ГЕНРИ ЭВАН МЁРЧИСОН ДЖЕЙМС

чиновник Бомбейской гражданской службы Ее Величества

ДЛИННЫЕ БЕЛЫЕ ГОРЫ, ИЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО МАНЬЧЖУРИИ

Глава XII

Из Саньсина в Нингуту и Хуньчунь

Положение Саньсина – Население – Крепость и казармы – Правительственные золотые прииски – Представление на рыночной площади – Рыба – Осетр – Дорожные трудности – Поломка повозки – Пейзажи верховьев Хурки – Лосось дамаха – Курьезная манера рыбной ловли – Военный лагерь в Ехэ – Нингута – «М–р Гладстон» – Театр в Нингуте – Мы отправляемся в Хуньчунь – Холодная погода – Съедобная сосна – Лаосунлин – Игра вслепую – Долина Тумэнь–ула – Мицзян – Генерал–лейтенант И.

Саньсин – крупнейший город северо–востока Маньчжурии, расположенный в 180 милях выше слияния Сунгари с Амуром. В 300 милях от него, в Хабаровке, находится резиденция губернатора русской Приморской области. Добраться туда можно только по реке, поскольку китайцы не слишком стремятся к сближению с соседями. Колонизация земель к северу от Саньсина не поощряется властями, если не запрещена вовсе. Несмотря на это все больше зерна экспортируется на джонках в Хабаровку, а русские купцы временами наезжают в Саньсин. Согласно Айгуньскому договору, заключенному в 1858 г., русские торговцы и путешественники приобрели право свободного плавания по Сунгари при наличии паспорта, выданного властями своей страны. Генерал Игнатьев добился включения такого же положения в договор от 1860 г., однако Санкт–Петербургское соглашение в 1881 г. отменило его. Вскоре после этого один русский пароход вошел в Сунгари и поднялся до самого Хуланя, однако туземцы встретили его камнями. Похоже, что в ближайшее время русские не намерены повторять эксперимент. Они [331] считают более мудрым дать возможность самим китайцам развивать торговлю со своей стороны. Таким образом, их предубеждение против соседей постепенно исчезнет и между двумя берегами Амура установится «сердечное согласие».

Город, в котором проживает от 15 до 20 тысяч человек, отнюдь не выглядит процветающим: здешние лавки очень бедны. С трех сторон Саньсин окружен реками. К северу протекает Сунгари, к западу – Хурка (китайцы называют ее Муданьцзян, или Пионовая, но я буду пользоваться маньчжурским именем для краткости), а к востоку – Угун. Хурка имеет в Саньсине около 200 ярдов в ширину, а ее чистые воды даже на расстоянии мили от устья не растворяются в мутном потоке Сунгари. Собственно говоря, город расположен в углу, образованном этими двумя реками. Угун протекает у подножия небольшой горной гряды и впадает в Сунгари в миле от города. Его ширина в устье не превышает 100 ярдов. Обычно Угун мелок, но во время нашего визита его глубина достигала 10 футов.

Если взглянуть на Саньсин с высокого места, можно увидеть, что город лежит на дне чаши, образованной окрестными горами. Они закрывают его от ветров и уберегают от сильного холода. Несмотря на конец осени, термометр в дни нашего визита в Саньсин поднимался до 95º.

В 6 или 7 милях от города находятся форт и казармы. Мы сказали встречавшему нас сержанту, что хотели бы осмотреть военный городок. Посланец доложил о нашем желании вице–губернатору, а тот вежливо попросил отложить посещение до встречи с ним. Я боялся, что сановник найдет повод для отказа, однако разрешение было получено и мы отправились в путь. Переправившись с нашими пони через Угун, мы вынуждены были взобраться на крутую гору, заслонявшую Сунгари. [332] Перевалив через нее, мы спустились на прилегающую пустошь и проскакали 3–4 мили. Преодолев еще один перевал, мы, наконец, увидели восемь казарм, окруженных земляным валом с парапетом для стрелков. На расстоянии мили от лагеря был виден форт, отделенный от реки полосой земли шириной в несколько ярдов. Ворота городка были широко распахнуты, так что мы просто заехали во двор и нашли дежурного унтер–офицера. Он был очень приветлив, напоил нас чаем и показал все, что мог.

Форт защищает подходы к городу по реке. Он вооружен большими крупповскими пушками последней модели. То, что китайское правительство пошло на хлопоты и расходы, связанные с закупкой первоклассной артиллерии и доставкой ее за 400 миль по худшей в мире дороге в местечко вроде Саньсина, говорит о его решимости сделать свою границу настолько неприступной, насколько это могут позволить современные военные средства.

Солдатам саньсинского гарнизона не позволяют пребывать в праздности. Они заняты на различных работах в крепости, а, кроме того, – по крайней мере, нам так сказали, – добывают золото на правительственном прииске в окрестностях. В одной из гостиниц нам попалось официальное объявление о запрете на старательство. Некий нарушитель этого закона был казнен всего за два дня до нашего приезда. Иногда можно услышать, что власти запрещают добычу золота из опасения возбудить алчность русских соседей. Я считаю истинной причиной этого их собственное желание пользоваться богатствами недр. С точки зрения религиозных воззрений китайцев, разработка полезных ископаемых является оскорблением Матери–земли. Поэтому каждый старатель может считаться преступником против веры. В то же время правительство само создало прецедент подобного нарушения. [333] Оно владеет угольными шахтами в окрестностях Пекина и приглашает иностранных геологов для разведки рудных месторождений в различных провинциях. Может статься, что золотые россыпи Маньчжурии вскоре будут открыты для разработки в частном порядке. Это будет весьма мудро, поскольку запреты все равно игнорируются предприимчивыми людьми.

В один из дней нам посчастливилось застать на рыночной площади театральное представление, устроенное купцами во славу Бога Богатства. Мы получили большое удовольствие, хотя и не поняли ни слова. Старуха с желчным лицом и прической дуэньи из английских пьес, облаченная в черное, стояла на сцене и энергично распекала юную девушку в красивом вышитом платье. Бедняжка стояла на коленях и с жалобной гримасой взирала на поднятый палец своей обвинительницы. Пожилой отец с длинной серой бородой предпочел не вмешиваться в судьбу дочери, тогда как ее возлюбленный – веселый франтоватый парень – осторожно наблюдал за происходящим из–за угла. Если бы не пронзительный фальцет, которым актеры исполняли свои партии, их игру можно было бы назвать превосходной.

Саньсин славится своими рыбными ловлями. Осетр известен местным жителям под именем хуанъюй, или «желтая рыба», и по слухам достигает 1300 фунтов веса. Это не единственный обитатель сунгарийских вод. К сожалению, сезон промысла большинства местных рыб уже миновал и мы могли рассчитывать только на лосося, или дамаха. О нем я намерен рассказать особо. Мы даже наводили справки о юйпи дацзы, или рыбокожих татарах, носивших одежду из лососиной кожи. Оказалось, что это племя обитает ныне в 100 милях вниз по течению реки. Его представители появляются в городе только зимой, чтобы сделать необходимые покупки.

Мы остановились в Саньсине на пару дней, чтобы отдохнуть. [334] Похолодало так, что реки начали замерзать, поэтому мы вспомнили совет французских миссионеров и купили себе по бараньей шубе. Их полы доходили до пят, а рукава свисали ниже кончиков пальцев. Экипировавшись подобным образом, мы обратили свои взоры к югу и проследовали в Нингуту. Этот город лежит в 170 милях от Саньсина, а добраться туда можно по правому берегу Хурки. По дороге имеется 8 военных постов, по 10–20 солдат каждый. Часть из них присылается из Саньсина, а другая из Нингуты. Маленькие гарнизоны поддерживают почтовую связь и изредка охотятся за разбойниками. Пестро вооруженные солдаты охраняли нас, передавая от поста к посту. Поскольку гостиниц на этой дороге нет, мы также пользовались гостеприимством наших защитников во время ночлегов.

Туземцы уверяли, что несколько лет назад дорога на Нингуту была приспособлена для движения повозок. Знай я заранее, что кроется за этими словами, я сильно усомнился бы в возможности добраться до Нингуты колесным ходом. Хурка прихотливо извивается между горами, которые местами нависают над водой. Как можно догадаться, дорога представляет собой нескончаемую череду перевалов высотой от 200 до 1000 футов. Строители попросту расширили старую вьючную тропу, не сделав ни малейшей попытки сгладить неровности рельефа. Местами повозки поднимаются в гору под таким крутым углом, что в любой другой стране дорогу сочли бы непроезжей. Правда, в некоторых самых опасных местах были сделаны отсыпки и наведены мосты, однако последние представляют собой хлипкие конструкции из дубовых бревен и, в большинстве своем, давно развалились. [335]

На второй день пути пошел дождь и горные склоны стали очень скользкими. Снова и снова мы вынуждены были объединять силы, помогая уставшим животным или вытаскивая телегу из очередной ямы. Настил одного из мостов прохудился прямо посреди проезжей части. Головная повозка благополучно миновала провал, но вторая угодила точно в цель, так что нам пришлось полностью разгрузить ее. Завершением тяжелого дня стал подъем по практически отвесному скату горы, где повозки проходили не более ярда–двух за час. Следующим утром нас ожидал крутой спуск к реке, на котором две повозки столкнулись. При этом ось одной из них была сломана. С грехом пополам повреждение было исправлено, но тут мы попали в тиски узкой тропы, пролегавшей между рекой и скалами. В некоторых местах приходилось воздвигать шаткие подпорки из камней, иначе колеса повисали в воздухе. Ошибка в один дюйм означала падение в реку, [336] которая в этом месте была очень глубока. Миновав теснину, мы перевели дух и решили, что худшее уже позади. «Погодите! – сказали солдаты, заметив наши улыбки – Впереди Заоблачный Кряж!» Вскоре их обещание сбылось: начался подъем, затмивший все предыдущие как высотой, так и крутизной. Желая покрасоваться, хозяин головной повозки заявил, что преодолеет перевал без посторонней помощи. Он добрался таки до гребня, мулы переступили через него и потащили за собой телегу. Оказавшись на другой стороне хребта, повозка полетела вниз, дважды перевернувшись и далеко разбросав поклажу. К счастью, никто не был ранен, да и повреждения экипажа оказались не слишком серьезными. Остальные повозки втаскивали в гору по очереди, запрягая каждую шестеркой мулов. Солдаты подталкивали сзади и так весь караван благополучно добрался до ровного места. Случись мне проделать это путешествие еще раз, я предпочел бы взять вьючных животных.

Первые холода успели подморозить дорожную грязь и путь стал гораздо легче. Какое–то время нам попадались новенькие телеграфные столбы, лежащие вдоль обочины. Они были заготовлены для новой линии, призванной связать Нингуту с Саньсином. Солдаты рассказали, что столбы везли издалека с огромными трудностями, потеряв множество мулов и переломав еще больше телег.

В летние месяцы Хурка должна быть очень красива. Река течет в глубокой долине между гор, покрытых низкорослым дубовым лесом, спускающимся к самой воде. На востоке поднимается соседняя горная цепь, поросшая соснами и образующая водораздел Хурки и Уссури. Местные почвы содержат большое количество золота. Уклон русла Хурки не слишком велик, поэтому мы ни разу не встречали порогов. [337] Обычная ширина этой реки составляет 100–150 ярдов, а глубина колеблется от 5 до 10 футов, поэтому бродов на ней нет.

Удалившись от Саньсина на 40 миль, мы заночевали в Вэйцзыхэ. В 1850 г. мужественный патер Вено отправился из этого селения на поиски убитого Де ла Брюньера. Вьючная тропа, которой воспользовался миссионер, ныне превратилась в дорогу, позволяющую повозкам ездить через горы вплоть до слияния рек Моли и Уссури. До самого Вэйцзыхэ местность благоприятствует земледелию, но дальше к югу долина становится такой узкой, что человеку попросту негде поселиться.

Каждый крестьянский дом был окружен полями кукурузы и проса. Злаки привлекают множество фазанов, ставших для нас желанной добычей. Благодаря охотничьей страсти, бушевавшей в нас, экспедиционный котел никогда не был пустым. Округа кишела серыми перепелками, а помимо пернатых в горах водились крупные олени. Солдаты подарили нам несколько голов для препарирования. Одна из них попала в Британский Музей – лучшего экземпляра я не встречал даже среди лучших шотландских образцов. Далее список трофеев пополнился парой вальдшнепов, а таинственные «туманные куры» вновь мелькнули перед нашими глазами во время вынужденной остановки у гнилого моста. Целая стая проплыла в воздухе и расселась на ветвях ив, покрывавших противоположный берег реки. В подзорную трубу я смог разглядеть, что самцы имеют иссиня–черное оперение, а цвет самок ближе к бурому. Птицы так тесно прижимались друг к другу, что прочие детали их облика были недоступны глазу. Что касается куропаток, то в долине Хурки их оказалось мало: мы подстрелили всего одну.

На протяжении от Саньсина до Нингуты река принимает четыре крупных притока – по два с каждой стороны. [338] Лосось дамаха тоннами вылавливается в устьях этих речек. Этот вид рыб заходит в реки для нереста и ловится на мелководье. Нет числа приспособлениям, с помощью которых туземцы промышляют лосося. Поперек Усуху – речки в 30 ярдов шириной и глубиной в 3 фута – была устроена ивовая изгородь с отверстием. С той стороны, что была обращена против течения, рыбаки устроили coop. Пройдя сквозь отверстие и встретив преграду, лосось беспомощно поднимался к поверхности, откуда его быстро выуживали острогой. Это было удивительное зрелище. Добычу разрезают вдоль спинного хребта и высушивают на солнце, заготовляя сытную пищу для долгой зимы. Еще больше рыбы вылавливается при помощи сетей или того орудия, которое в Камберленде именуется «крюк–щелчок». Вообразите старика и мальчика, день–деньской сидящих у речного переката. В руке у каждого длинный шест с крючком на конце, достающий до середины потока. Опустив его в воду, рыболов терпеливо дожидается появления лосося. Вместо того, чтобы перепрыгнуть препятствие, рыба пытается обогнуть его и подходит под крюк. Следует мгновенный рывок – и вот он уже на берегу.

Количество вылавливаемого лосося составляет астрономическую цифру. Только в одном месте на берегу мы видели тысячи рыб, развешанных для вяления. Маньчжурский вид лосося темнее и не такой серебристый, как Salmo salar. На каждой челюсти у него растет по паре больших зубов, а бока испещрены розовыми пятнами. Удивительная особенность дамаха состоит в том, что рыбы этого вида почти не отличаются по размеру. [339] Наловите хоть сотню – с виду они будут совершенно одинаковы. Подробное описание промысла дамаха можно найти у Де ла Брюньера.

На девятый день пути долина раздалась вширь и последние полсотни миль до Нингуты мы ехали по хорошей дороги, среди зажиточных деревень и тучных полей. В 20 милях к северу от Нингуты, в местечке Ехэ расположен большой военный городок с семью казармами, выстроенными полукругом. Только в четырех из них живут солдаты, поскольку численность гарнизона сокращена. Войска охраняют проход к Санчакоу – пограничному форпосту вблизи русской деревни Полтавская. Она находится в 100 милях от Ехэ и стоит на дороге, ведущей в русский город Никольск. Где–то поблизости от него находился древний город Фурдань. Он упоминается в «Поучительных и любопытных посланиях» как место ссылки маньчжурских принцев, обратившихся в христианство и осужденных за это на пытки и смерть ⁴³.

Мы решили задержаться в Ехэ на один день и отправились взглянуть на военный городок – по сути, скопище хижин на прямоугольном участке, обнесенном стеной из утрамбованной земли. По дороге нас встретил вестовой с письмом от коменданта, сообщившего, что он–де получил приказ содействовать иностранной экспедиции, но не нашел там ни слова о нашем визите в казармы. [340] Иными словами, в приеме было отказано. Мы учтиво предположили, что офицер стал жертвой недоразумения, ибо нам уже довелось беспрепятственно посещать казармы в Тяньцзине и Инкоу. Вместо ответа явился сам комендант – представительный мужчина верхом на прекрасной лошади, облаченный в полную форму с блестящим шариком и двумя павлиньими перьями на шапке. Он держался вежливо, но твердо. Фулфорд объяснил, что мы повидали множество одинаковых казарм и просто хотели отдать ему визит вежливости, проезжая мимо. После этого мы распрощались с бравым воином и решили проехаться по окрестным полям. Ни с того, ни с сего пони Янгхазбенда решил показать характер и так наподдал задом, что наш храбрый драгун, не ожидавший подобного афронта, перелетел через голову скакуна и шлепнулся в грязь. Это был потрясающий цирковой номер, вызвавший смех даже у самой жертвы. На следующий день, 26 октября, мы воспользовались паромом и, проехав 7 миль, прибыли в Нингуту. Между паромом и городской заставой река закручивается такой лихой петлей, что южное направление ее течения временно сменяется на западное.

Нингута – процветающий город. В 1871 г. м–р Эдкинс, бывший британский консул в Нючжуане, застал здесь 3 тысячи жителей. Ныне население города уже составляет от 15 до 20 тысяч и продолжает расти. Окрестности Нингуты удобны для земледелия, изобилуют плодородными долинами и хорошо возделаны. Город лежит на перекрестке важных путей, ведущих в Гирин и Хуньчунь, и выгодно контрастирует с ближайшими областями – гористыми и безлюдными. Многие считают, что если бы в 1880 г. спор из–за Кульджи ⁴⁴ перерос в войну между Россией и Китаем, русские в первую очередь постарались бы захватить Нингуту и Саньсин. [341] При этом город совершенно не укреплен – один только ямэнь имеет каменную ограду. Нингута примыкает к реке, глубина которой на середине потока достигает 4 футов. Хотя Хурка судоходна на всем протяжении от Нингуты до Саньсина, мы не видели ни одного судна, за исключением парома. Правда, летом отдельные джонки приходят сюда из Саньсина за дынями, чесноком и другими овощами, однако о регулярных рейсах говорить не приходится. На берегу, возле переправы, красовались клетки с отрубленными головами разбойников, вывешенные в назидание потенциальным преступникам.

В день приезда мы встретили в городе повозку, на кузове которой было выведено славное имя «Гладстон» ⁴⁵. Появившийся хозяин экипажа оказался местным телеграфистом, который пояснил, что получил свое удивительное прозвище от инструктора–европейца в Тяньцзине. Телеграфист оказался разносторонне образованным джентльменом, чьи таланты включали искусство игры на китайской скрипке. Вынужден с сожалением сообщить, что по возвращении в Инкоу мы узнали об аресте «м–ра Гладстона», легкомысленно забывшего разницу между личными и казенными средствами. Растратчик был увезен из Нингуты под конвоем и с огромной деревянной колодкой на шее.

Телеграфная контора была открыта и мы смогли послать депешу в Инкоу. Ответ гласил, что наш слуга отправился в обратный путь в Гирин 15 октября. Тогда мы телеграфировали Чжану Третьему, приказав ехать из Гирина в Нингуту и дожидаться там нашего возвращения из Хуньчуня.

Как и в Саньсине, самым привлекательным зрелищем в Нингуте оказался театр. Следует заметить, что в китайской глубинке публика может наслаждаться представлением бесплатно. [342] Актеры выступают на подмостках, сооружаемых посреди рыночной площади. На этот раз мы увидели пьесу мифологического содержания, весьма напоминающую индийские уличные представления. Грим и костюмы актеров (все они были мужчинами) включали маски, огромные блестящие шлемы, а также гигантские накладные усы и бороды, придававшие им сходство с идолами диковинных богов, внезапно покинувшими храм. Один из членов труппы носил на голове великолепный плюмаж из хвостовых перьев фазана. Актеры важничали и величаво произносили текст, напомнив мне Куру и Панду из индийских народных пьес ⁴⁶. Их свита гордо потрясала мечами и копьями. Наше скромное появление моментально отвлекло внимание публики от происходившего на сцене. Любопытствующие принялись так немилосердно толкать и ощупывать нас, что трое незадачливых зрителей были рады спастись бегством.

29 октября мы выехали в Хуньчунь. Дни стали такими короткими, что нам приходилось одеваться при свечах. Наскоро проглотив по миске горячей овсянки и запив ее чаем, мы трогались в путь с первыми лучами солнца. Столбик термометра продолжал опускаться и по утрам держался у отметки 11º по Фаренгейту. Мелкие реки и озера покрылись коркой льда, а дороги подсохли и затвердели. Путешествовать стало гораздо легче, хотя лед на реках был еще слишком тонок для движения. Наши бараньи тулупы были очень удобны при езде в повозке. Во время ходьбы было вполне достаточно надеть под пальто вязаный кардиган – если, конечно, не задувал пронзительный северный ветер. Мы пересекли Хурку и двинулись вверх по долине небольшой реки под названием Хама (есть и другая, лучшая дорога, идущая по берегу реки Маляньхэ).

На второй день пути один из запряжных мулов улегся в подмерзшую грязь и отказался идти дальше: [343] будучи поднят в воздух, он и не подумал встать на ноги. Не обращая никакого внимания на удары палкой, скотина вытягивала шею и срывала с обочины пучки мерзлой травы. Дорога была также бедна гостиницами, как и тракт Саньсин – Нингута, поэтому нам вновь пришлось ночевать на почтовых станциях. На третий день дорога завела нас в лес, состоявший из кленов, берез и кедров. Последнее дерево дает съедобные семена, заключенные в крупные шишки 6 дюймов в длину. Надкусив скорлупу, можно добыть мягкое ядрышко, которое, впрочем, довольно безвкусно. В одной шишке я насчитал 146 семян.

На четвертый день мы одолели крутой подъем, закончившийся узким проходом меж двух отвесных стен высотой в 10 футов. Ширина дороги не превышала 6 футов, так что повозки протискивались с большим трудом. Вскоре выяснилось, что поперек теснины лежит дерево, подрубленное рабочими телеграфного ведомства. Повозкам не хватало нескольких дюймов, чтобы проехать под ним, а поскольку свернуть было невозможно, нам пришлось стесывать кору и одновременно подкапываться, углубляя колею. Мы вынесли адские муки, ибо мороз превратил землю в камень, а имевшийся у нас топор быстро затупился. Работа отняла несколько часов, зато в итоге мы благополучно миновали перевал Лаосунлин (Старый Сосновый), лежащий на высоте 1400 футов. За ним начался спуск, который привел нас в долину реки Тумэнь.

2 ноября мы достигли Сычжань, или Четвертой станции, на которой несут службу солдаты из Хуньчуня. Она расположена на берегу ручья, вся противоположная стороны которого на целую милю заросла ивняком. [344] К нашей радости оказалось, что ветви деревьев густо усеяны «туманными курами» ⁴⁷. Переход по шаткому мостику сделал бы честь самому Блондэну. Переправившись на другой берег, мы увидели, что птицы ничуть не напуганы нашим появлением, а после первых выстрелов они всего лишь перелетели на другое дерево. Добыв и рассмотрев пару птиц, мы признали в них черных тетеревов. Добыча оказалась недурна на вкус, хотя и не так изысканна, как фазаны. Никто из нас не думал, что таинственные птицы окажутся в итоге такой легкой добычей – они сидели на ивах, словно настоящие домашние куры.

На пути к городу нам пришлось преодолеть несколько горных кряжей. Наградой за это стали замечательные виды, в одном месте напомнившие пейзажи реки Кайя. Вокруг почти не было следов крестьянского труда. По дороге мы слышали множество рассказов о местных бандитах. Одна из шаек незадолго до того похитила владельца ломбарда и вытребовала выкуп – не деньги, но 700 унций опиума, который и послужил достаточным средством для спасения жертвы. В один из дней нам повстречался еще один европеец, работающий на прокладке телеграфной линии из Гирина в Хуньчунь. Болота делали стоящую перед ним задачу трудноисполнимой, однако инженер с честью выходил из всех затруднений.

5 ноября нам открылась главная долина Тумэни, напоминавшая ложе высохшего древнего озера. У подножия любого холма попадалась галька, указывавшая давнее местоположение доисторического пляжа. Подобные отложения встречаются в Кашмире. Мы вышли на берег реки в устье узкого обрывистого ущелья, за долгие века пробитого водой в толще скал. Тумэнь сильно разочаровала нас. [345] Мы ожидали увидеть могучую реку, не уступающую Ялуцзяну, а обнаружили запруженный валунами поток шириной не более 100 ярдов. Тумэнь – корейское название. Китайцы знают ее под именем Гаолицзян, или Корейская река. На противоположном берегу стоял корейский город Давэньчэн, к стенам которого вплотную подступали ухоженные поля. Еще отцы–иезуиты были поражены тем, что открылось их взорам на берегах Тумэни: «С одной стороны – дикий лес, полный диких зверей, а с другой – все, что может произвести труд искусных жителей культурного королевства». Иезуиты видели множество укрепленных городов и отметили положение четырех пограничных крепостей, защищавших Корею с севера.

Проехав несколько миль, мы пересекли Мицзян – один из притоков Тумэни. Здесь же находилась одноименная деревня, лежащая в 20 милях от ворот Хуньчуня. Сам город делится на несколько частей. Ямэнь командующего местными войсками, гостиницы и купеческие лавки находятся в особом квартале размером 800 на 400 ярдов, окруженном каменной стеной. За пределами этой цитадели расположен рынок и казармы гарнизона. Все постройки выглядят новыми и добротными – не хуже, чем в любом военном городке в Индии.

Мы с удовольствием отметили, что даже в этом глухом углу обитаемого мира лавки переполнены импортными товарами, доставленными из соседней России. Вниманию покупателей предлагались керосиновые лампы, часы, глицериновое мыло, конфеты, бисквиты, английские чайные сервизы, американские консервированные фрукты и множество других товаров, три четверти которых составляла продукция английских фабрик. Мне, как камбрийцу ⁴⁸, было особенно лестно встретить вдали от родины клеймо фирмы Эйнсуорта. [346]

Хуньчунь – преимущественно военный город, хотя здесь имеется несколько торговых домов, занимающихся заготовкой морской капусты, грибов и лекарственных трав, большое количество которых вывозится в Нингуту и Гирин, а оттуда – по всему Китаю. Местные купцы также торгуют оленьими рогами. Прибыв в город, мы поспешили нанести визит генералу И, отличившемуся в войне с тайпинами и теперь занимающему должность хуньчуньского фудутуна. Этот пожилой джентльмен аристократического вида тепло приветствовал нас в своей приемной. Во всей Маньчжурии мне не случалось видеть комнаты, обставленной с таким блеском. Первым делом мы похвалили чистоту, царившую в городе и выгодно отличавшую Хуньчунь от прочих виденных нами мест. Хозяин посетовал, что возглавляет местную администрацию всего шесть лет и еще не успел исполнить все задуманное. По словам генерала, своим внешним видом Хуньчунь обязан правилу, установленному для всех владельцев городской недвижимости. Каждый вечер они обязаны убирать ту часть улицы, которая прилегает к их дому или лавке. До перевода в Хуньчунь генерал И занимал такую же должность в Айгуне, на северной границе империи. Во время беседы он предложил нам по бокалу мадеры, а потом велел откупорить бутылку шампанского. Последнее доставило нам особое удовольствие. Прощаясь, генерал пообещал нанести ответный визит и устроить обед в нашу честь. Зная, что на следующий день назначен смотр гарнизона, мы попросили разрешения присутствовать при этом событии – и получили вежливый отказ. Это была весьма досадная ошибка! Умолчав о своем желании, мы могли бы без труда явиться на плац незваными. Услышав ответ генерала, мы уже не могли сделать это без ущерба для своей репутации. Следует заметить, что запрет на посещение подобных церемоний иностранцами действительно существует в Хуньчуне – он введен специально для русских офицеров. [347]

Глава XIII

Новокиевск

Укрепления в Хуньчуне – Вооружение гарнизона – Исполинские знамена – Казачий караул – Полковник Соколовский – Служба и жалованье казаков – Русская и китайская пограничные комиссии – Русские и бандиты – Русские, англичане и люди Востока – Новокиевск – Гавань Посьет – Колонисты – Корейцы – Православная церковь – Поп – М–р Митуин – Обед по–русски – Русские алармисты

Наутро после прибытия в Хуньчунь мы обошли весь город, гарнизон которого насчитывает ныне около 3 тысяч человек. Мы также посетили новый форт – один из двух, построенных в последние годы на равнине к юго–востоку от Хуньчуня. Оба укрепления будут вооружены крупповскими пушками. Войска, возвращавшиеся со смотра, прошли мимо нас, демонстрируя оружие – как мушкеты, так и магазинные винтовки Винчестера. Похоже, что последние в ближайшем будущем станут главным оружием китайской армии. В рядах пехоты было по–прежнему много людей с кремневыми ружьями и даже с пиками. Генерал И ехал в экипаже, запряженном мулами, а вокруг него раскачивался целый лес знамен – огромных красно–голубых полотнищ, каждое из которых нес дюжий солдат. Я думаю, что во всех европейских армиях не наберется столько флагов, сколько в одном китайском гарнизоне. Это может служить признаком того, что модернизация еще не коснулась войск, охраняющих границы Китая. [348] Случись им столкнуться в бою с силами соседей, никто не сможет уверенно сказать, что китайцы не повторят печальную судьбу ассирийцев.

Словно листья дубравные в летние дни,
Ещё вечером так красовались они;
Словно листья дубравные в вихре зимы,
Их к рассвету лежали развеяны тьмы… ⁴⁹

Русская граница, лишь недавно демаркированная заново китайскими и русскими комиссарами, находится не более чем в 8–10 милях от Хуньчуня. К ней ведет дорога, 5 или 6 миль которой приходится на равнину. Именно там китайцы выстроили упомянутые мною форты. Затем дорога поднимается на гребень невысокого горного хребта, являющегося частью водораздела Тумэни и Суйфуна. Последняя река впадает в море неподалеку от русского порта Посьет. На расстоянии мили от высшей точки перевала можно увидеть медный столб с надписью, извещающей, что «императорский комиссар У Дачэн, вице–президент Палаты Цензоров, и генерал–лейтенант Икэтанга, определили границу и установили сей знак в 4–ю луну 12–го года правления под девизом Гуансюй». В трех милях от пограничного столба стоит русский пост с гарнизоном из 2–3 сотен казаков. Не имея соответствующих паспортов и не ставя целью путешествие по России, мы все же послали командиру поста письмо с просьбой разрешить нам нанести ему короткий визит. Мы надеялись узнать какие–нибудь европейские новости и сделать некоторые покупки. Учтивый ответ обещал нам безыскусное, но искреннее казацкое гостеприимство. Послание доставили двое казаков, сидевшие на крепких лошадках. В своих теплых бурых фризовых шинелях, овечьих папахах, с шашками и ружьями за спиной, [349] эти парни выглядели, как картинка из «Иллюстрэйтед Лондон Ньюс». Их свежие румяные лица и серые глаза вернули нас в мир, почти позабытый за месяцы, проведенные среди китайцев.

Приехав на пост, мы застали полковника Соколовского в хлопотах по его обустройству ⁵⁰. Китайцы называют это место Хандахэцзы, или Свонка (Swanka). Это холодное место напоминает улей – так кипит здесь армейская жизнь. На новом месте казаки должны обживаться своими силами. Они энергично строят добротную казарму, подсобные постройки, конюшню, лазарет, пекарню, квартиры для семейных, офицерский флигель и, что немаловажно, просторную русскую баню. Мы с удивлением узнали, что на все обзаведение казной отпущено только 20 тысяч рублей. Любой офицер Корпуса королевских инженеров счел бы такую сумму просто смехотворной. Полковник Соколовский не унывает, работая за троих: он и архитектор, и инженер, и распорядитель работ. Его квартира – настоящий арсенал в миниатюре. Одну из стен занимает пирамида, уставленная карабинами казаков, а вдоль остальных грудами разложены гвозди, петли, канаты, проволока, стремена, кожи – одним словом, все, что может понадобиться его людям и их лошадям. Полковник показал нам свой пост, а затем угостил плотным ужином и приготовил импровизированные постели на полу.

Свонка лежит в изолированной горной местности и не относится к числу значимых русских поселений. Перим, Аден и Тхул–Чотияли в сравнении с ней покажутся веселыми, многолюдными и цивилизованными городами.

Казаки проводят на пограничной службе четыре года, а затем возвращаются домой, переходя в резерв. Их жалованье составляет 20 рублей (50 шиллингов) в месяц, однако почти все эти деньги, за исключением небольших сумм на табак и карманные расходы, хранятся у командира. [350]

Казакам разрешено пользоваться своими бердановскими винтовками для охоты: это оружие крепко сработано и нечасто выходит из строя. Из своих поездок по горам они часто привозят кто оленя, а кто и медведя. Иной раз удачливому казаку выпадает подстрелить тигра, чья шкура стоит 150 рублей. Казаки считают китайских лошадей непригодными для службы, предпочитая им забайкальских пони. Эти животные плохо приспосабливаются к местному климату и часто теряют зрение. Полковник склонен объяснять это действием летних пыльных бурь или вредными свойствами горных трав.

Наш хозяин сказал, что поддерживает прекрасные отношения с китайским начальством. По его словам, он только что вернулся из Хуньчуня, где гостил со своими офицерами по случаю освящения нового храма. Мы рассказали полковнику о том, как ловко генерал И лишил нас возможности увидеть гарнизонный смотр. Рассмеявшись, Соколовский заметил: «Не стоило обращать внимание на запрет! Всегда отвечайте вежливостью на вежливость китайца, однако не вздумайте отказываться от задуманного из–за нескольких учтивых фраз. Зачастую они возражают нам только для того, чтобы узнать, в какой мере мы готовы уступить». Похоже было, что за время службы офицер неплохо изучил людей Востока. Вполне согласившись с его мнением, я пояснил, что мы не знали истинных намерений генерала и не хотели переусердствовать в своей любознательности.

Полковник посвятил нас в подробности своих встреч с императорским комиссаром У, проводившим демаркацию границы к югу от озера Хинка ⁵¹. Он встретил китайского сановника со всеми почестями, подобающими представителю великой державы, [351] предоставил почетный караул и окружил множеством лестных знаков внимания. В результате, по словам Соколовского, все прошло, как по маслу. Впоследствии мы слышали, что русские не смогли добиться всего, чего желали. К примеру, им пришлось отказаться от намерения поставить свой пост на пять миль ближе к Хуньчуню, на вершине горной гряды. Такая позиция позволила бы вести наблюдение за новыми фортами китайцев, чего те не могли допустить. Впрочем, русские наверняка тоже получили от соседей свою долю уступок.

Я спросил, как у русских принято поступать с бандитами. Хозяин ответил, что вообще–то их полагается брать живьем, судить и сажать за решетку, однако во время преследования часто случается, что казацкие винтовки внезапно стреляют и преступник валится, прошитый пулями. Безусловно, подобные происшествия заставляют досадовать, однако имеют и положительную сторону: благодаря им русские горы очищаются от паразитов. Я сказал полковнику, что такие вещи случаются и у нас в Индии...

За столом у полковника мы познакомились с молодым китайским офицером, говорившим по–русски и выполнявшим в канцелярии фудутуна обязанности переводчика. Он демонстрировал безупречные манеры и поддерживал непринужденную беседу с Фулфордом. Этот случай может наглядно показать образованным джентльменам индийского происхождения, какую ошибку они совершают, не делая попыток стать членами английского общества. Британцев ошибочно считают в Индии какими–то исключительными созданиями. Я убежден, что если отношения между туземцами и европейцами и оставляют желать лучшего, то виноваты в этом в первую очередь туземцы. Оказавшись в любой другой стране, англичанин быстро завязывает дружбу с местными жителями, но в Индии все обстоит по–другому. Там англичанин может позвать культурного аборигена к обеду, но вряд ли дождется ответного приглашения. Исключение составляют разве что редкие выступления баядерок и тому подобные скучные церемонии. Даже самая передовая часть индийцев предпочитает держаться замкнуто. [352] Никто, кроме них самих, не сможет покончить с этой пагубной социальной отстраненностью.

На следующее утро мы поехали в главную квартиру пограничных войск в Новокиевске, который китайцы называют Яньцзикоу. Этот поселение находится в 15 милях от поста, на северной берегу залива Посьет. Дорога вилась по холмам и была не слишком хороша. Рядом тянулись телеграфные провода, опирающиеся на низкие кривые дубовые бревна, доставленные с окрестных гор. Выглядели они не в пример хуже прекрасных сосновых столбов, используемых китайским телеграфным департаментом. Впрочем, и обошлись они наверняка гораздо дешевле. Поднявшись на одну из прибрежных вершин, мы увидели широкую гладь залива, в солнечных лучах казавшуюся золотой. Цепь холмов окружала ее сплошным кольцом. Гавань Посьет больше напоминает узкое длинное озеро, нежели часть океана. Имея около 12 миль в длину и 3–4 в ширину, она со всех сторон окружена горами, а с морем соединяется узеньким проливом.

В летние месяцы Новокиевск должен выглядеть привлекательно, благодаря невысоким холмам и близости океана. Зимой это довольно мрачное место, что связано с местной привычкой выжигать прошлогоднюю траву на горных склонах. Считается, что это улучшает пастбища и помогает прорастанию осыпавшихся семян. После таких палов горы выглядят черными и безжизненными. Новокиевск по–родственному схож с маленькими городами Индии – те же лавки, те же казармы, те же присутственные места. Их главная общая черта – это строительный хаос. Отличие русского поселка составляет одна лишь живописная греческая церковь ⁵². Лавки здесь так же хороши, как и обычные магазинчики парсов в Индии: мы смогли найти все предметы роскоши, о которых мечтали. В порту мы насчитали всего три десятка домов. От Новокиевска до Посьета всего пара миль по прямой, но если ехать вокруг бухты, [353] то путь растягивается до десяти миль.

Новокиевск стоит на берегу небольшой речки. В 2–3 милях вверх по долине этого ручья живет несколько крестьянских семей, не обладающих большим достатком. Полковник Соколовский говорил, что местность не производит достаточного количества провизии. Чтобы спасти жителей от голода, правительство вынуждено ежегодно доставлять им муку. Главным занятием поселенцев является поддержание связи между различными военными постами, а также разработка местных ресурсов. В окрестностях Новокиевска проживает множество корейцев, которых русские считают благонравным и трудолюбивым народом. Французские миссионеры говорили нам, что не так давно большое число корейцев было вывезено в Хабаровку и поселено на левом берегу Амура, против устья Сунгари. В настоящее время русские уже отказались от подобной практики.

Мы увидели группу молодых казаков, выполнявших строевые приемы, тогда как их товарищи занимались гимнастикой. Казалось, что мы перенеслись обратно в Индию, вот только форма нижних чинов имела вид, недопустимый на британской военной службе. Целая толпа солдаток в красных юбках и цветастых косынках собралась на берегу ручья. Не обращая внимания на холод, женщины спокойно занимались стиркой. [354]

К востоку от порта, в устье Тумэни, сходятся границы трех стран – России, Китая и Кореи. В этом важном пункте также имеется русский военный пост.

Мы посетили церковь с высокой остроконечной колокольней, выкрашенную в зеленый цвет и увенчанную куполом. Нас встретил женоподобный поп с длинными мягкими струящимися волосами и такой же бородой. Он не знал ни латыни, ни французского, ни греческого, поэтому владельцу китайской гостиницы пришлось выступить в роли переводчика русского языка. Главный вход в храм был устроен с западной стороны. В пустом нефе не было ни одной скамьи, а всю прочую обстановку составляло подобие прилавка в одном из углов. На стенах висело несколько икон. Церковь освещалась большим паникадилом, спускавшимся из–под свода. Алтарь был отделен от трансепта высоким деревянным экраном, украшенным изображениями Господа нашего, Девы Марии и четырех евангелистов. Все образы были очень хорошо написаны.

Поп показал нам чудотворную икону – если не ошибаюсь, святого Николая, – перед которой возвышался массивный серебряный подсвечник. Нам также было позволено пройти к алтарю, который стоял в центре, а не подпирал стену, как в англиканских церквях. На алтаре стояло большое Евангелие, красиво напечатанное буквами церковно–славянского алфавита. Я попросил показать мне его. Не поняв, священник поднял другую книгу и извлек из–под нее нечто вроде посылки, завернутой в ткань. Внутри свертка обнаружился новый слой шелка, за ним другой и третий, пока, наконец, поп не добрался до золотистого плата с изображением Тайной Вечери, вышитым по мотивам творения Леонардо. Развернув его, поп показал нам кусок черного хлеба, [355] напоминавшего неочищенный воск. Без сомнения, это были святые дары, приготовленные для причастия. Было дико видеть такую вещь выставленной напоказ в качестве курьеза. Поп живо напомнил мне муллу из Индии, который точно так же разворачивает бесчисленные обертки, чтобы похвастать листком Корана, переписанного пером Али, или волоском из бороды Пророка.

В Новокиевске мы запаслись кофе, бисквитами и другими лакомствами, вкус которых успели позабыть. После этого мы пустились в обратный путь, сделав остановку для новой трапезы с гостеприимным полковником Соколовским. На этот раз он пригласил к обеду нескольких друзей. Один джентльмен, м–р Митуин ⁵³, говорил по–английски и сообщил нам важные новости о поражении Гладстона и избрании лорда Солсбери новым премьер–министром ⁵⁴. Застольные разговоры носили очень живой характер. Собеседники постоянно переходили с английского на французский, а с французского – на русский и китайский. В итоге все остались довольны друг другом.

Представления англичан о «русском обеде» имеют мало общего с действительностью. Прежде чем пригласить гостей за стол, хозяин предложил всем по рюмке водки. Закуской служил вяленый камчатский лосось, сервированный на отдельном столике. После этого мы расселись по своим местам. Каждый сам накладывал себе кушанья с больших блюд, появлявшихся в центре стола. Ростбиф ничем не отличался от подаваемого в доброй старой Англии, а крымский кларет был просто превосходен. Насытившись, мы откланялись и поскакали обратно в Хуньчунь.

Один из корреспондентов «Tаймс» недавно поднял шум по поводу «русской экспансии» ⁵⁵. Имелось в виду недавнее пограничное соглашение между Россией и Китаем, по которому эти две державы, а также Корея, имеют исключительное право плавать вверх по Тумэни. Автор статьи утверждал, что река эта открывает путь к самому сердцу Маньчжурии, а ее устье является вторыми воротами этой страны [356] после Инкоу. Журналистские сетования в данном случае абсолютно беспочвенны, ибо порожистая Тумэнь течет со склонов безлюдных непроходимых гор. Русские сами посмеются, когда поймут, какую «торговлю» обещает им эта река. Алармисты находятся в меньшинстве в обоих лагерях – этот факт весьма радует меня. Полковник Соколовский вспоминал в разговоре о том, как прошлым летом в Посьет зашла английская эскадра. Тогда многие русские сочли это свидетельством зловещих планов Британии по захвату порта. «Бог мой! – добавил он – Оглянитесь вокруг! Что вы получите, завладев этим местом? Несколько старых лачуг, немного дрянного скота и голые холмы? Буду удивлен, если вы найдете в них какой–то прок». [357]

Глава XIV

Из Хуньчуня в Бацзяцзы

Короткий путь в Омосо – Визит фудутуна – Его одеяние – Ранний подъем – Английская и китайская обувь – Холодная прогулка – Снова казармы – Затруднения с транспортом – Перевал Халабалин – Исток Хурки – Тунъэканцзы – Аодун – Перевал Чанцзайлин – Бандиты – Гора Лабалацзы – Хайцзинлин – Лаоелин – Прибытие в Гирин – Дунцзинчэн – Каменистая равнина – Встреча Чжана Третьего с разбойниками – Средство от зубной боли – Второй хребет Лаоелин – Снова бандиты – Выставка пайлоу – Оживленное местечко у дороги – Куаньчэнцзы – Храм Лао–е – Буддийский храм – Надпись в мечети – Пресвитерианская часовня – Католическая миссия – Священники из Бацзяцзы – Месса

Прямой, но малопригодный для повозок путь ведет из Хуньчуня в Омосо – городок, лежащий между Нингутой и Гирином. Как и большинство пройденных нами маньчжурских дорог, он совершенно неизвестен европейцам. Посовещавшись, мы решили, что я обследую его в одиночку, а остальные участники экспедиции отправятся в Нингуту и встретят там Чжана Третьего. Рандеву было назначено в Гирине. По соображениям безопасности я присоединился к каравану, отправлявшемуся из Хуньчуня с грузом морской капусты, грибов, оленьих рогов и целебных корней хуанчи. Погонщики мулов сразу же потребовали, чтобы в дороге я вставал в одно время с ними. Я согласился, не ведая, какая тяжесть ложится на мои плечи. Перед самым отъездом в гостиницу прибежал мандарин низшего ранга, объявивший о приезде фудутуна. [358] Это был настоящий сюрприз, ибо незадолго до этого от генерала уже принесли дружеское письмо, в котором он ссылался на занятость, не оставляющую времени для личных встреч. Прежде чем мы успели хоть как–то подготовиться к приему, великий муж вошел в комнату во всем блеске своего облачения. Его круглую высокую зимнюю шапку с опушкой из соболя венчали красный шарик и павлинье перо, закрепленное в нефритовой трубочке. Соболями была щедро отделана куртка, поверх которой красовалась богатая накидка черного шелка, подбитая белым каракулем. Нижнее платье генерала было сшито из темно–красного атласа на барашковой подкладке. Признаться, на фоне всего этого великолепия мы выглядели очень непрезентабельно. Наши твидовые охотничьи костюмы сильно обносились за время путешествия, а что касается головных уборов, то мягкие и пушистые лисьи шапки, купленные в Хуньчуне, были скорее удобны, чем красивы.

Визит генерала имел целью отговорить меня от одиночной поездки по горной дороге. По его словам, выбранный мною путь кишел бандитами. Я выразил уверенность, что ни один бандит не осмелится поднять голову во владениях столь выдающегося сановника. Генерал возразил, что, несмотря на все усилия его администрации, разбойники все еще укрываются в глухих лесах, где живут, словно дикие звери. Временами они выходят на дорогу и всегда готовы перерезать горло случайному путнику. Поблагодарив фудутуна за заботу, я принял на себя всю ответственность за последствия своего решения и заметил, что один русский джентльмен уже совершил подобную поездку до меня. Генерал убедился, что я не собираюсь отказываться от своего намерения. В самом деле, я не мог спасовать перед моими спутниками – не говоря уже о русских знакомых! [359] Не скрывая раздражения, властитель Хуньчуня отказался от предложенного чая и ушел.

Выехав из Хуньчуня 11 ноября, мы вместе проехали до первой станции – Мицзяна, – а затем разошлись разными дорогами. Боясь, как бы попутчик не проспал, погонщики в первую же ночь подняли меня в половине второго. Я не стал возражать и до восхода солнца мы успели пройти около 10 миль. Остановившись в придорожной гостинице, мы позавтракали и следующие 20 миль неторопливо ехали по холмам. До ночлега наш караван добрался уже в сумерках. Каждый день повторялось одно и то же: после ужина мы ложились спать не позже 7–8 часов вечера. Между тем мороз крепчал: при отъезде из Хуньчуня термометр показывал 7º по Фаренгейту, день или два спустя его столбик опустился до нуля, а в следующие несколько суток упал до –6–7º. Я установил, что пик холода приходился на предрассветные часы. Перед самым восходом температура опускалась на 4–5º, а затем солнечные лучи быстро нагревали воздух. Хотя у меня был пони, большую часть дня приходилось идти пешком, держа животное под уздцы. Ноги так замерзали, что долго сидеть в седле было невозможно. Миссионеры предупреждали меня, что английские ботинки непригодны для зимних маньчжурских дорог, и советовали обзавестись мягкими китайскими сапогами. Увы, идти в этой обуви оказалось так неудобно, что я вернулся к паре испытанных Хоуби ⁵⁶. Мулы тяжело ступали под тяжестью вьюков, так что, исключая остановку для завтрака, мы находились в дороге по 15–16 часов ежедневно. Временами налетал ветер и мела метель – в этом было мало радости. Раттлер семенил подле меня, закутанный в обрывок овечьей шкуры. [360] Несчастный пес дважды проваливался в ледяную воду и мне приходилось отогревать его за пазухой.

По выражению индусов, была «светлая половина месяца» и луна являлась на небе во всей своей красе. Ничто не нарушало торжественную тишину ночи, кроме постукивания копыт, редких криков одинокого оленя и глухого рева потоков, доносящегося из темных лощин. Среди облетевших деревьев царил полумрак, тогда как голые вершины холмов были залиты потоками лунного света. На фоне темного неба вырисовывались очертания горных цепей, а вдали сверкала заснеженная вершина какого–то пика. Природа оцепенела, скованная лютым морозом. Внезапно чиновник, ехавший рядом, похлопал по ложе своего ружья и указал рукой куда–то вперед. Я подумал, что инстинкт предупреждает его о приближении разбойников, даже если те умеют подкрадываться, не издавая ни малейшего звука. К счастью, нападения не последовало. Генерал И снабдил меня небольшим эскортом, однако эти молодцы не желали вставать в одно время со всеми и нагоняли караван только к середине дня. Я не испытывал особых трудностей, за исключением того, что мой вьючный мул находился на попечении конвойных и отставал вместе с ними. Это вынуждало меня возить все постельные принадлежности на седле.

Несколько возчиков со стороны решили воспользоваться охраной и пристроились в хвосте каравана вместе с четырьмя десятками мулов. Их примеру последовали упомянутый чиновник и солидный купец. Я не расставался с оружием и даже Чжу Сю – стрелок не из лучших – получил ружье. При дневном свете вид у нас был курьезный. Моя борода превратилась в кусок льда, [361] а наушники шапки и шерстяной шарф покрылись слоем курчавой изморози. Китаец выглядел подстать мне. У мулов с удил свисали сосульки около фута длиной. На переправах животным приходилось идти вброд. Выходя из воды, мулы покрывались сплошной коркой льда, но, как мне казалось, не слишком страдали от этого.

Дорога, по которой я ехал, ответвляется от Нингутинского тракта в местечке под названием Ляншуйцзяньцзы. В первый день мы достигли Каяхэ неподалеку от ее впадения в Тумэнь, а на следующий спустились к реке Вэйцзыхэ. Затем последовал затяжной подъем на перевал, ограждавший долину Янцзыхэ. Как мне удалось узнать, последние два названия в действительности относятся к одной и той же реке. В деревне Наньканцзы я нашел две казармы, полные солдат. Этот отряд был прислан из Хуньчуня для наведения порядка в горах. В том же селении хранились тяжелые крупповские пушки, предназначенные для вооружения хуньчуньских фортов. Читатель может лишний раз убедиться, насколько тяжело передвигаться по Маньчжурии: огромные орудия были с неимоверными трудностями доставлены в деревню за год до моего приезда и все еще дожидались установления зимнего пути! Из Наньканцзы дорога идет вверх по долине Янцзыхэ вплоть до ее истока, находящегося в 70 милях. Некоторые места на этом пути известны, как разбойничьи притоны. В конце долины путники совершают восхождение на перевал Халабалин и пересекают главную цепь Белых Гор. [362] За перевалом лежит плато, на котором берут свое начало Хурка и ее бесчисленные притоки.

Это плоскогорье распадается на ряд болотистых, хотя и плодородных равнин, перемежаемых мелкими хребтами в 1000–1500 футов высотой. Тут и там среди низменностей разбросаны одинокие холмы не выше 500 футов. Зимой дорога доступна для любых повозок, однако летом трясина заставляет забыть о колесах. М–р Митуин рассказал мне, как однажды он заехал в эти места в теплое время года. Ежедневно несколько животных из его каравана намертво увязали в грязи и становились добычей тигров. Тем не менее, жизнь обитателей гор показалась мне мирной и хорошо обеспеченной. Повсюду попадались фермы, а вся пригодная земля была распахана.

На восьмой день после отправления из Хуньчуня мы добрались до селения Тунъэканцзы. В 20 милях к западу от него лежал уездный город Аутун, или Тунхуасянь, ошибочно помещаемый картографами в бассейне Тумэни. Я уже упоминал этот город в качестве возможного наследника древнего Одоли. Иезуиты недаром считали его находящимся именно в этой местности, так что наши последователи просто обязаны побывать в Аутуне. Сам я двигался по другой дороге и был лишен подобной возможности. Тунъэканцзы стоит на реке Шахэ (некоторые называют ее Дашахэ), вблизи от ее слияния с Хуркой. На коротком участке река делает больше поворотов, чем Уай ⁵⁷, а ее русло лежит в таком глубоком каньоне, что неосторожный всадник рискует свалиться в воду, не подозревая об опасности. [363]

Я захватил в дорогу компас, стараясь хоть сколько–нибудь точно фиксировать местоположение рек и селений, попадавшихся на пути. Не рискну утверждать, что я преуспел в этом, однако помучаться пришлось изрядно. Во–первых, мне каждый раз приходилось снимать перчатки и доставать прибор из кармана голыми руками. Во–вторых, его приходилось держать, дожидаясь, пока стрелка закончит вращаться и укажет истинное направление. Руки быстро застывали, а между тем приходилось еще и записывать результат обсервации в блокнот. В итоге мои пальцы переставали гнуться и страшно болели. Мороз был не так страшен, как северный ветер, делавший походную жизнь невыносимой.

На девятый день странствий я пересек Хурку у деревни Саньцзякоу, лежащей чуть ниже впадения в нее Шахэ. Поблизости находилось устье еще одной речки, носящей имя Чжуэрдаохэ. Мы проехали вдоль левого берега последней и достигли цели своей поездки – большого селения Омосо, отстоящего от Хуньчуня на 200 миль. Нингута лежала в 90 милях к востоку, но дорога туда уже не представляет никаких трудностей. Мы выехали на Гиринский тракт, идущий по лесистым низинам, и вскоре оказались у подножия Чанцзайлина – одного из важнейших маньчжурских перевалов, разделяющего бассейны Хурки и Сунгари. Он очень крут и имеет 4000 футов в высоту. Дорогу здесь обступает густой лес, а после сильных снегопадов она становится непроезжей. Чуть ниже вершины, с гиринской стороны, стоит военный пост, гарнизон которого заботиться о безопасности путников. В 1871 г. консул Эдкинс писал, что Чанцзайлин наводит ужас на купцов, путешествующих с деньгами и товарами между Гирином и Нингутой. [364] В самом деле, трудно найти место, более пригодное для засады, чем этот перевал. За несколько дней до появления Эдкинса там было совершено жестокое нападение на богатый караван, следовавший из Нингуты. Консул видел трупы людей, убитых при попытке защитить свою собственность от разграбления. Сегодня дела обстоят ненамного лучше. Выражаясь по–индийски, шайка из 12 разбойников, «выступила» как раз накануне прибытия нашей партии. Опасаясь за мою жизнь, власти Омосо выслали сильный отряд, прочесавший придорожную тайгу и обнаруживший убежище злодеев. Хижина была сожжена, однако всем пташкам удалось благополучно упорхнуть. Все эти события не помешали мне любоваться прекрасными горными видами. Величественная лесистая гряда резко контрастировала с замерзшей равниной и унылыми холмами верховьев Хурки. Пейзаж вызывал в памяти картины Длинных Белых Гор.

Миновав Чанцзайлин, караван прошел по прямой около 20 миль, а затем свернул направо у подножия приметной горы, именуемой Лабалацзы. Это была дорога, выходившая к перевалу Хайцзинлин. Главный тракт проходит через другой перевал, который называется Лаоелин и находится гораздо южнее. Выбрав Хайцзинлин, возчики должны были проехать лишние 10 миль, но взамен получали более пологий подъем, доступный даже самым тяжелым возам. Серьезный недостаток этого маршрута заключается в ключах, заливающих дорогу водой. Летом она на сотни ярдов превращается в топь, а зимой – в ледяной каток. У меня не было возможности определить точную высоту перевала, однако я думаю, что она составляет не менее 2000 футов. Как на подъеме, так и на спуске дорога проходит через сосновый лес – не такой могучий, как на Чанцзайлине, но все же очень живописный. [365]

Лабалацзы (Гора–Рожок) выделяется среди окрестных гор своей необычной формой. Она имеет вид пирамиды со срезанной вершиной, образующей многоглавый силуэт. Она напомнила мне Цяньшань (Гору Тысячи пиков), которую мы видели на востоке по пути из Инкоу в Мукден. Через весь Квантунский полуостров тянутся хребты схожей формации. Склоны Лабалацзы населены оленями и еян – «дикими овцами». Последние напоминают муфлонов. Пару убитых животных этого вида я видел в хижине местного охотника, выгодно торгующего дичью. Неподалеку от горы, в местечке Лабахэцзы, имеются залежи прекрасного угля, поставляемого для нужд Гиринского арсенала.

24 ноября, на 14–й день после отъезда из Хуньчуня, я выехал на берег Сунгари поблизости от пороховой фабрики. Могучая река сильно изменила свой облик с нашей последней сентябрьской встречи – теперь это была сплошная полоса мраморно–белого льда около фута толщиной. Караван с ходу вышел на лед и вскоре я вновь очутился в Гирине. Два дня спустя появились Янгхазбенд и Фулфорд, которые провели в Нингуте всего один день, но успели немало повидать по дороге. Немного не доехав до городских ворот, они взяли направление на Маляньхэ и посетили руины древнего города, известного среди туземцев под именем Дунцзинчэн, или Восточной столицы. Он знал времена громкой славы, о которой напоминают остатки мощных каменных стен и больших зданий. Местные жители верят, что город был покинут после корейского нашествия, случившегося 1000 лет назад. М–р Бойер (Boyer), с которым мы встречались впоследствии, считает Дунцзинчэн истинным Одоли. Консул Эдкинс, в 1871 г. закончивший свое путешествие как раз в этих местах, называет город столицей объединения тунгусских племен, вошедшего в историю под именем государства Бохай. Яркое описание развалин, вышедшее из–под пера м–ра Эдкинса, стоит привести полностью: [366]

«Земляной вал длиной 14–15 миль окружает пространство, в северо–западной части которого отгорожен внутренний город со стенами в пару миль. Там до сих пор можно увидеть каменные платформы бывших залов и павильонов. Сохранились каменные основания деревянных колонн, некогда поддерживавших кровли. По своей планировке здания не отличались от тех, что можно увидеть в Пекине – группы деревянных павильонов, обращенных к югу и стоящих на широких каменных платформах. Создатели города использовали в качестве строительного материала блоки из застывшей лавы. Во дворе храма, стоявшего в юго–восточной части внешнего города, сохранилась древняя курильница причудливой формы, высеченная из цельного куска вулканической породы. Она достигает 25 футов в высоту и имеет форму пагоды, вырастающей из цветка лотоса. Надпись на каменной стеле, установленной сорок лет тому назад, сообщает, что первый храм на этом месте был выстроен во времена императора У–фи ⁵⁸ из династии Хань, в 140 г.до Р.Х. Ныне весь город состоит из нескольких убогих лавчонок».

По дороге из Нингуты в Гирин, Фулфорд и Янгхазбенд проехали по «Каменной равнине», также изображенной м–ром Эдкинсом в его записках. Мои спутники нашли описание весьма точным, за тем исключением, что лавовая корка в некоторых местах показалась им очень тонкой: сквозь трещины можно было слышать и видеть воду, текущую из ближайшего болота. Эдкинс пишет о «широкой долине, словно созданной для того, чтобы служить ложем большому озеру. По воле случая вместо воды она оказалась заполнена жидкой лавой, извергнутой горами, возвышающимися на северо–западе. Застыв, она навеки сохранила картину доисторических содроганий земной тверди. [367] Дорога пересекает Каменную равнину по ее северному краю на протяжении около 3 миль. Здесь лавовое поле представляет собой хаотическую череду возвышений и впадин. Местами каменная корка провалилась, образовав глубокие ямы. На других участках вулканические газы, прорываясь к поверхности, покрыли ее огромными коническими пузырями. Все эти неровности рельефа не идут ни в какое сравнение с тем, что можно увидеть на южной окраине поля, где ходьба сопряжена с немалыми трудностями. Некоторые понижения со временем заполнились почвой, а потом заросли кустарником и низкорослыми деревьями. Равнина имеет 60–70 миль в окружности. Источником лавы считаются горы, возвышающиеся в 100 милях к северо–западу. Река Хурка служит южной границей равнины, вытекая из живописного озера Пилтан. Его ширина составляет 6 миль с севера на юг и 20 миль – к востока на запад. Надо полагать, оно возникло в центре катаклизма, приведшего некогда к образованию Каменной равнины. В трех милях от истока русло реки резко идет под уклон и образует ступень, ниже которой лежит заводь овальной формы, окруженная лавовыми обрывами высотой около 100 футов. Вода низвергается красивым каскадом, который, впрочем, не виден за облаком мельчайшей водяной пыли. Оно ярко сверкает в лучах утреннего солнца и видно с расстояния в 20 миль». К сожалению, мои товарищи были незнакомы с этим восторженным описанием, а туземцы дали водопаду столь нелестную характеристику, что Фулфорд и Янгхазбенд не стали тратить время на его посещение. [368] К тому же, погода не располагала к любованию чудесами природы.

Вместе с моими спутниками явился Чжан Третий. Его поездка из Гирина в Инкоу заняла двадцать три дня, однако обратный путь он проделал всего за одиннадцать. Вот что значит ехать по зимнику, а не барахтаться в грязи! На обратном пути его остановила банда из 13–ти разбойников, обыскавших его повозку. Чжан сказал им, что ему нет дела до шотландской овсяной крупы и джема, и что они вольны забрать всё. При этом он с большим значением добавил, что за ним едут три телеги, доверху нагруженные товарами. Разбойники оставили Чжана Третьего в покое и, покуда он заканчивал свой завтрак, появившиеся телеги были ограблены на 150 таэлей серебром, а также лишились изрядного количества добра. Бандиты сложили награбленное в мешки, забрали по одному лучшему мулу из каждой упряжки и, навьючив добычу на спины животных, удалились. Это произошло среди бела дня на главном тракте страны – императорской дороге, идущей из Мукдена в Гирин. Логово этой банды было известно всем и находилось в императорском охотничьем заказнике.

Жизнь и имущество здесь отнюдь не пребывают в безопасности. Мои спутники видели между Нингутой и Омосо тело убитого человека, лежащее на обочине. Представители властей накрыли его ветками и начали следствие, однако им вряд ли удастся узнать, от чьей руки пал этот несчастный.

Чжан Третий привез первую почту, дошедшую до нас более чем за полгода. Наряду с радостью нам суждено было испытать горькое разочарование. Несмотря на четкое указание, мои лондонские агенты не прислали ни одной газеты! Поскольку в Инкоу никто не заметил этого упущения, нам пришлось восстанавливать подробности великой политической битвы 1886 года ⁵⁹ [369] по скудным упоминаниям, содержавшимся в письмах. С другой стороны, нам было о чем почитать после возвращения в цивилизованный мир. Помимо всего прочего, Чжан Третий привез вексель на крупную сумму денег, благоразумно предпочтя его звонкой монете. Слуга поступил еще более мудро, обналичив бумагу по прибытии в Гирин и оставив серебро у хозяина знакомой нам гостиницы. По его словам, приближался китайский Новый год, а вместе с ним и время сведения денежных счетов. В это время многие туземные банкиры вылетают в трубу и у держателя векселей нет никакой уверенности в судьбе своего достояния.

Мы не могли отказать себе в удовольствии вновь навестить м–ра Суна. Начальник арсенала также обрадовался, увидев нас, и устроил новый званый обед. К столу был приглашен инженер, который встретился нам по дороге в Хуньчунь и назвался датчанином. Из китайцев присутствовали трое почтенных джентльменов, первым из которых явился начальник телеграфа м–р Яо. Его брат целых три года прожил в Лондоне в качестве атташе китайской миссии. М–р Фан состоял в должности генерального юрисконсульта провинции, а третий китайский гость был представлен просто как м–р Фэн. После общего знакомства последовал банкет, меню которого я хочу привести полностью:

Закуски

Креветочный соус. Засахаренные фрукты. Ядрышки абрикосовых косточек. Тыквенные семечки. Ломтики ветчины. Ломтики баранины. Заливное из яиц.

Первые и вторые блюда

Салат с чесноком. Крем–суп из акульих плавников. Нарезанная говядина. Суп из ростков бамбука. Жареная форель. Слойки с чесночной начинкой. Суп из трепангов. Жареные ребрышки. Суп из грибов. Карри из курицы с рисом. Тушеная говядина с подливкой.

Десерт

Груши. Виноград. Корни тростника.

Вина

Шампанское «Пэй–Жён». Шампанское «Моэ и Шандон». [370]

Слойки с чесноком оказались очень вкусны, не говоря уже о супах из плавников акулы, морских огурцов и грибов. Корни тростника напоминали очищенное и нарезанное яблоко. Определенно, когда китайцы хотят проявить радушие и гостеприимство, они преуспевают в этом, как никто другой.

В этой связи я не могу не вспомнить владельца гостиницы, снабдившего меня средством от жестокой зубной боли. Прополоскав рот, я испытал облегчение, которое не в силах описать словами. Хозяин строго запретил глотать лекарство – и правильно сделал: как я понял впоследствии, оно содержало очень ядовитые компоненты. Там были корни аконита и Iris florentina, листья Heterotropa asatroides, а также Пи–по – растение, оставшееся неизвестным.

Следующим местом, которое мы решили посетить, был Куаньчэнцзы – богатейший торговый центр Северной Маньчжурии, лежащий в 80 милях к северо–западу от Гирина. Перед отъездом мы выкупили вещи, остававшиеся в закладе у фирмы «Цзунъигун». Затем каждый из нас заказал огромные сапоги из овчины мехом внутрь, чьи голенища доходили до колен. Мы уже пробовали надевать китайскую обувь, однако в ней было очень неудобно передвигаться пешком. Английские ботинки, напротив, не подходили для езды в повозке: в них можно было заработать обморожение нижних конечностей. Новые сапоги легко налезали поверх европейской обуви, так что отныне тепло нашим ногам было обеспечено.

Мы покинули Гирин 30 ноября, миновав западные ворота и проехав по той же деревянной мостовой на берегу реки, по которой въезжали в город 12 августа. В нескольких милях от Гирина дорога проходит через перевал, носящий имя воинственного божества Лао–е – одноименный тому, что находится близ Нингуты. Наши гиринские друзья называли это место трудным и опасным, между тем как его высота не превышала 540 футов. [371] Склоны окрестных гор по–прежнему покрыты девственными лесами. Несмотря на близость города, шайки разбойников любят укрываться в них, готовясь к вылазкам на большую дорогу. Прошлым летом большой караван был ограблен у самой вершины, причем двое миссионеров проехали это место за полчаса до купцов. Перевал украшен самой большой коллекцией пайлоу и памятных стел, воздвигнутых в честь именитых персон, какую мне приходилось видеть за время маньчжурских скитаний.

С наступлением зимы движение по дороге сильно оживилось. Тяжелые обозы порой растягивались на четверть и даже на полмили. Каждая телега была запряжена 8–9 мулами и везла до тонны груза. Они легко и свободно двигались по твердому пути, перевозя все, что могла предложить торговля Маньчжурии. На юг ехали грибы и гробы, вино и масло, мебель и оленьи рога, а навстречу им тянулись возы со штучным товаром американского и – реже! – английского производства. Здесь также были чай и соленья, до которых китайцы большие охотники. Иногда нам попадались печальные семьи переселенцев, понуждаемых судьбой к поиску новой дешевой земли на севере. Их повозки были нагружены домашним скарбом и накрыты полотном, под которым женщины и дети тщетно пытались укрыться от холода. Мужчины и подростки бодро вышагивали рядом с лошадьми, хотя иногда голод и заставлял некоторых просить еду у встречных путников. Временами по дороге пролетал курьер, спешащий куда–то с полной сумкой писем. Настегивая лошадь, он на скаку жевал свой кусок [372] стараясь покрыть за день не менее 70 миль. Как пригодилась бы всем этим людям легкая железная дорога американского типа!

Каждый караван (включая и нас самих) старался выступить задолго до рассвета и проводил в дороге весь день, делая лишь одну короткую остановку в полдень. Возчики орудовали длинными хлыстами из тростника, издававшими резкие звуки, напоминавшие выстрелы. Издали они казались диковинным лесом, выросшим над возами. Приказчики лихо демонстрировали свою готовность к встрече с разбойниками, для которых имелись в запасе внушительные мушкеты, пищали, мечи и копья. В воздухе реяли знамена.

Деревенские лавки и городские торговые ряды в изобилии предлагали лохматые шапки с наушниками, теплые перчатки, меховые чулки и сапоги из войлока дюймовой толщины. Оптовые торговцы зерном насыпали огромные кучи проса прямо у дороги, так что желающие могли совершить сделку без малейшей задержки. Все гостиницы были заново выкрашены, а их окна – оклеены свежей чистой бумагой. Кормушки для лошадей вернулись из починки. Зазывалы стояли в воротах, а иногда отходили на пару миль по дороге, расхваливая дешевизну и уют своего заведения. Гостиничные дворы были так забиты животными, что человеку негде было протиснуться. Лошади и мулы жевали смесь из гаоляна и рубленых стеблей сладкого проса. Корм также продавался прямо у дороги, где торговцы откапывали себе землянки для защиты от пронизывающего ветра. Скотина жалась к стенам домов, а повозки выстраивались посреди дворов. Их ставили настолько близко друг к другу, что оставалось удивляться искусству возчиков, умудрявшихся запрягать свои одры в такой тесноте. В общих покоях целые артели этих молодцов восседали на канах, [373] с довольным видом поглощая вареное просо, рисовый суп и тушеную свинину. Прежде чем вернуться на холод, работники выпивали по нескольку чашек горячего вина, тогда как приказчик мог позволить себе затянуться опиумом. Половые, гордые своей миссией, сновали туда и сюда, наполняя миски и винные чашки. Уже в два часа пополуночи вдоль дорог выстраивалась целая армия сборщиков конского навоза, используемого в качестве удобрения. Время было очень оживленное, особенно если учесть, что китайцы вообще не склонны к праздности. Даже те молодые селяне, для которых не было никакой работы, проводили целые дни в полях, таская за собой огромные грабли–волокуши. Это странное с виду орудие напоминает основу для веера, собранную из высушенных гаоляновых стеблей, [374] каждый из которых заканчивается крючком. С их помощью крестьяне прочесывают каждый дюйм оголившейся пашни, собирая последние остатки высохшей растительности. Добычу несут домой и употребляют на топливо или удобрение.

Установившийся зимник хорошо подходил для езды на санях, часто попадавшихся на дороге. Их использовали для перевозки самых тяжелых грузов, вроде массивных надгробных камней, прутового железа или бревен.

На пути к Куаньчэнцзы нам предстояло вновь пересечь линию палисадов, однако былые укрепления оказались разрушены временем в такой степени, что мы их вовсе не заметили. Приближаясь к цели нашей поездки, мы во второй раз повстречали партию арестованных разбойников, препровождаемых в Гирин. Их было 13 человек, они сидели в повозках, скованные по трое. Несмотря на приличную одежду, все выглядели отпетыми негодяями. Конвойные солдаты рассказали, что охотились за шайкой целых три месяца, однако в решающий момент многим бандитам удалось ускользнуть, причем один ушел раненным. Иезуиты–геодезисты упоминают, что после маньчжурского завоевания Китая как Нингута, так и Бодунэ были заселены ссыльными китайскими уголовниками. Если это так, то нынешний разгул преступности можно считать местной традицией.

Куаньчэнцзы стоит на берегу крупной реки Итунхэ, протекающей посреди обширной плодородной равнины. Местность, изредка пересекаемая ручьями, напоминает долину Тапти ⁶⁰. Город окружен рвом и низкой глинобитной стеной, а его ворота защищают старинные пушки на изъеденных червями лафетах. В будущем он наверняка уступит свое значение Хуланю и другим новым городам, но торговлю не так–то просто перенести и Куаньчэнцзы пока еще слывет деловым центром Северной Маньчжурии. Здешние китайцы забыли о традициях размеренного полусонного существования и работают так, точно вся их жизнь зависит от скорости. [375]

Главная улица тянется через весь город с севера на юг и ослепляет обилием ярких вывесок, обелисков, позолоченных надписей и разноцветных фонарей. Четыре поперечных улицы не уступают ей в убранстве. При первом появлении в городе, мы были атакованы любопытными, однако впоследствии нас уже сопровождали служители ямэня, оттеснявшие толпу и отвечавшие на ее вопросы:

– Сколько им лет? Из чего сделаны их башмаки? Не мерзнут ли они в своих одеждах? Много ли у них повозок? Сколько они за них платят? Сколько у них слуг? Каково жалованье на службе у чертей? – и так далее, до бесконечности…

У восточных ворот находится храм Лао–е, чье двухэтажное здание посвящено герою, рожденному смертным и вознесенному на небеса. Эта сцена искусно вырезана в кирпичной кладке фасада. По углам святилище украшено изваяниями слоновьих голов. За исключением храма, стоящего близ дороги между Мукденом и Телином, это единственный достойный образец современной религиозной архитектуры во всей Маньчжурии. На другом конце города имеется буддийский храм, ворота которого стерегут четыре гигантские статуи стражей. Один вооружен мечом для защиты веры, второй держит цветок для проповеди учения, а третий играет на музыкальном инструменте, чтобы заставить весь мир прислушаться. Наконец, в руках у четвертого можно увидеть волшебный красный зонтик, производящий гром, ливень и прочие бедствия, устрашающие грешников. Сам Будда держит в левой руке чашу красного цвета, тогда как правая его рука воздета в красноречивом жесте. Несомненно, статуя представляет его поучающим Суджату ⁶¹. [378]

Третий храм, также расположенный за городской стеной, принадлежал магометанам. Минаретом здесь служила трехъярусная пагода, а кровлю самой мечети украшали традиционные китайские звериные головы.

Над входом в здание был вывешен указ от 33 года правления великого Канси, предписывающий его подданным терпимость в отношении мусульман, не имеющих злого умысла в отношении государства. Во всем мире приверженцы ислама неизменно пропагандируют решения правительства, защищающие их интересы. На стене Большой мечети в Хугли (Бенгалия) можно увидеть текст указа, разрешающего магометанам устройство процессий «при определенных условиях».

Посещение мечети и прочих храмов не доставило нам такого удовольствия, как знакомство с китайцем – дьяконом Ирландской пресвитерианской миссии – открывшим в простой мазанке школу по изучению Евангелия. Я заметил, что католические миссионеры предпочитают украшать свои дома и молельни образами Христа, Девы Марии и картинами из Нового Завета, тогда как протестанты отдают предпочтению ветхозаветным сценам. Особой популярностью пользуются история Иосифа, пророк Даниил «во рву львином», наименование тварей первым человеком и Ноев ковчег среди вод Потопа. Если главной задачей миссионера является распространение знаний о Спасителе и его роли в истории человечества, следует признать католиков более ревностными прозелитами.

Куаньчэнцзы расположен так близко к монгольским владениям, что мы ожидали найти там лам и домашние буддийские иконы. Ничего подобного не было и в помине: это чисто китайский город. Оттуда наш путь поворачивал к северо–западу, в направлении Сяо Бацзяцзы. В этом местечке в 20 милях от Куаньчэнцзы, находится старинная католическая миссия. [379] Высокая церковная башня издалека видна на плоской равнине. Здания миссии служат главной достопримечательностью городка. Ее храм священ во имя Пресвятой Девы, а поодаль находится двухэтажный дом викария. Первый этаж занимает трапезная – аскетичное помещение с выбеленными стенами и голым земляным полом. По соседству стоит еще один дом, в котором живут и учатся 17 школяров в возрасте от восьми до семнадцати лет. За особой оградой расположена школа для девочек, возглавляемая учительницей–китаянкой. Там же квартирует община китайских сестер милосердия, подчиненная коадъютору епархии. Двое священников – отец Лито (Litot) и отец Мавьель (Maviel) – встретили нас за воротами миссии и представили коадъютору, монсеньору Бойе (Boyer). Этот достойный джентльмен вот уже 32 года служит Господу в Маньчжурии ⁶² и фактически является строителем миссии. Церковь возведена им вместе с монсеньором Дюбайлем (Dubail) в 1868 г. С первых дней пребывания в Китае ему приходилось сталкиваться с разбойниками. Однажды злодеи остановили его на дороге и отобрали все, вплоть до одежды. В другой раз миссию посетила шайка в 1000 человек, незадолго перед тем убившая местного мандарина. Атаман оказался весьма учтив и ограничился просьбой отдать ему имеющееся оружие и седла. Заметив перепуганных женщин, молящихся в церкви, он сказал им: [380] «Не бойтесь – у меня и моих людей тоже есть жены и дети!»

Следующий день был воскресным, поэтому мы в полном составе побывали у мессы. Церковь была полна, мужчины стояли с одной стороны, женщины – с другой. Мало кто позволял себе разговоры. Было приятно видеть, с какой искренностью паства сопереживает происходящему. После службы мы были приглашены в школу, ученики которой выглядели отменно прилежными, хотя и не слишком продвинувшимися в своих занятиях. [381]

Глава XV

Из Бацзяцзы в Порт–Артур

Пожар в гостинице – Ворота Матяньтаймэнь – Застывший туман – Пагода Кайюань – Мост – Перевозка гроба – Курьезные суеверия – Телин – Наводнения в Ляодуне – Китайская служба в миссии – Ссора отца Конро с солдатами – Резня в Тяньцзине – Резиденция пресвитерианских миссионеров – Больница медицинской миссии – Монгольский храм и его идолы – Покупки – Деликатесы – Длинные ногти – Колледж в Шалине – Горячие источники в Танканцзы – Хайчэн – Встреча Рождество в Китае – Прерванное торжество – Соляные промыслы – Фэншуй в действии – Шакоу – Буддийская пещера – Шелкопрядильная фабрика – Набег пиратов – Дровяные вырубки – Устрицы – Древние укрепления – Тигровая гора – Порт–Артур – Военно–морская база – Внешняя политика Китая – Возвращение в Шанхай – Заключение

Наступило время подумать о возвращении. Мы были вынуждены ограничиться посещением самых важных городов, лежащих на пути экспедиции. Не раздумывая, мы отвергли план поездки в область Буира и озера Далай–Нор, лежащего к юго–западу от русского поста Аргунск. Находясь в формальном подчинении у цицикарского губернатора, эта местность в действительности составляет часть Монголии. Мы решили ехать в южном направлении, чтобы добраться до Инкоу к Рождеству. Выехав из Сяо Бацзяцзы 6 декабря, мы сразу же услышали о разбойниках, некстати объявившихся по соседству. Шайка наведалась в гостиницу неподалеку от места нашего первого ночлега, а потому мы сочли за лучшее не расставаться с оружием, точно ирландские помещики. Вскоре мы выехали на большую дорогу, связывающую Мукден с Бодунэ. Здесь не было недостатка в хороших гостиницах. Как–то ночью наше очередное пристанище едва не сгорело оттого, что кто–то поставил горящую свечу на угол оконной рамы. [382] Деревянный переплет начал тлеть уже после того, как все заснули. К счастью, одна женщина заметила опасность, иначе пожар неминуемо унес бы немало жизней: гостиница была переполнена постояльцами, а ее крыша была покрыта просяной соломой.

Наш путь лежал через деревни, заслуживающие звания небольших городов – Да Бацзяцзы, Сяочэнцзы, Маймакай, Сыпингай, Юйшичэнцзы. Все селения имели цветущий вид, их население постоянно прирастало, на каждом шагу попадались винокурни. На тракте мы дважды встречали обозы с оружием и машинами иностранного производства, адресованными Гиринскому арсеналу. Мела метель и все вокруг выглядело на редкость уныло – и сама местность, и меланхоличные голые ивы. 10 декабря мы снова пересекли линию старых укреплений, миновав ворота Матяньтай–мэнь. Они до сих пор поддерживаются в надлежащем состоянии, но сами древние палисады можно заметить только благодаря ровным рядам деревьев. В то утро стоял самый сильный холод, который нам пришлось пережить в Маньчжурии. Термометр показывал –20º Реомюра, что соответствует примерно –14º по шкале Фаренгейта. С первыми лучами солнца открылась дивная картина морозного тумана. Воздух был наполнен мельчайшими ледяными кристаллами, оседавшими на одежде, словно пудра. Деревья смотрелись особенно эффектно: каждая веточка была словно окована серебром. Некоторое время спустя мы прибыли в Кайюань – древний город, с которым связаны многие события ранней маньчжурской истории. Его окружает великолепная старая стена длиной в 6 миль и высотой в 30 футов. В городе много пустопорожней земли, но в целом Кайюань не выглядит бедным. Храмы здесь особенно многочисленны. С южной стороны под самой стеной протекает река Цзин, имеющая 100 ярдов ширины при небольшой глубине. [383] В том же углу городской стены возвышается элегантная древняя пагода высотой около 90–100 футов. Около 30 футов приходится на основание, лишенное каких–либо украшений. Дальше начинается ребристый шпиль, завершающийся традиционным буддийским пинаклем в форме зонтика. В сочетании с городской стеной, пагода дает хорошее представление о том, как выглядит старинный город в китайской части Маньчжурии. Через реку переброшен примитивный мост на деревянных столбах с настилом из сухих стеблей гаоляна. Будучи грубо сработан, [384] он выглядит шатким даже с виду, однако каким–то чудом выполняет свое предназначение. Интересно, что гаоляновые стебли прекрасно выдерживают интенсивное движение. Они настолько легки, что весь настил практически ничего не весит, и настолько дешевы, что ремонт проезжей части моста обходится в ничтожную сумму. Дорога была занята длинным обозом, поэтому мы переправились по льду. Повозки благополучно добрались до противоположного берега, а вот Фулфорд угодил в полынью и вымочил ноги до колен. Он постарался как можно быстрее добраться до ближайшей гостиницы и избежал простуды, однако брюки успели обледенеть.

На постоялом дворе мы увидели гроб с телом китайцам, умершего в Куаньчэнцзы и желавшего упокоиться рядом с могилами предков в родной деревне, за Великой Стеной. Печальная колесница была украшена желтым флагом, символизировавшим высокое прижизненное положение умершего. Рядом развевался красный флаг, призванный отпугивать нечисть, витающую в воздухе. На гроб была водружена клетка, в которой, к нашему удивлению, сидел обычный домашний петух. Ни одного покойника не отправляют в путь без этой птицы. Мы попытались выяснить происхождение этой традиции и обнаружили, что туземцы расходятся во мнениях. Один сказал, что без птицы душа отказывается следовать за телом. Второй утверждал, что петух помогает душе преодолеть Великую Стену. «Есть он, нет ли его, – заявил третий – а все без толку! Когда император Цяньлун умирал, то завещал похоронить себя в Мукдене. В дороге выяснилось, что даже его дух не может пройти через ворота Стены – пришлось хоронить его в Пекине». По мнению знатоков, после смерти душа плохо ориентируется и, следуя за гробом, может потеряться. [385] Крик петуха служит сигналом, который указывает блуждающему духу верный путь. Палладий пишет, что в Маньчжурии также принято получать в Чэнхуанмяо – храме Духа города, по месту жительства покойного – специальные билеты, один из которых сжигается каждый раз, когда повозка с гробом минует очередное препятствие. Это обеспечивает душе умершего благосклонность местных богов.

Хотя мы старались ехать как можно быстрее, повозкам часто приходилось стоять по вине огромных стад свиней. Их гнали в Мукден на продажу по случаю главного национального праздника – китайского Нового Года. Животные выглядели жирными и лоснящимися, но, поскольку пищей им служат самые отвратительные нечистоты, мне не пришло бы и в голову есть их мясо.

Следующей важной остановкой на нашем пути был Телин – еще один старинный город с каменными стенами и пагодой, стоящий на одном из притоков Ляохэ. Вода стояла высоко и заливала окрестности. Название города означает «Железный Холм» и указывает на близлежащую гору, в которой имеются залежи этого металла. Телин славится своими кузнецами. К сожалению, он расположен в долине реки, подверженной сильным разливам. Сильные дожди минувшего лета, повредившие гиринский телеграф, вызвали в Телине очередное наводнение, разорившее всю округу. Многие крестьяне потеряли не только свои дома и все убогое имущество, но и поля, покрывшиеся толстым слоем песка и гальки. Большинство переселенцев, встречавшихся нам по пути с севера, происходили из этих злополучных мест. Англичане и другие иностранцы, проживающие в Инкоу, открыли подписку в пользу голодающей бедноты. Один из миссионеров [386] – преподобный Уэстуотер – погиб, распределяя эту помощь. Он пал жертвой эпидемической лихорадки, свирепствовавшей в пострадавших районах подобно тифу, разразившемуся в Ирландии после голода ⁶³.

19 декабря мы добрались до Мукдена, покрыв последние 90 миль в два дня. В последующие дни мы смогли увидеть лучшую часть Ляодуна. Не знающая наводнений, она любовно возделана, а ее города и селения процветают. Можно много говорить о достоинствах и недостатках китайской системы управления, однако следует признать, что в последние 200 лет юг Ляодуна стал свидетелем значительных изменений к лучшему. С другой стороны, если что–то и подверглось улучшению, то только не дороги. Даже во времена Канси император не мог с комфортом добраться до Гирина. Патер Вербист пишет об этом даже более выразительно: «Дорожные муки не поддаются описанию, ибо дорога была размыта и пришла в полную негодность. Император и его свита шли без отдыха, переваливая через горы и спускаясь в ущелья. Опаснейшие ручьи и реки преодолевались вброд, поскольку большинство мостов было снесено паводком или находилось под водой. То тут, то там кто–то проваливался в глубокие омуты, выбраться из которых было очень трудно. Вьючные животные бились в грязи и околевали от изнеможения. Людям приходилось не легче – все страдали от нехватки провизии и отсутствия отдыха».

В Мукдене мы задержались на несколько дней, чтобы встретиться со старыми друзьями–миссионерами. Утром в воскресенье мы посетили службу в молельном доме миссии, которая проводилась на китайском языке и собрала около 70 прихожан обоего пола. В тот же день, после обеда, мы побывали в городской часовне. Там присутствовали только мужчины. [387] Старший из китайцев – мужчина с красивым умным лицом – открыл собрание молитвой, после чего все присутствующие исполнили несколько известных гимнов. Китайцы пели неумело, но очень искренне и трогательно. Сыны народа, считающегося одним из самых невежественных в мире, хором славили Единого Бога и его Сына–Спасителя – в этот момент я чувствовал тепло подлинной веры, исходящее от них.

В Мукдене я имел случай побеседовать с отцом Конро, едва не погибшим в Хулане от рук солдат. Он обратился к тамошним властям с просьбой выделить землю для строительства нового дома для клириков. Мандарины встретили его с откровенной враждебностью. Как–то вечером на квартиру священника нагрянули солдаты, вломившиеся не только в двери, но и в окна. В минуту опасности мы часто совершаем необдуманные действия. Не будучи исключением, отец Конро выхватил револьвер и выстрелил, уложив начальствующего офицера. После этого миссионер был схвачен, привязан к повозке и доставлен в полицейский участок. Солдаты прострелили ему ногу, колотили палками по голове и лицу, забили глаза и рот землей, и, в довершение всего, прижигали тело Конро угольками из трубок. Мучения священника продолжались несколько часов, после чего он был отпущен. Зимой 1882–83 гг. французский консул ездил в Маньчжурию из Тяньцзиня, чтобы расследовать дело и вытребовать компенсацию. Дипломат побывал в Хулане и Цицикаре, но так ничего и не добился. Следует заметить, что французское правительство, притесняющее духовенство в собственных владениях, неизменно защищает его интересы за границей. При этом даже предосудительное поведение миссионера не лишает его покровительства Парижа. [388] В интересах неподдельного христианства инциденты, подобные описанному выше, улаживаются с особой тщательностью. Могучий несокрушимый дух приводит людей на Восток, и он же зачастую ошеломляет азиатов, разжигая их страсти. Это может стать причиной подлинной катастрофы, вроде той, что разразилась в Тяньцзине в 1870 г. Туземцы учинили резню в католическом приюте для сирот. Толпа поверила нелепым слухам о том, что «варвары» используют глаза детей… для занятий фотографией! ⁶⁴ Для пресечения толков миссионеры предложили пригласить китайских чиновников, чтобы те могли сами оценить условия, в которых содержаться дети. Французский консул воспротивился и в результате погромщики жестоко убили сестер милосердия, а также нескольких европейцев, включая самого дипломата.

Пресвитерианские миссионеры, проповедующие в Мукдене, выбрали для своей резиденции здоровое место за городской стеной, обращенное к реке и открытое ветру. Их владения состоят из просторного двора и трех зданий, под крышами которых размещаются часовня, классная комната и пансион для девочек – дочерей членов общины. Во время моего визита там проживало 16 румяных и кареглазых учениц разного возраста. Одна из них прочла главу из Библии [389] и ответила на вопросы, а затем весь класс хором пропел гимн. У самых маленьких девочек головки были острижены наголо, тогда как старшие отращивали волосы и собирали их сзади в длинные хвосты.

По соседству расположены госпиталь и амбулатория, принадлежащие Медицинской миссии. В первом я застал 14 пациентов, пользующихся заботливым уходом. Двое были солдатами, раненными в перестрелке с разбойничьей бандой. Еще один мужчина считался безнадежным. Родные уже заказали гроб и оплатили похороны, когда кто–то из друзей семьи предложил прибегнуть к помощи «заморских дьяволов», как к последнему средству. Операция спасла жизнь несчастного. Его сосед поднялся с койки и с жаром просил присутствовавшего доктора Кристи засвидетельствовать, [390] что своим излечением он обязан милости Создателя. Женская больница еще не открылась, так как для нее не подыскали место.

На западных подступах к Мукдену стоит ламаистский храм Фаньшэньсы, построенный Тайцзуном в 1638 г. Он предназначался для пребывания идола, отбитого императором у Линдана – вождя чахарских монголов. У архимандрита Палладия можно найти следующее описание статуи:

Изображение Махакала, или Защитника Веры, было отлито для хана Хубилая знаменитым ламой Пакбо. Сначала идол был помещен в храме на горе Утайшань, в Шаньтане, которая является одной из древнейших священных гор в мире. Позднее изваяние было увезено на север Монголии. От хутухты (князя) Шарбы изваяние перешло к Линдану, а когда последний потерпел поражение от вторгшихся маньчжурских войск, лама Мэргэн поднес идола вождю завоевателей. Махакала с большими почестями был доставлен в Мукден, где для него построили храм. Огромное количество золота и серебра было потрачено на украшение святилища, а его история была переведена на четыре языка и выбита на особом монументе.

Мы слышали об этом храме еще в Куаньчэнцзы, но к приезду в Мукден уже не располагали временем, достаточным для его осмотра.

На улицах города и в лавках царила суета, характерная для Китая в преддверии новогодних праздников. У одного из антикваров я приобрел несколько старинных фарфоровых сосудов по ценам, стоявшим значительно ниже пекинских. Откровенно говоря, гордиться можно было только небольшой вазой редкого темно–алого цвета, который китайцы зовут ланъяо, а французы – санг де бёф («бычья кровь»). [391]

Рыбные и мясные лавки ломились от замороженной снеди, присланной со всех концов страны. Бросались в глаза медвежьи лапы, которые здесь считаются деликатесом, тогда как желчь этого животного используется в медицине. Еще одно лакомство, популярное в Маньчжурии (да и вообще в Китае), знакомо и европейцам. Я имею в виду лягушачьи лапки. Китайцы заимствуют их у земноводного, именуемого хасыма. М–р Росс описывает его как лягушку с коричневой спинкой и очень длинными задними ногами. Последние делятся суставами на три одинаковых части и имеют пять пальцев. Эти лапки считаются в Китае императорским лакомством.

Многие владельцы лавок щеголяли ногтями чудовищной длины. Такое украшение служит у китайцев свидетельством респектабельности человека и свидетельствует о том, что он не унижается до физического труда. Мне попался на глаза недоросль, чьи руки напоминали птичьи лапы и наверняка доставляли немалые трудности своему владельцу. В Индии ногти отращивают факиры, да еще некоторые бенгальские бабу ⁶⁵, из числа самых экстравагантных.

15 декабря мы покинули Мукден, сделав первую остановку в Шалине. Над этим селением господствует старинная башня, словно перекликающаяся с пагодой соседнего Ляояна. В Шалине также имеется католическая миссия, причт которой встретил экспедицию с обычным радушием. Нас принимали заместитель викария провинции Гинар (Hinard), отец Шулé (Choulait) и отец Сандрэн (Sandrin). Нам показали семинарию, где три десятка будущих проповедников постигали премудрости латыни и богословия. Кстати, правила миссии запрещают рукоположение туземцев, обращенных в первом поколении. Во всех помещениях школы царила спартанская простота. За несколько месяцев до нашего приезда вся округа была залита водой, так что покои причта были затоплены на целый фут! Нам сказали, что подворье уцелело только благодаря крепости кирпичной кладки. [392]

После Шалина мы вернулись на главную дорогу. По левую руку остались невысокие живописные горы Цяньшань, что означает «Хребет Тысячи пиков». В местечке Танганцзы мне довелось посетить горячие источники, над которыми выстроены многочисленные купальни. Температура воды в них доходит до 112º по Фаренгейту. Ванны представляют собой круглые углубления в земле, выложенные камнем. Над ними постоянно клубятся облака пара, в которых угадываются силуэты нагих купальщиков. Такие же источники имеются в окрестностях Цзиньчжоу.

Хайчэн – еще одно место, где можно прикоснуться к маньчжурской истории. В центре этого города находятся развалины старинного форта, когда–то принадлежавшего корейцам и взятого войсками Танской династии в 645 г. М–р Росс считает эту крепость единственным подлинным корейским памятников во всем Ляодуне. Помимо него в Хайчэне можно увидеть основание стены, относящееся к эпохе Мин и простирающееся на 2 мили в каждом направлении. Нынешняя городская стена построена маньчжурами и выглядит не такой массивной. Нам показали могилу князя Коси, или Шана. Он был наместником в Кантоне и правил всем Южным Китаем. В последние годы жизни Коси его старший сын принял участие в мятеже У Саньгуя против династии Цин. В Китае наказание за измену включает истребление членов семьи предателя и разрушение могил его умерших родственников. Коси не избежал печальной участи, однако в 1681 г. император Канси приказал перевезти его тело в родные края и вновь захоронить с пышными почестями. Над могилой воздвигли красивый храм, а заслуги покойного князя были отмечены надписью на каменной стеле. [393] Два потомственных цзолина (капитана) присматривают за могилой и храмом, а также управляют собственностью, пожалованной императором для их содержания. Раз в год многочисленные потомки Коси, проживающие в Хайчэне и его окрестностях, собираются в храме и отдают дань уважения основателю рода.

Вдоль дороги постоянно попадались памятные арки. Китайцы остаются верны себе, стремясь увековечить память любого человека, который кажется достойным этого. Обычный памятник имеет вид пайлоу, для строительство которого требуется получить санкцию двора, публикуемую в виде эдикта в официальной газете. [394] Стела может быть посвящена вдове, умершей от скорби по супругу, или почтительной дочери, пожертвовавшей куском собственной плоти для насыщения голодных родителей – памятники имеют одинаковый вид и воздвигаются в самых заметных местах. Арки в изобилии встречаются во всех населенных уголках страны, но мне запомнились два – один в Сюшуйтяньцзы, между Гирином и Бодунэ, а второй у въезда в Цицикар.

В Хайчэне мы провели день в обществе преподобного Дж.Макинтайра, стоящего во главе процветающей миссии. 10 декабря, после семимесячного отсутствия мы прибыли в Инкоу, где задержались до Рождества. В отсутствие англиканского священника праздничную службу совершал пресвитерианин, а мы распевали старинные рождественские гимны. За границей христиане разного толка становятся гораздо терпимее и доброжелательнее друг к другу. Обрядовые тонкости и даже догмы, которые в Англии служат предметом ожесточенных диспутов, вдали от нее перестают кого–либо волновать. В сочельник мы с консулом, м–ром Алленом, присутствовали на богослужении в переполненной народом католической церкви. В разгар мессы во дворе мессы был запущен фейерверк, который произвел большое впечатление на новообращенных китайцев. Все с большим воодушевлением пели «Adeste Fideles». В тот вечер мы также побывали в католическом приюте, где сироты, облаченные в праздничные красно–голубые костюмчики, радостно поглощали рождественское угощение.

В Инкоу я вынужден был распрощаться со своими спутниками. [395] Янгхазбенд и Фулфорд, у которых оставалось совсем мало времени, отправились в Тяньцзинь сухим путем через Великую Стену. С собой они захватили Чжу Сю и повара. Мы с Раттлером отправились прямиком на юг в сопровождении Чжана Третьего. Я хотел побыстрее попасть в Шанхай и, поскольку устье Ляохэ было сковано льдом, надеялся воспользоваться одной из гаваней того полуострова, что отделяет Ляодунский залив от Желтого моря. Во времена лорда Эмхерста офицеры корабля «Алкеста» окрестили его Риджент–Суорд, а на современных картах он обозначается под именем Квантунского. В окрестностях Инкоу мне вновь довелось пересечь засоленную равнину, где лишнюю воду собирают в неглубоких ямах при помощи дренажных канав. Соль выпаривается из воды обычным способом. В 25 милях от этих промыслов находится укрепленный город Кайчжоу, или Кайпин. Я был вынужден объезжать его кругом, пока не добрался до южных ворот. Северный въезд был закрыт из–за оборотня лисицы, поселившегося подле него и кравшего девушек. Западный заперли по вине скорпиона, хотя некоторые горожане приписывали двум вредным тварям общий замысел по совместному осквернению обоих ворот в одно и то же время. Как бы то ни было, фэншуй был нарушен и все движение пошло по южной дороге. Интересно, что фэншуй, безраздельно царствующий над умами современных китайцев, не так давно считался чуть ли не предрассудком. Полтораста лет тому назад император Юнчжэн ⁶⁶ издал указ, обрекавший на смерть всех, кто идет на поводу у лживых геомантов и предсказателей.

За Кайчжоу дорога проходит мимо пригорка, на вершине которого стоит небольшая пагода, отлитая из чугуна. Это очень красивый и оригинальный памятник. Чуть дальше высится гряда невысоких гор, обозначающая границу равнины. [396] Мы поднялись на перевал Иэрлин и прошли по каменистой долине реки Билихэ, миновав местечко Ваньфучжуан (Деревня 10 тысяч счастий). Меня снова обступили дикие скалистые горы, имевшие 1000 – 2000 футов в высоту. Выглядели они очень живописно. Преодолев перевалы Синкайлин и Далалин, мы достигли Шакоу, где находится старейшая в Маньчжурии христианская миссия. Ее подворье стоит на берегу реки Дачжуанхэ. Прелестная маленькая церковь увенчана высоким шпилем, а внутри нее скрывается прекрасный алтарь из белого мрамора. С двух сторон к миссии подступают пики, названия которых можно перевести, как Петушиный Гребень и Гора Славы.

Целью моего визита в Шакоу был пещерный буддийский храм, издревле почитаемый местными жителями. Миссионер, отец Гийон (Guillon) любезно согласился сопровождать меня в этой экскурсии. Пещера находится в горах Сяньжэньшань (Горы Святых) в 10 милях от Шакоу. Оставив лошадей в маленьком монастыре у подножия горы, мы начали подъем по крутому склону священного хребта. Вершины, заросшие соснами, нависали над головой. Тропа вилась все выше и выше, минуя группы древних стел, напоминающих о Минской эпохе. За каждым поворотом открывались виды редкой красоты. Наконец, высоко над нашими головами показалось черное устье грота, в направлении которого уходила 500–футовая каменная лестница. Поднявшись по ступенькам, паломники протискиваются в узкую щель под боком подрагивающей скалы. Дальше начинается еще одна лестница, вырубленная в отвесной скале – она–то и приводит к жерлу пещеры.

Врата святилища находятся под охраной двух огромных идолов. За спинами стражей находится последняя лестница из 40–50 ступенек. Поднявшись по ним, пилигримы оказываются в огромном зале, где умещаются три или четыре маленьких храма. Здесь восседают сам Будда и его 18 апостолов: Лао–е, Бог дождя, Бог 10 тысяч болезней, Небесная Повелительница и другие. Есть там даже 18–рукий Будда, напоминающий многорукую Кали – богиню жителей Ориссы ⁶⁷. Имя одного божества не смог припомнить даже храмовый священник. Идол очень напоминал то изваяние из Кантона, которое иностранцам показывают, как изображение Марко Поло. В облике статуи и впрямь есть что–то европейское, особенно черты лица, усы и прическа. Двое грязных монахов неусыпно несут службу в храме. Жаровней им служит великолепный бронзовый сосуд, которому на вид не дашь меньше 1000 лет. Не удивлюсь, если он восходит ко временам корейского владычества. В остальном я был разочарован. Она не настолько глубока, как святые пещеры Индии, однако в большей степени сохраняет первозданный облик. По красоте окрестных видов эта пещера способна затмить Аджанту ⁶⁸.

Спустившись на один из нижних уступов, мы с отцом Гийоном прилегли отдохнуть на подстилке из ароматных сосновых игл. Яркое солнце так нагрело скалы, что можно было забыть о зиме и спокойно любоваться горами и далеким морем.

Прежде чем покинуть пещеру, миссионер показал мне пару деревьев, росших чуть ниже по склону. Это были мужское и женское растения с листьями в форме веера. На женском висел плод, напоминающий сливу, который отец Гийон считал ядовитым. Священник добавил, что во всей стране ему ни разу не попадались подобные растения. «Вот! – подумал я – Великая тайна природы!». [398] Собрав несколько опавших листьев и высохших плодов таинственного дерева, я отвез их в Англию и гордо представил ботаникам из Кью. «А! – воскликнул м–р Тизелтон Дайер – Солсберия, она же дерево Гингко! У нас под окном растет одно такое». Я был уничтожен.

В начале долины, ведущей к пещерному храму, находится шелкопрядильная фабрика. Юг Ляодуна известен производством шелка–туссе. Название ткани происходит от китайского слова тусы, что значит «местный», или «туземный шелк». Ляодунские крестьяне кормят червей листьями падуба ⁶⁹, покрывающего склоны окрестных гор. Сбор и размотка коконов приходится на зимние месяцы. Заглянув на фабрику, я застал там от 30 до 40 молодых рабочих. Они проводят целые дни в темном зловонном помещении, в котором нет ни одного окна. Многие из рабочих не видят другого света кроме дрожащих огоньков свечей. Неудивительно, что выглядят они бледными и изможденными.

Оборудование фабрики состоит из вертушек для разматывания шелковой нити, снабженных педальным приводом. На одной бобине умещаются нити из десяти коконов. Иной раз в помещении прядильни ставят сразу три вертушки. Из полученных нитей ткут грубую ткань серого цвета. Ежегодный вывоз шелка–сырца из Инкоу оценивается в 150 000 фунтов, что ставит его в ряд важнейших статей маньчжурского экспорта. В 1886 г. из этого порта было отправлено около 10 тысяч штук шелка. Купцы ожидали не менее 18 тысяч, однако наводнение спутало их карты, уничтожив большое количество червей.

Многие бедняки из Шаньдуна трудятся на ляодунских шелковых мануфактурах. Пустующие земли часто специально засаживаются кустарником для питания личинок.

Таможенный комиссар, м–р Эдгар, рассказал мне, что лет восемь назад на полуостров приезжал некий европеец, связанный с шелкоткацким производством в Чифу. Он потратил много времени и сил, пытаясь объяснить туземцам преимущества разматывания нити перед принятым ранее сучением. Эксперты с Юга еще неоднократно наведывались на Ляодун, мало–помалу распространив среди крестьян усовершенствованные методы ухода за червями и обработки коконов. В результате цена на местный шелк со 100 таэлей за пикуль ⁷⁰ поднялась до 200–300. Сворачивая готовый шелк перед отправкой на продажу, фабриканты часто прибегают к мошенничеству, прокладывая его более дешевой материей и увеличивая видимый объем мотка. Покупателю требуется немалый опыт, чтобы распознать подмену по внешним признакам.

Из Шакоу я отправился вдоль реки и вскоре прибыл в Дачжуан – симпатичную маленькую деревню на морском берегу, живущую торговлей с Чифу. По словам жителей, в зимнее время для джонок доступна только гавань Далаюньцзу, расположенная в 18 ли от деревни. Возможно, они имели в виду бухту Талиенван. ⁷¹ В Дачжуане и других мелких портах полуострова выставлены военные посты – мера, не имеющая никакого успеха. В 1867 г., за два месяца до приезда преподобного Уильямсона на Ляодун, 200 краснобородых разбойников ⁷² прибыли сюда на джонках и прошли по всем прибрежным селениям, собрав богатую дань. В маленьком местечке вроде Дачжуана [400] они ухитрились получить 8000 таэлей, а в других – еще больше. В конце–концов разбойники уплыли восвояси, никем не пойманные.

В этой части Маньчжурии на дрова идут деревья, выращенные на специальных участках. Не стоит путать их с кладбищами, которые со стороны также напоминают рощи. Вот еще одно проявление практической сметки китайца! Индийскому крестьянину не придет в голову отдать хотя бы клочок земли для выращивания того, что сгорит в очаге. [401] Нечто подобное я уже наблюдал на равнине между Бэйлинцзы и Хуланем, хотя леса и растут неподалеку от тех мест.

После Дачжуана дорога вышла к берегу моря. По пути я миновал Цзиньчан, или Золотое поле – золотоносный район, ныне закрытый для разработки. Вокруг простирались замерзшие болота, которые летом снабжают туземцев отличным торфом. Мне предстояло пересечь две реки – Шахэ и Билихэ, – а также посетить небольшой порт Бицзыво. Подобно рыбацким деревушкам где–нибудь в Девоншире, он расположен на вершине берегового обрыва, откуда спускается на берег длинная главная улица. Вдоль нее, словно на параде, выстроились лавки и гостиницы. Вода была скована льдом на полмили от берега. Шесть или восемь джонок стояли на пляже, ожидая начала навигации. В Бицзыво, как и повсюду на побережье Ляодуна, в изобилии продавались первосортные устрицы – маленькие, очень питательные и поразительно дешевые. Лавки предлагали замороженную рыбу всех видов и размеров. В окрестностях селения я нашел прекрасно сохранившийся старинный форт, как обычно приписываемый корейцам. Крепость представляет собой квадрат площадью в 100 ярдов. На каждом углу возвышается квадратная башня. Такие же башни устроены посередине каждого участка стены, имеющей 25 футов в высоту. Основание крепости сложено из огромных камней, а все остальное – из прекрасного кирпича, напоминающего тот, из которого построена Великая Стена. Особенно сильно укреплены ворота форта. Мне представляется, что он был построен для защиты гавани от пиратов.

На вершине каждой горы в окрестностях города стоят сторожевые башни в виде каменных пирамид с основанием в 40 квадратных футов. При высоте также в 40 футов у этих сооружений нет и намека на лестницу или какое–либо иное приспособление на вершину. [402] Вокруг каждой башни имеется стена высотой около 15 футов. Туземцы говорили мне, что в старину сигналы передавались при помощи этих башен с самой южной оконечности полуострова на расстояние 300 миль – до самого Мукдена.

Вдоль дороги между Цзиньчжоу и Хайчэном, к северо–западу от Ляодунского залива, тянется цепочка круглых кирпичных укреплений, отстоящих друг от друга примерно на 3 мили. М–р Росс утверждает, что кирпичи, из которых построены эти башни, не отличаются от тех, что использовали маньчжуры на заре существования своего государства. Напротив, корейские кирпичи выглядят совершенно по–другому. М–р Росс полагает, что башни были призваны предупреждать маньчжуров о вылазках Северной армии китайского генерала Ма Вэньлуня. Весть быстро долетала до Шаньхайгуаня, и вскоре ее уже получали в столице. У м–ра Уильямсона можно прочесть о том, что дозорные разводили на верхушке башни огонь и бросали в него волчью шкуру. Китайцы верят, что этот материал дает необычайно густой черный дым, который даже в ветреную погоду поднимается столбом и виден на большом расстоянии. Архимандрит Палладий называет башни дунтай и рассказывает о них сказочные истории. Так, по его мнению, у древних жителей Маньчжурии эти постройки были известны под именем лутай («круглые башни») и служили для спасения путников, подвергшихся нападению хищных монголов. Несчастному нужно было успеть добежать до подножия башни, а там его живо поднимали на верхнюю площадку при помощи веревок! [403]

Прямая дорога из Шакоу в Бицзыво примерно на 20 миль короче той, которой я воспользовался. Тем не менее, отец Гийон отсоветовал ехать прямым путем, указав на его дурное состояние и отсутствие удобных гостиниц. Покинув Бицзыво, я пустился по бесплодной гористой местности через весь полуостров. В селении Ляоцзядянь мне показали маленький храм, а в нем – древнего каменного идола. Материал, из которого было изваяно божество, не встречался мне в других областях страны. Статуя выглядит скорее по–индийски, поскольку китайцы предпочитают лепить своих богов из глины или вырезать из дерева.

От Ляоцзядянь дорога идет по песчаному ложу реки и приводит к воротам Цзиньчжоу, находящегося на расстоянии 10 миль. Это хорошо укрепленный большой город, занимающий исключительно выгодное положение. Цзиньчжоу лежит в глубине закрытой бухты, вход в которую стерегут обрывистые утесы. С восточной стороны над городом возвышается неприступная Тигровая гора, а к югу суша сужается до мили, образуя перешеек. По нему проходит единственная дорога, ведущая в Порт–Артур. Китайское правительство сосредоточило в Цзиньчжоу крупные военные силы, а строительство укреплений свидетельствует о желании застраховать военный порт от нападения с тыла. Более тысячи местных солдат, одетых в черные мундиры и синие брюки, обучаются на европейский манер. Стоя на перешейке, можно любоваться панорамой моря и горных хребтов, тянущихся в обоих направлениях. К востоку от узкой полосы земли лежит Талиенван – база союзного флота в кампанию 1859 г. ⁷³ Этот залив до сих пор пользуется славой великолепной гавани.

Будучи в Цзиньчжоу, я не отказал себе в удовольствии посетить Лисий храм. Сам старина Ренар ⁷⁴ предстал передо мной в образе пожилого джентльмена с пышной седой бородой, облаченного в костюм мандарина высшего ранга с красным шариком на шапке и жезлом в руках. [404] Его имя – Ху Шэнь, что означает Дух Лиса.

В особом приделе, занимающем добрую половину святилища, пребывало изображение Яо Вана, или Бога медицины. Единственное его отличие от соседа заключалось в сосуде для снадобий, который бог держал в руках. С храмом соседствовала гостиница, в которой мне случилось наблюдать работу самодельного механического приспособления. В одну из стенок деревянного ящика был вделан поршень, двигавшийся в горизонтальной плоскости. Внутри находилась перегородка с небольшими отверстиями, делившая коробку на две неравные части. Машина выполняла роль примитивного насоса для нагнетания воздуха в печную топку. Работала она исправно, хотя и шумно.

Отъехав на 35 миль от Цзиньчжоу, я приблизился к финишу своего путешествия. На последнем участке дороги местность стала почти необитаемой, так что я едва избежал ночевки под открытым небом. Стояла переменчивая погода. 2 января термометр показывал 13º по Фаренгейту, а к утру 3–го числа опустился до нуля. В 11 часов температура на солнцепеке уже составляла 58º. К вечеру столбик термометра опустился до 5º, а в полдень 4 января в тени было 25º, а на солнце 56º. Вечером того же дня выпал снег, покрывший землю слоем в несколько дюймов. Я был так близок к цели, что решил ехать, несмотря на продолжающийся снегопад и возражения туземцев. Преодолев несколько миль, повозка увязла в сугробах, выросших к тому времени до фута. Какое–то время мы пытались вызволить экипаж, однако вскоре решили дожидаться улучшения погоды. Вокруг не было никаких признаков жилья. Скоро следы наших колес окончательно замело. [405] Простояв некоторое время, я решил отправиться на поиски телеграфной станции, следуя вдоль линии проводов – это давало призрак надежды. К счастью, на дороге внезапно возникла повозка, принадлежащая местному крестьянину. Он знал приметы, которые помогли нам добраться до маленькой гостиницы. Сырое и жалкое, это заведение, по крайней мере, давало крышу над головой. Я успел свыкнуться с тем, что китайская прислуга уступает индийской, однако в тот вечер Чжан Третий превзошел все ожидания. Он перенес все трудности, как настоящий мужчина. Разыскав нашу повозку, мы вместе докатили ее до гостиницы, после чего слуга сумел приготовить мне ужин в крошечной каморке, которую мы делили с прочими постояльцами и семьей содержателя. Плитой служила маленькая земляная печь, а топливом – корни гаоляна и очищенные кукурузные початки.

Тридцать лет назад офицеры нашего флота переименовали гавань Люйшунькоу в Порт–Артур. Он представляет собой небольшую овальную бухту размером полторы мили на милю. Со всех сторон ее окружают горы, лишь в одном месте имеется узкий проход, ведущий на внешний рейд. Ширина последнего составляет около 8 миль. С моря подходы к проливу стерегут два рифа, а с внутренней стороны путь преграждает извилистая коса. Порт–Артур может служить образцом гавани, которую создала и укрепила сама природа. Его главными недостатками являются нехватка пресной воды и малая глубина внутренней бухты. По воле китайского правительства Порт–Артур избран на роль главной базы Северного флота. Здесь проходит первая линия обороны столицы, поскольку гавань лежит в каких–то 70 милях от Чифу. На вершинах береговых гор построено 13 фортов, [406] оснащенных мощными крупповскими пушками. Их прислуга обучается под начальством капитана Шнелля – офицера, приглашенного из Германии. Гарнизон состоит из 7 тысяч человек, подготовленных по европейскому образцу и вооруженных винтовками Маузера. Со стороны суши крепость защищают многочисленные полевые батареи. Телеграфная линия соединяет Порт–Артур с Нючжуаном и Пекином. Я слышал, что во время войны с Францией ⁷⁵ здесь было сосредоточено 25 тысяч солдат. Тыловые укрепления Порт–Артура еще только строятся. Склоны холмов, обращенные к гавани, покрыты казармами, складами и штабными корпусами, соединенными телефонной связью. За ними раскинулся туземный базар. В порту строятся сухие доки, стоимость которых составляет 250 тысяч фунтов стерлингов.

На утесе у входа в гавань оборудована прожекторная станция, позволяющая своевременно обнаруживать приближение противника в ночное время. В порту имеется минный арсенал с большим запасом торпед и заградительных снарядов. Одним словом, Порт–Артур, словно фешенебельная загородная вилла, использует лучшие достижения современной техники. До недавнего времени Германия держала монополию на все, что касалось строительства базы и обучения ее гарнизона. В тот самый момент, когда немцы окончательно уверовали в нерушимость занятых позиций, китайское правительство внезапно передало устройство доков на попечение французского инженера. Излюбленная политика китайцев состоит в сталкивании интересов различных западных наций и их использовании в собственных интересах. Германские минеры также были отставлены от работ в арсенале, после чего их место заняли британцы, уже успевшие получить несколько командных должностей в китайском флоте. [407] Впрочем, моим соотечественникам рано почивать на лаврах: рано или поздно наступит час, когда они будут вынуждены уступить место американцам или русским.

Право слово, невозможно не восхищаться тем непрошибаемым хладнокровием, которое китайцы демонстрируют, преследуя собственные интересы в отношениях с европейцами. Китаец всегда начеку и не упускает ничего, что может обеспечить ему хоть малейшее преимущество. Почуяв выгоду, он без колебаний дает отставку любому иностранцу, не утруждая себя выражением благодарности за его службу. В том, что касается строительства железных и шоссейных дорог, покупки орудий или прокладки телефонных линий, он никому не уступит своего права извлекать выгоду из потребностей Китая. Любимое занятие китайских министров – взвешивать предложения соперничающих иноземцев. Стремясь к ресурсам страны, германский синдикат сулит им 30 миллионов, французы тут же перебивают их предложением 50–ти, американцы обещают целых двести, тогда как английский торговый дом, видя такой расклад, готов открыть неограниченный кредит. Все, что я видел в Китае, укрепило меня во мнении, что англичане стоят в глазах китайцев гораздо выше других европейцев благодаря своему благородству и честности. Нашим официальным представителям и коммерсантам ни в коем случае не следует опускаться до сомнительных интриг в погоне за сиюминутной выгодой. Можно долго спорить по поводу уступки китайцам нашей морской базы Порт Гамильтон ⁷⁶ или согласия на отправку дани из Авы ⁷⁷ в Китай каждые десять лет. Тем не менее, я убежден, что эти шаги чрезвычайно укрепили китайских сановников в дружеских чувствах к Великобритании. [408] При этом англичане должны помнить – и это важно во избежание досадных ошибок! – что китайцы горды, самостоятельны и смотрят свысока на любого иностранца. Если они и примут чью–то сторону в споре европейцев, их помощь получит сильнейший и внушающий наибольшие опасения противник. И кто скажет, что они неправы?

Однако вернемся в Порт–Артур. Хотя он и является главной базой Северного флота, на рейде не было заметно ни одного военного судна. Припайный лед, сковавший берега Ляодуна, был слишком опасен для тонкой обшивки миноносцев. По этой причине все они ушли в порт Вэйхайвэй, близ Чифу. Что касается главных сил флота, то они находились в Шанхае. Морскую мощь страны представляли в Порт–Артуре посыльное судно, одна или две канонерки и землечерпалка. Незадолго до моего визита в гавани царил подлинный ажиотаж, вызванный приездом князя Чуня. Он был послан Императрицей ⁷⁸ с инспекторскими целями и ревностно исполнял свою миссию. В пору первых столкновений с китайцами Нурхаци и представить не мог, что его потомок когда–нибудь прибудет в этот уголок Фэнтяни и станет осматривать произведения народов, неведомых «великому предку».

9 января я отплыл из Порт–Артура на транспорте «Лиюань». Судном командовал капитан Симс – один их тех британцев, чьи обширные знания и выдающиеся способности позволили нашей стране занять не последнее место в глазах китайцев. Семь часов спустя я уже был в Чифу, где поднялся на борт парохода, уходящего в Шанхай. В это самое время Янгхазбенд и Фулфорд благополучно добрались до Тяньцзиня. Так завершились наши маньчжурские приключения. Я никогда не стану сожалеть о предпринятом путешествии, ставшем прекрасным отдыхом после затянувшейся кабинетной работы. Кроме того, поездка по Китаю быстро избавляет от деспотических наклонностей, которые неизбежно приобретаешь на индийской службе. Единственное, чего стоит стыдиться мне и моим спутникам, так это убогий список охотничьих трофеев. Что поделать – мы избрали своей главной целью знакомство со страной и ее населением, а также покорение мифических «снежных пиков». Все остальное пришлось принести в жертву. В оправдание спешу заявить, что на свете найдется мало мест, способных сравниться в отношении охоты с Индией.

Возвратившись из Китая, я только и делаю, что отвечаю на один и тот же вопрос: «Суждено ли миру пасть к ногам сынов Поднебесной»? Всем известно, что любой член парламента, проживший в Индии хотя бы шесть недель, становится заправским арбитром в любом вопросе, имеющем отношение к этой стране. Я не уверен, что многомесячные странствия по Китаю дают мне право делать какие–либо пророчествовать. Если же читателю угодно знать мое скромное мнение, то оно будет исключительно негативным. Во–первых, китайцы говорят на разных диалектах и с трудом понимают друг друга. Во–вторых, ржавая винтовка в современном мире так же бесполезна, как лук и стрелы. Иными словами, китайцы не смогут эффективно использовать европейские средства и методы ведения войны, если не откажутся от своих привычек и традиционного образа мыслей. Этот процесс может растянуться на несколько поколений и является единственным условием утверждения дисциплины, самоконтроля и разумных принципов управления. [410] Преобразившись, китайцы уже не захотят разрушать устоявшийся мировой порядок. Если же они вздумают посягнуть на него в своем нынешнем состоянии, то потерпят неминуемое поражение

Комментарии

43. Американскому путешественнику Гриннеллу показали в Никольске остатки древней крепости в виде прямоугольника, с валами высотой 30-35 футов. Она имела четверо въездных ворот и глубокий защитный ров. М-р Гриннелл упоминает также виденные им каменные статуи и обломки резных колонн. Подобно фортам Южной Маньчжурии, никольские руины приписываются корейцам, однако, возможно, они относятся к эпохе Бохайского царства (Прим. автора).

«Поучительные и любопытные послания» (Lettres édifiantes et curieuses) – многотомное собрание писем иезуитских миссионеров, трудившихся в различных уголках Америки и Азии. Печатались с 1702-1776 гг. во Франции.

44. Кульджинский кризис – дипломатический конфликт между Россией и Китаем, связанный с оккупацией некоторых областей Синьцзяна (Китайский Туркестан) русскими войсками в 1879-1882 гг. Завершился подписанием Санкт-Петербургского договора 1881 г.

45. Гладстон, Уильям (1809-1898) – английский государственный деятель второй половины XIX в. Четыре раза занимал пост премьер-министра.

46. Куру и Панду – персонажи древнеиндийского эпоса «Махабхарата».

47. Один из моих друзей полагает, что уцзи означает «черная курица», а не «туманная». Пусть нас рассудят знатоки китайского языка (Прим. автора).

48. Т. е. уроженцу Камбрии – исторической области на северо-западе Англии.

49. Дж. Гордон Байрон. «Поражение Сенахериба» (пер. А. К. Толстого).

50. Г. Джеймс и его спутники гостили на русском Хуньчуньском карауле. Его начальник И. Э. Соколовский в 1886 г. носил чин ротмистра и командовал 2-й Уссурийской конной сотней.

51. Озеро Ханка.

52. Т. е. православная.

53. Имеется в виду Н. Г. Матюнин – русский дипломат, в 1873-1897 гг. занимавший должность русского пограничного комиссара в Южно-Уссурийском крае.

54. Солсбери, Роберт (1830-1903) – английский государственный деятель второй половины XIX в. Четыре раза занимал пост премьер-министра.

55. Times, 19 февраля 1887 г. (Прим. автора).

56. Марка обуви.

57. Уай – река на границе Англии и Уэльса.

58. Имеется в виду У-ди (Государь Воинственный). Правил Китаем в 141-87 гг. до н. э.

59. Имеется в виду отставка кабинета У.Гладстона и связанные с ней парламентские прения.

60. Крупная река в Гуджарате (Центральная Индия).

61. Суджата.

62. Написав эти строки, я узнал о кончине монсеньора Бойе, последовавшей в Баян-сусу 9 марта 1887 г. (Прим.автора).

63. Голод 1845-1849 гг., вызванный катастрофическим неурожаем картофеля. Погибло до 1,5 млн. человек.

64. Между тем, это одно из старейших обвинений в адрес христиан в Китае. Еще в 1844 г. известный государственный деятель Кейин писал императору Даогуану о необходимости толерантного отношения к иноверцам. В своем меморандуме министр отметил, что если адепты Христовой веры будут застигнуты за извлечением глаз больных или женских органов, их, разумеется, следует подвергать суровому наказанию (Прим. автора).

65. Индиец из богатой семьи, получивший западное образование и кичащийся этим (англо-инд.).

66. Император Юнчжэн (династия Цин) правил в 1723-1735 гг.

67. Область в Индии, лежащая на берегу Бенгальского залива.

68. Комплекс пещерных храмов III-VII вв. в Индии. Славится настенными росписями.

69. Quereus Mongolica, Fisch. и Q. dentata, Thbg., или Q. obovata, Bunge, родственный Q. robur. М-р Медоуз пишет о трех разновидностях падуба. Один из них китайцы называют цзинканлю. Этот кустарник может быть и мелким, и крупным Второй именуется хуполо. Черви могут также питаться листьями кустарника, не принадлежащего к падубам и носящего имя цзинцуцзы. Это растение имеет длинные узкие листья, весьма приятно пахнущие (Прим. автора).

70. 1 пикуль = 133 фунта (Прим. автора).

71. Современный г.Далянь (пров. Ляонин).

72. Г. Джеймс дословно переводит китайское слово хунхуцзы , что значит «краснобородые». Под этим именем в конце XIX – нач. XX вв. были известны банды китайских разбойников, промышлявшие в Маньчжурии и в приграничных районах сопредельных стран. На территории российского Дальнего Востока они были известны, как хунхузы. Название имеет множество толкований. В своей книге Г.Джеймс употребляет его только один раз – по-видимому, вслед за А.Уильямсоном, на которого ссылается.

73. Имеется в виду Вторая опиумная война 1856-1860 гг., в ходе которой Китай потерпел поражение от соединенных сил Великобритании и Франции.

74. Ренар (Рейнеке) – лис-пройдоха, герой средневекового сатирического романа, популярного в Западной Европе.

75. Имеется в виду Франко-китайская война 1884-85 гг. за господство в Индокитае.

76. Группа островов в Корейском проливе, служившая базой британского ВМФ в 1885-1887 гг.

77. Город в Бирме (совр. Мьянма).

78. Вдовствующая императрица Цыси, фактически правившая Китаем в 1861-1908 гг.

Текст переведён по изданию: James, H.E.M. Long White Mountain or a journey in Manchuria with some account of the history, people, administration and religion of that country. London: Longmans, Green & C°, 1888