КОЗЛОВ П. К.

Северная Монголия

Краткий отчет о Монголо-Тибетской экспедиции Русского географического общества 1923—1926 гг.

Монголы спят совершенно голыми, закутываясь в меховые шубы. Маленькие дети укрываются одной шубой с матерью или с отцом. Кроме того, даже самая бедная юрта, хорошо натопленная сухим пометом домашних животных с вечера, наглухо закрывается на ночь и, нагреваемая дыханием животных и людей, хорошо сохраняет тепло до утра. Только сильный ветер пронизывает юрточные войлока насквозь, и в бурю в ней так же холодно, как на дворе. Монгольские ребята вообще не боятся холода, и в самую суровую зиму, в солнечный день их можно видеть бегающими без всякой одежды, босиком, по ледяным наплывам, образуемым горными речками. [408] В таком виде они бегают загонять скот (около полудня монголы обыкновенно подгоняют дойных сарлоков, или домашних яков, для того чтобы подоить их), пасущийся иногда в одной или двух верстах от юрты, и в таком же виде они резвятся на льду, катая друг друга на отломанных кусках льда. Однажды, подойдя к юрте, у дверей которой стояла круглая, плетеная из прутьев корзина для собирания аргала, прикрытая старым мешком, я с удивлением увидел, что мешок зашевелился, и из-под него показалось сначала улыбающееся лицо, а потом и все голое тельце ребенка одного или полутора лет. Он был посажен в корзинку на подосланные войлока и, по-видимому, спал там, а теперь проснулся и вылез из своего холодного гнезда с самым веселым видом.

В последнюю свою поездку за хребет-водораздел, по выпавшему глубокому снегу, мы на четвертый день пути от зимовки вышли из лесов Хангая и спустились в приветливую степную долину Орхона. Вдоль нее на многие десятки верст тянутся широкие гряды больших и малых обломков легкой, пористой породы вулканического происхождения. Эти лавовые нагромождения местами совсем непроходимы, и только кое-где, по узким продольным пространствам между камней, можно пройти пешком и с трудом пробираться на лошади. Однако неопытному путнику не следует пускаться в эти лабиринты без проводника. Темные уродливые камни, не хранящие в себе никакой растительной или животной жизни, так однообразны, среди них столько узких проходов, ведущих в конце концов к глухим туникам, что путешественник через несколько верст неизбежно заблудится и даже общее, известное ему направление долины, не будет в состоянии вывести его из этого мрачного хаоса. Монголы, хорошо знающие горный путь, и те пользуются различными, известными им одним приметами и знаками, поставленными на лавовых нагромождениях в виде небольших кучек тех же обломков, положенных друг на друга.

Не превышающий в своем верхнем течении 30 м ширины, Орхон жмется к своему левому северному берегу и на протяжении 5 верст протекает по глубокому каньону, который узкой трещиной причудливо изгибается, то подходя к береговым утесам, то углубляясь в степную долину. Подойдя к краю каньона, долгое время не можешь оторвать своего взгляда от неожиданного зрелища: отвесная стена кремнистых сланцев ниспадает ко дну обрыва; там, на глубине 20 м искрящейся на солнце лентой бежит никогда не замерзающая в этом месте река. На крутых поворотах, среди крупных отторженцев, устилающих ложе реки, вода покрыта клубящейся пеной и образует водовороты и шумные каскады. В расширениях реки, там, где течение становится медленнее, плавают стаи зимующих здесь гоголей, Bucephala clangula; в теплые зимние дни, пригретые солнцем, эти птицы занимаются весенней игрой.

Из-под узких ледяных заберегов непрерывной трелью льется песня оляпки, или водяного воробья, Cinclus leucogaster, который, стоя над самой [409] водой на краю льдинки и закрытый ледяным оводом, разнообразит свое веселое пение частым нырянием в воду и беганьем в мелких местах по дну реки, в поисках личинок разных насекомых, служащих ему пищей. Эта птичка держится по всем «тальцам» — незамерзающим местам северомонгольских рек, где в воде и на льду проводит всю суровую местную зиму.

Вблизи реки на каменистом грунте растут небольшие группы стройных высоких лиственниц, и рощи тополей, не достигающих, однако, своими вершинами верхнего края каньона и спрятанных, таким образом, в глубине этого провала. Там, по деревьям и кустарникам, лепящимся среди скал, оживленно стрекочут рыжегорлые дрозды и перелетают изящные горные овсянки, Emberiza cioides.

Немного выше по течению Орхона, вблизи западной окраины каньона, степную долину перерезает по диагонали быстрая, многоводная речка Улан, бегущая с Хангая. Пройдя своим пологим, ступенчатым руслом к Орхону, она широкой (12 м) и мощной струею внезапно низвергается по вертикальной сланцевой стене в глубину 20-метрового каньона искрящимся водопадом и фонтаном бесчисленных брызг вновь взлетает кверху. Этот водопад, названный мною «Водопадом Экспедиции Козлова», зимою наполовину замирает, скованный голубоватым потоком льда; летом оглушительный рев его слышен на далекое расстояние и внушает туземцам суеверный страх, смешанный с молитвенным преклонением. В прежнее время водопаду ежегодно приносилось в жертву несколько слитков серебра, которые бросались в пучину. Этой жертвой у таинственных сил природы вымаливалось многоводье Орхона, орошающего большие пространства пастбищ этой скотоводческой страны.

В скалистых береговых утесах Орхона живет интересный хищник, называемый монголами «манул», или дикая кошка, Felis manul. Питаясь мелкими грызунами, она ведет очень скрытый, осторожный образ жизни. Испуганная человеком, кошка не бежит далеко, как лисица или волк, а тут же бросается в ближайшие скалы и прячется среди камней. Если идти мимо нее, как бы не замечая ее присутствия, то можно подойти к животному на несколько шагов, и, внезапно обернувшись, убить ее палкой, что монголы чаще всего и практикуют. Животный мир Хангая не отличается богатством и разнообразием: из хищников, кроме дикой кошки, водятся волк и лисица; в валунах маловодных речных русел встречается горностай. В лесу и в степной части речных долин живут два различных вида хорьков. Туземцы утверждают, что в скалах хребта есть соболь, а в уремах горных речек водятся рыси, но нам не удалось в этом убедиться лично. Из парнокопытных по северным склонам Хангая можно встретить козулю и лишь в очень незначительном количестве аргали. Горные бараны, а также и горные козлы, преимущественно населяют скалы и альпийские луга истоков Орхона. Там же водятся в глухих лесах изюбри, или олени, а также лоси и кабаны. [410]

Грызуны характеризуются на истоках Онгиин-гола присутствием двух видов зайца: обыкновенного беляка, Lepus timidus, и маленького — L. tolai, белки, тарабагана, или сурка, суслика, северной и обыкновенной пищухи, хомяка, землеройки и различных полевок.

Из птиц в кедровых и лиственничных лесах тех же северных склонов Хангая, там, где растет много брусники, водятся в большом количестве глухари, Tetrao parvirostris macrurus, a также встречаются стайками темно-розовые щуры и такие же нарядные клесты. Несколько видов дятлов оживляют лес своим стуком и выбиванием быстрой, частой барабанной трели по сухим веткам и стволам, служащим им прекрасным резонатором. В кедровниках часто слышатся хриплые голоса ореховок и соек. Оживленные процессии мелких синиц, сопровождаемые всегда одним или двумя поползнями и очень редко одинокой пищухой, Certhia familiaris, исследуют древесную кору и мохнатые ветви кедров. По кустарниковым зарослям речных долин всю зиму видишь белых куропаток, Lagopus mutus, покрывающих свежую снежную порошу сложной сетью своих характерных следов. Здесь же держатся скромные, серые, однообразного цвета снегири, с нежно пурпурным кольцом вокруг клюва, Pyrrhula pyrrhula и P. cassini, обыкновенные свиристели, розовые чечевицы и многочисленные стаи бойких чечеток. В скалах удавалось несколько раз наблюдать одиноких, неподвижно сидящих на выступающих камнях сычей, Athene noctua, и маленьких сов Cryptoglaux tengmalmi, a в лесу один раз встретилась большая мохнатая неясыть уральская, Strix uralensis. По гребню хребта и по вершинам солнцепечных увалов, повторяю, бродят стайками осторожные горные индейки, Tetraogallus altaica, откапывая корневища горных растений. Над широкими степными долинами рек нередко парят крупные хищники — бурые грифы, Vultur monachus, и бородатые ягнятники, Gypaetus barbatus, высматривающие отбросы, а вблизи монгольских юрт всегда перелетают стайки рогатых жаворонков, Eremophila brandti, и прыгают надоедливые сороки и красноклювые клушицы, ожидая подачки.

В верхнем течении Орхона, до истоков включительно, по нашим последним наблюдениям, до сих пор существуют остатки древних могильников, над которыми поставлены гранитные памятники в форме столбов или обелисков, украшенных сложным крупным орнаментом. Большое древнее кладбище, покрытое каменными плитами и увенчанное высоким гранитным обелиском, покоится среди долины с большой дорогой и смотрит на величественный массив Ирхит-хайрхан, с северо-северо-запада.

Последний период работ экспедиции—весна и лето 1926 г.— прошел особенно разнообразно и плодотворно.

В настоящее время от города остались следы развалин стен, расположенные тремя правильными квадратами, один над другим, в ущелье Ихэ-модо. Самый нижний и в то же время наименьший квадрат, сторона которого равна 200 м, сохранил следы, дугообразных оснований башен или ворот. В некоторых местах тянулись широкие канавы, обрамленные целым рядом углублений разнообразной формы. В центре города возвышалась небольшая каменная постройка, напоминавшая военный пост.

Невдалеке, на каменистом холме, с южной его стороны стояла в наклонном положении серая, гладко отшлифованная кварцево-порфировая плита величиной около 1 м. Эта плита сверху донизу была покрыта высеченными на ней китайскими иероглифами, довольно хорошо сохранившимися.

Перевод этой надписи свидетельствует о том, что на этом месте около 700 лет тому назад находился китайский военный город, основанный войсками Хубилай-хана по его распоряжению, в память подавления восстания. С плиты были сняты две фотографии, а надпись скопирована, таким образом содержание ее стало достоянием истории. [412]

Вот текст ее перевода на русский язык:

«По указу Его Богдоханского Величества главнокомандующий тысячным отрядом гвардейского корпуса левого крыла, тысячник Чан-вэн, выступив в поход со смелыми богатырскими войсками, четвертой луны... числа 15 года Джиоу-юань (1275) в северном направлении прибыл на место... числа десятой луны, поставил айли-юрты, построил дворы и применительно к характеру местности основал крепость, с проточною водою и прудом ниже города.

Эта крепость по своей прочности может равняться древнему золотому городу Джиоу-тунг-гуань и каменному форту.

Охранное войско долгое время пребывало в бездействии и однажды, в теплый день, вышло в степь на стрельбу. Съехались все чины и... сказал: — Если что-нибудь существует на земле, то оно должно иметь свое имя или название и не может быть, чтобы что-нибудь существовало без названия. Еще Конфуций сказал: название должно быть прочное и точное.

По сему случаю вопрос наименования является вопросом великой важности. В настоящий момент эта крепость, и высокая и красивая, не имеет своего названия, и это обстоятельство меня... печалит.

— Все, что вы говорите, очень правильно, в таком случае какое же дать название крепости?

И тогда гун-князь... доложил:— Раз волею великих Тэнгриев и добродетелью их на тысячи лет мы распространили величие и славу на весь мир... и всею мощью... подавили восстание, посему не подобает ли дать название сему городу «Шюа-уй-чжэн» — «Военная крепость, распространяющая величие и славу». С этим все согласились.

Надпись сия поставлена двенадцатой луны 5-го дня 15-го года в правление Джиоу-юань великой Юаньской династии.

Тысячник гвардейского корпуса левого крыла Чан-вэн».

Войско, о котором здесь идет речь, принадлежало Хубилай-хану, захватившему трон китайского императора. По закону Чингис-хана император избирается народным собранием, хурултаем. Хубилай-хан с помощью горсти приверженцев сорвал избрание прочих кандидатов и провел свою кандидатуру В течение первого года заседаний хурултая. Сторонники закона, в том числе и его родной брат — Ариг-буху, восстали против узурпатора, но Хубилай-хан победил своих противников и в знак этой победы поставил каменную плиту с вышеизложенной китайской надписью.

Интересно, что у монголов по поводу этих развалин существует фантастическое предание. «Когда-то, очень давно,— говорит легенда,— в близком соседстве друг с другом жили два государя, двух различных племен. Владения одного из них простирались до урочища Манитэ и распространялись к северу. Владения другого имели северной границей перевал Тэлэн-дабан. Государь, живший в Манитэ, вел свой род от барана и был не то киргиз, не то монгол, а государь, властвовавший на южном склоне Хан-кокшун-ула, [413] считался потомком волка. Его звали Тии-нос, и от него пошел род Чингисхана».

У этих государей разгорелась война. Тии-нос, укрепившись на речке Ихэ-модо, наголову разбил неприятеля, а после того, как говорит предание, волки-люди съели всех потомков барана.

Следующим этапом работ экспедиции совершенно неожиданно оказалось скромное и никому неведомое урочище Холт в пустынных холмах Северной Гоби. Здесь, в береговых обрывах красной глины было обнаружено богатое палеонтологическое кладбище. Ископаемые остатки позвоночных животных находились по большей части в верхнем слое красной глины, мощность которого редко превышала 1 м. Поверх глины лежала галька, покрытая слоем почвы. Кости располагались отдельными группами, или гнездами, как мы привыкли их называть; когда раскопочные работы доходили до такого гнезда, то положительно нельзя было найти промежутка, занятого одной глиной,— везде плотной массой залегали кости. После сильных ливней дождевые потоки выносили в каменистые русла речек множество интересных палеонтологических объектов. В тех местах, где почва и галька под влиянием частых осадков совсем отсутствовали, ископаемые остатки позвоночных часто выступали наружу, на самую поверхность красной глины. Мы находили крупной величины ребра, бивни, рога, челюсти, очень много разнообразных зубов, отдельные кости черепа, тазовые кости и пр. Среди многочисленных находок позвоночных имеются остатки: носорогов, жирафы, трехпалой лошади, различных коз, оленей и ряда крупных и мелких грызунов, а также остатки двух видов гиен и пр.

Профессор А. А. Борисяк, который получил для изучения почти весь палеонтологический сбор Монголо-Тибетской экспедиции, говорит следующее: «Палеонтологический материал, собранный путешественником П. К. Козловым в красной глине в Северной Гоби, принадлежит хорошо известной фауне, которая в конце миоцена и начале плиоцена заселяла почти весь Старый Свет. Эта фауна носит название Пикермийской (по местечку около Афин, в Греции, откуда остатки ее впервые были хорошо описаны), или фауны Hipparion'a, по ее наиболее распространенному представителю. Остатки этой фауны были находимы в Азии от Белуджистана и Сиваликских холмов на юге до Северного Китая и Семипалатинска на севере, а в Европе она известна как в южной, так и в центральной ее областях. Она состоит из элементов, развивавшихся главным, образом в, Азии (носороги, жирафа и др), частью пришедших из С. Америки через существовавшее в то время соединение между этими континентами, вероятно в области Берингова моря (трехпалая лошадь, Hipparion).

Из Азии эта фауна через Малую Азию, Кавказ, Крым (Черного моря еще не существовало) в южную часть Русской равнины направилась в Европу, где расселилась до Пиренейского полуострова включительно, а через Европу и отчасти непосредственно через Малую Азию она переселилась в [414] Африку, где потомки ее продолжают жить до сих пор, тогда как в более северных частях Старого Света (Европе, Азии), она была вытеснена другою фауною, ныне обитающею в этих областях».

Для того чтобы не упускать натуралистических изысканий, несколько сотрудников, во главе с моим старшим помощником, орнитологом Е. В. Козловой, отправились в конце марта на оз. Орок-нор, которое им было поручено всесторонне исследовать, пронаблюдать на его берегах весенний пролет птиц и заглянуть в хребет Монгольский Алтай. Третий отряд Монголо-Тибетской экспедиции в это же самое время сосредоточил свои изыскания в низовье Эцзин-гола и в мертвом городе Хара-хото.

Во всех трех пунктах работа кипела дружно и захватывала самые разнообразные отрасли научного исследования. В Холте преобладала палеонтология, на Орок-норе— зоология, в Хара-хото — археология и детальная съемка развалин знаменитого города.

Солоноватое озеро Орок-нор залегает в обширной долине, протянувшейся на сотни километров между хребтами Южным Хангаем на севере и Монгольским Алтаем на юге, имеет 85 км в окружности. Большая река Туин-гол, впадающая с севера, и многочисленные ключи, рассыпанные там и сям по берегам Орок-нора, сильно опресняют бассейн и создают болота и поймы, заросшие местами высоким камышом. в таких приветливых урочищах с пышною зеленью останавливаются тысячи пернатых. Рыбы в озере очень много, но окрестное население никогда не пользуется ею, и раболовством занимаются только одни птицы. Глубина Орок-нора незначительная; по центральной наибольшей оси — с запада на восток — на протяжении 20 км она колеблется от 2 до 4 м. Несмотря на мелководность бассейна, на нем нередко бывали высокие волны, вздымаемые сильными восточными и западными ветрами. Волны достигали свыше метра высоты, и плавание по Орок-нору в складной брезентовой плоскодонной лодке, с целью промера глубин, представляло немало серьезных затруднений. Монголы с живейшим интересом приходили на наш бивак осматривать невиданную ими никогда лодку и с неменьшим любопытством разглядывали русских путешественников, которые осмеливались плавать на таком маленьком и с виду ненадежном судне.

Туземцы уверяли, что озеро во многих местах бездонно и что в нем обитает страшное чудовище, вроде дракона, которое непременно поглотит русских смельчаков, наносящих ему оскорбление непочтительным плаваньем над его головой.

«Если поплывете по середине Орок-нора, то никогда не вернетесь»,— с убеждением говорили наши соседи и с видимым страхом ожидали результатов нашего плавания. Благополучное окончание промеров глубины заставило монголов поверить в необычайную силу русских и проникнуться к ним уважением.

Пастухами частных стад нередко бывают дети (как сыновья, так и дочери) хозяев, семи-десяти лет отроду. Любопытно и поучительно смотреть, как эти малыши ловко и умело справляются со своей задачей. Иногда, впрочем, случаются неприятные происшествия. Ребенок, утомившись от ходьбы и жары в знойный день, засыпает где-нибудь под камнем и, проснувшись, не находит своего стада и не может сообразить, в каком направлении находится его юрта. При нас был случай, когда мальчик восьми лет пропадал целые сутки. Баранов родители разыскали в тот же день, но пастушка с ними не было. Как сами родители, так и соседи принимали самое деятельное участие в розысках ребенка: верховые и пешие гонцы отправились во все стороны и с громкими криками и причитаниями бродили по всей пустынной полосе на южной окраине озерной котловины. В конце концов только на следующий день к вечеру один из сотрудников экспедиции, а именно, обладающий острым зрением Ганчжуров, также отправившийся на поиски заблудившегося, заметил его за несколько километров в призматический бинокль экспедиции и таким образом предотвратил несчастье. Мать пастушка приходила благодарить нас со слезами радости и принесла в дар скромные продукты своего молочного хозяйства.

Живя на озере Орок-нор, мы постоянно любовались суровыми очертаниями хребта Монгольского Алтая и двумя его снежными вершинами, Ихэ-богдо и Бага-богдо, воздымавшимися к синему небу, одна — хмурыми величественными зубцами, и другая — грандиозным куполом.

По окончании весеннего пролета птиц, который был довольно разнообразен и богат, в особенности представителями отряда плавающих и голенастых пернатых, мы, поспешили переселиться на северный склон Ихэ-богдо.

Монгольский Алтай совершенно безлесен, пустынен и мрачен. Лишь кое-где по сухим руслам и около оголенных сланцевых скал ютятся кусты дикого персика, жимолости и смородины. Здесь царство зверя, а не человека. В течение целого месяца нашего пребывания в горах мы ежедневно видели по нескольку раз аргали и семейства горных козлов. В Ихэ-богдо, в уединенных ущельях, живут кое-где монголы, чаще всего охотники. Во время отдаленных экскурсий нам нередко приходилось пользоваться их гостеприимством и попутно знакомиться с некоторыми чертами их быта, который до сих пор носит печать патриархального «благочестия».

В повседневной жизни самыми интересными моментами, пожалуй, являются приготовление к ночному отдыху и утреннее пробуждение. В узкой горной пади уже совсем стемнело. Стадо баранов и коз давно толпится около юрты. Все семейство плотно пообедало мясом, и каждый расстилает свою немудреную постель. Хозяин дома подходит к ящику, на котором расставлены металлические изображения кумиров, или бурханов, и зажигает перед [416] ними маленькую лампадку — металлическую чашечку, с салом и горящим в нем фитилем. Правой рукой он вынимает щипцами из тухнущего костра тлеющий уголь и сыплет в него особый благовонный порошок, который начинает дымиться. Неторопливо и важно окуривает монгол прежде всего престол с бурханами, ящики со священными книгами, все закоулки юрты, а потом и самого себя. Он подносит к лицу дымящийся порошок и, склонив голову, направляет благовоние в глаза, нос, рот, в широкие рукава и в открытый ворот халата. Затем он становится на колени и справа налево замыкает около себя круг этим же ароматным дымом. После этого щипцы с углем последовательно переходят к хозяйке, к детям, и каждый окуривает себя. Во время всей процедуры глава семы низким басом и слегка нараспев повторяет формулу благословения: «Ом-ма-хум, Ом-ма-хум, Ом-ма-хум!». Это звучит торжественно.

Перед бурханами зажигаются две тибетских свечки, которые тлеют спокойным, неподвижным красным огоньком. Хозяин садится, поджав ноги, лицом к бурханам, берет четки в обе руки, прижимает их к глазам и ко лбу и долго сидит таким образом неподвижно. Зажав четки в ладонях рук, он потрясает ими, дует на них и начинает правой рукой перебирать их. Четок всего сто одиннадцать; из них одна непременно должна быть большая. Хозяйка молится одновременно с мужем; а когда тот ложится спать, она выходит на воздух и начинает ходить кругом юрты, бормоча молитвы. Хождение продолжается иногда час и даже больше.

Утром мать семейства встает раньше всех и прежде всего ставит на огонь пустую чугунную чашу. Когда она нагреется, женщина быстрым движением руки вытирает чашу кусочком войлока и наливает в нее воды, а сама особым топориком («нюдур») толчет кирпичный чай в деревянной ступке («ур»), с толстыми стенками и маленьким отверстием посредине. Приготовив чай, хозяйка надевает маленькую остроконечную шапочку, заваривает чай и дает ему вскипеть вместе с молоком, солью и маслом. Первую ложку чая хозяйка наливает бурханам, а вторую выносит за дверь юрты и выплескивает в воздух, в виде приношения духам. Из котла чай разливается по деревянным закрытым кувшинам («домба»). Здесь теплый, постоянно подогреваемый чай хранится, как угощение, целый день.

Каждый монгол-охотник носит на поясе ремешок, с нанизанными на нем девятью китайскими монетами («чохами»). Прежде чем отправиться на охоту, он снимает эти чохи, берет один из них, дует в его отверстие, затем, зажав деньги между ладонями рук, прижимает ко лбу и несколько раз встряхивает их так, чтобы они легли столбиком. Раскрыв руки, охотник рассыпает монеты в ряд на ладони и гадает по порядку их расположения об удаче или неудаче охоты. Если гадание благоприятно, охотник сразу приторачивает к седлу веревку для будущей добычи; потом садится около бурханов, берет ружье, кладет его на колени, поглаживает, осматривает его и шепчет какую-то молитву, смысл которой заключается в том, чтобы «хозяин» (известное [417] поверье у монголов говорит, что у каждого рода животных есть свой «хозяин») позволил ему взять хотя бы одного зверя из охраняемых им стад. Иногда монгол снимает шапку или платок, которым у него повязана голова, и дает его матери, которая молча прячет этот предмет за пазуху и читает милитву. Сын сидит и ждет; потом он быстро принимает свой убор и, не простившись, даже не взглянув на мать, уходит.

Если монеты несколько раз расположились неблагоприятно, то монгол в этот день способен отказаться от охоты.

В горах Ихэ-богдо почти в каждом ущелье среди сланцевых скал есть большие пещеры, носящие следы пребывания человека. В некоторых из них мы находили маленькие глиняные изображения святых, обрывки монгольских и тибетских книг и пр. Подъем к пещере крут и почти не доступен, вход обычно очень узок. С трудом пробравшись через такую трещину-дверь, входишь в широкое помещение с неровным, косым скалистым потолком и земляным полом. Даже в самые жаркие дни в пещере сыро, холодно, и всегда полутемно, так как свет проникает только через вход. Здесь жили, а кое-где и по настоящее время живут буддийские монахи-отшельники. Летом они питаются исключительно травами, преимущественно высушенными и растертыми крапивой и щавелем, из которых они делают болтушку и нечто вроде лепешек. Монгольское население очень почитает «пещерных лам» и заботится о том, чтобы в зимнее время у них была более питательная пища.

Один раз в год, в середине лета, знакомый мне Агой-дайя-цаган-лама, живущий в ущелье Битютэн-ама, около главного массива Ихэ-богдо, под самым гребнем хребта, выходит в «мир», спускается к озеру Орок-нор и там над священным источником совершает богослужение, ко времени которого сюда стекаются все окрестные монголы. Во время его отсутствия мы заглянули в его жилище и не нашли в нем ничего, кроме маленького веника, связанного из щеток местной березы, и очень большого мешка со сложенными в нем обломками сталактитов.

Восточный отряд Mонголо-Тибетской экспедиции, под руководством моего помощника С. А. Глаголева, в течение всей весны и части лета работал в низовье реки Эцзин-гол и в мертвом городе Хара-хото.

В начале июня я решил посетить свое детище в далекой пустыне и возобновить добрые отношения с торгоутскими властями, от которых в большой мере зависела успешность работ экспедиции. С бивака на озере Орок-нор, где я некоторое время жил в отряде Е. В. Козловой, я снарядился налегке, взяв с собою только бурята-переводчика и монгола-проводника. С нами шло пять-семь верблюдов: два вьючных, три верховых и два заводных.

3 июня мы выступили перед самым восходом солнца. Заря румянила ясное небо и тихие воды Орок-нора. Печальными трубными звуками неслись голоса лебедей, над водою раздавались клекот орлана-рыболова и гоготание гусей, покидавших мокрые луга — место своего ночлега. Перед нами вздымался суровой стеною Монгольский Алтай. Пустынная каменистая дорога [418] вела нас на его перевал. День выдался жаркий, и верблюды подвигались медленно, слегка раскрывая рты. Уже высоко в горах нам встретился лама-богомолец. Древний старец, с котомкой за плечами, одиноко плелся к далеким святыням Хангая, опираясь на корявую палку. На самой вершине перевала беспорядочным стадом шли домашние яки, подгоняемые маленькой девочкой 10—11 лет. Она вела своих животных на северный склон гор и с улыбкой приветствовала нас. «Заходите к нам!» — проронила она мимоходом, держа во рту данную мною карамель. На перевале мы простились с голубым Орок-нором и с силуэтами Хангайских высот. Весь юг, куда мы теперь должны были углубиться, представлял из себя дикую, безбрежную пустыню, слегка всхолмленную поперечными грядами высот. Воздух, насыщенный пылью, был мутный и серый, а дали казались сумрачными. Только в долине речки Легэн-гол, вблизи ключей, питающих эту речку, мы встретили островки изумрудной зелени и жалкие, тощие пашни монголов. Здесь сеют исключительно ячмень. Поле обрабатывается примитивной деревянной сохой, которую везет верблюд. Вокруг полей выкопаны, по примеру китайцев, маленькие канавы.

Солнце садилось за соседние высоты, когда мы остановились на ночлег в бедной юрте местных монголов. Старушка хозяйка угостила нас чаем и приняла очень приветливо. Увидев на моей руке обручальное кольцо, она тихо спросила, золотое ли оно, выразила желание подержать его в руках. Получив согласие, она взяла кольцо в обе руки и, полузакрыв глаза, приложила ко лбу, прошептала молитву, а затем с благоговением возвратила его мне.

Каждый день мы вставали около двух часов ночи, а то и раньше, для того чтобы сделать возможно больший переход в прохладное время раннего утра, так как днем невыносимый зной сильно затруднял движение. Песок нагревался до того, что было горячо ступать по нему в больших сапогах, а если случайно на остановке кому-либо из нас приходилось дотронуться до песчаной поверхности мокрой холодной рукой, то на коже сразу получался сильный ожог. Частые овраги, пересекавшие наш путь, особенно утомляли нас, так как верблюды вообще не умеют спускаться с горы шагом, а их и без того утомительное покачивание превращается здесь в тягостную и с трудом переносимую тряску. По мере того как мы углублялись к югу, пустыня становилась ровнее, безжизненнее; по ней, словно какие-то демоны, бегали затейливые по очертаниям вихри, а вдали дрожал мираж.

Первая богатая растительность, которую мы увидели на пятнадцатый день своего томительного путешествия, были высокие тополя и пышные тамариски долины Эцзин-гол. От реки до мертвого города Хара-хото всего 12 км, и на всем этом протяжении тянутся бугры с бледно-зеленым тамариском и видны следы древних пашен и водных артерий. Путник, поднявшийся на высокий песчаный бархан, сразу видит мертвый город, как на ладони. С северо-северо-востока могучей волной надвинулись на город сыпучие пески, засыпали стены и даже вошли внутрь города. Все здесь тихо и мертво, и следы человеческой жизни с каждым годом поглощаются серой однообразной массой беспредельных песков.

Мертвый город в глубине пустыни за время нашего пребывания в нем оживился. Исследуя его тихие заглохшие улицы и угадывая значение тех или иных когда-то, видимо, богатых зданий, мы как бы воскрешали к новой жизни древнюю столицу вымершего племени си-ся.

Мертвый город Хара-хото, столица тангутского царства Си-ся, был открыт мною еще в 1908 г. и вновь теперь посещен нашей последней Монголо-Тибетской экспедицией Государственного Русского географического общества 1923—1926 гг., которая произвела в нем археологические раскопки и сняла детальные планы всех его развалин.

Хара-хото расположен в центре Гобйиской пустыни, в 12 км от ближайшего восточного рукава р. Эцзин-гол. Пышная растительность могучих вековых тополей и кустарниковых зарослей долины Эцзин-гола резко обрывается у последней к востоку водной артерии, сменяясь безжизненной щебнево-галечной пустыней, прорезанной сухими руслами и загроможденной местами песчаными буграми, покрытыми тамариском. Кругом все тихо и безжизненно. Вдоль сухих канав разбросаны гранитные жернова, молотилки, валяются обломки керамики, а из-под песка видны неясные очертания уцелевших построек. В прежние, давно минувшие времена Хара-хото был цветущим оазисом, раскинувшимся среди рукавов усыхающей ныне на сотни верст реки. Здесь расстилались богатые пашни, по которым были проведены канавы с проточной водой, и со всех сторон, кроме юго-западной, пестрели фанзы местного населения. Самый город, его центральная часть, обнесен глинобитной стеной в 9—10 м высотою и занимает площадь 385 х 325 м.

Стены укреплены многочисленными башнями, выступающими как по углам, так и вдоль стен. В город ведут двое ворот — западные и восточные. Каждые ворота защищены особой коленчатой стеною, с массивной башней, в верхней площадке которой устроена целая система амбразур, приспособленных для более удобного метания снарядов в осаждающих врагов. Остатки этих снарядов — камни, кирпичи, жернова и крупная галька — насыпаны на всех стенах, беспорядочными грудами или правильной тонкой струей, [420] то непрерывной, то с большими или меньшими промежутками. Местами со стен ведут на землю, внутрь города, более или менее широкие лестницы, а на южной стене они заканчиваются около двух келий, выдолбленных в стене и носящих явные следы муровки. Надо полагать, что это были келы отшельников.

На северо-западной угловой башне вздымается огромный субурган, около 12 м в высоту; вокруг него устроено подобие балкона с барьером, приспособленным для стрелков. В северной стене, недалеко от лестницы, зияет брешь, шириною около 2 м. По преданию, именно через эту брешь осажденные жители Хара-хото сделали вылазку, в которой и погибли.

Вся внутренняя площадь города покрыта невысокими буграми с мягкими очертаниями, с первого взгляда песчаными и галечными, с массой осколков глиняной и фарфоровой посуды. Но при раскопках под тонким слоем мелкой гальки и песку всегда обнаруживается тростник, которым, по-видимому, покрывались крыши построек, обломки кирпичей, глина и обугленные куски бревен. Это — остатки глинобитных фанз, которые и служили большинству населения жилищами. Кое-где из таких бугров выдвигаются на незначительную высоту остатки глиняных или кирпичных стен. Обычно подобные остатки, соединяясь в группы, занимают довольно значительную площадь. Это — развалины домов более состоятельных горожан. В тринадцати местах города возвышаются, иногда на большую высоту над землею, развалины зданий, сохранившихся лучше других, благодаря тщательности, массивности и богатству постройки. Это — кумирни китайской и тангутской стройки, с полами, вымощенными голубовато-серыми кирпичами, субурганы, какое-то управление в центре города, большой дом по «Главной» улице, по-видимому, принадлежавший крупному землевладельцу, очень большая кладовая для зерна и двор, где жили магометане.

Торговые помещения в восточной части города носят такой же характер постройки, что и современные китайские лавки. Непосредственно на улицу выходит собственно лавка, по-видимому, не отделенная от улицы стеной, а за лавкой находится крошечная комната с каном, занимающим большую часть ее. Сзади всей этой постройки всегда бывает маленький дворик, окруженный незначительными строениями. Узкие улицы прорезают кучи мусора и обломков, в виде неглубоких желобов, и идут в широтном или меридиональном направлении, не делая никаких изгибов. Можно отметить «Главную» улицу, протянувшуюся от западных ворот города к восточным, «Торговую», соединяющую управление, или «ямунь», с восточными воротами, и третью — «Главную» улицу, пролегающую в меридиане буддийской кумирни, или храма. Северо-западная часть города, по-видимому, считалась наилучшей, так как здесь располагались две группы нарядных храмов китайского типа, дом богатого землевладельца и, наконец, дворец, по преданию, самого Хара-цзянь-цзюна, с двумя кумирнями. Этот дворец занимает почти всю северо-западую чатверть крепости и представляет собою большую [421] площадь, перегороженную сложной системой полуразрушенных стен, дворов и переходов. Угол, образованный северной и западной стенами города, занят в настоящее время большой ямой, с пологим, узким выходом на юго-восток и с отвалами по сторонам. Это раскопки, произведенные в 1941 г. английским археологом, сэром А. Стейном.

Непосредственно к восточной стене города примыкают развалины предместья. Все постройки его принадлежат к типу глинобитных фанз. От ворот города к востоку проходит большая улица, пересекаемая несколькими, теперь уже мало заметными, переулками. У юго-западного угла крепостных стен, за пределами города, возвышается большая и хорошо сохранившаяся мечеть, а на расстоянии четверти километра от западной стены находятся остатки грандиозного «Знаменитого» субургана, подарившего мне в свое время столь богатые археологические сокровища (О «Знаменитом» субургане или вообще о Хара-хото см. мой труд «Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото». Государственное изд-во, 1923 г. [второе издание. M., Географгиз, 1947]).

Основное население Хара-хото состояло из представителей ныне вымершего тангутского племени си-ся, исповедывавшего буддийскую религию, и из мусульман.

В 1908—1909 гг. в Хара-хото, в «Знаменитом» субургане мною была найдена целая библиотека — около двух тысяч томов книг, множество рукописей и свитков на языках монгольском, китайском, тибетском, уйгурском, тюркском, персидском, тангутском и, наконец, на неведомом языке си-ся. До трехсот образцов буддийской иконописи, исполненной на холсте, тонкой шелковой ткани и на бумаге, также украсили нашу коллекцию. Среди книг и живописи в субургане попадались металлические и деревянные статуи, клише, модели и многое другое. Особенно великолепен и ценен гобелен как образчик превосходного ткацкого искусства.

В субургане, вероятно, было похоронено духовное лицо, костяк которого покоился в сидячем положении, несколько выше пьедестала, у северной стены надгробия. Череп хорошей сохранности принадлежал женщине в возрасте свыше пятидесяти лет.

Среди многих статуй в субургане выделялась одна с двумя головами Будды. Пантеон хара-хотоского собрания вообще велик: из будд мы имеем «Алмазнопрестольного», «Владыку врачевания», «Будду, вращающего колесо закона», «Будду учащего», «Будду созерцающего», стоящего Будду и многих других. Композиция образов та же, что и в современной тибетской живописи.

Большая часть документов — деловая переписка: письма с поднесением подарков, жалоба по случаю похищения лошади, два долговых акта о получении взаймы пшеницы, с именами, печатями, или «знаменами», должников, поручителя и свидетелей. Оба последних документа написаны по одной трафаретной форме, которая принята в уйгурских долговых расписках, найденных в Восточном Туркестане, и, очевидно, была заимствована монголами, вместе с письмом, у уйгуров.

Среди находок 1908—1909 гг. видное место занимает отрывок персидского текста знаменитой книги «Семи мудрецов» — Китаб и Синдбад. Книга эта, известная на Востоке и на Западе, ведет свое начало из Индии и была чрезвычайно популярна у арабов и у персов. Сочинение это распространилось в турецком и монгольском мире, но до сих пор не имелось прямых указаний на пути распространения «Семи мудрецов». Теперь же становится ясным, что среди тангутов жили персы, которые занесли сюда персидскую версию этой книги.

Среди книг библиотеки нами был обнаружен словарь, заключавший в себе между прочим, и язык си-ся. Это обстоятельство дает специалистам возможность читать книги на неведомом языке.

В большинстве книг, письмен, иконописи, а также и в предметах обихода Хара-хото отразилась полностью культура XI—XII вв. нашей эры. При раскопках домов внутри города в развалинах лавок, между прочим, были найдены и образцы бумажных денег Юаньской династии, на которых есть надпись: «Подделывателям будут отрублены головы».

В последнюю экспедицию 1923—1926 гг. мои сотрудники прожили в мертвом городе около двух месяцев. Через сохранившийся пьедестал «Знаменитого» субургана С. А. Глаголевым было прорыто два хода в поисках научных ценностей под сторонами надгробия. Раскопки дали многочисленные обрывки письмен, лепные глиняные украшения, отдельные кости человеческого скелета и обломок плиты с надписью и рисунком. Внутри города мои спутники раскопали несколько фанз, из которых извлекли монеты, медные украшения, бусы, земледельческие орудия (сохи), топоры и пр. Для детального описания и составления чертежей другим моим сотрудником, К. К. Даниленко, были освобождены от песка части построек-кумирен, среди которых обнаружены тончайшие прекрасные фрески на глине, которыми [423] были украшены все стены. В красках преобладают зеленовато-голубые тона, а рисунок по большей части изображает фантастических птиц, как например, двухголового попугая, павлина и т. п.

В одной из ниш северной стены нам посчастливилось найти целую серию глиняных головок, с необыкновенно сильно и ярко выраженной экспрессией лиц. Это, по-повидимому, в большинстве случаев обломки статуеток учеников Будды. Очень ценной находкой я считаю также большую глиняную цветную статую Будды и отдельную голову Будды (Отдельная голова Будды покоилась самостоятельно, вне стен крепости), открытые случайно под небольшим слоем песка. Богатая керамика послужила прекрасным и разнообразным украшением нашей коллекции. В настоящее время удалось уже реставрировать большой несложный по работе сосуд для хранения воды, средней величины, вазу с орнаментом и некоторые другие предметы из обожженной глины. Обломки тонкого фарфора также были обнаружены во многих местах города в изобилии.

Неподалеку от западной стены Хара-хото оказался погребенным в песке полный человеческий скелет отличной сохранности, что, в связи с нахождением в прошлую экспедицию человеческого черепа, дает возможность сделать антропологическую оценку жившего здесь народа.

Обрывки письмен на бумаге, а также лоскутки шелковых тканей с цветными рисунками найдены в различных местах города в большом количестве.

Изучив самым детальным образом остатки построек мертвого города в течение прошлого лета 1926 г., я могу констатировать факт, что Хара-хото продолжает довольно быстро разрушаться. Почти ежедневные летние и весенние бури, резкая смена температур, редкие, но необычайно сильные ливни из года в год изменяют облик развалин. В 1909 г., в северо-западной части городской стены, я наблюдал лестницу, которую в 1914 т. археолог Стейн еще сфотографировал и показал, что на ней ясно видны ступени и парапет. В настоящее время лестницы уже не существует; вместо нее на стену ведет узкий, круто поднимающийся желоб. Медленное изменение общей картины мертвого оазиса происходит также благодаря передвижению участков песка. Через несколько сот лет, а может быть и десятков лет, песчаные барханы надвинутся на одни развалины и обнажат другие, никем еще не исследованные. В самом городе с каждым годом песков скапливается все большее количество, и можно думать, что со временем вся крепость будет погребена под ними.

Местные торгоутские власти, в лице моего старого друга Торгоут-Гуна и его взрослого сына — фактического начальника торгоутов, приняли меня торжественно и искренне. Они оба сделали все, что от них зависело, чтобы обеспечить успех работ экспедиции и благополучное следование каравана, нагруженного научными сокровищами, к родным пределам.

В течение всего моего десятидневного пребывания в мертвом городе ко мне являлись мои прежние работники, проводники и друзья, помнившие [424] русских со времен открытия Хара-хото в 1908 г. В конце июня я простился со своим детищем, подарившем мне столько прекрасного, и, оставив его досыпать свой сон в глубине песков, вновь повел караван на север.

При новом пересечении Монгольского Алтая, на одной из плоских вершин священного массива Ихэ-богдо, на его восточном крыле, на высоте 2900 м над уровнем моря, совершенно случайно я открыл величественную могилу — ханский мавзолей. К северу и югу уходят дали на сотни километров, а с востока и запада глядят сюда вершины Ихэ-богдо и Бага-богдо, Вот где нашел себе упокоение один из великих вождей древних времен Монголии!

Наличие большого количества историко-археологических памятников в Монголии дает надежду, что науке удастся восстановить быт того замечательного народа, который оставил нам несомненные следы своего существования в Северной Монголии и в южных предгорьях Монгольского, или Гобийского, Алтая.

Решение этой задачи выпадает на долю русской науки.

Подведем итоги общим научным достижениям экспедиции:

Прежде всего, в Северной Монголии, в Кэнтэе, открыты и исследованы глубокие могилы, относящиеся ко времени Ханьской династии — к III—IV в. до н. э., с культурой Китая, с одной стороны, и античными влияниями, с другой.

В дальнейшем, с продвижением экспедиции в глубь Монголии, пройдено маршрутно-глазомерной съемкой (пяти или десятиверстного масштаба) около 3500 км, опирающихся на астрономические пункты и многочисленные гипсометрические определения.

Изучен Южный Хангай, степные и пустынные части Монголии вплоть до мертвого города Хара-хото.

Исследованы большие и малые озера, с измерением глубин и сбором водных флоры и фауны, причем отмечены незначительная глубина бассейнов и наличие процессов усыхания.

Как на месте в Кэнтэе, так и на всем пути экспедиции непрерывно производились метеорологические наблюдения. Долгие стоянки в различных местах Гоби, зимовки в Хангае и низовье Эцзин-гола будут служить опорными пунктами для общих выводов о климате Монголии.

Во время всего путешествия велись естественноисторические наблюдения и собирались коллекции в областях геологии, ботаники, зоологии.

Образцов горных пород собрано около 500 номеров.

Растений — 750 видов в количестве до 3000 гербарных листов. Кроме того, имеется порядочное количество семян, наиболее характерные образцы которых уже посеяны в Ботаническом саду Республики (Ныне Ботанический сад АН СССР в Ленинграде).

Зоология: крупных и мелких млекопитающих добыто более 60 видов, в [425] количестве около 600 экземпляров. Отдел млекопитающих обогащен, между прочим, редким дорогим экземпляром грызуна — замечательного тушканчика, Salpingotus Kozlovi, изловленного в Хара-хото. Надо заметить, что этот своеобразный тушканчик до сего времени имелся (и тоже из Хара-хото) лишь в одном экземпляре, и только в Зоологическом музее Академии наук СССР.

Птиц — 300 видов или 2000 экземпляров. Наиболее интересные птицы, подобно грызунам, положены в спирт.

Гнезд с яйцами — 40. Среди гнезд впервые добыты гнезда пустынно-горных обитательниц — завирушки, Prunella kozlovi, и Sylvia папа.

Рыб — немного и количеством особей и разнообразием.

Пресмыкающихся и земноводных (змеи, дневные «сумеречные ящерицы, лягушки, жабы) — свыше 100 экземпляров.

Отдел насекомых и богат и очень разнообразен: общее количество их свыше 20 000 экземпляров. Конечно, среди этого отдела находится более новых форм, нежели среди других.

В северной Гоби найден непосещенный европейцами район, богатый ископаемыми остатками позвоночных: носороги, жирафа, трехпалая лошадь, Hipparion, козы, олень, крупные и мелкие грызуны и гиены.

Этнографические наблюдения над монголами и торгоутами Эцзин-гола велись экспедицией систематически.

Открыты и фотографически сняты многочисленные древние погребения, их памятники, нередко с любопытными орнаментами.

Найдены исключительные по своему содержанию монгольские и китайские письмена, или надписи, а также рисунки на скалах, плитах и отдельных камнях. Лирическое стихотворение Coy-tu-taiiji, приводимое в первой надписи, построено по образцу монгольских лирических песен. Как и большинство последних, оно разделяется на четверостишия, причем каждое четверостишие, отмеченное формальными признаками, представляет собою одно законченное предложение, лирическое и грамматическое. В общем стихотворение Цокту-тайджи напоминает нам один определенный тип произведений монгольской письменности: народную песнь, попавшую в книгу и получившую поэтому книжный, письменно-монгольский облик. Со стихотворным произведением Цокту-тайджи, действительно, произошло то же, что происходит иногда с песнями: автор его произнес, а потом оно было записано слышавшими. Обе рассматриваемые надписи написаны простым и легким языком. Первая, большая, надпись, содержащая стихотворение Цокту-тайджи, отличается от огромного большинства произведений монгольской письменности тем, что А. Н. Веселовский называл «аромат степи». Это тем более любопытно, что стихи нашего тайджи вполне проникнуты буддийским настроением» (Б. Я. Владимиров. Надписи на скалах халхасского Цокту-тайджи.— см. сноску на стр. 392 данного сборника). [426]

Исследованы развалины обширного монастыря Олун-сумэ, залегающего у восточной подошвы Южного Хангая. В одном переходе к северо-востоку отмечены другие развалины Ламэн-гэгэн.

В верховье Орхона открыт могучий водопад — «Водопад экспедиции Козлова», сливающий пенистые воды в глубокий каньон.

Произведены дополнительные раскопки мертвого города Хара-хото, давшие немало нового материала, относящегося преимущественно к культу и обиходу исчезнувшего с лица земли племени си-ся. Сняты детальные планы не только внутри города, но и по всей площади обширного оазиса, окружность которого простирается до 50 км. Наблюдения 1909 г. и только что произведенные дают наглядное представление об интенсивном засыпании песком развалин этого города.

На одной из вершин Монгольского Алтая, его священном массиве Ихэ-богдо, открыт богатый древний мавзолей хана, с видом вокруг на сотни километров, вызвавший в последнее время огромный интерес не только у нас и в Европе, но и В отдаленной Америке; а в Хангае, у восточной подошвы Хан-кокшун-ула обнаружены развалины, китайского города Шюа-уй-чжэн; каменная плита с китайским письмом гласит о том, что город этот был построен в 1275 г. войсками Хубилай-хана, захватившего трон китайского императора.

На гребне восточного Хангая, среди суровых камней, экспедиция нашла усыпальницу тринадцати поколений Сай-ноин-ханов — прямых потомков Чингис-хана.

В горах и долинах того же Хангая нередки горячие целительные источники, с температурой у места выхода их на дневную поверхность от 15,5° до 55,5° С. На одном таком целительном источнике, в 25 км к северо-западу от монастыря Уйцзэн-ван-курэ, имеются ванны для больных монголов, страдающих преимущественно ревматизмом и желудочными болями.

Для иллюстрирования предстоящих печатных трудов экспедиции заснято до трехсот фотографических пластинок.

Научные ценности экспедиции, доставленные своевременно в Ленинград и выставленные на обозрение в здании Русского географического общества, ныне находятся в музеях, преимущественно Академии наук и в Русском музее, где уже работают специалисты с целью определения и изучения.

В заключение прежде всего приношу мою глубокую благодарность и признательность Географическому обществу, Академии наук и управляющему делами Совета Народных Комиссаров Николаю Петровичу Горбунову за проведение экспедиции, затем такую же благодарность и признательность выражаю Монгольскому Правительству и Монгольскому Ученому комитету за содействие и, наконец, товарищеское спасибо всем моим спутникам — старшим и младшим сотрудникам, с любовью, беззаветно отдававшим делу экспедиции свои силы и уменье и тем самым в большой мере способствовавшим успеху ответственной задачи. [427]

НАУЧНЫЕ МАТЕРИАЛЫ МОНГОЛО-ТИБЕТСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ Г.Р.Г.О., ДОБЫТЫЕ И ДОСТАВЛЕННЫЕ В ЛЕНИНГРАД (1923-1926)

Директор Зоологического музея Академии наук А. А. Бялыницкий-Бируля уже напечатал статью: «Zooiogische Ergebnisse der von P. К. Kozlov in den Jahren 1925—1926 ausgefuehrten Expedition nach der Mongolei. 1. Skorpione und Solifugen».— Ежегодник Зоологического музея, 1927, т. XXVIII, вып. 2, стр. 201—218.

Северная Монголия.— Впервые опубликовано под названием «Северная Монголия, III. Краткий отчет о Монголо-Тибетской экспедиции Гос. Русского географического об-ва 1923—1926 гг.» Л., 1928.