» волос, долго любовались моим обручальным кольцом червонного золота. Старуха попросила даже разрешения подержать его в руках. Я подал ей кольцо, которое она благоговейно прижала ко лбу и, полузакрыв глаза, прошептала молитву.

Мы расположились при ключе, окаймленном изумрудной зеленью. Отрадное впечатление нарушал труп верблюда, лежавший на лужайке и издававший зловоние. Неподалеку виднелись жалкие пашни, принадлежащие местным монголам. Земля обработана плохо, монгольской сохой, в которую впрягается верблюд. Сеют исключительно ячмень для дзамбы. Около полей имеются маленькие и тоже плохо прокопанные арыки для орошения. Пашню охраняет караульный, который живет здесь же в шалаше.

Пустынные гряды гор и горок, расстилавшиеся к югу, тонули в густой, печальной мгле. Было душно и жарко. Днем в тени температура поднималась до 35° С.

Так как наш Цэндэ дальше не знал дороги, нам пришлось обратиться к местному начальству с просьбой дать нового проводника. С трудом удалось найти человека, знавшего пустыню на расстоянии двух предстоящих переходов.

5 июня.

Утро тихое, полуясное. Мы выступаем в 3 часа утра, чтобы избежать самую сильную жару. Впереди нас в широтном направлении протянулись вершинки гор Халтэрэ-нуру — темные, безжизненные.

Вначале, пересекая долину со старыми и новыми пашнями и болотистой речкой Лэгэн-гол, мы двигались медленно, но дальше, когда за сланцевыми разрушенными высотами началась ровная, песчано-каменистая пустыня, наши верблюды пошли очень ходко. Вскоре мы стали втягиваться в передовые отроги Халтэрэ-нуру, по ущелью — руслу Халтэрэ-ама; миновав колодец с прекрасной водой (Халтзрэ-худук), мы завернули в аил нашего проводника Гендына, где нас угостили чаем с молоком. Южнее Халтэрэ-худука мы следовали в области расчлененных темных гор Халтэрэ-нуру, сложенных из гранитов и сланцев. Многие гранитные отдельности, обработанные ветрами и песками пустыни, имели причудливые формы, напоминавшие фигуры людей и неведомых зверей. Горы то сближались, зажимая караван в узкое кольцо, то снова раздвигались, давая место ложбинам и долинам, по которым ютились кочевники и их стада — лошади, верблюды, овцы. [173]

К колодцам и источникам вели хорошо натоптанные тропы. В 30 км от Халтэрэ-худука мы отметили хороший источник Хуцэ-булык, вокруг которого были положены каменные плиты и создан маленький бассейн. Еще далее к юго-юго-востоку мы пересекли второстепенную горную гряду и долго спускались по сухому руслу в извивавшемся ущелье с острыми гребнями, пока не достигли нового источника Хулустэн-булак. Здесь, в пределах всё тех же гор Халтэрэ-нуру, на луговой террасе мы разбили лагерь. Вблизи расположилось несколько монгольских стойбищ. Среди обычных в этом районе домашних животных — верблюдов и овец — мы отметили также порядочное количество рогатого скота. По соседству трещали саксаульные сойки, не обращавшие внимания на присутствие людей.

Ночь была тихая, облачная. Для нас ночи проходят особенно быстро: мы очень мало спим.

6 июня.

Утро облачное. Вскоре после нашего выступления, преодолев узкое каменистое ущельице, мы, наконец, оставили горы Халтэрэ-нуру и поднялись на плоскую возвышенность. Мы шли на юго-восток по мягкой покатости, усыпанной мелкой галькой. Горы расступились. В одном каменистом русле, поросшем дерису и тамариском, имелись лужи воды, что свидетельствовало о близком соседстве еще одного источника. Наш проводник несколько задерживал движение каравана тем, что постоянно отклонялся в стороны от маршрута и долгое время тщетно разыскивал местное начальство, у которого нам надлежало просить нового проводника. Поэтому мы ехали медленно. На пути снова стали попадаться выветрелые, причудливо обдутые серые граниты. Я вместе со спутниками развлекался рассматриванием этих отдельностей, среди которых мы нашли в одном месте сооружение, сильно напоминавшее два рядом стоящие шкафа, а в другом — как бы изваяние гигантского сурка, выглядывающего из норы, и т. д. На пути несколько раз видели небольшие стада хара-сульт, а из дерисуна то и дело выпугивали маленьких зайцев-толаев. Местность продолжала полого снижаться к югу. Бесчисленные сухие русла, заросли саксаула и площади с дерисуном утопали в пыльной мгле.

Пройдя 25 км, мы остановились на отдых у трех колодцев. Здесь должна была произойти смена проводников. Едва мы развели костер и отпустили на пастьбу своих животных, как в наш лагерь явился местный районный начальник — цагда, который самолично согласился сопровождать меня в горы Ноин-богдо.

Цагда Дорчжи прибыл на откормленном прекрасном верблюде. Сам он был нарядно одет, с оружием у пояса. Вскоре [174] за водою пришла его жена с ребятишками и, конечно, зашла в нашу палатку, чтобы познакомиться и посмотреть наш обиход. От нового проводника я узнал, что колодец называется «Сухайт», что означает тамариск. Этого растения в районе очень много. Южнее его сменяет саксаул. На дальнейшем пути мы долго шли зарослями этих корявых деревцов, среди которых везде паслись верблюды нашего проводника цагды. Я с удовольствием любовался на них, так как, действительно, при всем моем опыте, редко встречал таких рослых сильных и упитанных животных. Помню, как во время четвертого путешествия в караване Николая Михайловича ³⁶, состоявшем из 56 верблюдов, было всего два подобных гиганта. Одного из них все мы называли «Серебрянкой»; еще в Гоби, испугавшись чего-то, он разнес ящичный вьюк головного эшелона и после того никогда не позволял вьючить на себя ящики, а соглашался на самый тяжелый груз — серебро, — уложенное в мягкие сумы. Отсюда и его прозвище.

Из низины с саксаулом мы поднялись на пустынную щебне-галечную платообразную террасу и следовали ею до нового спуска в следующее понижение с порослью того же растения. После часа дня стало очень жарко. Мы с Дорчжи ехали впереди и несколько (быстрее каравана. Через каждые 1 1/2 — 2 часа мы делали маленькую остановку, садились на землю, разувались и отдыхали. Дождавшись вьюков, мы вновь забирались на своих животных и, мерно покачиваясь, следовали дальше.

В послеобеденный переход мы прошли 28 км (всего в этот день 53 км) и с половины пути увидели на юге силуэты гор Нэмэгэтэ, преграждавших дорогу. Мы остановились на ночлег еще в полосе саксаула, но мягкий подъем к Нэмэгэтэ уже ясно намечался.

7 июня.

Весь вчерашний вечер и первую половину ночи было необыкновенно тихо. Летали ночные бабочки. На полотне палатки я изловил какое-то очень крупное паукообразное, собрал ночниц и улегся спать. Около часа ночи всех нас разбудил внезапно налетевший крепкий западный ветер, с шумом несший песок и гальку. Пришлось вставать, укреплять палатку, а в 3 1/2 часа утра мы уже вновь отмеряли расстояние на своих верблюдах. Ровная покатость с подъемом к югу постепенно превращалась в бэль — сложную сеть сухих каменистых русел, — с более или менее высокими, обрывистыми берегами. Голодные верблюды на ходу срывали побеги саксаула. Через 10 км мы почти достигли подножия главного хребта Нэмэгэтэ. [175]

Здесь было несколько колодцев, вблизи которых расположились юрты местных жителей. Мы начали подниматься в горы ущельем Улэн-ама, но вскоре должны были остановиться у прекрасного артезианского колодца Улэн-худук, так как надо было снова менять проводника. Колодец лежит на порядочной высоте, под скалами, и известен своей вкусной, чистой водой, не промерзающей и зимою. Горы кругом весьма скалисты, круты и мрачны. Весь день в наше соседство монголы пригоняли скот на водопой. Здесь мы наловили мух, державшихся у лужиц воды, но бабочек совсем не было, если не считать нескольких махаонов, промчавшихся над скалами. Непрерывно дул сильный ветер, много раз менявший направление и, наконец, уронивший палатку на меня, в то время как я мирно заполнял страницы этого дневника.

Вечером Дорчжи привел нам нового проводника, а сам отправился домой. Мы с ним расстались друзьями, и я обещал навестить его на обратном пути из Хара-хото. Удивительно симпатичный человек — толковый, серьезный, хозяйственный, внимательный! Мне было очень жаль, что он не мог следовать с нами далее. Таких людей не часто приходится встречать...

Новый проводник разъяснил нам, что дальнейший путь наш будет пролегать не ущельем Улэн-ама, где мы стояли, так как оно трудно проходимо для вьючных животных, а более западным.

Вечер был необычайно тихий, облачный. Горные козлы спустились с крутизны в наше соседство, но снять их не удалось благодаря быстро надвигавшимся сумеркам. Перед сном ловил бабочек на свет. Видел летучую мышь.

8 июня.

Выступили в 3 часа 40 минут утра — немножко заспались... Утро было чудесное. Восток уже пылал. На севере отчетливо вырисовывался пройденный нами хребет Халтэрэ-нуру и залегавшая между ним и Нэмэгэтэ впадина, поросшая во многих местах саксаулом. Мы старой дорогой спустились из ущелья Улэн-ама к северному подножию хребта и двинулись к западу, чтобы через 5 км снова начать подниматься к югу по каменистому руслу ущелья Хонгэль-ама. Подъем был мягкий на протяжении 15 км до самого плоского лугового перевала Шара-хутук. На перевале не было привычного обо, и далеких горизонтов нам не открылось. Спуск к югу оказался значительно короче (около 10 км) и круче. Скалы южных склонов гор ярко блестели на солнце, словно отполированные темным пустынным загаром. В одном из боковых ущелий северного склона, известного под названием Тусулур (что значит водопад), я отметил небольшую струйку воды, окаймленную кустарниками и травою. Там летали горные вьюрки, [176] горихвостки и чеканы. В альпийском поясе мы слышали голоса уларов.

Около 11 часов утра мы вышли из гор, и нам открылась обширная панорама. Широким жолобом лежала перед нами впадина или межгорная долина, замыкавшаяся на южном горизонте следующими горными грядами (считая с запада на восток): Тосто, Хошу, Ноин-богдо и Сэврэ. Пройдя немного вдоль южного подножья Нэмэгэтэ к востоку, мы разбили лагерь у двух колодцев Хобрэн-худук. От местных монголов узнал, что в восточной части хребта (Нэмэгэтз) имеются скалы с изображениями зверей.

9 июня.

Ночь была прекрасная, прохладная, ярко светили звезды. Мы поднялись в 1 час ночи, а в 2 часа уже были в пути на пересечение долины в направлении к Тосто. Несмотря на очень каменистую тропу, наш маленький караван двигался быстро. К 7 часам утра мы сделали 23 км и достигли дна котловины, у колодца Оэтэлэн-худук. Здесь проживала партия китайцев торговцев, а поодаль находилось монгольское стойбище. Китайцы, вопреки своим обычаям, показали себя не очень любезными и почтительными по отношению к нам.

Через 15 — 18 км мы подошли уже к окраине передовой цепи гор Тосто, тянувшихся с востока на запад. Остановившись отдохнуть в попутном аиле, я неожиданно узнал огорчительную для себя новость. Оказывается произошло недоразумение. Нам следовало итти к колодцу Дэбсык-худук, находящемуся в хребте Ноин-богдо, а наш проводник вел (и почти довел) нас к Дэбсык-худуку гор Тосто. И в тех и в других горах имеются колодцы, носящие буквально одни и те же названия (и в Тосто и в Ноин-богдо имеются как Ихэ, так и Бага-дэбсык). Ошибка эта стоила нам целого дня пути, так как мы сделали 38 км к юго-западу совершенно напрасно, вместо того чтобы итти к юго-востоку. Я тотчас остановил верблюдов, и мы сами стали искать подходящей тропы прямо к востоку, чтобы достичь Ноин-богдо. Такая тропа нашлась очень быстро, и мы направились вдоль северного подножия гор. Между тем становилось очень жарко, надо было передохнуть у воды. Мы остановились у первого колодца — Давэ-худук.

Надо заметить, что почти все колодцы, залегающие вдоль цепи Ноин-богдо, тщательно выложены сланцевыми плитами; водоносный горизонт здесь неглубок, а вода — прекрасного качества.

Подкрепившись чаем с дзамбой и покормив верблюдов, мы около 1 часа дня продолжили свой путь по хорошей вьючной дороге, пересекавшей многочисленные сухие русла с довольно высокими береговыми террасами. К югу убегали тропинки, [177] протоптанные домашним скотом; они вели к монгольским аилам, расположенным несколько глубже в горах.

Когда мы прошли обособленную гряду Зангэт-хайрхан и поднялись на очередную береговую террасу, нам открылась величественная панорама на близкую вершину Хохшу и на целое скопление острых скалистых пиков, окружающих массив Ноин-богдо. В 5 часов дня наш караван остановился на ночлег у колодца Уэльсэн-худук, сделав всего 58 км.

Проводник, чувствовавший себя виноватым, очень быстро разыскал себе заместителя, и, в конце концов, мы расстались с ним вполне мирно и даже одарили его, по общепринятому у нас в путешествии обычаю.

10 июня.

Серое небо, прохладно. Выступили на рассвете с проводником ламою. Невдалеке, на одном из холмов показалось два хулана, но сразу исчезли. Мы вскоре миновали высокий массив Хохшу с крутыми, иногда отвесными, пустынными склонами и стали приближаться к группе пиков Ноин-богдо, которые у монголов носят название «хано», что значит стена. Главная вершина Ноин-богдо имеет форму трапеции. Тропа постепенно углублялась в горы. Теперь мы шли на востоко-юго-восток. Справа от нас высились, словно взъерошенные, вершины Хулэстэн-ула. Ландшафт тех и других высот был пустынен и печален. Становилось жарко. Верблюды то и дело поднимались на небольшие перевалы и вновь спускались в долины. В одном из крупных ущелий — Обо-сандэм-ама отрадно зеленели заросли дерисуна (чия). Наконец, мы свернули в сухое песчаное русло Куку-довэйн-сайр, где по скалистым склонам лепились тополя, и поднялись по нему до колодца того же названия, где и заночевали. Здесь еще вечером я выловил из колодца сачком прекрасного, видимо только что упавшего в воду, тушканчика. Совсем близко от нас вздымались к небу своеобразные «хано» самых причудливых очертаний, в виде башен, замков, гигантских пальцев и т. п. Ряд таких вершин уходил в даль, к северному крылу Ноин-богдо.

11 июня.

В 4 часа утра мы уже в пути. Утро опять облачное и очень прохладное. Шли вверх по сухому руслу, и через 4 км нам открылась вновь, но уже вблизи, характерная вершина Ноин-богдо. С южной стороны на ней высилось грандиозное обо. Пройдя всего 8 км, мы решили сделать более длительную остановку на попутном колодце Дэлэн-усу, с тем чтобы отсюда совершить налегке экскурсию в абсолютно безводный и почти бесплодный массив Ноин-богдо; там меня интересовали надписи и рисунки на скалах, о которых рассказывали местные жители. [178]

Легкий дождь сменился к середине дня ясной погодой, и я смог сделать несколько фотографических снимков ближайших высот Улан-дэлэн-хада.

12 июня.

Серым облачным утром я отправился с монголом-проводником на экскурсию к главному массиву Ноин-богдо. Мы подъехали к подножию массива с юга (сделав всего 10 км от Дэлэн-усу), откуда склоны самой вершины выглядели необычайно крутыми и недоступными. Массив Ноин-богдо замыкает довольно широкую долину с запада, а на востоке виднеются горы Гурбу-тушэмил. Дальнейший путь, мимо колодца Сучжэн-булак, был очень утомителен. Приходилось пересекать каменистые ущелья и овраги, причем верховые верблюды при спуске в очередное сухое русло всегда переходили в тряскую рысь, от которой вскоре начали болеть все внутренности и каждая мышца тела. На пути я развлекался созерцанием массивов Гурбу-тушэмил, их отвесными бурыми склонами, в которых на большой высоте над обрывами, зияли пещеры. Самым величественным показался мне Дунду-тушэмил, т. е. средний. У подошвы каждого Тушэмила — колодец. Растительность — самая жалкая, пустынная — имелась только в среднем и нижнем поясах. Пройдя последний, восточный Тушэмил, мы спустились в узкое пустынное и унылое ущелье, которое после многочисленных, изгибов и поворотов привело нас к другой пади, где залегает колодец Бага-дэбсык (партия Глаголева провела 2 месяца несколько ниже, на колодце Ихэ-дэбсык).

На Бага-дэбсыке кочевников не было, колодцем давно не пользовались, и он был полон навоза мелкого скота. Кроме того, на поверхности воды в изобили плавали многочисленные трупы жуков, мух и ночных бабочек. В соседних скалах громко кричали кекелики (Aleclions kakelik), у самого колодца на утесе ютились горные голуби (Coltimba rupestris). Здесь же перелетали розовые вьюрки (Erythrospiza mongolica). Невдалеке трещали пустынные сойки. Наскоро утолив жажду, я отправился искать изображения животных на скалах и очень быстро их обнаружил. Скалы оказались сплошь покрытыми мелкими рисунками, среди которых особенно ясно были видны фигуры верблюдов, аргали и всадников на конях. Немало было и каких-то неведомых знаков. Над самым руслом на тех же скалах я разобрал целые сцены из жизни людей и животных. В том же ущелье, несколько ниже, я нашел еще отдельные валуны, покрытые пустынным загаром, сквозь который намечался тот же орнамент.

По отношению ко всем подобным рисункам на твердой породе интересно отметить, что изображения видны гораздо более отчетливо на значительном расстоянии, а вблизи контуры [179] как-то теряются. Поэтому сделать хорошие снимки довольно трудно.

В 4 1/2 часа мы направились обратно к колодцу Сучжэн-булак, которого достигли уже после того, как солнце скрылось за ближайшие горы. Здесь у нашего толкового проводника монгола мы и ночевали. Около этого колодца, в 200 м к востоко-юго-востоку, на покатости, у подошвы горы расположены в ряд девять круглых каменных насыпей; между насыпями — около 1 м расстояния, а весь ряд протянулся на 36 м. Диаметр каждой насыпи — около 1 3/4 м. По словам местных жителей, это сооружение называется Оболэн-чулу и по древности своей не уступает керексурам.

В юрте за чаем при свете костра и светильника около бурхана летали ночные бабочки, проникавшие через дымовое отверстие в потолке жилища. Одну ночницу поймал я, другую — хозяин юрты. Я удивился, с какой осторожностью он сделал это, бережно передав мне бабочку в морилку.

13 июня.

Утром снимал Ноин-богдо, но погода была облачная, и я не уверен в удаче моих фотографий. К 12 часам дня мы прибыли к нашему лагерю на колодце Дэлэн-усу. Вечером я поднялся на отдаленную седловину, чтобы еще раз полюбоваться на вершину Ноин-богдо. По крутым пустынным склонам и в недоступных человеку скалах везде паслись домашние козы. Эти животные, наравне с дикими горными козлами, используют корма в местах, казалось бы, совсем непригодных для пастьбы.

Весь день небо было в тучах; по-временам падали капли дождя и набегали сильные порывы ветра, носились пыльные вихри. Все местные монголы ждут не дождутся благодатного дождя, так как корма совершенно выжжены.

14 июня.

Погода опять облачная с порывистым юго-восточным ветром. Мы выступили позднее обыкновенного — в 4 часа 40 минут и сразу взяли направление на юго-запад. Сначала путь пролегал среди горного ландшафта (массив Дорбульчжин-хорун, вершина Хайлистэн с источниками и, наконец, трехвершинная гора Эрдэни), а затем мы вступили в открытую пустынную равнину, по которой, как демоны, бегали затейливые по очертаниям пыльные вихри. На горизонте играл мираж.

Недалеко от одного из колодцев в горах — Ихэр-худук, — в 10 км от Дэлэн-усу я заметил стадо аргали в 12 голов. Они спокойно паслись на дне русла у подошвы горного склона. Заметив нас, животные стремглав бросились вверх по крутизне. Впереди бежал огромный рогач, следом за ним изящно прыгал ягненок. На вершинах скал и на гребнях аргали на самое короткое время останавливались, чтобы вновь пуститься [180] дальше. На одном колодце, вблизи выхода из гор на равнину, мы встретили семью монголов, прикочевавших сюда издалека и устраивавшихся на новом месте. При первом же знакомстве с нами они рассказали о своем великом несчастье: у них на днях погибла дочь 20-летнего возраста. Девушка отправилась пасти овец в скалистые горы и больше не вернулась домой. Через несколько дней родители нашли 20 зарезанных волком овец и около них — труп пастушки, погибшей от неизвестной причины.

Наш караван, выйдя на равнину, подвигался особенно успешно. Тропа шла по направлению, к высокому обо на холме, вблизи которого строился монастырь. Строителями являлись китайцы. Материалами служили глина и дерисун. На севере тянулись горы, над которыми доминировал знакомый нам массив Хохшун. К югу расстилалась безбрежная, ровная, как стол, пустыня; она значится на карте как «степь Алтын-гоби».

Миновав кумирню Оботэн-хурул, мы расположились на ночлег в 3 км от нее, у пресного источника Убур-булак, откуда было видно высокое обо, обставленное целым кольцом меньших по величине обо. Едва мы разбили палатку, как к нам явился главный лама кумирни, по имени Бут, в сопровождении еще нескольких монголов, одному из которых поручено вести нас на Эцзин-гол. Нам советовали выступить возможно раньше и запастись водой. По словам наших новых знакомых, при успешном движении мы можем достичь цели на следующий день.

Лама Бут слышал о том, что на Эцзин-голе работает партия русских, и выразил удовольствие познакомиться теперь со мною — начальником экспедиции. Он объяснил мне, что мои спутники при их следовании из Ноин-богдо на Эцзин-гол пользовались более восточной дорогой, известной под названием Сучжэн и выходящей на восточный берег озера Сого-нор. Мой маршрут должен пройти между озерами и называется «Модон». В заключение лама пожаловался на боль в правой руке и ключице и просил лекарств. Со мною не было никакой аптеки, но я обещал привезти ему какое-нибудь средство при своем обратном следовании.

Весь день было облачно при сильном переменном ветре. Как мы ни старались, нам не удалось так поставить палатку, чтобы ветер не врывался в дверь, раскидывая листы бумаги, засушенные растения и извлеченных из морилки насекомых.

15 июня.

Поднялись в полночь, проспав все же 4 часа; выступили в 1 1/2 часа ночи. Небо было покрыто тучами, сквозь которые кое-где проглядывали звезды. На этот раз нас сопровождал лама на молодой, еще не выезженной верблюдице. К правой ноге [181] животного был привязан аркан, при помощи которого наездник мог заставить верблюдицу лечь. Путешествие для нашего проводника, да и для всех нас, оказалось довольно беспокойным. Верблюдица всю дорогу кричала, прыгала, извергала изо рта жидкость, обрызгивая всех, жалась к каравану, к другим верблюдам и, толкая их, все время сбивала с тропы, а на косогорах приходилось опасаться, как бы она не столкнула вьючных животных вниз по склону. Лама все же не унывал, хвалил свою верблюдицу, уверял, что она сильна и гибка и прекрасно пройдет до Эцзин-гола и обратно. В подтверждение своих слов он иногда запускал ее во всю прыть по каменистой равнине и быстро скрывался из глаз.

Еще в темноте на северной окраине слегка всхолмленной пустыни я заслышал лай собак. Лама объяснил мне, что здесь на колодце Боомын-худук есть монгольский аил. В окрестностях имеется еще несколько колодцев, но вода везде солоноватая, пригодная, собственно говоря, только для домашних животных. Монголы, живущие здесь, несомненно страдают от плохой питьевой воды, но кочевники привыкли считаться, главным образом, лишь с тем, что полезно их стадам, составляющим всё их благосостояние.

Рассвет застал нас уже в совершенно ровной каменистой пустыне, темной от загара. Несмотря на твердый грунт, узкая тропа все время была видна и змеилась впереди. По руслам дождевых потоков сосредоточивалась колючая растительность. Кое-где видели табунки антилоп хара-сульт и стада хуланов. Из птиц отметили лишь больдуруков и пустынных соек. На холмистой окраине пустыни еще в темноте я слышал пение жаворонков.

После восхода солнца стало порядочно пригревать, и всех нас потянуло ко сну. Сидишь на верблюде, покачиваешься и дремлешь, хотя и стараешься не уснуть и не упасть с седла. Чтобы прогнать дремоту, я впервые в жизни воспользовался советом проводника и несколько раз нюхал табак. Оказывается, действительно, хорошо помогает! Томительно и однообразно тянулось время. Наконец через 10 часов пути, пройдя 45 км, мы решили остановиться часа на 2. Верблюдам корма достаточно, они пасутся вблизи нас. У нас есть с собой вода и дзамба. Только мы расположились пить чай, как внезапно разразилась песчаная буря. Все кругом заревело, застонало... Дзамбу доканчивали уже с песком. Через час ураган утих и заменился крепким ветром; воздух немного очистился от пыли. Проводник указал нам темную гряду, едва маячившую на далеком юге, и сказал, что это — высоты около озера Сого-нора.

Вскоре мы снова в пути. Местность едва заметно понижается в сторону котловины низовьев Эцзин-гола. Галька стала мельче, еще темнее. Мы отметили несколько [182] последовательных понижений. В низинах появился тощий саксаул, изредка тамариск. Ветер совсем стих, разъяснело, и солнце стало сильно припекать. Верблюды шагали ходко с приятным и столь знакомым путешественнику шорохом мозолистых ног по твердому грунту пустыни. В стороне Гашиун-нора всё время играл мираж: виднелось несуществующее озеро.

Пройдя еще 15 км, я поднялся на небольшую возвышенность, к обо, сложенному из саксаула, и увидел, наконец, настоящее озеро, Гашиун-нор. Здесь, в окрестностях обо, решили, ночевать, сделав за день 60 км и пробыв в седле 14 часов. Люди и животные заметно утомились. До гряды Боро-обо, в соседстве озера, на востоко-юго-восток от нашей стоянки, оставалось 13 км.

16 июня.

Спали, как всегда, отлично и с рассветом были уже в пути. До Сого-нора дошли быстро и проследовали его западным берегом к югу. Северный берег озера обрывистый. Здесь на возвышенности сооружено обо, которое мы видели издалека (Еоро-офо). По водному простору (восточный берег был едва виден) гуляли волны, озеро шумело. Приятно пахло свежестью и водой. В пышных густых зарослях камыша и тамарисков гудели рои насекомых. Овода сразу облепили наших верблюдов. Мы свернули несколько к востоку, чтобы выйти из чащи, и вскоре нашли торную дорогу, проходившую по окраине галечного плато. Впереди были видны густые камыши южного берега, а на востоке — глиняные и каменные постройки монастыря и ставки торгоутского бэйлэ. Через час мы были уже в монастыре, где молодые ламы с любопытством смотрели на нас, бормоча вполголоса: «Какие страшные люди пришли». Не представляю себе, чем мы их напугали...

В управлении нас встретили приветливо и угостили чаем. Председатель по имени Чэныр передал мне письмо от начальника южной партии — С. А. Глаголева, из которого я узнал, что сам Сергей Анатольевич с Даниленко находятся в Хара-хото, а молодой Пржевальский занят сборами птиц, зверей и насекомых на восточной ветви Эцзин-гола. Между тем наши вьючные животные, не заходившие в монастырь, проследовали к колодцу Хурлын-худук, где под сенью больших тополей мои спутники устроились лагерем. Не успел я расположиться в палатке, как прибыл Чэныр, уже доложивший торгоутскому бэйлэ о моем приезде. Оказывается бэйлэ хворает и сможет принять меня только после моего возвращения из Хара-хото. Я в свою очередь угостил председателя чаем и побеседовал с ним, прося его, во-первых, оказывать и в дальнейшем содействие моим спутникам, чтобы они могли успешно выполнить свои задания, а затем своевременно предоставить им верблюдов для переезда в Холт. В заключение я [183] спросил, не было ли у него с моими сотрудниками каких-нибудь недоразумений, которые он желал бы разрешить с моей помощью. На это Чэныр, не задумываясь, ответил, что сотрудники экспедиции всё время занимались своим делом, и никаких недоразумений у него с ними не было.

Обменявшись рядом любезных фраз, я просил председателя передать моему старому знакомому — торгоутскому бэйлэ — золотые часы и хадак в качестве привета. Чзныр низко поклонился и ушел. Через час он вернулся обратно с золотыми часами и повторил мне слова князя. Бэйлэ благодарит меня за дружбу, не хочет взять ценного подарка, потому что давно знаком со мною и считает это излишним, просит принять его хадак и надеется, что на моем обратном пути он будет в состоянии повидаться со мною, чему будет очень рад. Пока он поручает своему сыну-наследнику завтра навестить меня.

Пользуясь прекрасной погодой, я сделал несколько фотоснимков и, между прочим, увековечил свой бивак под сенью высоких тополей. Было жарко, душно и пыльно. В палатке — множество мух, муравьев и пауков. К вечеру стало легче, а ночью совсем посвежело, но вскоре поднялась буря. Шум ветра в ветвях тополей, а также пыль, обдававшая нас, мешала спокойному сну, и мы задремали только к утру, когда ветер стих.

17 июня.

Серое, пыльное, сравнительно прохладное утро. У нас всё время посетители: соседние монголы, идущие к колодцу за водой или следующие верхом мимо нас, неизменно заворачивали к палатке, подсаживались к костру и вели неторопливые беседы. В 8 часов утра явился сын торгоутского бэйлэ — Топшин-баир — высокий, красивый молодой человек, с орлиным носом и умным лицом. В первое мое посещение этих мест Топшин-баир был еще ребенком и смотрел на русских издали любопытными глазами. Сейчас он почти во всех делах заменяет отца, которому уже 70 лет. Мне было очень приятно поговорить с ним. В непринужденном разговоре я вновь высказал свои пожелания о том, чтобы он продолжал оказывать содействие членам моей экспедиции и во-время предоставил бы им вьючных животных для следования в урочище Холт. Топшин-баир обещал исполнить все мои пожелания и поинтересовался, не буду ли я сам нуждаться в верблюдах для обратного пути к северу. На это я ответил, что располагаю животными и благодарю за предупредительность. В заключение я вручил молодому князю кусок золотой парчи, хадак и золотые часы, возвращенные его отцом. Он казался очень довольным и даже тронутым такой честью и с достоинством благодарил меня. [184]

В самые жаркие часы дня я с успехом ловил мух, бабочек и жуков (преимущественно древесных), а также скорпионов, сальпуг и фаланг. Мы вскоре улеглись спать, так как завтра предстоял большой 40-километровый переход до базы глаголевской партии.

18 июня.

Утро холодное и прозрачное. Выступили в 4 часа и бодро зашагали среди густых зарослей тамариска, хармыка, джиды и камыша. В тополевом лесу и среди тамарисков было особенно пыльно. Вскоре стало очень жарко, кругом жужжали насекомые. В начале лета Эцзин-гол утопает в пышной зелени — пока еще свежей и яркой. Все рукава реки совершенно сухи и заполнены сыпучим песком. Только в омутах в тени стоит вода, к которой приходят как домашние, так и дикие животные.

Между отдельными руслами реки иногда залегают довольно большие тополевые рощи, а по соседству вздымаются песчаные холмы, то сплетаясь в сложный узел, то извиваясь узкой полосой барханов. Сухие русла Эцзин-гола похожи на широкие аллеи, обставленные мощными тополями или кустами тамариска. Издали с вершины холма — как вверх так и вниз по бывшему течению реки — открывается отрадное море зелени, среди которой желтеют лишь оголенные ложа рукавов Эцзин-гола и отдельные склоны барханов, большей частью также заросших кустарниками.

Местный торгоут вел нас то одним берегом реки, то другим, постоянно пересекая песчаное русло. Изредка на пути встречались пасущиеся кони, ослы, крупный рогатый скот, козы и овцы. Все животные были в теле, видимо пастбища здесь отменные. Долина Эцзин-гола, ее лёссовая почва, периодичность обводнения реки, поддерживающего жизнь тополево-тамарисковых лесов, местное население, пользующееся в своем домашнем обиходе высокими двухколесными телегами — арбами, всегда напоминали мне Китайский Туркестан, е частности долину Хотан-дарьи. Стойбища торгоутов, как старые заброшенные, так и населенные, встречались часто. Загоны для скота и всякие ограды построены из уродливых сухих стволов тополей и ветвей тамарисков.

Жара сильно донимала нас в течение всего дня. Дорога была пыльная, местами верблюды вязли в сыпучем песке. Заросли тамарисков иногда так плотно сдвигались, что вьюки ломали ветви кустарников, а седоку приходилось низко наклонять голову, чтобы не оцарапать лица, и всячески лавировать, чтобы не порвать одежды. Следуя вверх по долине, мы сначала пересекли средний рукав Эцзин-гола — Дунду-гол, потом еще два второстепенных русла и, наконец, вступили на берег самого восточного рукава, известного под названием [185] Онцын-гол, где и нашли базу глаголевской партии. Палатки спрятались в лесных зарослях левого берега, только кухня была вынесена на середину заросшего травою сухого второстепенного русла. Меня приветствовал Н. В. Пржевальский. Этот юноша сильно вырос, но остался попрежнему очень худеньким и узким в плечах. Экспедиционная собака Пестрый, взятая из Улан-Батора, сразу узнала меня и бросилась ласкаться.

В первый же день приезда я ознакомился со сборами птиц, млекопитающих и насекомых; выслушал несколько охотничьих рассказов, а затем усталость взяла свое, и я после вечерних очередных метеорологических наблюдений залег спать. Вечер был тихий и ясный. Сквозь белое полотно палатки светила молодая луна. Громко пели цикады. Голоса моих спутников, рядом быстро смолкли, и весь лагерь уснул.

19 июня.

День тихий, ясный. С утра фотографировал тополевые и тамарисковые рощи и вообще ландшафты Эцзингольской долины. Потом просматривал спиртовые сборы, которые оказались в хорошей сохранности. [186]

В палатке — необыкновенное количество мелких муравьев, местами укрывающих ковром войлоки. Отделаться от них нет возможности. Они довольно безвредны, но всё же неприятны.

Торгоуты после моего появления в партии Глаголева стали, гораздо любезнее, чем были раньше. Охотно предлагают всякие продукты: молоко, сало, масло и мясо. Довольствуемся очень хорошо.

Вечером вблизи палатки на воздухе при полной тишине заводили граммофон. Многие пластинки доставили мне большое удовольствие. Уже больше года не приходилось слышать музыки.

20 июня.

Утро было ясное, затуманенное пыльной дымкой. Воздух теплый. Временами дул порывистый северо-восточный ветер. Произошла маленькая неприятность: исчезли отпущенные на пастьбу верблюды. Цэндэ — наш орокнорский проводник и хозяин верблюдов — в отчаянии, рыщет уже много часов по зарослям Эцзин-гола, но пока безрезультатно, хотя уж 3 часа дня. Обидно будет, если из-за эгого не удастся завтра выступить в Хара-хото. В середине дня, когда воздух немного очистился от пыли, я сделал еще несколько дополнительных фотоснимков: увековечил сухие русла восточного рукава Эцзин-гола с биваком экспедиции, а также — уголок с водою и лесом, куда приходят стада на водопой. Довольно глубокий водоем продержится, вероятно, еще порядочное время. Мы долго сидели на возвышенном берегу этого временного озерка, любуясь игрою мелкой рыбешки. Спутники ловили насекомых, а я с большим удовольствием выкупался и даже поплавал. Вода была довольно чистая и в самом глубоком месте достигала мне до шеи. Очистившийся от пыли воздух после трех часов дня снова наполнился ею: усилился северо-восточный ветер и вновь всколыхнул песок и лёсс. Солнце выглядело бледным диском. Верблюды нашлись только к вечеру; таким образом завтра можно ехать.

21 июня.

Серое мглистое утро. Северо-восточный слабый ветер. Мы в пути с 6 часов утра; держим направление почти к югу. Пересекли Онцын-гол и площади пышной древесной растительности, которая постепенно редела. Появились песчаные барханы — с кустарниками и совершенно оголенные. Образование таких барханов известно: сначала куст тамариска или другое растение задерживает перемещающийся силой ветра песок, который скучивается у его подножия. Кустарник тянется вверх, поднимается постепенно и песчаный холм. Нередко при высыхании соседних русел реки кустарниковая растительность начинает хиреть от недостатка влаги, отмирает, песчаный холм [188] постепенно вновь развевается ветром, обнажая скелеты ветвей и стволов.

От Онцын-гола до Хара-хото около 12 км. На всем этом протяжении дорога змеится среди песчаных бугров с тамариском; видны следы древних пашен, арыков, остатки гранитных валов. Только в непосредственном соседстве с мертвым городом, с северо-северо-востока надвинулись сыпучие пески в виде бесформенной насыпи. Эти пески прикрыли местами стены города и проникли внутрь его. Путнику приходится подниматься на высокий песчаный увал, с которого виден весь город. Шпиль субургана виден километров за 5. Городская стена за 3 км вырисовывается уже ясно. Все серо, безжизненно и тонет в мглистом воздухе.

Через 4 км мы прошли одинокий субурган, через 7 км — щебнистое возвышение, на котором расположены парные субурганы на расстоянии 1 км один от другого. У северного субургана имеется глиняная пристройка. Русла с мертвым лесом, которое я видел в свое последнее посещение Хара-хото, я в этот раз не нашел, но в общем характер местности мало изменился. Так называемый Знаменитый субурган, подаривший мне когда-то богатые научно-художественные сокровища, выделялся и сейчас своим высоким пьедесталом на окраине возвышенной террасы, на которой покоится и весь город. На субургане происходили работы. Около него меня встретил С. А. Глаголев и показал прокопанные его рабочими перекрещивающиеся ходы через пьедестал. В этот момент со стены Хара-хото послышался призыв на утренний чай. Мы вошли в город через западные ворота. Я сразу узнал то место, где когда-то долго жил, где так много работал, радовался и восхищался удачными результатами раскопок. В городе было всё так же тихо, мертво, пустынно и угрюмо. Белый шатер экспедиции приютился между западной и южной стенами, ближе к первой, на развалинах храма, где предварительно очистили плиточный пол. Воду приходилось брать из колодца, находившегося в 7 км к юго-юго-востоку от города. На мой вкус она была вполне доброкачественная.

С. А. Глаголев устроил меня в своей палатке, где находились все предметы, добытые в Хара-хото. Здесь были фрески, керамика, глиняные фигуры, а также металлические изделия — топор, лемех и пр. — и обрывки письмен, собранных, главным образом в Знаменитом субургане. Все коллекции я тотчас просмотрел и обратил особое внимание на раскрашенную статую в 1 м высотою и на голову Будды, которые показались мне наиболее ценными объектами находок. Затем я ознакомился с дневниками, съемками, графиками и чертежами, сделанными К. К. Даниленко, по указаниям С. Ф. Ольденбурга. Юноша прекрасно выполнил задание, сделал подробнейшую съемку Хара-хото, начертил соответственно план [189] города и написал очень обстоятельную легенду к плану. Позднее мы все вместе отправились бродить по мертвым улицам. Сначала прошли к месту последних раскопок — у северозападного угла, где видимо был дом Хара-цзянь-цзюня. Затем поднялись по бывшей «лестнице» к субурганам. Лестницы больше не существовало. Судя по провалам, размытым углам и обвалу в воротах и башнях, здесь не так давно прошел ливень, потоки которого сильно испортили внешний вид крепости. Я с удовольствием вспомнил, что Штейну удалось всё-таки увековечить лестницу ³⁷. А вот и брешь — выход за стены в оазис — ход, которым пользовался лично Хара-цзянь-цзюнь. Здесь был плиточный пол и облицованные стены. На пути мы собирали наиболее типичные образцы керамики. Вечером беседовали о минувшем, уже пережитом, и строили планы на предстоящее. Мои спутники предполагают в ближайшее время выполнить и последнее мое задание: измерить с помощью плота глубину озера Сого-нор и сделать профиль его дна. Говорили также о маршруте в Холт и об исследовании по дороге хребта Сэврэ. Вскоре после девятичасовых метеорологических наблюдений улеглись спать. Вечером и ночью сильно донимали комары.

22 июня.

День рассвел более ясным и прозрачным. Мы на ногах с 6 часов. Утром фотографировал, причем ветер, несший мелкий песок, сильно мешал работе. После полудня северо-западный ветер перешел в бурю, продолжавшуюся до позднего вечера. Песчаные холмы закурились, как маленькие вулканы. Там, где я в свое время спрятал целый ряд крупных глиняных статуй, в настоящее время — огромное скопление песка. Нам так и не удалось их найти, несмотря на тщательно сделанный мною в 1909 г. план места, где мы закопали интересные фигуры.

Вечером перезаряжал кассеты фотоаппарата в убежище ламы-отшельника у южной стены, где, между прочим, оказывается оставил свой автограф спутник моей предыдущей экспедиции С. С. Четыркин.

23 июня.

Небо с утра окутано свинцовыми тучами. Тихо. Падают отдельные капли дождя. Сегодня просил своих спутников сосредоточить внимание на поисках легендарного «колодца», где якобы были спрятаны все сокровища Хара-цзянь-цзюня перед сдачей города. Во вторую половину дня стало светлее, и я опять занялся фотографированием разных деталей города. На завтра намечаю свой отъезд. [190]

24 июня.

Полуясное утро. У меня всё готово. Прощай мой сонный город, прощай Хара-хото!

Последний раз я навестил свое детище.

Мы шли старой дорогой через тополевые и тамарисковые рощи к своему лагерю на Онцын-голе. Днем стало совершенно ясно и жарко. Вечером светила полная луна, и было очень тихо. После сухости Хара-хото воздух долины Эцзин-гола кажется влажным. Коля Пржевальский порадовал меня добычей саксаульного воробья (Passer ammodendri) и кустарницы (Phopophilus pekinensis).

25 июня.

Утро облачное. Солнце встало в густых тучах, и были видны только косые его лучи на небе. Я устал, и мне хочется скорее попасть на Орок-нор и в Холт. Всё время думаю о своих спутниках, работающих там, далеко на севере.

Приезжал на ослике мальчик торгоут; привез мне в подарок молока в медной посудине. Он мне очень понравился: стройный, красивый, с узким лицом и умными выразительными черными глазами. На голове красная повязка, из-под которой виднелась коса. В общем он напоминал девушку. Мальчик обещал доставить тушканчика и показать места, где, якобы, водится много змей.

Около 6 часов вечера с востока пришла сильная песчаная буря. Казалось, что на нас надвигается высокая стена желтой пыли, а потом все закрутилось и утонуло в сплошной мгле. Буря бушевала всю ночь, тучи сгустились, и упало немного капель дождя. Лёссовая пыль и мелкий песок покрыли довольно основательным слоем мою постель и все вещи. Кроме того, противные муравьи сотнями лезли под одеяло и не давали спать. Было душно и жарко. Ветер стонал и шумел, грозя унести палатку. Давно не испытывал такой скверной ночи.

26 июня.

Небо покрыто темными сплошными тучами. В 6 часов 30 минут утра пошел мелкий, но спорый дождь. Дождевые капли были темного цвета, так как они увлекали за собой частицы лёсса и песка, взвешенные в воздухе; шел настоящий «грязный» дождь. Все тело, в особенности руки, искусанные за ночь муравьями, покрылись волдырями и сильно зудились. Но все-таки было приятно, что посвежело, и всякий «гнус» исчез. Отсутствовали даже комары. Сегодня распростились и с Онцын-голом. Выступили в 6 часов 30 минут утра: шли очень успешно среди тамарисков и песчаных бугров. Дождь сеял непрерывно. Около 9 часов подул восточный ветер и разрядил тучи. Появились полосы ясного неба. Мы быстро обсохли и совсем повеселели. [191]

Изредка на пути виднелись аилы торгоутов и их стада овец. Иногда табуны сытых лошадей подбегали к каравану, смотрели на нас и, словно дикари, фыркая, уносились прочь, неизменно пересекая нам дорогу. Из диких животных я отметил хара-сульту, в кустарниках кричали фазаны, перелетали саксаульные воробьи, пели Rhopophilus и делали своеобразные эволюции в воздухе чеканы. Одна самка фазана перебежала тропинку, а через несколько шагов взлетел ее птенец, величиною с куропатку.

Не доезжая 15 км до ставки торгоутского бэйлз и нашего колодца Хурлын-худук, мы отметили развалины значительного монастыря, пострадавшего во время дунганского восстания 58 лет тому назад. Вместо погибших храмов торгоуты выстроили новый монастырь под названием Даши-гойлэн или Хошун-хит в низовье реки, в соседстве озер и центральной пустыни. Среди лам-торгоутов есть один тибетец из монастыря Лаврана около Лхасы. На вершине пустынной возвышенности, к югу от храма, стоит обо цилиндрической формы с «поясом».

Переход от Онцын-гола до Хурлын-худука, под сень отдельно стоящих тополей, был очень утомителен. Мы расположились лагерем только в 3 часа дня. Через час ко мне уже явился председатель с приветствием от старого князя торгоутов и с приглашением на завтра к самому бэйлэ. По словам Чэныра, старик на его доклад о моем приезде промолвил: «Мы оба постарели, узнаем ли друг друга? Завтра я пришлю за моим старым приятелем (т. е. за мною) человека и лошадь» — «Мне, — [192] закончил Чэныр, — бэйлэ приказал выполнить все Ваши пожелания наилучшим образом».

В сумерки порывы ветра прекратились, стало почти тихо. Температура воздуха 17°, а ночью было еще прохладнее.

27 июня.

Утро было ясное, не жаркое, и в промежутках между отдельными порывами ветра тихое. На небе — узкие полосы перистых облаков. В зеленой листве тополей переговаривались саксаульные воробьи.

Сегодня долго толковали с С. А. Глаголевым, который провожает меня и завтра должен вернуться в Хара-хото. Он рассказал мне много интересного о деятельности его партии и о своих взаимоотношениях с сотрудниками, которым он дал отличные характеристики. Между прочим, мой помощник сознался мне, что чувствует себя не вполне подготовленным к самостоятельной работе и что ему очень хотелось бы проделать еще одну экспедицию под моим началом на более скромных ролях «ученика». Он хотел бы вести только геологические и ботанические наблюдения и сборы.

Около полудня за мною приехал сын старого бэйлэ — торгоутский гун с приглашением на чашку чая. В сопровождении молодого князя, председателя Чэныра и моего сотрудника — Глаголева и переводчика я отправился в ставку гуна, находившуюся в 1 км к северо-востоку от нашего лагеря. Мы подъехали верхом к глинобитной стене. Войдя в ворота, увидели ряд юрт, к двум из которых (княжеским) вели кирпичные дорожки. Нас пригласили в большую юрту молодого князя. У дверей стояла нарядная красивая жена его, мило и изысканно ответившая на мое приветствие. В юрту мы вошли в строгой последовательности: сначала пропустили меня, за мною последовал торгоутский гун, а затем — мои спутники. Меня усадили на почетное место, и тотчас передо мною появился сервированный стол. После обычных приветствий и чая я сфотографировал молодого князя с его черноокой супругой и маленьким наследником, представшим передо мною без всякой одежды. После маленького перерыва чаепитие продолжалось. Разговор принял более деловой характер. Я просил дать глаголевской партии верблюдов до Холта или по крайней мере до Орок-нора. На это торгоутский гун вежливо ответил, что они, торгоуты, избегают встречаться с халха-монголами и боятся вызвать неудовольствие китайцев, почему он может дать вьючных животных только до Оботэн-хурула. После долгих переговоров он, наконец, согласился доставить моих сотрудников несколько далее — до Ноин-богдо. Пока мы беседовали, в юрту ввели под руку моего старого приятеля торгоутского бэйлэ. Старый князь настолько изменился — [193] одряхлел, — что его действительно трудно было узнать. Кроме общей слабости, он еще страдает почти полной слепотой. Трудно было также понять его невнятный лепет. Бэйлэ согласился сняться вместе со мною и со своим сыном.

По окончании визита и деловых разговоров я отправился к монастырю и там сделал еще несколько фотоснимков. Между прочим, сфотографировал группу лам на паперти, перед расписной красно-золотой дверью. Из монастыря я снова зашел к торгоутскому гуну, чтобы попрощаться. Здесь он поднес мне кусок тибетской шерстяной материи (красной с черными крестиками в белых окружностях) и тот самый отрез богатой золотой парчи, который я ранее отправил через него в подарок его супруге. Этому второму подарку я воспротивился и тотчас передал его по назначению. Княгиня приняла парчу с милой улыбкой. После заключительной чашки чая я, наконец, мог уехать домой в сопровождении торгоута, везшего шерстяную ткань.

Этот визит и длинные разговоры утомили меня, и я был рад попасть «домой», в свою палатку. Здесь я разделся до белья, так как было жарко, и сел за свой дневник. Вдруг неожиданно ко мне вошел торгоутский гун с человеком, несшим на спине целый мешок «даров природы». Супруга гуна прислала нам в дорогу продовольствие. Больше всего было риса и всевозможных сортов сахара... Все это было нам очень кстати.

Вечером в наш лагерь пришли торгоуты, хорошо помнившие меня и моих спутников по прошлой экспедиции. Они называли имена моих старых верных спутников и расспрашивали о их судьбе. Мне было крайне приятно, что торгоуты так тепло вспоминали русских, посетивших их много лет тому назад. Некоторые из гостей задавали вопрос: приеду ли я к ним еще раз?

Был очень рад, что Глаголеву удалось исхлопотать себе специального водовоза и 4 новых рабочих для производства раскопок в Хара-хото. Среди последних следует отметить торгоута по имени Гончик — необычайно трудолюбивого и исполнительного человека, уже работавшего в мертвом городе, в партии Глаголева. Впоследствии он заболел желудком и ушел домой. Кстати о желудочных заболеваниях. В предыдущую экспедицию, при наших работах в Хара-хото, у меня была организована доставка питьевой воды из Эцзин-гола, для чего служили специально нанятые ослики и погонщики. Нынче мои сотрудники пользовались водой из колодца, находящегося в 7 км к юго-востоку от города. В результате все, за исключением одного, переболели желудками; я пробовал эту воду: только что доставленная — она вполне приемлема, но позднее, когда постоит, то приобретает тяжелый запах и, повидимому, вредна.

Ночь была прекрасная, звездная. Светила луна. Было тихо. [194]

Комментарии

31. В Холте, по определению сотрудницы Палеонтологического института Академии наук Б. И. Беляевой, были найдены кости следующих ископаемых животных: Chilotheririum, Hipparion, Aceratherium, Tragocerus gregarius, Gazella sp. Cervus sp., Hyaena gigantea, Ictitherium и др. Все эти животные относятся к третичной, так называемой гиппарионовой, фауне и датируются верхним миоценом или нижним плиоценом (Е. К.).

32. В Аскании-Нова П. К. Козлов впервые побывал до революции, а в 1917 году он был назначен комиссаром этого степного заповедника и во многом способствовал сохранению здесь редких животных. См. его работы: «Аскания-Нова в ее прошлом и настоящем». 1914, Государственный заповедник Аскания-Нова. «Вестник знания», 1928, No 15 и 17. Государственный заповедник Аскания-Нова. «Научный работник», 1928, No 1. (Прим. ред.).

33. Ныне араты Монгольской Народной Республики в значительном количестве строят загоны для животных, а заготовка сена приняла массовый, хотя и не повсеместный характер (Прим. ред.).

34. Имеется в виду путешествие Г. Н. Потанина в 1886 г. См. «Тангутско-Тибетская окраина Китая и Центральная Монголия». СПб., 1893. (Прим. ред.).

35. Видимо, значительно ниже. (Прим. ред.).

36. Четверное путешествие Н. М. Пржевальского начиналось из Кяхты и Урги в 1883 г. См. его «От Кяхты на истоки Желтой реки». СПб., 1888, и М., 1948. (Прим. ред.).

37. После открытия Хара-хото Монголо-сычуанской экспедицией П. К. Козлова сюда приезжал и вел большие раскопки археолог А. Штейн. (Прим. ред.).