Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

СОКОЛОВА А.

ВОСПОМИНАНИЯ

О ПОГРОМЕ В МАНЬЧЖУРИИ ПО ЛИНИИ ВОСТОЧНОЙ КИТАЙСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ В 1898 ГОДУ

I.

Для всех русских, находившихся в 1898 г. в Маньчжурии, тогда было самое трудное и тяжелое время, потребовавшее с их стороны особого напряжения сил, отваги и находчивости. Я была тогда в Маньчжурии, записывала выдающиеся события, потом собрала некоторые материалы, — так и составились настоящие записки.

В начале 1898 г. Уссурийская дорога была кончена, остались кое-где маленькие недоделки: замена временных мостов постоянными, балластировка пути, дерновка откосов, постройка казарм и т. п. Строители дороги сдают свои участки и разъезжаются — кому куда любо: кто успел накопить, удаляется за границу отдохнуть или проветриться. Кто стремится в Россию к своим, так как целые восемь лет некоторые не видели родины. Многие отказывались от заманчивых предложений Маньчжурской железной дороги — от двойного оклада жалованья, а он был не маленький: прогоны и подъемные и проч., а через три года службы и обратные прогоны, хоть до Ташкента или Колы, куда пожелаешь, да и жалованье обещали прогрессивно увеличивать. Как было не соблазниться всем этим, но охотников в Маньчжурию находилось мало. Кто недостаточно запасся презренным металлом, — предпочитал остаться на эксплуатации Уссурийской дороги, хотя на; меньшем окладе, но все-таки надежнее, чем забираться в дикую Маньчжурии. А кому не наскучила [82] жизнь с приключениями, те, конечно, не задумываясь, поступали на “Маньчжурку”, как прозвали Китайскую дорогу уссурийцы.

Так или иначе, кадры строителей формировались для Маньчжурской железной дороги, и агенты ее, получив крупные авансы, особенно молодежь, холостяки, летали по Владивостоку в местах веселых, прокучивая деньги. “Идем на Маньчжурку”... — кричали они повсюду энергично и весело. Среди этих добровольцев было немало лиц, инициатива которых, а также их отвага и другие душевные качества вызывали невольно уважение и любовь, но, конечно, были личности и жалкие, явившиеся сюда по низменным расчетам и мотивам. В дальнейшем рассказе и будут выступать отрицательные и положительные маньчжурские герои. Между последними я с особенной симпатией останавливаюсь на г. Роганове и его жене. Муж уехал в Маньчжурию зимой, а г-жа Роганова выехала со мной в начале мая.

Приезжаю я в Хабаровск в железнодорожную гостиницу, построенную для служащих, отправляющихся на постройку и обратно. Обширный двухэтажный дом битком набит, сверху донизу, ожидающими пароходов: и жены инженеров, агенты и телеграфные чиновники, и машинисты, и начальники депо, и жены служащих, и пр., и пр., А в нижнем этаже — масса рабочих, гостиница полна, негде приютиться.

Наконец, кое-как устроились; начинаю знакомиться с дамами, и спрашиваю, когда отправлять будут. Не знаем, — говорят, — я третью неделю живу здесь, — сообщает одна, — а я уж месяц, — говорит другая. — А я два месяца, — сказала маленькая, грустная, окруженная детьми женщина. На руках у нее двухмесячный мальчик, на кровати с одной стороны девочка четырех лет, поразительно хорошенькая, спит сном невинности, не подозревая горя матери, а с другой стороны двухгодовой мальчуган, тоже хорошенький.

Пассажирка эта рассказала нам, что она приехала из Воронежа, на пароходе добровольного флота, через Одессу во Владивосток. Муж служит телеграфным начальником станции, выслал билет на пароход и 70 рублей денег. От Владивостока до Хабаровска она добралась хорошо, и здесь родила мальчика; от мужа не получает никаких известий, и никто не знает, где он, и жив ли. Мы от души пожалели бедную женщину. Такую участь терпела не одна, она, а потом оказалось, и другие переживали мучительную неизвестность, не зная, где мужья служат, и даже живы ли.

Для передвижения пассажиров назначен агент, г. В — ов; жил он на Красной речке, в 15 верстах выше Хабаровска, где был полустанок маньчжурских пароходов: там грузили товары и все железнодорожные материалы, так как в Хабаровске нет [83] удобного места для нагрузки и выгрузки товаров. Маньчжурские пароходы, нагружаясь на Красной речке, выходят на Уссури и доходят до Хабаровска, там останавливаются на пристани, забирают пассажиров и идут по Амуру до Сунгари. Вот почему агент и жил там; только раз в день он приезжал в Хабаровск на катере.

Слышим в зале какой-то шум и суету; говорят, агент приехал. Зал наполняется народом, окружили агента, все на перебой спрашивают, когда же нас он отправит. Кто денег просит, кто про мужей справляется, нет ли писем... Наконец узнаем, что 26 мая пойдет пароход “Св. Иннокентий”, и многие отправятся на нем. Все очень обрадовались. Когда г-жа Роганова подала свое свидетельство, агент сказал: “Вот вас давно ждут, для вашего добрейшего мужа устроим вас отлично”.

Прибыл обещанный пароход, и вот мы разместились на нем. 25 дам, большей частью, с детьми и 30 мужчин, все молодежь, телеграфисты, конторщики, артельщики, трое военных: полковник, едущий в Фулярди, капитан туда же, и адъютант В. с женой в Харбин к Гротусу, начальнику охраны, три инженера и другие.

Сначала пассажиры туго знакомились, но путешествие быстро сближает, а потому понемногу и стали знакомиться; особенно мужчины делали первый шаг, а дамы холодно относились к заискиваниям и напрашиваниям на знакомства. Перед отходом парохода зашел в последний раз агент. Все поспешили поблагодарить его за успешное устройство в путь к Маньчжурии.

Наконец, мы двигаемся; проводы были интересные. Собралось несколько офицеров, знакомых полковнику, с хором музыки, и пока пароход собирался, хор играл безостановочно; пароход отошел при криках “ура”, смешавшихся с походным маршем. Когда немного отошли от Хабаровска, и он стал постепенно скрываться, многие вздохнули, лица подернулись грустью, у всех мелькнула одна и та же мысль: покидаем хотя и отдаленный, но все же русский край, что-то будет там, в Маньчжурии, как-то примет нас новый край. Грустно сделалось, но невеселая минута прошла, и стали любоваться красивыми картинами, которые, как в панораме, убегали постепенно от нас: и горные вершины, и чудные луга; все цветет и зеленеет. Хотя мы плывем посреди Амура, однако, чудный аромат жасминов и пионов доносится сильной струей, так и бьет в нос, не отошел бы от борта, но чу... звонок к обеду.

Первые разговоры у пассажиров касались главного вопроса о Маньчжурии, что и как там; только г-жа Роганова, имела некоторые сведения и знала по-китайски, а из остальных, никто не мог удовлетворить любопытство. Большинство сообщало письма мужей, [84] их отрывочные наблюдения относительно климата и квартир; оказалось, что вообще мужья все описывают в розовом цвете, чтобы заманить своих жен, но все, как оказалось потом, верно писали про дешевизну продуктов.

На другой день, когда собрались к утреннему чаю, узнаем, что мы уже плывем не по Амуру, а по Сунгари. Эта река впадает в Амур в 60 верстах выше Хабаровска. Здесь сразу бросается в глаза перемена: во-первых, вода буро-желтая, мутная, она никогда светлая не бывает по причине илистого дна, и берега пошли отлогие и ровные, горы пропали, началась степная местность, с травой высокой, особенно у берегов. Когда пароход останавливается грузить дрова, мы выходим на берег побегать, поразмять ноги, трава оказывается выше человеческого роста. Мы разбредемся по берегу, не видя друг друга, перекликаемся, и едва до парохода доберемся, впрочем, далеко и не ходим, боимся: мы уже в Маньчжурии, по-видимому, в пустынном крае; кроме сторожа-китайца, у дров, ни одной души не видать. Но пароход дает свисток, нагрузка дров кончена, и мы плывем дальше. Командир объявил, что к вечеру будем в первой маньчжурской деревне Лаха-су-су. Ждем с нетерпением, особенно кто из России прямо и совсем не видал ни китайцев, ни китайской деревни.

Но слышу звонок — зовут чай пить, прихожу в столовую, у всех кислые физиономии и угрюмое молчание; на столе — самовар; из любезности одна дама хозяйничает, наливает чай желающим, но их мало: кто пьет лимонад, кто квас, кто зельтерскую, а кто красное вино. Смотрю и удивляюсь: на Амуре были записные любители чая, а на Сунгари — ни одного почти, особенно мужчин, женщины еще, с горем пополам, пьют по стакану, а мужчины и не смотрят на чай. Что это значит? Подхожу к самовару и прошу мне налить стакан чая, наливают, и недоумение мое сразу разрешилось: смотрю, вместо чая у меня в стакане какая-то серая бурда... подношу храбро ко рту, глотаю и на зубах чувствую хруст песка и ила, но кое-как допила стакан и более уже не решилась, — ужасно противно. Это — первые прелести Маньчжурии. Молча смотрю на других, ожидаю, не скажет ли кто-нибудь по поводу чая, но никто ни слова. Вдруг слышим свисток, значит, Лаха-су-су близко, бросаем чай и выходим на палубу. Вдали виднеются какие-то серые низенькие кучки, и между ними кое-где возвышаются громадные шесты с конскими хвостами, это — ворота кумирни. Подходим ближе, начинают вырисовываться отдельные домики, т. е. китайские фанзы. Каждая фанза по китайскому плану обнесена, кругом глинобитной стеной, с разрисованными воротами, окнами, по-восточному, на двор. На берегу нет ни пристани, ни [85] складов, ни набережной, только стоит несколько китайских джонок, так называются большие баркасы, похожие на тихвинки. Джонки имеют три мачты, вместо парусов на них натянуты циновки из бамбука.

Жители Лаха-су-су видали уже русских мужчин, но русских дам и в таком изобилии так близко не видали; особенно китаянки, сидя дома, и понятия не имеют о других народах. И вдруг появилось с парохода до 30 дам, конечно, все нарядные, расфранченные в невиданные китаянками костюмы. Понятно, с каким интересом они нас разглядывали, хотя и дичились — закрывались рукавами, как наши деревенские красавицы, когда их посторонний рассматривает, но понемногу осмелились, стали быстро обмениваться между собою мнениями и поближе подходить к нам. Мы тоже подвигались к ним понемногу, и вот, благодаря ребятишкам-китайчатам, почти вплотную сошлись толпой; ребятишки, все без исключения голые, ныряют и снуют бесстрашно между нами, и слышны замечания и фразы в роде: “бабушка хо”, т. е. женщины красивые, или “шан-шанго”, очень хорошие. А когда пассажирка Роганова, знающая китайский язык, вступила с ними в разговор, — Боже мой, какой получился эффект. Ребятишки и китаянки тотчас обступили ее и забросали вопросами, как она узнала их язык и где научилась, наверно, она джангуида, т. е. жена начальника из Чифу или Тянь-цзиня. Г-жа Роганова им объяснила, что у нее во Владивостоке служил бойка, т. е. слуга-китаец, его она учила говорить по-русски, а он ее — по-китайски. При этом сообщении к каждому слову рассказа китаянки прибавляли; “танго, шанго, мадама”. Еще больше удовольствие доставила г-жа Роганова своим слушательницам, когда начала раздавать им мелкие вещи в подарок: грошовые зеркальца и куски мыла для лица, и показала, как надо мылить. Китаянки в деревнях понятия не имеют о мытье с мылом, и на шее у них обыкновенно кочки грязи, хотя лицо набелено и нарумянено до карикатурности. Для детишек же г-жа Роганова. вынула из мешка грошовые пряники и конфеты, а девушкам — серьги, ленты и бусы. При раздаче подарков получился такой крик и гвалт и такая давка, что толпа чуть не смяла г-жу Роганову: хорошо, что она предусмотрительно попросила полковника дать ей в провожатые двух казаков, да и кавалеры были около нее.

Дрова нагружены, пароход отчалил, начался обмен впечатлений, рассказы о разных приключениях во время двухчасовой стоянки у пристани. Самый интересный случай на берегу произошел с полковником и его спутниками. Он надел парадную форму и все регалии; на всякий случай взял 4 казаков, при шашках и с нагайками, и с этой свитой отправился [86] представиться лахасусскому фудутуну, т. е. начальнику. Сопровождали также полковника переводчик и капитан парохода, как знакомые уже с фудутуном. Этот кортеж, состоявший из 7 мужчин, через толпу двинулся к начальнику; не успели отойти от пристани и ста сажен, как китайцы молча, последовали за ними; они стали беспокоиться, но переводчик объяснил, что это — любопытные; слышны были отрывочные замечания по поводу их прогулки, костюмов, даже наружности и ношения бороды. Чем дальше двигается кортеж, тем толпа делается гуще, и, наконец, почти у самого дома фудутуна, она сомкнулась, и казакам с трудом пришлось прелагать путь. Когда у фудутуна увидали идущих, — пошла суматоха, забегали китайцы по всем направлениям, только косы развеваются. Но вот бегут обратно, один несется с какой-то медной трехаршинной трубой, другой вынырнул из какого-то переулка, с зеленым знаменем, обшитым золотой бахромой, третий, малюсенький китаец, вынырнул чуть ли не из кузницы, он был черен и грязен, с огромным турецким барабаном. Тройка эта была в однообразных синих кофтах с широкой кумачной обшивкой по краям. Как оказалось, это — солдаты-музыканты, они выстроились на крыльце фудутуна и встретили наших оглушительным ревом трубы и боем барабана. Сам фудутун сидел на нарах, на ковре, поджав ноги; рядом с ним стоял в почтительной позе его переводчик. Затем наши входят, здороваются через переводчика. После всех церемоний подан был чай в маленьких чашечках и какие-то леденцы. Чай был хороший, ароматный, но леденцы были с перцем. Потом закурили трубки, и полковнику дали китайскую серебряную трубку (гамзу) в подарок. Табак у китайцев хорош, только они не умеют резать и замаривать его, он похож на турецкий, нежно-желтый, мягкий, шелковистый. Наконец, визитеры поднимаются и изъявляют желание осмотреть помещение фудутуна и местную кумирню, на что и последовало согласие.

Фанза фудутуна имеет такой вид: представьте себе сарай 7 сажен длины и 4 ширины, покрытый на два ската черепицей, потолок в нем из лакированных белых досок с маленькими золотыми арабесками и изречениями Конфуция. Стены сделаны из тонких бревешек и с обеих сторон оштукатурены и выбелены, в окнах вместо стекла, промасленная бумага, переплеты у окон частые, черные, лакированные с золотом. Внутри здания, кругом стен, длинные нары, сделанные частью из кирпича, частью из плитняка, в концах нар у дверей устроена с обеих сторон тонка подо всеми нарами; когда их натопят, то нары горячие, тогда, их покрывают циновками, и они служат постелью. Посреди фанзы очаг с золой и [87] горячими углями для трубки, пол земляной, по нем ходят в обуви, а на пары встают, снимая башмаки, на ногах остаются коленкоровые носки. Перегородка на женскую половину из лакированного дерева, там убранство получите: висит несколько картин в китайском вкусе, стоит буфет из черного дерева, на буфете — блюда и вазы, две из них бронзовые старинные, с разноцветной эмалью, и несколько ваз майоликовых и фарфоровых, розовых, очень хороших. На стенах висят маньчжурский лук и колчан со стрелами, как говорят, отравленными. Жен фудутуна не оказалось дома, потом мы их увидали на берегу, две старые и одна 15 лет, только что вышла замуж, все три в шелку, набелены и нарумянены по обыкновеннию. Раскланялись с фудутуном, поблагодарили его за гостеприимство; он подарил полковнику вазу, которую тот сильно хвалил. У китайцев свято соблюдают обычай: раз гость похвалил вещь, хотя она для хозяина и самая дорогая, он, не желая быть невежливым, должен ее подарить гостю. В свою очередь полковник подарил фудутуну портсигар серебряный, вызолоченный, с видом Варшавы, и электрическую серебряную спичечницу для закуривания. Фудутуну очень понравился этот подарок, особенно лампочка, он не раз открывал и закрывал ее, и любовался, как ребенок, повторяя: “шанго, шан-шанго”. Наконец все отправились к кумирне в сопровождении ожидавшей толпы. Недалеко от кумирни наши слышат гвалт, крик, свистки и отчаянную русскую брань, затем видят раздраженную массу обывателей, кричащих и отчаянно размахивающих руками и палками. Четыре казака энергично стараются остановить толпу нагайками, а далее бежит, только пятками сверкая, плывшая на пароходе молодежь. Полковник и его спутники бросились немедленно бежать к месту стоянки парохода, протолкавшись среди беснующейся и угрожающей толпы китайцев, и, благодаря помощи казаков, лихо поработавших и локтями и нагайками, как раз во время добрались до парохода. Сходни тотчас стали убирать, а толпа все прибывала и прибывала, на пароход полетали камни и комья земли, пока он тихо отходил от пристани. Некоторые более смелые из китайцев бросились в лодки, как бы собираясь атаковать пароход, но так как он идет против течения, поворотов не нужно делать, то пароход скоро пошел полным ходом, тогда лодчонки, видя свое бессилие, бросились врассыпную, гребцы показывали нам кулаки и злобно плевали вслед. Только женщины и дети не принимали участия в неприязненных действиях, а стояли в стороне и любовались подарками и умильно поглядывали, не принесут ли с парохода еще чего-нибудь для них. Во время преследования китайцами молодых русских пассажиров, г-жа Роганова, заметив неприязнь [88] китайцев, чтобы дать бегущим русским свободный вход на пароход, с подарками перешла на корму, вплоть приставшую к берегу, и сюда переманила китаянок и их детей. Г-жа Роганова. открыла, корзинку с подарками и в самый критический момент бросила в толпу нитки бус, конфеты, орехи, отчего многие бросились ловить эти предметы. Таким образом, женщины и ребята были отвлечены от нападающей толпы, и китаянки не могли помогать мужьям.

Мало-помалу все успокоилось, начали наводить справки, чем были раздражены китайцы. Оказывается, наша молодежь отправилась в кумирню полюбоваться на китайских богов; одному молодому человеку пришла несчастная мысль — стащить одного рогатого божка, красиво сделанного из бронзы, в пол-аршина ростом. План удался, истуканчик украден благополучно, но спрятать его не удалось, китайцы заметили и заволновались, виновники со сконфуженным видом показали пассажирам злополучного божка; тогда начали судить, рядить, как бы исправить ошибку, но не пришли ни к какому заключению, а божка конфисковали и решили преподнести его г-же Рогановой, как спасительнице экипажа от крупной беды. Дело в том, что, если бы г-жа Роганова не отвлекла баб и детей грошовыми безделушками, то они первые бы при шуме бросились на сходни и не пустили бы русских на пароход, тогда вся деревня могла бы броситься на них, перебить всех и разграбить. Г-жа Роганова скромно приняла злополучного божка, и у публики получила твердый авторитет.

На следующий день мы стали ждать города Баян-су, все встали, чтобы на всякий случай быть готовыми ко всему. Зовут чай пить, но не до него, когда на душе скверно, да и чай — не чай, а кисель какой-то: сколько воду ни цедили, все песка и ила довольно, и на зубах хрустит; поворчали и разошлись. Все испытывали тревогу, как примут пароход в Баян-су, там надо дрова брать, больше негде. Около обеда вдали начали вырисовываться очертания крепости. Серые, глинобитные стены ее имеют угрожающий вид, по углам их круглые башни с бойницами довершают впечатление. Всем сделалось как-то не по себе, все стали снова упрекать виновника описанного волнения, но он и так уж много выслушал упреков, что даже начал прятаться. Особенно его упрекали, сильно волнуясь, женщины.

Капитан всех успокаивал и объявил, что простоит не более полчаса, только возьмет необходимое количество дров, на сходнях поставит охрану, а в случае тревоги тотчас отойдет от берега, так как в 20-ти верстах есть дрова. Вот пароход подплывает к берегу, подозрительного незаметно: пассажиры со страхом глядят на крепостные амбразуры: вот, вот появится дымок, и грянет выстрел, но все спокойно, [89] пушки молчат, часовые ходят по стене в ста саженях от берега. Вышло несколько китайцев, они даже вынесли на продажу кур, уток, яйца, свежую рыбу и китайские булки, похожие видом на оконную замазку, по форме — это маленькие круглые брусочки. Торопливо было закуплено необходимое, послышался последний свисток, все вздохнули с облегчением, заговорили весело. Послышался звонок к обеду, повар постарался отличиться: отпустил на первое блюдо суп из гусиных и куриных потрохов, на второе — карасей в сметане, а на третье — жареных уток, и затем в довершение всего свежий ананас. С прекрасным обедом не гармонировала лишь вода, похожая на отвратительную бурду; начали судить, рядить, как быть, навели справку относительно посуды, оказалось, в запасе нет ни кадок, ни котлов, а вода прямо из Сунгари черпается и наливается в самовар. Правда, на пароходе есть два фильтра, но очищаемая ими вода вся уходит детям. По случаю недостатка посуды решили воспользоваться находящейся в багаже, принадлежащей одной пассажирке, новой, только что выкрашенной, ванной, в нее наливалась вода, отстаивалась, и вкус улучшался. Правильное чаепитие теперь установилось к общему удовольствию. Напившись чая, обыкновенно пассажиры выходили на площадку. Везде пейзаж однообразный: все степь, трава и цветы, ни малейшей возвышенности. Кое-где вдали мелькают китайские деревушки, на берегу же селений почти нет, потому что китайские разбойники разъезжают по Сунгари и грабят шаланды и джонки, а с деревень берут правильный откуп, а если его не дают, то разоряют деревню дотла и уплывают на своих лодках в недоступные укромные уголки, а таких местечек очень много по Сунгари и ее притокам. Разбойники здесь так дерзки, что делают набеги даже на города. Китайцы не любят сражаться, особенно там, где рядом дом, жена и дети, они предпочитают откупиться, и откупаются целым городом. Тогда разбойники наберут всякого добра и уходят в недоступные горы и ущелья. Китайские войска не отважатся преследовать хищников в их логовищах, здесь они в безопасности живут припеваючи, до нового набега.

Разбойничьи набеги — главнейшая причина, почему редки деревни по берегам, а если и есть деревня или ханшинный завод, то они обнесены стеной, как крепость, и даже есть пушки. Ханшинные заводы — это водочные заводы, перерабатывающие из проса, чумизы и гаоляна водку.

Так как заводы требуют охраны, то им дают сто солдат с условием, что заводь обязан стражу кормить и жалованье платить; при такой охране полагается капитан и два офицера, в качестве помощников. [90]

Продолжаем плыть дальше без приключений, разбойников мы не боялись, у нас на пароходе было 30 казаков и человек 100 способных носить оружие мужчин; последние все были вооружены винчестерами и проч., далее у большинства дам имелись заряженные револьверы на всякий случай. На утро просыпаемся, и, конечно, первый взгляд — на реку и берега; слава Богу, степь изменилась, стали появляться кое-где холмики и кусты, хотя и тощие, но все же разнообразие. Мы постоянно удивлялись командиру, как он хорошо лавирует между частыми островами и не собьется с дороги, знает извивы реки и крутые повороты под прямым углом.

II.

На третьи сутки путешествия пароход пришел к Сансинской пристани, против города Сан-Сина, где китайцы отвели место для надобностей Восточно-Китайской железной дороги.

Местность здесь степная, ровная, повсюду — трава и трава, только кое-где проглядывают квадратики посева то чумизы (проса), то гаоляна выше человеческого роста, вроде нашей гречихи. Зернами гаоляна китайцы кормят коней, как мы овсом, а солома этого растения, равная 4-м арш. вышины и немного толще нашего болотного камыша, когда поспеет, имеет вид золотистый, подобно нашей ржаной соломе, употребляется на крыши и плетение ковров, циновок, а также и на топливо.

На пристани стоят два домика, сделанные из битой глины; один из них покрыт железом, а другой гаоляном; около домиков — сарай из плетня и обмазанные глиной конюшня и ледник. Перед домами прямо на открытом месте масса всевозможного товара выгружена с пароходов и баржей, весь берег завален рельсами, ящиками с железом, колесами, тачками и вагонетками. Трудно было угадать, куда пароход пристанет, но для командира это, как видно, не диковинка: подошли вплотную к крутому берегу и бросили сходни. Все пассажиры, перепрыгивая с ящика на ящик, выбрались на чистый берег, рады поразмять ноги, начали прогуливаться, молодежь бегала взапуски, обрадовалась, что по земле молено ходить, а не по зыбкой пароходной палубе. А другие, выйдя на берег и вооружившись биноклями, начали осматривать город Сан-Син, расположенный на другой стороне реки Сунгари. Издали Сан-Син показался интересным, ближе к берегу домики большие и расписаны яркими красками, а у некоторых домов далее резные ворота, и все это размалевано в китайском вкусе. Сан-Син расположен на ровном мысе, имеющем вид полуовала, примыкающем прямой стороной к Сунгари, а, полукругом он вдается в горы. [91]

Последние окружают Сан-Син с трех сторон. Выше Сан-Сина у подножия гор, упирающихся в Сунгари, находится небольшая речка Сан-Син-ю, от нее и название получил город; на этой речке строят джонки, и плавает китайская военная канонерка, на которой есть солдаты и офицер, и две пушки; она крейсирует по реке Сунгари для устрашения речных разбойников, которых называют хунхузами. Рассказывают, что когда хунхузы выезжают грабить, то канонерка благоразумно укрывается под защиту Сан-Синской крепости, пушки которой ей кажутся надежнее, чем свои.

За рекой, у самой подошвы горы, на берегу Сунгари, возвышается большая кумирня, а вдали, как раз в середине дуги, впереди зеленеющих гор, отчетливо рисуются белые глинобитные стены крепости, и чернеют амбразуры для пушек.

Пока пассажиры осматривали Сан-Син, к ним торопливой походкой подошел русский агент, полковник Винников. Он очень любезно переспросил, как доехали, и не нуждается ли кто в чем, а затем пригласил к себе на чай. Конечно, все с радостью согласились; предварительно Винников пригласил посмотреть устроенный им на Сунгари первый русский домик. Последний имел обыкновенное устройство, комнаты были чересчур малы, одна из них предназначена для приезжающих, на тот случай, если кто в дороге заболеет и не может следовать дальше, то отлеживается здесь.

По осмотре помещения агента, перешли в маленький домик, разделенный на две части; в одной половине помещаются казаки; у них вдоль стен устроены нары, а посредине большой столь; в другой половине — большая русская печь для всех и по углам занавески, которыми отгорожены углы для семейных и каморка для холостяков: плотника, слесаря и кузнеца. Домик обмазан глиной снаружи и внутри и выбелен известкой. Дальше, виднеется несколько землянок, в них помещаются китайцы-выгрузчики.

После чая, но приказанию агента, казаки на лодках повезли нас смотреть Сан-Син. Любопытство превозмогает страх, на всякий случай просим друг друга не расходиться, не терять из виду друг друга. Выходим на берег, толпа манз собралась порядочная, но молчаливая; казак растолкал ее, и мы благополучно выбрались и направились вверх по Сунгари к кумирне сначала пешком, а потом на лодках. При устье речки Сан-Син-ю, впадающей выше города, мы встретили три китайских военных лодки, вооруженные пушками; когда мы кругом объезжали эту флотилию, солдаты выскочили из каюток и уставились на нас; из большой каюты медленно выполз солидный китаец, с объемистым брюшком, одетый в штоф и атлас, [92] и приказал нашим гребцам плыть дальше от канонерок, а солдаты переругивались с гребцами самыми визгливыми бабьими голосами.

Высаживаемся против кумирни; не доходя до нее, останавливаемся любоваться громадными драконами на дверях, при входе в ограду; они вырезаны из целого дерева и окружены разными символами, орнаментами и чудовищами. В кумирне есть несколько богомольцев; перед ними стоит бонза (священник), в черном одеянии, с громадной, до полу, косой, грязной и так засаленной, что от нее идет след по платью кунжутного масла, которым китайцы в изобилии мажут свои косы; в руках бонза держал несколько ароматических свечей, бормоча молитвы; зажигает одну за другой и втыкает в котел, наполненный песком и стоящий на подставке; китайцы входят и бросают монеты на приготовленное блюдо; впрочем, приношения их бывают разные; большинство несет бобы, рис, и падают на колена, как татары, воздевают руки кверху, кланяясь до земли. Бонза в это время бормочет молитвы, втыкает в котел свечи, издающие приятный аромат, и ударяет несколько раз деревянным молоточком, обернутым в кожу, по пустому котлу, чтобы обратить внимание божков, которых находится изрядное количество. На первом месте сидит, поджав ноги, “Будда”, огромных размеров статуя из бронзы; она настолько почернела, что можно принять ее за чугунную; у подножия ее кругом отлиты цветы лотоса, рядом с Буддой — еще статуя почтенного старца, с длиннейшими усами и бородой до земли, потом дева — божественной красоты, а рядом какой-то рогатый божок с эфиопской физиономией; потом сторукий бог плодородия, держащий в руках травы и колосья; наконец — целая группа истуканчиков больших и маленьких, они расставлены вдоль стен в разнообразных позах. Помня случай в Лаха-су-су, мы скоро оставили кумирню.

В городе улицы узкие и грязные, зловоние не передаваемое; некоторые места нельзя пройти, не затыкая носа; улицы и дома никогда не очищаются. На базаре нас окружила толпа и рассматривала с любопытством. При помощи казака, пассажиры купили разные безделушки: веера и зонтики. Затем отправились осматривать крепость. Внутрь нас не пустили, ее окружают громадные стены, частью глинобитные, частью из кирпича и из камня, не отесанного, сложенного и смазанного глиной; стены вышиною до трех сажен, а в ширину до пяти сажен; по углам — двухэтажные бойницы, в них амбразуры, из которых выглядывают дула пушек. В крепость ведут несколько ворот. Направились дальше на кладбище, оно в конце города, близ реки, омывающей стены крепости. [93]

Несколько деревьев украшают кладбище; они раскинули свои развесистые ветки; мы увидели несколько гробов-колод, стоящих под деревьями на земле, а некоторые гроба слегка прикрыты землей; несколько могил разрыты; китайские собаки и свиньи разгуливают свободно по кладбищу, вырывают покойников и съедают. Может быть, поэтому свиньи там громадные, жирные, с ушами-заслонками; такой свиньи невольно испугается всякий, если попадется в тесном месте. Выходя поспешно с кладбища, мы натолкнулись на огромную свинью, поедающую руку покойника, а подалее валяется обглоданная голова. Китайцы на такие явления не обращают внимания, говоря: “мы их кушаем, они нас кушают” (иго-ян), т. е. все равно... На том же кладбище видели могилу китайского святого; она окружена небольшой рощей одичавших персиков и пробковых деревьев; среди них наше внимание вдруг привлекла кудрявая наша березка, каким-то чудом затесавшаяся на Сан-Синское кладбище. По-видимому, она в почете, потому что увешана сверху донизу разными тряпочками, ленточками и лоскутками; это — приношения почитателей святого. Посреди этой зелени — небольшой холмик, не более сажени вышины, на нем игрушечная кумирня, загроможденная болванами и болванчиками; вокруг стен, по середине лежат кости святого.

Вскоре мы возвратились на пароход без всяких приключений, и как же были удивлены, когда узнали, что один пассажир утащил с кладбища голову покойника; все запротестовали и просили выбросить за борт, но он упрямо твердил: мне нужна для исследований, я нарочно еду для этого в Маньчжурию. Оказалось, что это — студент-естественник, на каникулы он нарочно отправился в Маньчжурию, в качестве служащего дороги. Объяснение студента нас успокоило, и на него махнули рукой. Он всю дорогу работал в своей каюте, препарировал разных рыб, которых много в Сунгари, а когда пароход остановится у пристани, он бежит на берег с маленькой лопаткой, корзинкою в руках и с сачком; повсюду торопливо то срывает, то выкапывает и бегает по берегу за, бабочками, букашками и стрекозами.

Один раз он чуть не потерялся на берегу: хорошо, что вспомнили. Когда погрузили дрова, дали свистки один за другим и уже убрали сходни, является студента весь красный, запыхавшись, в руках держит что-то бережно завернутое. От него узнали, что увидал зверка, погнался за, ним, и когда поймал, то свистки чуть слышны были. Пойманный студентом зверек, маленький, беленький, в роде кролика, скачет, как заяц, глаза — продолговаты, как у кролика; уши — длинные, в четверть; в Маньчжурии их много. Впоследствии все русские завали таких зверков; ни одного дома [94] не было, где бы не находилась парочка этих грациозных животных; они скоро привыкают к людям и даже из рук едят капусту, как кролики.

Погода стояла чудная, все бы сидел на палубе, только комары сильно донимают, особенно пред закатом солнца, целые тучи вьются на пароходе и несутся вслед за ним, куда, ни взглянешь, направо, налево, впереди, назади, целые вереницы комаров жужжат, такие крохотные насекомые не устают и не отстают от парохода, или они сменяются непрерывными рядами, или это одни и те же.

Опять дня три прошло, в которые ничего особенного не случилось. Невзирая на обилие мошек, все пассажиры любовались переплыванием козуль через Сунгари. Это было на закате солнца, пароход только что сделал крутой поворота за небольшую скалу, как вдруг кто-то крикнул: козули! и все обратили взоры вперед. Не более как в ста саженях виднелись пять плывущих грациозных головок; впереди самец с небольшими рожками, без покойно поворачивавший туда и сюда головку, за ним две козули и двое козулят; они были на середине фарватера и усиливались поскорее переплыть его; козуля как бы подталкивала и поощряла робких и слабых детишек. Капитан усилил ход парохода и стал настигать пловцов, некоторые мужчины схватились за ружья, чтобы подстрелить животных, но дамы запротестовали. Самец, видя, что пароход настигает, быстро повернул назад к берегу, его примеру последовали и остальные. Мы с удовольствием видели трогательную картину: выбравшись на берег, козел и одна козуля тотчас исчезли в кустах, а козуля, мать обессиленных малюток, с трудом подталкивала их в кусты, чтобы скрыться, но они, спотыкаясь и падая, жалобно блеяли; она скрылась, но сердце матери побороло страх, и она тотчас возвратилась, легла, с ними, чтобы не покидать их.

Едем дальше, на горизонте что-то собирается, должно быть, гроза, тучи низко плывут, подуло сыроватым ветром, солнце скрылось в тучах, ветер все крепчает, все попрятались. Погода разыгралась не на шутку, ветер все усиливается, облака ползут, сталкиваются и опять расходятся, вот откуда-то издалека послышался гром, все ближе и ближе, и вдруг разразился над нашим пароходом, и полил дождь, но не наш обыкновенный дождь, а, ливень тропический.

Наконец узнаем, что скоро будет Харбин, цель нашего путешествия. Общее нетерпение растет: впереди свиданья с мужьями, некоторые волнуются, уже два года не видались с мужьями, нет ли соперницы, а некоторые опасаются, как бы муж не узнал, что за ними много ухаживали в дороге. Так различно [95] волновались и подготовлялись к конечной цели путешествия. Погода, была великолепная, после вчерашнего ливня все как будто бы обновилось: и трава зеленее, и деревья как будто свежее; бабочки провожают наш пароход, а некоторые и обгоняют, стрекозы жужжат, коромысла своими золотистыми крылышками реют в воздухе, а комары звенят и гудят, не переставая тучами сопровождать нас. Кругом горы пропали, опять пошли ровные места, видны посевы пшеницы, бобов, гаоляна, чумизы, которая стала попадаться чаще; деревень на берегу нет; они где-то скрываются, то в долине, верстах в 6-ти от реки, то в овраге; вынырнет домишек пяток, окруженных стеной, обсаженной деревьями; сразу и не узнаешь, что деревня, так здесь прячут дома от хунхузов.

До Харбина осталось верст десять, все приоделись, прифрантились для встречи и сошли в последний раз в кают-компанию пить чай. Кавалеры сговорились устроить прощальный завтрак своим спутницам; завтрак был принят, пошли сдабривания влагой клико, понемногу кавалеры набрались изрядно, начались прощальные речи, тосты, спичи, экспромты. Пока все это совершалось, пароход приближается к пристани; она унизана, как муравейник, народом; разгружаются баржи с товарами, китайские шаланды с камнем, песком, лесом, казенные и купеческие пароходы, подвозящие рельсы, мосты, мостовые скрепления, кессоны и проч.

Крик, шум, толкотня, давка, как в большом портовом городе. Всю эту смесь людей, племен, наречий подавляют толпы оборванных манз, так русские зовут китайцев. Их на берегу, кроме рабочих артелей, несметное количество. Едва прикрытые рубищем но с веером в руке, без рубашек, в одних невыразимых, засученных выше колен, китайцы в большом числе окружают пассажира. Он с отчаянием следит за своим чемоданом, увлекаемым со смехом тремя манзами, которые ростами приглашают пассажира сопутствовать им; но злополучный пассажир никак не может двинуться вслед за чемоданом, потому что другая группа китайцев ухватила его саквояж, подушки и стоит на месте, а третья группа отнимает у завладевших, и пассажир в недоумении готов кричать караул. Но подумайте, что его хотят обокрасть, нет, манзы — честнейшие люди. Они просто взяли вещи пассажира, чтобы: снести, куда он хочет, по так как у манз, у всякого своя артель, всякий хочет работать в своей артели, и помогают друг другу, то за багаж ухватились две враждующие артели, одни хотят нести по праву захвата первыми, а другие не дают нести задним, потому что оно опоздали. Наконец, является несколько китайцев в красном одеянии, с большими дубинами [96] из бамбука в руках и начинают разгонять толпу. Теперь партии враждебные уже мирно разговаривают, забыли о ссоре, и багаж благополучно доставляется, куда следует. Получив по пятаку, манзы, очень довольные расходятся. Китайцы в красном платье — это нанятые для охранной стражи — гордо выступают в своих красных платьях, точно кардиналы. На спине и груди большие белые круги, в которых тушью написано крупно по-китайски: “полицейский”; они ходят по улицам, водворяют порядок, и особенно на пристани их много, где большое скопление народа, и где ежеминутный столкновения усмиряются палкой десятского.

Пароход подошел, сходни брошены, большая толпа встречающих хлынула вслед за полицеймейстером и его помощниками, наскоро ими проверены паспорта, с некоторыми полицеймейстер знакомился, подошел к г-же Рогановой и сказал: “Торопитесь, супруг вас ждет с нетерпением, он, бедняжка, болен”. Г-жа Роганова спешила к больному, ей подали двухместный американский экипаж. Поехали вдоль берега вверх по Сунгари мимо механических заводов и мастерских, потом своротили направо и поехали по новой дамбе, устроенной через болото на протяжении трех верст; на противоположном берегу за болотом дорога поднимается круто вверх, и уж издали видны кирпичный завод и громадная труба гофманской печи. У самой дороги, как поднимешься с дамбы на крутой берег, постройка и службы инженера К — ва.

Проехали еще с версту, дальше несколько китайских фанз для рабочих, въехали в обширный двор, обставленный со всех сторон такими же невзрачными мазанками. У г-жи Рогановой сердце сжалось, и она подумала: “неужели мне придется тут жить?” Наконец ее подвезли к маленькому дворику, огороженному забором и калиткой, посредине стоит невысокая мазанка, покрытая глиной; по фасаду четыре низеньких окошка на разных расстояниях друг от друга, а в средине дверь; ее отворил китайчонок, худенький, лет десяти, с миленьким детским личиком и с улыбкой. Имя китайченка — Тинза, что значит гвоздь; своей фигурой он действительно очень походил на гвоздь. В Китае нет женской прислуги, даже у себя дома китаянки не занимаются хозяйством, за них все исправляют мужчины; последние даже стряпают и белье стирают.

Богатые китайские женщины, большею частью, неспособны к работе оттого, что им портят ноги, зашивают в кожаные башмаки и не снимают, пока растет ребенок. Когда китаянка вырастет, ее ноги с трудом носят; если на улице сильный ветер захватит китаянку, то она не может идти и падает, ноги не держат ее. [97]

Тинза, встречая г-жу Роганову, то и дело бормотал на китайско-русском воляпюке и вытаращил глаза, когда хозяйка заговорила на чистом китайском наречии. Наконец г-жа Роганова находить мужа, он лежит на кровати и хочет подняться, нервно и торопливо повторяя:

— Ну, вот, ну, вот, и приехала, слава Богу, а я думал, что уж не приедешь, покинула старика, не хочет ехать! А я умирать собрался здесь, и глаза закрыть некому.

Поздоровались, она его уложила на кровать, не велела тревожиться..

Кто же такой г. Роганов?

Г. Роганов на Дальний Восток приехал в 1890 г., вместе со строителями Уссурийской железной дороги и составом служащих, сформированным в Петербурге. Сначала он работал на этой дороге, во Владивостоке. Здесь он участвовал в производившемся спешно устройстве за городом поселка для ссыльнокаторжных команд, привезенных сюда для работ. Потом г. Роганов был на 7-м участке Уссурийской дороги, на станции при реке Бикине. Несмотря на свой шестидесятилетний возраст, Федор Иванович Роганов был бодр и деятелен и преуспевал по службе; в нем всем нравились добродушие и простота. Г. Роганов не заботился о черном дне; только благодаря экономии своей жены, удержалось у него каким-то чудом тысчонок около грех. При этой сумме он вздумал поработать самостоятельно, рассчитался с Уссурийской дорогой и отправился на Забайкальскую, чтобы сделаться подрядчиком. Начальник участка, ценя честность и усердие г. Роганова, отговаривал его от этого, но безуспешно. Г. Роганов всем энергично говорил:

— Хочу быть подрядчиком, да и баста. Чем я хуже такого-то и такого-то? Они, не имея ни копейки, теперь владеют сотнями тысяч.

Добрый начальник участка, прощаясь сердечно с Федором Ивановичем, пожелал ему всех благ и под конец беседы сказал ему:

— Когда тебе будет очень плохо, не забудь, где бы я ни был, напиши только, что нужно, помогу.

Г. Роганов явился на Забайкальскую дорогу с тремя тысячами и с самыми радужными мечтами. Здесь он взялся доставить миллион кирпича на станцию Сретенск; по контракту казна за кирпичи г. Роганову должна была платить 17 рублей за тысячу, а ему самому он стоил только девять рублей. Казалось бы, что г. Роганов мог положить в карман чистоганом тысяч двадцать рублей, но он не только не нажил, а даже разорился. Первая причина бедствия была та, что он неудачно, без знания местных условий, выбрал участок для кирпичного завода. [98] Неожиданно полили дожди, последовало наводнение, сильнейший разлив Шилки и Амура, вода вдруг хлынула валом с трехсаженной высоты и затопила все, пристани, дороги и все постройки, снесла громадные склады материалов Забайкальской железной дороги. Убыток был громадный, более, чем на 700 тысяч рублей. Г. Роганов подал заявление о своих убытках, прося их возместить, но ему отказали. Вторая беда в предприятии г. Роганова состояла в том, что приказчики получили его деньги и скрылись с ними, чем поставили своего хозяина в критическое положение: кредиторы не дают покоя, рабочих рассчитывать нечем. Тяжко было г. Роганову, но он не падал духом, восстановил завод и приготовил большую партию кирпича. Не имея денег на перевозку его, он обратился к содействию инженера Крюкова; последний изъявил любезную готовность.

— А сколько возьмете за перевозку?

— Будьте покойны, сколько будет стоить себе.

Ошибся г. Роганов, поверив обещанию хитрого инженера. Наступил день расчета, об нем узнали кредиторы и рабочие, им г. Роганов дал честное слово немедленно рассчитаться. Неопытный предприниматель явился в контору, здесь г. Роганову предъявили подсчет, что за перевозку кирпича удерживается по 11 рублей с подводы, и предложили ему поставить на контракте подпись, что расчет сделан сполна, и никаких претензий он не имеет. В силу такого расчета г. Роганов не только не получил прибыли, у него не хватило даже на покрытие долгов; между ним и инженером произошел спор.

— Не хотите так рассчитаться, тогда подождите следующей выдачи денег, — объявил инженер Крюков: — через три недели опять приедет артельщик.

Пожалел г. Роганов рабочих и с тяжелым чувством подписал условие.

— Ограбили вы меня, старика.

А ему, смеясь, ответил:

— На то и щука в море, чтобы карась не дремал. Вышел г. Роганов из конторы, его сразу окружили кредиторы, и все деньги он роздал тут же.

Под влиянием разорения жена г. Роганова тяжко заболела, для лечения ее отвезли в Сретенск. Когда ей стало лучше, она убедила мужа поехать на Маньчжурскую линию и там найти выгодное дело.

Муж послушался, она переехала во Владивосток для окончания лечения, а он уехал в далекую Маньчжурию; здесь он опять принялся за любимую работу, за кирпичный завод. Нелегкое это было дело; за рабочими г. Роганов ездил в далеко отстоящие китайские города Гирин (1.000 верст) и Цицикар (500 верст), [99] отсюда он привез большую партию работников. Завод стал работать усиленно, но в конце декабря г. Роганов простудился и слег в постель. Тогда жене послана была срочная телеграмма, которая и побудила ее поскорее ехать в Маньчжурию.

III.

Г-жа Роганова начинает знакомиться с жизнью мужа. Он помещался в мазанке, вблизи которой строился каменный флигель для служащих, с шестью квартирами. Мазанка была приведена к приезду жены в лучший вид: стены обиты кошмой, поверх ее — китайская даба, отчего комната вышла синяя, потолок обит белой бязью. Мазанка была полна китайской мебели: шкаф, буфет, разные вазы, коробочки, развешанные разнообразные веера делали обстановку оригинальной. Виднелись повсюду китайские фонарики со всевозможными подвесками и украшениями, на дверях висели драпировки, состоящие из сотни ниток бисера, шелестящих при каждом прикосновении к ним. Кое-где стояли ширмы, вышитые по Манчестеру мишурой лилового цвета. Все это бросалось в глаза своей яркостью и скрывало убогость жилища. Около дома стояло громадное дерево, под ним устроена была беседка, обтянутая полотном, с двумя окнами из кисеи от комаров. Позади дома были палисадник и огород, в нем несколько грядок моркови, луку, петрушки, капусты, сахарного горошка, бобов, помидоров, баклажан и огурцов, был посажен также и картофель, все это цвело и радовало, напоминая родину. Г. Роганов рассказал жене, что в этой местности была небольшая китайская деревенька, но так как тут оказалась хорошая глина, то участок этот вошел в полосу отчуждения, китайцам заплатили, и они выбрались на другое место. Вот почему много брошенных фанз, в некоторых живут пришлые китайцы, их до пятисот человек, несколько фанз переделаны в квартиры служащим, конюхам и казакам. Обходя свое новоселье, г-жа Роганова, к своему удивлению, нашла курятник и гусятник. За огородом на крутом берегу стояла баня, тоже глинобитная. Когда г-жа Роганова зашла в предбанник, к ней обратились мордочками два прелестных козуленка, один с рожками, весь красненький, а только брюшко беленькое, а другой пестренький, серовато-бурый, с круглыми пятнышками по всей спинке и бочкам. Тинза прибежал с чашкой молока и дал г-же Рогановой, чтобы напоить козулят; они доверчиво подошли к ней и стали пить из чашки молоко, потом, когда она пошла к дому, они также отправились за ней, как будто давно знакомые. Это случилось потому, что за ними ухаживала единственная [100] до приезда г-жи Рогановой женщина, Настасья, жена рабочего, у которой все столовались.

В первый же день приезда г-жи Рогановой, вечером, к ее мужу собрались все сослуживцы. На казенном кирпичном заводе состав служащих был следующий: управляющий г. Роганов, с жалованьем 175 рублей в месяц, при готовой квартире, с полным готовым содержанием. Ему была назначена пара лошадей для разъезда в экипаже и верховая лошадь с седлом. Помощник управляющего получал 120 рублей на тех же условиях; это место занимал молодой человек лет 22-х, Ос — ов. Его считали любимцем участкового инженера К — ва, с которым он и приехал из Питера, как специалист по обжигу кирпича в гофманской печи. Для того же дела еще состоял немец; его выписали из Германии, чтобы поставить какую-то сложную машину на кирпичном заводе, но машина не вся прибыла из Германии, многих частей не хватало, тогда была сделана повторная выписка, и немец-механик вот уже другой год изнывал в бездействии, получая 150 р. в месяц и слоняясь из угла в угол по заводу. Далее следовали десятники и другие служащие: садчик, обжигальщик; все они получали по 80 рублей в месяц. Состав служащих дополняли два плотника, два дворника, переводчик, каждому выдавалось по 40 рублей в месяц на всем готовом, кухарка Настасья получала 10 рублей в месяц. К заводской администрации из китайцев близко стояли двое старшин и два подрядчика; их, так сказать, как китайскую интеллигенцию, на заводе русские принимали в свою компанию и обучали их пить большими порциями водку.

На вечере у г.г. Рогановых, по случаю приезда жены, были карты, и устроился экспромтом музыкальный вечер, в конце которого послышался на дворе звон бубенцов: это приехали на трех тройках инженеры и молодежь, отчего вечер прошел шумно и оживленно: горсточка русских людей на далекой чужбине как будто бы блистала дружбой и взаимностью.

Среди беседы на вечере г-жа Роганова узнала все подробности о возникновении кирпичного завода. Год тому назад сюда приезжал князь X — ов, он поручил г. Роганову искать в окрестностях хорошую глину; поиски продолжались три недели, наконец, напали на лучшую глину, в большом количестве. Тут стояла небольшая китайская деревня, ее убрали, манзы переселились дальше, прибыли казаки для охраны. Затем г. Роганов нанял в разных местах китайцев-кирпичников и рабочих и начал приготовлять кирпич, на который предъявлялись требования со всех сторон; всем подай кирпича. Поэтому работали день и ночь, чтобы удовлетворить насущную потребность. Чуть не чрез день на завод являлся князь X — ов и все подгонял [101] работу: “дяденька, постарайся”, почти каждую минуту он повторял. Хотя кирпича приготовлялось много, но его было не видно, из рук хватали, не давая остыть. Заведывающий заводом, инженер К — ов, молодой человек 24-х лет, тоже все поторапливал, хотелось ему зарекомендовать себя своей деятельностью и поставить завод на европейский лад: он приехал в Маньчжурию из-за границы, изучив там заводское кирпичное производство. Тем не менее инженер нашел кое-чему поучиться и у г. Роганова; бывало, с утра до вечера К — ов не выходит с завода и все выспрашивает, и благодарный ученик, очень довольный учителем, для поощрения прибавляет г. Роганову жалованье сверх штата и все просит, как можно более сделать кирпича, потому что надо бы строить гофманскую печь. Г. Роганов действительно старался, дни и ночи проводил на заводе. В январе нужно было обжечь последнюю печь, мороз 30 градусов, ночь была ветреная. Г. Роганов подошел к печке для наблюдения, присел на дрова и задремал. Когда проснулся, то почувствовал озноб, затем совсем занемог; болезнь его тянулась четыре месяца, только в мае г. Роганов опять принялся за завод и закончил его устройство.

Русские новосельцы, улучшая постепенно свой быт, не могли придумать защитных способов от маньчжурских ветров. Ветры здесь не такие, как у нас на родине; например, дует ветер, и видишь, что он дует в известном направлении — северный, восточный или южный, а в Маньчжурии не поймешь, какой ветер, дует он со всех сторон, кругом, точно вихорь, и со страшными порывами. Он гонит тучи пыли, песка, так что иногда темно делается, в комнатах постоянно слои пыли, а от песка не спасешься никуда, хлеб на зубах хрустит, как его ни закрывай, ни закупоривай, мясо хрустит с песком, суп в кастрюле с песком. Движущийся и всюду проникающий песок стал приводить г-жу Роганову в отчаяние; ей казалось, что вихри разносят по заводу в высохшем виде скопленные годами и поколениями на месте брошенной китайской деревни отбросы и нечистоты; воображение г-жи Рогановой постепенно усиливало эту картину: ей в хлебе и в супе, и вообще, что бы она ни ела, стал чудиться противный запах; она даже в воздухе стала ощущать смрадный запах китайских покойников. Такому болезненному состоянию способствовало и то, что г-жа Роганова часто наблюдала китайские похороны, а во время прогулок вблизи завода иногда видела то китайскую руку, то ногу, то целую голову с косой и без нее.

Кстати расскажу о китайской косе, которой так дорожат китайцы. Они ношение косы объясняют так. Когда маньчжуры завоевали Китай и переменили китайскую династию на маньчжурскую, то в знак рабства приказали носить всем китайцам [102] заплетенные косы. Правительство, чтобы укоренить этот обычай, издало указ, чтобы тому, у кого коса до пояса, выдавать курицу, а если через полгода вырастет на четверть, то выдавать вторую курицу. Такая премия стала привлекать китайцев, у них пошло соревнование: кто больше отрастит косу, тому честь и слава и казенная курица; у кого коса длиннее, тому более почета. Китайцы гордятся своей косой. Попробуйте дернуть его за косу, он озлится; лучше ударить, чем за косу тронуть: это — оскорбление. Лишение косы считается высшим наказанием. Привычка к косе велика; в Хабаровске, например, жил купец-миллионер Тифонтай, он принял православие, назвали его Николаем, а все-таки косу не отрезал.

Начавшееся у г-жи Рогановой вкусовое и обонятельное расстройство усиливалось; она получила отвращение ко всякой пище. Ей кто-то на смех сказал, что вода в самом лучшем колодце течет с кладбища, и г-жа Роганова стала испытывать неприятное ощущение при питье. Если поднималась пыль, она думала, что глотает вместе с хлебом прах покойников. Если полил дождь, то г-же Рогановой казалось, что вода с кладбища стекает в колодезь, из которого для нее берется вода; больной повсюду чудился запах разлагающегося трупа. Позвали доктора, он сказал ей: вы сделали самовнушение, и трудно определить, когда гипноз кончится, самое лучшее лекарство — перемена места. Тогда г-жа Роганова, совсем заболевшая, отправилась во Владивосток. С большими предосторожностями перевезли ее на пароход, поручив командиру его. Прошло несколько дней. Г-жа Роганова в дороге стала чувствовать себя лучше, по целым дням лежала в гамаке на палубе, под влиянием речного воздуха появился аппетит, понемногу она начала есть бульон, рыбу, и наконец через неделю рискнула поесть мяса: ничего, трупный запах исчез. Во Владивостоке г-жа Роганова еще более поправилась, особенно морские купанья подкрепили ее силы. Перед отъездом домой из Владивостока г-жа Роганова уже повела вполне нормальную жизнь и участвовала в общественных увеселениях.

Собираясь обратно в Маньчжурию, г-жа Роганова должна была сделать большие закупки припасов, в числе которых главное место занимала любимая и распространенная здесь рыба кета, по вкусу похожая на семгу. Кета — весьма употребительный продукт питания во всем здешнем крае; она ловится в таком изобилии по всему Амуру, что доступна самому последнему бедняку. Например, в Хабаровске, во время хода рыбы, она стоит при первом лове — 5 р. сотня, а когда все накупят, насолят, то доходит до 50 к. сотня и дешевле. Каждая рыба весит не менее 7 ф. Бедняк, купивший сотню кеты за 50 к. и два пуда соли, может насолить бочку рыбы и питаться целый год до новой [103] засолки. В станицах казаки сами ловят и солят эту рыбу; питаясь преимущественно кетой, казаки не нуждаются в хлебе, как они говорят, а были бы картофель и кета. Рассказывают, что всякая другая рыба соленая или свежая приедается, кета же никогда, и что к ней так же привыкают, как курильщики к табаку. В подтверждение такого мнения рассказывают интересный факт про полковницу, уроженку Уссурийского края, уехавшую с мужем в Киев. Через три года знакомые встретили ее во Владивостоке. Она объяснила, что приехала за кетой: “просто болею, как долго не поем кеты”, — жаловалась полковница.

Кета в начале августа или около 20 июля начинает с моря входить в лиманы Амура и, подымаясь все выше и выше для метания икры по Амуру и его многочисленным притокам, идет сплошным мостом, как говорят рыбаки, и в первый ход рыбы лодка с трудом пробивается в этой массе миллионов рыб, настойчиво стремящейся метать икру по заливам, протокам, затонам и вообще по всем укромным рыбным уголкам великой реки. К этому времени в лиманы многоводной реки сходятся суда всевозможных размеров и конструкций, и парусные суда японцев, и корейские шаланды, и китайские джонки; на всех судах громадные хранилища и погреба в трюмах могут поместить по несколько тысяч засоленной кеты. Приходят также русские пароходы, баржи, лодки, шлюпки и душегубки. Для ловли кеты к Амуру приезжают со всех сторон разные инородцы; они располагаются на далеком расстоянии друг от друга, громадными становищами. Инородцы делают громадные запасы этой рыбы, но за неимением запасов соли они ее пластают, сушат на солнце, слегка коптят в дыму и, когда высохнет, складывают в поленницы, как дрова. Этот запас помогает не умереть с голода инородцам, когда зимой охота неудачна, сильные метели или глубокие снега. Сушеную рыбу называют “юкола”, и инородцы варят ее с пшеном. На низовьях Амура, преимущественно в Николаевске, все приспособлено и сосредоточено на ловле кеты, ее солении и копчении в виде балыков, а также на распродаже рыбы. Заграничные суда, по преимуществу японские, вывозят кету от нас в громадном количестве. Во время хода этой рыбы все протоки, все затоны, все уголки громадного Амурского лимана превращаются в громадные временные порты, тысячи судов и суденышек снуют и деятельно занимаются ловлей кеты, перегораживают реку лодками и сетями, из них выбирают рыбу, потрошат ее, солят и бросают в трюмы. Еще делаются искусственные заграждения, а именно там, где течение почти незаметно и не глубоко, да и острова благоприятствуют; плетут из прутьев частый плетень около берегов, а в середине ставится [104] сеть или невод, тогда ни одна рыба пройти не может это заграждение и целиком вся попадает. Но рыба, инстинктивно стремясь вверх и встретив сопротивление, старается его преодолеть. Рассказывают, что кета выпутывается из западни так: доходя до заграждения, часть рыбы приостанавливается, идет вдоль заграждения в глубь и попадает в сети, другая же, подойдя к плетню, прыгает на аршин от воды в воздух и, благополучно миновав опасность, плывет дальше. Очень интересная картина бывает в ясную погоду, когда солнце сияет на безоблачном небе, от воды невыносимый блеск и сияние, кругом берега утопают в зелени; вот около запора как будто вода поднялась и ринулась против течения. Это рыба удирает от рыбаков, блестя на солнце и сверкая серебряною чешуей и маленькими крылышками-плавниками, прыгая через речной плетень.

С моря в реку кета входит белая, серебристая; чешуя ее так и блестит; тогда она самая вкусная и жирная. Подвигаясь к Хабаровску против течения, около полуторы тысячи верст, и встречая на каждом шагу сети, невода, загородки и крючки, к этому месту она приходит уже в другом виде, становится тусклее, цвет кожи у нее пестрый, как будто избитый кнутом, поперечные черные полосы чередуются с красными, как будто кровяными. Рыба здесь уже не так жирна, нежна и вкусна. Объясняется это явление тем, что рыба измучилась, избилась, стремясь все выше и выше по реке. Между Хабаровском и Благовещенском кета получает новое видоизменение, жир с нее весь спадает, во рту появляются громадные зубы, поэтому она здесь зовется зубаткой, мясо у нее становится твердое.

Желая поправить финансы, г-жа Роганова закупила массу товара, который и перепродала, воспользовавшись бесплатной доставкой. На такую мысль г-жу Роганову натолкнула крупнейшая разница цен, а именно:

во Владивостоке

в

Харбине

1 п. муки крупч…..

1

р.

80

к.

6

р. — к.

2 ” рису......

1

20

6

” — ”

1 ” луку......

1

8

” — ”

1 ” кеты……..

1

20

со

” — ”

1 ” мака......

7

16

” — ”

1 ящ. чая 72 ф……

20

50

” — ”

1 ” сахару .....

6

80

16

” — ”

1 ” соли ......

1

3

” — ”

1 ” картофеля…

20

2

” 50 ”

1 ” капусты……..

1

4

” 80 ”

1 ” окорока…....

10

30

” — ”

1 ” сыру…….....

16

40

” — ”

1 ящ. водки …

30

120

” — ”

[105]

Эти запасы г-жа Роганова дополнила в Хабаровске осетровым балыком, который здесь продается 20 коп. ф. или 7 — 8 р. пуд, а также свежей и паюсной икрой. Следует заметить, что рыба в Хабаровске очень дешева: осетрина 2 р. пуд, севрюга дешевле 1 р. 80 к., сазан 1 р. пуд, таймень 2 р. пуд, а мелкая рыбешка почти нипочем. Изобилие рыбы в Хабаровске объясняется тем, что он стоит на слиянии многих рек и речушек.

Когда г-жа Роганова возвратилась домой, то в день же приезда распродала весь привезенный товар и, подсчитав расходы, нашла, что она в барышах: получила тысячи четыре чистой прибыли на затраченные две тысячи. Муж очень обрадовался приезду жены и улучшению ее здоровья. Хорошему настроению содействовали и другие обстоятельства. Постройка нового дома закончилась, перешли в него на житье, устроив новоселье.

На заводе пустили в ход гофманскую печь, уложили рельсы и поставили вагонетки для быстрой и беспрерывной доставки и выгрузки кирпича. Устройство гофманской печи приводило К — ва в восторг; мечта его осуществилась. Г. Роганов также был доволен, потому что не придется мерзнуть зимой у обжигальных печей; у него есть теперь помощник, обязанный обжигать кирпич в новой печи целый год безостановочно; у г. Роганова остается только управление заводом. Все сложилось хорошо, только бы отдыхать после усиленных трудов зимой, а на весну приниматься с новой энергией за расширение завода и увеличение числа рабочих, так как предположено строить вторую гофманскую печь.

У русских новоселов было всего довольно; недоставало только русской водки, почему она особенно ценилась.

Сначала в Маньчжурию водку не пропускали, ее нельзя было купить ни за какие деньги; такой нежелательный запрет дал печальные результаты: хотя на пристанях осматривали все приходящие пароходы, чтобы не пропустить водки, однако купцы ухитрялись провозить ее в ящиках под видом других товаров и продавали тайно по 3 р. бутылку очищенной водки. Находились охотники и платили такую неслыханную цену: пили служащие, пили казаки, пили и рабочие. Затем любители хмельного стали посещать ханшинные заводы и покупать там китайскую водку, приготовляемую из местного проса (чумизы). Отвратительный этот напиток, по запаху напоминающий подонки неочищенного картофельного спирта, мерзкий ханшин очень дешев, бутылка 5 коп. Началось самое широкое употребление этого зелья: напивались до сумасшествия, до белой горячки, потом умирали. Пьянство особенно распространилось среди рабочих и казаков из охраны; многие из них погибли от ханшина. Тогда управление Дороги стало запрещать китайцам продавать ханшин русским; но разве можно уследить, тем более, что ханшинный завод [106] находился в самом населенном центре работ Маньчжурской дороги, в 4-х верстах от Харбина. Неожиданно отыскался благодетель, пожелавший помочь этому горю. В Благовещенске проживал торговец Попов, у него было несколько подвалов для очистки спирта. Когда он запутался в разных предприятиях, к нему явился добрый приятель, находившийся на службе китайской дороги, и предложил ему негласную компанию в Харбине по очистке ханшина на русский образец. Так как инициатор был служащий на постройке, то договор составлен был на третье лицо. Скоро приехал Попов с аппаратами, снял у китайцев, рядом с ханшинным заводом, большую фанзу и стал очищать ханшин. Таким образом, появилось подобие русской водки; бутылка ее продавалась 15 к. Дела у компании пошли отлично, барыши были крупные, но скоро компания по разным причинам распалась, и предприятие очутилось в руках Попова. Обозленный компаньон стал всячески ему вредить. Близко соприкасаясь с власть имущими в Маньчжурии, он довел дело до того, что Попову запретили очистку и продажу ханшина в полосе железной дороги. Но распоряжение слабо коснулось Попова, так как он жил не на полосе отчуждения, а в маньчжурской деревне, откуда выселить его нельзя было, и он продолжал очищать и продавать тайно очищенный ханшин по 30 коп. за бутылку.

Казаки везде караулили его водку и, по приказанию начальства, поймав бочки очищенного ханшина, выливали его беспрепятственно.

А. Соколова

(Продолжение в следующей книжке).

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания о погроме в Маньчжурии по линии восточной китайской железной дороге в 1898 году // Исторический вестник, № 10. 1906

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.