ГРУММ-ГРЖИМАЙЛО Г. Е.

В ПОИСКАХ ПЕРЕВАЛА ЧЕРЕЗ ТЯНЬ-ШАНЬ

Китайские власти нас игнорировали, торгоуты обманывали (Торгоуты известны под именем калмыков в России.). Последние довели нас до каких-то поселков и бросили: «здесь земля наша кончилась, а дальше идите, как знаете!»....

Но вы же обязались провести нас до перевала через Боро-Хоро?! (Боро-Хоро — массивный, почти на всем своем протяжении вечно снеговой хребет, принадлежащий к группе Центрально-Тянь-Шаньских гор.).

Сколько здесь ни живем, а о таком и не слыхивали!.. Но мы обещались довести вас до китайских властей и, как видите, исполнили свое обещание!..

Это была наглая ложь, да и вся фигура говорившего выражала столько наглости и бесстыдства, что единственным ответом ему могла быть только нагайка. Но... мы воздержались и, прогнав проводников, остались одни среди плантаций мака и полей ячменя и пшеницы. Несколько дальше показались сбитые из глины заборы, какие-то полуразвалившиеся строения, а наконец и все селение Бортунгэ.

Благодаря отсутствию проточной воды, которая вся была разобрана на поливку полей, мы некоторое время совершенно не знали, где приютиться хотя бы только до завтрашнего утра. Сбежавшиеся китайцы наперерыв предлагали нам чудовищных размеров редиску, яйца и хлеб, но относились безучастно к нашим расспросам о воде... Наконец, выискался один, который решился [175] указать нам превосходное место, где мы, по его уверению, можем найти в изобилии все то, что нам нужно...

— «Пусть «да-лойя» (То есть «большой чиновник» — тоже в Китае, что «ваше сиятельство» в устах петербургских извозчиков.) мне только доверятся, а я уж знаю, где найти воду!»...

Вслед за ним мы побрели вон из селения, свернули в сторону от дороги и пошли среди камышей. Камыши кончились, и мы увидали перед собой крошечный пруд стоячей, зацветшей воды, с одного края взбаламученной стадом тут же валявшихся китайских свиней; это был даже не пруд, а всего скорее грязная лужа...

— Послушай, любезный, да разве возможно пить эту воду?

Вопрос этот, однако, был лишним, потому что один из китайских мальчуганов, целой гурьбой бежавших за нами, тут же демонстрировал способ, каким пользуется местное население для утоления жажды. Он поднял рубашку, прыгнул в воду и принялся пить ее точ в точь также, как и ваша собака, уже самодовольно расхаживавшая теперь в этой луже...

— Да неужели же у вас здесь нет иной воды, кроме этой?..

— У нас есть речка... Да вы не беспокойтесь, вам ведь и этой воды хватит с избытком!...

Едва растолковали китайцам, что не в количестве дело, а в качестве. Но это только распотешило многих из них, в лицах же других мы ясно прочли себе осуждение. Нашелся, впрочем, оратор, который объявил, что знает причину, почему мы гнушаемся этой воды: «причиной всему наши свиньи... верно и у заморских чертей (Чертей китайцы изображают с рыжими волосами (таковы, например, Шоу-гуэ, все Ио-джины и некоторые другие). Вот почему, вероятно, и первые европейцы, явившиеся из-за моря в Китай, получили название «заморских чертей» (ян-гуйзы). С тех пор это название удержалось за ними и стало бранным.) не очень-то долюбливают этих животных!».

Когда мы уже собирались продолжать путь наш дальше, к нам вдруг протолкался весьма прилично одетый китаец и объявил, что возникшее затруднение легко устранить, так как в любой из арыков можно немедленно же пустить проточную воду...

— И вы это сделаете?

— Я уже отдал соответствующие распоряжения.

Со стороны китайцев это было очень любезно, и мы не замедлили, разумеется, выразить им живейшую свою благодарность. Вода, однако, прибыла к нам не ранее, как часа через два, да и то пустили ее не местные жители, а наши казаки... [176]

Вечером мы разговорились с китайцами.

— Не знаете ли вы, достопочтенные люди, где дорога на перевал через горы, которые вот там белеют своими вершинами?..

— Нет, да-лойя, такой дороги мы вовсе не знаем...

— Но, может быть, вы что-нибудь слыхали о ней?

— Нет, и не слыхали решительно ничего...

— И не отыщется среди вас никого, кто бы мог указать нам людей, ходивших за перевал?...

— Из китайцев на перевал никто не ходил, нам зачем же туда? Но все калмыки, без сомнения, знают его. Отчего вы у них ее спросили?

— Спрашивали, да они нас обманули...

— Ах, черепахи («Черепаха» в Китае бранное слово.)! таких «чрезвычайных уполномоченных» (Так следует переводить слово «чин-сей» по местному и «цин-чай» по пекинскому произношению.) обмануть!.. да вы обжалуйте их в Урумчи... То-то достанется им!..

Была ли это только насмешка, или китайцы в самом деле совершенно искренно выражали свое негодование? Я думаю — ни то, ни другое. Они по хорошей цене распродали свои овощи, яйца и хлеб, получили в подарок кое-какие лекарства, шкуру барана, его внутренности и голову и, вероятно, в порыве признательности, а, может быть, и в надежде на другие подачки, решились высказать по нашему адресу несколько сочувственных слов, которые, конечно, их ни к чему не обязывали.

Как бы то ни было, но после этой беседы нас разобрало сомнение. В самом деле, куда же завтра идти?... Решили добраться до первой реки и ее руслом подняться вверх, доколе возможно... Что же, однако, потом? Ну, там, может быть, на кого-нибудь и наткнемся, кто за хорошие деньги согласится быть нашим вожатым...

С тем и уснули...

___________________________

Когда на следующий день мы потянулись селением Бортунгэ, новые приятели наши вышли толпой пожелать нам счастливой дороги, но едва мы с ними разминовались, как кто-то из них все же не утерпел и крикнул вдогонку «черти заморские!».

Было часов девять утра. На небе ни облачка, в воздухе тишь и необыкновенная духота, окрестности — волнистая глинисто-песчаная степь, покрытая густой, но уже пожелтелой травой: блеклые краски, скучный ландшафт! А в дали фиолетовые массивы гор, увенчанные снегами, — соединение стольких контрастов с [177] этою унылой местностью... И под влиянием зноя и пыли все эти столь обычные там дикие скалы или густые ельники, перерезанные ручьями и полные прохлады и тени, рисовались воображению нашему вдвое заманчивее, чем, может быть, были в действительности... Когда же, наконец, мы туда попадем?!

Передний эшелон наших вьюков стал вдруг быстро спускаться, но куда — с того места, где я тогда находился, еще не было видно...

— Хоргос!

— А... наконец-то!.. — и я рысью пустился обгонять беспощадно пыливших вьючков.

Хоргос, как и большинство других рек Джунгарии, вырыл себе глубокое и обширное ложе в послетретичных [178] конгломератах. Смотришь сверху: точно ручьи, сплетаясь и разбиваясь на рукава, бегут по каменистому руслу, а спустишься вниз — ревет бездна потоков, несущих громаду мутной воды,.. И счастье еще, что последняя разбросалась, а протекай она здесь одной только трубой, пожалуй, не всегда была бы даже возможна и переправа через нее.

На противоположном еще более крутом берегу одиноко ютилась какая-то китайская фанза — начало поселка, заслоненного от большой дороги цепью песчаных бугров. Тут же, только спиной к этим постройкам, расположилась и лавочка, в которой какой-то предприимчивый китаец бойко торговал всяким мелким товаром. Завидя нас, он вышел из-за прилавка и с большой развязностью стал приглашать нас на чашку-другую горячего чая.

— На улице жарко, а у меня вы найдете и необходимую вам прохладу и чашку настоящего «джу-ланя» (Высший сорт чая после императорского «му-ху».).

Предложение было соблазнительно, и нужно ли еще говорить, что мы на него согласились? И хотя китаец вместо обещанного «джу-ланя» разлил нам в чашки какую-то горьковатую и затхлую гадость, но мы и ее выпили с удовольствием... А пока мы пили, он, болтая без умолку, успел таки навязать нам не мало всякого хлама.

— Вы дорожные люди, вы странники, и все добрые люди должны, без сомнения, вам помогать... Выбирайте в лавке этой все, что вам нужно, и я продам вам не дорого... Вам очень нужны, например, эти спички... извольте!.. Я торговец, и, не правда ли, было бы очень глупо жалеть вещь, которую желает приобрести покупатель?! Но заметьте себе: эти спички из России и, без сомнения, только в таком магазине, как мой, вы можете найти такой доброкачественный товар!.. А вот изюм и урюк (Сушеный абрикос.), сладкий и превосходный... разве только в Турфане можно еще встретить подобный!.. (Турфан славится своими сушеными фруктами, в особенности изюмом.). Вот веревки... они вам нужны, и я очень охотно вам уступлю... Но вот на что обратите ваше внимание — на этот фарфор... это настоящий цзинь-дедженский фарфор! и если, как я, впрочем, не сомневаюсь, вам требуется посуда, то лучших чашек вы, разумеется, нигде не найдете...

К сожалению, даже при помощи переводчика, мы с трудом могли уследить за такой живой речью...

— Что он там бормочет еще, Николай? [179]

— Да вот показывает холстину... говорит, что в ней получил недавно товар из России с Ирбити...

— Ого! с Ирбити!.. Каково?! А, ну, докажи...

На грубой холстине ясно было выведено слово «Boston». Странно... английских товаров почти вовсе нет в Южной Джунгарии...

— Это не русская надпись... спроси: откуда у него эти тряпки и что за товар он в ней получил?

Но китаец только рассмеялся в ответ и так нахально, бесцеремонно...

Мы стали прощаться, предварительно с лихвой заплатив и за чай и за отдых в его лачуге, насквозь пропахшей джюнь-джюнем (Джюнь-джюнь — китайская плохо очищенная водка.), китайским уксусом и им подобными пахучими веществами. Чрезвычайно довольный таким необычным в Китае финалом, лавочник не знал уж, как и чем заслужить перед нами. Он бросился к лошадям, схватил первую, что попалась, и подвел ее к брату, но очень смутился, когда оказалось, что эта лошадь принадлежит казаку, а не брату.

— Ну, хоть на прощанье скажи нам, откуда у тебя та холстина?

— Из Хумёзы, Хумёзы (То есть Урумчи, главного города Си-Цзяньской провинции; правильное произношение «Хун-мяо-цао».), да-лойя, прихватил ее в одной лавке...

— А не знаешь ли, до перевала отсюда еще далеко?

— До перевала?.. о каком же перевале вы говорите?

— А вот... через горы...

Китаец хитро улыбнулся.

— Я там не был, да-лойя, но знаю, что небольшие партии калмыков приходят сюда ранней весной, спускаясь по речке Гинь-джа-хо, которую сами называют Улан...

— Ну, спасибо! Прощай же и наживайся!..

Отъехав за соседний увал, мы тотчас же составили совещание: идти ли вверх по Хоргосу, или свернуть на речку Улан? Решились на последнее и пошли по указанной нам тропе, своротив сюда же и далеко вперед ушедших вьюков.

Дорожка побежала сначала логом, потом стала огибать бугор за бугром и наконец совсем затерялась в плантациях мака... (Плантации мака составляют большое богатство Южной Джунгарии, и это происходит главнейшим образом потому, что из местного мака получается наиболее высокий сорт опия.). Кое-как мы выбрались к задворкам селения Ню-джан-цзы, но произвели здесь своим появлением страшный [180] переполох: собаки залаяли, двери захлопали, и все, что в селении, кажется, только было Живаго, куда-то мигом запряталось...

Чего это они испугались?..

Но кто же из нас мог ответить на этот вопрос? А из местных жителей кругом ни души...

— Черт знает, куда теперь ехать! Спроси там кого-нибудь, Николай!

Николай свернул в первую фанзу, ворота которой оказались отворенными, и стал вызывать кого-нибудь из мужчин, но, не дождавшись ответа, слез с лошади и толкнулся в соседнюю дверь...

Она отворилась, и на пороге показался старик. Он был очень грязен, оборван и, очевидно, страшно взбешен. С визгом наскочил он на Николая и стал ему быстро, быстро что-то выкрикивать, отчаянно жестикулируя своими костлявыми руками... Он визжал, хрипел, плевался, и даже от злости подпрыгивал на одном месте, корчился и бил себя по коленям и ляжкам...

В такой степени ярости нам еще впервые приходилось видеть китайца, которому сызмальства внушается заповедь знаменитого императора Тай-Цзуна (С 631 по 654 г.): «будь властелином сердца твоего и всех его побуждений», но на Николая отвратительный старик не произвел впечатления. Он в свою очередь плюнул и стал, не торопясь, набивать табаком свою трубку.

— За что он ругается, Николай?

— А вот, зачем я к нему постучался...

— Эка персона!

И казаки, помирая от смеха, поочередно заглядывали в ворота, где старикашка, стоя на том же месте, все еще продолжал, но уже совершенно охрипшим голосом, выкрикивать что-то для одного Николая понятное...

— Эк его!... Ну, и язва же тебя побери!... Вот хрыч!... Ну, что, скажи, взъерепенился?!...

— Бешеный, что ли?

— Не-ет... только злющий...

Проехав один переулок и свернув в другой, мы увидали китайца, который собирался садиться верхом.

— Эге, джангуда («Джангуда» — китайское обращение, соответствующее русскому — «чело-век!» или «любезный!».), куда тут выехать опять на дорогу?

Но китаец, точно не к нему обратились, вскочил на лошадь и молча, даже не взглянув в нашу сторону, поехал в том направлении, откуда мы сами только что появились... [181]

— Вот тебе на! Да что это значит?!...

— Эй, лойя!...

Но китаец уж скрылся...

Делать нечего, пришлось идти наудачу, и мы выбрали ту из дорог, которая казалась нам и шире, и более наезженной, чем другие. Но и эта дорога вскоре как-то растаяла. Она добежала до небольшого ручья и дальше потянулась вдоль его правого берега уже узкой тропой. Очевидно, мы шли не туда... Но когда мы уж совсем было решились возвратиться обратно, перед нами неожиданно вырос китаец, гнавший лошадей и коров...

— Э, любезный, куда идет эта дорога?...

— В горы...

— А ей можно пройти на перевал?

— Можно... Только сперва вы все же выйдете в долину реки Гин-джахо...

— Ну, слава Богу, значит мы на пути...

И мы прибавили ходу и вскоре действительно втянулись в ущелье, в котором и заночевали у опушки елового леса. Но ущелье оказалось глухим, а рассказы пастуха преднамеренной ложью...

___________________________

От места нашей стоянки дорога круто взвивалась по косогору. Все выше и выше. Наконец, мы на гребне отрога. Впереди громадные скалы голого камня, справа и слева глубочайшие щели, поросшие лесом. Дорожка кончилась, и последние следы ее затерялись в траве чуть не по пояс. Куда же теперь? Неужели возвращаться обратно в селение Ню-джан-цзы?...

— Нет, господа, уж лучше спускаться вон этим логом... Куда-нибудь да выйдем же мы, наконец!

И мы стали спускаться. Вьючных лошадей пришлось разобрать по рукам, а верховых погнали пустыми. При всем том хлопот было не мало. Начать хотя бы с того, что щеки оврага целиком состояли из спекшихся на солнце глинисто-песчаных крутейших откосов, по которым лошадям нашим приходилось буквально сползать, рискуя при этом ежеминутно сорваться в низ, а тогда ведь прощай ваши пожитки! А затем, когда мы с грехом пополам сползли с этой кручи, внизу мы встретили новое затруднение: чащу ели и всевозможных кустарников, продираться через которую с вьюками дело вовсе не шуточное. Но, наконец, и с этой задачей мы справились и вышли на луг, который пересекала во всю его ширь большая арбяная дорога.

— Колесный путь, ваше благородие!

— А вон и калмаки!

— Где, какие калмаки?! [182]

Вьюки были брошены, и все мы, кто был только свободен, поскакали к аулу. Но мы там никого не нашли, кроме двух, трех подростков, пугливо озиравшихся на незнакомых пришельцев. Они до такой степени были поражены появлением нашим, что на первых порах, очевидно, даже не знали, на что им решиться; но, наконец, сочли за лучшее испугаться, бросились в юрту и забились там между кошем..

Мы хотели уже было броситься на розыски взрослых, когда вдруг они сами точно из земли выросли перед нами.

— Господа, мы видели, как вы подъехали к нашим юртам, и поспешили сюда... Хотя мы и бедные люди, но все же предлагаем вам войти в наши жилища и подкрепить свои силы...

— Спасибо, но мы очень спешим...

— Но откуда же вы приехали к нам, и где остались почтенные ваши семейства?

— Мы, как видите, русские... ваши земли нам незнакомы, и мы заблудились. Покажите же, как пройти нам на перевал через этот хребет...

— На перевал? Но вы ни через один из перевалов теперь не пройдете! Здесь дикие горы, плохие дороги, снег на перевалах повсюду глубокий, но в это время года уже рыхлый на столько, что нет ни малейшей возможности пробраться через него...

— Но как же нас уверяли китайцы, что есть хороший перевал в верховьях речки Улан?

— Ах, что знают китайцы! Перевал там действительно есть, но как вы теперь до него доберетесь? Улан-усу в брод ведь летом вовсе не проходим...

— Однако, мы хотим попытаться... Пусть только кто-нибудь из вас нас проводит...

Но на это предложение они ответили совершенным отказом. Как можно! Они разве свободные люди? Они работники-дровосеки, закабаленные китайцами и обязанные к сроку доставить значительную партию леса в Манас... Но указать дорогу в долину реки Гинь-джа-хо они могут и не отказываются... И они действительно ее указали, а двое из них даже проводили нас с версту...

— А та арбяная дорога куда же пошла?...

— Да никуда. Она вон здесь, много, если в полуверсте, и кончается. Это — лесная дорога: по ней мы лес в Манас возим...

Простившись с калмыками, мы двинулись в указанном направлении и, пройдя не более восьми верст среди высоких глинистых и песчаниковых холмов, кое-где прикрытых еще зелеными злаками и в распадах густо заросших кустами таволги [183] (Spiraea sp.) и караганы (Caragana tragacanthoides), выбрались, наконец, без особенных затруднений в долину «Красной реки» (Улан-усу — Красная река.), которая как бы в противоречие с данным ей монголами прозвищем несла теперь воды, столь же чистые, как кристалл.

Переправившись через нее без труда и вдоволь по этому случаю насмеявшись над неудачной выдумкой торгоутов испугать нас этой мелкой водой, мы раскинули свой бивуак на прелестной лужайке, окруженной скалами, лесом и крутой излучиной Гин-джа-хо. Для того, однако, чтобы без проводника пуститься вперед, надо было хоть в общих чертах познакомиться с характером предстоящего движения по ущелью, и мы решились исследовать его в тот же день...

С этою целью и были нами посланы вверх по реке казаки Комаров и Глаголев. Они проездили часов шесть и вернулись, когда уже была темная ночь на дворе. Но пока ни ездили, а некоторые из нас экскурсировали в окрестных горах, на бивуаке у нас вот что происходило.

Едва мы принялись было за послеобеденный чай, как из-за леса донесся до нас тот колокольный звон, который мы уже называли «благовестом пустыни». Все ближе и ближе...

— Что это — никак караван? ишакчи? (Погонщики ослов. Во всем Восточном Туркестане и даже в Джунгарии для перевозки товаров пользуются всего чаще ослами я реже всего верблюдами.).

— Слава Богу, если только это они... Пристроимся к каравану и айда вместе с ними на перевал!

— Но нет, не они... Из лесу показался китаец с котомкой на плечами и с большим звонком на шесте: идет и звонит...

— Кто это? чего он звонит?

— А китайский разносчик... Они всегда так звонят, чтобы дать знать о себе...

Интересно...

— Эге, джангуда! Куда ж ты это плетешься?...

— А к вам...

— Как к нам?!

— Да так. Узнал, что остановились здесь русские, и пришел показать свой товар...

— Ну, коли так, так показывай, что ли!

И наши спутники тотчас же обступили его тесным кольцом, вернее всей компанией уселись на корточки вокруг на корточки же присевшего китайца и котомки его.

Кто хоть раз видел, чек торгует китайский разносчик, тот, без сомнения, уже знает, чем торгуют и все остальные [184] разносчики Небесной империи, потому что во всех их коробах встретится неизменно один и тот же товар: шелковые ленточки, затканные цветами, куски туши, различных цветов шелковые и бумажные нитки, грошовые веера, игральные карты, иглы грубой работы и, наконец, маленькие зеркала с соблазнительными картинками на обороте, а иногда и без оных...

Пересмотрели все и, разумеется, ничего не купили: «на что нам все это?».

— Как на что?!... Женам свезите, а дочери есть — дочерям свезите! Скажут спасибо!... А вот это, без сомнения, и вам самим приятно будет купить...

И китаец одним ловким жестом развернул перед зрителями серию картин самого нецензурного содержания.

— Фу, ты! чем вздумал прельщать!...

— Ишь, дьяволы!...

— Ну, что же, покупает из вас кто-нибудь эти картинки?

— Как можно, ваше благородие, да купи кто из нас — засмеют, и в станицу вернешься; и там засмеют...

Так и проводили китайца, ничего у него не купив.

Но не успел еще покинуть он нашей площадки, как уже на опушке ее, точно на смену ему, показалось несколько всадников. Они спешились и, подобострастно кланяясь, робко приблизились к нашим юртам.

— А, торгоуты! Добро пожаловать... вы куда? —

— К вам, господин...

Опять к нам? Да что вам нужно от нас? Торгоуты замялись, потом отвели в сторону Николая и стали ему что-то настойчиво и с жаром внушать.

— Чего они, Николай?

— Это торгоуты...

— Ну, знаем, что торгоуты... а дальше-то что?

— Эх, не знаю, как это по-русски сказать... Чуркин! айда-ка сюда.

И он стал последнему на киргизском наречии объяснять, что торгоуты, живущие в этих горах, испугались, узнав, что русские намерены идти вверх по реке Гин-джа-хо... Это ведь для всего отряда верная гибель! И кто же тогда будет в ответе? Не кто, разумеется, другой, как только они, торгоуты... Вот почему они и решились ехать немедленно к нам и умолять не трогаться дальше...

В самом деле, пусть лучше не доверяются этой реке. И теперь уж в вершинах своих она местами не проходима, во что же будет впоследствии, через несколько дней, когда вода в ней пойдет очень заметно на прибыль? И это не все. За перевалом протекает другая река, которую в низовьях называют [186] Манас, а в верховьях Хуста: это громадный поток, через который, и то только в истоках, переправляются случайно ранней весной, обыкновенно же в то еще время, когда воды ее скованы льдом. «Что же будет, — добавляли в ужасе торгоуты, — если вы теперь же достигнете берегов этой реки? A то, что вы попадете в каменный ящик, из которого нет выхода ни взад, ни вперед... Страшное положение и в перспективе голодная смерть!».

Торгоуты нас так часто обманывали, а китайцы так беззастенчиво лгали, что мы давно перестали им верить. Не поверили и теперь, а подумали: «врут, негодяи! Верно, снова хотят, чтобы мы уклонились с прямого пути. Уж подождем лучше наших казаков, да выслушаем раньше, что скажут они».

И дождались, наконец, и наговорили они нам порядочно ужасов.

— А не верите, ваше благородие, наведайтесь сами!

— Да неужто же нет обхода нигде?

— Может, и есть, да где их было сегодня искать?! К тому же и ту тропинку, по которой мы ехали, пожалуй, что вовсе за тропинку и почесть невозможно... а что уж месяца два, как ей не ездил никто, то, верьте совести, верно!

Решено было на следующий же день самим исследовать как можно дальше ущелье. Но все же на душе стало грустно... Приходилось, по-видимому, окончательно расстаться с надеждой попасть на южные склоны Боро-Хоро.

А ночь, между тем, тихая и прекрасная, уже давно успела раскинуть над нами свой темный шатер. Из-за елового леса и скал, которые приняли при этом очертания совсем фантастические, нам был виден далеко не весь небосклон, но какими мириадами звезд блестела и эта частица его, и как ярко освещалась она еще пока незримой луной, которая того и гляди должна была уже выглянуть из-за каменного колосса, в своей тени запрятавшего и нас с нашей крошечной луговиной и добрую половину противоположного нагорного берега речки. Зато выше последний ясно рисовался нам своими прихотливыми формами, напоминающими развалины какого-нибудь былого замка гигантов.. Тишина в воздухе невозмутимая, и только вода шумит и рокочет, явственно ворочая на пути своем гальку, да еще нет-нет да и пронесется над нами издалека какой-то странный звук, не то крик филина, не то весть что... Дикое место! Но зато же ясно и чувствуется, что все, что ни есть кругом вас — девственная природа, до которой еще не успела коснуться разрушительная рука человека... И это — отрадное чувство!.. [187]

___________________________

Мы едва ли отъехали и несколько сот сажен от нашего бивуака, как уже Комаров нашел нужным предупредить:

— Переправа!

— Как, уже?!

Мы бухнулись в воду и совершенно неожиданно зачерппули в голенища воды...

— Ого, глубоко!

Но дальше вас ждал еще новый сюрприз.

Река неслась со страшной стремительностью, билась среди валунов и, обдавая их то и дело клочьями пены и миллионами брызг, уносилась в даль сплошной белой пеной... А несколько выше, стеной вдва-три аршина, из-под загромоздившего русло реки бурелома выбивались мощные струи воды, разбивавшиеся о каменные твердыни со стоном м ревом, наполнявшим всю эту щель до того, что в двух шагах уже ничего не было слышно... И сырость, и этот шум, и царившая здесь полутьма, которую рассекал один только солнечный луч, упавший в реку откуда-то с высоты и в ней утонувший, и все эти скалы, словно щетиной поросшие ельником, и, наконец, эти валуны, отшлифованные водой и теперь влажные от тумана, — все это производило на нас какое-то странное впечатление: не то содрогалась дута от восторга, не то от какого-то страха... Да, глухое, дикое место! И представьте же себе наше вдруг изумление, когда ваша тропинка добежала до водопада, круто свернула к нему и на глазах ушла под пенящуюся поверхность воды...

— Да неужели же здесь переправа?

— Здесь... вот гребнем воды, вше благородие.

Жутко, даже очень жутко, но... что же поделаешь? Главное надо помнить всегда, что колебания в таких случаях очень опасны. Неуверенность всадника живо передается и лошади, и тогда хоть возвращайся назад! Она будет трусить, а если и добьешься нагайкой до того, что она, наконец, ринется в воду, то зашагает так робко, что и не такая струя собьет ее в камни...

Более или менее благополучно мы проехали еще шесть таких переправ, все в том же роде. Две из них удалось обойти, через остальные придумали способ перевести вьючных лошадей и баранов и, довольные своей поездкой, вернулись обратно.

— Завтра чем свет к перевалу!

Приказание отдано, но мы не могли скрыть от себя, что идем на авось. Впрочем, мы имели свой план. За восьмой переправой мы отыскали прекрасное место для стойбища. Здесь остановимся на день, — думали мы, — изучим ущелье еще верст на десять выше, перетащимся, может быть, и туда, а там, вероятно, будет уже не далеко и до перевала... [188]

Вечером вторично явились к вам торгоуты.

— Ну, что же, все-таки, едете?

— Идем...

— А далеко уезжали сегодня вверх по реке?

— Да до ключа, что впадает в Улан.

— Далеко... Должно быть, хорошие у вас кони... а наши такой дороги не сделают... Ну, что ж, давай Бог вам успеха!..

Искренний тон последнего пожелания нас очень встревожил: «Неужели же правда все то, что они говорили нам о предстоящей дороге?».

___________________________

Глухой рев реки все покрывал... Слышен был только говор ближайших, да изредка доносился сюда громкий окрик Глаголева, могучая, дочти нагая фигура, которого отчетливо рисовалась на каменной глыбе, выше других торчавшей над бурною поверхностью пенящегося потока:

— Лови!

И вслед затем взвивался аркан, расходящеюся спиралью проносился над водопадом и попадал в руки другого казака, который в одной рубашке бесстрашно балансировал на стволе старой ели, сильно накренившейся над клокотавшей пучиной. Конец его привязывался к вьюку, завьюченному чуть не к самой спине, раздавалась команда: «Айда! Пошел!» — и вслед затем можно было наблюдать, как переправлялся через водопад юркий худощавый Григорий, с головы до ног уже мокрый, но в лихо набок заломленном картузе, уже несколько раз погружавшийся вместе со своей лошадью в воду...

Он ликовал, и вся его фигура, казалось, нам говорила: «Каков, в самом деле, я молодец!». Да, и действительно молодец! Другие по разу и по два проводили по гребню водопада вьюков, он же один свел их двенадцать... И мы хвалили его: «Ай да молодчина, Григорий!»,

Но в силу, вероятно, этих похвал он стал вскоре даже с некоторым пренебрежением посматривать как на тех, кто с ног до головы не был столь же мокрым, как он, так и на тех, кто вертелся и с делом, и без дела между вьюков. В особенности же доставалось от него Давыдке-дунганину и переводчику Николаю.

— Ну, ты, кошка, подавай, что ли, вьюков! Ну, ты, орда, чертова перечница, держи, что ли, лошадь! — сыпал он и вправо и влево, и ему и держали, и подавали... Он некоторым образом чувствовал себя на положении героя, а потому суетился, приказывал и вообще изо всех сил старался держать персону свою на виду. Наконец, Ташбалте он примелькался... [189]

— Ты чего раскомандовался тут, как барин какой! Кукиш ты, а не барин!.. Пошел вон, и без тебя здесь все обойдется!..

Ташбалта Ходжаев — ветеран всех моих путешествий; подобная переправа ему, разумеется, вовсе не новость, но он смотрит на нее, как на серьезное дело, а не ищет в ней только забавы или, тем более, предлога выказать свое молодечество. Как и все остальные, он терпеть не может Григория, парня пустого и вороватого, и рад при случае его осадить...

Николай и Давид тотчас же примкнули к Ходжаеву...

Чтобы помирить враждовавших, я отправил Григория к тому месту, где переправляли баранов. Он пригорюнился было сначала, но, взглянув вперед, просиял. Действительно, я посылал его на забавное дело! Там вязали поперек тела баранов и, не смотря на отчаянное сопротивление с их стороны, подтаскивали к воде и с размаха бросали в пену потока... Течение тотчас же, разумеется, уносило несчастных вперед, но, благодаря аркану, они всякий раз неизменно добирались до камней противоположного берега, где уже их и встречали две спасительные руки человека... Картина обычная, но доставившая Григорию необычное наслаждение. Роль зрителя он тотчас же переменил на роль главного действующего лица, и ни один баран уж не мог миновать его рук...

Жалкий, искалеченный воспитанием человек! Сын офицера, но выросший без призора и образования, он влачил трудное существование, когда вдруг на его горизонте мелькнуло нечто, за что, уцепившись, он мог бы, пожалуй, из себя что-нибудь, выработать... Мы набирали в Верном людей. Он заручился рекомендацией и явился к нам наниматься. Знакомые офицеры приодели его, а мы, не зная хорошо его прошлого, включили в состав экспедиции. Но он очень скоро выказал себя с такой худой стороны, что уже из Турфана мы были вынуждены отправить его обратно в Россию.

Когда все лошади стояли уже на правом берегу Гинь-джа-хо, я с казаком Глаголевым уехал вперед, а брат остался с вьюками, взяв на себя присмотр и руководство дальнейшим движением вверх каравана. За третьим бродом мы, в свою очередь, с Глаголовым разделились: я еще раз переправился через поток, а он остался на месте, потому что каждому из вас приходилось расчищать и исправлять свой участок дороги.

Не мало, должно быть, прошло уже времени, сажен десять-двадцать просеки ширилось уже у меня за спиной, а наших вьюков все еще не видать... Что бы такое?! И я направился к берегу...

Каково же было мое изумление, когда на противоположной стороне я застал такую картину. [190]

Что-то даже совсем необычное! По-видимому, уже весь караван там столпился. Бегали, суетились, одни почему-то крупными фестонами развешивали по, ближним деревьям штуки пестрых ситцев и кумача (Везлись нами для подарков на случай выгодного обмена на баранов.), другие несли в чащу леса сундуки и мешки или уводили туда же уже развьюченных лошадей... Два казака прибежали, схватили арканы и опять убежали. И оттуда, куда убежали, раздался вдруг выстрел, гулко отозвавшийся среди скал...

— Что там такое?

Но меня не слыхали... Я бросился к лошади и тут только заметил впервые, что сталось с рекой...

Несколько часов тому назад совершенно прозрачные воды «Красной реки» окрасились теперь действительно в этот цвет, но одновременно с этим и поднялись на столько значительно, что залили даже все камни, служившие нам раньше указателем брода.

Положение становилось опасным, и медлить было нельзя... Я въехал в дико ревущий поток.... Что было со мной вслед затем, описать трудно. Я испытал чувство, которое должен был бы, как мне кажется, испытать человек, низвергнутый в пропасть, с той, впрочем, существенной разницей, что одновременно я принимал и холодный душ. Когда я очнулся от неожиданности, я увидел себя среди клокочущей пены и торчащих отовсюду каменных глыб. Мне казалось, что я нахожусь на вершине наклонной плоскости, с которой с чрезмерной быстротой и несусь куда-то вниз, в какую-то черную щель, где опять-таки ничего, кроме белой пены и черных вершин валунов, не видать... И странно! В этот серьезный момент я не ощущал ничего: ни испуга, ни стремления выбраться так или иначе из опасного положения... Еще помню один только момент: меня точно метнуло вокруг черной скалы, и тут же я как-то сразу и понял, что нахожусь уже вне всякой опасности; лошадь ощутила под ногами твердую почву и страшным прыжком выскочила на камни... Еще одно усилие, и мы оба были на берегу... но, к сожалению, не на том, где находились наши вьюки...

Все рассказанное длилось один только миг, вот почему и люди наши, хотя и видели мое приключение, но не успели сообразить даже, чем и как мне помочь. Они на все лады махали руками, указывали на что-то и силились перекричать рев потока, но, увы! совершенно напрасно, так как до меня едва доносились бессмысленные: ук! ук!...

Выбравшись на тропинку, я еще раз попробовал переправиться, взял много выше и с грехом пополам добрался-таки до своих... [191]

— Слава тебе, Господи! А мы уже думали...

— Эх, хозяин, я кричал тебе: вода большой, не ходи!.. Вечер меньше будет... а ты ходил...

— Да у вас-то тут что?! Брат где?..

— Эх! И у нас-то не вовсе, чтоб ладно... Трое лошадей в воду свалилось... едва спасли, а уж вещи все подмокли. Это что сталось с папиросами барина, да и с прочими всеми вещами, хоть не рассказывай!.. А одну лошадь, Чуркинова гнедка, пристрелили... Должно, ногой попал в камни и толи вывихнул ее, толи сломал, а только уж тронуться с места не мог... Его благородие, должно, и по сей поры еще там...

Так закончился первый переход нами вверх по реке Гинь-джа-хо — предсказания торгоутов сбывались...

Вечером пошел дождь, и мы, забравшись в казачью юрту, сообща обсуждали вопрос: продолжать ли движение наше вверх по реке или, пока не поздно, вернуться назад?

Решили, не смотря ни на что, идти к перевалу.

___________________________

Проехав несколько переправ, мы достигли, наконец, того места, где река каскадом выбивается из щели, Комаров сунулся было в реку, но водой его тотчас же сбило с седла, и оба, казак и лошадь, едва выбрались затем на берег.

— Надо искать, ребята, обхода... С вьюками здесь все равно не пройти...

— Где уж с вьюками...

Поручив лошадей наших Григорию, вдвоем с казаком Чуркиным мы полезли на соседнюю гору. Лиственный лес кончился, и мы уперлись в скалу. Здесь было сыро, росли бурьян и крапива. Еще выше — мох, а там обрыв скалы и площадка...

— Ну, здесь также с вьюками не проберешься!

Однако, все же мы полезли вперед, так как я хотел, по крайней мере, познакомиться с характером гор и засечь некоторые из выдающихся вершин этих последних.

Камень обнажился повсюду. Гольцы были донельзя крутые, и мы вынуждены были пользоваться самыми ничтожными выступами камня, чтобы хоть несколько подвигаться вперед. В конце концов, мы все же, однако, выбрались на вершину отрога, с которого хотя и раскрывалась широкая панорама гор, но, к сожалению, только на запад, а восток по-прежнему все еще оставался скрытым за соседним отрогом. Подозревай я тогда, какие громадные скопления снега маскирует он, я, без сомнения, не пожалел бы трудов, спустился бы в падь и поднялся бы на противоположную гору, но теперь я почел это излишним. И без того мы употребили на подъем больше часа, вышли за [192] верхний горизонт ельников и достигли зоны ползучего можжевельника. Река казалась отсюда узкой белеющей ленточкой, замкнутой в узких черных щеках, выше которых, куда ни взгляни, торчал ельник, который сплошным лесом одевал все сопки вплоть до горизонта гольдов. Изумрудными змейками луговин, устилающих пади, делился этот лес на участки, и каждый участок представлял из себя ощетинившийся конус, тесно прижавшийся к каменному валу, сложенному, по всему видно, из таких же метаморфических сланцев, как и все окрестные горы. Версты с две впереди река Гинь-джа-хо круто поворачивала на юго-восток и ее долины нам отсюда было уже вовсе не видно; зато был хорошо виден ее главный приток, который сбегал с снеговых полей, подпертых, точно барьером морены, узким поясом крупных осыпей, среди которых то там, то здесь струились ручьи.

Думая сколько-нибудь выгадать при спуске, мы взяли правее, но вскоре раскаялись. На первых порах все еще шло хорошо. Кое-как мы даже спустились с отвесной скалы, но затем уже выбрались на такую площадку, откуда не было выхода. Впереди пропасть, позади и с обеих сторон — каменные откосы, по которым спуститься еще была хоть какая-нибудь возможность, но взобраться на которые — никакой. Чуркину, впрочем, как-то еще удалось, буквально обхватив руками и ногами каменную глыбу, проползти на соседний выступ скалы, но я чувствовал, что подобный эксперимент будет мне не по силам, что я оборвусь непременно, и колебался... Но другого выхода не было, и я, что делать, решился...

— Сюда, сюда ногу, правей, правей!..

Конвульсивно ухватившись руками за какой-то выступ скалы, я повис над бездной, тщетно пытаясь найти на гладкой поверхности камня хоть какой-нибудь упор для ноги. Наконец, последний нашелся, но зато правая нога так и осталась у меня на весу... Я распластался на камне и не имел силы перекинуть руки вперед...

— Теперь хватайтесь за куст!

Я видел этот куст, жалкий и почти высохший можжевельник, торчащий из ближайшей щели, но не мог до него дотянуться!.. Но вот и это кое-как удалось... Доверившись крепости деревца, я опять повис в воздухе, делая тщетные усилия отыскать ногами новый выступ скалы.

— Правей, правей!.. Ради Бога, скорее!.. Смотрите, куст!..

Куст, действительно, медленно вылезал из щели. Очевидно, его корни не могли выдержать моей тяжести... Я этого не видел, а чувствовал». И при одном этом сознании у меня потемнело в глазах. Я выпустил куст из левой руки и стал ею [193] машинально хвататься за всевозможные выпуклости скалы; я ухватился за что-то колючее и, не смотря на острую боль, сжал это нечто в руке. Затем еще несколько усилий ногами, и я уже был вне опасности...

— Уф! Чуть было не сорвался!..

Оглядевшись на новой площадке, мы поняли, что из огня попали да в полымя: последняя также кончалась обрывом, а сзади упиралась в скалу. На наше счастье, однако, на скалу навалилась старая ель, с которой время не только успело уже содрать всю кору, но и окрасить ее в густой серый цвет... Доверившись вполне ее крепости, мы спустились по ней и вскоре очутились снова в еловом лесу, путь по которому уже не представлял никаких затруднений.

Григория мы застали внизу одного, казаки же, нас не дождавшись, переправились где-то ниже и уехали на перевал.

Они вернулись тоже не с радостными вестями: «Лезли мы, лезли, бросили, наконец, лошадей и, прыгая с камня на камень, прошли, эдак, с версту, но все же до перевала не добрались и вернулись»...

Решение наше выбраться на южные склоны Тянь-Шаня, таким образом, оказалось неосуществимым, и мы повернули назад...

Г. Е. Грум-Гржимайло.

Текст воспроизведен по изданию: В поисках перевала через Тянь-Шань. (Из дневника) // Исторический вестник, № 10. 1893