Н. М. ПРЖЕВАЛЬСКИЙ

ИЗ ЗАЙСАНА ЧЕРЕЗ ХАМИ В ТИБЕТ И НА ВЕРХОВЬЯ ЖЕЛТОЙ РЕКИ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

СЕВЕРНЫЙ ТИБЕТ.

О Тибете вообще. — Его малоизвестность. — Тому причины. — Различные части Тибета. — Окрайние горы северной половины этой страны. — Куэн-люнь. — Внутреннее плато. — Хребты на нем. — Их общий характер. — Равнины. — Озера и реки, — Климат. — Флора. — Фауна: млекопитающие; птицы; пресмыкающиеся и земноводные; рыбы. — Минеральное царство. — Жители.

Грандиозная природа Азии, проявляющаяся то в виде бесконечных лесов и тундр Сибири, то безводных пустынь Гоби, то громадных горных хребтов внутри материка и тясячеверстных рек, стекающих отсюда во все стороны — ознаменовала себя тем же духом подавляющей массивности и в обширном нагорье, наполняющем южную половину центральной части этого континента и известном под названием Тибета. Резко ограниченная со всех сторон первостепенными горными хребтами, названная страна представляет собою, в форме неправильной трапеции, грандиозную, нигде более на земном шаре в таких размерах не повторяющуюся, столовидную массу, поднятую над уровнем моря, за исключением лишь немногих окраин, на страшную высоту от 13 до 15 тысяч футов. И на этом гигантском пьедестале громоздятся сверх того обширные горные хребты, правда относительно невысокие внутри страны, но зато на ее окраинах развивающиеся самыми могучими формами диких альпов. Словно стерегут здесь эти великаны труднодоступный мир заоблачных нагорий, неприветливых для человека по своей природе и климату и в большей части еще совершенно неведомых для науки ²¹⁴...

Его малоизвестность. Действительно, если исключить Ладак и Балтистан на верхнем Инде, то весь собственно Тибет, к которому, в обширном смысле, по сходству физического характера, следует отнести также северный придаток, ограниченный Алтын-тагом и Нань-шанем, равно как бассейн оз. Куку-нора и страну сифаней (тангутов) к югу от него, представляет собою столь обширную неведомую площадь, равной которой еще не найдется в Азии, да и с трудом отыщется даже на африканском материке. Лишь южные, лежащие в бассейне Брамапутры и более населенные части Тибета, равно как провинция Нгари-корсум на юго-западе этой страны, кое-где урывками исследованы европейскими [148] путешественниками и в недавнее время (с 1865 года) пундитами [пандитами] (обученными съемке браминами), секретно снаряжавшимися англичанами из Индии. Вся же северная площадь Тибетского нагорья, приблизительно между 30-36°, а с прибавком к Алтын-тагу — 39° северной широты и от 52 до 72° восточной долготы от Пулкова, представляет собою полнейшую terra ihcognita, в деталях топографии менее известную, чем видимая поверхность спутника нашей планеты ²¹⁵.

Только поперек восточной части намеченного пространства, путем буддийских богомольцев, следующих из г. Синина в Лхасу, удалось, начиная с половины XVII века ²¹⁶, проехать нескольким европейцам. То были: в 1661 году миссионеры Грубер и Д'Орвиль, проследовавшие из Пекина через Лхасу в г. Агру на Ганге; в 1723-1736 годах голландец Самуил-ван-де-Путте, пробравшийся из Индии через Лхасу в Пекин и обратно; в 1845 году — миссионеры Гюк и Габе, следовавшие из Северного Китая в столицу далай-ламы и проехавшие отсюда через Восточный Тибет и Южный Китай в Кантон. К сожалению, ни один из этих путешественников не оставил подробного географического описания своего пути по Северному Тибету. Несравненно важнее в данном отношении заслуга пундита Наин Синга, который в 1873 году совершил замечательнейшее путешествие из Ладака мимо оз. Тенгри-нор в Лхасу, сделал съемку своего пути, измерил абсолютную высоту 497 точек и определил широту 276 пунктов. Другой пундит ²¹⁷ в 1871 и 1872 годах пробрался из восточного Непала к оз. Тенгри-нор, обошел его с северной стороны и через Лхасу возвратился в Индию. В промежутке между странствованиями этих двух пундитов удалось и мне, в конце 1872 и начале 1873 года, при первом путешествии в Центральной Азии, пройти из Цайдама по Северному Тибету тем же путем буддийских богомольцев около 300 верст, до впадения р. Напчитай-улан-мурень в р. Мур-усу, составляющую верхнее течение знаменитого Ян-цзы-цзяна. При вторичном посещении Центральной Азии в 1876 и 1877 годах я только коснулся северно-тибетской окраины, именно хребта Алтын-таг близ Лоб-нора. Наконец в 1879 и 1880 годах мне удалось прорезать Тибетское нагорье от оазиса Са-чжеу по северному и восточному Цайдаму, а отсюда через верховья Голубой реки за хребет Тан-ла; кроме того, исследовать часть местности на верхнем течении Желтой реки к югу от оз. Куку-нор.

Вот перечень тех немногих и отрывочных изысканий, которые были произведены в Северном Тибете ²¹⁸. Легко видеть, что громадная площадь [149] этой страны остается почти совершенно неведомою и настоятельно ждет своих исследователей ²¹⁹.

Тому причины. Но рядом с столь высокою и заманчивою задачей много, даже очень много, различных невзгод поджидают здесь европейского путешественника. Против него встанут и люди, и природа. Огромная абсолютная высота и, вследствие того, разреженный воздух, в котором мускулы человека и вьючных животных отказываются служить как следует; крайности климата, то слишком сухого, то (летом) слишком влажного; холода и бури, отсутствие топлива, скудный подножный корм, наконец гигантские ущелья и горы в восточной части страны — вот те препоны, бороться с которыми придется на каждом шагу. С другой стороны, в местах обитаемых туземное население подозрительно, или даже враждебно, будет смотреть на неведомого пришельца и, несомненно, постарается если не уничтожить его открытой силою, то всякими способами затруднить дальнейший путь. Совокупность всех этих причин и сделала Тибет столь неведомым до наших дней. Но, по всему вероятию, подобный мрак продолжится лишь немного, и та могучая сила, которая называется энергией духа, сломит все преграды и проведет европейских путешественников вдоль и поперек по загадочной стране буддизма...

Различные части Тибета. Если исключить северный придаток Тибетского нагорья, исследованный лишь по пути, нами здесь пройденному в 1879 году, и, обратившись собственно к Северному Тибету, свести в одно целое скудные географические сведения, имеющиеся об этой стране, то можно, хотя в самых крупных чертах, набросать ее общий характер, тем более, что местность здесь, как и во всей Азии, отличается отсутствием мелкой мозаики, но построена по широко-размашистому плану.

Границами обширной площади, нами рассматриваемой, служат на севере Куэн-люнь, а на юге северная Гималайская цепь; с запада же на восток эта площадь простирается от Каракорума и его юго-восточных продолжений до пределов Сы-чуани и Гань-су. Восточная, меньшая на величине, половина отмеченного пространства по своему характеру резко отличается от половины западной. Приблизительная граница такого деления может быть обозначена диагонально ²²⁰ от озера Тенгри-нор к истокам Желтой реки. К западу от этой линии залегает сплошною массою столовидное плато, на своей поверхности почти вовсе лишенное резких рельефов и не имеющее, кроме небольшой восточной части, вод, стекающих к морю. К востоку же от проведенной черты все воды текут к океану, местность понемногу теряет свой столовидный характер и исподволь превращается в грандиозную альпийскую страну, в которой перемешиваются системы центрального Куэн-люня, китайских и индо-китайских хребтов ²²¹. Здесь [150] лежит страна тангутов, или си-фаней, и восточнотибетская провинция Кам — обе весьма мало известные и, по всему вероятию, чрезвычайно богатые разнообразием как флоры, так и фауны.

В общем весь Тибет, по различию своего топографического характера, равно как и органической природы, может быть разделен на три резко между собою различающиеся части: южную, — к которой относятся высокие долины верховьев Инда, верхнего Сетледжа и Брамапутры, северную — представляющую сплошное столовидное плато, и восточную — заключающую в себе альпийскую страну переходных уступов, далеко вдающуюся внутрь собственно Китая ²²². Дальнейшее наше изложение всецело будет относиться к Северно-тибетскому плато.

Окрайние горы северной половины этой страны. Начнем с пограничных его окраин, каковыми, как уже было сказано выше, служат на севере — Куэн-люнь, а на юге — северная Гималайская цепь, составляющая раздел притоков верхней Брамапутры от вод, текущих на внутреннее плато ²²³. О существовании этой цепи узнали лишь недавно через пундита Наин Синга, который сообщил, что в центральной части, называемой Гандизри, пик Таргот-яп поднимается, быть может, до 25 000 футов абсолютной высоты. До такой же цифры достигают, по уверению другого пундита (D), и вершины в восточной части северной Гималайской цепи, лежащей невдалеке к югу от оз. Тенгри-нор. Подробных сведений об южных окраинах гор не имеется.

В таком же мало известном состоянии находятся и горы западной окраины Северно-тибетского плато, служащие продолжением, или, вернее, связью Каракорума с северными Гималаями и разделом внутренних вод от истоков Сетледжа и Инда. Отрывочные сведения об этих горах получены также от пундитов, дознавших, между прочим, что вершина Алин-тангри поднимается на 23 000 футов абсолютной высоты.

Куэн-люнь. Наконец северные окрайные горы, т. е. Куэн-люнь, исследованы только в самой западной своей части до меридиана города Керии, а затем на 12° восточной долготы остаются совершенно неведомыми. К ним, немного западнее Керии, примыкает система Алтын-тага, протянувшегося высокою стеною мимо города Черчена к Лоб-нору; тогда как собственно Куэн-люнь, по всем данным, сохраняет свое прежнее восточное направление и является оградою высокого плато Северного Тибета к стороне цайдамской котловины. Здесь нам удалось проследить и частью исследовать описываемый хребет на протяжении 400 верст, между верховьями рек Баян-гол и Найджин-гол. На этом пространстве Куэн-люнь имеет прежнее западно-восточное направление и состоит из двух, местами же из трех, параллельных цепей, которые занимают в ширину от 60 до 90 верст, иногда переходят за снеговую линию и в различных своих частях несут различные назвения. Так, горы передней цепи, от истока Баян-гола из оз. Тосо-нор, до прорыва р. Номохун-гол, называются Бурхан-Будда; западнее их до р. Уяыгын-гол стоит хребет Го-шили; далее до Найджин-гола — хребет Толай; еще западнее тянется хребет Торай, которого дальнейшие продолжения к р. Уту-мурени называются Юсун-обо и Цаган-нир [Цаган-нур].

Параллельно этой передовой цепи рассматриваемой части Куэн-люня стоит непосредственно прилегающая к высокому плато вторая ограда, которую на востоке составляют хребты Урундуши и Шуга, а далее к западу — Гурбу-гундзуга и Гурбу-Найджи. Последний примыкает к третьей параллельной цепи, названной мною, в честь великого азиатского [151] путешественника, хребтом Марко Поло. Этот хребет троит описываемую горную ограду лишь своей восточной частью; затем, соединившись с горами Гурбу-найджи, уходит на запад параллельно передовой цепи, т. е. горам Юсун-обо и Цаган-нир. По всему вероятию, подобная двойственность, а местами и тройственность, невдалеке друг от друга лежащих параллельных цепей, характеризуют и всю западную неизвестную часть Куэн-люня, вплоть до того узла, к которому примыкает Тугуз-дабан, составляющий юго-западное продолжение Алтын-тага. Этот последний, с своими параллельными хребтами — Безымянным ²²⁴ и Чамен-тагом, равно как со всем Нань-шанем и хребтом Южно-Кукунорским, окаймляют и прорезывают передовой уступ Тибетского нагорья к стороне великой Гоби. Тогда как собственно Куэн-люнь, как сказано выше, служит на громадном протяжении северною оградою высокого Тибетского плато, затем перерезывает верховья Желтой реки и уходит далеко внутрь собственно Китая. Но представляют ли северные горы отдельную самостоятельную систему, или, как полагает барон Рихтгофен ²²⁵, принадлежат к расширенному центральному Кузн-люню — вопрос этот могут решить лишь подробные геологические исследования, еще вовсе не коснувшиеся описываемых местностей, да и всей Центральной Азии вообще ²²⁶.

Внутренние плато. Внутри своих горных окраин — северной, западной и южной, а с востока — черты, проведенной от оз. Тенгри-нор на истоки Хуан-хэ, следовательно от 1 000 до 1 500 верст с востока на запад и более 500 верст с севера на юг, Северно-Тибетское плато представляет однообразную столовидную массу, поднятую над уровнем моря от 14 до 15 тысяч футов. Об этом теперь можно утверждать с большим вероятием, после измерений абсолютных высот пундитом Наин Сингом от оз. Пангонг до оз. Тенгри-нор, промеров другого пундита от того же оз. Пангонг в город Керию и, наконец, после моих барометрических определений в восточной части Северно-Тибетского плато.

По пути Наин Синга абсолютная выста местности держалась средним числом между 79 и 85° восточной долготы от Гринвича от 14 до 15 тысяч футов ²²⁷, а между 85 и 91° той же долготы от 15 до 16 тысяч футов. По нашему следованию от хребта Марко Поло до ключа Ниер-чунгу, за хребтом Тан-ла, равно как и по прежнему (1872-1873 годы) пути от р. Шуга к р. Мур-усу, барометрические и гипсометрические определения нигде не показывали высоту над уровнем моря менее 14 000 футов, за исключением лишь глубже врезанной долины Мур-усу при впадении в нее р. Напчитай-улан-мурени ²²⁸. Средним числом, по нашим путям на Северно-Тибетском плато, абсолютная высота долин держалась около 14 500 футов, хотя иногда достигала 15 000 футов и даже превосходила эту цифру ²²⁹. Перевалы же обыкновенно не превышали тысячи футов над долинами, расположенными у подошвы гор, и даже перевал через Тан-ла, самый высокий по нашему пути (16 700 футов), поднимался лишь на 2 100 футов [152] над долинами рек Мур-усу и Сан-чю. Наконец в самой западной части Северно-Тибетского плато измерения пундита от оз. Пангонг к г. Керии показали, что и здесь абсолютная высота местности колеблется между 15 700 и 17 000 футов; местами даже превосходит эту последнюю цифру.

Таким образом, все имеющиеся до сих пор измерения по окраине Северно-Тибетского плато единогласно свидетельствуют о громадном и притом почти одинаковом поднятии над уровнем моря всей этой обширной страны. Но поверхность ее не представляет собою непрерывной равнины, хотя бы и волнистой, как, например, во многих местах Гоби. В Северном Тибете, наоборот, равнины являются только более или менее обширными долинами между горными хребтами, разбросанными по всему нагорью.

Хребты на нем. По пройденным нами путям, на водоразделе истоков Желтой реки и верхнего течения Голубой (Мур-усу), стоит хребет Баян-хара-ула, которого восточные продолжения, известные под названием гор Дакцы и Солома, протянулись верст на 400 к востоку от низовья р. Напчитай-улан-мурени. К западу же от этой реки вышеупомянутый хребет разделяется на две части, из которых северная, называемая Куку-шили, тянется на запад, по расспросным сведениям верст на 600, а южная, именуемая хребтом Думбуре, уходит параллельно северным горам, также на запад верст на 450 от места своего отделения близ р. Хапчик-улан-мурени. От этой последней ветви вскоре отходит новый невысокий горный кряж, известный под названием Цаган-обо, или, по-тангутски, Лапцы-гари. Он стоит на левом берегу Мур-усу и протягивается недалеко; но на его продолжении после небольшого перерыва появляются новые невысокие горы Кангин, которые, по собранным сведениям, тянутся к верховьям р. Токтонай-улан-мурени. А между тем, на правом берегу той же Мур-усу появляются новые, все так же с востока на запад протянувшиеся хребты, каковы Дачин-дачюм и другой ему параллельный, достигающий в вершине Джома пределов вечного снега. Притом, вся местность начинает еще более повышаться и достигает, наконец, быть может, наибольшего во всем Северном Тибете вздутия, венчаемого громадным вечноснеговым хребтом Тан-ла. Название это может быть приурочено и ко всему описываемому подъему, склоны которого, как северный, так и южный, весьма длинны и пологи. Наконец еще далее к югу, за речкою Сан-чю, снова начинается повышение местности к тибетской деревне Напчу, за которой невдалеке стоит обширный вечноснеговой хребет Самтын-канеыр, принадлежащий уже, по всему вероятию, крайней восточной части северной Гималайской цепи, открытой пундитом на южной стороне озера Тенгри-нор ²³⁰.

Их общий характер. Прочие горные группы, там и сям разбросанные на плоскогорье Северного Тибета ²³¹, имеют второстепенный характер, достигают лишь средней высоты и иногда представляют собою только холмы без определенного гребня. Но общий характер здешних, как главных, так и второстепенных хребтов одинаков и состоит: 1) в том, что все эти хребты имеют одной тоже направление с востока на запад, следовательно, тянутся параллельно друг другу; 2) даже главные хребты, при своей огромной абсолютной высоте, представляют сравнительно небольшую высоту относительную; 3) в самых больших хребтах высокие, [153] обыкновенно вечноснеговые, вершины расположены лишь отдельными группами, но не имеют сплошного протяжения на большое пространство; 4) формы гор, за исключением вечноснеговых, мягкие, не дикие, с пологими боковыми скатами и куполообразными вершинами; поэтому 5) все хребты, как главные, так и второстепенные, удободоступны и перевалы через них весьма пологи; 6) скал вообще мало, их заменяют россыпи, как продукт разложения горных пород, среди которых преобладают глинистые сланцы, известняки и песчаники.

Что же касается до вечных снегов, то они встречены были нами всего более в хребтах Тан-ла и Марко Поло; затем в меньшем количестве вечно-снеговые вершины найдены в горах Шуга, Думбуре, Дорзы, Самтын-кансыр и в хребтах на верховьях Хуан-хэ. Крайний предел здешних ледников, подобно тому как и в западном Нань-шане, вероятно, близко совпадает с среднею высотою снеговой линии ²³². Точно измерить эту высоту нам не удалось по причине позднего времени года и при спешности нашего движения по Тибету. Но, судя по положению вечного снега близ перевалов через хребты Тан-ла, Думбуре и Марко Поло, можно обозначить средний предел снеговой линии в горах Северно-Тибетского плато от 16 500 до 17 000 футов. На южном склоне Тан-ла и далее к югу снеговая линия, вероятно, поднимается несколько выше ²³³, а на северной стороне гор Джа-хар, лежащих на правом берегу верхней Хуан-хэ, опускается до 15 500 футов.

Равнины. В свободных между гор пространствах на Северно-Тибетском плато, раскидываются равнины, более или менее обширные. Они то обозначают собой долины рек, то представляют замкнутые котловины, то, наконец, раскидываются волнистою гладью между параллельными горными хребтами.

Почва всех этих равнин глинистая или, реже, глинисто-песчаная, местами галечная, вообще весьма скудная растительностью; больших лёссовых залежей мы не встречали. Сыпучий песок попадается довольно редко; но солончаков много, так что в некоторых, даже значительных, речках (например, в Напчитай-улан-мурени и в Думбуре-голе) вода имеет соленый вкус. Собственно же озера осадочной соли, вероятно, редки и по нашему пути найдены были лишь на левом берегу Мур-усу, близ устья Токтонай-улан-мурени. По высоким горным долинам, равно как и на всех северных склонах больших гор, часто залегают весьма обширные кочковатые болота, составляющие характерную принадлежность Северно-Тибетского плато.

Озера и реки. Северно-Тибетское плато вообще довольно богато орошением, но, как говорено выше, не имеет, за исключением лишь небольшой восточной части, вод, стекающих к океану. Вся выпадающая влага остается на месте и, помимо испарения, образует многочисленные, нередко обширные, озера. Они в изобилии найдены были пундитом Наин Сингом при его следовании из Ладака в Лхасу, но по нашим путям, лежавшим в районе сточных к океану вод, большие озера не встречались ²³⁴. [154]

Вода почти во всех тибетских озерах, вследствие их замкнутости и большого испарения, соленая. Озерный район заканчивается на западе обширным озером Пангонг, или Цо-монгалари, а на юго-востоке также большим озером Тенгри-нор. Первое лежит на абсолютной высоте 14000 футов; последнее, почитаемое святым, поднято над уровнем моря на 15 200 футов. Кроме того, Наин Сингом открыты большие озера Дангра-юм-чо, Киаринг-чо и Чаргут-чо. Последнее, нанесенное на маршруте пундита по расспросам, по всему вероятию, тождественно с показанным на моей карте, по расспросным же сведениям, озером Митык-Джансу за хребтом Тан-ла. Без сомнения, во внутренности страны лежат еще и другие, нам неизвестные, озерные водоемы.

Что же касается до текучих вод на Северно-Тибетском плато, то в районе, замкнутом здесь от моря, реки и речки, по всему вероятию, достаточно изобильные, впадают во внутренние озера. В восточной части того же плато лежат истоки китайских рек Хуан-хэ (Желтой) и Янцзы-цзяна (Голубой), а также двух индокитайских — Салуэна и Камбоджи ²³⁵.

В районе, нами обследованном, ключи, реки и речки встречались часто; словом, орошение местности было весьма достаточное. С окрайных северных гор реки текут в Цайдам, где они теряются в солончаковых болотах. С южного склона тех же гор, т. е. собственно с хребта Марко Поло, равно как с гор Куку-шили, Думбуре и со всего северного склона Тан-ла, реки впадают в Мур-усу. Наконец, в северо-восточном углу Северно-Тибетского плато лежат, до сих пор никем еще из европейцев не посещенные, истоки Желтой реки, для которых фантазия китайцев некогда отводила место в верховье Тарима.

Климат. Климат Северного Тибета, насколько можно судить по немногим нашим наблюдениям, равно как и по расспросам туземцев, характеризуется: во-первых, низкою температурою во все времена года, несмотря на столь южное положение этой страны; во-вторых, господством сильных бурь, в особенности весной; наконец, в-третьих, крайней сухостью атмосферы осенью, зимою и весною, наоборот, обилием влаги во время лета.

Что касается до первого положения, т. е. вообще низкой температуры описываемой страны, то главная тому причина — высокое поднятие над уровнем моря. Ведь даже долины Северного Тибета, в общем, немного только ниже вершины Монблана, высшей точки европейских Альпов. Горные же хребты на Тибетском плато нередко покрыты вечным снегом, что, конечно, еще более способствует охлаждению атмосферы. Притом описываемая страна лежит внутри обширного материка, вдали от смягчающего климат влияния океана и закрыта с юга громадною Гималайскою цепью. Словом, все физико-географические данные сложились, как нарочно, не в пользу Тибета. Но хотя его климат вообще мало заслуживает похвалы, он все-таки не столь ужасен, как повествуют о том индусы и китайцы, привыкшие к благодатной природе своих стран. Сравнительно с последними, Тибет, конечно, поражает дикостью и суровостью; поэтому-то его и окрестили местом вечного холода и снегов.

По нашим наблюдениям, производившимся в Северном Тибете лишь поздней осенью и зимой ²³⁶, в октябре и ноябре здесь довольно тепло, [155] в особенности в тихую и ясную погоду ²³⁷; хотя по ночам морозы достигают в первом из названных месяцев до-23°, а во втором — 30° ²³⁸. Если же днем является буря, в особенности начавшаяся утром, а не в полдень, когда почва достаточно нагреется солнцем, тогда и при ясном небе холодно.

Озера и речки замерзают в половине или в конце октября, но более значительные реки сплошь покрываются льдом лишь в начале ноября. В декабре еще холоднее: его средняя температура равнялась в 1872 году-14,5°, а в 1879 году-16,5°; минимум же температуры для декабря в 1872 году был-27,1° в 1879 году-33,5°. Для января наблюдения за полный месяц имеются лишь для 1873 года. Тогда минимум температуры равнялся-30,9°; средняя же температура всего месяца была-14,1°. Для других времен года в Северном Тибете нами добыты лишь расспросные сведения. По ним климат весны и лета относительно тепла характеризуется быстрыми и крутыми скачками температуры. Если днем ясно и тихо, то тепло, даже жарко, солнце жжет; но как только набежит облако, в особенности с дождем, или подует сильный ветер, тотчас же становится холодно. Такие перемены нередко происходят по нескольку раз в течение одного и того же дня. В ясные и тихие ночи небольшие морозы перепадают через все лето, а весною даже бывают и очень значительны. Осень лучшее время года; тогда погода стоит ясная, довольно теплая и сравнительно редко появляются бури.

Последние составляют весьма характерную принадлежность климатических особенностей Тибета, равно как и всех пустынь высокой Внутренней Азии вообще. Как там, так и здесь эти бури преобладают весною и являются почти исключительно с запада горизонта, с той лишь разницей, что в Тибете они начинаются обыкновенно позднее — с полудня или даже после него; стихают же почти всегда к закату солнца.

Сила тибетских бурь громадная: они наполняют воздух тучами пыли и песка; иногда взметают даже мелкую гальку. На поверхность почвы, в особенности горных склонов, описываемые бури производят разрушающее действие и, конечно, в продолжение веков, совокупно с другими атмосферными деятелями (морозами зимой, дождями летом), способны изменить конфигурацию страны.

Наибольшее количество бурь в Северном Тибете бывает весною — с февраля до мая или до июня. Тогда, по словам туземцев, редкий день проходит тихо, и самые бури достигают страшной напряженности. В летние месяцы, равно как и осенью, бури случаются сравнительно реже, но уже зимой начинают прибывать. Так, по нашим наблюдениям в 1879 году, в октябре считалось 10 бурных дней, в ноябре также 10, в декабре-14, а в январе 1873 года-18° ²³⁹. Притом все эти бури являлись с запада, с нередкими, впрочем, уклонениями к северу и югу.

Подобное направление, одинаковое для всех бурь Центральной Азии, указывает на их происхождение от одних и тех же причин, между которыми весьма важную роль играет разница температуры, порождаемая от быстрого нагревания взошедшим солнцем всех вообще выдающихся предметов [156] пустыни, в особенности холмов и гор ²⁴⁰. Каким образом возникает отсюда ветер, превращающийся затем в бурю, уже объяснено при описании чжунгарских бурь ²⁴¹. Появление таких же бурь в Тибете в более поздние часы дня можно объяснить тем, что воздух на высоком плато гораздо разреженнее, следовательно требует большего нагревания для нарушения своего равновесия.

Затем другая причина тибетских, равно как и монгольских бурь заключается в резком контрасте температуры этих высоких и холодных местностей, сравнительно с соседним теплым Китаем. Такая разница, конечно, всего более проявляется зимою и весною, когда именно господствуют бури в пустынях Монголии и на высоком нагорье Тибета. Замечательно, что в последнем даже зимою, при больших холодах, мы иногда наблюдали на равнинах крутящиеся днем вихри, чего ни разу не встречали в более низкой Гоби.

Относительно атмосферных осадков Северный Тибет также представляет крайности: осенью, зимою и весною здесь господствует сильная сухость воздуха; летом же, наоборот, обилие влаги весьма велико.

Что касается до осенней и зимней сухости атмосферы на Северно-Тибетском плато, то мы имеем для этого свои собственные наблюдения. По ним оказывается, что хотя число снежных дней, в особенности зимою, достаточно велико ²⁴², но снег обыкновенно выпадает лишь в самом незначительном количестве и всего чаще на другой же день уничтожается ветром и солнцем. Только на высоких горах, и притом на северных их склонах, зимний снег кое-где уцелевает на более или менее продолжительное время; долины же Северного Тибета и южные склоны гор в продолжение всей зимы свободны от снега. Правда, монголы Цайдама сообщали нам, что, иногда, в редкие зимы, на Тибетском плато выпадает глубокий снег, но это едва ли верно, так как в подобном случае, несомненно, погибли бы те бесчисленные стада диких зверей, которые населяют Северный Тибет и круглый год пасутся на скудном подножном корме. Вероятно, в обильные, по-здешнему, снегом зимы этот снег выпадает по временам лишь более толстым (например ½-1 фут) против обыкновенного слоем и сохраняется по долинам на несколько дней — как то мы и сами наблюдали на Тибетском нагорье в начале октября 1879 года.

О сильной же сухости воздуха Северного Тибета осенью и зимою свидетельствовали все высохшие здесь тогда обширные кочковатые болота, летом, несомненно, полные воды. Притом трава, за исключением лишь растущей на вышеупомянутых болотах, зимою большей частью была до того суха, что при давлении рассыпалась пылью, и животные, как, например, яки, нередко принуждены были не щипать, но лизать языком свой скудный корм. Весною, по свидетельству туземцев, та же сухость воздуха совместно с бурями и холодами долго и сильно задерживает развитие растительности. Зато в продолжение трех или даже четырех летних месяцев, по единогласному уверению тех же туземцев, в Северном Тибете падают обильные, почти ежедневные дожди, которые на высоких горах [157] заменяются снегом или градом, нередко с сильной грозой ²⁴³. О большом количестве летних дождей, на Северно-Тибетском плато свидетельствуют также разливы тамошних рек, обозначаемые после спада вод широкими полосами наносной гальки по берегам ²⁴⁴; затем обилие воды вообще в виде озер, рек, речек, ключей и болот. Наконец, наши наблюдения в продолжение мая-июня и первой трети июля 1880 года на верхней Хуан-хэ и на оз. Куку-нор, показали несомненное господство в этих местах периодических летних дождей, приносимых притом почти исключительно западными или, вернее, западо-юго-западными ветрами из Тибета. Между тем, в соседнем Куку-норе и восточном Нань-шане летние дожди, как показали мои же наблюдения в 1872 года, приносятся юго-восточными ветрами из Китая.

Причину подобного явления, равно как и обильных летних дождей Северного Тибета, можно, мне кажется, объяснить тем, что вся эта страна, со включением Куку-нора, находится в районе юго-западного индийского муссона, который, перейдя Гималаи, проносится еще далеко внутрь материка Азии и, по мере поднятия в высшие широты, принимает все более и более западное направление. На Гималайских горах индийский муссон осаждает громадное количество своей влаги, но все-таки доставляет часть ее и в Тибет. Возможно это потому, что 1) южные склоны Гималаев летом сильно нагреваются даже на больших высотах; 2) сам муссон достаточно тепел, чтобы способствовать повышению температуры верхних воздушных слоев ²⁴⁵; наконец, 3) описываемый ветер, являющийся в Северном Тибете, вероятно, переходит Гималайские горы в более низкой западной их половине. Все это способствует сохранению хотя небольшой части той влаги, которою муссон насыщен в начале и которую окончательно выжимают из него высокие, местами вечноснеговые, хребты Северно-Тибетского плато.

Крайний восточный предел индийского муссона на Тибетском нагорье лежит, по всему вероятию, на верхней Хуан-хэ и в бассейне Куку-нора. Здесь описываемый муссон встречается с юго-восточным китайским муссоном, который, перейдя через весь Китай, является в восточный Нань-шань уже сильно ослабевшим, но все же еще достаточно влажным. От встречи обоих муссонов, вероятно, и происходят частые летние затишья в горах Гань-су; тогда как на Куку-норе, как мы неоднократно наблюдали, даже и при восточном внизу ветре, дождевые тучи все-таки несутся с запада.

Но ни китайский, ни индийский муссоны не захватывают собою западного Нань-шаня, лобнорского Алтын-тага, да, по всему вероятию, и местностей отсюда на юг вплоть до собственно Куэн-люня. Оттого в намеченном районе, несмотря на его высокое абсолютное поднятие, круглый год господствует сильная сухость атмосферы, обусловливающая как [158] бедность органической природы, так и скудость воды вообще; словом, претворяющая эти страны в совершенную пустыню ²⁴⁶.

Флора. Если обратимся к флоре и фауне Северного Тибета, то опять-таки здесь странное явление: бедный растительный мир и рядом с тем изобилие крупных млекопитающих.

Условия произрастания северотибетской флоры крайне неблагоприятны. Зимние и весенние морозы при бесснежии, частых бурях и сильно сухой атмосфере, ночные холода летом, рядом с жарким по временам солнцем, скудная песчаная или глинистая почва, большей частью солончаковая, наконец, быть может, и разрежение воздуха на подобной высоте — все это обусловливает бедность здешнего растительного мира. Впрочем, альпийская флора северотибетских гор, вероятно, довольно разнообразна, так как для нее и в других странах выпадают не лучшие условия существования. Но мы лично не могли наблюдать эту флору, как и вообще летнюю растительность Северного Тибета, проведя в нем только осень и зиму. Одно можно сказать, что при однообразии топографических, почвенных и климатических условий Северно-Тибетского плато тамошняя растительность должна быть весьма однообразна на всей обширной площади описываемой страны. Деревьев там нет вовсе, а из кустарников нам встречались лишь три уродливых вида: облепиха (Hippophae sp.), курильский чай (Potentilla sp.) и [реамюрия] — Reaumuria sp. Из них только облепиха достигает ½ фута высоты; остальные же стелются по земле. Притом облепиха встречается довольно редко; курильский чай растет кой-где на южных склонах гор, а Reaumuria — на песчаных и галечных берегах рек, покрывая здесь своими высохшими (зимою) красноватыми веточками площадки в несколько квадратных футов.

Травянистые растения в Северном Тибете всего лучше развиваются там, где почва глинисто-песчаная или чисто песчаная. На подобных местах наиболее встречавшихся нам по берегам Мур-усу и в некоторых других долинах, являются, благодаря обильному летнему орошению, три-четыре вида злаков, кой-где лук, касатик и астрагалы; словом, здесь наиболее плодородные пространства. Однако таких местностей немного, сравнительно с общим протяжением страны. В большей ее части почва совершенно оголена или только кой-где прикрыта редкими кустиками злака в дюйм высотою.

В горах, изредка и на высоких равнинах, встречались нам зимою иссохшие формы растений, между которыми замечены: Werneria, Saussurea, Anaphalis, Allium, Thylacospermum, а также изредка Przewalskia tangutica — новый род и вид, установленные академиком Максимовичем ²⁴⁷; кой-где, в укрытых местах, иногда на абсолютной высоте в 15 тысяч футов попадалась крапива (Urtica sp.) и мелкая полынь (Artemisia sp.). В тех же горах, в полосе 14 000-16 000 футов абсолютной высоты, притом почти исключительно на северных склонах, везде преобладает тибетская осока (Kobresia thibetica n. sp.) высотою от ½-1 фута, твердая, как проволока. Она образует своими корнями обширные кочковатые болота, о которых уже было упомянуто выше. Монголы называют такие болота мото-ширик, т. е. деревянными ²⁴⁸, по необычайной твердости покрывающей их травы, о которую верблюды накалывают в кровь не только свои губы, но даже толстейшие подошвы своих лап. [159]

Что же касается до хлебных растений, то их возделывание совершенно невозможно на Северно-Тибетском плато, следовательно здесь невозможна и оседлая жизнь человека ²⁴⁹.

Фауна. Относительно своей фауны весь Тибет вообще представляет особую зоологическую область, но опять-таки в животном царстве северной части этой страны, подобно тому как и в мире растительном, мало можно встретить разнообразия. За все время нашего двукратного путешествия по Северно-Тибетскому плато мы нашли здесь только 17 видов дико живущих млекопитающих, 5 видов домашних и 51 вид птиц. Что же касается до пресмыкающихся и рыб, то мы почти не могли их наблюдать по причине позднего времени года.

Млекопитающие. Все млекопитающие, как домашние, так и дикие, найденные нами в Северном Тибете, принадлежат только к четырем отрядам, между которыми виды распределяются следующим образом: хищных (Carnivora) — 5; грызунов (Glires) — 6; однокопытных (Solidungulа) — 2; жвачных (Ruminantia) — 9 ²⁵⁰.

Зато бедность видов вознаграждается чрезвычайным обилием в особенности крупных млекопитающих. Действительно, вряд ли где-либо на на другом месте земного шара — разве в недоступных европейцам землях внутренней Африки и Австралии можно найти такое количество зверей. Встречая по пути, иногда в продолжение целого дня, сотенные [160] стада яков ²⁵¹, хуланов и множество антилоп, как-то не верится, чтобы то могли быть дикие животные, которые притом обыкновенно доверчиво подпускают к себе человека, еще не зная в нем самого злого врага своего. Невольно переносишься мыслью в далекие первобытные времена, когда подобную картину можно было встретить и в других странах земного шара. А теперь только дикие пустыни Тибета, да немногие иные местности нашей планеты пока еще уберегли неповинных животных от беспощадного уничтожения их человеком... Да, его веяние страшнее и истребительнее всяческих невзгод природы. Ни холода и бури, ни скудный корм, ни разрежённый воздух, ни сравнительное обилие хищников на плоскогорье Северного Тибета — ничто это, конечно, далеко не может сравниться с той роковой гибелью, которую несут для диких созданий прогрессивно возрастающая культура и так называемая цивилизация рода человеческого. Равновесие природы нарушается, искусство заменяет творчество и со временем, как говорит Уэллес ²⁵², быть может, только океан в своих недоступных недрах останется девственным и непокорным человеку. ²⁵³

Помимо отсутствия людей ²⁵⁴, как главной причины обилия крупных млекопитающих в Северном Тибете, для зверей здесь важно богатство воды, чего нигде нет в пустыне Гоби. Скудость же подножного корма вознаграждается обширностью страны, по которой травоядные животные кочуют с одного пастбища на другое. И, по всему вероятию, картина эта не изменяется ни в количестве, ни в качестве для всего Северного Тибета от истоков Желтой реки до Каракорума на западе и северной Гималайской цепи на юге. На этом громадном пространстве обитают не десятки или сотни тысяч, но, вероятно, миллионы крупных млекопитающих ²⁵⁵.

Между ними на первом плане стоит дикий як ²⁵⁶, отличающийся от домашнего многими, хотя и сравнительно мелкими, зоологическими признаками. Но, принимая во внимание всю сумму этих признаков, дикий як, мне кажется, может быть отделен от домашнего в особый вид, который всего удобнее назвать Poephagus mutus, т. е. як немой, так как животное это решительно не издает никакого голоса. Между тем, домашний як своим хрюканьем напоминает свинью, за что и назван знаменитым Палласом — Bos grunniens ²⁵⁷.

Далее среди жвачных животных Северного Тибета следуют красавицы-антилопы двух видов: оронго (Pantholops hodgsoni) и ада (Procarpa picticauda). Первая из них встречается гораздо чаще, нежели последняя, и нередко скучивается в большие стада ²⁵⁸. Затем здесь водятся два вида горных баранов: аркар, или белогрудый аргали (Ovis hodgsoni), встречающийся довольно редко, и куку-яман (Pseudois nahoor), населяющий в большом количестве хребты, изобильные скалами. Наконец последним представителем жвачных Северного Тибета служит марал (Cervus sp.) ²⁵⁹, [161] который в небольшом числе водится в горах Шуга и за Тан-ла, но на самом плоскогорье на найден.

Из грызунов, в описываемой стране, прежде всего следует назвать пищуху (Lagomys ladacensis?), которая в бесчисленном множестве населяет луговые склоны гор, другая же пищуха (Lagomys sp.) водится в камнях или скалах и встречается лишь изредка. Затем следует сурок, или, как его монголы называют, тарабаган [тарбаган] — (Arctomys sp.), норы которого встречались нам на абсолютной высоте в 16 000 футов ²⁶⁰. Зайцы (Lepus sp.) местами чрезвычайно многочисленны, несмотря на то, что сильно истребляются четвероногими и пернатыми хищниками. Наконец из самых мелких грызунов в Северном Тибете нами найден только один вид полевки (Arvicola sp.) и в окрайних к Цайдаму горах — Myodes sp., вероятно здесь редкий ²⁶¹.

Среди хищников право первенства принадлежит новому виду медведя, которого следует назвать Ursus lagomyiarius ²⁶², так как зверь этот всего более питается пищухами (Lagomys), выкапывая их из нор. Затем следуют три вида собачьего рода: тибетский волк (Canis chanko) ²⁶³, лисица (Canis vulpes), довольно редкая, и корсак, или кярса, опять новый вид, который можно бы назвать именем одного из моих спутников офицеров, впервые добывшего это животное — Canis ekloni ²⁶⁴. Наконец из отряда [162] однокопытных Северному Тибету свойствен хулан (Asinus kiang), пасущийся большими табунами по горным долинам ²⁶⁵.

Вот и все представители здешних диких млекопитающих. К ним можно прибавить только 5 видов домашних животных, содержимых кочевниками на Тан-ла и далее к югу. Из этих животных всего более разводятся яки ²⁶⁶ и бараны; в меньшем числе содержатся козы и лошади; собака, как и везде, следует за человеком.

Птицы. Относительно птиц Северный Тибет еще беднее, нежели млекопитающими. У последних малое количество видов вознаграждается массою индивидуумов, но среди пернатых обитателей описываемой страны подобного богатства не встречается. Всего нами найдено собственно на Северно-Тибетском плато 51 вид птиц, следующим образом распределяющихся по отрядам и по образу жизни ²⁶⁷:

Затем сюда, пожалуй, можно прибавить, хотя и с натяжкой, 15 видов, наблюдавшихся нами только в горной окраине, к Цайдаму, т. е. в хребтах Бурхан-Будда, Го-шили, Толай и Торай ²⁶⁸. Из этих видов: 6 оседлых, 2 пролетных и 7 зимующих. Правда, наши орнитологические исследования в Северном Тибете производились только осенью и зимой; следовательно, мы не могли наблюдать птиц, здесь гнездящихся и являющихся на весеннем пролете; но, по всему вероятию, число тех и других весьма ограничено.

Наиболее характерными представителями орнитологической фауны на Северно-Тибетском плато служат: грифы (Gypaёtus barbatus, Vultur monachus, Gyps himalayensis), ворон (Corvus corax), клушица (Fregilus graculus), тибетский жаворонок (Melanocorypha maxima), живущие в норах вьюрки (Onychospiza taczanowskii, Pyrgilauda ruficollis, Pyrgilauda barbata n. sp.) и [саксаульная сойка] Podoces humilis; голубей один только вид — именно голубь каменный (Columba rupestris); куриных всего два вида: тибетский улар (Megaloperdix thibetanus) и тибетский больдурук (Syrrhaptes thibetanus); голенастые и водяные наблюдались нами только на осеннем пролете, да и то в малом количестве.

Причины бедности орнитологической фауны Северного Тибета заключаются, конечно, в исключительности и притом крайней невыгодности тех физико-географических условий, которые представляет эта страна для ее пернатых обитателей. Здесь нет ни лесов, ни травяных зарослей, обильных кормов, удобных как для жительства, так и для вывода молодых. Берега северотибетских рек везде голые, открытые, да притом в озерах большей частью соленых, только изредка водится рыба ²⁶⁹; горные же хребты бедны скалами, в которых обыкновенно держатся альпийские виды птиц. Ко всему этому присоединяется огромная абсолютная высота и, как результат ее, невыгодные климатические условия. Словом, сумма неблагоприятных влияний настолько велика, что несмотря на обширность пройденного нами по Северно-Тибетскому плато пространства, мы нашли здесь только 19 оседлых видов пернатых. Да и едва ли число это удвоится на всем протяжении от нашего пути к западу до Каракорума.

Даже пролетные птицы спешат без оглядки перенестись через Северный Тибет; только некоторые хищники остаются здесь на время осенью, находя в бесчисленных пищухах (Lagomys ladacensis?), обильную для себя пищу. Но и это обстоятельство, играющее важную роль в выборе места зимовки, не соблазняет этих хищников остаться на зиму в Северном Тибете. Главная их масса все-таки пролетает далее к югу — на Брамапутру или, быть может, за Гималаи; остаются лишь три вида — Archibuteo aquilinus, А. strophiatus? Falco sacer ²⁷⁰, да и то в самом ограниченном числе экземпляров. Сильные голенастые, именно журавли (Grus cinerea, G. virgo), по крайней мере осенью огромными стадами и в один мах переносятся через Северный Тибет; отчасти пролетают здесь в это время года и водяные птицы. Мелкие же пташки, в особенности лесные, по всему вероятию, облетают высокое нагорье и следуют более восточным путем. [164]

За всю осень, правда, уже позднюю ²⁷¹, нами наблюдалось на Северно-Тибетском плато 29 пролетных видов птиц. Но можно с достаточным вероятием предположить, что весенний пролет бывает здесь еще беднее, так как климатические условия в ту пору года, т. е. весною, несравненно хуже, нежели во время осени. Летом на Северно-Тибетском плато, по всему вероятию, гнездятся, кроме оседлых, также лишь немногие степные и горные виды пернатых.

Лучшие условия относительно зимовки, и вообще жительства птиц представляет горная окраина высокого Тибетского плато к стороне Цайдама. На северном склоне этой окраины, развивающемся грандиозными альпийскими формами, в глубоких долинах, орошенных быстрыми речками, берега которых поросли густым кустарником Myricaria, изобилуют ключами и кой-где сносными лужайками, — в этих сравнительно крохотных уголках находят для себя тихий приют некоторые оседлые и зимующие виды, не встречающиеся на самом плато. Из оседлых наиболее обыкновенны: стенолаз (Tichodroma muraria), завирушка (Accentor fulvescens), скалистая куропатка. (Caccabis magna), а из зимующих: вьюрки (Leucosticte haematopygia, Montifringilla adamsi), скопляющиеся огромными стадами, и бекас-отшельник (Scolopax solitaria), в одиночку попадающийся на уединенных ключах.

Пресмыкающиеся и земноводные. Позднее время года помешало нам исследовать пресмыкающихся и земноводных Северно-Тибетского плато. Только однажды, в начале октября, мы встретили здесь на абсолютной высоте более 14 000 футов ²⁷² один вид маленькой ящерицы (Phrynocephalus sp.), найденной впоследствии в долине верхней Хуан-хэ и в пустыне Гоби близ гор Хурху. Во всяком случае этим классом животных Северный Тибет, без сомнения, крайне беден.

Рыбы. Что же касается до рыб, то, в реках и речках описываемой страны, они водятся в достаточном обилии. В р. Номохун-гол (в горной окраине к Цайдаму) добыты нами были губачи (Diplophysa n. sp.) и вьюнки (Nemachilus n. sp.), последние, быть может, также нового вида, равно как и Schizopygopsis n. sp., водятся в изобилии в глубоких ключевых ручьях долины р. Шуга; видели мы также (но не добыли) довольно рыбы в незамерзших омутах р. Мур-усу: наконец встречали вьюнков (Nemachilus n. sp.), во многих ключевых озерах, речках и ключах. Даже в горячих минеральных ключах на южном склоне Тан-ла на абсолютной высоте 15 800 футов водятся Schizopygopsis n. sp. и Nemachilus n. sp., там, где стекающая от источников вода, охлаждаясь, принимает температуру от +19 до +20°.

В озерах Северно-Тибетского плато рыба водится, по всему вероятию, лишь в тех, где вода не особенно солена. По крайней мере пундит Наин Синг, встречавший на своем пути много озер, упоминает только о трех из них — Дангра-юм-чо, Киаринг-чи, Тенгри-нор, в которых держится рыба. Шлагинтвейт нашел ее также в озере Цо-монгалари. Рыбы всех этих озер не добыты и совершенно неизвестны натуралистам.

В текучих же водах Северно-Тибетского плато, судя по рыбам, нами здесь собранным, ихтиологическая фауна [определяется] только двумя [165] семействами: Gyprinidae [карповые] и Cobitidae, характерными для всех высоких вод Центральной Азии.

Минеральное царство. Относительно минерального царства Северного Тибета нет почти никаких сведений. Известны лишь золотые россыпи в юго-западном углу описываемого плато, в местностях Сартол и Ток-джалун, невдалеке от истоков Инда. Кроме того, по пути Наин Синга из Ладака в Лхасу местами им были встречаемы разработки золота; из них самые значительные лежат в урочище Ток-дуаракпа под 56° восточной долготы от Пулкова. Из своих наблюдений мы можем сказать только, что на р. Мур-усу, да, вероятно, и на ее притоках, много, золота, которое кой-где добывают, конечно, самыми грубыми способами номады [т. е. кочевники] — голыки и ёграи, прикочевывающие сюда зимою с гор Тан-ла. Каменного угля мы нигде не встречали. Со временем, вероятно, и в Северном Тибете найдутся такие же минеральные богатства, какими изобилует южная часть того же Тибета.

Жители. Крайняя невыгодность климатических и вообще физико-географических условий Северно-Тибетского плато делает эту страну непригодною для человека. Не говоря уже про жизнь оседлую, связанную с большею или меньшею степенью культуры, в Северном Тибете по большей части невозможно, или по крайней мере чрезвычайно трудно, жить даже кочевникам. Не найдется здесь достаточного корма для их стад, которые не могут же, подобно диким якам, хуланам и антилопам, беспрестанно кочевать с места на место; трудно будет и самим номадам свыкнуться с разреженным воздухом, крайностями тепла и холода, сухости и влажности атмосферы; даже отсутствие летом топлива ²⁷³, в свою очередь, поставит немало затруднений.

Вот почему на описываемом плато никогда не могли густо усесться номады, и земля эта до сих пор остается, по выражению монголов, «гуресу гадзыр», т. е. «звериною страною» [вернее — звериной землей]. Однако абсолютного отсутствия человека на Северном Тибете нет. Правда, по нашему пути мы встретили людей лишь на Тан-ла и далее к югу, но по сведениям, имеющимся от китайцев и тибетцев, внутри Северно-Тибетского плато кочуют небольшие орды, известные в западной части страны под названием гор-на, а в восточной — сок-на. Те и другие номинально считаются подданными Тибета. Кроме того, пундит Наин Синг встречал в западной части своего пути из Ладака в Лхасу кочевья народа кам-на, эмигрировавшего сюда в пятидесятых годах нынешнего столетия из восточнотибетской провинции Кам. На берегах озера Дангра-юм-чо, в округе Накчан-омбо тот же пундит нашел даже оседлые поселения, жители которых возделывают ячмень на абсолютной высоте 15 200 футов ²⁷⁴. Наконец китайские летописи рассказывают о царстве амазонок, существовавшем в Северном Тибете,в VI и VII веках христианской эры ²⁷⁵. [166]

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

НАШ ПУТЬ ПО СЕВЕРНОМУ ТИБЕТУ.

[12/24 сентября — 10/22 октября 1879 г.]

Неблагоприятные нам напутствия. — Обходная дорога. — Номохун-хото. — Хитрость князя Дзун-засака. — Хребет Бурхан-Будда и ущелье р. Номохун-гол. — Урочище Цынсы-обо. — Догадливый монгол. — Юрта взамен палатки. — Перемена абсолютной высоты и климата. — Хребет Шуга. — Река Шуга-гол и ее долина; окрайние горы. — Баснословное обилие травоядных зверей. — Птицы и рыбы. — Наша охота. — Оригинальная долина. — Перевал Чюм-чюм. — Трудное положение. — Снег и морозы. — Глазная болезнь. — Равнина по р. Напчитай-улан-мурень. — Утешительные предзнаменования. — Дурное топливо. — Хребет Куку-шили. — Новооткрытый медведь. — Изгнание проводника.

На восход солнца 12 сентября 1879 года бивуак наш, возле хырмы Дзун-засак в южном Цайдаме, был снят, и мы направились в Тибет. Караван состоял из 34 верблюдов ²⁷⁶ и 5 верховых лошадей; участники экспедиции были те же, что и прежде, переменился только проводник. Немало различных бед насулили нам впереди цайдамские монголы. Нас пугали и глубоким снегом, который, по местным приметам, должен был выпасть в Тибете нынешнею зимою, и болезнями от непривычной высоты, и разбойниками, поджидающими караван в горных ущельях; наконец впервые мы услышали теперь о том, что тибетцы выставили отряд войск с целью не пускать чужеземцев в свою столицу. Словом, напутствия нам были самые неблагоприятные; но, по обыкновению, мы мало придавали цены подобным стращаньям и пошли вперед с самыми лучшими надеждами на успех.

Обходная дорога. Чтобы избавиться от высокого перевала через хребет Бурхан-Будда, мы решили обойти его по ущелью р. Номо-хун-гол. К этой реке теперь и направились, следуя вдоль бесплодной, хрящеватой и галечной равнины, которая, подобно тому как и во многих других центральноазиатских хребтах, широкою, с пологим скатом, полосою окаймляет подножие Бурхан-Будда и его западных продолжений. Местность же, по которой мы шли, представляла попрежнему [167] солончаковую, кое-где болотистую равнину, поросшую в большей своей части хармыком и тамариском. Последний на самом Номохун-голе принимает размеры небольшого дерева ²⁷⁷, так что местные монголы, от роду не видавшие чего-либо лучшего, с восхищением рассказывали нам про этот «огромный», по их словам, лес.

Здесь же, т. е. в тамарисковых зарослях на берегу Номохун-гола, мы встретили, подобно тому как и близ оз. Курлык-нор, пашни, принадлежащие монголам двух цайдамских хошунов, — Дзун-засака и Тайджинерского. Всего обработано десятин около двадцати земли, на которой засевается ячмень. Вода для орошения полей отводится из Номохун-гола, а сами поля расположены на маленьких площадках, свободных от тамариска. Почва лёссовая, весьма плодородная, несмотря на всю неумелость ее обработки. Этим делом занимаются беднейшие из монголов и монголок обоих вышеназванных хошунов, так как земледельческий труд, о чем уже было упомянуто прежде, ненавистен номадам и презирается ими. Ко времени нашего прихода сбор ячменя оканчивался. Его обмолачивали тут же на полях, выбирая только площадки поровнее и потверже, причем срезанные колосья насыпали довольно толстым слоем на землю и ездили по ним на верховых лошадях. Затем зерна провеивали на ветре и зарывали где-либо неподалеку в землю для сохранения. Рабочих обоего пола собиралось около сотни человек. Жили они или прямо под корнями высокого тамариска или устраивали себе, из ветвей того же тамариска и глины, маленькие конусообразные шалаши, по форме весьма похожие на муравейники.

Номохун-хото. Невдалеке от обработанных полей стоит большая глиняная хырма, которая, благодаря своим размерам, носит название даже города Номохун-хото. Форма этого укрепления, как обыкновенно в Азии, квадратная; каждый фас имеет в длину 130 сажен при высоте стены в 2½ сажени и толщине сажени в полторы; сверху стена эта зубчатая. С западной и восточной сторон проделаны входы внутрь самого укрепления, в котором, однако, никто не живет и нет никаких построек; да и прежде, вероятно, их не было. Почему это так — нам не сказали. Сообщили только, что само укрепление выстроено не очень давно; строитель же его был казнен по приказанию сининского амбаня (губернатора) за то, что осмелился сделать в своей постройке стены на один фут выше тех, которыми обнесен город Донкыр.

На Номохун-голе мы дневали. Однако экскурсии по окрестностям не прибавили к нашим коллекциям ничего нового. Несмотря на кусты, хлеб и ягоды (хармык), птиц найдено было немного и притом все прежние: фазаны (Phasianus vlangalii), полевые воробьи (Passer montanus), [кустарница] — Rhopophilus deserti, сорокопуты (Lanius isabellinus), славки (Sylvia curruca), плисицы (Motacilla baikalensis?). Ящериц добыто было довольно много, но все один вид Phrynocephalus sp. [круглоголовки].

Хотя уже наступила половина сентября, но днем температура в тени доходила еще до +21,9°; по ночам же случались морозы в-5,0°. Притом в ночь с 16 на 17 сентября, после великолепного, теплого и освещенного полною луною вечера, вдруг поднялась сильная буря с запада и, как обыкновенно, наполнила атмосферу тучами пыли. Впрочем, это была только вторая сильная буря, испытанная нами в южном Цайдаме [168] в течение всей первой половины сентября. Далеко не то ожидало нас в Северном Тибете.

Хитрость князя Дзун-засака. Последняя попытка отклонить нас от следования туда сделана была на Номохун-голе. Дзун-засак прислал нам с нарочным предложение итти в западный Цайдам, т. е. в Тайджинерский хошун, где, по уверению князя, можно было найти другого еще лучшего проводника. Кроме того, Дзун-засак ни с того ни с сего вдруг предложил устроить облаву на медведей, которых в это время действительно много шаталось по хармыку на Баян-голе. Но все эти услуги, конечно, были только уловкою, о чем мы сразу и смекнули. Как оказалось впоследствии, князю важно было задержать нас до тех пор, пока получится распоряжение от сининского губернатора, к которому еще от Курлык-бэйсе послан был гонец с извещением о нашем прибытии. К великому, вероятно, огорчению Дзун-засака, мы не искусились ни Тайджинерским хошуном, ни интересными медведями и, передневав на Номохун-голе, направились вверх по названной реке в горы Бурхан-Будда.

Хребет Бурхан-Будда и ущелье р. Номохун-гол. Сведения об этих горах уже были напечатаны в описании первого моего путешествия по Центральной Азии ²⁷⁸. Теперь могу прибавить только, что и по новому пути, нами здесь пройденному, хребет Бурхан-Будда оказался так же дик и так же бесплоден. Подобный характер, несомненно, сохраняется и на всем протяжении этих гор.

Ущелье Номохун-гола почти сплошь обставлено громадными остроконечными скалами мелкозернистого грюнштейна ²⁷⁹. Сама река в своем среднем течении имеет от 5 до 7 сажен ширины при глубине (в малую воду) от 1 до 2 футов; в низовье ширина и глубина увеличиваются. Вне гор Номохун-гол вырыл себе в лёссовой и наносной (галечной) почве довольно глубокое траншееобразное русло. Местами такие обрывистые берега встречаются также в среднем и верхнем течении описываемой реки. Там, где ущелье ее немного расширяется, берега густо обрастают весьма похожим на тамариск, и называемым монголами балга-мото (Myricaria alopecuroides), кустарником, который поднимается до 13 000 футов абсолютной высоты. Кроме этого преобладающего вида, по ущелью Номохун-гола растут: лоза (Salix ар.) и сугак (Lycium turcomanicum); попадаются также: сабельник (Comarum Salessowii?), низкорослая (½-2 футов облепиха (Hippophae rhamnoides) и вьющийся ломонос (Clematis Orientalis).

В этих кустарных зарослях, обильных ключами, нам встречались пролетные и частью оседлые птицы: завирушка (Acsentor fulvescens), алашанская горихвостка (Ruticilla alaschanica), дрозды (Turdus ruficollis?), плисицы (Motacilla baikalensis?), [синехвостка] — Nemura cyanura, [славковидный королек] — Leptopoecile sophiae, оляпка (Cinclus sordidus) и бекас-отшельник (Scolopax solitaria). Замечено было также несколько больших стад серых журавлей (Grus cinerea), которые высоко в облаках спешили прямо на юг и, по всему вероятию, в один мах пролетели через Северный Тибет. Из зверей, по скалам Номохун-гола, много куку-яманов (Pseudois nahoor), водятся также медведи (Ursus sp.) и аркары (Ovis hodgsoni?); но последние, как обыкновенно, избегают диких гор и держатся на южном, более мягком, склоне Бурхан-Будда. [169]

Обходом по Номохун-голу мы сделали лишних 45 верст, но, по правде сказать, мало выгадали относительно удобства пути. Хотя мы и не переваливали через высокий хребет, все-таки путь по ущелью, нередко каменистому, да притом с частыми переправами с одного берега реки на другой, достаточно натрудил наших верблюдов. Не меньше досталась и лошадям, на беду которых у нас в это время имелось в запасе только две подковы из числа двадцати, купленных в Са-чжеу. Достать же подков в Цайдаме было негде, а запастись своими на все время путешествия невозможно. Притом китайские подковы — тонкие, хрупкие и без шипов — очень скоро портятся. При дальнем же пути, который нам теперь предстоял нередко по горам, некованные лошади легко могли захромать и сделаться совершенно негодными для верховой езды. Вот от каких, повидимому, пустяков зависят более или менее удобства, а иногда и самый успех путешествия.

Урочище Дынсы-обо. 18 сентября мы оставили позади себя хребет Бурхан-Будда и пришли в урочище Дынсы-обо, лежащее на абсолютной высоте 13 100 футов. Таким образом мы попали теперь на Тибетское плато, или, верней, на последнюю к нему ступень со стороны Цайдама. Характер местности и всей природы круто изменился. Мы вступали словно в иной мир, в котором прежде всего поражало обилие крупных зверей, мало или почти вовсе не страшившихся человека. Невдалеке от нашего стойбища паслись табуны хуланов, лежали и в одиночку расхаживали дикие яки, в грациозной позе стояли самцы оронго; быстро, словно резиновые мячики, скакали маленькие антилопы ады. Не было конца удивлению и восторгу моих спутников, впервые ²⁸⁰ увидевших такое количество диких животных.

Появились также и новые птицы: тибетский больдурук (Syrrhaptes thibetanus) и земляные вьюрки (Pyrgilauda ruficollis, Р. barbata n. sp.); кроме того, летало много воронов (Gorvus corax) и грифов (Gypaёtus barbatus, Vultur cinereus, Gyps himalayensis), разыскивавших себе добычу.

Последней для них нашлось вдоволь на следующий же день, когда мы вшестером отправились на охоту и в короткий срок убили 13 зверей в том числе двух яков. Некоторые шкуры поступили в коллекцию; часть мяса была взята для еды, остальное брошено. Тут-то и начался пир волков, воронов и грифов. Мигом на убитом звере собиралась куча этих хищников, и в течение нескольких часов, уничтожалось даже большое животное, как, например, хулан.

Догадливый монгол. В помощь хищным птицам и зверям вслед за нами тихомолком приехал из Цайдама какой-то монгол, сообразивший по опыту прошлого моего путешествия, что мы набьем много зверей в окрестностях Дынсы-обо и рассчитывавший поживиться даровой добычей. На глаза к нам этот монгол не показывался, но, забравшись в горы, подобно грифу, следил за нашей охотой. Лишь только зверь был убит и, сняв с него шкуру или взяв часть мяса, мы отправлялись дальше, монгол тотчас являлся вместе с волками и грифами к добыче, резал мясо и таскал его в ближайшие ущелья, где прятал под большие камни; кроме того, брал бедряные кости, чтобы впоследствии полакомиться из них мозгом. В таком приятном занятии монгол провел целое утро совершенно incognito. Затем, наевшись вдоволь мяса, лег отдохнуть в ущелье [170] неподалеку от нашего стойбища. Случайно один из запоздавших на охоте казаков возвращался именно этим ущельем и неожиданно набрел на монгола. Предполагая, что это какой-нибудь вор, казак притащил до-смерти перепугавшегося цайдамца к нашему стойбищу, где и разъяснилась вся суть дела.

Юрта взамен палатки. В Дынсы-обо мы впервые заменили свою палатку войлочной юртой, той самой, которая была куплена у князя Курлык-бэйсе. Правда, юрта эта оказалась весьма плохой; но мы ее починили и все время своего пребывания на плоскогорье Северного Тибета, т. е. в продолжение четырех месяцев, кое-как укрывались от бурь и холодов. Для казаков же достать юрты было невозможно, так что наши спутники провели осень и большую половину холодной зимы Тибета, словом, все время нашего здесь путешествия, в той же самой палатке, в которой укрывались от палящего солнца Хамийской пустыни. Впрочем, мы делились своей юртой со спутниками и в ней спали, кроме нас, препаратор, переводчик и двое казаков. Последние, однако, всегда предпочитали помещаться в своем обществе в палатке и по возможности уклонялись от приглашения ночевать в юрте.

Перемена абсолютной высоты и климата. Проведя двое суток в Дынсы-обо, мы направились прежним (1872-1873 годы) своим путем к горам Шуга, которые стояли недалеко впереди нас. Огромная абсолютная высота местности уже давала себя чувствовать одышкой, сердцебиением, скорой усталостью при ходьбе, в особенности быстрой или в гору, иногда головокруженьем, наконец, общим ослаблением сил. Конечно, все эти неблагоприятные проявления измененной деятельности организма сильней действовали вначале, пока не выработалась к ним привычка. К тому же и погода круто переменилась: начали перепадать бури, иногда со снегом или мелким градом ²⁸¹; сделалось холодно не только по ночам, но даже и днем. Неделю тому назад мы не знали, как укрыться от жаркого солнца Цайдама, теперь же по утрам приходилось надевать полушубки и теплые перчатки. Впрочем, лишь только стихал ветер, то при ясном солнце тотчас становилось тепло.

Хребет Шуга. Незаметно поднимаясь пологими долинами, мы достигли перевала через хребет Шуга. По барометрическому измерению этот перевал имеет 15 200 футов абсолютной высоты ²⁸². Спуск на противоположную сторону в долину р. Шуга несколько круче, но все-таки удобен для движения каравана.

Хребет Шуга, уже описанный в первом моем путешествии по Центральной Азии ²⁸³, тянется параллельно Бурхан-Будда и составляет в этом месте вторую, со стороны Цайдама, ограду высокого Северно-Тибетского [171] плато. На восток описываемый хребет продолжается (по расспросным сведениям) до гор Урундуши; на западе же упирается в среднее течение р. Шуга, за которой являются новые, также параллельные наружной ограде, хребты.

От Бурхан-Будда хребет Шуга отличается тем, что, во-первых, в своей середине и на западной окраине имеет по нескольку снеговых вершин, а во-вторых, будучи расположенным на самом плато, развивает на обоих своих склонах менее дикие формы гор. Впрочем, близ гребня хребта Шуга, как уже сказано при первом его описании ²⁸⁴, громоздятся огромнейшие скалы известняка и эпидозита. Затем весь хребет, подобно Бурхан-Будда, крайне бесплоден.

Несмотря на раннюю осень, северный склон гор Шуга был покрыт снегом, который доходил почти до самого перевала. Такого снега мы не видали здесь даже в декабре и январе 1872-1873 годов. В нынешнем же году снег на горах Северно-Тибетского плато выпал рано, что, по приметам цайдамских монголов, предвещало суровую и снежную зиму. К счастью нашему, такое предсказанье исполнилось далеко не вполне.

При переходе через хребет Шуга я убил молодую яловую корову дикого яка. Мясо оказалось прекрасным и очень жирным, так что мы почти все забрали с собой. Шкура же, отлично вылинявшая, поступила в коллекцию. Но, чтобы не таскать эту шкуру понапрасну, мы закопали ее, вместе со шкурой убитого накануне хулана, в каменную осыпь на берегу р. Шуга, рассчитывая взять спрятанную кладь при обратном следовании из Тибета. Однако предположение это не сбылось, так как мы вышли впоследствии в Цайдам более западным путем. Шкуры же обоих зверей, как следует препарированные, до сих пор, вероятно, покоятся на том месте, где мы их положили.

Река Шуга-гол и ее долина. Выйдя на р. Шуга-гол, которая, получив начало в горах Урундуши ²⁸⁵, течет вдоль всей южной подошвы хребта Шуга, мы продолжали свое движение не прежним (1872-1873 годов) путем, к р. Мур-усу, при устье Напчитай-улан-мурени, но взяли направление более западное и двинулись сначала вниз по р. Шуга. Этапоследняя, на пересечении ее старой нашей дорогой, течет на абсолютной высоте 13 700 футов, имеет сажен 6-8 ширины ²⁸⁶ и глубину около фута; дно и берега галечные. Верстах же в двадцати ниже галька заменяется песком и глиной; притом река делается вдвое шире и глубже.

Увеличению массы воды способствуют многочисленные ключи, рассеянные по долине обоих берегов среднего течения р. Шуга. Эти ключи образуют здесь довольно обширные болота, покрытые хорошей кормовой травой. Притом вся вообще долина имеет луговой характер и представляет собой лучшее место, какое приходилось нам видеть в Северном Тибете. Из трав здесь всего более растут; низкий (1 фут высотой) ковыль (Stipa sp.), а по ключам водяная сосенка (Hippuris sp.), затем нередки — касатик (Iris sp.), астрагал (Astragalus sp.), колосник (Elymus sp.), чеснок (Allium sp.), ломонос (Clematis orientalis?), ревень (Rheum spiciforme), [кермек] — Statice и небольшими кустиками какое-то бобовое; на солончаковых местах встречаются бударгана (Kalidium) и Reaumuria. Из [172] кустарников же кое-где попадаются: низкорослая (½ фута высоты) облепиха (Hyppophae) ²⁸⁷, сабельник (Gomarum) и даже (на 13½ тысяч футов абсолютной высоты) невзрачный, ползучий по земле хармык (Nitraria Schoberi). Все эти растения во время нашего прохода давно уже окончили свою летнюю жизнь, и травы стояли совершенно пожелтевшими; только кое-где на ключевых болотах можно было еще встретить зеленеющие площадки.

Окрайние горы. Долина среднего течения р. Шуга имеет 6-8 верст ширины. Окрайние горы правого берега, т. е. хребет Шуга, тянутся параллельно реке и, близ ее поворота на северо-запад к Цайдаму, несколькими вершинами достигают пределов вечного снега. Но соединяется ли здесь хребет Шуга с западным продолжением Бурхан-Будда, т. е. с хребтом Толай, или, протягиваясь самостоятельно к западу, переходит на левую сторону описываемой реки под названием гор Гурбу-гундзуга — утвердительно сказать нельзя. Сколько кажется, первое предположение будет вернее, нежели последнее.

На левой стороне долины той же р. Шуга тянется сначала невысокий луговой и довольно плодородный хребет, который все крупнеет по мере удаления к западу и, наконец, от перевала Чюм-чюм вздымается в вечно-снеговую громаду, названную мной хребтом Марко Поло. О нем речь будет впереди. Теперь же упомяну кстати, что р. Шуга, повернув на северо-запад, прорывает всю горную окраину к Цайдаму и, пробежав еще довольно далеко, на север по солончаковым равнинам, впадает, как нам сообщали, в соленое озеро ²⁸⁸.

Баснословное обилие травоядных зверей. Хорошие пастбища по долине среднего течения р. Шуга привлекают сюда массу травоядных зверей. По нашему пути вдоль реки беспрестанно встречались хуланы, яки и антилопы. С удивлением и любопытством смотрели доверчивые животные на караван, почти не пугаясь его. Табуны хуланов отходили только немного в сторону и, повернувшись всей кучей, пропускали нас мимо себя, а иногда даже некоторое время следовали сзади верблюдов. Антилопы оронго и ада спокойно паслись и резвились по сторонам; или перебегали дорогу перед нашими верховыми лошадьми; лежавшие же после покормки дикие яки даже не трудились вставать, если караван проходил мимо них на расстоянии ½ версты. Казалось, что мы попали в первобытный рай, где человек и животные еще не знали зла и греха...

Рисунок, набросанный на месте В. И. Роборовским и помещенный в настоящей книге, наглядно представляет все обилие животной жизни, встреченное нами в долине р. Шуга. Подобную картину с небольшими вариациями можно приурочить и к другим пастбищным местам Северного Тибета. Лишь только вырастет на них трава, тотчас являются стада травоядных зверей, которые живут здесь до тех пор, пока съедят весь корм; затем отправляются на другое пастбище и, таким образом, кочуя с места на место, прокармливаются круглый год.

В окрайних горах долины левого берега р. Шуга звери водятся также в большом числе, в особенности куку-яманы (Pseudois nahoor), нередки [173] и аркары (Ovis hodgsoni?); из птиц изобильны улары (Megaloperdix thibetanus).

На правом берегу той же реки хребет Шуга в этой своей части еще более бесплоден; тем не менее, по словам цайдамцев, здесь, как и во всем названном хребте, да, вероятно, и в других ему соседних, встречаются, хотя изредка, маралы (Gervus sp.), которые, быть может, заходят сюда из лесистых гор на верховьях Желтой реки.

Птицы и рыбы. Из птиц на ключевых болотах р. Шуга мы встретили пролетных журавлей (Grus nigricollis, G. virgo), турпанов и несколько черных аистов (Giconia nigra). Из местных же пернатых здесь держались большие тибетские жаворонки (Melanocorypha maxima), а на сухих лугах — Pyrgilauda ruficollis, Otocoris albigula (?) и Podoces humilis [рыжешейный вьюрок, рогатый жаворонок, саксаульная сойка].

В самых ключах и в особенности в глубоких ручьях, местами ими образуемых, водилось очень много рыб, но только двух видов — Schizopygopsis n. sp. и Nemachilus n. sp. [голец]. Первая из них достигала величины от 1½ до 1¾ фута, самые же крупные экземпляры последней лишь немного превосходили 7 дюймов.

Наша охота. Мирная картина животной жизни, встреченная нами в долине р. Шуга, нарушилась вскоре по нашем туда прибытии. Сделав двойной переход вниз по реке, мы выбрали удобное место и остались здесь дневать с исключительной целью добыть шкур для коллекций; излишняя бойня, ради одной охотничьей потехи, не дозволялась. Да притом, откровенно говоря, при подобном обилии и непугливости диких животных, охота за ними теряет свой интерес и очень скоро надоедает даже страстному охотнику. Я сам испытал это в Северном Тибете. Здесь только сначала заришься на зверей, а потом, убивши десяток-другой, делаешься почти совершенно равнодушным, в особенности к хуланам и антилопам; дикие яки еще прельщают отчасти тем, что зверь этот иногда [174] бросается на охотника, следовательно, здесь является интерес борьбы. Но охота за более редкими животными, как, например, аркарами и медведями, попрежнему, сохраняет всю свою заманчивость.

В продолжение не более как трех часов, посвященных охоте утром нашей дневки, мы вчетвером убили 15 зверей, а именно: 4 оронго, 3 хулана и 8 куку-яманов. Последних всех до одного пришлось убить мне, притом в продолжение нескольких минут и не сходя с одного и того же места. Случай этот был один из самых удачных во всей моей долголетней и многоразличной охотничьей практике. Расскажу о нем подробно.

В ночь на 26 сентября, т. е. накануне нашей дневки в долине среднего течения р. Шуга, выпал небольшой снег, совершенно, впрочем, покрывший землю белой пеленой. Подобное обстоятельство явилось бы весьма важной подмогой при охоте в наших странах, так как «по пороше» удобно выследить зверя; но в Тибете, где все иначе, чем у нас, выпавший снег служил большой помехой, именно потому, что при ясном солнце блестел нестерпимо. Выслеживать же зверей здесь нет никакой надобности, так как обыкновенно с самого бивуака видишь целые стада желаемой добычи.

Обождав часов до 8 утра — спешить раньше было не к чему — мы вчетвером отправились на охоту. Трое — Ф. Л. Эклон, Егоров и Иринчинов пошли в степь за хуланами и антилопами, я же побрел в горы, стоявшие верстах в четырех от нас на левом берегу долины р. Шуга. Встречавшихся по пути зверей не стрелял, так как шел специально за аркарами и куку-яманами: притом нужно было познакомиться с характером гор. Когда я пришел туда, солнце поднялось уже достаточно высоко, и блеск снега, в особенности на горных склонах, был до того силен, что почти совсем не давал возможности смотреть вдаль. Притом этот самый снег сделал весьма скользкими и неудобными для ходьбы крутые скаты гор. При таких условиях трудно было надеяться на удачную охоту, так что, побродив немного, я хотел было уже повернуть назад, как вдруг заметил на вершине одной из скал куку-ямана. Загорелась охотничья страсть, нипочем стали снег и скользота — я и полез опять в горы по направлению замеченного зверя. Подкравшись из-за противоположной скалы и осторожно выглянув оттуда, я увидел куку-ямана, все еще стоявшего на той же самой скале. Раздался выстрел — и зверь кубарем полетел в ущелье. Насколько было возможно, поспешно прошел я разделявшее нас пространство и, поднявшись на скалу, заглянул вниз, чтобы заметить упавшую добычу... как вдруг увидел под самыми своими ногами, не далее полусотни шагов, большое (голов в сорок или пятьдесят) стадо куку-яманов, которые спокойно стояли кучею на обрыве скалы. Потемнело у меня в глазах от подобной неожиданности... Несколько мгновений не мог я опомниться... Затем, придя в себя, выбрал крупного самца и убил его из берданки наповал. После выстрела куку-яманы, не зная в чем дело, только столпились еще плотнее. Второй выстрел уложил второго самца, который кувырком покатился вниз на дно ущелья. Ошеломленное стадо сделало несколько прыжков и опять остановилось. Я послал третью, четвертую и пятую пули... После каждого выстрела куку-яманы, все еще не замечая меня вверху, только прыгали почти на одном месте. Наконец звери бросились вдоль скалы на другой отворот ущелья. С моей вершины это ущелье также было под ногами — стоило только подвинуться влево на несколько шагов. Так я и сделал. Опять полетели пули в окончательно обезумевших от страха куку-яманов, которые, наконец, пустились врассыпную куда попало, а главною кучею перебежали на другую сторону следующего большого [175] ущелья. Сюда я послал в зверей еще восемь пуль, на расстоянии 400 шагов, но безуспешно. Затем, выстрелив последним 21-м патроном, я положил свою берданку (ствол которой от стрельбы сильно нагрелся) на той скале, с которой стрелял, а сам спустился по крутому скату вниз и начал считать добычу. Всего в эту минуту я заметил шесть убитых куку-яманов, то свалившихся на дно ущелья, то оставшихся в различных положениях на выступах скал; раненые, конечно, ушли.

Не мешкая, отправился я к своему бивуаку, откуда с тремя казаками и В. И. Роборовским поехал опять в горы снимать шкуры с убитых зверей. Кроме шести экземпляров, мною первоначально виденных, казаки отыскали еще двух. Когда всех этих куку-яманов стащили в одно место, глазам не верилось, чтобы то была добыча минутной охоты — чисто как на бойне ²⁸⁹.

Часть мяса, весьма жирного, мы взяли с собою, а пять лучших шкур поступили в коллекцию; кроме того, туда попали еще четыре шкуры от зверей, убитых в то же утро другими нашими охотниками. Весь следующий день был посвящен окончательной обделке этих шкур, чем занялись Ф. Л. Эклон, препаратор Коломейцев и двое казаков.

Я же писал свой дневник и специальные по части зоологии заметки, следуя неизменному правилу записывать все виденное и наблюдавшееся на свежую память, под свежим впечатлением. Аккуратное соблюдение, или, лучше сказать, усвоение такой привычки безусловно необходимо для каждого путешественника. Полагаться на память невозможно, так как она, по словам Дарвина, «делается неверным стражем, когда один интересный предмет, ей вверенный, быстро сменяется другим, еще более интересным» ²⁹⁰.

Оригинальная долина. Спустившись вниз по р. Шуга до начала ее прорыва через горную окраину к Цайдаму, мы прошли еще верст десять в прежнем западном направлении по узкой долине, которая залегла между хребтами Гурбу-гундзуга и Гурбу-найджи с одной стороны и хребтом Марко Поло с другой. Долина эта, совершенно бесплодная, замечательна тем, что, имея только около пяти верст ширины, а местами и того менее, тянется на протяжении более ста верст, в прямом западном направлении, словно исполинская дорога между двумя громадными хребтами гор. Сначала, от р. Шуга, эта промежуточная равнина значительно повышается, а затем начинает полого склоняться к западу и, наконец, продолжается далее почти горизонтально, при абсолютной высоте около 14 000 футов. С обоих концов описываемой равнины ведут перевалы на юг через хребет Марко Поло, у восточной и западной окраин его главной вечноснеговой массы. Мы прошли теперь восточным перевалом, называемым Чюм-чюм; западным же, который носит имя Ангыр-дакчин, возвращались из Тибета.

Перевал Чюм-чюм. Подъем на перевал Чюм-чюм, несмотря на то, что его абсолютная высота 16 300 футов, весьма пологий и удобный. Сами горы хотя и высоки, но в общем несут мягкий характер и, ближе к наружной северной окраине, довольно обильны мелкою травою, на которой пасутся яки, хуланы и аркары. Много здесь также зайцев и тара-баганов; норы последних восходят почти до самого перевала; попадаются и медведи, которые охотятся за бесчисленными пищухами. Верхний пояс [176] тех же гор состоит из россыпей светлозеленого глинистого сланца; скал почти вовсе нет.

Южный склон перевала Чюм-чюм весьма короткий и еще более пологий; местность спадает всего на какую-нибудь тысячу футов. Здесь мы попали на высокое Северно-Тибетское плато и во все время дальнейшего пути по Тибету ни разу не спускались ниже 14 000 футов над уровнем моря; обыкновенно же находились на еще большей высоте.

Но неприветливо встретило нас могучее нагорье! Как теперь, помню я пронизывающую до костей бурю с запада и грозные снеговые тучи, низко висевшие над обширным горизонтом, расстилавшимся с перевала Чюм-чюм; как теперь, вижу плаксивую физиономию нашего проводника, бормотавшего, стоя рядом со мною, молитвы и сулившего нам всякие беды. Кто знает, думалось мне тогда, что ожидает нас впереди: лавровый ли венок успеха, или гибель в борьбе с дикою природою и враждебными людьми...

Трудное положение. Мрачные предзнаменования не замедлили явиться. После небольшого перехода от перевала Чюм-чюм проводник наш объяснил, что дальше он плохо знает дорогу, так как ходил по ней пятнадцать лет тому назад. «Худо впереди будет, все мы погибнем, лучше теперь назад вернуться», — не переставал твердить монгол, конечно, получивший, при отправлении с нами, различные внушения от князя Дзун-засака. Но так как тот же монгол многократно уверял нас до сих пор, что отлично знает путь в Лхасу, то, подозревая обман, я приказал наказать проводника. Кроме того, к нему приставлен был караул для предупреждения возможного бегства и вновь подтверждено, что если он вздумает умышленно завести нас куда-нибудь, то будет расстрелян. От страха монгол совсем потерял голову, да притом, кажется, и действительно не знал местности, так что следующий, правда, небольшой, переход мы сделали наугад и вышли на какую-то речку, которая, по соображениям, должна была впадать в Напчитай-улан-мурень [Чумар] — приток Мур-усу. Следуя вниз по незнакомой речке, мы встретили следы прошлогодней ночевки каравана на верблюдах. Последнее обстоятельство несомненно указывало, что то была партия богомольцев, так как торговые караваны ходят через Северный Тибет только на вьючных яках. Богомольцы, конечно, шли в Лхасу или возвращались оттуда, следовательно, мы не сбились с настоящего пути.

Снег и морозы. Но тут пришла новая беда. Снег, падавший каждый день с последних чисел сентября, но в малом количестве и обыкновенно тотчас растаивавший на солнце, в ночь на 3 октября выпал на ½ фута, а на следующий день подбавил вдвое более; притом мороз стал в 9°. Наши караванные животные почти совсем не могли отыскать себе корма, так что голодные верблюды съели друг на друге несколько вьючных седел, набитых соломою ²⁹¹. Лошадям же дано было по две пригоршни ячменя, который необходимо было беречь, как драгоценность. Весь аргал покрыло снегом, так что трудно было его отыскать, да притом, отсыревши, он горел крайне плохо. Приходилось сидеть или в дыму, или в холодной юрте без огня; с великим трудом сварили чай и мясо для еды. Итти вперед нечего было думать, в особенности с нашим проводником, так что целых двое суток мы провели на одном месте в ожидании лучшей погоды. На третий день немного, разъяснило, но лишь только мы [177] двинулись вперед, как снова поднялась метель — и мы принуждены были остановиться, сделав восемь верст от прежнего своего бивуака. По счастию, новое место оказалось обильнее травою, так что мы, по крайней мере, перестали сильно тревожиться за участь своих караванных животных. Тем не менее, положение наше становилось весьма серьезным. Выпавший снег не таял, а ночной мороз вдруг хватил на 23°. Трудно было надеяться, что все это скоро кончится, наоборот, следовало ожидать еще худшего в будущем, тем более, что ежедневно мимо нашего стойбища проходили большие стада зверей, в особенности яков, которые направлялись на юго-восток в более низкую и теплую долину Мур-усу. «Звери предчувствуют тяжелую зиму и уходят отсюда», — говорил наш проводник. «Худо нам будет, погибнем мы», — твердил он, вместо того чтобы посоветовать что-либо в данном случае. Впрочем, он попрежнему постоянно давал один совет — возвратиться в Цайдам, но об этом я не хотел и слышать. «Что будет, то будет, а мы пойдем далее», — говорил я своим спутникам и, к величайшей их чести, все, как один человек, рвались вперед. С такими товарищами можно было сделать многое!

Совсем иное изображал из себя наш монгол-проводник. От страха за свою будущую участь и от холода он сделался чуть живым — целый день не выходил из палатки, не переставая бормотать молитвы, охал и ныл. Немудрено, что подобные люди десятками гибнут в караванах богомольцев, следующих через Северный Тибет в Лхасу или возвращающихся оттуда обратно.

Еще двое суток провели мы в невольной стоянке на одном и том же месте, ожидая лучшей погоды; но морозы не прекращались и снег не таял. Между тем, наши верблюды и лошади стали видимо худеть от бескормицы. Нужно было двигаться вперед, хотя наугад, так как теперь невозможно было рассчитывать на занесенные снегом старые пастбища караванов и на кой-какие другие признаки истинного пути. Сначала, соблазняясь примером зверей, продолжавших попрежнему итти к юго-востоку, я хотел направиться туда же, выйти на устье р. Напчитай-улан-мурени, где мы были в 1873 году, и отсюда следовать вверх по р. Мур-усу; но так как этим окружным путем пришлось бы сделать лишнюю сотню верст и, быть может, ничего не выиграть относительно удобства движения, то мы направились попрежнему на юго-запад к горам Куку-шили, которые длинным белым валом виднелись на горизонте впереди нас.

Глазная болезнь. День был ясный, и снег блестел нестерпимо. От этого блеска сразу заболели глаза не только у всех нас, но даже у верблюдов и нескольких баранов, которых мы гнали с собою из Цай-дама. Один из этих баранов вскоре совершенно ослеп, так что мы принуждены были его зарезать без нужды в мясе. Воспаленные глаза верблюдов пришлось промывать крепким настоем чая и спринцовать свинцовою примочкою. Те же лекарства служили и для нас. Синие очки, которые я надел, мало помогали, так как отраженный снегом свет попадал в глаза с боков; необходимы были очки с боковыми сетками, но их не имелось. Казаки, вместо очков, завязали свои глаза синими тряпками, а монгол прядью волос из черного хвоста дикого яка. Последний способ, употребляемый монголами и тангутами, весьма практичен, хотя, конечно, необходима привычка к подобной волосяной повязке.

Равнина по реке Напчитай-улан-мурени. Та холмистая равнина, по которой от перевала Чюм-чюм мы шли до сих пор и продолжали итти далее, залегла между двумя параллельными горными [178] хребтами — Марко Поло на севере, Куку-шили на юге — и представляла собою общий тип высоких долин Северного Тибета. При средней абсолютной высоте от 14 000 до 15 000 футов описываемая равнина широкою гладью уходила к западу за горизонт; восточная же ее часть, всхолмленная небольшими, в беспорядке насыпанными горами, примыкала к тому высокому плато, которое мы проходили зимою 1872-1873 годов между реками Уян-харза и Напчитай-улан-мурень ²⁹². Первая из них берет здесь свсе начало; последняя вытекает, по всему вероятию, из крайней западной части хребта Марко Поло, или, быть может, из более западных его продолжений. Пробегая сначала в диагональном направлении, а потом вдоль северной подошвы Куку-шили, р. Напчитай-улан-мурень, в том месте, где мы теперь ее перешли, разделялась на два рукава, из которых каждый имел 8-10 сажен ширины, при глубине около двух футов. Летом, в период дождей, эта река, как и все другие реки Северного Тибета, сильно разливается, о чем можно судить по наносной на берегах гальке.

Почва описываемой высокой равнины глинистая и галечная, изредка песчаная, вообще весьма бесплодная. Только на лучших местах, каковыми являются берега Напчитай-улан-мурени да отдельные песчаные площади, растут врассыпную маленькими кустиками два-три вида злаков, между которыми изредка встречается бобовое, или сложноцветное растеньице. В остальных частях долины глинистая почва то совершенно оголена, то покрыта, словно красными коврами, небольшими кучами ползучих кустиков Reaumuria или желтовато-серыми пятнами Thylacespermum.

Но характерную черту восточной холмистой части все той же равнины, как и других подобных ей междугорных долин Северного Тибета, составляет обилие воды, являющейся то в виде маленьких озерков или ключей, то в виде речек, текущих с окрестных хребтов.

Утешительные предзнаменования. Небольшими переходами в три дня добрались мы до гор Куку-шили. В равнине Напчитай-улан-мурени, по которой теперь переходили, лежал везде снег глубиною в ¼ или ⅓ фута; на горах же, даже небольших, этот снег был вдвое глубже. Погода стояла ясная, по ночам морозы переходили за 20°; но днем, когда стихал ветер, солнце грело довольно сильно, так что вовремя движения с караваном, переду тела, обращенному к югу, нередко было жарко, тогда как спине в это же время чувствовался холод.

От действия солнечных лучей кое-где начали показываться проталины. Были, кроме того, и другие утешительные предзнаменования, что вдруг выпавший снег и наступившие холода составляли явление исключительнее и ненормальное для этих стран в столь раннюю еще пору года. Так, на одной из проталин мы поймали с десяток маленьких ящериц (Phrynccephalus sp.); медведи, несмотря на холод, не ложились в зимнюю спячку; наконец, встречались еще и пролетные птицы: турпаны, горные гуси (Anser indicus), даже песочники (Tringa temminckii?) и горихвостки (Ruticilla erythregestra). Бедствовали они так же, как и мы. Несомненно, в это время в Северном Тибете погибло много пролетных пернатых.

Дурное топливо. Но донимали нас не столько холода, сколько трудность непривычным верблюдам добывать себе корм из-под снега, хотя и мелкого; затем невыносимый блеск этого самого снега, все сильнее портивший наши глаза; наконец, неимение для топлива хорошего, сухого аргала. Последний с каждым днем более сырел, так [179] что нужны были долгие и необычайные усилия для разведения огня, в особенности при разреженном, и следовательно, бедном кислородом воздухе этой высоты. Часа по два обыкновенно возились мы с кипячением воды на чай, а для сварения мяса к обеду требовалось чуть не полдня времени. Для того же, чтобы хотя немного посидеть вечером без сильного дыма, но при огне в юрте, мы собирали сухие стволики Reaumuria, более похожие на ломаные баранки, чем на материал для топлива, и этими «дровами» согревали и освещали себя в течение какого-нибудь получаса.

Хребет Куку-шили. Хребет Куку-шили, в северней окраине которого мы остановились, перейдя равнину Напчитай-улан-мурени, составляет западнее продолжение гор Баян-хара-ула и получает свое название ²⁹³ с низовьев названной реки. Отсюда он тянется, как нам сообщали, верст на 600, все в прямом западном направлении. Общий характер гор в их восточной, исследованной нами, части тот же, который свойствен и многим другим хребтам, расположенным внутри Северно-Тибетского плато. При огромней абсолютной высоте, превосходящей 16 000 футов, Куку-шили поднимается лишь от 1 000 до 2 000 футов над равнинами своей северной и южной подошвы. Гребень списываемого хребта ровный; отдельные вершины над ним почти не выдаются и не проходят за снеговую линию. Сами горы все куполообразные; скаты большею частью пологие, луговые, или реже — оголенные, глинистые; скал нет вовсе, только кое-где небольшие россыпи темносерого глинистого сланца и (в верхнем поясе) мелкозернистого серого гнейса. Растительность, как и следует ожидать, вообще бедная, хотя летом, по всему вероятию, довольно разнообразная. Кое-где и зимой мы встречали здесь иссохшие альпийские фермы растений, каковы: Seussurea, Werneria, Anaphalis, Allium; в укрытых уже ущельях попадались даже крапива и мелкая полынь.

Но характерную принадлежность относительно флоры как гор Куку-шили, так и всех почти других хребтов Северно-Тибетского плато составляет тибетская осока (Koferesia thibetica n. sp.), растущая преимущественно на северных склонах гор ²⁹⁴ или в высоких долинах и образующая здесь обширные кочковатые болота, называемые монголами мото-ширик. Об этих болотах уже было дважды упомянуто в предыдущей главе; теперь скажу только, что своим происхождением они обязаны бурям и дождям. Последние доставляют в Северном Тибете летом в изобилии воду, которая застаивается на глинистой почве, поросшей названным растением, и способствует к его дальнейшему развитию. Затем сухою осенью вода эта испаряется, и зимние и весенние бури окончательно высушивают и выдувают слой почвы, не скрепленный корнями осоки. Так, из года в год оригинальные болота поддерживаются в своем существовании, а частью и вновь образуются. Они служат любимыми пастбищами диких яков, которых много мы встретили в горах Куку-шили.

Кроме того, здесь водятся аркары (Ovis hedgsoni?), много тарабаганов (Arctomys sp.) и зайцев (Lepus sp.). Луговые северные горные склоны изрыты бесчисленными норами пищух (Lagomys ladacensis?), за которыми охотятся кярсы (Canis ekloni n. sp.), волки (Canis chanko) и медведи (Ursus lagcmyiarius n. sp.). В тех же норах живут земляные вьюрки [180] [Pyrgilauda ruficollis, Р. barbata n. sp.) и [саксаульные сойки] — Podoces humilis, по мото-ширикам изобильны большие тибетские жаворонки (Melancorypha maxima); на россыпях нередки улары (Megaloperdix thietanus).

Новооткрытый медведь. Из всех этих зверей и птиц драгоценною для нас добычею был новый вид медведя, которого, как уже сказано в девятой главе, можно назвать Ursus lagomyianus, т. е. медведь-пищухоед. Впрочем, для описываемого зверя годится название и Ursus hypernephes (медведь заоблачный), так как он обитает на плоскогорьях не ниже 14 000 футов абсолютной высоты ²⁹⁵. По величине новооткрытый медведь — с нашего обыкновенного (Ursus arctos); отличается от него главным образом, качеством меха и цветорасположением. У самца задняя половина туловища темнобурая, с чалого цвета налетом ²⁹⁶, более резким на боках. Передние пахи рыжеватые, холка почти черная. Грудь рыжевато-белая, от нее через плечи на загривок, наполовину обхватывая с передней стороны холку, проходит широкая белая полоса. Голова светлорыжая, морда еще светлее, подбородок бурый, уши темнобурые. Верхняя часть и бока шеи почти одноцветны с боками туловища, горло одноцветно с грудью. Ноги почти черные, когти белые. Окраска медведицы гораздо светлее, так как концы волос на ее туловище имеют более длинные почти белые концы. Шерсть у самца, а еще более у самки, мягкая и густая, длиною до 4 дюймов; мех вообще превосходный. Общая длина добытого самца 6 футов 5 дюймов, высота у загривка 3 фута 7 дюймов; медведица имеет 5 футов 6 дюймов длины и почти 3 фута высоты.

Описываемый медведь обитает на всем пройденном нами плоскогорье Северного Тибета и, вероятно, распространяется отсюда далеко по тому же плоскогорью к западу. Быть может, вид этот живет также в [181] Нань-шане и на верховьях Желтой реки ²⁹⁷. В Северном Тибете, где местность совершенно безлесна, новооткрытый медведь избирает своим местопребыванием горные хребты, то дикие и труднодоступные, как, например, Бурхан-Будда, Шуга и др., то более мягкие и невысокие, каковы многие горные группы, расположенные на самом плоскогорье. В особенности много медведей за Тан-ла, где, как сообщали нам туземцы, летом звери эти иногда ходят по десятку экземпляров вместе, а в зимнюю спячку залегают целыми обществами.

Никогда не преследуемый человеком, тибетский медведь мало осторожен и притом, как все вообще животные и люди Центральной Азии, весьма труслив по своему характеру. Впрочем, тибетцы рассказывали нам с ужасом об этом звере, который, по их словам, весною, после зимней спячки, когда, следовательно, голоден, нападает даже на людей.

Обыденную пищу описываемого медведя составляют некоторые альпийские травы, вероятно иногда и звери, которых удается захватить врасплох, но всего более пищухи (Lagomys ladacensis?); последних мишка выкапывает из нор. Любопытно, что при подобных копаниях медведя нередко сопровождают кярсы (Canis ekloni), которые поживляются от трудов неповоротливого зверя и ранее его успевают хватать выскакивающих из нор пищух. Подобную картину мы сами видели в горах на верховьях р. Уян-харза: медведь весьма усердно раскапывал на скате горы пищуховы норы, а четыре кярсы хватали зверьков, выбегавших наружу. Медведь видел это, сердился, даже бросался на вертлявых кярс, но не мог отвязаться от их назойливости; по мере того как зверь переходил на другое место, кярсы следовали за ним.

Медведи, живущие в местностях Северного Тибета, ближних к Цай-даму, спускаются в августе на тамошние солончаковые равнины, и, как [182] уже было говорено в восьмой главе, проводят здесь два осенних месяца, питаясь ягодами хармыка. Интересно, каким образом медведи проведали про эти ягоды и как аккуратно знают время их созревания.

К зиме новооткрытый медведь, подобно нашему, сильно жиреет; в спячку ложится в начале ноября; встает в феврале. Логовищем выбирает пещеры, или навесы под скалами, обыкновенно обращенные к югу. Если грунт не слишком твердый, то выкапывеет для себя небольшое углубление, в которое настилает корешков травы. Спит не крепко и в тихие ясные дни вылезает погреться на солнце.

Изгнание проводника. В горах Куку-шили нас ожидали еще большие, чем до сих пор, невзгоды. Забрались мы в окраину этих гор, но не знали, где их переваливать. Сплошной снег покрывал северный склон хребта и маскировал всякие приметы (следы тропинок, верблюжий помет, прежние ночевки караванов), по которым можно было бы хотя сколько-нибудь ориентироваться.

Проводник послан был на поиски перевала, но, как оказалось впоследствии, повел нас наугад трудным ущельем, по которому верблюды едва-едва взобрались на гребень Куку-шили. Здесь, к великому огорчению, мы увидели впереди себя лишь неширокую болотисто-кочковатую долину, а за нею опять сплошные горы.

Серьезно допрошенный вожак объяснил, божившись всеми богами, что о пути мы не сбились, что он узнал теперь местность и что нам нужно будет только немного пройти встреченною долиною для окончательного выхода из гор. Сомнительными казались подобные рассказы, но поневоле им нужно было, хотя отчасти, верить. Назавтра мы пошли, по указанию того же проводника, вдоль упомянутой долины, где пришлось следовать то по кочковатым болотам, то, для избежания их, беспрестанно подниматься и спускаться по боковым горным скатам. Верблюды и лошади спотыкались, падали и черепашьим шагом ползли четырнадцать верст по этой мучительной для них местности. Затем долина вновь замкнулась горами. Монгол же стал уверять, что он «немного» ошибся и что необходимо вернуться ко вчерашнему стойбищу, а оттуда поискать выхода из гор в другом месте.

Тогда я решил окончательно прогнать никуда не годного вожака, который своими обманами уже немало наделал нам хлопот. Монголу дано было немного продовольствия и приказано убираться, куда знает. Сами же мы решили итти вперед, разъездами отыскивая путь. Правда, подобное решение представляло в перспективе много риска и трудов, но иного исхода, при данных обстоятельствах, не было. Все равно — не знающий пути вожак нас только бы обманывал и еще бог знает куда завел, затем, при встрече с тибетцами, несомненно, оклеветал бы. Теперь же, уповая лишь на самих себя, мы поневоле должны были осторожно ориентироваться в пути, и если могли ошибаться, то, по крайней мере, неумышленно.

Нельзя утвердительно сказать, нарочно ли, или по действительному незнанию пути завел нас проводник в трудную местность гор Куку-шили. Всего вернее, что плохой вожак — когда, наверное, имелись в Цайдаме десятки людей, отлично знающих путь в Лхасу, — послан был с нами для того, чтобы вести нас кое-как, изморить наших верблюдов и через то принудить возвратиться в Цайдам. Дать знающего вожака, но который действовал бы в том же направлении умышленно, Дзун-засак опасался, во-первых, потому, что не мог рассчитывать на бескорыстие своих [183] подданных, а во-вторых, знал из моих слов, что в случае, если проводник заведет нас в Тибете куда-либо с дурным умыслом, то будет расстрелян. Плохой же вожак поневоле не мог покривить душою относительно подкупа с нашей стороны и был гарантирован, по крайней мере, от расстрела, так как, в сущности, являлся только «козлом отпущения». Сам же Дзун-засак оставался правым перед китайцами даже в том случае, если бы мы и с дурным вожаком пробрались через Северный Тибет. Но весьма вероятно также, что и плохой наш вожак, при своем отправлении, получил от князя внушение обманывать нас при всяком удобном случае, только не слишком мог пользоваться подобным советом, так как с первого же дня своей миссии понял, что с ним особенно церемониться и шутить не станут.

Как бы то ни было, но положение наше в это время оказалось весьма трудным. Прискорбно было даже подумать, что от какого-нибудь негодяя, не стоящего доброго слова, зависел довольно много успех славного дела, для которого уже было понесено столько трудов и лишений. Но, видно, такова участь всех моих путешествий в Центральной Азии, что судьба каждого из них не один раз должна была висеть на волоске... [184]

Комментарии

214. Этот абзац, написанный в виде введения к географической характеристике высокого Тибетского нагорья, является очень ярким и часто цитируется многими последующими авторами, касающимися вопросов географии Центральной Азии или при составления описаний путешествий Пржевальского.

215. Известно, что все, даже новейшие, карты Тибета, за исключением немногих здесь местностей, посещенных европейцами и пундитами, копируются с карты д'Анвиля, основанной исключительно на китайских источниках, в данном случае весьма неполных.

Д'Анвиль (1697-1782) — европейский картограф, исправивший карту Азии, составленную французским ученым Делилем, и автор атласа Китайской империи. Исправления эти оказались возможными в результате сведений, собранных русскими в Сибири, Монголии, Северном Китае, а также миссионерами в Южной Азии.

216. Три века ранее того, именно в первой четверти XIV столетия, быть может, тем же путем пробрался в Лхасу со стороны Китая монах Odorico von Pordenone, бывший первым из европейцев в Тибете. «Markham. Bogle and Manning», p. 46.

Францисканец Одорик из Пордепона, уроженец Италии, в 1325-1326 гг. в качестве миссионера проник в Лхасу из Восточного Китая, где жил три года. В то время он был первым из европейцев, видевшим Лхасу и описавшим ее по собственным впечатлениям. Ниже, в главе двенадцатой, Пржевальский почему-то сомневается, был ли Одорик в Лхасе.

217. Обозначенный буквою D в отчете Монгомери, одного из членов Ост-Индского географического бюро. Вообще имена пундитов, для их личной безопасности, скрывались и эти путешественники в отчетах из Индии обозначались цифрами или буквами. Так, Наин Синг известен был под No 9.

218. В районе, выше мною указанном, но собственно в Восточном Тибете побывал в 1862 году из Батана до г. Ча-му-то миссионер де Годен «La mission du Tnibet de 1855-1870, par С. Н. Desgodins». Кроме того, во время печатания настоящей книги заявлено было в «Proceedings ef the Royal Geographical Soceity», London February, 1883, p. 99-101, что недавно возвратился в Индию из Тибета, после 4-летнего там пребывания, один из пундитов, которому удалось пробраться из Лхасы с караваном монгольских богомольцев на север до урочища Тингали, приблизительно под 36° северной широты и 96° восточной долготы от Гринвича. (Почти под теми же координатами на нашей карте лежит в южном Цайдаме урочище Тенгелик, по всему вероятию то же самое). Отсюда пундит прошел в северо-западный Цайдам в урочище Сайтанг (Сыртын на нашей карте) и далее в г. Сайту (Са-чжеу). Обратно через Сайтанг и Барун-цайдам (т. е. хошун князя Барун-засака в восточном Цайдаме) тот же пундит пробрался в г. Да-дзянь-лу в Сы-чуане. Попытавшись отсюда пройти прямо в Ассам, пундит принужден был предпринять окружный путь через г. Чамту на гг. Четанг и Гианце в Дарджелинг. Результаты этого путешествия еще не опубликованы, но важнейший из них, как заявлено, состоит в окончательном решении вопроса, что тибетская [река] Яру-цампо не составляет верховьев Иравадди.

219. Это перечисление, по существу, является краткой историей исследования Тибета, в то время совсем плохо известного. Пржевальский правильно отмечает, что случайные путешествия сюда миссионеров не дали большого материала по географии Тибета и что важные заслуги в этом принадлежат пундитам (вернее, пандитам, от английского pundit). Идея использовать индусов для исследования запретного Тибета родилась у англичан в Индии. Капитан Монтгомери, ведавший съемкой Индии, создал специальное бюро по подготовке индусов к топографической службе и описанию районов. Пандиты сделали очень много, и благодаря им запретная Лхаса была прекрасно известна англичанам. Когда военная экспедиция англичан в Тибет в 1903-1904 гг. дала им возможность, наконец, посетить Лхасу, то они ничего существенно нового не могли сообщить об этом городе и как-либо дополнить донесения пандитов. Хорошо описал Лхасу Сарат-Чандра-дас, который прожил в городе две недели в 1881 г., т. е. примерно в те же годы, когда путешествовал Пржевальский. На русском языке имеется отчет Сарат-Чандра-даса «Путешествие в Тибет», перевод с англ. СПб, 1904 г.

Интересную и смелую поездку в Тибет и Лхасу совершил русский ученый-востоковед, бурят по национальности, Г. Ц. Цыбиков, который в 1899-1902 гг. по заданию Географического общества отправился в путь, переодевшись буддистом-паломником, пришедшим на поклонение лхасским святыням. Он оставил большую книгу, где подробнее и лучше других дает описание Лхасы, ее монастырей, тибетского ламаизма, быта тибетцев и т. д. (см. его «Буддист-паломник у святынь Тибета», издание Русского Географического общества, Петроград, 1918, 472 стр. К книге приложено много прекрасных фотографий).

История исследования Тибета подробно изложена Н. В. Кюнером в его первом выпуске «Описания Тибета», Владивосток, 1907.

220. Richthofen, China, стр. 255.

221. Там же, карты 2, 3, 8 и 9.

222. Такое деление Тибета на три резко отличающиеся географические области: южную, северную и восточную до сих пор является наиболее общепринятым. Английский исследователь Тибета Уорд называет Восточный Тибет, из-за большого его расчленения многочисленными большими реками, областью речных ущелий.

223. Данный горный хребет в географии известен под названием Ниенчен-тангла, с высотами, в отдельных вершинах превышающими 7 200 м.

224. Этот хребет, как выяснил во время четвертого путешествия Н. М. Пржевальский, является восточным продолжением Чамен-тага и показан им как соединяющийся с Алтын-тагом.

225. China, гл. VII. К тому же центральному Куэн-люню Рихтгофен причисляет и хребет Баян-хара-ула.

226. Все хребты, перечисленные Пржевальским, ныне считают принадлежащими к системе Куэнь-луня. Некоторые географы даже хребты Нань-шаня считают также куэньлунскими и выделяют их под названием Среднего Куэнь-луня.

227. Изредка понижалась и до 13 700 футов.

228. Здесь по гипсометрическому определению абсолютная высота равняется 13 100 футов. При этом следует оговорить, что во время моей экспедиции 1871, 1872 и 1873 годов абсолютные высоты определялись лишь точкою кипения воды (гипсометрически); в экспедициях же 1876, 1877 и 1879, 1880 годов все измерения абсолютных высот производились посредством барометра.

229. Например, исток р. Уан-харза (15 300 футов) и ключ Ниер-чунгу (15 500 футов).

230. Ныне, конечно, имеются карты Тибета, дающие более детальные и точные данные по орографии Тибетского нагорья, чем то, что привел Пржевальский. Однако часто очень трудно сопоставить названия, приводимые автором, с названиями, принятыми в современной картографии. Это объясняется двумя причинами: 1) На картах хребты в ряде случаев поименованы иначе. Это понятно, если вспомнить, что местное население называет отдельные небольшие отрезки хребтов разными именами. Последние часто переносятся путешественниками на весь хребет; 2) Разнонаписанием географических названий, разной транскрипцией их и неправильной записью на слух чуждых европейскому уху азиатских топонимов. Например, Пржевальский написал названия хребта Солома и реки Напчитай-улан-мурень, видимо, гораздо более близкие к формам: Сал-ама и Хабцитай-улан-мурэн. В основе этих названий лежат слова: сала — ветвь, часть, приток или рукав реки; ам — рот, ущелье, горный проход; хабцгал (хавцал) — ущелье, теснина; улан — красный, мурэн — река. Из этого примера видно, как трудно привести к единообразному написанию географические названия Центральной Азии. Изучение географии этой части света очень затрудняется таким положением.

231. Здесь собственно говорится о районе, нами исследованном; но, по всему вероятию, от него не отличаются, по общей характеристике, и остальные части, Северно-Тибетского плато.

232. Тому причины объяснены при описании Сачжеуского Нань-шаня, гл. VI.

233. Так как гора Бумза (близ ключа Ниер-чунгу), при 17 100 футов абсолютной высоты, совершенно свободна от вечного снега.

234. В оба путешествия по Северному Тибету нами найдены только два небольших озера: Буха-нор, к северу от хребта Баян-хара-ула, и другое, безымянное, невдалеке от истока р. Уян-харза.

Зато в четвертом путешествии в Центральную Азию Пржевальский открыл несколько больших озер, в частности в верховьях Хуан-хэ, которые и окрестил озерами Русским и Экспедиции. Озера действительно характерный элемент сухого Тибетского нагорья.

235. Камбоджей автор называет реку Меконг, самую большую реку Индо-Китая, истоки которой лежат в Тибете. Меконг в верхнем течении описал П. К. Козлов (см. его «Монголия и Кам», М., 1947). Встречающееся у Пржевальского название реки Мур-усу относится к верхней тибетской части китайской реки Янцзы.

236. Весь декабрь 1872 года и январь 1873 года — при первом моем путешествии в Центральной Азии; вторая половина сентября, октябрь, ноябрь и декабрь 1879 года и первая треть января 1880 года — при третьем там путешествии.

237. До +8,2°, в тени, в 1 час дня — в октябре и до +6° — в ноябре.

238. Считаю уместным еще раз повторить, что все изменения температуры, показанные в настоящей книге, сделаны по 100-градусному термометру Цельсия.

239. В 1880 году мы провели на Тибетском плато только первую треть января, но и за это время уже считалось 5 бурных дней.

240. Нам случалось наблюдать (27 октября 1879 года) в Северном Тибете одновременно на солнечной стороне нашей юрты +16,3°, а в теневой-8,0°.

241. См. гл. II.

242. В 1879 году в октябре было 7 снежных дней; в ноябре — 3; в декабре — 7. В 1873 году в декабре — 5; в январе — 11.

243. Нами наблюдались частые грозы летом 1880 года на верхней Хуан-хэ и на оз. Куку-нор. По сведениям же пундитов, в Южном Тибете грозы очень редки, да притом и водные здесь осадки в течение круглого года незначительны.

244. Так, р. Мур-усу при устье Напчитай-улан-мурени имела при нашем посещении в январе 1873 году 108 сажен ширины по льду, тогда как пространство, засыпанное по обоим берегам наносною галькою, занимало в поперечнике около 800 сажен. Река Токтонай-улан-мурень при нашем переходе через нее в конце октября 1879 года имела всего 10-12 сажен ширины и глубину 1-2 фута; между тем, судя по наносной гальке, она разливается летом на ½ версты.

245. Повышение температуры при наступлении юго-западного муссона замечено во многих высоколежащих метеорологических станциях Индии.

246. А. И. Воейков, обработавший метеорологические наблюдения Пржевальского, не согласен с мнением последнего о направлении индийского муссона. Пржевальский писал, что «обильные летом атмосферные осадки на Северно-тибетском нагорье приносятся из-за Гималаев юго-западным муссоном Индийского океана». Таким образом западно-юго-западные ветры, с которыми связано осадкообразование в Северном Тибете, есть окончание юго-западного индийского муссона. Воейков подчеркивает, что в Северной Индии, в долине Ганга, муссон имеет востоко-юго-восточное направление, т. е. он приносит влагу с Бенгальского залива.

В восточной части Гималаи резко снижаются, на их южном склоне находится самое дождливое место на земном шаре, в летнее время все горные плоские равнины покрываются водами, превращаясь в мелкие мутные озера, с которых происходит, в условиях знойной Индии, громадное испарение.

Главное направление муссона у подножия Восточных Гималаев южное и юго-юго-западное, воздух этого муссона проникает в Гималаи не только по ущельям, но и переваливая через хребет, попадает в Тибет. Эти индийские массы влажного воздуха уже дальше переносятся на восток господствующими в Тибете западными ветрами. В Тибете нет четкой сезонной смены направлений ветров, которая характерна для муссонной циркуляции; поэтому считать, что Тибет — муссонная область, по мнению Воейкова, — нельзя (А. И. Воейков. О климате Центральной Азии. Научные результаты путешествий Н. М. Пржевальского по Центральной Азии, Отдел метеорологический, СПб., 1895, стр. 273-275).

247. Впоследствии, именно весною 1880 года, это растение собрано нами с цветами в горах на верхней Хуан-хэ.

248. Мото-ширики, видимо, правильнее мод-ширэх, т. е. простегнутые, прошитые деревом.

249. Маленькое исключение в данном случае составляет лишь небольшая группа оседлых поселений, встреченная пундитом Наин Сингом на берегах озера Дангра-юм-чо, почти в середине расстояния между Лхасою и Ладаком. В указанном месте выходцы из Тибета живут в домах из камня и засевают ячмень на абсолютной высоте 15 200 футов.

250. Современная систематика оставила название отрядов однокопытных — Solidungula и жвачных — Ruminantia.

251. Дикие яки иногда скучиваются и в тысячные стада.

252. «Естественный подбор», русский перев. проф. Вагнера, стр. 355.

253. Альфред Рессель Уоллес (Wallace) — выдающийся английский натуралист XIX и начала XX столетия. Путешественник и автор многих работ по теории естественного отбора. Стоял на позициях дарвинизма. Сам Дарвин не раз подчеркивал, что Уоллес самостоятельно пришел к теории естественного отбора. Пржевальский ссылается на сборник избранных статей, опубликованный на английском языке в 1870 г. и переведенный на русский язык.

254. Необходимо оговорить, что абсолютного отсутствия человека в Северном Тибете нет; кой-где и здесь кочуют орды, о чем будет сказано ниже.

255. Баснословное обилие травоядных зверей встретил также в некоторых местностях своего пути из Ладака в Лхасу пундит Наин Синг.

256. Подробное описание образа жизни дикого яка см. в моей «Монголия и страна тангутов», 1875, стр. 311-321 [в издании 1946 г. стр. 255-262].

257. Як дикий и як домашний — все же лишь разные формы одного и того же вида Poephagus grunniens.

258. Подробности об антилопах оронго и ада см. «Монголия и страна тангутов», стр. 323-328 [в издании 1946 г. стр. 264-267].

259. Северотибетский марал нами не добыт; вид его неизвестен.

260. Шлагинтвейт встречал в Западном Тибете норы сурков на абсолютной высоте в 17 000 футов.

261. Говоря о роде Arvicola, автор имеет в виду не водяных крыс, как это принято ныне, а полевок вообще.

262. Описание этого медведя помещено в следующей главе.

263. О нем см. «Монголия и страна тангутов», стр. 328-329 [в новом издании 1946 г стр. 267-268].

264. При неимении экземпляра для определения вида ошибочно назван Canis corsak в моей «Монголия и страна тангутов», стр. 329; там же описан и образ жизни этой лисицы [в издании 1946 г. стр. 268].

265. Описание образа жизни хулана см. «Монголия и страна тангутов». стр. 282-285 [в издании 1946 г. стр. 236-238].

266. Обыкновенного рогатого скота в Северном Тибете нет — его заменяет як.

267. Систематическое деление птиц на группы, как здееь приводится Пржевальским, теперь устарело и не встречается. Это же касается классификации, применяемой ниже в главах XVII и XVIII для млекопитающих и птиц (стр. 324, 337 и сл.).

268. Северный склон ниже указываемой горной северотибетской окраины по характеру своей орнитологической фауны отличен от самого плато и, правильнее, должен быть отвесен к Цайдаму, в особенности к северному.

269. По пути пундита Наин Синга встречены им были только три рыбных озера. Дангра-юм-чо, Киаринг-чо и Тенгри-нор. На двух первых, по словам пундита, множество водяных птиц — вероятно, по большей части пролетных, так как эти озера посещены были пундитом во время осени.

270. Falco sacer встречена была только одна пара на Тан-ла.

Первые две птицы — одного вида: центральноазиатские канюки Buteo hemilasius, третья — балобан — Falco cherrng.

271. С 20 сентября.

272. Шлагинтвейт встречал в Западном Тибете ящериц и змей на абсолютной высоте 15 200 футов.

273. Так как высохший зимою сухой помет диких животных летом ежедневно смачивается дождем и не годен для горения; заготовить же впрок этого материала невозможно при частых перекочевках.

274. В Тибете лежит самый высокий предел горного земледелия на земном шаре. Пржевальский ссылается на показание пандита Наин Синга, который видел в 1873 г. посевы ячменя на абсолютной высоте 15 200 футов (4 633 м). Именно Наин Синг открыл самый высокий предел земледелия на земле. В специальной литературе высота, определенная Наином Сингом, приводится более точно, а именно — 4 646 м над уровнем океана (см. Г. В. Ковалевский. Вертикальные земледельческие зоны и верхние границы сельскохозяйственных растений в горах земного шара, «Известия Государственного Географич. общества, т. 70, вып. 4-5, М.-Л., 1938, стр. 480-511).

При оценке точности приводимой цифры нужно иметь в виду, что определение высоты было сделано Наином Сингом путем измерения атмосферного давления, т. е. барометрическим методом. А этот метод при небольшом количестве измерений на одном и том же пункте и при большом расстоянии от опорных метеорологических станций, да еще в условиях континентального климата с резко меняющейся погодой, как это имеет место в Тибете, может дать значительные ошибки. К этому следует добавить, что к нашему времени накопились и другие данные, которые, бесспорно, позволяют утверждать, что именно в Южном Тибете культура ячменя поднимается до высот 4 200-4 600 м, культура пшеницы — до 3 900 м, в Лхасе на высоте 3 658 м произрастают плодовые деревья, есть также апельсины, но плоды их, правда, тут не вызревают. В Батинге (Восточный Тибет) на высоте 2 521 м плодоносят суходольный рис, кукуруза, виноград. «В Тибете расположены самые высокие на земле точки культуры ячменя, овса, проса, обыкновенной и татарской гречихи, гороха, бобов, репы, редьки, персика, апельсинового дерева и грецкого ореха» (там же, стр. 487).

275. Настоящая глава, по существу, представляет систематическое географическое описание Северного Тибета, сделанное на основании собственного изучения и с использованием всей литературы того времени. В этой главе Пржевальский выступает не только как путешественник, а как географ, которому под силу такого рода всестороннее обобщение.

276. Из них 22 были завьючены.

277. Сажени три высотою при толщине у корня от 1 до 1½ футов в диаметре ствола.

278. «Монголия и страна тангутов», стр. 303-305 [в издании 1946 г. стр. 249-352].

279. Грюнштейны, или зеленокаменные породы, — сборное название для некоторых магматитовых пород, куда входят например, диабазы, порфириты.

280. Кроме урядника Иринчинова, бывшего со мной в Северном Тибете зимой 1872-1873 года.

281. Однажды во время метели слышны были удары грома. Град (величиной с кедровый орех), иногда падавший вместо снега, бил так сильно, что выделывал в глинистой почве частые и довольно глубокие ямки.

282. По первому моему определению в 1873 году точкой кипения воды абсолютная высота того же перевала через хребет Шуга найдена в 15 500 футов.

283. «Монголия и страна тангутов», стр. 305. К сожалению, в этом описании вкрались некоторые ошибки, неминуемые при расспросных сведениях. Так, хребет Шуга вовсе не упирается в равнины Цайдама, но, составляя вторую, параллельную Бурхан-Будда, ограду Северно-Тибетского плато, продолжается до среднего течения р. Шуга. Затем описываемый хребет, быть может, считается лишь границей Цайдама и Тибета, но не составляет такой же границы для Китая, так как ведению сининского амбаня подчинены тибетцы, живущие даже за хребтом Тан-ла, о чем будет говорено впоследствии.

284. «Монголия и страна тангутов», стр. 305 [в издании 1946 г. стр. 251].

285. По расспросным сведениям.

Верховья р. Шуга-гол до сих пор не нанесены на карту и не обследованы.

286. Между тем, зимой 1872/73 гг. р. Шуга имела, по накипи льда, около 40 сажен ширины. См. «Монголия и страна тангутов», стр. 305.

287. В укрытых ущельях, близ входа р. Шуга в окрайние к Цайдаму горы, облепиха изредка встречается (на абсолютной высоте около 13 тысяч футов) деревцом в три фута высотой.

288. Расспросные сведения на этот раз оказались совершенно правильными. Шуга действительно прорывает ущельем горы, окаймляюшие с юга Цайдам и, широко разливаясь в последнем, образует обширные солончаки и доносит остатки своих вод до оз. Дабусун.

289. Пржевальский был замечательный охотник, терпеливый, страстный и смелый. Прекрасный стрелок, он редко приходил с охоты с пустыми руками. Однако следует отметить, что случай, подобный рассказанному, вряд ли может вызвать восхищение читателя. Бить одного за другим доверчивых и непуганых куку-яманов, не сходя с места, едва ли делает честь такому великому охотнику, как Николай Михайлович. Думаю, что это понял и сам путешественник, когда охотничий азарт прошел и было видно, что это не охота, а сделано «чисто как на бойне». ведь использовать все мясо, шкуры и черепа убитых животных экспедиция все равно не могла.

290. Кажется, в «Путешествии вокруг света на корабле «Бигль», под рукою нет этой книги.

291. Впоследствии мы заменили эту солому волосами диких яков.

292. «Монголия и страна тангутов». т. I, стр. 307-308 [в издании 1946 г. стр. 252].

293. Означающее в переводе «Голубой хребтик» [вернее: Синяя плоская возвышенность, или Синее нагорье, плоскогорье].

294. На Тан-ла и далее к югу эта осока растет и на южных горных склонах.

295. Название этого медведя Ursus hypernephes (медведь заоблачный) не удержалось в зоологии. В литературе он известен, как медведь пищухоед; современное латинское его название Ursus pruinosus.

296. Каждый отдельный волосок черноватый с алым концом.

297. В Нань-шане и на Желтой реке мы только видели, но не добыли медведя.