Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

Захват Германией Киао-Чао в 1897 г.

Захват Киао-Чао (Цзяо-чжоу) Германией в 1897 году принадлежит к очень ярким страницам истории империализма вообще и германского империализма в частности. Этот эпизод, больше чем всякий другой, отражает специфические черты именно германского империализма до-военного времени – империализма молодого, голодного, жадно набрасывающегося на любые объекты, подвернувшиеся под руку, без учета географических и стратегических возможностей, без учета общеполитической обстановки и даже без учета внутренней, экономической ценности данных объектов.

За захватом Германией Киао-Чао потянулись захваты в Китае и со стороны других империалистических держав и, таким образом, началась полоса разделов и переделов Китая, продолжающаяся до наших дней. Поэтому значение публикуемых по этому вопросу документов из архивов царского министерства иностранных дел приобретает особый интерес. Необходимо указать, что захват Киао-Чао еще более широко и полно освещен на страницах германской публикации «Die Grosse Politik», тт. IX (гл. 67) и XIV (гл. 90). Русские документы составляют весьма ценное пополнение этой публикации.

Как известно, германскому капитализму по части колоний очень не повезло. В аппетите на этот счет недостатка не было: немецкие купцы, эмигранты и путешественники еще до основания империи приставали к прусскому правительству с проектами захвата тех или других пунктов чуть ли не по всему земному шару (в том числе и в Китае); после основания империи аналогичные предложения многократно делались Бисмарку, который однако долгое время отклонял их.

До 1870 года вопрос воссоединения Германии под прусской каской, а после этого года вопросы внутренней организации и внешне-политического закрепления империи, составляли предмет главных забот прусско-германских правящих кругов. Кроме того, отсутствие флота и крайне неблагоприятное географическое положение Германии делали заокеанские колониальные авантюры весьма затруднительными. Лишь в середине восьмидесятых гг. Бисмарк, желая дать удовлетворение не столько промышленным или банковским кругам, находившим достаточное поле для своей «плодотворной» деятельности в Европе, сколько ганзейским купцам, учившимся у англичан, дал свое согласие на приобретение нескольких разрозненных колоний в Африке и на Тихом океане. Результат, однако, оказался неудачным: приобретения оказались лишенными всякой ценности, германский капитал туда не шел, а предпочитал по-прежнему свивать себе уютные гнездышки в английских владениях, в Южной Америке, в Китае, в России и других хорошо изученных странах. Кроме того, из-за колоний у Бисмарка создались пренеприятные отношения с Англией как раз в момент, когда его отношения с Россией стали портиться.

Неудивительно, что под конец своего правления Бисмарк готов был все приобретенные колонии отдать Англии за один Гельголанд и ее дружбу. Преемник Бисмарка Каприви фактически так и поступил, предпочтя заняться укреплением и расширением позиций германского капитализма на европейском континенте [20] при помощи торговых договоров. Таким образом в течение десяти лет после захватов 1884-1885 гг. Германия не приобрела никаких новых колоний, в то время как Англия, Франция и даже Италия делили между собой Африку, орудовали в Азии и занимали тихоокеанские острова.

В конце концов, при виде успехов других государств на колониальном поприще, старые аппетиты Германии проснулись вновь. Благодаря торговым договорам «мирного» Каприви – Германия сделала большие успехи в своем торгово-промышленном развитии и стала второй, после Англии, державой в Европе по мощности своего экономического развития; ее военная и политическая мощь тоже возросла. В лице молодого Вильгельма II Германия получила правителя очень честолюбивого, тщеславного, властолюбивого, мнившего себя универсальным гением, к тому же, в качестве полу-англичанина, склонного брать Англию за образец. Великодержавное вино сильно ударило в головы правящей верхушки Германии, и колониальные мечтания стали ее беспокоить. Каприви должен был уйти, а назначенный на его место старый князь Гогенлоэ, дядя кайзера, по существу больше заботился о своих литовских имениях и поэтому, расположенный к старой «континентальной» политике и, в частности, равнению по России, покорно заявил себя сторонником колониальных приобретений.

Но где их искать? Напрасно взор оглядывал земной шар: нигде, казалось, не было ничего подходящего. Думали, правда, о Фернандо-По, о Канарских островах, о Формозе, даже о Марокко, но все это казалось далеким, недоступным, экономически невыгодным, бесполезным, фантастическим.

В это время разразилась японо-китайская война из-за Кореи. Англия предложила вмешаться в это дело: Китай был весьма ценным для нее рынком, и она опасалась, как бы он не пострадал. Россия и даже Франция приняли ее предложение: они, соприкасаясь своими владениями с Китаем, также были заинтересованы в его целости и в том, чтобы в лице Японии не получить нового прихлебателя. Германия, однако, отклонила это предложение: никаких-де сопредельных с Китаем владений у нее нет, ее дело торговое, и война не только не мешает ей, но напротив, оказалась для нее очень прибыльной, давая ей возможность снабжать воюющих оружием. Об этом с откровенной любезностью говорил высокий чиновник германского министерства иностранных дел русскому поверенному в делах Чарыкову 1, об этом доверительно докладывал кайзеру сын Гогенлоэ 2. Мимоходом можно отметить, что разросшаяся к тому гремени военная промышленность Германии – заводы Круппа, Людвига Лёве и другие, – всячески поощряемая правительством в военных интересах, искала и находила у него поддержку в поисках сбыта и заграницей в целях обеспечения ее рентабельности, а попутно и дивидендов для знатных держателей ее акций, в том числе и самого кайзера и членов его семьи: оттого германская дипломатия неизменно считалась с нуждами военной промышленности и как в японо-китайской, так и в последующей англо-бурской войне поставляла оружие и военное снаряжение той или другой воюющей стороне, не взирая на официальный «нейтралитет» и общественные симпатии. В данном случае, однако, это прибыльное невмешательство продолжалось не очень долго.

В середине ноября 1894 года, через три с половиной месяца после начала войны, кайзеру послышалось откуда-то, что Англия намерена воспользоваться суматохой, чтобы захватить Шанхай и какие-то другие пункты на китайской территории. Сразу был найден ответ на вопрос: где искать колонии? Кайзер, находившийся вне Берлина, немедленно шлет телеграмму Гогенлоэ: за Англией непременно последуют Россия и Франция, и «мы ни при каких обстоятельствах не должны остаться в проигрыше или дать себя застигнуть врасплох: мы тоже нуждаемся в опорном пункте в Китае, где наш торговый оборот составляет 400 милл. марок в год». И кайзер предлагает немедленно захватить Формозу, чтобы предупредить французов, которые тоже имеют виды на этот [21] остров. А для облегчения захвата он советует вступить в секретные переговоры с Японией!

Здесь берет начало цзяо-чжоуская разбойная эпопея, впрочем, не совсем здесь. Из заключения, данного по существу кайзеровского плана тогдашним министром иностранных дел бароном Маршалем канцлеру Гогенлоэ, – заключения, отрицавшего наличие у англичан захватнических намерений и указывавшего на наличие у самих японцев намерений присвоить означенный остров в случае победоносного для них исхода войны, – видно, что в самом Аусамте 3 уже считались с возможностью захватов в Китае другими державами и сложилось убеждение, что «в таком случае Германия, в силу своих интересов в Китае не должна остаться с пустыми руками». В виду этого Маршаль уже несколько недель тому назад имел беседу с японским посланником в Берлине на эту тему, «указывая дружественное отношение (Германии) к вопросу о вмешательстве» и «выражая ожидание, что (Германия) своевременно получит сведения о шагах, которые могут быть предприняты другими державами в этом направлении».

Таким образом, план кайзера об использовании трудостей Китая, в целях захвата какого-нибудь кусочка его территории, в согласии с Японией, уже был предвосхищен расторопным Аусамтом, хотя по конкретному вопросу о том, какой именно кусочек был бы подходящим, мнения разделились. Но уже через неделю та же мысль зародилась и у германского посланника в Пекине (Бейпине) барона Шенка, который, телеграфируя домой, выражает убеждение в необходимости и для Германии приобрести в Китае «опорный пункт», если другие державы вздумают это сделать, и намечает для этой цели в первую очередь Цзяо-чжоу, а во вторую Пескадорские острова. Имя Цзяо-чжоу впервые вписывается в акты Аусамта.

Однако оно в них не сразу закрепляется. По мнению Маршаля, опросившего своих специалистов, бухта Цзяо-чжоу ни к чему не пригодна: бесполезны и Пескадорские острова; а вот, Чжусань, остров у входа в ханджоускую бухту, южнее Усуня, как раз удобен и по расположению на торговых путях, и по своей доступности и пр. – только на него имеет какие-то секретные права Англия. С Англией, значит, надо договориться. Но Англия в ответ на зондаж отвечает уклончиво, выражает даже принципиальное неодобрение проекту каких-бы то ни было захватов. Чжусань таким образом отпадает, и в Аусамте и в морских кругах выплывают другие планы, другие объекты, которые бракуются, заменяются новыми, снова отвергаются по разным соображениям, так что в конце концов остается закрепленным только голое желание что-нибудь захватить.

Во всех этих комбинациях явно выступает одно: Германия не дерзает выступать инициативно, а ждет случая, когда повод дадут другие – Англия, Россия, или Франция, и соответственно этому она производит зондажи в различных направлениях, стараясь «примоститься» то к одной, то к другой державе, но ни одна держава как будто не собиралась аннексировать китайскую территорию, кроме Японии, но произведенный у нее зондаж не вызвал никакой сочувственной реакции.

Из этого затруднительного положения Германию вывела Россия, когда война уже пришла к концу и Япония выступила со своими обширными требованиями территориальных уступок, включавших не только Формозу и Пескадорские острова, но и Ляодунский полуостров. Россия, для которой перспектива образования японского тампона на том самом месте, к которому она намеревалась продлить свою Восточно-китайскую дорогу, была крайне неприятна, решила не допускать такого водворения Японии на материке и возобновила план вмешательства держав в японо-китайский конфликт, выдвинутый первоначально Англией, а затем ею оставленный. Франция согласилась примкнуть к этому плану, Англия отказалась, а Германия, которую даже не запрашивали, в виду прежде занятой ею позиции, неожиданно сама напросилась: «скажите князю [22] Лобанову (тогдашнему министру иностранных дел царского правительства), – писал в марте 1895 года Маршаль германскому поверенному в Петербурге, – что мы живо интересуемся развитием вещей в Восточной Азии, что... наши интересы там с русскими не сталкиваются и что мы поэтому готовы вступить с Россией в обмен мнений и эвентуально действовать совместно с ней».

Это был полный поворот в германской позиции от политической незаинтересованности и безучастности к действенному вмешательству во имя «живой заинтересовапности», – поворот, которого, кстати говоря, Англия ей никогда не простила. Чем он был вызван? Несомненно, тут играли большую роль общеполитические соображения. В этот период с связи с армянскими и другими делами сильно обострился ближневосточный вопрос. В Англии бушевали антитурецкие страсти и правительство проявляло явные поползновения мобилизовать европейский «концерт» для вмешательства и пересмотра всего Восточного вопроса. Россия, вечно не готовая и отвлеченная дальневосточными событиями, отклоняла эти поползновения, с ней солидаризировалась Германия, которая уже стала создавать себе в Турции экономический и политический капитал, но Австрия обнаруживала колебания, Италия готова была следовать за Англией, а во Франции радикально-социалистические круги требовали вмешательства в то время, как банковские воротилы стояли за статус кво.

Германия была заинтересована в том, чтобы Россия не отошла от своих позиций, а для этого лучшим средством было направить ее на Дальний Восток. Относящиеся к этому периоду письма кайзера к царю проникнуты этой идеей. «Для России, – пишет он, – великой задачей будущего является дело цивилизации азиатского материка и защиты Европы от вторжения желтой расы... Я сделаю все, что в моей власти, чтобы поддержать спокойствие в Европе и охранить тыл России, чтобы никто не мог помешать твоим действиям на Дальнем Востоке» 4. Но был и другой, более близкий к нашей теме мотив, который выступает у генерал-советника по китайским делам, Брандта, бывшего посланника в Пекине, ныне директора Германо-Китайского банка, тогда находившегося в Берлине, который в записке, вызвавшей восхищение кайзера, отмечал: «в совместном нашем выступлении с Россией лежит, быть может, единственная для нас возможность получить от благодарного Китая уступку или аренду какого нибудь места для нашего флота или под угольную станцию». Сам кайзер пишет царю: «я с интересом буду следить за развитием нашего дела и надеюсь, что как я охотно помогу тебе уладить вопрос о возможных территориальных аннексиях для России, так и ты благосклонно отнесешься к тому, чтобы Германия приобрела порт где-нибудь, где это тебя не стеснит» 5.

Вот это, следовательно, лежало в основе неожиданного предложения германского сотрудничества, о котором мы выше упомянули: в предположении, что Россия непременно потребует и получит от Китая, вырученного от японских домогательств, соответствующую мзду в виде какой-нибудь территориальной «уступки», немцы решили к ней присоединиться и разделить с ней трапезу. Лобанов принял германское предложение с превеликой благодарностью. Франция, чтобы не дать обоим соседям остаться наедине, тоже присоединилась, и совместными усилиями все трое, как известно, заставили Японию отступиться от Ляодуна, который был возвращен Китаю.

Хотя царь и дал кайзеру свое согласие на «компенсацию» Германии в случае, если Россия что-нибудь заберет, Россия ничего не забрала, а удовольствовалась тем, что совместно с Францией устроила «благодарному» Китаю на парижской бирже заем для уплаты первой части военной контрибуции Японии, и из этой сделки, на которой парижские банкиры превосходно заработали 6, Германия была исключена.

Немцы очень рассердились: они стали саботировать дальнейшие совместные с Японией переговоры о финансовых расчетах с Китаем, поддерживая японцев [23] и сопротивляясь русскому нажиму, но в конце концов вынуждены были сдаться, так как иначе они были бы совершенно отстранены от дела, а русские еще теснее сблизились бы с французами, и самый вопрос об эвентуальных «компенсациях» очутился бы под сомнением.

К этому моменту и относится первый печатаемый в настоящем подборе документ – телеграмма кайзера к своему дяде, канцлеру Гогенлоэ, тогда делавшему очередной визит в свои литовские имения Верки, а оттуда собиравшемуся в Петербург (возможно, впрочем, что Гогенлоэ был специально послан в Петербург, чтобы водворить мир между друзьями, а посещение Верков было лишь предлогом). В этом письме кайзер напоминает о данном царем условном согласии на захват китайской территории и указывает – очевидно, это был последний вариант, обсуждавшийся в Берлине – на желательность принять срочные меры к занятию Вей-Хай-вея, если русские займут порт в Корее. Но немцы и на этот раз просчитались. В разговоре с Гогенлоэ царь сам заговорил о данном им обещании, но «с некоторым раздражением, – докладывал Гогенлоэ, – заметил, что если кто-нибудь сделает хотя бы малейшее территориальное приобретение, то англичане тотчас же постараются сделать для себя приобретение еще большее». Намек был прозрачен как кристалл, и действительно, ни Россия не утвердилась в Корее, ни Германия не утвердилась в Вей-хай-вее.

Положение казалось безвыходным. В Берлине очень волновались по поводу того, что Россия, судя по слухам, торгует у Китая концессию на железную дорогу через Манчжурию, что Франция выторговала себе у Китая постройку железных дорог из своих индо-китайских владений в провинцию Юньянь, что Англия тоже получила некоторые концессии на какие-то угольные станции. Наконец, Германия решила заговорить с самим Китаем. Из прилагаемых документов, а также из документов в «Die Grosse Politik» видно, что эта щекотливая миссия была поручена вновь назначенному на место Шенка посланнику барону Гейкингу и что она окончилась неудачно: не только Китай отказал, но и Россия, устами своего посланника графа Кассини, осведомила Германию, что Цзяо-чжоу, на котором она напоследок остановилась, так сказать, уже заложено у нее самой: русской тихоокеанской эскадре еще ранее было разрешено пользоваться этой гаванью для зимней стоянки, и хотя это право было мало использовано, но, само собой разумеется, преимущественное право приобретения этой гавани, в случае если Китай вздумает с ней расстаться, принадлежит России.

Опять дело сорвалось. Теперь Германия обратила свои взоры в сторону Англии. Не сговориться ли с ней? Но и это не дало определенных результатов; однако из беседы с Ли-хун-чаном выяснилось, что Китай вовсе не признает прав России на бухту Цзяо-чжоу, и что выводы, которые Кассини делал из первоначального соглашения о заходе туда русских судов, Китаем не признаются.

Из немецких документов видно, что кайзер и его советники не находили себе места от миллиона осаждавших их терзаний, и не раз кайзером поднимался вопрос о том, не захватить ли Цзяо-чжоу или Амой или Чжусань явочным порядком, а там будь что будет. В конце концов, кайзер решил сделать последнюю попытку полюбовно сговориться с Россией и для этого самому съездить к царю.

Об этом неожиданном визите – т.н. Петергофском свидании – в августе 1897 года рассказано подробно в Воспоминаниях Витте и в мемуарах Бюлова: основные документы имеются и в «Die Grosse Politik». Кайзера сопровождали канцлер Гогенлоэ и новый министр иностранных дел Бюлов, которые вели переговоры с русским министром графом Муравьевым, сменившим скоропостижно скончавшегося Лобанова, о турецких и торговых делах; сам же кайзер, возвращаясь с царем с прогулки в коляске, завел с ним разговор о Цзяо-чжоу. Действительно ли Россия заинтересована в этой бухте или она ей нужна только для временного пользования? Когда царь ответил, что Россия заинтересована в ней только для захода и лишь до того времени, пока она не получит [24] лучшего порта, а именно близ Порт-Артура, то кайзер условился с ним, что туда будут заходить, в случае нужды, и германские суда, всякий раз с разрешения местного русского морского командования 7.

Это было очень скромное соглашение, но, очевидно, кайзер не посмел итти дальше, удовлетворившись перспективой добровольного ухода русских, которую ему намечали царские слова. Надо полагать, что кайзеровские министры остались не особенно довольны этим слабым экскурсом своего монарха в область дипломатических переговоров; остались недовольны и царские министры преждевременным раскрытием их планов насчет порта «близ Порт-Артура». Но делать было нечего, и соглашение было зафиксировано путем обмена писем между обеими сторонами, причем Муравьев лишь предусмотрительно добавил, что он не может в данную минуту сказать в точности, когда русские уйдут из Цзяо-чжоу, хотя и уйдут оттуда наверное.

Со своей стороны и немцы, очутившись в Берлине и посоветовавшись с чиновниками Аусамта, тоже решили «исправить» если не текст, то дух соглашения, поручив Гейкингу заявить китайскому правительству, что они, немцы, по соглашению с русскими, «сохраняют за собой право» в течение ближайшей зимы, если понадобится, послать свои суда в Цзяо-чжоу и об этом сообщили в Петербург.

Это было довольно смелое толкование петергофского соглашения: оно привело к тому, что как китайское, так и русское правительства запротестовали, но китайцам было Гейкингом отвечено, что он считает свое поручение выполненным, а русским было сказано, что, предупредив их о своем намерении сделать данное заявление Пекину, немцы выполнили условие о предварительном согласовании захода германских судов в Цзяо-чжоу. Это был очень наглый трюк, который, вероятно, дорого бы обошелся их авторам, если бы Россия не была так заинтересована в то время в сохранении германской дружбы. Все же царское правительство позволило себе маленький реванш: вслед за визитом кайзера и его министров состоялся приезд французского президента Фора, и поэтому случаю на банкете царь произнес знаменитые слова «о дружественной и союзной нации», которые впервые публично документировали существование франко-русского союза. Кайзер, как свидетельствуют германские документы, почувствовал себя очень плохо.

Как поступила бы Германия в наступавшую зиму, послала бы она, действительно, свои суда в Цзяо-чжоу, неизвестно, но 4 ноября того же, 1897, года произошло событие, которое довело дело до кризиса. В этот день в Шандуне были убиты два германских католических миссионера. Публикуемые документы дают достаточно подробное описание и толкование этого события, но не будет излишним привести слова современника, пережившего эти дни в Пекине, Ю. Я. Соловьева, бывшего тогда секретарем царской миссии в Китае: «Весь 1897 год прошел в Пекине под знаком ожидания выступления Германии. Немцы искали малейшего предлога, чтобы вызвать инцидент и использовать его в своих видах, иначе говоря, чтобы получить хотя бы призрак какого-либо права перейти к политике захватов в показавшем свое бессилие Китае... Наконец, в октябре (ноябре) 1897 года, как цинично замечали пекинские коллеги Гейкинга, немцам повезло. В Шандунской провинции оказались убитыми два миссионера» («25 лет моей дипломатической службы», М., 1928, стр. 55-56). Действительно, «повезло»! Глава германской католической миссии в Шандуне, епископ Анцер, был как раз тогда в Берлине, барон Гейкинг почему-то вздумал уехать на юг Китая, адмирал Дидерихс со своей эскадрой тоже был где-то далеко, в Шанхае, министр иностранных дел Бюлов находился как раз в Риме, где вручал свои отзывные грамоты, а кайзера тоже не было в Берлине и он узнал об этой новости лишь из газет через два дня. Сплошное и полное alibi всех руководящих персон – точь в точь как в знаменитый день 1914 года [25] вручения Австрией ультиматума Сербии! Какой перст направил руки убийц как раз в такой момент?

Германские документы подробно рисуют дальнейший ход событий. Кайзер немедленно предложил взять Цзяо-чжоу, чтобы отомстить убийцам и показать германской католической партии Центру, тогда весьма могущественной, что империя заботится об ее клиентах, сам Анцер дал совет воспользоваться этим случаем, чтобы, наконец, захватить Цзяо-чжоу, которому предстоит будущность не менее, если не более блестящая, чем выпала на долю Шанхая (о миссионерах, о христианской вере ни слова!). Летит телеграмма кайзера к царю и поступает уклончивый ответ последнего (и то, и другое в печатаемых документах). И кайзер передает Бюлову в Рим свою программу: «Наконец-то китайцы дали нам предлог и инцидент (точь в точь слова Соловьева), которых еще ваш предшественник Маршаль так жаждал, и я решил действовать, ибо теперь настал решающий момент утвердить германский престиж и создать перспективы для германской торговли... Тысячи германских христиан вздохнут облегченно, когда они будут знать, что по близости их стоят германские суда, сотни германских купцов возликуют, что германская империя обосновалась, наконец, твердой ногой в Китае, и сотни тысяч китайцев задрожат, когда они крепко почувствуют железный кулак Германской империи на своих затылках, и весь германский народ будет радоваться, что его правительство сделало мужественное дело».

Почему «сотни тысяч» китайцев должны почувствовать германский железный кулак за убийство двух миссионеров, объяснить нелегко, но эта помесь дикого неистовства с коммерцией была и осталась довольно характерной для германского империализма. Напрасно осторожный Гогенлоэ, опасаясь враждебной реакции со стороны России, советовал предварительно договориться с ней: кайзер уже заручился непротивлением царя, и торжествующе преподнес своему дяде документ.

Но на деле, как мы это видим из документов, ныне публикуемых, а также из «Die Grosse Politik», русские министры были ошарашены, и Муравьев довольно резко протестовал против нарушения петергофского соглашения, ссылаясь при этом на собственные, преимущественные права на эту бухту России.

Витте, который проектировал «мирное» проникновение на Ляодунский полуостров при посредстве железной дороги 8 был, если возможно, еще более возбужден: захват немцами Цзяо-чжоу давал оружие его противникам в министерстве, предпочитавшим захватить Ляодунский полуостров силой, что создаст, как он опасался, не только возможность дальнейших захватов со стороны других держав и расчленения всего Китая, т.е. полного крушения его планов относительно деятельности Русско-Китайского банка, но и прямого столкновения с Японией, у которой в свое время этот полуостров был отнят стараниями, главным образом, России же. Он телеграфировал даже непосредственно кайзеру, умоляя его не забирать Цзяо-чжоу, и долго спустя, в 1904 году, когда, пользуясь затруднениями России в войне с Японией, Германия навязывала ей тяжелые условия торгового договора, Витте говорил, что если бы не история с Цзяо-чжоу, то его положение как переговорщика было бы иное.

Протесты России оказали сильное впечатление, и «Die Grosse Politik» рисует интереснейшую картину растерянности и вместе с тем алчности германских деятелей, то умолявших, то угрожающих своим русским друзьям и страшно опасавшихся, как бы русская эскадра также не вошла в бухту.

Это, собственно, и было первоначальным намерением русской стороны, но дело до этого не дошло. В самый разгар препирательств, когда немцы считали свое предприятие почти потерянным, в планах русского правительства произошла крутая перемена: 23-го ноября (н. с.) Муравьев посылает царю докладную записку 9, в которой, изложив историю вожделений русского правительства [26] относительно Цзяо-чжоу и появления на сцене немцев, он приходит к выводу, что теперь, когда немцы уже там находятся, командировать эскадру туда же было бы неудобно, и ссылается на отзыв морского министерства, которое ныне сделало открытие, что означенная бухта «для устройства в ней порта непригодна как по отдаленности от Владивостока, так и по совершенной отрезанности от России». Из печатаемых ниже документов видно, что Муравьев, которого Витте однажды охарактеризовал как «куртизана, думающего о том, чтобы говорить государю приятные вещи и соглашаться со всяким мнением, имеющим государево сочувствие» 10 уже за несколько дней до этого получил записку от управляющего морским министерством Тыртова, сообщавшего, что докладывал царю о «неудобстве» посылки сейчас судов в Цзяо-чжоу и что царь выразил на это свое согласие. Муравьев, значит, действительно, лишь подсказывал царю мнение, которое уже имело за собой его сочувствие.

Но Муравьев шел дальше и предложил вместе с Цзяо-чжоу захватить Даляньвань (Дальний) на Ляодунском полуострове, «рядом с Порт-Артуром».

Для обсуждения этих вопросов царь созвал совещание, на котором Витте высказался резко против захвата Даляньваня или Порт-Артура; царь с ним согласился, но через несколько дней раздумал, принял прямо обратное решение и вопрос о Цзяо-чжоу совершенно отпал 11. Об этом было доведено до сведения немцев, и немцы возликовали: теперь не только Цзяо-чжоу был в их руках, но захват Порт-Артура и Даляньваня легализовал их собственный грабеж и облегчал их разговор с китайцами.

Дальнейшее нас уже не интересует. Разговор с китайцами был не из легких: пришлось также разоружить недовольство англичан. В конце концов, немцы добились своего, и 4 января 1898 года путем обмена нот, впоследствии утвержденного формальным договором, они получили столь желанную бухту в аренду на 99 лет вместе с железнодорожными и горными концессиями в самой провинции. Нелишне будет добавить, что Цзяо-чжоу отнюдь не стало Шанхаем, как мечтали Анцер и вдохновляемые им кайзер и его министры: оно до конца осталось «Drecknest», как его неучтиво прозвали в народе, поглощая огромные суммы по устройству, оборудованию и укреплению порта и не давая взамен ровно ничего кроме убытков.

В начале империалистической войны японцы преспокойно положили всю колонию со всеми постройками себе в карман, и ныне, мечтая о возвращении прежних колоний, немцы даже не упоминают Цзяо-чжоу. Но роковое значение его захвата вписано кровавыми буквами в историю китайского народа и, можно сказать, всей европейской истории: за Цзяо-чжоу последовал и захват Порт-Артура царскими и Вей-хай-вея английскими империалистами, за этим последовало боксерское восстание, захват Манчжурии Россией, русско-японская война, поворот России, после поражения, к ближнему Востоку и сближению с Англией, разрыв с Австрией – и весь тот dance diable, который привел к мировой империалистической войне.

Ф. Р.


Комментарии

1. См. доклад последнего в «Красном Архиве», т. I, стр. 59-61.

2. См. «Die Grosse Politik», т. IX, № 2227.

3. Германское министерство иностранных дел.

4. «Переписка Вильгельма II с Николаем II», М. 1923, № 8, стр. 8.

5. Там же.

6. Об этом «заработке» упоминает Ленин в «Империализме». Соч., т. XIX, стр. 113.

7. Версия об этой беседе кайзера с царем, переданная Витте со слов вел. кн. Алексея Александровича, неточна; в нашем тексте мы следуем официальным документам.

8. О планах Витте см.: Глинский, Проект русско-японской войны, стр. 44 и сл.

9. См. «Красный Архив», т. 52, стр. 103-108 и прим.

10. См. «Красный Архив», т. 46 («Из дневника Половцева»), стр. 127.

11. Глинский, Проект русско-японской войны, стр. 47.

Текст воспроизведен по изданию: Захват Германией Киао-Чао в 1897 г. // Красный архив, № 2 (87). 1938

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.