ТИХМЕНЕВ Н. М.

МАНЗОВСКАЯ ВОЙНА

Первое вооруженное столкновение русских с китайцами в Южно-Уссурийском крае в 1868 г.

(продолжение)

VIII.

«Еще зимой 1865–66 г., свидетельствует М. П. Тихменев, в бытность мою в Хабаровке, я слышал говор проживавших там и по Уссури китайцев, что русские не долго будут владеть краем и что китайцы нас выгонят отсюда». Манзы, жившие по р. Циму-хэ, приглашали весной 1868 г. на сход и совет хозяев с Сучана, Ле-фу и проч. соседних мест, причем решено было русских вырезать.

В апреле 1868 г. начальник отряда на посту «Стрелок» получил известие, что Цимухинский старшина сказал одному манзе, заявившему желание переселиться на р. Май-хэ: «оставайся здесь – скоро наши вырежут всех русских, и земля эта по-прежнему будет наша».

К сожалению, оба последние обстоятельства сделались известными уже после начала военных действий: первое – из показаний пленных хунхузов, а о втором начальник стрелецкого отряда хотя и донес тогда же, но бумага, по случаю распутицы и прекращения сообщений, задержалась.

Несколько раньше, в декабре 1867 г., Сучанские манзы сделали нападение на команду поста «Находка» и произвели над ней и местными крестьянами ряд насилий. Донесение об этих событиях, как видно из последующей выписки, полно обрисовывает взаимное положение манз и русских колонистов и отношение первых [20] к едва начавшей проявлять себя русской власти. Начальник Сучанского участка, подпоручик корпуса лесничих, Петрович, доносил своему начальству следующее [рапорт начальника Сучанского участка к начальнику Суйфунского округа и Новгородскому постовому начальнику от 10-го декабря 1867 г., № 99, п. «Находка»]: «рапортом от 10-го ноября с. г. за № 30 я имел честь донести о том, на вторичном собрании манзовских старшин, они объявили, что не признают себя обязанными подчиняться русским законам и предпочитают лучше выселиться отсюда. По настоящему ходу дел оказывается, что все это было не более, как проволочка времени, что они выжидали приезда своего главного старшины, бывшего в отлучке, чтобы действовать согласно его приказаний и что самоуправление свое и нежелание подчиниться русскому правительству будут поддерживать силой оружия, что выразилось уже отчасти беспорядками, произведенными ими с 6-го по 8-е число декабря с. г. (1867) в Сучанском участке».

«Своеволие манзовского начальства относительно русских, живущих здесь, выражалось и ранее, неоднократно, но всегда оставалось безнаказанным, потому что малочисленное русское население предпочитало лучше переносить эти притеснения, как оказалось это теперь, чем жаловаться русскому правительству на манз, и, конечно,, их за это наказанием, навлечь на себя новые с их стороны неприятности».

«Примеры прошлого времени: манзы из дерев. Удехя-дза избили почти до полусмерти купца, живущего в Александровской слободе, сломали ему руку; он жаловался на них, но когда приказано было разобрать это дело, взял жалобу обратно и помирился с манзами. Крестьяне Владимирской слободы [оба селения по р. Сучану вверх от п. «Находка»] в прошлую осень 66 г. спасли манзовскую лодку, которую несло оторванную течением вниз по р. Сучану и так как не находилось хозяина ее, то объявили манзам, что будут ее хранить, но что если найдется хозяин, то он должен будет дать им за это хотя какое-нибудь вознаграждение; через несколько времени, вследствие приказания главного старшины, манзы из соседней деревни Ха-ни-хэ-дза, пришедши толпою со стягами, топорами к русским, избили их и увели лодку; один из манз, старик, живший рядом с крестьянами, в дер. Эль-да-хэ-дза, заступился за них, говоря что это насилие несправедливо, его наказали и отдали на год в работники к старшине дер. Ха-ни-хэ-дза. Подозревая в краже поселенца Григорьева, толпою в 40 человек, вооруженных, сделали нападение на слободу, ломились в поселенческие дома, грозили [21] перерезать поселенцев, если не выдадут им Григорьева. Все это было до моего приезда в п. «Находка», не считая многих мелочных случаев и все это скрывалось до настоящего времени. Уже в мой приезд сюда манзы грозили зарезать у. -о. Шехина; несмотря на предостережения, пустивши пал против Владимирской слободы, едва не сожгли ее».

«Нынешнего же месяца (декабря) шестого числа утром пришел ко мне в дом, где я живу (манзовская фанза в 2 1/2 вер. от постового дома, в бухте «Находка»), крестьянский старшина Семен Кажихов и объявил мне, что по приказанию главного манзовского старшины, приехавшего в дер. Ха-ни-хэ-дза 3-го ноября, он был схвачен манзами, связан и приведен к нему; манзовский старшина говорил ему, что он будет судим и наказан за то, что, будто бы, он, Семен Кажихов, указал русскому правительству манзовские золотые прииски. Кажихов стал оправдываться против этого, действительно несправедливого, обвинения, и так как его небрежно стерегли, то он вырвался и прибежал ко мне. Кроме того, он объявил мне, что главный старшина приказал манзам не признавать сделанного мною полюбовного раздела русских и манзовских чересполосных земель во Владимирской слободе, говоря, что по р. Сучану нет русской земли – манзы могут пахать где угодно, а русские должны быть и тем довольны, что манзы позволяют им жить здесь. Человек 10 манз было наказано главным их старшиной, за что, Кажихов не мог сказать. По его словам, старшина приехал в д. Ха-ни-хэ-дза в сопровождении 300 человек манз, но что потом большая часть их разошлась и осталась при нем не более 30 человек. Для предупреждения подобных беспорядков и, в особенности, намерения старшины наказать своим судом русских крестьян, вечером того же дня, т. е. 6-го числа, я послал 6 человек вооруженных солдат [т. е. почти весь наличный состав постовой команды], приказал им, взявши еще с собою свободных крестьян и поселенцев, также вооруженных, идти в д. Ха-ни-хэ-дза и объявить главному старшине, чтобы он явился ко мне для объяснения всех этих самоуправств, а в случае не пойдет – арестовать его. Вместе с этим я вслед послал из русской деревни имеющихся там двух лошадей, чтобы, в случае какого-либо особенно важного происшествия, отправить нарочного в пост «Стрелок» к поручику Каблукову и просил его передвинуть в п. «Находка», на время, часть его команды. Солдатам было сделано подтверждение мною, часть его команды. Солдатам было сделано подтверждение мною, чтобы по дороге не обижали манз и вообще объяснено, что оружие у них только для крайнего случая – именно для собственной защиты». [22]

«Лошадей, ожидаемых мною на другой день, я не получил. Вечером же 7-го числа прибежали в мою фанзу: рядовой Бутаков, поселенцы Тегалев и Непомнящий и крестьянин Печенкин, говоря, что команда разбита, обезоружена, что спаслись они только одни и что за ними погоня. От них я узнал, что манзы, подпустив к фанзе посланных мною людей и не дав им войти туда, окружили их большой толпой, кинулись со стягами, топорами, обезоружили их, били уже обезоруженных; спасшиеся не могли мне сообщить дальнейших подробностей. Вечером этого же числа я приехал в постовой дом, послал в «Стрелок» пешком рядового Бутакова и поселенца Непомнящего с просьбой к поручику Каблукову о немедленном передвижении части его команды, если можно и с орудием, сюда, и вместе с тем я просил его уведомить уже от себя через Владивосток его высокоблагородие о случившемся и представить нам о необходимости назначения сюда хотя одной роты солдат. В посту у меня осталось три солдата, крестьянин и поселенец».

«Против постового дома был поставлен часовой. Ночью 7-го числа показалась в бухте лодка; часовой, подпустивши ее на ружейный выстрел, окликнул. Один из ехавших ответил по-русски, что послано двое манз для переговоров со мною, что на это уполномочен правителем манз он, манза Ли. На вопрос часового, от какого правителя, Ли отвечал приблизительно так: «это от того, кого русские называют главным старшиною; правитель имеет такие же преимущества и значение, как правитель г. Хунчуна, и ему подчиняются все манзы от Посьета до гавани св. Владимира и по р. Уссури». На другой вопрос: что же ему нужно от русского начальника, манза отвечал: «правитель требует его к себе на р. Сучан; ему не будет худо; не поедет же, так пришлют за ним солдат с унтер-офицером и увезут его». Во время этих разговоров часового с манзою Ли вышли к ним из постового дома другие солдаты, знавшие Л еще в Посьете, где он торговал уже с давнего времени, и спросили, где же русские солдаты и отчего они не вернулись. Ли отвечал: правитель испугался вооруженных людей и приказал связать их, чтобы они не обижали манз; но им хорошо, у манз их никто не бил; когда их отпустят, не знаю. После окончательного ответа, что я не поеду на р. Сучан , приехвашие манзы отправились обратно. На случай вторичного посещения манз, я приказал людям отвечать, что русский начальник отправился в пост «Стрелок» за солдатами. Действительно, в ту же ночь опять приехал Ли с двумя манзами, говоря, что он прислан с двумя этими манзовскими унтер-офицерами, чтобы взять меня, но, услышав от солдат, что я ушел [23] в «Стрелок», обыскали дом и нашедши меня, стали говорить солдатам, что худо сделал я, что ушел – нужно помириться непременно с правителем; русские же солдаты тогда будут освобождены, если я дам обещание правителю, что манзы будут управляться своими законами, и вполне признаю независимыми от русских. Мои люди отвечали, что они не знают этих дел, что солдаты не виноваты, исполняя приказание своего начальства и лучше бы их отпустить теперь же, а когда я приеду обратно, то требование правителя мне передастся. Тогда Ли сказал, что солдат, пожалуй, может быть и выпустят, но чтобы я непременно приехал к правителю сам; затем, спросив, когда я вернусь из «Стрелка», манзы уехали».

«8-го числа утром приехали ко мне верхом из русской деревни двое крестьян; они передали мне, что их послали крестьяне справиться, живы ли мы, потому что вчерашнего числа посланы были с манзою Ли из д. Ха-ни-хэ-дза 25 манз, вооруженных ружьями, копьями, чтобы захватить меня; засада эта была устроена в той фанзе, где я жил раньше, на случай, если бы я согласился на предложение Ли и отправился к правителю манз на р. Сучан. Крестьяне говорили, что встретили их уже возвращающихся обратно. Когда манзы обезоружили посланных мною людей, вечером того же дня эти два крестьянина ходили в д. Ха-ни-хэ-дза справляться, что сделали манзы с русскими; так как оба они молоды и на вид мальчики, то манзы, гонявшие сначала их из входа в деревню, склонились, наконец, на их просьбу посмотреть а русских хоть издали и привели в фанзу, где они были заключены. По словам крестьян, все солдаты получили сильные ушибы, были связаны, а рядовой Ефимов привязан к столбу и под сильным караулом; из крестьян сильно избит один так, что голова и лицо опухли».

«Убежали от манз еще двое солдат и двое крестьян; из последних один так сильно избит, что лежит без движения. Остались у манз три солдата, двое крестьян и три поселенца. Когда посланные крестьяне поехали ко мне, в пост, то взяли с собой одного из убежавших, солдата Шатрова, но манзы, посланные за мною, встретившись с ними, остановили их; после продолжительных споров пропустили крестьян, говоривших, что им нечего есть и что они поехали за хлебом, а Шатрова вернули обратно, сказав ему: «иди к нашему правителю, он с тобой отпустит всех русских солдат – твоего же начальника нет дома». Крестьянам приказали они передать мне, в случае, если бы я вернулся из «Стрелка», что если не помирюсь с их правителем, все русские будут перерезаны». [24]

«8-го декабря ночью солдаты, крестьяне и поселенцы были отпущены домой, в последнее время их развязали и кормили. Правитель манз все ждал моего приезда. Солдаты передавали мне, что манзы сами испугались своего поступка и говорили между собой, что дурно для них будет, если придет сюда судно. Ружья правитель оставил у себя, говоря, что если я помирюсь с ним, исполню его требования и не буду писать высшему начальству об этом происшествии, то ружья выдадут, в противном случае отошлют во Владивосток. 10-го декабря люди вернулись в пост; ушибы ими полученные легкие, опасно избиты двое крестьян».

Как видно из этого подробного, обстоятельного и в высшей степени характеристичного документа, первое проявление насилий манз над русскими состояло в том, что манзы схватили крестьянина Кажихова, желая подвергнуть его наказанию за то, что он, будто бы, указал русским манзовские золотые прииски. Эти прииски, послужившие также ближайшим поводом к будущим беспорядкам весной 1868 г., были прииски на остров Аскольд, открытые в 1867 г. Слух о их богатстве прошел между манзами и взволновал не только местное, но и заграничное китайское население. Но почти одновременно последовало, как уже сказано выше, со стороны русской администрации запрещение самовольно промывать золото; в исполнение этого запрещения и были предприняты летом 1867 года кое-какие меры, на которые намекал китайский старшина при арестовании Кажихова. Запрещение разрабатывать прииски было невыгодно вообще всем манзам-золотоискателям, лишая их выгодного заработка, а манзам-хлебопашцам – отнимая у них место сбыта хлеба, поставляемого ими на прииски.

Описанные насилия вызвали немедленное отправление на Сучан экспедиции под начальством начальника Новгородского поста и Суйфунского округа, подполковника Дьяченко.

Этот офицер, явившийся одним из главных деятелей во время будущих событий, был старый амурский служака, командир сначала одного из линейных батальонов, который им же был сплавлен на Амур при занятии края, затем Уссурийского казачьего батальона, человек разумный, спокойный и энергичный. При образовании постовых управлений, когда было выяснено особенно важное значение Новгородского поста и всего Суйфунского округа, т. е. земель, прилегающих, с одной стороны, к заливу Петра Великого, а с другой, к границе, - управление этим постом и округом и было поручено подполковнику Дьяченко, [25] как человеку, на которого можно было положиться, что он и доказал за время своего пребывания в должности.

Дьяченко, сформировав в Раздольном отряд силой в 120 человек при 2-х орудиях, отправился на Сучан, куда прибыл 1-го января. Впечатление, произведенное на местное население появлением этого отряда, было весьма сильно. Манзы выразили полную покорность. Дьяченко подверг их всех экзекуции, продовольствуя отряд на их счет в течение 10-ти дней, и наказав виновных. Из них главные были арестованы и отвезены в Раздольный, между прочим, главный манзовский старшина – Ю-хай, «правитель», как он именуется в рапорте Петровича, и манза Ли, ведший переговоры с Петровичем. Дьяченко обратился к манзам в особой прокламацией, в которой объяснил о необходимости подчиниться русским законам, усилил отряды Петровича и Каблукова в «Стрелке», установил подчинение этим офицерам манзовского населения и поставил над последним старшину Ли-гуя из местных же жителей.

Как на одну из причин беспорядков, в своем рапорте об экспедиции, Дьяченко указал на то, что с удалением маньчжурской администрации манзы остались без всякого подчинения, так как русская власть себя не проявляла, и что вследствие этого значение манзовского старшины Ю-хая чересчур увеличилось, вызвало в нем самомнение, что и побудило его к своевольным действиям. Точно также и Петрович, в конце цитированного рапорта (не приведенном выше) говорит, что старшина Ю-хай – самозванец, так как на основании трактатов трудно предполагать участие китайского правительства в назначении старшин. Но обстоятельства дела и многие другие признаки указывали напротив, что действия старшины Ю-хая, или, вернее, все направление его вызывающего поведения не было чуждо влияния со стороны маньчжурских властей.

Как бы то ни было, Сучанские манзы выразили раскаяние и покорность, и подполковник Дьяченко оставил их и жителей долин соседних рек, по-видимому, успокоенным. Но это спокойствие было кажущимся: как мы видели выше, уже после экспедиции, был собран сход, на котором решено было вырезать русских.

Все известные признаки нежелания манз подчиниться нашим законам и их враждебного отношения к русским обратили на себя внимание М. П. Тихменева и он в своих донесениях [26] неоднократно предупреждал о вероятности и возможности вооруженного восстания манз. Заявлениям его не было придано значения и высшее начальство по-прежнему благодушно и сантиментально относилось к манзам.

М. П. Тихменев находил, что более суровое отношение к Сучанским манзам во время экспедиции Дьяченко было бы полезнее. Как кажется, он не ошибался: наше благодушие было принято за слабость и дорого нам обошлось. Но общее направление, даваемое из Иркутска, делало невозможным какое-либо проявление суровости относительно манзовского населения.

IX.

Таковы были причины, приведшие к первому вооруженному столкновению русских с китайцами, и обстановка, которой сопровождалось это столкновение. Самый ход военных действий развился следующим образом.

Предупредить скопление ранней весной 1868 г. золотопромышленников на острове «Аскольд» возможно было лишь при нахождении там крейсера. С этой целью была отправлена, еще осенью 1867 г., из Николаевска в южные гавани лодка «Соболь», но она не дошла по назначению, став и на мель, и зимовала в Амурском лимане. С той же целью паровая шхуна «Алеут», отправившись с открытием навигации, из Владивостока для снабжения хлебом отрядов, расположенных в постах «Стрелок» и «Находка», зашла предварительно в бухту «Наездник» для рекогносцировки острова Аскольда.

Войдя в бухту около 6-ти часов утра 19-го апреля, командир шхуны лейтенант Этолин увидел на берегу три лачужки и приблизительно от 150 до 200 человек манз, имевших в руках обыкновенные орудия золотого промысла. Став на якорь, лейтенант Этолин отправился на трех шлюпках на берег с вооруженной командой из 2-х унтер-офицеров и 17 матросов и в сопровождении доктора коллежского асессора Кюзеля, подпоручика корпуса лесничих Петровича и 1-го Восточно-Сибирского линейного батальона прапорщика Майлова. Подойдя к берегу, лейтенант Этолин вышел из шлюпки, приказав двум остальным держаться на веслах, так как ему показалось подозрительным, что все манзы держались на возвышениях вдали от берега, на котором не было никого. Но вскоре около 50 человек [27] невооруженных китайцев сошли вниз, вследствие чего шлюпкам приказано было пристать к берегу. В числе этих китайцев был один, известный Этолину еще с прошлого года хозяин золотопромышленной партии [все вообще разработки золота манзами производились не единолично, а рабочими партиями, имевшими каждая хозяина, который и набирал рабочих из разного сброда, кормил их и платил жалованье]. Увидев китайца, лейтенант Этолин хотел объявить ему, что он должен быть арестован, тем более, что уже в прошлом году у него было открыто золото и ему было объявлено о воспрещении самовольных разработок. Китаец, заметив, что Этолин узнал его, бросился бежать, но так как он по местным условиям не мог пройти иначе, как по тому месту, где стоял Этолин, то столкнул последнего в яму, образовавшуюся от промывки песка.

Падая, Этолин схватил манзу за рукав и стащил с собой в яму; подоспевшие два матроса схватили китайца уже в яме. Когда китаец был схвачен, раздался выстрел с опушки находившегося неподалеку леса, и один из матросов упал. «Это, вероятно, служило», пишет в своем донесении лейтенант Этолин, «сигналом нападения, ибо моментально со всех сторон бросились манзы вниз на нас с топорами, а кто не имел другого оружия, бросали камнями, причем со всех возвышенностей стрелками поддерживался частый огонь». Тотчас было приказано отступать к шлюпкам. «Но это было трудно», пишет Этолин, «так как другие толпы манз бросились на дневальных у шлюпок. Нападение было совершено неожиданно, ибо в прошлом году два раза приходилось разгонять большее число с меньшим количеством людей и всегда успешно».

Это характерное замечание ясно подтверждает, что нападение на Аскольд было не случайностью, а следствием ранее принятого решения сопротивляться русским.

Горсть молодцов, предводимая своим храбрым командиром, окруженная толпой в несколько сот китайцев [всего на Аскольде было до 1 1/2 т. манз, большею частью вооруженных], успела однако пробиться к шлюпкам и отвалить к шхуне. Как только шлюпки отошли настолько от берега, что с шхуны можно было открыть пальбу, был сделан лейтенантом Лавровым один картечный выстрел, почти без успеха, так как изменившимся в это время ветром шхуну поставило кормой к берегу, а орудия стояли на борте. Прибыв на шхуну, лейтенант Этолин снялся [28] с якоря и под парами пробовал действовать из двух находившихся на шхуне 4-х фунтовых нарезных орудий. Стрельбу пришлось, однако, скоро прекратить, так как манзы разбежались и скрылись в горах.

Это неожиданное вероломное нападение – имеющее такое сходство с нападением на пароход «Михаил» на Амуре в 1900 году, стоило нам следующих потерь: ранен один штаб-офицер (доктор Кюзель), один обер-офицер (подпоручик Петрович) и 8 матросов; убито трое матросов. В смерти этих трех, оставшихся на берегу, не было никаких сомнений, пишет Этолин, так как трупы их на виду всех были китайцами разрублены топорами и брошены в воду. Эти и подобные им издевательства китайцев над мертвыми и жестокости и неистовства над живыми в 1868 г.: содрание кожи с живых, сожжение, выпотрошение внутренностей, словом, все то, что проделывали китайцы и в 1900-1901 г. над теми русскими, которые имели несчастье попасться к ним в плен и что заставляло офицеров, как общее правило, беречь последнюю пулю в револьвере для себя – все это озлобило и ожесточило наших солдат. Это последнее явление повторилось и в 1900 году. Автору статьи до сих памятно то невыразимое презрение и злоба, которым дышали слова амурских казаков, повествовавших о событиях у Благовещенска: «что их жалеть, Ваше В-ие, они тварина (тварь), а не люди». И много приходилось наблюдать случаев презрения и жестокости казаков и солдат к китайцам, тем «несчастным» китайцам, которых так склонно было поэтизировать начальство и с которыми, по выражению одного публициста, мы будто бы только и делали, что 300 лет попивали чаек, а в сущности, 300 лет при всяком случае испытывали уколы их ненависти, скрываемой при бессилии и жестокой и наглой при всяком случае, когда сила была, или им казалось, что была, на их стороне.

После описанных событий лейтенант Этолин поставил себе целью не допустить хунхузов с острова Аскольда переправиться на материк. Предвидя, по опыту прошлого года, что при арестовании одних манз и отбирании у них золота на какой-либо стороне острова, прочие бегут на шлюпках с другой стороны, командир «Алеута» захватил с собой из Владивостока бот, дабы с его помощью шхуна могла наблюдать остров отовсюду. Установив наблюдение за островом, лейтенант Этолин время от времени открывал орудийную стрельбу по появлявшимся манзам [29] и их лодкам, причем было истреблено несколько и тех и других. Вместе с тем, посланы были на шлюпке два офицера во Владивосток с приказаниями: одному отдать донесение о случившемся подполковнику Дьяченко, а другому взять из Владивостока железный баркас с орудием и вернуться на шхуну. В то же время было послано в п. Стрелок извещение о случившемся начальнику поста, поручику Каблукову, приглашение его прибыть на шхуну для совещания. Вернувшийся из п. Стрелок бот взял с собой постовое орудие, чем оно и было спасено от участи попасть в руки китайцев при нападении на пост несколько дней спустя. Пользуясь посвежевшим ветром и тем, что вследствие этого на манзовских лодках, которые почти все были не на Аскольде, а на соседнем острове Путятин, сообщение как между островами, так и с материком было невозможно, «Алеут», оставив гребные суда у Аскольда, пошел во Владивосток, где сдал раненных, пополнил команду и немедленно, ночью же, вернулся к острову. По возвращении, лейтенант Этолин потребовал к себе местного стрелецкого манзовского старшину, назначенного после зимнего похода подполковником Дьяченко, и через него попытался узнать о числе хунхузов на Аскольде и Путятине. Кроме этого, Этолин, не желая причинять каких-либо убытков манзам, считавшимся мирными, и совершать над ними насилий, приказал через старшину собрать все лодки таких манз в бухту Разбойник (у п. Стрелок), предупредив, что все прочие лодки будут уничтожены. Это было необходимо, как единственное средство удержать манз на Аскольде и Путятине.

21-го апреля пришел из Владивостока железный баркас с орудием и с этого же дня лейтенант Этолин, при помощи части стрелецкого постового отряда, приступил к уничтожению и сбору манзовских лодок сначала на материковом берегу. 23-го прибыл на шхуну высаженный на остров Путятин два дня назад манзовский старшина и сообщил, что он не мог собрать сведений о числе хунхузов и месте пребывания их на Путятине, но что он слышал, что якобы сюда идут из Маньчжурии от Нингута еще 2 тысячи человек с орудиями. Это известие, рассчитанное, вероятно, на устрашение Этолина, произвело лишь то действие, что он решил возможно скорее уничтожить лодки на Путятине, которые пока, до получения сведений от старшины о том, кому они принадлежали, оставались нетронутыми. В необходимости [30] уничтожения лодок Этолина убедило еще и то обстоятельство, что в предыдущие дни по вечерам было видно, что Аскольд и юго-западный конец Путятина обмениваются какими-то сигналами. На остров был высажен отряд Каблукова, а шхуна и гребные суда помогли ему с моря. В числе захваченных лодок были три с припасами, очевидно, приготовленными для Аскольда. Встреченные отрядом Каблукова на острове, хунхузы убежали в глубь острова и их не преследовали, так как отряд состоял всего из нескольких человек, а число хунхузов, судя по числу шлюпок, можно было предполагать человек в 250 – 500. Пользуясь благоприятной погодой, т. е. свежим ветром, при котором сообщение берега с островом было весьма затруднительно, Этолин, оставив гребные суда у Аскольда, пошел утром 24-го во Владивосток за дровами и по пути встретил 3 шлюпки с линейцами, посланные на усиление к «Алеуту» подполковником Дьяченко по получении им первого известия от Этолина. Во Владивостоке «Алеут» сдал манз, явившихся на шхуну добровольно и арестованных за попытку к бегству и сношение с хунхузами, нагрузил дрова и вернулся обратно 25-го к вечеру.

Начальник Суйфунского округа и Новгородского поста, подполковник Дьяченко получил донесение лейтенанта Этолина о событиях, происшедших 19-го апреля на Аскольде и просьбу его об инструкциях, 21-го апреля в 8 часов утра в п. Раздольном, куда он прибыл в это время, совершая объезд своего округа. Решив, что главной целью ближайших действий должна быть блокада Аскольда, Дьяченко распорядился о немедленном приготовлении в Раздольном двух шлюпок с 25 человеками линейных солдат и с 40 ружьями. Этим шлюпкам было приказано спуститься по Суйфуну и идти во Владивосток, где захватить третью шлюпку с пятью человеками, а затем все три шлюпки должны были идти на Аскольд для помощи «Алеуту», с целью увеличения его блокадных средств. По отправлении шлюпок с десантом из Раздольного, в этом пункте осталось всего 30 человек, так как все люди 3-го батальона были на обычных весенних работах, дорожных и иных, далее от места расположения своих ротных дворов и, по обычаю, представляли из себя невооруженные рабочие команды. Кроме того, в Раздольном не было патронов. О событиях на Аскольде, своих распоряжениях и о неимении людей и патронов Дьяченко немедленно телеграфировал начальнику штаба области, прося также его разрешения [31] отправить на Аскольд 200 человек от 1-го батальона из Посьета под начальством командира батальона майора Пфингстена, зафрахтовав для этой цели парусный баркас «Нахимов», принадлежавший Американской компании и привезший из Ситхи тамошний русский гарнизон.

Узнав на телеграфной станции, что вследствие повреждения линии телеграфное сообщение в Николаевском, где находится адмирал Фуругельм и его штаб, прервано – явление и поныне обычное на линиях дальневосточного телеграфа – и что таким образом ожидать скорого ответа нельзя, Дьяченко решил действовать самостоятельно. 23-го апреля он справился у Пфингстена по телеграфу о числе бывших в батальоне налицо людей и предписал ему немедленно отправиться на «Нахимове» на Аскольд в помощь «Алеуту». Вместе с тем еще 21-го апреля Дьяченко распорядился об изготовлении возможно большего числа патронов как для шлюпочного десанта, так и для людей 1-го батальона, зная, что в 1-м батальоне нет ни патронов, ни пороху, так как таковые не были высланы из Камня-Рыболовов.

Такое состояние войсковой регулярной части, при котором могло случиться, что в ней не было патронов, своевременное обеспечение которыми даже не составляло предмета главной заботы, весьма характерно для обрисовки того значения, которое имели линейные батальоны в Приморской области в то время.

Приготовив три тысячи патронов, Дьяченко отправил их 3-го апреля из Раздольного с двумя упомянутыми шлюпками. Как уже известно, эти шлюпки с присоединенной во Владивостоке третьей, были встречены 24-го апреля «Алеутом» на рейсе во Владивостоке. Об отплытии шлюпок с патронами майор Пфингстен был немедленно извещен. В тот же день, т. е. 23-го, Дьяченко получил от Пфингстена телеграмму, что люди, 100 человек, посажены на «Нахимова», баркас готов к отплытию и только ждет попутного ветра. Между тем, в Раздольном Дьяченко занялся исправлением бывшего там морского баркаса и приготовлением патронов из остального пороха и отправил нарочных: одного – к командиру 3-го батальона майору Королькову в Камень-Рыболовов об экстренной присылке патронов, пороху, свинцу и людей, другого – во Владивосток, о немедленном прибытии Ситхинского гарнизона (70 человек) в Раздольный. Вместе с тем Дьяченко начал собирать со всех окрестных работ людей, чтобы отправить исправлявшийся баркас и устроить [32] наблюдательные посты у деревни Никольской. Значение этого пункта сразу было верно оценено Дьяченко. Никольская – теперь Никольск-Уссурийский – была только что основана как крестьянская деревня, предохранить жителей которой от возможности манзовского нападения было необходимо. Появление же здесь манз было совершенно вероятно, так как вблизи Никольской пролегала манзовская дорога, по которой постоянно проходили партии китайских бродяг. В том же, что события на Аскольде не представляют случайности и легко могут развиться в повсеместное восстание манз, для Дьяченко, хорошо знавшего местные условия, не было никакого сомнения.

26-го апреля, прибыв в Раздольное, первая партия людей Ситхинского гарнизона немедленно была вооружена и с 4-м линейными солдатами отправлена в Никольскую. В этот же день Дьяченко вторично потребовал у командира 3-го батальона скорейшей присылки людей, пороху, свинцу и патронов. Это требование майор Корольков, болезненный и недалекий человек, склонен был не выполнять – не принимая важности событий, а также не желая, как командир батальона, подчиняться Дьяченко, которому, однако, именно в случае возникновения событий, подобных происходившим, он был подведом. Через полтора месяца он был под предлогом болезни уволен от должности. В тот же день, т. е. 26-го, был отправлен на Аскольд баркас с 22 человеками и 2 тысячами изготовленных патронов.

На другой день весь ситхинский гарнизон прибыл в Раздольный. 30-го апреля Дьяченко, лично объяснив начальнику Раздольненского отряда, капитану 3-го батальона Халевинскому, о важности линии Раздольное-Никольское, приказав ему усилить Никольский отряд, тщательно наблюдать, не появляются ли манзовские шайки, и доносить о всем замеченном – сам отправился на лодке в п. Речной. С отправленным на день раньше баркасом Дьяченко послал командиру «Алеута» приказание, чтобы он пришел во Владивосток, прибыл на Речной и принял бы Дьяченко для отправления на Аскольд, к главному месту событий. О всех своих действиях Дьяченко донес по телеграфу начальнику штаба.