Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ЧЕРЕВКОВ В. Д.

ПО КИТАЙСКОМУ ПОБЕРЕЖЬЮ

III.

Город Чи-фу.

Чи-Фу лежит на севере Шантунского полуострова под 37°37'56" сев. шир. и 124°22'33" вост. долготы, считая от Гринвичского меридиана.

Огромный, открытый рейд его окаймлен с севера группой маленьких островов, нисколько не защищающих от волнения, какое разводят в осенние и зимние месяцы северные ветры, господствующие здесь в это время года. На одном из таких островов, при самом входе на рейд, виднеется белый маяк; тут же небольшой форт. Верстах в трех к востоку от города, уже на материковом выступе, который зовется Middle Point, другой форт. На материке к югу и западу подымаются высокие холмы; по гребню одного из них, сбегающего к морю, вьется длинной лентой старая зубчатая стена. Европейская часть Чи-фу ютится на выдавшемся в море мысе, высоком и скалистом, откуда открывается красивый вид на залив. Собственно говоря, здесь нет резко-обособленного европейского сеттльмента, как в других открытых китайских портах, и это обстоятельство представляет одно из крупных неудобств Чи-фу. [1013]

В городе имеются четыре европейские гостиницы, из которых Beech-Hotel и Sea-Vew Hotel, обе рядом на морском берегу, считаются лучшими. Есть несколько магазинов; один из них — некоего Сиетаса, представляет огромное учреждение, где можно найти все, от духов, перчаток, принадлежностей платья и квартирной обстановки до снастей, якорей и предметов судового обихода, — общий тип больших европейских магазинов Дальнего Востока.

Европейцев, служащих в разных здешних консульствах, торговых конторах, таможнях, гостиницах и проч., говорят, наберется человек до 200. Русское вице-консульство основалось в Чи-фу совсем недавно. Но русское влияние давно уже дает себя знать в этом порту. Сказывается она в весьма оригинальной форме, в виде русской речи, которую вы в первый раз с удивлением и странным волнением слышите из уст лодочника-китайца, перевозящего вас по бухте. Поразговорившись, вы узнаете, что возница ваш жил более или менее долгое время во Владивостоке, где у него остались и родные, и знакомые, и что он думает опять пробраться туда же на заработки. Положим, вы и раньше знали, что Владивостокское китайское население образуют почти исключительно выходцы из Шантунской провинции, главным образом из Чи-фу и его ближайших окрестностей, знали, что, накопивши деньжонок, многие из них уезжают на родину; казалось бы, поэтому, нет ничего удивительного встретить, например, в Чи-фу китайца, говорящего по-русски; и тем не менее все-таки вы как-то радостно теряетесь от звуков родной, хотя и исковерканной речи, слышимой в столь необычной обстановке. Между вами и этим грязным китайцем устанавливается вдруг какая-то странная связь: вы с ним точно земляки, встретившиеся нежданно-негаданно на чужой стороне; у вас — общие знакомые места и лица; в результате, вы немножко даже растроганы, и ваш «земляк», в качестве «вещественного знака невещественных отношений», получает лишние 10 — 20 центов, что и требовалось, конечно, хитрому китайцу.

Туземный город не представляет ничего достопримечательного: жалкие домишки и нестерпимая грязь и вонь. Жителей в нем до 40.000 душ.

В Чи-фу существует, между прочим, францисканский женский монастырь и при нем школа для детей. Весною 1895 года, когда наша эскадра стояла здесь, готовясь ко всем случайностям тогдашнего смутного времени, на дворе этого монастыря кипела спешная работа: наши матросы свозили сюда паруса и все дерево, какое только можно было снять с кораблей без ущерба для дела; опыт недавней войны показал, какую роковую роль играют деревянные части в судовых пожарах во время боя, и какие страшные раны людям наносит щепа разбиваемого снарядами дерева; [1014] решено было, поэтому, освободиться от него по возможности, и францисканский монастырь любезно открыл нам свои двери, обратив свой двор временно в склад русских рей, стеньг, парусов и проч.

Лет 20 тому назад, миссионерское дело в Шантунской провинции находилось исключительно в руках францисканцев. Но затем произошло разделение области в этом отношении на два епископства: северное и южное. Северное, к которому принадлежит и Чи-фу, осталось за францисканцами; южное перешло к германским католическим священникам. Несколько лет тому назад, личный состав и учреждения первого из них составляли: один епископ, 13 европейских священников, 13 священников-туземцев, 212 часовен и церквей, 2 семинарии, 56 мужских школ с 2.000 воспитанников, 38 школ женских с 1.000 человек учащихся, один приют для сирот-мальчиков, в котором числилось 64 пансионера, 4 таких же приюта для девочек, с 580 воспитанницами, и 28.000 душ католиков-туземцев.

Во втором: один епископ, 14 европейских священников, 20 церквей и часовен, одна школа и католиков-туземцев до 3,5 тысяч человек. Протестантская миссия насчитывала тогда же 120 миссионеров и до 10.000 китайцев-протестантов.

Чи-фу — один из самых оживленных пунктов прибрежного Китая: не говоря уже о массе являющихся сюда китайских парусных судов, между которыми большие морские джонки из южных портов насчитываются многими сотнями, — число пароходов, заходящих в Чи-фу, достигает 2.500 в год.

О размерах торговых оборотов местного порта дают понятие следующие цифры за 1891 год: ввоз — 8.300,000 тэль (21.000.000 р.), вывоз — 9.125,000 тэль (23.000,000 р.).

Главные предметы иностранного ввоза составляют: хлопчатобумажные товары, причем американских ввозится вдвое больше, чем английских; металлы, преимущественно старое железо, идущее здесь на нужды местной кузнечной промышленности; Индийский опиум, количество которого, однако, из года в год падает, благодаря увеличивающейся культуре туземного мака; наконец керосин, главным образом американский; русский керосин появился здесь впервые, кажется, в 1889 году; количество его пока сравнительно ничтожно. Главными предметами туземного ввоза являются: сахар, бумага, шелк, хлопок и деревянное масло.

Вывозят же из Чи-фу: местные изделия из соломы, шантунский шелк, бобы и вермишель.

Ввоз индийского, т. е. английского, опиума постоянно падает, благодаря, как мы сказали, увеличивающейся культуре собственного опиума в Китае и значительно низшей цене туземного продукта, сравнительно с привозным. Китайский опиум продается [1015] приблизительно по 1 р. за фунт, индийский же стоит не менее 2 р. Одна только Шантунская провинция производит ежегодно около 100.000 пудов опиума. Из 132 заведений для курения опиума, существующих в Чи-фу, только 5 продают своим потребителям чистый индийский опиум, 30 — индийский в смеси с китайским; наконец, 97 — торгуют исключительно чистым туземным опиумом. Аналогичное явление замечается и во всех остальных открытых портах Китая, и недалеко время, когда индийского опиума на рынках Небесной империи вовсе не будет. Таким образом, естественной силой вещей, англичанам в недалеком будущем суждено освободиться от позорной клички отравителей Китая, какою их так охотно клеймят, особенно у нас, совершенно забывая, что водка, по своему непосредственному разрушительному действию на организм человека, более могучий агент, чем опиум; по неисчислимому же вреду, оказываемому ею на народную нравственность, по той роли, какую она играет в преступлениях, болезнях, всякого рода несчастиях, она несомненно стоит выше опиума. Китай, «отравляемый» англичанами, тем не менее не вырождается, по крайней мере, нет ни одного признака такого вырождения. Если он порою голодает, то не от собственного глубокого невежества, не от ужасов беспомощной темноты народной, а действительно от таких стихийных сил, с какими уж ничего не поделаешь. Преступления под влиянием опиума там неизвестны; у нас под влиянием водки они так велики, что и подсчету-то не поддаются. Мы только знаем, что тюрьма и ссылка, где роль производящих причин играют главным образом бедность, невежество и пьянство, стоят России ежегодно 13 миллионов рублей, как раз столько, сколько отпускается и на народное образование: совпадение цифр удивительно красноречивое. А во что обходится прогул рабочих дней от пьянства, и что стоят дни, проводимые алкоголиками в больницах, об этом трудно составить себе даже приблизительное представление.

Жителей в Чи-фу, как мы сказали, около 40.000 душ. Из них до 5.000 человек занимаются исключительно кузнечным ремеслом. Они делают все, начиная от якорей для своих джонок и кончая иголками для шитья; работа изяществом не блещет, но по прочности может поспорить с кем угодно. Главным же образом здешние кузнецы мастерят подковы, спрос на которые громаден. Дело в том, что Чи-фу конечный пункт вьючного тракта, идущего изнутри Шантунской области к главному морскому порту ее, и сюда ежедневно приходят до 3.000 вьючных мулов, которых, перед тем, как им пуститься в обратный путь, непременно перековывают.

Торговля Чи-фу из года в год растет. С именем этого города, благодаря его близости к Печилийскому заливу, а [1016] следовательно и к Пекину, связаны все крупные события новейшей истории Китая, и все они влекли за собой более или менее значительное усиление торговых оборотов этого порта. На рост Чи-фу, в свое время, оказало особенное влияние учреждение морских станций в Вей-ха-вее и Порт-Артуре, вызвавшее большой привоз иностранных машин и других вещей, необходимых для оборудования этих портов, а также различных орудий и военных материалов для воздвигавшихся там фортов. Все это ввозилось из-за границы через Чи-фу и вызвало оживленную деятельность его. Как отразится на Чи-фу утверждение немцев в Киао-чау, в 150 милях к югу отсюда, сказать покамест трудно. Больше шансов за то, что неблагоприятно; но утверждение англичан в Вей-ха-вее, а в особенности наше в Порт-Артуре скажется на первое время значительным увеличением торговых оборотов Чи-фу. Помимо всех прочих обстоятельств, здесь сыграет свою роль и то, что Чи-фу все-таки пока единственный порт в области Печилийского залива, где есть известные европейские удобства, сносные гостиницы, порядочное общество и где возможно устроиться сравнительно недорого. Так как Талиенван представляет настоящую пустыню, а Порт-Артур только жалкое китайское местечко, то, вероятно, многим семьям наших моряков и других служащих, которых судьба закинет на эти новые наши окраины, придется жить в Чи-фу, пока в Порт-Артуре устроится хоть что-нибудь, похожее на русское жилье. Вообще устройство это, если только правительство не возьмет в свои руки дело возведения квартир для своего служащего персонала там или не откроет ему какой либо долгосрочной кредит для этой цели, едва ли окажется под силу даже лицам, получающим исключительно хорошее содержание. Когда возникал и рос Владивосток, под руками у нас там были превосходные дремучие леса, и срубить себе дом не представляло в те времена слишком большого расхода. В Порт-Артуре ни о каких лесах и помину нет: все голо. Строить придется каменные здания, а кирпич, строительные материалы, да и все вообще там теперь, конечно, безумно дорого. Как бы там ни было, но покамест жить в Порт-Артуре русским служащим семейным людям будет прямо-таки невозможно, и волей неволей их семьям придется устраиваться в Чи-фу.

Летом Чи-фу — один из самых здоровых пунктов Китая. Расположенный на берегу моря, обвеваемый ветрами, умеряющими жар летнего солнца, имеющий прекрасный песчаный берег, удобный для морского купанья, он славится, как отличное дачное место, куда на сезон приезжают многие европейцы из Тян-цзина, Пекина, Шанхая. Но прелести Чи-фу все-таки очень и очень относительны: весною нередки довольно злокачественные [1017] перемежающиеся лихорадки; летом — тяжелые желудочно-кишечные расстройства; холера тоже иногда навещает Чи-фу. Как бы там ни было, однако, все же летом он имеет огромное преимущество перед портами внутреннего Китая уже в силу своего непосредственно-приморского положения, делающего его непохожим на те томительные гигантские паровые бани, какие изображают из себя в летние месяцы, например, Тянь-цзин, Шанхай, Фу-Чжоу и в особенности Ханькоу, где при обычном штиле и температуре, держащейся неизменно (и днем, и ночью) около 28 — 30° R., масса водяных паров переполняет воздух, давая около 100% влажности. В сравнении с таким адом, конечно, и Чи-фу рай; но ни он, да и никакой другой пункт Дальнего Востока не может быть поставлен в гигиеническом отношении на одну доску ни с одним из русских тихоокеанских портов, ибо как ни плохо вообще устроены наши тамошние порты, но их умеренный климат, редкость эпидемических кишечных заболеваний, прекрасные условия для морских купаний, представляемые многими из них, — все это дает им, в глазах европейца, неизмеримое преимущество, в известную пору года, перед любым портом Китая и Японии, не говоря уже о тихоокеанских островах субтропического и тропического поясов.

Всякий из наших морских врачей, походивши по всем этим южным морям и океанам, с приходом во Владивосток, например, замечает сейчас же уменьшение числа больничных дней у себя на судне и общее улучшение санитарного состояния команды. А Владивосток далеко еще не блещет своим благоустройством! Тоже самое наблюдается и на европейских эскадрах, являющихся к берегам нашего Уссурийского края или Приморской области. Некоторые пункты этого побережья, например, залив Посьета, бухты Славянка и Находка могли бы играть весьма важную роль в качестве санитарных станций и мест морских купаний для многочисленных европейцев, попадающих волею судеб на Крайний Восток, если бы нашлись средства и люди, которые и пожелали бы и смогли бы устроить это чрезвычайно важное дело.

Осень в Чи-фу, как везде на Дальнем Востоке, представляет лучшее время года, когда ясные, тихие, солнечные дни, полные глубокого мира, сменяют летние туманы, ураганы и дожди. Фруктов здесь тогда много: яблоки, груши, виноград, дыни наполняют местный рынок. Иностранцы, главным образом американцы, пробовали разводить в окрестностях западные разновидности этих плодов. Результаты получились блестящие; но так как европейские растения требуют особенного ухода, а туземцы не умеют или не хотят заботиться о них, то дело не прививается, и некоторые прекрасные фруктовые сады, говорят, теперь уже не приносят ничего. [1018]

Чи-фу лежит в Шантунской провинции; в 40 милях он, него на восток, в Вей-ха-вее, временно устроились англичане; в 150 милях к югу, в бухте Киао-чау, все в той же Шантунской провинции, — немцы, надо полагать, тоже только временно; по другую сторону Желтого моря, в Порт-Артуре, на южной оконечности Манчжурии, основались мы, вероятно, прочно, раз навсегда. Любопытно сравнить теперь эти обе провинции: Манчжурию и Шантунг, как их рисуют в высшей степени добросовестные отчеты так называемых комиссаров императорского морского таможенного ведомства в Китае, находящегося уже слишком 30 лет под верховным начальством знаменитого сэра Роберта Харта.

Шантунская область представляет 65.184 квадр. мили гор, долин, рек и озер. Она считается самой здоровой частью Китая, благодаря тому, что более половины ее окружности изрезано морем, умеряющим крайности жара и холода. Дожди выпадают главным образом летом в июне и июле; зимою в декабре и январе бывает порядочно снега. Население 29.000.000 душ, — около 445 на кв. милю. В этой провинции родились Конфуций и Ментсе; но народ здесь гораздо менее грамотен, чем в других частях империи: только 30% из всего населения умеют читать и писать. Гоанго, или Желтая река, держит в вечном страхе значительную часть области. Почти ежегодно, летом или ранней весной, разливы ее затопляют ту или другую часть провинции, оставляя после себя сухой песок, гальки и т. п. отложения, совершенно уничтожающие поля. Тысячи разоренных семейств принуждены бывают тогда отправляться в другие далекие и сравнительно мало населенные провинции, в роде Шанзи и Шензи, чтобы начать там наново устраивать свою жизнь. Масса крестьян и войск несут тяжелую повинность исправления прорывов в тех плотинах, что сдерживают реку в ее берегах. Бездна труда тратится на возведение новых и укрепление старых плотин. Засухи и наводнения, во время которых люди гибнут десятками и сотнями тысяч, частые голодовки и выселения сделали то, что население Шантунской провинции уже лет 20 остается как бы без всякого прироста: все те же 29.000.000.

Особенно тяжел был для края 1888 год. Масса народа погибла от внезапного прорыва гигантской рекою ее плотин; солдаты, посланные поправлять их, возмутились, считая этот труд совершенно бессмысленным, тем более, что заработанные деньги, им отпускавшиеся, попадали в карманы мандаринов; они рассеялись по всему несчастному краю, наводя своими грабежами ужас на мирных обывателей. Крестьяне бросились в города искать спасения, оставив на произвол судьбы поля с неубранным хлебом. Три месяца продолжались страшные беспорядки. В то же время на севере и западе провинции появилась холера, быстро унесшая до миллиона человеческих жизней. [1019]

Но все эти ужасы не мешают, однако, Шантунской провинции быть одною из богатейших областей Китая. Почва ее чрезвычайно плодородна. Недра ее содержат в себе золото, серебро, ртуть, железо, медь, свинец. Мощные залежи угольных пластов открыты не менее, чем в 17 местах. В настоящее время уголь добывается туземцами преимущественно в Вей-хсиене, По-шан-хсиене и Тсючуане. В первом ежегодная добыча достигает 300.000 пудов. Особенно хорош, говорят, уголь в По-шан-хсиене. Только на Тсю-чуанских угольных копях работают с помощью европейских машин; в остальных местах идет самое безобразное, первобытное ковыряние вроде того, как у нас в Приморской области.

Главные культурные растения провинции: мак, бобы, пшеница, просо, маис, земляные орехи, кунжут, финики, хлопок, грецкие орехи.

Бобы прессуются здесь в особые круги, которые идут частью на корм скоту, частью для удобрения полей, при чем во время процесса прессовки из них извлекается масло, поступающее также в продажу. Ежегодно через Чи-фу в другие местности Китая проходит несколько миллионов пудов прессованных бобов.

Пшеница и лучшие сорта тамошнего пшена составляют главную пищу зажиточных семей; маис и более грубое пшено — рабочих классов; рис не пользуется особой популярностью в Шантунге: даже те, кто в состоянии покупать его, предпочитают пшеницу и просо.

Соломенные изделия составляют главную промышленность во многих частях провинции. Несомненно, что местные кустари по этой части могут соперничать с европейскими; но в Италии, например, возделывают пшеницу специально для соломы, идущей на плетение; тогда как в Китае ее сеют преимущественно для зерна, утилизируя потом солому, причем различные плетенья делаются из одной разновидности соломы, цвет которой разнится, смотря по почве.

Шелк представляет чрезвычайно важную отрасль местной промышленности. Он делится на два сорта: один получается от червей, кормимых дубовыми листьями, другой — от червей, вскормленных листьями шелковицы. Первый имеет гораздо более важное значение для области, хотя он и низшего качества, так как, благодаря большей легкости ухода за червем, шелк этого сорта производится в громадных количествах. Чтобы черви могли давать хороший шелк, дубовые деревья, листьями которых они кормятся, должны иметь не меньше 8-ми лет. Коконы, собранные с одного акра таких деревьев, дают от 8 до 11 фунтов шелка. Шелковичные деревья иногда рассаживаются маленькими плантациями, при чем на 1 акр приходится их от 10 до 20, смотря [1020] по почве; но большей частью их сажают по окраинам полей и в других уголках, которые не могут быть употреблены на что либо другое. Шелковица должна иметь 10 лет от роду, чтобы годиться для червей, дающих хороший шелк; такое дерево производит до 2-х пудов листьев ежегодно; 2 пуда листьев дают 5 фунтов коконов, из которых получается около 1/3 фунта шелку. Шелковичные деревья повторно обрезают; таким путем получается масса молодых побегов, распускающихся ранней весной, и эти нежные листья употребляются для кормления молодых червей, как только они вылупятся. Заведений для производства шелковых тканей здесь немного: 10 сосредоточены в городе Чинч-ау-фу, в 350 верстах от Чи-фу, и одно в самом Чи-фу. Туземные шелка плохо окрашиваются, что объясняется избытком соды, употребляемой во время разматывания, для того, чтобы растворит клей коконов; и так как здешние китайцы не знают способа извлекать щелочь химическим путем, то материи не принимают иных цветов, кроме темно-красного, черного или серого, и все краски смотрят блеклыми. Это относится к шелку от червей, вскормленных дубовыми листьями. Шелк от червей, воспитанных на листьях шелковицы, окрашивается гораздо лучше.

Теперь Шантунская область не производит больше шелков для императорского двора и знатных фамилий. Ханчеу, Сучжоу и Нан-кин — главные места такого производства.

Лучшие шелка, вообще, идут из провинций: Ссечуан, Хупе, Чекиан и Кианнан. В Чекианской провинции до 600 станков делают шелковые ткани исключительно для двора и высших сановников. Для императора, согласно образцам, посылаемым из Пекина, производится особенный сорт парчи, которую прочие смертные носить не могут. Здесь же, в этой провинции, выделывается золотой, тисненый сатин исключительно для знаменных войск в Пекине и к северу от него. Такого сорта материи стоить и здесь громадных денег.

Шантунская область производит, главным образом, шелк-сырец, шелковые нитки и простые шелковые ткани, известные у нас под именем че-чун-чи и фанзы. Здешний шелк, даже от червей, вскормленных листьями шелковичного дерева, значительно ниже шелка Киансу и Чекиана, потому что в Шантунге шелковица разводится черенками, а там прививками; при прививках же получается лист более толстый и сочный.

Производство вермишели является тоже очень важной отраслью Шантунской промышленности: ее выделывается ежегодно на 5 миллионов рублей. Лучшая вермишель приготовляется из зеленых бобов; низший сорт из желтых бобов или проса, смешанного с зелеными бобами: бобы обращаются в муку и затем в тесто, которое пропускается через сито с дырами одинаковой величины; [1021] сито висит над котлом с кипящей водой, куда и падают нити пропускаемого теста. Спустя немного времени, их вынимают, всполаскивают в холодной воде и затем сушат на солнце.

Соль, добываемая в Шантунской провинции выпариванием в громадных количествах, посылается главным образом в Хонан. 8.000.000 рублей представляют ежегодную стоимость этой промышленности. Так как в Китае существует налог на соль, то Шантунг дает казне до 1,5 миллионов рублей одной казенной пошлины.

Но, несмотря на все природные богатства области, несмотря на крайнее трудолюбие и умеренность ее населения, — народ здесь очень беден, благодаря постоянной смене одного стихийного несчастья другим: то засуха, то дожди не во время, то Гоанго прорвет плотины и пустит по миру, а то и совсем на тот свет отправить тысячи семей; трудно богатеть при таких условиях.

Манчжурия во многих отношениях представляет несравненно большие естественные преимущества, чем Шантунг. Под общим собирательным именем Манчжурии известны три северо-восточные провинции Китая: Фентиен, Гирин и Хейлюнчиан.

Манчжурия граничит: на севере Амуром; на востоке — рекою Уссури, нашей Приморской областью и Кореей; на юге — Желтым морем и Лиаотунским заливом; на западе — Монголией. Эта обширная страна, занимающая пространство в 280.000 кв. миль, чрезвычайно гориста. В северной провинции — Хейлюнчианской, горы представляют разветвления Хинганского хребта; в средней — Гиринской, — величественный Чан-бо-шан является центральным узлом, от которого отходят гряды горных групп, покрывающих значительную часть области и простирающихся отсюда в южную — Фентиенскую провинцию и Корею. Климат Манчжурии — здоровый, чуждый крайностей томительного зноя южно-азиатских стран и свирепой продолжительности зимней стужи нашей даже южной Сибири.

Горы Манчжурии изобилуют драгоценными минералами. В обеих северных провинциях найдены медь и свинец, но они не разрабатываются; железо добывается туземцами близ Лиао-янга; угольные залежи занимают обширные пространства земли в провинции Фентиен, и несколько угольных копей работают в окрестностях Лиао-янга, у западного Кин-чау, Фучау и в долине реки Ялу. Близ Гирина находятся также обширные угольные залежи; там даже добывается довольно значительное количество угля для снабжения местного арсенала и пороховых заводов необходимым топливом.

Долины центральной и северной Манчжурии более или менее [1022] богаты отложениями аллювиального золота. До 1888 года добыча золота была здесь запрещенным промыслом; в этом же году разработка некоторых залежей была сдана в аренду одной туземной компании, во главе которой, хотя и негласно, стоит сам Лихун-чан. Неподалеку от нашей крайней южной границы с Китаем, близ города Хунчуна, открыто, говорят, очень богатое золото. Там же, по слухам, найдена мощная серебряная жила, где китайцы будто бы применили даже иностранные машины.

Население Манчжурии простирается до 10.000.000 душ.

В 1881 году, во всех городах и местечках Шантунского полуострова, были вывешены правительственные объявления, в которых население области, сильно пострадавшее тогда от наводнения, приглашалось эмигрировать в Манчжурию, и селиться в таких местах, как Хунчун, Сан-син и Нингута. Китайское правительство преследовало, при этом, несомненно и политические цели, стараясь заселить погуще именно те части Манчжурии, которые находятся по соседству с нашим южно-уссурийским краем. Многие бедняки из Шантунской и Чжилийской провинций бросились на новые места, и 10 лет этот поток эмигрантов не прекращался. Правительство сделало с своей стороны всё, чтобы облегчить переселенцам первое время пребывания в новой обстановке, и, между прочим, освободило их от поземельных платежей в течение нескольких лет. Впрочем, лишь немногие пришли сюда с семьями; масса явилась без жен. В настоящее время большинство переселенцев работают, как батраки, у других, более зажиточных местных обывателей; многие занялись исканием золота, собиранием дикого женьшеня, охотой, наконец, просто разбоем.

Тогда как переселение в области, соседние с южно-уссурийским краем, всячески поощрялось, — китайское правительство совершенно иначе отнеслось к вопросу о заселении северной, Хей-люнчианской провинции Манчжурии.

В 1889 году, генерал-губернатор этой провинции предположил открыть обширные, пустые земли ее для эмигрантов из внутреннего Китая. Но из Пекина ответили, что горы и долины Хей-люн-чиана должны храниться для знаменных войск, как пастбища для их лошадей и места, где сами они могут заниматься охотой.

Мы сказали, что многие из Шантунских переселенцев в Манчжурии обратились в простых придорожных разбойников. Надобно заметить, что гористая страна между Гирином, Лалином, Ашико, рекой Сунгари, Сансином и Нингутой кишмя кишит разбойниками. Говорят, что в Гирине местные власти ежегодно обезглавливают 400 разбойников, 80% которых — уроженцы Шантунской провинции. — Чтобы обеспечить свои караваны от дерзких нападений, тамошние китайские купцы прибегают к своеобразной [1023] страховке против разбойников; страховые учреждения этого рода существуют во всех городах Манчжурии и имеют в своем распоряжении большое число вольнонаемной вооруженной стражи. Купец заключает контракт с таким обществом, уплачивая ему известную сумму, смотря по товару и по количеству провожатых, на каждую повозку его водружается маленький флаг того учреждения, где она застрахована, и только тогда караван может тронуться в путь. Несомненно, что эти учреждения имеют тайное соглашение с бандитами.

Важнейшими продуктами Манчжурии являются: шелк, который производится главным образом в провинции Фентиен, к востоку от Лиао, в области, занимающей 100 верст с востока на запад и 200 верст с севера на юг. Здесь существуют два сбора шелковых коконов в год: первый, — весенний, так называемый малый сбор; получаемый тогда шелк очень тонок и нежен; второй, осенний, большой сбор, результатом которого является продукт, гораздо более грубый. Этот последний главным образом и вывозится. Шелк-сырец получается в Манчжурии преимущественно от коконов червей, вскормленных листьями дуба, именно той разновидности его, которая зовется Quercus Mongolica. Небольшие количества шелка получаются от червей, воспитанных на шелковице и на Ailanthus grandulosa. В окрестностях Каучау производится один сорт природного черного шелка. Он получается от червя — Bombix Pernyi, который поедает не только мякоть дубового листа, но также его черешки, жилки и ребра, отчего тело червя и шелк, производимый им, делаются черными.

Здесь коконы продаются не по весу, а по числу: 1000 штук стоят от 1 р. 20 к. до 2 p., смотря по урожаю. — Цена дубового шелка-сырца около 70 р. на пуд.

Требуется от 4,5 до 5 тысяч весеннего, или 4.200 осеннего сбора коконов, чтобы выткать на туземном станке кусок шелка в 20,5 арш. длины и 0,5 аршина ширины, и 4.100 весенних или 3.500 осенних коконов для куска в 20 арш. длины и 0,5 аршина ширины.

Для производства одного куска шелку один ткач работает 2 дня и получает от 50 коп. до 1 р. за кусок, смотря по работе; каждый кусок продается на вес; вес же варьирует от 2,25 до 3 фунтов, и цена соответственно этому изменяется от 2,5 до 7 р. за обыкновенный кусок и до 10 р. за кусок лучшего сорта.

Одного шелка-сырца вывозится отсюда на 2,5 миллиона рублей в год.

Табак является тоже важной отраслью туземной промышленности. Больше всего возделывается его в провинции Фентиен. Тот сорт, который растет на севере ее, больше ценится, как в [1024] Манчжурии, так в Чжили и Шантунге. Ежегодная добыча его простирается до 400.000 пудов. В Манчжурии сильно развита фабрикация одного опьяняющего напитка, так называемого самшу, который гонится из пшена: в качестве бродильного фермента употребляют ячмень и маленькие бобы, вместе истолченные, спрессованные в кирпичики и высушенные на солнце. Около 100 кирпичиков такого фермента идет на 40 приблизительно пудов пшена, при чем получается от 17 до 20 пудов спирта. Цена одной бутыли в 1,5 пуда весом — около 2,5 рублей.

Масло из бобов добывается здесь в громадных количествах. В последнее время, через одну Ньючуанскую таможню, проходит его до 350.000 пудов; но это лишь часть того, что в действительности вывозится из страны, так как китайцы, вследствие хрупкости посудин, в которых перевозится масло, предпочитают грузить его на джонки, а не на пароходы. Бобов и бобовых выжимок вывозится отсюда более 10 миллионов пудов.

Знаменитый женьшень занимает тоже видное место в вывозе. Его три сорта: корейский, искусственно разводимый; такой же туземный и дикорастущий корень. Из них первое место занимает корейский, не только потому, что он идет в значительно большем количестве, но и потому, что он превосходит остальные сорта своей стоимостью. Ежегодно из Манчжурии вывозится около семисот пудов этого женьшеня, тщательно отсортированного, так как цена продукта зависит главным образом от величины (большие и старые корни ценятся дороже); 1 фунт такого женьшеня стоит от 7 до 10 p.; корни упаковываются в деревянные ящики, содержащие около 18 футов каждый. Что касается туземного манчжурского корня, культивируемого искусственно, то количество его постоянно падает, а стоимость растет. Так, напр., в 1882 году вывезено было 7.000 пудов на сумму около 200.000 p.; в 1891 году всего 2.500 пудов, но уже на сумму 340.000 р. Так много было писано о громадных деньгах, платимых даже за один корень дикого женьшеня, что многие считают этот сорт гораздо ценнее, чем есть на самом деле. В 1891 году через таможню Нью-чуана его прошло около 7 пудов по 50 р. за фунт; нередко однако, цена доходит и до 75 р. фунт; в таможне был раз случай, что несколько корней дикого манчжурского женьшеня были оценены по 150 р. за фунт.

Рогов молодых оленей вывозится около 1.500 пар на 125.000 р. Шкур — на 0,5 миллиона рублей. Это — главным образом коврики из собачьих и козлиных шкур, которые идут в большом количестве в северную Америку. Главным центром торговли более дорогой пушниной является город Мукден. Здесь существует несколько больших учреждений, где шкуры, скупаемые от охотников, выделываются в меха, меховые опушки, отделки для платьев, шапки и проч. [1025]

В 1891 г. весь вывоз из Манчжурии равнялся 24.000.000 рублей. Ввоз в то же время был 16.000.000 рублей.

Главные предметы ввоза: хлопок и хлопчатобумажные товары, дрель, холст, сахар, керосин и шелковые товары.

Ввоз индийского опиума и здесь поразительно падает, благодаря тому, что в Манчжурии начинает широко культивироваться собственный мак. — Относительно дрели и холста идет упорная борьба между английскими и американскими фабрикантами. По части же хлопка и хлопчатобумажных изделий, помимо Англии и Америки, выступили на рынки Манчжурии в последнее время фабрики Шан-гая и Японии.

_____________

С 1848 г. в Манчжурии основалась католическая миссия: «La societe des missions etrangeres de Paris». Личный ее состав теперь: один епископ, 23 католических священника, 12 сестер францисканского ордена, заведующих двумя благотворительными учреждениями для туземцев; число китайцев католиков доходит до 30.000 душ.

Протестантские миссионерские общества учредились здесь в 1862 году; в настоящее время их два с 17-го миссионерами. Протестантов-туземцев — 4.000 душ.

IV.

Город Нин-по-фу.

В числе первых пяти портов, открытых Китаем для иностранной торговли в 1842 году, был и город Нин-по-фу. Он лежит на реке Юнг, в провинции Чекианг, под 29°55'12" северн. шир. и 121°22' вост. долготы.

Мне пришлось побывать в нем в первый раз в 1885 году, вскоре после того, как кончились тогдашние крупные недоразумения Китая с Францией. Юнг недоступен для больших судов: на баре самая большая глубина — 20 фут; отсюда, на расстоянии 18 — 20 верст до города, плавание возможно во всякое время лишь для судов с осадкой до 12 футов; при приливе же для тех из них, которые сидят не больше 16-ти. При входе в устье реки, на левом берегу, на выдавшемся в море мысе, высоком и скалистом, виднеется красивая крепость, окруженная зубчатыми стенами с башенками в классическом китайском стиле, с загнутыми углами и ребрами, состоящая как бы из трех этажей: нижний этаж, в форме полукруглой башни, вооружен одним 24-х сантиметровым орудием; из трех амбразур второго этажа глядят жерла трех тоже крупных орудий; в третьем — еще четыре пушки, [1026] одна из них в 24 сантим. У этой крепости оканчивается знаменитый Шаогинский мост, идущий от города Шаогина (на южном берегу Ханчжеуской бухты) к морю. «Мост этот имеет около 130 верст в длину и состоит почти из 40.000 прямоугольных каменных пролетов, по которым настлан путь, защищенный каменным же парапетом, и относится к той эпохе, когда весь юг Ханчжеуской бухты представлял одно обширное соляное болото. Теперь, когда эта местность уже достаточно осушена, древняя дорога является бесполезной; но она была так прочно построена, что ей всегда пользовались и пользуются, как бечевником для соседнего канала. Здесь люди построили самый длинный путевод, или мост на арках, какой существует на земном шаре; можно сказать даже, что со времени развития новейшей индустрии западные народы не соорудили ни одного шоссе, которое могло бы сравниться по прочности с этой насыпной дорогой, построенной китайцами слишком тысячу лет тому назад». За крепостью, немного дальше вверх по реке — форт, вооруженный 5 или 6 орудиями среднего калибра. Река затем образует небольшой залив, на оконечности которого стоят рядом два форта: один из них, имеющий форму круглой башни, вооружен 24 сантим. орудием; другой — тремя орудиями среднего калибра. За этим заливом, все по тому же левому берегу, верстах в двух от устья, расположился маленький городок, Цзинхай, или Чинхай, обнесенный каменной стеной с целым лесом мачт перед ней: здесь постоянно толкутся сотни джонок, образуя собою волнующееся продолжение города. Летом 1884 года, ожидая нападения на город французов, воевавших тогда с Китаем, местные туземные власти распорядились забаррикадировать реку у Цзинхая кольями, причем был оставлен только очень узкий проход, который, в случае действительной опасности подобного нападения, должен был быть закрыт совсем путем потопления здесь одного судна, нагруженного камнями и поставленного вплотную к баррикаде. В феврале 1885 года три китайских военных корабля явились в Цзинхай, ища здесь спасения от преследовавшей их французской эскадры. Туземные власти, в избежание столкновения с французами, приказали командирам китайских военных судов немедленно удалиться отсюда в Шангай; но командиры, — по пословице: от добра не ищут, — решили, что остаться на якоре, под защитой собственных береговых фортов, будет не в пример благоразумнее, чем идти в Шангай, рискуя каждую минуту нарваться на французов. Так и не вышли, пока недоразумения Китая с Францией не кончились к общему благополучию. Если бы французы вздумали тогда форсировать вход в реку, китайцы действительно закрыли бы ворота своей баррикады, что, конечно, повело бы к неисчислимым потерям для города и страны. В ноябре 1885 года мы [1027] еще видели эту баррикаду из кольев близ входа в реку. Окончательно она была удалена лишь год спустя. С правой стороны устье реки защищают семь фортов: у самого берега моря — один, с 5 орудиями среднего калибра; далее, на высоком мысе другой, с четырьмя 24 сантим. орудиями; неподалеку — третий, у подножия высокого холма, — с 5 орудиями небольшого калибра; на самом этом холме — грозный форт, с одним 24 сантим. орудием; неподалеку отсюда еще форт с 15 или 16 мелкими пушками; далее на небольшой скале, по-видимому, острове — опять форт, с двумя 24 сантим. орудиями; седьмой и последний форт лежит уже на равнине; вооружение его составляют с полдюжины старых пушек.

Юнг протекает по обширной долине, окаймленной синеющими на горизонте хребтами гор. Река то расширяется на сотню — другую сажень, то суживается на десятки их. Берега ровны, низменны. Деревьев мало; дерево вообще здесь редко и очень дорого ценится.

Близ города Нин-по, в Юнг впадает другая река, такая же судоходная. «Это положение при слиянии двух судоходных рек и в точке встречи каналов, соединяющихся со всеми городами провинции Чекианг и Кианси, сделали Нин-по стражем богатых равнин, которые простираются на запад до Великой Реки. Все выгоды местоположения соединились здесь: хорошая якорная стоянка, обилие продовольствия, удобства защиты». И Нин-по издавна служил приманкой для различных завоевателей. В 1130 г. его безуспешно пытались взять татары. В 1554 г. не надолго утвердились здесь японские пираты. В 1523 году в Нин-по явились португальцы, чтобы завязать торговые сношения с Китаем: Их приняли хорошо и отвели им здания близ главных городских ворот. Ободренные первыми успехами, португальцы выхлопотали себе право построить свои собственные здания для жилья и товарных складов. Им разрешили строиться, но ниже Нин-по, близ Цзинхая. Мало-помалу европейская колония стала разрастаться, и можно было надеяться на ее полное процветание в будущем. Однако же ожидания эти не оправдались. Мошенничества, насилия всякого рода и другие грязные деяния колонистов заставили правительство резко изменить свои взгляды по отношению к ним, и в 1542 г. губернатор Чекианга приказал истребить европейское поселение у Цзинхая. Из 1200 португальцев были убиты при этом больше 800 человек, остальным удалось бежать. В течение почти полутораста лет потом, со стороны европейцев не было даже и попыток завести торговлю с этим городом. В конце 17-го столетия Ост-Индская компания решила учредить факторию на острове Чусане, в 40 милях от Нин-по. Опыт оказался, однако, неудачным, и фактория вскоре была оставлена, после чего порт Нин-по снова надолго был забыт европейцами. Во время [1028] знаменитой войны из-за опиума англичане заняли между прочим и Нин-по. Взятый в октябре 1841 года, он, вместе с рейдом своего передового порта Цзинхая и островами Чусанского архипелага, сделался главной опорной базой англичан для действий против Нанкина. По мирному договору, в августе 1842-го года, Нин-по, в числе первых пяти портов, был открыт для иностранной торговли.

Население Нин-по считается в 300.000 душ. Внешняя торговля его не особенно велика, что следует приписать близкому соседству Шангая. Общая сумма оборотов порта равнялась, однако, в 1891 году, 13 миллионам тэль (около 34 миллионов кред. руб.), которые распределялись следующим образом: ввоз иностранных товаров 6 млн. тэль, ввоз туземных товаров 2 млн., общая сумма вывоза — 5 млн. тэль. Главными предметами иностранного ввоза являются: хлопок, хлопчатобумажные товары, металлы, сахар и керосин. Русский керосин в последнее время начинает и здесь серьезно конкурировать с американским, благодаря своей сравнительной дешевизне. Ввоз индийского опиума резко падает из года в год.

Главные предметы туземного ввоза: лекарственные вещества, табак, индиго, деревянное масло, краски, пенька и олово из Юннана. Вывозятся же отсюда: зеленый чай, хлопок-сырец, шелк, лекарственные вещества, тростниковые шляпы, бумажные веера, деревянные резные изделия, масло земляного ореха и один вид морских животных из породы, по-видимому, каракатиц, которые во множестве появляются близ устья реки Юнг ежегодно в мае, доставляя порядочный заработок тысячам жителей прибрежных селений.

Нин-по лежит на левом берегу Юнга, причем другая река, впадающая здесь в Юнг, тоже слева, делит город на две части: на правом берегу ее помещается центр, самая большая и самая главная часть Нин-по, на левой — городское предместье. Европейцы живут в предместье; их немного: человек 70. Европейские здания вытянулись в одну линию вдоль реки, на протяжении какой-нибудь версты, и от каждого дома идет каменная лестница, спускающаяся прямо в воду. Позади всех европейских жилищ идет параллельная реке улица. Отсюда начинается уже китайская часть предместья, с ее магазинами, мастерскими, съестными лавками, толкотней, шумом, грязью и вонью. Особенно донимает чад кунжутного масла, который густыми клубами носится по улице от походных кухонь, где готовится пища для разной уличной голи и рабочих, которые тут же и истребляют эту стряпню. В Европе славятся своею грязью и вонью Константинополь и Москва; по византийски-московская грязь ничто в сравнении с мерзостью большого и богатого Нин-по. Движение громадное; но ни [1029] лошадей, ни быков здесь на улицах нет: все переносится и перевозится людьми, — гораздо больше переносится: носильщики, с огромными тяжестями на плечах, бегущие какой-то особенной, быстрой походкой: на первый взгляд кажется, что люди идут обыкновенным шагом; но попробуйте пойти с ними вряд, и вам нельзя будет угоняться; да впрочем, в европейской обуви и опасно идти скоро по этой скользкой, слизистой грязи, покрывающей широкие плиты мостовой: все отбросы валятся здесь прямо на улицу, где они частью сгнивают, частью пожираются худыми, облезлыми собаками и жирными, безобразными, свиньями. Интересный факт, между прочим: несмотря на обилие собак на Дальнем Востоке, пользующихся там полной свободой, — о случаях бешенства между ними вовсе не слышно. Многочисленные группы островов, рассеянных по Тихому океану, и все побережье Восточной Азии, омываемое его водами, по-видимому, совершенно незнакомы с этой страшной болезнью. Вернемся, однако, к европейской части Нин-по. Из домов здесь более всего бросаются в глаза: таможня, английское консульство, почтовое бюро и здания католического миссионерского ордена St. Vincent de Paul. Последние расположены близ моста, соединяющего город с предместьем. Мост деревянный, плашкоутный, длиною сажен триста. На нем всегда толкотня и давка. По реке снуют сотни шлюпок, на вид страшно неуклюжих, но удивительно поворотливых, плывут огромные джонки, полные людского шума, гама, таких неистовых воплей, как будто на них идет не обычный разговор, а отчаянная ругань, которая вот-вот перейдет в драку; везде ключом бьет странная жизнь, шумная, крикливая, оставляющая в душе смутно-тяжелое чувство чего-то подавляюще-огромного. С моста мы попадаем через ворота и несколько кривых закоулков в одну из главных улиц: начинается какая-то сплошная толчея... Глядя на эти волны народа, шумно текущего по улицам, начинаешь сильно заподазривать верность официальной цифры населения Нин-по: 300 тысяч. Кто считал их? А эти тысячи люда, ежедневно прибывающего из окрестностей Нин-по пешком, по рекам и многочисленным каналам? А подвижное речное население, образующее целые водяные пригороды? Это — тот человеческий муравейник, тот сказочный Китай, о котором некогда на улицах Венеции повествовал Марко-Поло, сыпля миллионами, как единственной подходящей мерой громадности впечатлений... Волны народа катятся взад и вперед во всю ширину длинной улицы. Повсюду пестреют тысячи вывесок: узкие деревянные доски, белые и черные, лакированные, с красными и золотыми китайскими письменами. Они или висят перпендикулярно к земле, и вы идете тогда точно между висячими колоннами, или раскинулись от здания к зданию, образуя род [1030] арок. Во многих местах улица закрыта еще сверху голубыми или желтыми, прозрачными покрывалами. Эффектно, оригинально, странно до крайности! Идешь будто во сне. Кругом кипит могучая, далекая тебе жизнь, и чувствуешь себя таким заброшенным, одиноким, покинутым в этой чуждой, страшно — чуждой толпе...

Главная улица — это сплошной ряд богатых магазинов, со всевозможными предметами китайского обихода. Вот громадные магазины китайской обуви, — мужской, женской, детской: ничего, кроме обуви. Вот магазины оловянных и медных изделий: чайники, чашки, кружки, подсвечники, котелки, и проч., и проч.: все — такое непохожее на наше европейское, странное, почти фантастическое по своим формам. Дальше — магазины фарфора, дешевого и дорогого, — целые груды чаш, ваз, статуэток, божков и т. д. А там — огромные склады фонарей всевозможных форм и величины. По словам сведущих людей, китайцы, в производстве фонарей, несомненно превзошли все другие народы. Причудливое разнообразие форм, изящная резьба, красивая позолота и живопись, в связи с замечательным вкусом общей конструкции, делают эти китайские изделия одними из лучших украшений жилищ. Их приготовляют из бумаги, шёлка, холста, стекла, рога, соломы, бамбука, — на всякий вкус и на любой карман: от маленьких ручных, стоящих 3 копейки штука, до великолепных люстр 15-ти фут в диаметре и ценою в 600 — 800 рублей Кроме своих фонарей, Нин-по славится еще резными изделиями, деревянной мебелью и лаком.

Множество мастерских заняты здесь выделыванием инкрустированной мебели, не имеющей себе равной по изяществу во всем Китае и составляющей предмет довольно обширной внутренней торговли. В одном из мебельных магазинов меня поразило устройство богатой китайской спальни. Представьте себе деревянный куб мерою в одну сажень: на передней стороне его — выдвижная дверь, остальные стены — глухие; нижняя половина каждой сплошь деревянная; верхняя изображает раму, затянутую особенной, плотной, нежного цвета бумагой, на которой нарисованы разные сцены из китайской жизни: все дерево лакировано и снаружи изукрашено инкрустациями из слоновой кости и резными фигурами; внутри этого куба, у стенки против входа, приделана широкая, деревянная, лакированная кушетка, с мелкозаплетенной соломой, почти во всю ширину ее: здесь же стоят лакированные стол, табурет и умывальник. Все это сооружение ставится внутрь большой комнаты, назначенной для спанья.

Лак Нин-по известен на всем Востоке. Он представляет темно-красную жидкость, своеобразного, противного запаха, содержится в глиняных сосудах, закупоренных смоляной бумагой и является веществом, далеко не индифферентным: в комнатах, [1031] где им покрыты полы, лестницы или мебель (а здесь, в Нин-по во всех европейских и китайских домах все лакировано), до тех пор, пока не выдохнется, не высохнет окончательно краска, — жить невозможно; иначе, говорят, опухают лице, ноги, руки, развивается общая водянка, упадок сил и может даже последовать смерть. Эти свойства лака Нин-по, цвет его и способ укупорки заставляют думать, что он идентичен с веществом, которое описывал еще старик Де-Гинь, и которое добывается из одного дерева, относящегося к роду сумаховых (Rhus vernicifera). Дерево это своей листвой и корой походит на ясень; вышина его около 15 фут: когда дереву исполнится 7 лет, кору его ствола надрезают и вытекающий сок собирают летними ночами: с 1000 деревьев в одну ночь можно получить до 25 фунтов соку. Лучший сорт сока принимает в сгущенном виде красноватый цвет: держат его хорошо закрытым от воздуха, закупоривая сосуд, просмоленной бумагой; на рынок он поступает в бочонках, содержащих сгустившиеся куски его. Люди, занимающиеся собиранием и приготовлением этого вещества в продажу, принимают известные меры предосторожности, чтобы предохранить лице и руки от соприкосновения с ним, так как он оказывает чрезвычайно раздражающее действие на кожу и легкие. Для приготовления лака из сгущенного сока, последний разводят ключевой водой, прибавляют масло земляного ореха, свиную желчь и рисовый уксус, и все это тщательно размешивают кистью при ярком солнечном освещении. Интересно, что лак Нин-по, намазанный прямо на дерево, никогда не засыхает, остается жидким, а на солнце прямо скипается, вздувается пузырями и выгорает. Для того, чтобы он высох, необходимо предварительно смазать дерево особенным составом, который с виду похож на жидкую кашицу, состоящую из белых раздавленных бобов, чего-то в роде сметаны и такой же неизвестного происхождения розоватой жидкости. Говорят, что состав этой смазки — секрет корпорации местных лакировщиков.

Дальнейший осмотр города и его достопримечательностей был сделан нами под руководством католических миссионеров, с которыми мы познакомились по следующему случаю: один из наших офицеров заболел перемежающейся лихорадкой, и его решили поместить на время стоянки в лазарет миссионеров. Мы отправились в St. Vincent do Paul. Высокие, каменные, мрачные стены ограды скрывают от взоров улицы ряд уютных, приветливых зданий, маленькие палисадники и садики, разбитые на монастырском дворе; везде — идеальная чистота и порядок. Комната, которую отвели нашему больному, была очень высока, светла, суха. За помещение, с прислугой, с очень порядочным завтраком, обедом и ужином, взяли всего два кредитных рубля в день. [1032]

Мы осмотрели благотворительные учреждения св. Винцента для китайцев. Больницу изображает обыкновенный двухэтажный дом, где китайцы, — более состоятельные за плату (очень небольшую), а бедные даром, — получают содержание и лекарства; комнаты — без признаков европейской мебели, с рядами кроватей, на которых лежат туземные постели: циновка, ватное одеяло и продолговато-цилиндрическая подушка. Между бедняками больше всего больных перемежающейся лихорадкой, а из людей состоятельных те, что лечатся от курения опиума; последних монахини лечат опием же, давая его в пилюлях, в постепенно убывающих дозах; нам говорили, будто достаточно двух-трехнедельного курса, чтобы вылечиться от этой несчастной страсти. В возможности такого чуда, впрочем, позволительно усомниться. Приходящих больных бывает ежедневно масса; более трудные оставляются, с их согласия, в лазарете; а другим сестры-фельдшерицы раздают лекарства на руки и отпускают домой. Доктор-англичанин бывает здесь не каждый день, а приезжает — по требованию сестер, всякий раз, когда надо поставить диагноз, более сложный, или когда, по его мнению, необходимо сделать операцию одному из палатных больных. Кроме лазарета, в монастыре св. Винцента существует детская школа для китайских ребятишек (мальчиков и девочек) и приют для маленьких сирот (главным образом, девочек), которых бросили отцы и матери, чтобы избавиться от лишних ртов.

Другая половина монастыря, где помещаются братья ордена св. Иисуса, заключает в себе, между прочим, небольшую церковь в готическом стиле, построенную по плану Notre Dame de Paris.

Отцы-иезуиты приняли нас с изысканной любезностью, угостили порядочным вином, сигарами, сластями китайского производства и показали храм, — красивый, католический храм, где особенность составляли только китайские письмена на ряду с латинскими; затем мы расстались, причем отцы-иезуиты взялись быть нашими проводниками в другой храм, — собор местной католической епархии, расположенный в центре китайского города.

В назначенный день и час мы застали у Saint-Vincent'a большое количество паланкинов, усевшись в которые, двинулись через мост в город. Миновав несколько кривых закоулков, мы очутились, наконец, у высокой каменной стены, на одной из самых бойких улиц. Через маленькую дверь в этой стене, из-за которой с улицы ничего не видно, мы попали на обширный двор, чистый, прекрасно вымощенный, усаженный громадными, старыми деревьями. Мы вошли в церковь. Строгая пропорциональность частей, чрезвычайная простота и вместе изящество всех внутренних мелочей обстановки, искусно подобранные [1033] цветные стекла и узоры в окнах, сквозь которые внутрь храма падал чудный, мягкий свет, причудливая, громадная китайская люстра, спускающаяся с вершины купола, и множество фонарей, висящих в разных углах храма, большие золотые письмена на стенах, — все это было так красиво, что мы невольно останавливались, пораженные изумлением.

Во время нашего пребывания в храме, туда же вошли несколько китайцев. Оказалось, что это — туземные католики. Скоро их набралась целая толпа, которая и принялась во все глаза рассматривать нас, следя за каждым нашим движением. Один из офицеров перекрестился по православному; китайцы быстро переглянулись, бросились в ризницу, около которой мы стояли, и начали что-то искать в висевшей на стене табличке: вероятно, там имелись объяснения различных крестных знамений; затем они еще с большим любопытством уставились на нас и все о чем-то шептались. Здесь же при храме находится помещение сестер ордена «Jesus Enfant» и ряд обширных благотворительных учреждений для туземцев: школы грамотности, садоводства и поваренного искусства, золотошвейная мастерская, сиротский приют.

Мы побывали как-то и в одной из здешних протестантских миссий, у которой есть также своя каменная церковь; миссия эта американская, и строгая, пуританская простота, немного холодная, царит во всем ее обиходе; при ней также имеются школы и приюты.

Отцы-иезуиты вздумали угостить нас китайским обедом. Он состоял из сорока блюд, приготовленных китайским поваром из местных продуктов. Я не буду описывать его; я не мог запомнить даже названий всей этой массы кушаний, которые приходилось пробовать первый раз в жизни. Осталось только общее впечатление чего-то необыкновенно-оригинального и вкусного. Вина были европейские. Я не пил ничего, чтобы не портить оригинальности впечатления, но тем не менее чувствовал странное опьянение после этого гомерического пиршества: вероятно, в некоторых блюдах заключались какие-нибудь наркотические вещества. «Китайцы любят покушать, европейским гастрономам есть чему поучиться у них, здесь целая непочатая еще область наслаждений для этих людей», — сказал мне сосед мой, молодой патер, когда я похвалил чудесный обед.

Нам удалось посмотреть и китайские храмы Нин-по. Из буддийских особенно замечателен древний монастырь, лежащий в уединенной части города и занимающий обширное пространство. Высокие стены охватывают его со всех сторон; но ворота открыты, и вход совершенно свободен. Вы проходите через длинную улицу, идущую от ворот во двор, где вырыт небольшой пруд, покрытый зеленою тиною и осененный вековыми деревьями, и [1034] вступаете в преддверье главного храма; по обеим сторонам входа — две огромные раззолоченные фигуры самого грозного, неприветливого вида: это — духи, стражи святого места. Самый храм внутри представляет очень большую и очень высокую комнату, с колоссальной золоченной статуей Будды недалеко от задней стены, и такими же золоченными фигурами двух других богов по бокам; перед ними жертвенник с чашечками, наполненными рисом, с красными бумажками и курительными свечами в виде длинных желтых палочек, чуть-чуть тлеющих. В одном углу висит «там-там», издающий унылый, протяжный звук при ударе. Посредине — ряды маленьких, низких скамеечек, покатых сзади, на которые преклоняют колени молящиеся, с маленьким аналоем перед каждой. Прямые колонны, поддерживающие потолок и все испещренные письменами и изображениями религиозных сцен, идут рядами по храму. Целыми рядами стоят раззолоченные идолы по двум боковым стенам его. Из главного святилища идем в другие комнаты; там тоже идолы; но главное место их на верху, во втором этаже одного из Боковых крыльев здания, где целые десятки их стоят, раззолоченные, вдоль стен: все это гении, духи и святые китайского буддизма. Кое-где бродят, с четками и книжками в руках, в белых и серых балахонах, бритые монахи: лица тупые, неприятные; они здесь же и живут, в многочисленных кельях при монастыре. Повсюду очень чисто.

Кроме этого монастыря, мы осмотрели еще три храма, но те были гораздо меньших размеров. Один из них помещается на площади самой бойкой части города, близ древней пагоды, возвышающейся фут на семьдесят и далеко видной во все стороны. Пагода, состоящая из девяти, постепенно убывающих, этажей, с окошками в каждом из них, и увенчанная остроугольным куполом с загнутыми ребрами, осела, покривилась на одну сторону, и кажется, — вот, вот рухнет. Изо всех щелей лезет мох; во многих местах вывалились камни; на все налегла тяжелая рука времени. Седой китайской стариной и вместе какой-то заброшенностью веет от этого памятника.

Не помню, в каком из буддийских храмов Нин-по я видел в первый раз большую статую женщины с золотым сиянием вокруг головы и с младенцем на руках, божественное происхождение которого отмечено было таким же сияющим ореолом. Сходство этой статуи с католическими изображениями Мадонны было до того поразительно и казалось таким странным в окружающей обстановке, что я попросил разъяснений у патера, сопровождавшего нас. Он мне сказал только, что богиню зовут Куаньинь, что при жизни она была в числе самых близких учеников Будды, а после смерти сделалась богиней [1035] милосердия. Только впоследствии, ознакомившись ближе с историей религий, я понял отчасти это удивительное сходство двух, по-видимому, столь различных образов, как буддийская богиня милосердия и христианская богоматерь. Культ Куаньинь, таинственного божества, имеющего, по-видимому, связь с целым циклом древнейших легенд Азии, широко распространен по всему лицу Востока и представляет один из интереснейших, но, к сожалению, слишком еще мало исследованных вопросов в истории его религиозных учений.

Бродя по Нин-по, мы не раз видали особые арки, состоящие из двух каменных колони, скрепленных вверху широкой и толстой каменной доской с разными украшениями на ней. Нам говорили, что это — монументы, воздвигнутые в честь разных прославившихся чем либо в старину граждан Нин-по. Есть там и еще сорт памятников, составляющих очень оригинальную достопримечательность города. Дело вот в чем: в некоторых местностях Китая существует обычай воздвигать памятники, в виде таких же каменных столбов или арок, в честь вдов, не пожелавших вторично выйти замуж; на этих колоннах пишутся имена чествуемых и изображаются иногда разные бытовые сцены. Так вот в Нин-по была целая длинная улица, которая вся сплошь состояла из подобных арок. Теперь их осталось всего 5 или 6, украшенных причудливой резьбой.

Центральный город, то есть тот, что лежит за рекой, на стороне, противоположной европейской части, обнесен высокими, толстыми стенами, имеющими шесть верст в окружности. Мы решили предпринять экскурсию на вершину этих стен и в одно жаркое послеобеденное время, усевшись в паланкины, приготовленные заранее, двинулись в путь. Несли нас, по обыкновению, очень скоро. Миновав мост и пройдя ворота, мы сейчас же свернули в одну из боковых улиц, чтобы избежать толкотни и давки главных артерий города, и через несколько времени остановились в довольно пустынной местности у городских стен. Особенность ее составляло большое количество простых, деревянных китайских гробов — колод, на глухо заколоченных, обернутых циновками и заключавших в себе, как нам сказали, трупы бедных людей, умерших в Нин-по, но уроженцев других городов или сел. Эти покойники ждали здесь, когда за ними придут родственники отвезти их на родину похоронить в родной земле. При нашем путешествии по городским стенам, мы видели еще несколько таких же временных открытых кладбищ. Трупы богатых людей, умерших вдали от мест, где они родились, до времени своего окончательного погребения на этих местах, хранятся в храмах или ратушах. [1036]

Стены Нин-по выстроены из кирпича очень основательно и прочно и имеют почти 25 фут высоты; ширина их у основания — 22, а на вершине — 15 фут. По одному из широких, пологих скатов мы взобрались на вершину: высокий парапет обрамляет наружный край стен; узкие прорези в нем и дают этот характерный зубчатый вид; через известные промежутки, в равном расстоянии друг от друга, виднеются башенки с бойницами и сторожки для часовых; на всем печать унылой заброшенности; кое-где стоят или лежат прямо на земле, без всякой охраны и прикрытия, ржавые, старинные, чугунные пушки, которые были втащены сюда в дни ожидания нападения французов в 1884 году, да так тут и остались брошенные, ненужные, позабытые. Вид на самый Нин-по не представлял особого интереса: кучи однообразных темных зданий и серых крыш; кое-где торчащие кверху шесты, указывающие на присутствие правительственных мест или жилища чиновников, по временам — оригинально-изящные очертания крыш кумирен и храмов, и высоко вознесшаяся к небу, царящая над городом, старинная пагода, — вот и все. Я взглянул в одну из прорезей в стене на окрестности города: внизу, под ногами, тянулся параллельно стене широкий канал; в него вливались другие каналы, и один проходил сквозь городскую стену, под высокой каменной аркой; по каналам плыли джонки, наполненные народом, нагруженные тюками товаров; а дальше расстилалась широкая, широкая долина, где, как в чудесной панораме, виднелись деревни, города, купы зелени и сверкающие ленты воды, зеленые и бурые квадраты полей, между ними двигались толпы людей, а на горизонте в голубоватой мгле темнели горы... Передо мною расстилались равнины, «классические в истории китайского земледелия, поля, где, по преданию, слишком четыре тысячи лет тому назад, император Шун держал ручку плуга, запряженного слоном», — и глубокое волнение охватывало душу при виде этой страны стародавней непрерывной цивилизации...

В. Д. Черевков.

Текст воспроизведен по изданию: По китайскому побережью // Исторический вестник, № 6. 1898

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.