Ли Ляньин, которого я знала

Он был родом из деревни Лицзяцунь (Деревня семьи Ли) Дачэнского уезда области Хэцзянь, что находится в южной части провинции Хэбэй, примерно в трехстах ли от Пекина. Деревня стояла прямо на берегу реки Цзыяхэ, а потому эти низкие места часто [256] затоплялись, особенно в пору летних дождей. Люди в этих краях говорили, что за десять лет здесь случается девять наводнений. Из-за проливных дождей крестьяне часто не могли собрать с полей урожай - ни единого зернышка. Существовала даже такая поговорка: «Стоит жабе помочиться - наводнение случится». Не удивительно, что край был очень бедный.

За рекой Цзыяхэ располагалась область Хэцзяньфу, откуда в основном и появлялись евнухи-тайцзяни или, как их еще звали в просторечии, - «почтенные дядюшки» - лаогуны. И верно: почитай, девять из десяти дворцовых евнухов происходили именно из этих мест к югу от столицы. Например, известный Цуй Юйгуй был из селения Цуйчжанцзи, расположенного всего в тридцати ли от Лицзяцунь, но только по другую сторону реки. Поскольку земли двух деревень соприкасались, их жители считали себя соседями и меж ними нередко играли свадьбы. Вот и известный всем Ань Дэхай жил всего в нескольких десятках ли от этих деревень, в уезде Цинсянь. У жителей этих мест было свое наречие, надо сказать, весьма заметное на слух, потому что говорили они как бы в нос. Их особый говор можно было распознать даже на большом расстоянии. Вспоминаю довольно смешной и немного злой анекдот. В тех краях водится редкий вид лягушек, не похожих на обычные. Они меньше по размеру, а кожица у них желтовато-бурая, под цвет земли. Рыльце этакое востренькое, сами худенькие, но задние лапки очень длинные. В общем, вид невзрачный, но зато есть у них одна особенность - два пузыря, будто барабанчики, благодаря которым лягушка способна издавать весьма громкие и резкие звуки, сильно гугнивые, но довольно размеренные. Вот так: «Энь-на, энь-на», словно ноздри то сжимают, то разжимают. Крестьяне говорили, что у лягушек «грязь в ноздрях», поэтому и прозвали их «гундосками». Я этих лягушек видела собственными глазами, их привез в Пекин моему Лю кто-то из его родни. Лягушек посадили в чан для золотых рыбок, где они и квакали, досаждая всем, кто находился рядом.

Вам, конечно, известно - если кто-то желает выразить свое уважение собеседнику, он ему должен поддакивать: «Да-да!» Так же поступает и молодой человек, когда он внимает наставлениям старших и совершает при этом поклоны. А вот жители тех мест поддакивают собеседнику совсем по-другому: «Энь-на, энь-на!» - и при этом сильно гундосят. Когда в одной комнате собирается [257] несколько человек и они заводят беседу, то сидящий где-нибудь в сторонке только и слышит их «энь-на». Не удивительно, что жители соседних уездов прозвали их «гундосыми».

Лягушки-гундоски обладают одной особенностью: они начинают «шуметь в канавах», то есть размножаться не весной, как обычно, а летом, в сезон дождей. Отсюда и появилась поговорка: «Не бойся дождя, что строчит, бойся гундоски, что в канаве кричит!» В самом деле, летний ливень хлынул и быстро кончился. Чего его особенно бояться? Другое дело лягушки: стоит им заквакать - жди ненастья, а значит, половодья. А коли вода затопит поля, будет неурожай и люди станут голодать. Недаром здесь говорят: «Гундоски орут - люди в страхе живут!». Молодежь убегает из деревень, спасаясь от голода, а старым людям остается одно - вешаться! На дорогах то и дело слышится: «Энь-на! Пошли на «осенние», - что на местном наречии означает искать приработка в чужих местах. В общем, кто может, спасайся от голодухи, надевай потрепанную соломенную шляпу, за пояс заткни серп, засунь под мышку [258] ветхую куртенку - и прочь на улицу просить подаяние. Все богатство при тебе, а в животе пусто! Вот так приходилось людям повсюду бродить, и судьба могла забросить их куда угодно. Такая была картина в родных местах евнуха Ли.

Дед и бабка Ляньина слегли от голода аккурат в такую дождливую пору. После сезона дождей стариков свалил какой-то недуг, потом новая болезнь, и в конце концов оба они протянули ноги. Такое случилось горе! Оба старика отправились в Западный край ¹, а в доме остался один только мальчик, которому в ту пору исполнилось всего десять с небольшим лет. Звали его Ли Юй, но в детстве его звали Железным Яичком. Вот он-то и был отцом евнуха Ли... Есть такая поговорка: «Сколько ни лги, односельчан все равно не обманешь!» Они рано или поздно узнают твою подноготную. Помнится, так говаривал еще евнух Цуй Юйгуй. А дело в том, что крестьяне, жившие в этих местах из поколения в поколение, часто роднились друг с другом, меж ними завязывались родственные связи. К примеру, тетку Ляньина отдали замуж за родственника Цуя, кажется, двоюродного брата. Кстати, поэтому сам Ляньин велел Цую называть себя двоюродным дядей. Ясно, что в семье Цуя прекрасно знали обо всем, что творится у Ли.

Так вот, после кончины родителей Ли Юй остался, как говорится, гол как сокол! Крестьяне в этом случае молвят: «Шлепни себя по заднице и шагай прочь!» Что ему оставалось делать? Разве где-то подработать или просить подаяние. Хорошо еще, что мальчишке совсем немного надо: набил живот - и довольно. Какое-то время он бродил по окрестным селениям, пока, на свое счастье, не повстречал своего родственника Ли Гуя, будто бы дядю. Тот жил вдвоем с женой, своих детей у них не было. Вот он-то и стал помогать мальчишке. Парень оказался смышленым и себе на уме. Он быстро сообразил, что дядюшка Ли Гуй может стать в его жизни опорой, а потому во время весенней полевой или осенью, в пору сбора урожая, без лишнего напоминания приходил к Ли Гую на работу. Особенно старательно он помогал тетушке, жене Ли Гуя: кормил свиней, чистил курятник, крутил жернов, словом, помогал как мог, за что старая женщина прониклась к нему расположением. Прошло несколько лет, и старики одряхлели, и тогда они решили Ли Юя усыновить. Тот к этому времени превратился в крепкого работящего парня, способного потянуть хозяйство семьи. [259]

Ли Гуй с женой за многие годы сумели приобрести двадцать му земли да еще садик в пол-му. В общем, жили они вполне сносно, потому что крупных трат себе не позволяли, а больше старались что-то приобрести, подражая людям с достатком. К слову сказать, в доме они построили залу под названием «Вечная добродетель», дабы их торговые дела обрели свое признание. В общем, на сей раз они размахнулись! Скоро слух о зале «Вечной добродетели» распространился по всей округе, то есть по всей южной Хэбэй. У Ли в это время было уже несколько цинов земли и больше десятка делянок. Одних только долговых обязательств у этого Ли по прозванию Вечная Добродетель, наверное, было несколько полных мешков, так что сам правитель уезда, узнав об этом, пришел в большое изумление. Впрочем, все это досужие разговоры, можно об этом особенно не распространяться!

В один прекрасный момент Ли Гуй с женой решили подыскать парню жену. Для стариков это дело казалось теперь очень важным. Они своим трудом сколотили состояние, которое не хотели отдавать чужим людям. Однако между ними произошел спор, в котором верх одержала жена. Она привела в дом свою племянницу, а это означало, что хозяйство чужим людям уже не достанется. Старики теперь могли успокоиться. Племянница (она же потом известная всем Цао) стала матерью будущего евнуха Ли. [261]

Я сказала «известная Цао», но только прославилась она не внешностью, а деловитостью. Особой красотой она, конечно, не отличалась, но и дурнушкой ее нельзя было назвать. Одним словом, у нее все было в норме, она производила впечатление женщины порядочной и честной, к тому же весьма дельной. Что бы она ни делала, все спорилось у нее в руках. К старикам относилась с почтением, а к соседям-селянам - с миролюбием, никогда не проявляя ни грубости, ни задиристости, свойственной людям мелким и низким. Особое внимание она проявляла к тетке, считавшейся главной в семье, можно сказать, ее основой. Известно, что если наладится согласие между свекровью и невесткой, - оно будет и у отца с сыном, значит, жизнь в семье пойдет на лад. Скоро случилось радостное событие: на второй год у молодых родителей родился малыш-толстячок. Как говорится: «К красивой парче добавился новый узор!» Много лет в доме не было детей, а тут старикам подвалило счастье. Цао, как оказалось, была женщиной не только работящей, но и весьма плодовитой: у нее один за другим родились пятеро. Старшенький, на лицо хотя и видный (голова крупная, уши длинные), однако оказался с придурью, целыми днями только ел да спал. В общем, в мозгах у него будто что-то заклинило, соображал он плохо, но был послушным и работящим. Второй мальчик вырос умницей, правда, глазки имел слишком узкие, будто щелки, но зато он умел как-то по-особенному вертеть зрачками. Старики не могли на него налюбоваться. Его прозвали Цзилином - Смышленышем. Вот он-то впоследствии и стал знаменитым евнухом Ли Ляньином.

Есть такая поговорка: «Малышу еще три года, но уже видно, каким он станет; когда ему семь - известно, каким будет в старости!» Одним словом, человека можно распознать, когда он еще малое дитя.

Хотя те края были бедные, однако существовал там один хороший обычай. С приходом зимней поры, когда поля становились голыми и пустыми, местные крестьяне принимались за обучение своих детей. Правда, ребятишки не учились в казенных школах или частных училищах. Об этом их родители даже не мечтали, они просто хотели, чтобы отпрыски знали письменные знаки - иероглифы. Вся учеба длилась месяца три, вплоть до пятнадцатого числа последнего месяца года. Для учебы детей в деревне отводилось свободное помещение, после чего приглашали учителя, понимающего [262] толк в иероглифах. Вот и все. Дети приходили в школу со своей табуреткой, поскольку никаких сидений в комнате не было, а многие усаживались прямо на пол. Но все были довольны. Приглашенному учителю ничего не платили; вместо платы ученик приносил ему дрова или короб с зерном, некоторые - узелок с финиками. Зимой обычно и вовсе ничего не приносили и лишь с наступлением лета учителю дарили овощи - это и была плата за обучение, что называлось «возблагодарением за заботу».

Вершиной знаний учителя были книжки вроде «Ста фамилий» («Байцзясин»), «Канона Трех иероглифов» («Саньцзяцзин»), «Тысячи знаков» («Цяньцзывэнь») ². Дети учились лишь по этим книгам. Учитель считался для всех непререкаемым авторитетом. Глава семейства, отправляя чадо на учебу, передавал учителю всю свою власть над ребенком. Если ученик проявлял непослушание, учитель принимался его колотить, и его никто бы не обвинил, даже если бы он забил ученика до смерти. На голову провинившегося в любой момент мог обрушиться удар мундштуком курительной трубки или даже медной курильницы, так что у бедняги вскакивала громадная шишка. Во время штудирования книжек (а занятия, надо сказать, проходили довольно бестолково), с уст учителя то и дело срывались совершенно бессмысленные фразы вроде: «Князь Чжэн-ван из У и Чжоу, наш учитель лег на ложе; Фэн и Чэнь, Чу и Вэй ³ - он прикрылся поскорей!» Или «Медная курильница - печеная яичница; родитель чадо лупит, тот ничего не учит!» и прочие. Обо всем этом мне впоследствии рассказывал мой Лю, иначе откуда мне об этом знать? Семилетний Смышленыш всеми этими глупостями старался не заниматься, хотя в зимнюю школу все же ходил. Ранним утром он подметал в классе пол, после чего перебирал табачные листья, сложенные в корзинке учителя. Вечером, после уроков, он помогал учителю подогревать кан, чем завоевал его особое расположение. Он внимательно прислушивался к тому, что ему втолковывала его родительница: [263] «Когда учишь грамоту - не болтай, когда сеешь зерно, лишний раз не мотыжь!» Поэтому Смышленыш задавал учителю вопросы лишь тогда, когда прочно выучивал несколько иероглифов. За короткое время мальчик одолел чуть ли не половину книжки «Байцзясин», а ведь это дело не из легких. Одним словом, Ляньин получил основы грамоты и, надо сказать, сильно полюбил ученье. Когда у него не было каких-то срочных дел, он чертил иероглифы прямо на земле, так он тренировался. В общем, с ранних лет он проявлял большое разумение.

Дома у него были свои обязанности. Летом с раннего утра он вместе с отцом поливал сад и огород. Отец в это время работал черпаком, а мальчик следил за отводом воды в канавки. Осенью он с родителями отправлялся на огород, где они ловили жуков-паразитов. Если мать шла в поле, а бабка хлопотала во дворе, он следил за меньшими братьями. Уже в детстве он проявил себя как мальчик деловой и надежный. Эту черту характера, конечно, воспитала в нем его мать Цао. Но такими же стали и его братья, которых он нянчил в детстве. Неудивительно, что крестьяне расхваливали Цзилина за его доброе отношение к братьям.

Но, как говорится, предсказать волю Неба невозможно. В тот год, когда мальчику исполнилось семь, скончался старый Ли Чжу. Для Ли Юя его смерть была все равно что удар обуха по голове. По этой причине его семья чуть было не распалась. Впрочем, надо это объяснить. Есть такая поговорка: «Бездетная семья мечтает о богатстве, а старики о долголетии!» В свое время Ли Чжу проявлял прижимистость в отношении своих родственников, потому как боялся, что они позарятся на его деньги. Однако усыновив Ли Юя он решил, что с этим парнем у него не возникнет никаких осложнений, потому что у того никого на свете не осталось. Сейчас старики думали об одном: в их доме появилась рабочая сила, потому что приемный сын - парень работящий и крепкий. Однако в деревне на счет приемышей существовали свои обычаи, причем довольно строгие. И если какое-то дело решалось не по правилам, в семейном клане могла возникнуть распря. Ли Юй, как известно, не был прямым племянником старика Ли Чжу, не примыкал к близкой родственной ветви, а по законам родства это означало, что он не имел права наследовать имущество названного отца. Согласно традиции, все права должен был наследовать ближний родственник - племянник по прямой линии. Но прямого [264] племянника у Ли Чжу не оказалось, зато существовали другие племянники, которых отстранить от наследования, отдав предпочтение дальнему родственнику, было бы несправедливо и незаконно. У многих разгорелись глаза, потому что дело касалось большого состояния. Ясно, что особенно запылали очи у малоимущих. Как здесь стерпеть!

Со смертью старика (еще до его погребения) возник нешуточный спор о том, кого можно считать «почтительным сыном», который должен нести траур по усопшему, то есть кому положено воздвигать алтарь и нести траурную хоругвь. В этих местах это называлось «принять стяг бездетного». По традиции тот, кто берет в руки полотнище, обладает и правом наследования. Надо заметить, что во все эти довольно острые моменты Ли Юй вел себя достойно и дальновидно, проявлял спокойствие и сдержанность, а кому надо кланялся. Словом, действовал, как в поговорке: «Ветер вздымает волну, а я в лодке ужу рыбу!» Он старался ни во что не вмешиваться и голову не высовывать, этим занималась старуха Ли, жена покойного. В общем, старика кое-как похоронили, причем старуха решительно заявила, что исполнять траурную церемонию будет сама, она же и «понесет кувшин» с подношениями духам ⁴. Потом, мол, вернувшись домой, она обсудит все хозяйственные дела. Племянники тут же сникли, да и что им оставалось делать? План у старухи был такой, какой ей предложила Цао. Пока, мол, жива мать, имущество делить никому не дозволено, а если кто из родни об этом заикнется, старуха тут же отправится в тот дом и расшибет там свою голову. Ход был очень сильный, и разговоры о дележе имущества скоро прекратились. Однако старуха понимала, что имущество, приобретенное долгим трудом, все равно ей в руках не удержать. И тогда она пустила слух, что поскольку сильно потратилась во время похорон и обнищала, ей придется продать не только сад с огородом, но и остальную землю.

У Цао в Пекине жил старший брат, который занимался в городе кожевенным делом. Встретившись с ним в новогодние праздники, Цао придумала вместе с ним один план, который потом обсудила с мужем. Можно сказать: «Из-под котла вытащили дрова», то есть решили дело одним махом. Старая мать со старшим внуком осталась дома, а все остальные отправились в город. Старуха продала всю землю, а деньги переправила в Пекин. В этом деле все мосты, как говорится, наводила Цао, она к тому [265] приложила больше всего сил и стараний. Можно, конечно, спросить: с какой стати Ли Юю надо было покидать родные места и уезжать в Пекин. Понятно, что и в столице можно было заняться делом. Однако главная причина была в другом: Ли Юя из деревни выдавила родня. Вот почему он и уехал в Пекин. Однако там жизнь у него не наладилась. Поначалу все шло, как по маслу, но когда деньги подошли к концу, Ли Юя обуяла злость, которая со временем росла, потому что жена со старой Ли относились к нему без внимания, но были друг с другом заодно.

Словом, семейную распрю, которая началась еще в деревне, перенесли в Пекин. Детей в семье становилось все больше, что, понятно, вызывало у родителей беспокойство: как жить дальше? Все эти сложности надо было хорошенько обдумать и как-то решить, а потом, можно было подумать о возвращении в деревню, но только вернуться тогда следовало, как говорится, с легким сердцем и гордо поднятой головой. Единственный выход они усмотрели в одном: сделать из сына евнуха. Цзилину исполнилось в том году восемь лет - возраст, как раз подходящий для оскопления. Однако надо было прийти к общему согласию. Ли Юй долго колебался, но в конце концов принял решение. Что до Цао, то ей было страшно жаль мальчонку, она поначалу никак не соглашалась на то, чтобы сын стал евнухом - лаогуном. Однако другого выхода они не видели...

За Передними Воротами - Цяньмэнь, в западном конце улицы Жемчужный ряд (Чжушикоу) стояла лавка кожевенных товаров «Тунчэн», в которой торговали как новой, так и старой одеждой. После скупки старые изделия перекраивались и латались, к ним добавляли кое-какие украшения, после чего их вновь продавали за приличную сумму. В этой лавке работал брат Цао, который имел широкие связи с мелкими скупщиками. Родственник помог Ли Юю открыть кожевенную мастерскую по обработке сырой кожи, которая потом отправлялась в лавку «Тунчэн». Такое занятие считалось малопрестижным. Обработка сырой кожи предусматривала множество разных операций, главной из которых считалось дубление с помощью селитры. Без нее не могла обойтись ни одна мастерская. Как известно, селитра - вещество не только вонючее, но и ядовитое, оно слепит глаза и разъедает кожу рук, от нее першит в горле. Мастер по обработке кожи должен обладать изрядной физической силой. Кожу сначала прибивают гвоздями [266] к полу или стене, а после обработки селитрой опускают в большой чан с водой, где она отмокает, затем ее скоблят и отмывают. Для такой работы нужно иметь недюжинную силу, поэтому отцу в работе помогала жена, из-за чего руки у нее все время кровоточили и от них шел сильный запах селитры, напоминающий запах мочи в отхожем месте. От ядовитых испарений возникала резь в глазах, першило в горле. Представляете картину: по стенам развешаны собачьи и козьи шкуры, а во дворе стоят семь или восемь чанов, заполненных зловонной жидкостью. Летом вокруг них роятся тучи мух и комаров, а земля вокруг залита грязной водой, смешанной с кровью животных. Зимой двор покрывался слоем льда, от которого днем и ночью исходило зловоние. Так текла жизнь супругов в Пекине. Не удивительно, что между ними то и дело вспыхивали скандалы. Но несмотря на все трудности и мытарства, они продолжали изо всех сил трудиться, работали, можно сказать, в поте лица. Но где же выход? К этому времени Смышленыш все уже хорошо понимал. Видя, как тяжело приходится родителям, он для себя заранее принял решение.

Надо сказать, что дело, которым занимались родители, в черте города было запрещено по причине скверного запаха и грязи. Им можно было заниматься лишь за городской стеной, в южном предместье, возле Тростникового парка Луцаоюань, а также в районе Драконового Уса - Лунъсюйгоу, или в западном предместье - за Западными воротами Сичжимэнь, у самого Обводного канала. Здесь Ли Юй и открыл свою мастерскую в доме, состоявшем из трех помещений и находившемся в Храмовом переулке (Танцзы хутун). На воротах мастерской появилась вывеска немногим более одного чи длиной. На ней были начертаны семь знаков: «Кожевенная лавка Ли из Зала Вечной Добродетели». Вот почему впоследствии у Ли Ляньина появилась кличка Писяо Ли, что означает «Дубленый Ли». Это прозвище, конечно, его не прославляло, а напротив, сильно принижало, поэтому сам евнух никогда его не поминал, считая, что оно унижает его достоинство. Порой его называли еще «Маленький Ли Кожевенник». Это прозвище имело отношение к его скорняцкой профессии подмастерья. Я думаю, такое объяснение не вполне разумно и справедливо, поскольку это прозвание больше относится не к евнуху, а к его отцу и матери, то есть, скорее, это должно было быть семейное имя. И верно, такая профессия позволила родителям встать на ноги и [267] немного разбогатеть, благодаря чему они смогли переехать из Храмового переулка в район Хайдяня, где и сняли дом.

Мой муж, Лао Лю считался учеником евнуха Ли. Надо сказать, что отношения между учителем и учеником в ту пору были не вполне обычные, а как бы родственные. Если ученик поклонялся своему учителю, это означало, что тот на всю жизнь словно становился его отцом. Ученик ухаживал за своим наставником, присматривал за ним, когда тот почивал. В ночные часы, когда вокруг не было людей, они делились друг с другом своими радостями и бедами, «плакали едиными слезами». Одним словом, они делились своими сокровенными мыслями и изливали друг другу свои чувства. По словам моего Лю, евнух ему порой говорил: «Мой отец думал только об одном: как заработать деньги, чтобы прокормить семью. Целью его жизни были именно деньги; что до детей, то он относился к нам совершенно безразлично. Вот матушка - другое дело: она всегда проявляла к нам большую заботу. Помню, когда я сам попросил, чтобы меня оскопили, она аж вся затряслась. Потом единственным ее желанием было найти для меня хорошего лекаря, который занимался оскоплением. Через знакомых она обратилась к старому евнуху Шэню, который отправил ее к некоему Ли по прозванию Скальпель. Поскольку рекомендация исходила [268] от дворцового тайцзяня, врачеватель от платы за регистрацию и осмотр мальчика отказался».

Этот лекарь-оскопитель поставлял молоденьких евнухов двору. Говорили, у него даже была шапка, которая соответствовала шестому чиновному рангу. Его ремесло было чем-то вроде семейной традиции. Лекарь жил у Задних ворот - Хоумэнь, в Кирпичном переулке, в доме, состоявшем из четырех строений. Но свои операции он совершал в особом погребке, что находился на дальнем дворе. Каждый сезон года он поставлял двору несколько десятков оскопленных мальчиков, и надо сказать, что со своей профессиональной обязанностью справлялся весьма успешно.

Ли Ляньин также рассказывал: «Когда я принял решение об оскоплении, моя матушка стала каждый вечер класть перед богами поклоны и ставить перед ними благовонные палочки. Ночью с наступлением тишины она возжигала особые благовония, молила бодхисаттву о заступничестве. Иногда она простаивала на коленях чуть ли не всю ночь. Вечером, накануне моего оскопления, она дала Будде клятву, что с этого дня будет соблюдать самый строгий пост (не есть ни мяса, ни разных солений), чтобы жизнь моя была спокойной и ровной. С тех пор на протяжении нескольких десятков лет она действительно не прикасалась к мясной пище.

После операции лекарь отправил меня домой на излечение. Это время для моей матушки, наверное, было самым тягостным. Однако именно в тот год у нас с ней больше всего происходило задушевных бесед. Помню, она, еле сдерживая слезы, объясняла, как мне надобно вести себя в жизни, как стать настоящим человеком. Она давала самые разные советы: например, ни с кем не драться, не бить человека ногой, даже обороняясь! Если сам наелся досыта, вспомни о других людях, тогда Небо отблагодарит тебя за доброту. И еще: не пытайся исправить этот мир, а лучше позаботься о своей грядущей жизни и т.д. Попав во дворец, я старался не совершать промахов и ошибок... Меня оскопили, когда мне было восемь лет, а в девятилетнем возрасте я оказался во дворце с помощью того же Скальпеля, который договорился с кем-то из дворцовых служащих. В тот последний день, перед тем как мне покинуть отчий дом, матушка проплакала чуть ли не всю ночь. Утром отец взялся за двухколесную тележку, мать шла позади. Так мы добрались до ворот Сичжимэнь. Напоследок мать сунула мне узелок с двумя вареными яйцами... [269]

Сейчас, закрыв глаза, я часто вспоминаю тот подвал, самого Скальпеля - грубоватого, крепко сбитого коротышку с темным лицом, украшенным странными багровыми шишками, с приплюснутым носом пропойцы. Он словно стоит перед моими глазами. И еще, будто в тумане, я вижу старенькую мать, которая, согнувшись в три погибели, стоит ночью перед курильницей. Да, наши муки и страдания вряд ли можно было как-то облегчить, и тогда я дал себе клятву: моя мать больше никогда не должна терпеть голод и нищету! Неужели те, кто обладает большими деньгами, не кинут собаке обглоданную косточку со своего пиршественного стола? Кажется, я больше ни о чем тогда не думал...» Все это рассказывал сам евнух, и мне кажется, его слова шли от чистого сердца.

После того как Ли Ляньин попал во дворец, его мать (они в ту пору жили в Хайдяне, в деревне Даюцунь) родила еще двух девочек. Старшая, серьезная и замкнутая, очень не любила быть на людях, а вот меньшая, напротив, была девчонкой шустрой и шаловливой. Впоследствии она тоже служила у старой императрицы Цыси, а потом вышла замуж за некоего Бай Лайцзэна (у него было другое имя: Шоушань), служащего дворцовой управы. Человек он был приличный, спокойный, ростом высокий, говорил всегда рассудительно и, хотя в грамоте был не силен, вел себя разумно и с достоинством. Жил он в Байчицзы (Белый Пруд), а значит, недалеко от дома, где жила моя семья. Мы с ним общались довольно часто, к примеру, в новогодние праздники, когда приходили друг к другу в гости с поздравлениями. Помнится, после установления Республики все мы, то есть люди, оставшиеся от старой монархии, испытывали в то время особые чувства, часто вспоминали о прошлом. Думаю, это можно понять!

У евнуха Ли был приемный сын Ли Дэфу, его племянник - сын четвертого брата. По существующим правилам евнух должен был усыновить отпрыска третьего брата, но тот оказался в семье один, поэтому Ли пришлось взять в приемные сыновья второго сына четвертого брата. Парень вырос сущим бездельником и лоботрясом. Правда, ему удалось получить (конечно, за деньги) внештатную должность в Военном ведомстве. Любитель развлечений, он сорил деньгами направо и налево, посещал кварталы «дымных цветов», то бишь веселые заведения, слыл заядлым театралом, а потому помогал деньгами актерам и певичкам. Он очень любил порисоваться и выставить себя на показ. Евнух Ли, по всей [270] видимости, передал ему в общей сложности несколько сотен тысяч лянов серебра, но парень умудрился все деньги промотать.

Братья располагались в семье в определенном порядке, обозначенном иероглифом «Тай» - «Величие». Старшего брата звали Готай - Величие страны, второго Интай - Блистательное величие (он же Ли Ляньин), третьего Баотай - Драгоценное величие, четвертого Шэнтай - Подъятое величие, пятого Шитай - Мирское величие. Младшими в семье были две девочки, сестры евнуха. Сам Ли Ляньин, попав во дворец, сменил свое имя: детское имя Цзилин - Смышленыш он заменил на Ляньин - Блистание лотоса. При этом он взял еще и второе имя: Линцзе - Одаренный, по своему звучанию близкое к детскому прозванию, только немного переиначенное. В свое время евнух в Обители Белых Облаков ⁵ приобщился к религии Дао, после чего у него появилось еще одно имя: Лэюань, что означает Радостное Начало. Он родился седьмого числа десятой луны в двадцать восьмой год эры Даогуан (в 1849 году), но день своего рождения отмечать не любил и, кроме самых близких учеников, никого в этот день не принимал. Помнится, некоторое время спустя после дня рождения Цыси, отмечался и его день, однако евнух под любым предлогом старался куда-нибудь скрыться. В четырнадцатый год правления Гуансюя (1889 год) двор отправил Ли Ляньина вместе с великим князем Чунем инспектировать морские войска. Это был пик его карьеры. В тот год ему исполнилось ровно сорок лет. Сама я, конечно, в этом событии не участвовала, но мне о нем рассказывали дворцовые евнухи. Все они, старые и малые, шептали об этом по углам, поднимая вверх большой палец и причмокивая губами, то есть выражая свое уважение.

В тот же год евнух получил новое назначение: его направили инспектировать Бэйянскую флотилию, то есть он стал помощником Седьмого князя Ихуаня. Впервые в истории Цинской династии придворный евнух стал государевым вельможей и инспектором флота. Как известно, евнухам было не положено заниматься политикой. Закон, завещанный нам предками, в этом отношении был весьма суров. Ли Ляньин все это, разумеется понимал. Поскольку, согласно существующим правилам, евнух не имел права получить ранг выше четвертого, он сменил регалии на шапке со второго на четвертый ранг. Дотошно соблюдая все правила церемоний, он только тогда последовал за Седьмым князем. [271] На корабле евнух отказался занять предоставленную ему каюту, уступавшую в роскоши лишь великому князю, при этом сказав: «Разве посмею я сравнивать себя с великим князем или вельможей Ли (Ли Хунчжаном)» ⁶. Он настоял, что будет жить в подсобном помещении князя. Евнух старался ни с кем не общаться, весь день прислуживая великому князю: подносил ему трубку с длинным мундштуком или держал огромный пыжиковый кисет с табаком. Считая, что его послали специально прислуживать князю, он обычно стоял где-то сбоку, низко склонив голову и смежив веки. Вечерами он грел князю воду для ног и при этом говорил: «Раньше у меня не было случая прислуживать вашему высочеству, позвольте нынче вам услужить!» Как рассказывают, растроганный князь тут же начинал ему кланяться, сложив руки на груди, тем самым выражая свое уважение. После той командировки известность евнуха еще больше возросла. Его расхваливали перед Цыси не только Седьмой князь, но и сам Ли Хунчжан. Цыси была очень довольна: ведь евнух, прославляя прежде всего ее саму, заткнул рот многим придворным. «Видно, не зря я его так люблю!» - как-то произнесла она. Семнадцатого числа десятой луны, сразу после юбилея Цыси, наступил день сорокалетия евнуха. По этому случаю государыня приказала накрыть у себя стол с особыми угощениями. Известно, что она обычно обедала в государевой трапезной - в Доме Пищи Долголетия, где порой накрывали сразу несколько столов. На сей раз она пригласила старых евнухов и даже их учеников, а также близких ей по возрасту знакомых вельмож. Юбилей прошел довольно тихо. По словам самого Ли Ляньина, он сделал несколько поклонов престарелой государыне (правда, больше чем обычно), потом императору и его супруге, а в конце - своим родителям. Вот так, без особого шума и спокойно закончился его юбилей.

Если сравнивать поведение евнуха Ли с Ань Дэхаем ⁷, то оно отличалось, как небо от земли. Ань - человек низкий и невежественный, к тому же невероятно болтливый. Как гласит поговорка: «В собачьем нутре не смогут удержаться даже два ляна сала!» Другое дело Ли Ляньин: этот, как говорится, из навозного жука превратился в цикаду и взлетел в поднебесье. Ли никогда не горячился, он решал все дела с холодной головой. В этом состояло его большое достоинство. И вот еще: если кто-то из евнухов совершал промах, Ли старался проявить не только свою силу и власть, [272] но и доброту, втихомолку оказывая провинившемуся поддержку. Не удивительно, что евнуха очень уважали и старались с ним сблизиться.

После кончины государыни Цыси многие потеряли поддержку, потому что исчезла опора, а это означало для них крах. Говорят: «У каждого государя есть свои приближенные». Если же они не нужны, им просто дают под зад - и конец! Тем более это касается таких людей, как Главный Управляющий Ли. Он прекрасно все это понимал, за что я его уважала. Конечно, он заранее все хорошо продумал. Драгоценности, которые когда-то ему подарила государыня, он сложил в семь больших коробов и передал императрице Лунъюй ⁸. При этом он ей сказал: «Все эти веши принадлежат императорскому дому, а потому не должны из него исчезнуть, ими не смеют пользоваться простые смертные. Я, простой раб, несколько десятков лет бережно и аккуратно хранил их для двора. Сейчас я состарился, ослаб здоровьем, поэтому прошу позволения покинуть дворец. Эти драгоценности я возвращаю хозяевам!» Поступок евнуха сильно растрогал императрицу Лунъюй и, хотя старая государыня Цыси уже почила, милость нынешней императрицы по отношению к евнуху ничуть не ослабла. Когда же евнух Ли умер, она пожаловала две тысячи лянов серебра на похороны, как это положено крупному сановнику. Отсюда видно, какую милость ему оказывали при дворе. Ли Ляньин готовился к своей кончине, поэтому заранее решил [273] избавиться от дареных драгоценностей. Редко бывало, чтобы придворный тайцзянь столь трезво и благоразумно поступил со своим богатством.

Так же обстоятельно он решил и все семейные дела. Еще до года усюй (1898) ⁹ - в ту пору еще была жива его мать, - он поделил свое имущество на семь частей. Больше трехсот семидесяти цинов земли он разделил на пять долей, раздав ее братьям. Остальное имущество было разделено на семь частей, из которых две равные были отданы сестрам. Точную цифру я назвать не могу, но по слухам, обе девицы получили по сто семьдесят тысяч лянов серебром. Кроме этого, обеим досталось по семь шкатулок с разными дорогими украшениями. Понятно, мать была очень рада, но племянникам при этом говорила: «Большое богатство - большие беды!» Поэтому, мол, проявляйте осторожность. В общем, как я уже говорила, если убрать личные пристрастия, можно сказать, что поведение евнуха заслуживает большого уважения. И все же евнух Ли не всегда был в чести и в фаворе. Как я сама замечала, после года усюй старая государыня уже не слишком ему доверяла.

Службу евнуха при дворе (если он к тому же известный человек) можно сравнить с хождением по канату. Надо все время держать ухо востро, стоит чуть оступиться - полетел вниз, в пропасть глубиной десять тысяч чжанов. Прислуживая старой государыне, мы, конечно, были ей верны, но в то же время нам не хотелось как-то ущемить императора Гуансюя. Между тем, к году усюй всё во дворце невероятно усложнилось. Надо было проявить свою верность или тому, или другому, что совместить было совершенно невозможно. Казалось, даже самым близким евнухам не под силу знать, из какой тучи может хлынуть дождь. Если исполнять лишь волю Цыси, это означало чем-то задеть государя. Может, лучше обождать, когда престарелая Цыси покинет сей мир? Только, глядишь, придется ждать лет эдак сто, а за это время сам протянешь ноги или потеряешь голову. Если же пойти супротив Цыси, твоя жалкая жизнь окажется в смертельной опасности. Словом, надо было смотреть вперед и думать о каком-то запасном пути, что совместить было очень трудно. Ли Ляньин, как видно, в какое-то время заколебался, что тут же заметила Цыси. Она поняла, что евнух уже не тот человек, на которого можно полностью положиться и которым можно беспрекословно управлять. В общем, Цыси в нем разуверилась, а после года усюй приблизила к себе [274] Цуя, которому поручила следить за всеми действиями императора Гуансюя в месте его заключения - Интае. Она же велела евнуху Цую бросить наложницу государя Чжэньфэй в колодец. Ли Ляньину посчастливилось не впутаться ни в одно из этих дел, а это и есть искусство хождения по канату. Он проявил исключительную внимательность к Гуансюю во время «возвращения государева экипажа» в столицу, однако старался скрыть расположение к себе государя.

В ту пору во дворце гулял такой анекдот: если желаешь выбрать себе друга, ищи его среди всех, кроме владельцев ломбарда и палачей. Первые (даже если они не держат против вас зла) всегда прикидывают: он пришел в мою лавку в шубе и с изумрудным перстнем на пальце, интересно, за сколько он их заложит? Ну, а палач всегда присматривается к вашей шее: в каком месте удобнее тяпнуть резаком. Должна сказать, дворцовые евнухи - люди по большей части весьма суеверные, твердолобые. Стоит кому посмотреть на его шею - и у евнуха душа ушла в пятки. Порой он отвернется и на своем местном наречии выругается: «Ах, ты песий выродок!» Например, Цуй Юйгуй напрямик нам говорил: «Почтенные, не таращьте глаза на мой затылок, иначе он может отделиться от шеи. На небе загремит барабан, и моя головушка покинет свое место!» Евнухи жили в постоянном страхе, с ужасом представляя, что кто-то им непременно отрубит голову. Понятно, что таким же был и евнух Ли, которому совсем не хотелось осложнять свои отношения с теми, кто над ним властвовал. Да и кому захочется рисковать головой? На сей счет существует хорошая поговорка: «Южный ветер не всегда дует на север, а северный порой вдруг повернет к югу!»

Помнится, что после года усюй император Гуансюй решил совсем отказаться от лекарств. По словам кого-то из евнухов, он однажды будто бы сказал: кто не пользуется лекарствами, тот придерживается золотой середины. Лекарь-де может больного вылечить, а может и погубить. Если же вовсе отказаться от снадобий, от этого не будет ни вреда, ни пользы, ведь организм как бы находится на одном уровне, а это и означает придерживаться середины. По слухам, государь всерьез решил вознестись на небо. Все это мне рассказывал мой Лю, когда как-то возвратился из дворца, где брил голову государя. После юбилея Цыси государь сказал, что больше бриться не станет и его, Лю, больше к себе не позовет. [275] В те дни у государя страшно распухли ноги, и он едва ходил, передвигался с большим трудом. Несмотря на недуг, он твердо решил к лекарствам больше не прикасаться. Теперь-то мне ясно, что император опасался евнухов. Если бы Цыси умерла раньше Гуансюя и он обрел бы настоящую власть, чувство обиды, которое он таил в своей душе, непременно вырвалось бы наружу. Зная нрав Гуансюя, можно догадаться, что многим бы тогда не поздоровилось. Понятно, что некоторые старались оставить себе путь к отступлению.

Я вспоминаю тридцать четвертый год эры Гуансюй. Двадцать первого октября государь отправился на небо, а на следующий день преставилась Цыси. Евнух Ли, соблюдая стодневный траур, в конце января первого года эры Сюаньтун ¹⁰ обратился к вдовствующей императрице Лунъюй с просьбой об отставке: «Я прослужил у покойной государыни пятьдесят два года, пользовался ее милостью, которую сейчас возблагодарить уже не смогу и сделаю это лишь в моей будущей жизни. Покинув дворец, я три года буду носить траур по государыне и этим хоть как-то выражу свою благодарность и признательность». Вот так, без особого шума, евнух покинул дворец.

С того времени Ли Ляньин больше нигде не появлялся. Его дом находился в квартале Цветущей Гармонии (Цайхэфан), что в местечке Хуанчжуан в Хайдяне. Славное поместье: с искусственными горками и садом. По слухам, его подарили евнуху князь Цин-ван и сановник государевой канцелярии Ян Лишань, который слыл известнейшим богачом Пекина. Человек весьма деловой, он проявлял большую активность и на чиновной ниве. Говорили, он будто бы являлся учеником евнуха Ли. В общем, это был дельный и полезный человек. К слову сказать, это он отстроил Летний дворец Ихэюань.

Ли Ляньин среди приближенных к Цыси людей являлся едва ли не самой влиятельной фигурой. Поскольку Старая Будда ¹¹ любила отдыхать в Летнем дворце, для своего удобства она приказала построить евнуху дом в Хайдяне, чтобы он был поближе к ней. По слухам, дом евнуха строили на деньги, предназначенные на ремонт Летнего дворца. Словом, по знакомству. Что до самого Ян Лишаня, то он в те самые годы сблизился со знаменитой куртизанкой Сай Цзиньхуа, однако в год гэнцзы (1900) ¹² его прикончили «боксеры»-ихэтуани. Гетера дала клятву отомстить за возлюбленного. Воспользовавшись своими связями с командующим [276] Объединенной армией восьми государств, она добилась расправы над повстанцами. В районе Овощного рынка - Цайшикоу, перед храмом Западного Журавля соорудили траурный павильон в память Ян Лишаня. Здесь гетера наблюдала, как падают головы главарей ихэтуаней. Кто-то из бестолковых пекинцев думал тогда, что эта Сай Цзиньхуа настоящая патриотка. Такая молва действительно какое-то время ходила по Пекину.

Табличка со словами «Поместье Ли в квартале Цветущей Гармонии» скоро исчезла, а это означало, что евнух прервал свою связь с миром. Возможно, из-за смуты и беспорядков, которые происходили в то время, он больше в своей усадьбе не жил. Любого в ту пору могли остановить на дороге, устроить пожар в доме, наконец, захватить с целью выкупа. Подобные случаи происходили не только на дальних окраинах Пекина, но и вблизи города. Правда, евнуха охраняли более десятка телохранителей, и все же он остерегался жить в окрестностях столицы. По слухам, последние годы он обосновался в обители Белых Облаков, где когда-то в скромном приделе коротала свой век мать Цыси, хотя эти слухи не слишком похожи на правду. [277] Как говорится, «большое дерево привлекает сильный ветер», евнух Ли считался очень богатым человеком, понятно, что многие мечтали поживиться на его счет. Ходила молва, что последние годы он прятался в Сюаньнани, в местечке под названием «Сад Южных цветов», только вряд ли он мог остаться во Внешнем Городе. В общем, после своего ухода из дворца, евнух Ли никому не сообщил о своем местопребывании, даже своим ученикам. Никто его больше не видел.

Перед праздником Цинмин - Поминовения усопших ¹³, на третий год правления Сюаньтуна, мы получили из местечка Байшоу-шань (Горы Долголетия) траурное уведомление. Его прислал совершенно незнакомый нам человек, который сообщил о тяжелой болезни евнуха. Помню, весной того года стояли сильные холода, а в первую луну все время была пасмурная погода. Ли Ляньин, по слухам, заболел дизентерией и очень быстро скончался. Недуг свалил его двадцать девятого числа первой луны. Ночью у него начались рези в желудке, на второй день стала выделяться слизь с кровью. Больной перестал принимать пищу, а четвертого числа второй луны преставился. Родные рассказывали, что этот вид недуга почему-то называется «стиснутой глоткой» и люди умирают от него почти мгновенно. Однако никто из домашних так и не сказал, где умер евнух, словно все запечатали уста. Похороны проходили в Хуанчжуане, в квартале Цветущей Гармонии. То были последние дни Маньчжурской династии, ее закат. К этому времени ни сам евнух, ни даже императрица Цыси уже не имели никакого влияния, и все же родня опасалась, как бы чего не стряслось. Поэтому похоронный обряд прошел в Хайдяне почти незаметно, по-видимому, родственники боялись, что в Пекине подобное событие может иметь нежелательные последствия, однако они все же соблюли «большой траур», чтобы обеспечить последнему прибежищу евнуха вечное спокойствие, а заодно и задобрить местный люд. В Пекине в ту пору существовал такой обычай: в случае чьей-то смерти каждому, кто заходил в поминальный балаган, чтобы выразить свое уважение усопшему, будь то знакомый или просто прохожий, выдавали траурный колпак, опояс, короткую траурную куртку, едва прикрывавшую колени, три пампушки маньтоу и миску мяса. Этим самым семья стремилась подчеркнуть, что сохраняется нить судьбы между покойным и всеми, кто жил в этом квартале. Этот обычай называли «большим трауром». Понятно, что [278] ответственные за церемонию были обязаны встретить человека и проводить его с дарами. Этот обычай требовал от организаторов большой траты сил и средств, однако благодаря этому ритуалу семья могла себя достойно показать и завоевать симпатии земляков. Я впоследствии нередко думала об этом и приходила к заключению, что иначе поступить было, видимо, невозможно. Церемония похорон продолжалась недолго: четвертого числа происходило «положение во гроб», шестого - «служение душе», на третий день после смерти, с седьмого по девятое - поминовение, десятого - ставили точку на иероглифе «ван» - «князь», обозначив «место хозяина» ¹⁴, а одиннадцатого был «вынос тела». Как видно, родственники торопились поскорее похоронить евнуха, чтобы тот обрел покой в земле. Похоронили евнуха в урочище Эньцзичжуан.

Это место иначе называют храмом Милосердной Помощи. Он находился за воротами Фучэнмэнь, всего в двух ли от Баличжуан («деревни Восемь ли»), то есть в том же самом районе Хайдяня. Именно здесь находилось место захоронения дворцовых евнухов. В свое время на кладбище воздвигли храм в честь бога Гуаньди ¹⁵, но потом его назвали храмом Милосердной Помощи. Перед зданием обители возвышалась каменная стела, на которой была обозначена история дарения храма императором Юнчжэном ¹⁶. Согласно этой записи, государь Юнчжэн специально выдал десять тысяч лянов серебра для погребения дворцовых евнухов и приказал выделить несколько сотен му земли с целью обустройства кладбища и строительства храма. Окрестным жителям повелевалось ухаживать за кладбищем, потому это место и назвали урочищем Милосердной Помощи. За оказанную государем милость евнухи поминали его, выказывая ему свое уважение и благодарность.

Когда скончался евнух Ли, я вместо моего Лю (он в это время болел) пошла на похороны одна, но в траурной церемонии участвовала только один раз. Поскольку женщин из семьи Ли пришло очень мало, я тоже не стала особенно выделяться. Выполнив кое-как последний долг по умершему, я села в повозку и вернулась домой. Многие в тот день заметили, что родственники евнуха обходились с гостями довольно прохладно, а сама траурная церемония, надо сказать, прошла без особой торжественности. Потом я не раз приходила в храм, но только уже по своим собственным делам. Во второй год Республики (1913) мой Лю неожиданно [279] скончался, и я его похоронила на том же самом кладбище возле храма Милосердной Помощи. Став вдовой, я выполнила все положенные траурные обязанности, включая не только «проводы души», но и «церемонию с кувшином». Когда я попала на кладбище снова, я хорошо рассмотрела место захоронения евнухов. Зашла я и на могилу Ли Ляньина. К слову сказать, в то время участие вдовы евнуха в погребальном обряде было делом весьма необычным.

Кладбище евнухов делилось на три части. К югу от храма Гуаньди простирался открытый пустырь, на котором виднелось множество могильных холмиков. Здесь были похоронены две тысячи шестьсот или две тысячи семьсот евнухов. Кладбищенский сторож, старый Сунь, мне объяснил, что в свое время евнухи имели свою общину, которая находилась в ведении Управления внутренних дел - Нэйуфу, помогавшего ухаживать за кладбищем. Каждый год в день Поминовения специально нанимали людей для проведения разных работ; одни подсыпали на могилы землю, другие сажали деревья. Само кладбище не походило на пустое дикое пространство с бестолково разбросанными могильными холмиками. Нет, здесь существовал определенный порядок, места захоронений заранее планировались, людей хоронили согласно дате смерти, а каждая могила имела свой номер. На вершине высокого холма находилась самая большая могила, но только она пустовала - в ней никого не хоронили. В этом месте стояла высокая каменная плита, разделявшая кладбище на два участка: восточный и западный. На одном хоронили евнухов-бедняков, а на втором - богатых. Впрочем, богачи могли иметь сразу несколько могильных холмиков, или «пещер», как их называли. Все вместе они образовывали единый могильный комплекс. Здесь стояли каменная стела и каменный стол для жертвенных даров. Могилы бедняков обычно представляли собой небольшие земляные бугорки. Когда умирал кто-то из таких бедолаг, ему за казенный счет [280] сколачивался из восьми досок гроб, который назывался «ивовый короб», потом рыли неглубокую яму (всего в три чи глубиной), клали туда колоду, а сверху кое-как припорашивали ее землей. Понятно, что такое кладбище мало чем отличалось от обычного пустыря, где шныряли дикие собаки и где они кормились. А вот казненных евнухов хоронили без всяких гробов и вовсе не на кладбище. Тело выбрасывали на пустырь, где его поедали собаки. К северу от храма картина была совершенно иная. Если южная часть представляла собой дикое холмистое поле, от которого веяло холодом и тоской, то к северу повсюду зеленели небольшие деревья, меж которыми виднелись сооружения из темного кирпича под черепичными крышами. У каждого, кто видел эту картину, возникало ощущение огромного различия между убожеством и пышностью этих двух мест. В нескольких десятках шагов к северу от храма стоял арочный мост, пройдя который человек мог попасть во дворик, огороженный каменной стенкой. Там стояла каменная арка-пайфан с надписью «Монаршей милостью дарованная могила Главного Дворцового Управляющего Ли». Надо заметить, что слова о «монаршей милости» в свое время сильно задели евнуха Цуй Юйгуя, который для своей будущей могилы выкупил шесть цинов и восемьдесят му земли у храма «Гуаньди, что с конем» в Хайдяне. Хоронить себя на кладбище при храме Милосердной Помощи он решительно отказался. Арка в память о евнухе, по всей видимости, была воздвигнута уже после его смерти. К ней вела дорожка, выложенная каменными плитами. Само место захоронения представляло собой довольно высокий курган, вершину которого венчал холмик желтоватой земли, имеющий форму могилы. В нижней части холмика находилось «темное пристанище», в котором покоился гроб евнуха. Место захоронения было в свое время даровано самой императрицей Цыси, то есть задолго до кончины Ли Ляньина, иначе вряд ли он отважился бы оставить слова о «монаршей милости». По обеим сторонам «дорожки духов» на каменных платформах стояли сооружения, называвшиеся «жертвенными беседками» - тинцзы. В восточной части возвышалась белая мраморная стела, на которой были записаны основные факты из жизни усопшего. От могилы веяло холодом. Некоторое разнообразие в этой тоскливой картине создавала внешняя стенка, окружавшая могильный комплекс. Казалось, от былого величия придворного евнуха здесь не осталось и следа. [281]

С запада к могильному холму примыкало сооружение, называвшееся «Кумирней господина Ли». Мне кажется, тот, кто сооружал могилу евнуха, хорошо знал Ли Ляньина и его пристрастия. Вообще-то Ли производил впечатление человека довольно простого и даже глуповатого, однако в действительности он был совсем не такой. Он был не чужд красоты, ему нравились тонкие и изящные вещи. Недаром старая императрица иногда с похвалой отзывалась о его «внутренней изысканности». Кумирня-скиния воспроизводила облик дворцового кабинета - «Северного домика», разделенного на три помещения. Домик сложен из хорошо подогнанных отшлифованных кирпичей, к нему ведут мраморные ступеньки и балюстрада длиною в три чи, два столбика - колонны с ярко-красными парными надписями. Пол в домике выложен квадратной брусчаткой, оконца, украшенные замысловатым переплетом, заканчиваются низким деревянным подоконником. Вся эта картина радовала глаз. Двери скинии заперты на замок, но через зарешеченное оконце можно увидеть поминальный столик, на котором стоит таблица предков, прикрытая футляром. К западу от главного сооружения располагались два флигеля, дорогу к зданию загораживал экран. Вероятно, в одной из пристроек жила прислуга, а в западном флигеле принимали гостей, но только сюда никто давно уже не приходил: повсюду лежал слой пыли, там и сям висела паутина.

Когда я вернулась в храм Гуаньди, старый Сунь, кладбищенский сторож, сообщил, что в западной зале храма можно увидеть посмертный портрет самого Ли Ляньина, и предложил мне на него взглянуть: похож-де на живого или нет. Я удивилась: почему портрет висит в зале храма, а не в самой кумирне, где воскуряют благовония? Я направилась в западную залу. В самом деле, там я увидела портрет евнуха в сидячей позе. Картина представляла собой холст размером примерно в два чи. На голове евнуха шапка чиновника второго ранга с красным верхом. Он облачен в пурпурный парадный халат, поверх которого надета желтая куртка с эмблемой дракона. На груди нитка дворцового жемчуга. На раздвинутых ногах - высокие сапоги с белой подошвой. Голова немного наклонена вправо, чтобы зритель мог видеть павлиньи перья, прикрепленные сзади к тулье. Именно так писали портреты чиновников во времена Маньчжурской династии. На красном с желтизной лице выделяются высокие скулы, припухлые глаза [282] полузакрыты, крупный нос, толстые губы, подбородок выдается вперед. Без всякого сомнения, это был евнух Ли Ляньин. Вот только его глаза были нарисованы неверно. В жизни они были узкие, но необычайно острые и пронзительные - прямо перечные зернышки. Глаза евнуха на картине не передавали духовной сущности этого человека. Видимо, художник задумал изобразить евнуха для потомков именно таким: видом своим солидным и в то же время простым.

Сторож при храме мне сказал, что родня евнуха позволила ему возжигать благовония и приносить жертвы, за что они дают ему деньги на свечи и курительные палочки. «Времена сейчас очень неспокойные: беспорядки, солдатские бунты, ну, а я здесь вместо родственников вроде как проявляю заботу о покойном!» - сказал Сунь. Я попросила у него благовонных палочек и возложила какие-то сласти на алтарь, после чего совершила низкий поклон. «Усопший человек превыше всего», - так по существующим пекинским обычаям живой человек проявлял свою заботу и внимание к усопшему. А ведь мы как-никак часто встречались во дворце.

Как я уже говорила, во второй год Республики я похоронила своего Лю, после чего полный год ходила на его могилу, но потом перестала, потому что боялась. Места здесь слишком пустынные, кругом безобразничают туфэи ¹⁷. К чему молодой вдове лишние беды и неприятности?.. [283] Старая дворцовая служанка закончила свое долгое повествование, ну, а я, согласно тексту на каменной стеле, могу добавить следующее: Ли Ляньин родился семнадцатого числа десятой луны в двадцать восьмой год эры Даогуан (то есть двенадцатого ноября 1848 года), в пятый год эры Сяньфэн (1855) его оскопили, а на следующий год он оказался во дворце. К 1860 г., когда ему было двенадцать лет, англо-французские войска сожгли дворец Юаньминъ-юань ¹⁸, и евнух вслед за императором отправился в Жэхэ ¹⁹. В 1861 г. умер император Сяньфэн, и евнух вместе с обеими императрицами вернулся в Пекин, где обе стали «правительницами за занавесом» ²⁰. В 1867 году (на шестой год эры Тунчжи), когда евнуху исполнилось девятнадцать лет, ему присвоили звание Второго Главного Управляющего дворца, а в 1869 г., после казни Ань Дэхая (Ли исполнился всего двадцать один год) его назначили Главным Управляющим. В 1888 г. Ли вместе с великим князем Чунем отправился инспектировать флот. В 1898 году (в двадцать четвертом году эры Гуансюй ему исполнилось пятьдесят) он впал в немилость. В 1900 г., во время захвата Пекина Объединенной армией восьми государств, он со двором Цыси бежал в Сиань, однако уже на следующий год Цыси возвратилась в Пекин. В 1908 г. ему исполнилось шестьдесят. В тот год умерла Цыси. Евнух, передав дарованные ему драгоценности двору, попросил императрицу Лунъюй освободить его от службы. В 1909 г., спустя сто дней со дня кончины императрицы Цыси, Ли покинул императорский дворец. В 1911 г. (на третий год эры Сюань-тун), когда евнуху исполнилось шестьдесят четыре года, он скончался.

Оказавшись во дворце в девятилетнем возрасте и покинув дворец, когда ему был шестьдесят один, евнух, таким образом, прослужил пятьдесят два года - почти всю свою жизнь, и все это время он находился подле властительницы из рода Нала. Несомненно, Ли Ляньин был одной из самых заметных и влиятельных фигур в поздней истории Маньчжурской династии.