П. К. КОЗЛОВ

КОМАНДИРОВКА В УРГУ К ДАЛАЙ-ЛАМЕ В 1905 г.

Три года спустя по возвращении в отечество, в Петербург, где я весь ушел в разработку богатых научных результатов, в Монголии случилось замечательное событие: в эту страну прибыл далай-лама, и в северной ее части, в Урге — своего рода монгольской Лхасе — расположился на долгое пребывание.

26 июля 1904 г., в два часа ночи, далай-лама, верховный правитель Тибета, оставил свою столицу и, в сообществе лишь самых преданных лиц: Сойбон-хамбо, Чотбон-хамбо, Эмчи-хамбо (врача), Агваяа Доржиева и восьми человек слуг-оруженосцев, поспешно направился к северу, по обычной дороге монгольских паломников. Что же вынудило главу буддийской церкви экстренно оставить Лхасу? — Английская военная экспедиция полковника Ионгхезбенда, авангард которой уже появился в долине реки, Брамапутры... Первые дни далай-лама следовал, соблюдая инкогнито, но [50] затем, около Нак-чю, он уже не скрывал себя перед народом. Последний, предчувствуя недоброе, повергся в уныние и горько плакал. В Нак-чю была сделана продолжительная, почти недельная остановка, в течение которой удалось запастись обстоятельно на предстоящую трудную пустынную дорогу. Отсюда далай-лама посылал в Лхасу дополнительные распоряжения.

Насколько было возможно, Агван Доржиев старался облегчить путь его святейшества, уезжая вперед курьером и приготовляя в людных пунктах подводы, продовольствие и пр. Население, прослышав о путешествии далай-ламы, быстро группировалось в известных молитвенных центрах, где происходило торжественное богослужение в присутствии главы буддийской церкви и куда единоверцы щедро несли дары местной природы, стараясь всячески выразить верховному правителю Тибета их полную готовность служить ему на всем дальнейшем пути.

С приезда далай-ламы в Ургу монголы, буряты, калмыки неудержимо устремились на поклонение его святейшеству и наводнили собою Богдо-курень и его окрестность. Обаяние далай-ламы росло с каждым днем; монастырь Гандан, где основался тибетский владыка, приобрел большую популярность. Жизнь в Урге забила ключом. Ургинские храмы денно и нощно призывали молящихся. Все только и говорили о великом далай-ламе; местные обитатели, казалось, утратили всякий другой интерес.

Излишне говорить, до какого напряжения дошло внимание всех тех лиц, которым были близки и понятны интересы Тибета и которые следили за каждым шагом английской военной экспедиции, болея душой за беззащитных тибетцев...

5 апреля 1905 г. последовало распоряжение о моем четырехмесячном командировании в Ургу, а 15 апреля я уже выехал из Петербурга, имея с собою переводчика монгольского языка и около 20 пудов громоздкого багажа. Поездка мотивировалась приветствием далай-ламы и поднесением ему и его свите подарков от имени Русского географического общества. В Кяхте окончательно была сформирована маленькая экспедиция и в двадцатых числах мая я уже вступил в Ургу, остановившись, согласно желанию далай-ламы, в близком соседстве с монастырем Гандан — резиденцией его святейшества.

Далай-лама состоит в тринадцатом перерождении и являет собою молодого изящного тибетца, с темными глазами, с лицом, слегка попорченным оспой и носящим следы великой озабоченности, подавленности. Его душевное спокойствие сильно нарушено политикой англичан; он сделался нервным, раздражительным... Спит далай-лама немного: встает с утренней зарей, ложится в полночь, а то и позже. Обыкновенно это время отмечается духовным оркестром, исполняющим в ночной тиши аккомпанимент молитв тибетского первосвященника. Весь день у него наполнен занятиями светскими и религиозными. Помещается он в небольшом красивом [51] монастырском флигеле, разделенном на два этажа. В верхнем этаже у далай-ламы рабочий кабинет и спальня, в нижнем — приемная. Весь штаб при нем исчисляется в пятнадцать человек тибетцев, наполовину принадлежащих к чиновничьему духовному званию. Днем, почти безотлучно, при нем состоят два министра и столько же секретарей; ночью, в роли «няни» — симпатичнейший старичок Сойбон-хамбо и три юных тибетца в качестве приближенных слуг-охранителей. Двор свой далай-лама держит в большой строгости.

Будучи отличным проповедником, мыслителем, говорят, даже глубоким философом в области буддийской философии, глава буддийской церкви в то же время, по отношению к светским делам, незаменимый дипломат, заботящийся о благе народа. Ему недостает лишь европейской утонченности. Со времени вступления на престол верховный правитель Тибета уже успел ознаменовать свою деятельность следующими отрадными явлениями: отменой смертной казни, обузданием чиновничьего произвола, поднятием народного просвещения и пр.

Надо полагать, что только одни выдающиеся умственные способности помогли далай-ламе избежать превратности судьбы. Предшественник настоящего перерожденца едва достиг двадцатилетнего возраста, как уже и умер; одиннадцатый перерожденец жил еще менее — около восемнадцати лет. В тринадцатом или современном перерождении, по определению свыше, без метания жребия, далай-лама обнаружил себя в четырехстах верстах к юго-западу от Лхасы, в округе Дак-бо. Трехлетним ребенком он был торжественно помещен в Лхасу, в один из ближайших горных монастырей, Ригя, где проживал до пятилетнего возраста. Позднее его перенесли в духовном паланкине с установленными почестями в Поталы и посадили на трон. С семи лет он начал изучать грамоту, а к двадцати, или совершеннолетию, закончил свое философское образование в размере курсов высших лхасских школ и принял в свои руки светское управление Тибетом.

За малолетством далай-ламы правителями страны назначаются регенты из знатнейших тибетских хутухт.

После смерти пятого далай-ламы, в течение почти сорока лет, далай-ламы сделались предлогом политических интриг разных властолюбцев, пока ряд исторических событий не уничтожил в Тибете власти монгольских и туземных князей и пока, наконец, в 1751 г., не было признано за далай-ламой преобладающее влияние, как духовное, так и светское. Избрание далай-ламы до 1823 г.— выбора десятого перерожденца — основывалось на предсказаниях высших лам и определении прорицателей, что равносильно выбору влиятельных лиц, но при выборе десятого перерожденца впервые было применено на практике установленное при императоре Цянь-луне метание жребия, посредством так называемой сэрбум или золотой-урны. Оно состоит в том, что имена трех кандидатов, определенных [52] прежним порядком, пишутся на отдельных билетиках; последние кладут в золотую урну, которая сначала ставится перед большой статуей Чжово-Сакъя-муни, и возле нее совершается депутатами от монастырей богослужение о правильном определении перерожденца. Затем урна переносится в Поталы, во дворец далай-лама, и здесь, перед дощечкой с именем императора, в присутствии высших правителей Тибета и депутаций от главнейших монастырей, маньчжурский амбань посредством двух палочек, заменяющих у китайцев вилки, вытаскивает один из билетиков. Чье имя написано на этом билетике, тот и возводится на далай-ламекий престол. Избрание перерожденца обыкновенно приветствуется китайским богдыханом в виде торжественной присылки высшего духовного или светского лица, хранящего императорскую духовную печать. Означенное лицо привозит художественно исполненные из золота или драгоценных камней письменные знаки, означающие имя и титул перерожденца.

У меня с далай-ламой, после двух-трех свиданий, установились наилучшие отношения, благодаря которым я мог свободнее наблюдать за всем тем, что его интересовало и составляло задачу по отношению к тибетцам и по отношению к монголам, в особенности к приезжим из разных уголков Монголии монгольским князьям, с доверием и дружбой относившимся ко мне.

Первое мое свидание с далай-ламой состоялось 1 июля (1905 г) в три часа дня. Я отправился в тележке, запряженной одиночкой, в сопровождении моих двух спутников Телешова и Афутина, ехавших верхами. У монастыря, перед главным входом, толпилось множество паломников. Здесь меня встретили: хоринский почетный зайсан — бурят Дыльгков, состоящий при далай-ламе переводчиком с монгольского на русский язык, а также и в качестве чиновника особых поручений, и двое-трое тибетцев, приближенных далай-ламы. Войдя в монастырский двор и миновав несколько юрт и дверей, я очутился у далай-ламского флигеля, а минуту спустя и у самого далай-ламы, торжественно восседавшего на троне, против легкой сетчатой двери. Лицо великого перерожденца было задумчиво-спокойно, чего, вероятно, нельзя было сказать относительно меня, находившегося в несколько возбужденном состоянии: ведь я стоял лицом к лицу с самим правителем Тибета, с самим далай-ламой! Не верилось, что моя заветная мечта, взлелеянная в течение многих лет, наконец исполнилась, хотя исполнилась отчасти: я всегда мечтал сначала увидеть таинственную Лхасу, столицу Тибета, затем уже ее верхновного правителя. Случилось наоборот: не видя Лхасы, я встретился с далай-ламой, я говорил с ним. Я невольно впился глазами в лицо великого перерожденца и с жадностью следил за всеми его движениями. Подойдя к нему, я возло-жил на его руки светлый шелковый хадак (Плат счастья), на что в ответ одновременно получил от далай-ламы его [53] хадак, голубой и тоже шелковый. Почтительно, по-европейски, кланяясь великому перерожденцу и произнося приветствование от имени Русского географического общества, я, вслед за этим, подал знак моим спутникам приблизиться с подарками и передать их, в присутствии далай-ламы, его свите — министрам и секретарям. Далай-лама приветливо улыбнулся и сделал указание поставить подарки вблизи его обычного места, затем, пригласив меня сесть на заранее приготовленный русский стул, стал держать по-тибетски ответную речь. Голос его был приятный, тихий, ровный; говорил далай-лама спокойно, плавно, последовательно. Его тибетскую речь переводил на монгольский язык один из его секретарей, Канчюн-сойбон, несколько лет перед этим проживший в Урге; с монгольского же языка на русский переводил Дылыков. После обычных приветственных слов: «Как вы доехали до Урги, как себя чувствуете после дороги?» и пр., далай-лама начал благодарить Русское географическое общество, его главных представителей, а также и лиц других учреждений, способствовавших осуществлению моей поездки в Ургу. «Я уже имею удовольствие знать Русское географическое общество,— говорил далай-лама,— оно вторично (Первое приветствие далай-ламе от имени Географического общества было поручено передать начальнику Тибетской экспедиции П. К. Козлову, и он его послал с берегов Ян-цзы-цзяна весною 1901 г., через посредство тибетского посольства. См. «Монголия и Кам», т. I, ч. II, стр. 484) выражает мне знак своего внимания и благорасположения; вы же лично для меня интересны, как человек много путешествовавший по моей стране». В заключение далай-лама сказал, что он, с своей стороны, будет просить меня, уезжая в Петербург, не отказать принять нечто для Географического общества. В промежутках между речью далай-лама часто смотрел мне прямо в лицо, и каждый раз, когда наши взгляды встречались, он слегка, соблюдая достоинство, улыбался, вся его свита стояла в почтительной позе и говорила, кроме лиц переводивших, шепотом. Канчун-сойбон, выслушивая речь от далай-ламы или переводя ему ответную, стоял перед правителем Тибета с опущенной вниз головой, наклоненным туловищем и самый разговор произносил вполголоса, словораздельно. В виде угощения передо мною стояли чай и сласти. Далай-лама также спросил себе чаю и ему была налита чашка из специального серебряного чайника и подана на золотом оригинальном блюдце, закрытая золотой массивной крышкой.

В течение всего времени, пока шли обычные разговоры, лицо далай-ламы хранило величавое спокойствие, но, как только вопрос коснулся англичан, их военной экспедиции в Тибет, оно тотчас переменилось — покрылось грустью, глаза опустились, и голос стал неровно обрываться. При прощании я пожелал правителю Тибета полного успеха его благим стремлениям, на что далай-лама приятно улыбнулся и вручил мне второй хадак с бронзовым изображением «будды на алмазном престоле», [54] заметив, что «мы будем часто видеться». Обратно я направился тем же путем.

Этот день был для меня счастливейшим из всех дней, проведенных когда-либо в Азии...