Так зовут туземцы столицу Фокиенской провинции, причем ударение резко слышится на первом Фу; англичане называют ее Фу-чау, французы — Фу-чеу, на прейскурантах московских чайных фирм этот город обратился в Фу-че-фу, — слово, знакомое всем нам с детства и довольно близко подходящее своим началом к французскому названию, а концом — к китайскому. Этот конец, то есть последнее «фу», употребляется здесь только при обозначении губернских городов областей; уездные города имеют другие приставки, смотря по своей важности и значению.

Не только среди так называемых договорных портов Срединного царства, то есть тех городов, что открыты иностранцам для торговли и свободного проживания в них, в силу трактатов, заключенных китайским правительством в разное время с разными европейскими и неевропейскими государствами, но и вообще на всем приморском побережье Китая нет другого города, которого ближайшие окрестности были бы более интересны и живописны, чем окрестности Фу-чжоу.

Расположенный в области, производящей громадные количества чая, он давно уже сделался одним из важнейших мест [618] вывоза этого продукта в другие страны, между прочим, и к нам в Россию. С семидесятых годов здесь существует даже крошечная колония русских людей, занимающихся чайным делом. Таким образом, Фу-чжоу представляется одним из весьма немногих пунктов Китая, где можно встретить наших соотечественников не в качестве залетной avis rarissima, а в виде оседлой общины, хотя и микроскопической по размерам, но сильной своим влиянием и общественным положением.

Несколько лет тому назад, был произведен подсчет всех иностранцев, проживающих в Китае, давший следующие любопытные цифры распределения их по национальностям: англичан оказалось 3.317, граждан Северо-Американских Соединенных Штатов 1.153, японцев 883, немцев 648, португальцев 610, французов 589, испанцев 304, шведов и норвежцев 155, русских 131, датчан 85, итальянцев 74, австрийцев 65, голландцев 41, бельгийцев 28, бразильцев 2, всего 8.081 человек.

К сожалению, статистики различных иностранных капиталов, вложенных в китайские предприятия, не существует: но если бы она была, то несомненно, что мы заняли бы в ее таблицах гораздо более высокое место, чем то, какое мы имеем в приведенном только что ряде, ибо значительное число членов русской группы так или иначе связаны с нашими заправилами чай наго дела; а эти заправилы ворочают здесь большими миллионами.

Мне пришлось быть в Фу-чжоу три раза; но два последние, отделенные промежутками в несколько лет, послужили только для того, чтобы освежить, проверить и дополнить те впечатления и сведения, какие дало мне первое посещение этого порта, где мы простояли тогда три месяца, причем, благодаря любезности нашего консула Н. А. Попова и других членов местной русской колонии, я имел возможность близко ознакомиться не только с самим Фу-чжоу, но и с его наиболее замечательными окрестностями.

Это было слишком 12 лет тому назад когда я увидел впервые ту реку, на которой, кроме Фу-чжоу, стоят еще тридцать городов, обнесенных стенами, историческую реку Мин, где незадолго перед тем разыгрался один из знаменательнейших эпизодов той длинной, сложной, нередко кровавой драмы, какую представляет история сношений Китая с сильными государствами Запада и Востока за последние полвека.

Дул свежий береговой бриз, ясный солнечный день уже склонялся к вечеру, когда мы 1-го декабря 1885 года взяли курс с моря к устью Мина после плавания, хотя в общем и не особенно тяжелого, но все-таки надорвавшего силы нашего «Моржа», который теперь еле-еле тащил свои старые кости. Давно уже в фиолетовой дымке дали виднелись огромные массивы прибрежных горных хребтов, в беспорядке громоздившиеся друг над другом. [619]

По мере нашего приближения, они начинают вырисовываться все яснее и яснее; брошенные в море скалистые острова отделяются от фона материка, на котором они доселе неподвижно проектировались, и как бы оживают, обособляясь в самостоятельные тела, каждое со своей собственной физиономией и жизнью.

Мы принимаем лоцмана. Горные вершины мрачными, резкими линиями выступают на темнеющем прозрачно-чистом небе. Направо от нас, у самого берега виднеется остров; на нем белеют какие-то здания европейской архитектуры: это Sharp-pick (Шарпик значит острый пик.).

Шарпик — нечто в роде санитарной станции для европейцев, живущих в городе Фу-чжоу: сюда бегут спасаться от томительных летних жаров, бегут больные перемежающейся лихорадкой, выздоравливающие от различных тяжелых местных болезней, бегут для того, чтобы подышать чистым морским воздухом, покупаться в море, наконец, просто отдохнуть от сутолок городской жизни и дел. Санаторием заведует врач, миссионер одной из тамошних протестантских миссий. Больные принимаются на полное содержание за известную помесячную плату.

Перед нами открывается узкий проход между двумя скалами. Мы входим, минуем бар (глубина над ним в часы отлива всего лишь 10 — 12 фут) и плывем по узкому ущелью между громадами гранита. По берегам рисуются силуэты укреплений: это проход и форты Кинпао. За ним открывается широкая долина, прекрасно возделанная и богато орошенная многочисленными каналами. Река в своем течении расширяется; но мы идем малым ходом, и все чаще и чаще слышится команда лоцмана: право! лево! так держать! Повороты самые неожиданные! Но вот расступившиеся было горы снова сдвигаются, оставляя ущелье, еще более узкое, чем Кинпао, и очень извилистое. Это Миннганский проход. Мгла стелется над рекой, шумно и быстро льющей свои воды. На склонах скал опять укрепления: форты Миннгана. Мы проходим еще мимо какой-то неопределенной постройки на берегу.

Совсем стемнело. Не вот блеснул огонек, характерный огонь орудия, за ним другой, третий, и гул пушечных выстрелов звонким рокотом отдался в ущельях гор. На вершинах, точно по волшебству, засветились вдруг разноцветные фонарики и волнующимися, длинными рядами закачались над землей. Едва смолк последний пушечный выстрел, как возле этих фонариков закипели каскады огней, и целый хаос трескучих звуков наполнил воздух: ружейные залпы, взрывы хлопушек, вспышки бенгальских огней, все слилось вместе, н все вместе было так неожиданно странно. Густой дым заволок окрестности и скрыл совсем очертания берегов. [620]

— Что это? — спрашиваем у лоцмана. Тот хохочет, держась руками за бока.

— Этакие ослы! Этакие ослы! — повторяет он сквозь слезы.

— Да в чем дело?

Произошло, оказывается, довольно забавное qui pro quo: в этот вечер ожидался в Фу-чжоу один очень важный мандарин из Пекина; местные власти распорядились устроить ему торжественную встречу; между прочим, форты, расположенные по реке, должны были салютовать пушечными выстрелами, а собранные пехотные войска ружьями и хлопушками; фонарики, что мелькали в воздухе, принадлежали тоже солдатам: каждый китайский воин имеет присвоенный ему ночью фонарик, а днем — свое особое знамя, или значок. Мандарин-то, действительно, приехал, но почему-то не пожелал следовать дальше вверх по реке, а остался на ночь у бара; пришли же к бару и мы и он почти одновременно; и его судно и наше очень похожи с первого взгляда; а если принять в расчет ночное время и нервно возбужденное состояние лиц, ожидающих прибытия начальства, то вот и причина всей происшедшей путаницы и тех оваций, которых мы так незаконно удостоились. А их было достаточно: укрепления, мимо которых мы проходили, продолжали жарить из пушек, пехота палила из ружей, везде по склонам гор мелькали огоньки, по временам доносился отдаленный гул музыки: глухо звенели медные гонги, стучали барабаны, слышались какие-то крики; иногда во мраке, освещенные светом фонарей, вырезывались кучки людей; качались носилки, в которых несли, вероятно, офицеров: в общем, получалась эффектная картина, полная жизни и движения, красивый момент красивой сценической пьесы, разыгранной только не на театральных подмостках, среди картонных пейзажей, в спертом воздухе душной залы, а в грандиозной рамке живой природы, среди настоящих китайских гор, под темным южным китайским небом, обвеянной свежестью мягкой зимней ночи юга.

За Миннганским (или вернее, пожалуй, — Миннанским.) ущельем река разливается в широкую водную равнину, имеющую форму озера; однако мы идем все также тихо, как и раньше, и все также часто раздаются предостерегающие возгласы лоцмана: под широкой спокойной гладью реки — масса предательских, песчаных отмелей, чуть видных островков и камней. Но вот замелькали судовые огоньки стоящих на якоре пароходов, затем блеснули освещенные окна зданий на берегу, и перед нами вырисовался довольно большой остров с пагодой на вершине. Это и есть остров Пагоды (Pagoda Island), или Pagoda ancorage, место якорной стоянки судов, приходящих в Фу-чжоу. И мы [621] здесь отдали якорь, пройдя от устья реки 26 миль (около 45 верст). Собственно до города отсюда еще 9 миль; но выше река становится слишком мелкой и доступна лишь для судов с очень малой осадкой. Два раза в месяц, в периоды наиболее сильных приливов, суда, сидящие не свыше 9 фут, могут еще подняться к самому Фу-чжоу, или, вернее, к острову Нантаю, на котором разбросалась местная европейская колония; но за Нантаем плавание возможно только для совсем плоскодонных туземных барок. Приблизительно в пяти милях отсюда, на полдороги между островом Пагоды и Нантаем, китайцы в 1840 году, желая помешать английским военным судам подняться по Мину до города Фу-чжоу, запрудили реку громадными камнями, что и повело, с течением времени, к образованию песчаных отмелей выше места запруды.

На другой день с утра нас осадила целая куча продавцов местных изделий. Фу-чжоу славится своими поделками из так называемого мыльного камня, добываемого в окрестных горах, и корней какого-то тамошнего дерева. Миниатюрные пагоды, столики, гробницы, чашки, блюда, изображения людей, птиц, животных, рыб, — все это, сделанное с тем кропотливым старанием, которое характеризует китайское искусство, целая куча безделушек, очень оригинальных, не лишенных своеобразного изящества и вкуса, завалили верхнюю палубу и скоро обратили ее в настоящий базар.

День чудный. Солнце светит ярко. Легкий пар подымается из ущелий и прозрачной дымкой стелется по склонам гор. Мы точно в громадной бухте: река здесь очень широка, — около 5-ти верст, говорят. На рейде стоят несколько больших купеческих пароходов, да вдали белеет маленькая английская канонерка «Firebrand». На первом ближайшем к нам берегу реки виднеется большое трехэтажное каменное здание таможни; по склонам лепятся несколько европейских домов общего всему Востоку типа постройки. Дальше беспорядочной кучей толпятся китайские домишки. Большой, близко придвинувшийся к левому матерому берегу, остров увенчан девятиэтажной пагодой, от которой вся окрестная местность получила свое название. Один мыс северного берега реки выдался в виде полуострова, и на нем расположился знаменитый Фу-чжоуский арсенал; на эллингах острова Пагоды видны корпуса двух строящихся военных судов. Ошвартовавшись у берега, стоят две китайские канонерки, носящие на себе все следы недавнего пребывания на дне речном: это остатки той злосчастной флотилии, которую потопили здесь французы в августе 1884 года. Китайцы поднимают те из затопленных судов, какие можно поднять, чинят их и снова пускают в ход. [622]

Учреждения, известные под общим именем Арсенала Фу-чжоу, заключают в себе, кроме складов оружия и военных запасов, — доки, обширные мастерские, снабженные прекрасными европейскими машинами, и два училища для подготовки из туземцев морских офицеров, механиков, корабельных инженеров, чертежников и проч.

История возникновения Фучжоуского арсенала была в свое время рассказана одним из профессоров его, французом Руссё, стоявшим очень близко к инициаторам и руководителям замечательного учреждения. Это, в сущности, целая глава из новейшей истории Китая, чрезвычайно интересная и поучительная.

Последнее грандиозное народное восстание в Китае, известное под именем Тайпинского мятежа, свирепствовавшее без малого 15 лет на пространстве 3/4 Китайской империи, унесшее 20 миллионов человеческих жизней, обратившее многолюдные города и целые цветущие области страны в груды развалин, — восстание это, как и всякая крупная революция, должно было выдвинуть и действительно выдвинуло на первый план политической сцены ряд талантливых и энергичных людей. Особенно широкой известности между ними, далеко распространившейся и за пределы империи, достигли три лица: Тсенг-куо-фан, Лихунчан и Тсо-Тсон-Тан. Получив, после рассеяния мятежников, поручение восстановить из развалин провинции, которые они только что усмирили, эти люди обнаружили и на мирном поприще столь же блистательные административные таланты, сколько проявили твердости и мужества на полях сражений. Громадная опасность, угрожавшая самому существованию империи, внутри от Тайпинов, извне от иноплеменного нашествия, известного под именем англо-французской экспедиции, открыла этим людям глаза: более умные и дальновидные, чем большинство их соотечественников, они поняли, что если Китаю и удалось на этот раз избегнуть гибели, то для предотвращения подобной опасности в будущем он должен, прежде всего, заняться улучшением своих средств обороны и ввести в свою администрацию некоторые неизбежные реформы, требуемые изменившимися условиями сношений Европы с Дальним Востоком. Они явились инициаторами движения в пользу этих реформ и принялись за энергическую борьбу с приверженцами неподвижной старины. Эта политическая борьба, замкнутая в тесный круг сановников империи и в тайники департаментов правительственных канцелярий Пекина, не производила, однако, большого шума. Народ совсем и не знал о ней. Довольный той большой индивидуальной свободой, которой он пользуется, не стесняемый мелочным вмешательством правительственной власти в его внутреннюю жизнь, народ китайский не занимается политикой и позволяет управлять собою легко, до тех [623] пор пока злоупотребления мандаринов или их агентов не принудят его к актам насилия или восстания. Но в правительственных сферах образовались две партии: одна — строго-консервативная, старо-китайская, — партия сопротивления всякому изменению и заимствованию; другая — партия либеральная, прогрессивная, радикальная, назовите ее, как хотите, — в данном случае дело не в названии: было бы очень большой ошибкой думать, что сторонники этой последней партии суть утописты, жаждущие сначала ниспровергнуть весь существующий государственный и общественный строй, для того чтобы на развалинах его воздвигнуть потом новое здание нового общества, устроенного по собственному плану и вкусу; они не только бесконечно далеки от мысли о чем-нибудь подобном, но даже очень далеки и от восторженного преклонения перед цивилизацией и существующим строем жизни Запада, и если им захотелось сделать из этой цивилизации по в заимствования, которые они считали безвредными для основ своего социального строя, то это лишь для того, чтобы иметь возможность успешнее бороться с Европой, а вовсе не затем, чтобы открыть ей настежь все ворота застенного Китая. Они — радикалы только с точки зрения их противников, — слепых приверженцев старины. В действительности же между обеими политическими партиями существует глубокая внутренняя связь, их соединяет одно общее чувство, одинаково сильное в обеих: это чувство — любовь к своему, китайскому, сознание коренного превосходства основ своего быта над всякой иноземщиной. У экзальтированных непримиримых оно могло принимать иногда характер ненависти к иностранцам; у прогрессистов, более умеренных по темпераменту и одаренных лучшим пониманием положения дел, оно выражалось в желании — во всяком случае сохранить своей цивилизации все то, что составляет ее оригинальность и силу. Таким образом, основная цель, преследовавшаяся обеими партиями, в сущности, была одна и та же. Они расходились только в выборе средств для ее достижения. Прогрессисты предлагали правительству заимствовать от Европы ее усовершенствованное оружие, военную организацию, военные суда, — ее орудия обороны всех сортов. Это был, если угодно, шаг, сделанный по дороге прогресса, но в направлении, диаметрально противоположном тому, что большинство европейских резидентов в Китае желало бы видеть от его правительства. Если прогрессисты, казалось, хотели уступить Европе в данный момент, то это лишь для того, чтобы получить возможность успешнее бороться с ней в следующий, — и, становясь на точку зрения китайских патриотов, нельзя не признать мудрости людей, ставших во главе так называемой партии прогресса. Несмотря на упорное сопротивление, которое они встретили и против которого должны были отчаянно [624] бороться, они кончили тем, что победили, благодаря, главным образом, могущественной поддержке принца Кунга.

Тсо-Тсон-Тан один из первых перешел от рассуждений к делу, к применению своих взглядов на практике. По изгнанию мятежников из Чекианской провинции, где он был губернатором, Тсо, в награду за услуги, оказанные государству, был назначен вице-королем Фокиенской и Чекианской областей. Еще во время кампании против Тайпинов, он, для скорейшего подавления восстания, прибег к употреблению так называемых франко-китайских отрядов, то есть, войсковых частей, сформированных из китайских солдат, но находившихся под командою французских офицеров и инструкторов. Видя собственными глазами действия европейских офицеров, Тсо имел возможность оценить как их службу, которой он был обязан рядом блестящих побед, так и преимущества европейского обучения и вооружения. Там же, на полях сражений, он составил себе очень высокое понятие о мужестве и преданности своему долгу командиров этих отрядов, людей выдающегося ума и энергии, видя, что из четырех офицеров, последовательно занимавших командирский пост, двое — Le Brethon a Tardif de Moidray, были ранены смертельно, а третий — Giquel — очень тяжело, и он решил употребить с большей пользой для дела тех, которые еще остались в живых после этой кампании. Пораженный могуществом французской Тихоокеанской эскадры и полагая, что, в виду огромного развития китайской береговой линии, его стране принесло бы неизмеримую пользу обладание своим собственным военным флотом, могущим охранять подступы к ней с моря, он в 1864 году обратился к французским морским офицерам, лейтенантам Giquel'ю» и d'Aiguebelle'ю, с просьбой составить ему проект создания в г. Фу-чжоу большого учреждения для постройки паровых военных судов. Два года спустя, он представил императору план этих офицеров и по утверждении его заключил с ними контракт, главные, наиболее существенные пункты которого были следующие: в течение пяти лет в Фу-чжоу должны быть устроены, во-первых, мастерские и доки, необходимые для постройки судов и их машин; во-вторых, созданы школы для подготовки из туземцев личного персонала будущего местного военного флота, то есть штурмана, механики, морские офицеры, и проч.; в-третьих, законтрактован на тот же срок достаточный европейский персонал, вполне компетентный для того, чтобы вести, как самые работы, так и дело обучения китайцев в мастерских, доках и школах; в-четвертых, выстроены 15 паровых судов различного водоизмещения, долженствовавших послужить ядром собственного флота.

Подобная инициатива была вещью очень новою в Китае, и [625] требовалось много гражданского мужества, чтобы взять на себя такую большую ответственность. Центральное правительство в Китае, по принципу, никогда активно не вмешивается ни в какие предприятия, имеющие даже общегосударственное значение: оно довольствуется тем, что отвергает или одобряет проекты, которые ему предлагают, оставляя авторам таких проектов всю ответственность их исполнения. Редко бывает, что эти авторы видят осуществление своих дум и трудов: зависть соперников, возбужденная успехом, заставляет их пускать в ход все, чтобы помешать довести дело до конца, и зачастую смелые инициаторы видят свою карьеру разбитой, личное состояние потерянным, нередко даже самая жизнь их подвергается опасности. Вот почему в большую заслугу Тсо надо вменить его смелость начать, за собственный страх и риск, такое новое и большое дело, и этого акта разумный личной инициативы было бы одного вполне достаточно, чтобы обеспечить ему почетное место в современной истории Китая. Помощником себе по выполнению своих обширных планов Тсо выбрал мандарина Шен-пао-чена, человека тоже замечательного ума и характера.

Работы, начатые в 1868 году, были в самом разгаре, как вдруг Тсо отозвали с поста вице-короля Фокиена и Чекиана и назначили вице-королем Шен-зи и Кансу для усмирения мусульман, восставших на другом конце империи. В этом внезапном перемещении, кроме желания воспользоваться военными талантами Тсо, не малую роль, конечно, сыграли придворные интриги, зависть врагов, недоверчивая подозрительность центрального правительства и желание удалить влиятельного вице-короля, уже приобретшего большую популярность, от учреждения, которое должно было еще больше увеличить его престиж и значение, дав ему в руки такие могущественные орудия войны: вице-короли различных областей Китая сохранили в себе еще очень много характерных черт древних сатрапов; это — настоящие правители, пользующиеся гораздо большей властью, чем просто генерал-губернаторы, как их иногда считают у нас; и центральное правительство постоянно и очень зорко следит за каждым их шагом.

Во главе Фу-чжоуского арсенала остался Шен-пао-чен.

В 1874 году, благодаря энергии европейского персонала и поддержке Шен-пао-чена, несмотря на бесчисленные препятствия всякого сорта, все пункты контракта оказались выполненными. Достигнутые за такой короткий срок результаты были поразительны: сотни хорошо обученных туземных рабочих наполняли обширные мастерские, совершенно оборудованные; 15 военных судов спущены на воду и вооружены; в школах ученики, меньше чем в 5 лет, прошли полный курс наук и могли с успехом применять свои [626] знания тут же, на судах, в чертежных и кораблестроительных мастерских.

В отчете, который представило тогдашнему французскому морскому министру командированное им в Фу-чжоу доверенное лицо, занимавшее очень видное место в министерстве, содержатся, между прочим, следующие любопытные строки: «в деле г-на Giquel'я есть одна сторона, более всего поразительная; не трудно, в самом деле, представить себе даже издали, что при известных средствах возможно устроить подобное учреждение, организовать кадры рабочих и выстроить целую флотилию; но понятно, что было гораздо труднее открыть в учениках скрытые таланты к изучению столь чуждых им наук, к разумению абстрактных идей, в них заключающихся, которые, казалось бы, должны были остаться совершенно непонятными людям, не имеющим в своем языке даже слов для их выражения. И однако же этот результат был достигнут, и я думаю, что в выучке личного персонала из туземцев г. Giquel выполнил больше, чем обещания своей программы. В мое посещение училищ, созданных его усилиями и составлявших постоянно предмет его особенного внимания, я был поражен полученными результатами. Я посетил французское училище, предназначенное для образования корабельных инженеров и механиков, и английское морское училище. И в том, и в другом преподавание поставлено очень хорошо. Воспитанники французского училища получают даже первые понятия об интегральном и дифференциальном исчислениях. Профессора этого училища, в исполнении своей задачи, столь трудной, обнаружили удивительное терпение и преданность делу. Их усилия не остались бесплодными, и я мог убедиться из вопросов, предложенных в моем присутствии, что ученики вполне сознательно усвоили себе преподанные им предметы. За то же самое говорят и письменные работы их, взятые мною наудачу, без всякого выбора».

Хотя достигнутые результаты были таким образом и очень велики, китайские власти арсенала считали, однако, услуги и помощь европейцев в данном деле необходимыми в течение еще некоторого довольно продолжительного времени; но высказать это громко они не решались. Несмотря на осязательные доказательства, что известная программа, обусловленная контрактом, была действительно выполнена в срок, — заявить, что надобность в сохранении при арсенале европейцев продолжает еще существовать, значило признаться перед центральным правительством в собственной несостоятельности, дать в руки враждебной партии оружие для самых тяжелых нападок и компрометировать как главного инициатора предприятия, так и тех лиц, кому было поручено дальнейшее ведение его. Лучше было сказать, что китайцы считают себя вполне удовлетворенными и не нуждаются больше в услугах европейского [627] персонала, который помогал им до сих пор. Такой выход вполне согласовался с исконными традициями китайской бюрократии, и Шен-пао-чен не был бы сыном своей страны, если бы он поступил иначе.

Результатом его доклада императору в этом именно смысле было увольнение в 1874 году всех европейцев, служивших в арсенале Фу-чжоу, при чем император пожаловал им разные более или менее высокие чины и отличия, и арсенал с тех пор поступил в исключительное заведование китайских чиновников.

Прошло 10 лет. По странной иронии судьбы, на долю французов же в 1884 году выпало разрушить то, что было воздвигнуто в Фу-чжоу их соотечественниками в 1874 году.

Так как вопросы большой политической важности, возникшие между Францией и Китаем около этого времени, не могли быть улажены дипломатическим путем, то Франция прибегла к ряду так называемых «репрессалий» и, между прочим, к «морской демонстрации» на реке Мин, которая окончилась разрушением части арсенала, значительного числа китайских военных судов и всех фортов по реке французским флотом под начальством адмирала Курбе.

Комиссар Каралль (Deputy Commissioner Carall), бывший очевидцем этого побоища, дал интересный отчет о нем, многие подробности которого очень разнятся от официальной французской версии этого громкого дела.

Силу обоих противников, стоявших друг против друга близ острова Пагоды, — говорит Каралль, — составляли: у французов — 9 обшитых броней кораблей и 2 миноносца, 1830 человек команды, 77 крупных орудий и масса скорострельных пушек; у китайцев — 11 деревянных судов, 1190 человек команды и 45 орудий, из которых только немногие были большего калибра. Но количество судов, пушек и людей не дает еще надлежащего понятия о боевой силе сражающихся сторон: необходимо помнить, что французские корабли представляли образец современного морского строительного искусства, их пушки — торжество техники этого сорта, а люди стояли на уровне современных требований к судовым командам, тогда как китайскую флотилию, за исключением двух или трех кораблей, составляли небольшие суда, несшие береговую полицейскую службы, главным образом преследовавшие местных пиратов и совершенно неспособные противостоять сокрушительной силе металла, посланного на них с близкого расстояния. То, что команды их не дезертировали целыми массами раньше боя, когда они в течение целых недель стояли под заряженными дулами вражеских пушек, совершенно ясно понимая свою полную беспомощность, — просто удивительно и должно в значительной мере парализовать обвинение в малодушии, высказанное против [628] некоторых из них за то, что они не остались до конца у своих пушек, пока их корабли не пошли ко дну (На некоторых китайских судах, при первых же неприятельских выстрелах, команды, да и офицеры, предпочли бегство бою; многие из них тут же в реке и потонули: другие, которым удалось добраться до берега, были, говорят, убиты окрестными крестьянами за нарушение верности долгу службы.).

Бой начался в 1 час. 56 мин. по полудни 23-го августа, в тот момент, когда условия прилива дали большую свободу флоту для действий. Когда на «Volta» взвился красный флаг, «Lynx» открыл огонь, а вслед за ним начали стрелять и остальные суда французской эскадры. Через несколько секунд два китайские судна пошли ко дну; два другие бежали вверх по реке и разбились у Лин-пу; еще пара затонула тут же на рейде; три другие хотя и не затонули сейчас же, но были приведены в полную негодность тотчас после начала боя. Только «Янгву» и «Ченвей» обнаружили необыкновенное мужество, сражаясь до конца. «Янгву» вступил, было, в бой с «Volta»; первый же снаряд с китайского судна разорвался на мостике французского адмиральского корабля, убивши лоцмана и пять человек команды; адмирал Курбе едва избег опасности, так как он стоял рядом с лоцманом, когда снаряд разорвался. Минный катер с «Volta», посланный немедленно к «Янгву», взорвал его на воздух через 27 секунд от начала сражения. Маленький «Ченвей», осыпаемый выстрелами с «Villars» и «d'Estaing» и изрешеченный снарядами из больших орудий «Triomphante'a», геройски бился до конца. Весь в пламени, уносимый течением и утопая, «Ченвей» продолжал стрелять до тех пор, пока один из французских миноносцев не довершил дела его разрушения; но, даже идя совсем ко дну, он успел выстрелить еще в своего разрушителя и серьезно ранил командира французского миноносца и двух его людей.

Хотя уже через семь минут от начала сражения, каждое китайское военное судно перестало фактически существовать, как боевая единица, французы продолжали заливать противников свинцом, стреляя из ружей, крупных орудий и пушек Гочкиса, не обращая внимания на раненых и беспомощных людей на гибнувших судах.

Огонь продолжался с небольшими перерывами до 8 часов вечера, будучи направлен теперь главным образом по различным отрядам китайских солдат, стоявших лагерями на окрестных холмах.

У французов было 5 убитых и 15 раненых, у китайцев — 419 убитых, 128 раненых и 51 пропавших без вести, кроме 102 убитых и 22 раненых на военных джонках.

Рано утром 24-го августа французы послали 3 паровых катера и 5 шлюпок, вооруженных скорострельными пушками, вверх [629] по небольшой реке, впадающей в Мин близ таможни, для уничтожения всех китайских судов, какие там только встретятся, qTO и было ими исполнено в точности. В 10 часов утра того же дня «Volta», «Aspic» и «Lynx», выстроившись против арсенала, открыли по нем орудийный огонь, который продолжался с перерывами несколько часов. В течение дня пять сильных взрывов были слышны из арсенала, а около 3-х часов по полудни от него взвился огромный столб пламени и дыма.

25-го августа, в 12 час. 40 мин. дня, французская эскадра снялась с якоря и пошла к Миннганскому ущелью. Остановившись близ острова Spiteful, она в 5 часов дня начала бомбардировку фортов, находящихся в начале прохода. На этот огонь форты были не в состоянии отвечать: их амбразуры оказались построенными так, что орудия могли стрелять только вниз по реке и, следовательно, были бессильны против неприятеля, находившегося выше их. То же относится и ко всем другим фортам по реке. Но что они могли представить серьезное препятствие неприятелю, приближающемуся к ним с моря, это было достаточно демонстративно показано в тот же день утром. «La Galissoniere», в то время один из наиболее сильных броненосцев французской эскадры в этих водах, вошел в реку. Пройдя 2,5 мили, он подставил свой борт фортам, и случаем этим они не замедлили воспользоваться. Первые три выстрела не попали в корабль; он ответил сильным огнем, при чем его снаряды рвались у самых амбразур китайских батарей; но вскоре форты пристрелялись, и два выстрела под ряд попали во французский корабль. Следующие же были настолько удачны, что заставили его повернуть назад и искать безопасной якорной стоянки.

С 25-го по 29-е августа суда французской эскадры занимались разрушением укреплении и лагерей вдоль реки от острова Пагоды до Шарпика и окончательно ушли в море в 3 часа дня 29 августа.

Первый же выстрел у Пагоды 23-го августа был сигналом к отъезду Чан-Пей-Луна, императорского комиссара береговой обороны, и Хо-жу-чана, императорского комиссара арсенала. Они остановились было сделать привал у Куай-ан'а, местечка на вершине Кушанского гребня; встретив там враждебный прием со стороны местных жителей, первый отправился в Пен-чен, деревушку неподалеку отсюда, а второй — в г. Фу-чжоу.

Через неделю после ухода французской эскадры в море, в Фу-чжоу пришла английская канонерка «Zephyr». В то время, когда она поднималась вверх по реке, командир одного из фортов, принявши «Zephyr» за французское военное судно, приказал открыть пальбу. Один снаряд разорвался на мостике канонерки, убил стоявшего там лейтенанта и ранил нескольких матросов. [630]

Китайские власти приняли немедленно меры для предотвращения возможности повторения подобных несчастных случаев: все суда дружественных наций были снабжены белыми флагами с черными письменами на них, обозначавшими национальность данного корабля; эти флаги суда должны были нести на фок-мачтах во все время прохождения по реке Мин.

Отметим здесь еще несколько интересных эпизодов из того времени, сообщенных нам местными европейскими обывателями Фу-чжоу, которые имели возможность быть ближайшими свидетелями событий знаменательных дней, пережитых столицей Фокиена в августе 1884-го года.

Китайские власти Фу-чжоу, получив строжайший приказ из Пекина ни в каком случае не затрагивать французов и не подавать со своей стороны ни малейшего повода к начатию каких либо неприязненных действий, не верили в возможность нападения вплоть до самой бомбардировки, стоившей им девяти военных судов, тринадцати военных джонок, арсенала и фортов, то есть, около 20 миллионов рублей убытку. Тем сильнее было негодование китайцев на коварных противников, напавших на них совершено врасплох. После первого же дня побоища у Пагоды городское начальство распорядилось вывесить повсюду объявления, где за каждую доставленную ему голову француза была назначена известная плата. При этом матросская голова была оценена в 200 лан (лан тогда равнялся около 2,5 р.), офицерская в 500 лан, капитанская в 2.000 и адмиральская в 30.000 лан. Европейские консулы немедленно протестовали против такого распоряжения, подвергавшего опасности жизнь каждого иностранца в Фу-чжоу, и объявления на следующий день были сняты. В центре китайского города в то же время едва не разыгралась кровавая драма. Когда английский консул Синклер отправился к генерал-губернатору, живущему в застенном Фу-чжоу с представлениями по поводу этих объявлений, чернь, страшно возбужденная и раздраженная враждебными действиями европейцев у Пагоды, узнавши о пребывании консула в доме начальника края, потребовала его выдачи. Генерал-губернатор долго и на все лады уговаривал толпу оставить в покое представителя иностранной державы, находящегося у него в гостях, стал, наконец, на колени, говоря, что он ответит головой за такую выдачу, всячески оттягивал время до прихода войск; а когда войска явились, Синклера переодели в китайское платье, посадили в закрытые носилки и под сильным конвоем доставили в дом консульства. В тот же день, с английских военных судов, стоявших на рейде Фу-чжоу был сведен десант в 250 человек для защиты местной европейской колонии.

Трупы матросов, погибших у острова Пагоды, долгое время [631] оставались неубранными; их носило то вверх, то вниз по реке: в отлив они быстро спускались по течению, застревали где-нибудь на отмелях, начинался прилив, и их снова несло назад, пока, наконец, европейцы не побудили китайские власти принят меры к погребению убитых.

На материке, близ острова Пагоды, видно большое огороженное пространство, внутри которого тянутся длинные плиты: здесь погребены китайские солдаты, павшие в этой, единственной в своем роде, «войне».

Разгром китайской эскадры у острова Пагоды и разрушение береговых фортов по р. Мин воочию показали китайскому правительству, что военное образование его офицеров и обучение солдат далеко еще недостаточны, что вообще в деле улучшения средств береговой обороны страны необходимы дальнейшие, самые серьезные усилия, и что прежде всего надо поднять учреждения арсенала Фу-чжоу до уровня с аналогичными учреждениями Европы и построит здесь новые верфи, которые были бы в состоянии спускать на воду военные корабли, достаточно могущественные для боя с иностранными судами новейших типов. И вот на сцену снова появляется старый Тсо-Тсун-Тан; он уже в начале 1884-го года был назначен специальным императорским комиссаром для защиты южного побережья Китая. Вскоре после Фу-чжоуского побоища ему было поручено опять заняться своим детищем, — тамошним арсеналом, за что Тсо и принялся со всей ему обычной энергией, и опять был отозван с своего поста в самый разгар начатой работы, — на этот раз смертью: один из замечательнейших государственных людей Китая умер в 1885 году. Если бы он прожил еще несколько лет, несомненно, что многие начинания его в арсенале пошли бы гораздо скорее. Но как бы то ни было, с тех пор там введено было много прибавлений и улучшений в мастерских и школах, выстроены несколько хороших военных кораблей и положено начало сухому доку, рассчитанному для судов, имеющих до 4000 тонн водоизмещения.

Старые форты по реке Мин теперь уже совсем восстановлены из развалин, воздвигнуты, кроме того, много новых фортов, и подступы к арсеналу стали теперь куда грознее, чем они были в дни знаменитых французских «репрессалий». Рейд острова Пагоды обстреливается четырьмя батареями, поставленными на соседнем высоком холме; каждая батарея состоит из одного восьмидюймового и двух шестидюймовых орудий. Ближайший к арсеналу Миннганский проход представляет на обоих своих берегах ряд сильных крепостных сооружений: на левом берегу стоит форт из трех батарей, вооруженных одним 12-ти-дюймовым, четырьмя шестидюймовыми орудиями и восемью [632] пушками мелкого калибра; на правом берегу — два форта: первый из двух батарей, вооруженных двенадцатью мелкокалиберными пушками; второй — из трех казематированных батарей, имеющих шесть 6-хи-дюймовых и 18 мелких орудий. Укрепления эти построены неподалеку от воды; казематы батарей сложены из гранитных плит, облицованных цементом, и помещаются на гранитном же фундаменте. Крайний к выходу в море проход Кин-пао укреплен еще сильнее. Здесь мы имеем: во-первых, «Черный» форт, названный так по цвету краски, которою выкрашены его каменные стены; он состоит из четырех батарей, вооруженных семью орудиями крупного калибра и шестью пушками мелкого калибра; во-вторых, форт на высоком холме, с двумя 12-ти-дюймовыми и двенадцатью 6-ти-дюймовьши орудиями; далее, форт у самой воды с четырьмя 6-ти-дюймовыми пушками; наконец, три форта, один над другим, вооруженных 12-ю или 15-ю орудиями тоже крупных калибров. Кроме того, на окрестных холмах находятся еще 5 укрепленных лагерей для сухопутных войск местного гарнизона. Все эти форты и лагери расположены на левом берегу Кинпайского прохода.

Укрепления правого берега составляют: форт, расположенный на склоне горы и вооруженный тремя орудиями очень крупного калибра; на значительной высоте над ним разбит большой, укрепленный лагерь; еще один такой же лагерь устроен близ самой реки; эти лагери служат для помещения местных войск, имеющих задачей не допустить здесь высадки неприятельского десанта; другой форт, с батареей из трех 6-ти-дюйновых пушек, лежит внизу; тотчас же над ним виднеется довольно обширная площадка, с сигнальной мачтой, батареей из нескольких пушек и лагерем при ней. В общем, получается весьма внушительная оборонительная линия, прорвать которую с моря едва ли представляется какая либо возможность в настоящее время.

Сообщение якорной стоянки пароходов, т. е. рейда острова Пагоды, с городом производится на маленьких, мелкосидящих стим-ленчах, принадлежащих местным европейским торговым домам. Но ничего срочного в этом сообщении нет: если вы хотите ехать в город, вы даете отсюда телеграмму в Фу-чжоу к одному из таких пароходовладельцев, прося его выслать свое суденышко; за пользование им в один конец платится обыкновенно семь долларов. Если почему-либо в данный момент нельзя достать пароходик, то можно всегда нанять китайскую шлюпку; но тогда приходится слишком уж зависеть от ветра, прилива и отлива: один раз можно добраться до города в 2 часа, другой раз мало и пяти часов. Пароходик же о попутным [633] течением идет часа 1,5, с противным до 2,5 часов. Ночью, во всяком случае, брать туземную шлюпку не безопасно, так как река Мин кишит, говорят, пиратами, не брезгающими и мелким грабительством.

Было ясное, солнечное утро, когда мы, взявши стим-ленч, отправились в город Фу-чжоу. Над горами висел сизый, прозрачный туман; на солнце было тепло, даже жарко; но в тени декабрь давал себя чувствовать заметной прохладой.

Ноябрь и декабрь — лучшее время в Фу-чжоу: с января идут дожди; а с конца апреля начинается томительная жара, продолжающаяся вплоть до глубокой осени, с лихорадками, дизентерией, холерой и т. п. прелестями.

Нам показывают несколько буйков на поверхности воды, оказавшихся знаками, поставленными по распоряжению туземных властей над могилами затопленных французами в прошлом году китайских военных судов и джонок. Левый берег реки становится все выше, правый — пологий; но направо — не материк, а большой остров. Дело в том, что выше города Фу-чжоу река Мин разветвляется в своем течении на два рукава, которые идут раздельно на протяжении 15-ти миль, омывая образовавшийся здесь значительной величины остров, и сливаются вместе лишь по близости арсенала. Имя этому острову — Нантай. На северной оконечности его и основалась здешняя европейская колония. Рукав, по которому мы теперь идем, ограничен с севера материком (левый берег реки), а с юга — Нантаем. Шибко бежит наш пароходик; но мы не очень-то быстро движемся вперед: со средины реки вдруг бросимся в сторону, идем, идем, чуть в берег не ткнемся круто поворачиваем и через всю ширину реки бежим опять к противоположному берегу, а там снова на средину реки, и так несколько раз: очень уж много отмелей, да и время отлива к тому же. Горы все время провожают нас справа; склоны их во многих местах представляют сплошь обработанные террасы; У подножия лепятся деревушки, виднеются рощи и зеленеющие поля. На реке — жизнь и движение. А вверху — голубое, ясное небо и мягко греющее солнце. Но вот среди вершин (все того же левого берега) выделяется знаменитый своим монастырем Ку-шан, — горный массив, возвышающийся на три слишком тысячи фут над уровнем моря. Неподалеку отсюда, насупротив мыса Лин-пу и набросаны были туземцами в 1840 году камни в реку, чтобы помешать англичанам, воевавшии тогда с Китаем, подняться к самому Фу-чжоу.

— Теперь недалеко и до города, — говорят нам. Но это «недалеко» равняется еще добрым трем четвертям часа хода: Кушан — как раз на половине пути между Фу-чжоу и островом Пагоды.

Наконец, вдали начинают вырисовываться очертания строений, [634] а перед ними — целый лес мачт туземных джонок. Над крышами показавшихся зданий возвышаются три заводские трубы; ясно уже можно различать дома европейской архитектуры; еще два-три поворота, — мы врезываемся в водяной город, с его тысячами обитателей, и, наконец, пристаем к каменной набережной, усаженный деревьями. Это — европейский Фу-чжоу. Китайский застенный город — в семи верстах дальше, на материке; но и в европейском китайцев достаточно: целые кварталы здесь сплошь заселены ими. С набережной, по узкой улице, застроенной каменными, двухэтажными европейскими домами, мы попадаем в крошечную колонию наших соотечественников, — чайных купцов. В то время здесь были три русские чайные фирмы: «Спешилов». «Пятков и Молчанов» и «Токмаков, Молотков и К°». С тех пор фирма Спешилова исчезла; в распределении имен компаньонов двух других товариществ произошли некоторые изменения; но самые фирмы, представляющие столпы русского чайного дела в Китае, конечно, остались.

Везде у соотечественников мы встретили такой широкий, радушный прием, как будто мы были если не близкие родственники, то, по крайней мере, старинные, дорогие друзья, хотя мы встретились друг с другом здесь в первый раз в жизни.

Наш русский консул Н. А. Попов живет довольно далеко от набережной, и, чтобы добраться к нему, надо пройти порядочную часть китайского квартала: вонь, грязь, теснота, давка, — все прелести уличной китайщины так и бьют по нервам! Но вот и наше консульство, с которым у всех, посещавших Фу-чжоу русских, наверное, связаны одни из лучших воспоминаний.

Там, где стоит наше консульство, дома страшно разбросаны, улицы кривы и узки, местами они совсем переходят в тропинки. Дело в том, что китайское правительство отвело европейцам ту часть Нантая, где находится одно из туземных кладбищ, и значительное количество европейских жилищ рассеяно между могилами. Снести их, чтобы разровнять и расширить путь, нельзя: это было бы таким оскорблением религиозного чувства туземцев, которое не прошло бы безнаказанным для нарушителей покоя предков, и дорожки вьются, старательно обходя все могилы.

На юге Китая могила — это целая каменная постройка, более или менее затейливая, смотря по общественному положению покойника; существенную часть ее составляет, обложенный снаружи землею, низкий, каменный, сводчатый склеп, куда вдвигается гроб: входное отверстие закладывается каменной же, вертикально поставленной, узкой плитою; у бедных и простых людей установкою такой плиты все дело кончается; но на могилах богатых или знатных особ от плиты начинается в обе стороны (направо и налево каленная кладка, придающая могиле вид огромной [635] лошадиной подковы, поставленной вертикально и похожей издали на те водоемы, которые в таком обилии рассеяны по Болгарии и Турции. Могилы здесь часто располагаются на склонах гор; от могильной плиты идут террасами ступеньки; нередко у последних ступенек возвышаются два каменные столба с перекладиной вверху, покрытою письменами. Иногда, направо и налево от сооружения идут каменные изваяния разных животных, — вероятно, символические изображения доблестей, какими отличался покойник при жизни. Могила одного мандарина составляет даже достопримечательность Фу-чжоу: окруженная тенистой рощей, построенная чрезвычайно монументально, она обставлена большим количеством высеченных из камня фигур зверей и в целом производит впечатление, не лишенное своеобразной величавости. Изящества здесь нет с нашей, европейской точки зрения: это — «тот первобытный стиль, красота которого заключается в его совершенной прочности».

Через несколько дней по приходе, 9-го или 10-го декабря, не помню, мы, пользуясь новолунием и большим приливом, перешли от острова Пагоды к самому городу и стали на якорь в виду набережной европейского квартала Фу-чжоу.

Та часть Нантая, где ютится европейский квартал, холмиста, покрыта во многих местах рощами и представляет прекрасные уголки для прогулок. С холмистых вершин острова открывается обширный вид на реку и на лежащие за ней равнины, густо заселенные, и на далекие синие горы.

Город расположился на северном берегу Мина; настенная часть его находится от реки в расстоянии трех или четырех верст; от стен же до Мина тянутся пригороды, представляющие у самых берегов реки огромную, беспорядочную массу зданий. На реке, против европейского квартала Нантая, лежит другой, маленький островок Чун-чжеу, весь облепленный домами. Небольшой гранитный мост соединяет Нантай и Чун-чжеу, а между последним и северным берегом реки перекинут длинный, каменный мост, называемый «Мостом десяти тысяч лет». Он построен в XI столетии нашей эры, имеет около 200 сажен длины и три сажени ширины и состоит из сорока крепких быков, сделанных из тесанного камня и соединенных наверху гранитными плитами, толщиною местами до аршина и длиною до 6 сажен; они поддерживают гранитную настилку моста; невысокие каменные перила его, состоящие из перпендикулярных столбов и поперечных тесин, точно обтаяли от времени.

Общий вид, открывающийся с высот Нантая, — эта река с плавучим городом, усыпанный домами островок Чун-чжеу, мост [636] десяти тысяч лет с его громадным движением, колоссальные пригороды Фу-чжоу, застенный город с его холмами и высоко к небу подымающимися пагодами, синеющие на горизонте массивы гор, — вся эта картина, залитая лучами солнца, полная жизни и движения, глубоко врезывается в душу своими резко-оригинальными чертами, оставляя то своеобразное, смутно-тревожное ощущение подавляющей грандиозности, какое я испытывал так часто в этой далекой стране.

В предместье, которое начинается тотчас за длинным мостом и раскинулось выше его по левому берегу реки, находится квартал, называемый тамошними туземцами кварталом «цветов» и «ив».

Цветы — это дамы полусвета, молодые и грациозные особы, в шелковых платьях, с коралловыми губами, с лилейным цветом лица, с волосами, темными, как агат, составляющими лучшее их украшение.

В застенном городе им жить нельзя, и они нашли себе убежище в этой части предместья, где местная золотая молодежь и купцы «богатые, невежественные и чувственные образуют среду, наиболее благоприятную для их процветания».

«Ивы» — фигуральное название молодых актеров, ловких и гибких, специальность которых исполнение женских ролей, так как женщины в Китае не могут показываться на театральных подмостках. Эти актеры в таком совершенстве подражают голосу, манерам и внешнему виду женщин, что иллюзия бывает полная.

Здесь же, в этом квартале, помещаются лучшие туземные театры и рестораны.

Предместье, так широко раскинувшееся непосредственно у реки, дальше по направлению к застенному городу переходит в одну длинную, длинную улицу, где главные корпорации купцов и ремесленников сгруппировались по кварталам. Эта улица, страшно шумная, тесная, как бы сдавленная, упирается своими нагроможденными, беспорядочными постройками в самые стены города.

Изделия Фу-чжоу не представляют ничего похожего на производства Нин-по: большей частью это — грубые, топорные вещи, но тем не менее довольно дорогие. Мы натолкнулись здесь как-то на интересную мастерскую одного из местных скульпторов. Среди кучи недоконченных фигур, на полках стояло несколько готовых статуэток из розоватой глины, изображавших туземцев в разных одеждах и позах с такою живостью и верностью, которые показывали очень недюжинный талант в мастере. Я хотел купить что-нибудь; но мне сказали, что это — лепки с живых лиц, приготовляемые только на заказ. Двое из наших офицеров пожелали сделать такой же заказ; после [637] некоторого колебания скульптор согласился на их просьбу, условился в цене (5 долларов за экземпляр), и на другой же день приехал к нам. Он очень быстро, в один сеанс, — слепил головы и объявил, что через две недели статуи будут готовы. В назначенный срок он, действительно, принес их; но, Боже, какие это были уморительные фигуры! Художник, конечно, не думал лепить карикатуры; но работать над европейским лицом ему пришлось, очевидно, впервые, и он просто не в силах был сладить с трудной задачей — уловить характерные черты лица расы, столь ему чуждой.

Городские стены, вышиною около 5 и шириною до двух сажен, имеют 12 верст в окружности. Семь ворот, увенчанных караульными башнями, ведут внутрь застенного города. От южных ворот, в которые мы попадаем из предместья, начинается главная городская улица. Она еще тоже довольно шумна; но стоит только свернуть в один из соседних кварталов, и картина сразу резко меняется: широкие и чистые улицы пустынны, домов не видать из-за высоких стен, тишину нарушает только шум шагов, звонко отдающихся от гранитных плит мостовой. В таких-то кварталах, далеких от треволнений деловых центров города, и живет ученая буржуазия, этот цвет страны, воплощение ее лучших духовных, умственных и нравственных сил.

На улицах застенного Фу-чжоу, за исключением двух-трех важнейших артерий его, редко когда можно встретить местных обывателей. Вид улиц однообразно прост и утомительно скучен; даже в торговых кварталах здесь нет ничего, что могло бы развлечь взор, било бы на показ, на эффект: в китайских магазинах вообще нет витрин, вовсе нет той блестящей выставки товаров, которая придает столько красоты европейским улицам. Один очень умный француз, долго живший в Китае и оставивший одно из лучших описаний его (о нем мы имели уже случай говорить), совершенно верно заметил, что это отсутствие наружной роскоши является естественным следствием отсутствия участия женщины в тамошней общественной жизни: китайцы оставили для внутренней, интимной жизни дома все то, что может льстить зрению, тщеславию или любопытству их жен и дочерей, ибо они у домашнего очага занимают столь же много места, насколько мало им отведено его в общественных отношениях.

Неподалеку от южных ворот поднимаются две старинные, многоэтажные погоды, видные издалека; здесь помещается правительственный пороховой завод, — удивительная небрежность, которая в случае несчастья дюжет стоить бесчисленного множества жертв. По близости отсюда находятся два холма: «Холм черного камня», — чудесного камня, упавшего по преданию с неба, и «Холм [638] девяти гениев», с одним большим храмом и массой маленьких кумирен на его вершине.

Восточная часть застенного города заключает в себе отдельный квартал, отведенный специально для войск манчжурского гарнизона. Улицы здесь очень широкие, дома низенькие, окон на улицу нет совсем, а есть только узкая входная дверь; на белых наружных стенах нарисованы черные круги и какие-то знаки, вероятно, для обозначения различных военных частей. Манчжурские войска, число которых простирается здесь до восьми тысяч человек, живут со своими семьями уединенно от остального туземного населения. Манчжурские женщины все — с естественными, не изуродованными ногами, одеты в длинные белые платья с широкими рукавами, отороченными черными каймами. Дети удивительно похожи на наших татарчат.

Вот, собственно, и все по части достопримечательностей Фу-чжоу, который вообще красой не блещет. Вся страна, лежащая выше Фу-чжоу по реке Мин, несет свои продукты в главный город провинции, торговля и процветание которого зависят, таким образом, целиком от окружающих его мест. Сам же Фу-чжоу почти вовсе не имеет сколько-нибудь важных мануфактур. В этом отношении он резко отличается от Нин-по, который производит такую массу мебели, шелка, циновок и проч. Фу-чжоу, имеющий свыше миллиона жителей, гораздо больше Нин-по, но в нем нет таких огромных магазинов, которые мы там видели, нег таких прекрасных храмов, да и все дома, кажется, выстроены хуже, смотрят беднее и мрачнее. Народ здесь тоже как будто другой: что-то жесткое, грубое, подчас вызывающее сквозит в их обращении с европейцами; в отношениях друг к другу, поскольку это можно заметить при наблюдении уличной толпы, тоже замечается отсутствие той мягкости и приветливости, какие мы до сих пор встречали у северян: это резко бросается в глаза. Фу-чжоусцы, до последнего франко-китайского столкновения, чрезвычайно гордились тем, что никогда не терпели от иностранного нашествия, тогда как и Кантон, и Нин-по, и Шангай, и даже сам Пекин побывали в руках «заморских дьяволов». На улицах — толпы нищих, особенно в предместьях. Много замечается преступников с головами, продетыми сквозь тяжелые доски; эти доски они должны носить на плечах, не снимая, пока не кончится срок наказания.

Текст воспроизведен по изданию: По китайскому побережью // Исторический вестник, № 8. 1898