Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ВЫПИСКИ ИЗ ДНЕВНИКА, ВЕДЕННОГО В ПЕКИНЕ

(См. Русский вестник, 1857 г., № 5.)

1849 год

Января 14-го. Представляем здесь список подаркам, которые император послал двум главным лицам в Пекине, именно министру-канцлеру, китайцу Пань-ши-эню и обер-прокурору (цзо-ду-юй-ши) Вэй-нань-лану по случаю наступления их семидесятилетия. Надобно заметить, что, начиная с шестидесяти лет, каждый новый десяток лет составляет у китайцев период торжества. К императору и императрице по этому случаю отправляются нарочные посольства для поздравления; издаются милостивые манифесты (мы видели уже это по случаю семидесятилетия императрицы-матери). Равным образом и император изливает на главных лиц свои милости, когда они достигают этого термина: это знак уважения, которое, как известно, китайцы питают к старости; а император кроме того считает ее украшением своего престола. По случаю семидесятилетия Пань-ши-эня, император издал даже особенный рескрипт, в котором изъявляет свое удовольствие, что этот министр, служащий уже при третьем императоре, еще крепок и бодр (и при этом случае раздает должности его сыновьям, и внукам). [478]

Вот подарки, которые император прислал к этим двум лицам: кумир Будды долголетия (Амитабы), говорят, яшмовый, яшмовые жу-и, коралловые и янтарные четки, соболья курма, кафтан, павлинье перо, доска (на которой надписывается от имени самого императора, что он ставит ее в изъявление своей радости), дуйцзы (две параллельные надписи с изречениями, которые выдаются всегда за собственноручное письмо императора,— говорят, что их обводят искусные каллиграфы, а император чертит по обведенному кистью), фарфоровая и медная (вероятно бронзовая) вазы, горка и море, сделанные из яшмы, медный треножник (дин), употребляемый при жертвах, несколько кусков разных шелковых материй и различные безделки из яшмы.

— Ци-ин еще в Шань-дуне и, кажется, серьезно занимается своим поручением, потому что недавно выписывал себе чиновников. Цзай-ван напротив уже давно воротился, и незаметно, чтобы он представил какие-нибудь важные результаты своей поездки, — по крайней мере его главное донесение не обнародовано. Император издал только указ об отмене, в двадцати четырех приморских уездах, откупных билетов инь и о сокращении вообще их выпуска.

Вчера Ци-ин прислал императору список подарков, которые подносимы были в разные времена торговцами соли шань-дунским губернаторам и другим, участвовавшим в соляных делах лицам, как образчик и причину, отчего купцы разорились. В числе этих лиц много таких, которые и теперь в силе, и вероятно потому император не слишком строго поступил с виновными. Он велел только взыскать с них суммы, равные ценности подарков; а с меньших — вдвое. Только на одного Ши-лана в син-бу, бывшего прежде тоже губернатором в Шань-дуне, каким-то образом не пало обвинение, и зато император рассыпался в похвалах ему, пожаловал шарик первой степени, и даль позволение въезжать на лошади во дворец. Это Чэнь-фоу-энь, который вместе с тем есть член государственного совета. Может быть, Ци-ин поэтому-то и пропустил его. Китайцы весьма сомневаются в его честности и только говорят, что он умеет брать.

Мы были на днях свидетелями события, неважного, но такого, [479] какого не запомнят пекинские жители; это колебание денежной системы. Известно, что в Китае нет другой монеты (по крайней мере для правительства, хотя на юге и употребляются талеры), кроме медной, самого низшего достоинства. Но главная часть доходов и расходов государства состоит в серебре, которое принимается на вес и не должно содержать в себе примеси. А серебро, особливо с тех пор, как англичане стали брать его слитками, убывая в Китае, стало дорожать, то есть размениваться на большее число медных монет, которые мы привыкли называть чохами. Когда мы приехали сюда, на лану серебра давали нам от 1300 до 1500 чохов, а под конец прошлого и в нынешнем году уже около 2000. Это постепенное возвышение заставило даже и правительство сравнять лану серебра не с 1000, как было прежде, а с 1500 чохов. Между тем, как ни гадка китайская медная монета, но и на нее находятся подделыватели, только не такие, как в других местах. Они не скрывают своего обмана и делают чохи тоже из меди, но меньше и тоньше обыкновенных. Такой монеты, говорят, привозят множество на хлебных судах с юга, и здешние лавочники платят от 250 до 300 больших монет за 1000 малых чохов, то есть поддельных. Этими-то малыми чохами здешние содержатели меняльных лавок (мы не смеем величать их банкирами) пересыпают больше и нанизывают на веревки, так что на связку из 500 чохов в последнее время приходило до 40 и 50 малых чохов. При возвышении серебра, некоторые словоохотливые китайцы рассказывали, что под конец минской династии лана серебра дошла до 4000 больших чохов. Поговаривали о всеобщем истощении и застое торговли, о том, что капиталисты собирают свои суммы и увозят из Пекина. По всему должно было ожидать возрастания ценности серебра, а так как в Пекине всякая купля производится на чохи, то мы не могли отчасти не радоваться этому, получая жалованье серебром. Вдруг мы слышим, что серебро пало; за лану дают только 1950, потом 1900, на другой день 1800, на третий 1500 и даже доходило, говорят, до 1400 и 1200 чохов, то есть ниже даже назначенной правительством цены. Все это совершилось в несколько дней, и все, что возросло в десять лет, вдруг пало!

Причиною этому было запрещение употреблять малые чохи, [480] чего требовали сами купцы, которые, говорят, подкупили даже одного юйши (ценсора) представить об этом богдохану. Понятно, что капиталист, принимавший серебро за билеты, которые выплачивались уже не серебром, а монетой, имея прежде 100,000,000 чохов, должен был теперь считать у себя в наличности только 30 милл., и потому понизил цену и на серебро. Понижая сначала каждый день сотнями, они произвели в народе страх, что серебро еще больше понизится. Все бросились менять и тем еще более уронили цену, так что в один день серебро упало на 300 чохов. Сверх того говорят, что меняльные лавки согласились понизить цену серебра. Какая же была от этого выгода? Наступал новый китайский год. В это время все получают жалованье серебром и тотчас меняют; таким образом купцы успели закупить серебро как можно дешевле; никто не мог удержаться от мены, потому что в это время у китайцев идут страшные расчеты, расплата за набранное по обыкновению в долг за последнюю треть и даже за весь год, закупка различных припасов и вещей к празднику. Сметливые люди, поняв, что такое понижение произведено искусственно и не может быть продолжительно, бросились было закладывать вещи, даже самое серебро, рассчитывая наверное, что они заплатят в месяц процентов менее, нежели на сколько понизилось серебро. Но закладные лавки были не в силах удовлетворить всем требованиям и давали самое малое количество, и то самым постоянным и исправным своим должникам. Действительно, серебро, дойдя до наивозможного понижения, на другой день вдруг повысилось на 300 чохов и в последние дни перед новым годом дошло до 1850 чохов и даже, если верить слухам, выше. Говорят также, что снова объявлено позволение употреблять по десяти малых чохов в связке; без сомнения, если позволено десять, то вскоре разрешат и прежнее количество. Итак все это была проделка менял. Ничего нет мудреного, что они подкупили юйши; а правительство, увидев свою ошибку и отменив запрещение, исполнило этим расчет купцов. Нельзя в этом случае не удивляться кротости китайцев и даже маньчжуров. В ином западном государстве это произвело бы бунт, тем более, что меняльные лавки были набиты во все дни толпами, не столько [481] меняющих, сколько прислушивающихся к разным толкам. Стоило раздаться одному дерзкому голосу, и толпы эти в одно мгновение расхитили бы все богатство менял.

Кстати постараемся начертить здесь, в кратких словах, картину обращения китайских капиталов. Главными артериями движения служат те дороги, которые ведут от провинций к столице. К ней обращается самая большая часть государственных доходов, потому что ни одна провинция, собственно китайская, каковы бы ни были ее доходы, не только не требует себе вспомоществования от государства (исключая бедственное время), но сама уделяет ему большую часть своих доходов, и почти все местные доходы сосредоточиваются в Пекине. Говорим почти, потому что западная только линия требует постоянной присылки серебра изнутри Китая; но и это количество уменьшается с каждым годом по мере разработки новых земель и усиления торговли, так что ныне требуется обыкновенно менее 3,000,000 руб. сер. Вся Монголия, которой князья получают жалованье от правительства, требует не более 550,000 р. сер. Доходы Маньчжурии, кажется, давно уже достаточны для ее продовольствия; здесь развилось сильное народонаселение и с ним хлебопашество, которое отчасти кормит и юг Китая. Сверх того если сосчитать доходы, получаемые от приисков женьшеня, унц которого правительство заставляет иногда покупать у себя за 300 лан серебра, то можно даже положить, что оно не в накладе, содержа на свой счет, кроме маньчжуров, еще дауров и солонов, которые также сформированы в полки и знамена. Вглядитесь пристальнее: не видите ли, что Китай, молча, потому что стыдится признаться в своей трусости, укрепляется против нас и думает поставить нам преграду. Все издержки его направлены к нашей границе. Или, Тарбагатай, Кобдо на западе, Кайлар, Мэргень, Хэйлун-цзянь на востоке, в средине номады Монголии,— вот силы, которые сторожат нас!

Про Маньчжурию китайцы разносят лукавые слухи, что правительство отсылает туда ежегодно большое количество сумм не для расходов, но на сохранение; говорят, что это запас на всякий случай: не все же царствовать маньчжурской династии; когда-нибудь придется ей пасть, и тогда всего вероятнее, по [482] крайней мере по мнению китайцев, богдохан со своими маньчжурами, совершенно забывшими родной язык, уберется восвояси. Рассказывают, что в таких мугденьских кладовых устроены подземные погреба, в которые проведена вода. Сюда-то опускают запасное серебро, чтоб не тревожить его до скончания маньчжурского мира. Но верить ли этим слухам? Конечно, они вероятны для первых времен династии, но тогда могли ли быть велики запасные суммы? Правительство, как известно, постоянно нуждалось в деньгах, чему доказательством служит продажа чинов, почти непрерывная во времена Канси. Цянь-лун был так тщеславен, что ему наверно не приходило в голову подобной мысли; сверх того, он вел беспрестанные войны, а война в Китае, как бы она ни была ничтожна, всегда сопровождается ужаснейшими издержками. Чего ближе последнего восстания в Кашгаре, которое было мгновенно потушено? Правительство немного уберегло от двух мил. руб. сер., ассигнованных им по первому слуху, а в существе дела все это дело было менее важно, чем какая-нибудь наша экспедиция внутрь киргизских степей, состоящая из трехсот человек.

Как бы то ни было, правительство само объявляет, что в Маньчжурии в Мугдене лежит запасных сумм 10 миллионов лан серебра. Такого рода запасные суммы находятся во всякой провинции, во всяком уезде; но они нигде так не значительны, как в Мугдене. Можно думать однако, что эти суммы существуют только на словах, как и в других местах, особенно если есть водяные кладовые, и не мудрено, что маньчжурский император попадется впросак, если вздумает бежать к запасным суммам. Впрочем не мешает принять к сведению это обстоятельство. Господа завоеватели, вот вам запасные суммы для войны с Китаем! Чего стоит нам подъехать на кораблях к устью Ляо-хэ, откуда до Мугденя нет и 200 верст; пошлите две или три тысячи солдат и вы обеспечите себя на всю войну; кроме того вы можете быть уверены, что найдете богдохана во всякое время в Пекине. Хлопотливо бы было в самом деле, если б он стал бегать из места в место!

Самая большая часть всех государственных доходов стекается в Пекин; здесь двор, расходы которого, конечно, не [483] уступят ни одному европейскому и азиатскому по огромному числу тунеядцев; не считая евнухов, сколько здесь еще носящих название различных ремесленников, музыкантов, актеров, носителей знаков императорского достоинства и проч. До последнего времени у императора, почти при каждой кумирне в западных горах, были особенные дворцы, которые должно было содержать и поддерживать; но ныне, по надобности в деньгах, они уничтожены; однако ж все же, кроме главного дворца в столице, который равен городу, есть такой же загородный: Юань-мин-юань; отдельно от него стоить там же другой дворец на горе Вань-шоу-шань; прежде нам не раз удавалось говорить о дворце на горячих минеральных водах в Тань-шане; не забудем еще огромных дворцов в Жэ-хэ, и на кладбищах к западу и востоку от Пекина, с промежуточными дворцами, лежащими на каждой станции по дороге к ним. На содержание всего этого потребно не мало денег; количество женщин во дворце простирается говорят до 2,500. В Пекине, кроме двора, сосредоточены все высшие власти, которых частные доходы с провинций или подарки, присылаемые губернаторами, управляющими ручными работами и повышающимися на должности, равняются всем казенным суммам, отправляемым в Пекин, а может быть и превышают их. Не меньшее должно быть количество сумм, привозимых мелкими и высшими чиновниками, возвращающимися в Пекин с должностей, которые занимали во внешних провинциях. В Китае отношения столицы к провинциям совсем другие, чем в прочих государствах. В последних обыкновенно приезжают в столицу затем, чтоб, послуживши там, воротиться когда-нибудь на родину с нажитым капиталом; в Китае напротив, как некогда в Риме, для наживы отправляются в провинцию, чтоб оттуда возвратиться со средствами в столицу. Несмотря на то, что китайцы, родившиеся в других провинциях, допущены к участию в правлении, и их можно встретить во всех должностях, начиная от уездного правителя до министра, число таких, которые родились во внешних провинциях и возвращаются туда с накопленными капиталами, никогда не может быть так значительно, как число китайцев и маньчжуров, приписанных к Пекину. Для первых открыт путь [484] к занятию должностей только через получение звания цзинь-ши (доктора); но на каждом экзамене только ограниченное число лиц получает это звание, да и экзамен сверх того бывает через три года. Много ли из этих докторов бывает молодых людей? Большей части из них уже за сорок и пятьдесят лет, а они должны только что начать службу, которая однако ж не скоро достанется, так что некоторые могут умереть, а другие будут скоро исключены за неспособность и неправду. Итак самое большое количество должностных лиц во всей империи должно происходит из Пекина; только в Пекине кроме докторских экзаменов, есть еще и другие пути для поступления на службу, как-то знатное происхождение и связи, существование различных училищ для обучения иностранным языкам и проч. По непреложному закону, не позволяющему чиновникам проживать вне службы в другом месте кроме родины, эти должностные лица рано или поздно возвращаются наконец в Пекин; здесь их родные, отец, братья, которым они и до возвращения присылают вспомоществования; если бы чиновник и умер в провинции, то его имущество там не останется; семейство умершего также должно возвратиться на родину. Следовательно, Пекин есть не только столица империи, но и столица взяток. О количестве взяток можно заключить по следующему примеру: под стенами красного или императорского города вас непременно поразят по своей красивой наружности один дом, когда вы проезжаете мимо его. Дом этот принадлежит не другому кому, как камердинеру одного генерал-губернатора; простившись с барином, он имел говорят, не менее 600,000 лан. Спрашивается, сколько же вывез сам генерал-губернатор. Заметим здесь, что под генерал-губернаторами мы разумеем таких администраторов, которых европейцы называют вице-королями или наместниками.

Если большая половина государственных расходов, как мы видели выше (См. «Русский Вестник», № 10.), идет на содержание армии, то не надобно забывать, что самую главную часть этой армии составляют знаменные, живущие в Пекине: мы говорим главную не по отношению к [485] количеству,— потому что число земского или китайского войска, называемого зеленым знаменем, превышает число знаменных,— но по отношению к жалованью: зеленый солдат получает очень ограниченное жалованье и небольшой паек, хотя сами китайцы думают, что он искуснее знаменного. Последний не ест меньше трех лан (7 р. сер.) в месяц деньгами и на столько же пайку; сверх того, к новому году он получает всегда в виде награды месячное жалованье, так что китайские цижени (знаменные) одни в мире имеют счастье получать нередко в один год жалованье за четырнадцать месяцев (когда бывает високосная луна). Как велико количество знаменных, живущих в Пекине, можно судить по тому, что их 24 знамени (8 маньчжурских, 8 монгольских и столько же китайских), из которых в ином знамени считается более ста рот; сверх того в Пекине есть еще корпуса артиллерийский, гвардейский конный, которые получают жалованья еще более. Каждый солдат в роте на старости имеет право на пенсион; для каждой роты есть еще положенное число вакансий малолетков, которым выдается жалованье, больше чем другому солдату зеленого знамени.

Прибавим ко всему этому дворцы князей императорского дома, князей несменных, наконец желтопоясных, расплодившихся до 30 тысяч, которые получают не менее восьми рублей серебром в месяц, не считая соразмерного пайка.

После этого не удивительно, что из числа сорока миллионов лан всего государственного дохода, почти половина обращается к Пекину; сверх того столько же, мы полагаем, присылается и привозится в виде подарков высшим и низшим чиновникам, да еще столько же как проживающими здесь частными лицами, так и чиновниками, уроженцами других провинций; сюда же относятся и суммы, привозимые возвращающимися с провинциальных должностей. Итак количество всех сумм, ежегодно обращающихся в Пекине, никак нельзя полагать менее пятидесяти миллионов лан, или ста миллионов рублей серебром, и если народонаселение Пекина положить в два миллиона, то на каждого жителя приходится круглым числом по пятидесяти рублей. В Пекине, не так как в других столицах, нет множества уроженцев других [486] провинций, проживающих без дела. Праздношатающиеся здесь все местные жители и здешние уроженцы: это или отслужившие чиновники или их дети, занимающееся проматыванием награбленного отцами; за ними следуют знаменные, которые все почти ничего не делают, как скоро получат по экзамену жалованье; наконец ламы, хэшаны и даосы. Первые большею частью на содержании правительства, или живятся на счет монголов; в Пекине с окрестностями считается до 5000 больших и малых кумирен с 80,000 хэшанов; даосов также немало, хотя и не столько как поклонников буддизма.

Все прочие жители Пекина, как постоянные, так и временные: банкиры, купцы, мелкие торгаши, ремесленники, слуги, актеры и проч. заняты теперь добыванием или переводом в свои карманы поступающих в пекинский бюджет пятидесяти миллионов лан. Если бы Пекин только собирал серебро с провинций, и оно не шло бы туда обратно, то там давно не осталось бы уже ни одного слитка; но Пекин потребляет только хлеб и материалы провинций, пользуется их услугами во всех возможных видах, а серебро отсылает им назад для того, чтоб оно было переслано таким образом еще бессчетное число раз. Здесь только один хлеб потребляется не в счет сказанных сумм; потому что хлеб, кроме местного производства, поступает в продажу из остатка провианта, получаемого солдатами, чиновниками и князьями; хлеба привозится сюда в казенные анбары до четырех миллионов мешков в год; считая по два мешка в год, что очень достаточно на душу, мы можем довольно верно определить количество народонаселения. Пекин — местность не производительная; для него недостаточно даже дабу (холста) из самой лучшей в свете хлопчатой бумаги, родящейся в его окрестностях: он получает сверх того большое количество холста из Шань-дуна и всех других провинций; шелковые ткани, фарфор, железо, чай, ветчина, соя, фрукты, даже дерево и кирпич (цзинь-чуань), все это привозится в Пекин с юга, востока и запада. Шань-дун представляет ему к услугам плечи своих крепких работников, Шань-си посылает своих искусных ремесленников и ловких торгашей. Север и восток Монголии вместе с Маньчжурией гонит сюда стада лошадей, баранов, свиней, [487] привозит горы коз, кабанов, рыбы и дичи, тюки с мехами, плисами и сукнами из России. Уверяют, что в Пекине до 200,000 лавок, которые ловят сказанные 50 миллионов; а из них, поверьте, не увезет с собой ничего монгол, который провез наши товары или продал свою дичь, соль, баранов, свиней и верблюдов; он променял их на товары, нужные на его родине, а деньги оставляет в руках китайцев.

Мы сказали, что правительство принимает и отдает только серебро, но вещи здесь покупаются на медную монету, и потому, чтоб купить что или расплатиться за какую услугу, нужно сперва разменять серебро в лавке на ассигнации, которые представляют уже только медную монету; для этого-то размена серебра, в Пекине существуют тысячи лавок; в них выдают принесшим серебро билеты или ассигнации (пяо-цзы), по которым лавка во всякое время (впрочем банкротства очень часты) обязана и готова реализировать ассигнации, но уже только медною монетой. Ассигнация может быть какая вам угодно, хоть в одну тысячу, хоть в несколько миллионов чохов, с какими угодно мелкими числами; потому что при вас же пишется и вырезывается из книги, где остается ее нумер и количество выданных денег; когда вы принесете в лавку обратно ассигнацию, то ее сличают с книгой и прикладывают к нумеру, чтоб увериться: не подложная ли она. Разумеется, разменяв серебро, не сейчас же требуют монету, потому что иначе вам пришлось бы за фунт серебра нести больше четырех пуд меди — эта-то тяжесть и делает необходимыми ассигнации, которых нигде нет столько как в Китае. Употребление серебра не возможно в мелочах; оно ценится не монетой, но по весу, и потому постоянно приходилось бы резать и вешать его; вследствие этого оно сохраняется преимущественно в слитках, заготовляемых как в казенных, так и частных литейнях, которые выставляют свое клеймо и отвечают за подлог. Билет лавки принимается во всем городе и окрестностях; только надобно, чтоб вас знали или чтоб поручился за вас кто-нибудь из знакомых принимающему, потому что не мало ходить и фальшивых билетов. Чем больше имеет у себя наличной монеты меняльная лавка, тем прочнее ее кредит и вернее ее барыши, потому что она всегда продает серебро [488] дороже чем его купила; медную монету доставляют ей по большей части мелочные лавки, в которых всякий покупает на несколько чохов, следовательно расплачивается не ассигнациями; самим же мелочным лавкам нужно серебро, потому что кроме других товаров они держат соль, получаемую от правительства, которое требует за нее уплаты серебром. Только некоторые меняльные лавки пускают свое серебро в торговые обороты; суммы, собираемые каждою в один день, не могут быть очень значительны, потому что лавок весьма много; билеты, особливо в последнее время, весьма скоро возвращаются; часто разносят с умыслом слух, что такая-то лавка хочет закрыться; тогда все имевшие ее билеты опрометью бегут к ней, чтоб требовать денег. Поэтому меняльные лавки большею частью ограничиваются обращением добытого серебра в наличные деньги, и в этом случае весь доход их состоит в том, что они продают серебро дороже, чем купили; получат десяток или два чохов на лану и тем довольны. Каждое утро из этих лавок относят вчерашнее серебро на так называемый серебряный рынок, находящейся за Цянь-мынем (южными воротами), иногда это повторяется два или три раза в день. Этот рынок или биржа есть не что иное как огороженное место, где толпятся продавцы и покупщики серебра. Кто же последние? Лавочники, которых еще более чем менял; всякая лавка продала же вчера сколько-нибудь товаров, за которые взяла ассигнациями; но так как она сама покупает товары на юге, или юго-западе, или на ярмарке в Мао-чжоу, и расплачивается за них серебром,— потому что там уж не знают пекинских ассигнаций,— то ей рано или поздно надобно будет отправить туда серебро, и потому лавка спешит купить его на ассигнации. Иногда купец или ремесленник, скопивший в Пекине капитал, хочет возвратиться на родину: он так же спешит на биржу. Смотря по большему или меньшему спросу на серебро, естественно устанавливается на него и цена; она то понижается, то возвышается. С этим-то курсом соображаются и менялы; существует особый класс ходоков, которые обегают меняльные лавки и объявляют им, почем продается серебро на бирже; иногда в один день бывает несколько разных цен. Повышение и [489] понижение, разумеется, зависит от количества покупщиков и продавцов; одни стараются выгоднее сбыть, другие по возможности крепятся покупать, дожидаясь понижения; но сверх того бывают известные периоды, когда курс понижается и повышается. Понижение происходит постоянно в первых числах каждого месяца, когда солдаты получат жалованье серебром и спешат разменять его, чтоб удовлетворить своим нуждам или промотать; по этой же причине курс заметно падает перед самым новым годом, когда солдаты получают двойное месячное жалованье, чиновники третное, и притом всякий достает заветное серебро, чтоб сделать нужные покупки или расплатиться с долгами перед праздником. Цена серебра повышается перед началом известных ярмарок, как например перед Мао-чжоускою ярмаркой, которая бывает в четвертой луне; там Пекин запасается различными китайскими произведениями и кроме того европейскими и русскими товарами. Оно дорожает также к приходу судов с юга осенью, ко взносу податей, когда крестьяне привозят деньги из окрестностей и покупают на них серебро в городе, где оно всегда дешевле чем в окрестностях; такое же повышение в цене серебра бывает зимой перед закупкой холста в Шань-дуне. Покупка опиума на наличные деньги на юге Китая также отзывается в Пекине, и большая часть серебра, идущего отсюда на юг, посредственно или непосредственно назначается для этой цели. Вообще самый высший курс на серебро всегда бывает в десятой и одиннадцатой лунах; мы говорили однако ж, что независимо от временного колебания он возрастал с каждым годом.

В Китае казенные почты не перевозят частной корреспонденции и частных посылок; даже когда из провинций посылаются деньги в главное казначейство, так для этого откомандировывается оттуда особый чиновник для сопровождения серебра. Поэтому в Пекине, как и во всем Китае, существует множество банкирских домов, которые занимаются переводом сумм из одной провинции в другую. Эти дома, впрочем, имеют сообщение не со всеми местами, потому что надобно иметь свою лавку в том месте, в которое берутся перевести деньги; притом перевод бывает для незначительных сумм. Для отправки большого количества надобно нанимать особых [490] провожатых, которые бывают вооружены с ног до головы; эти провожатые отличаются искусством во всех возможных экзерцициях, которые изобрела китайская тактика; особливо славятся они ловкостью фехтовать на саблях; из них-то выходит большая часть военных докторов. Нечего и говорить, что ехать с большою суммой денег не безопасно по Китаю, и вооруженные провожатые необходимы; оттого и плата им не маловажная; говорят, что она составляет десятую часть всей суммы. Об этих провожатых или их хозяевах носятся слухи, что они состоять в связи с разбойниками, или даже и сами происходят от них.

20-го. Ци-ин, кажется уже порешил свои дела в Шань-дуне. Из императорского указа видно, что он советовал требовать с купцов взноса за всю соль, которую они хотят купить (прежде взималась только часть). Не знаю, что скажет об этом представлении государственный кабинет, которому поручено рассмотреть его.

Сверх того также из Шань-дуна Ци-ин прислал императору проект обогащения казны. Он говорить, что «чиновники часто утаивают взысканные налоги, в ожидании всемилостивейшего манифеста, которым часто прощаются недоимки, и тогда собранные суммы обращаются в их собственность. Он предлагает отменить такие милости и строго запретить подобного рода проделки, положить наказания за утайку и за медленное занесение в книги взысканных сумм». Все это правда, и Ци-ин действительно указывает на одно из важных злоупотреблений; но средства, придуманные им к пресечению их, обличают того же закоренелого китайца-педанта. Это все только — строго подтвердить, немедленно наказать, штрафовать самих губернаторов. Эх! Кто этого не скажет из китайцев, но кто обратить внимание на пустые подтверждения и угрозы? Какой губернатор не знает о злоупотреблениях в своей губернии? Но он видит в них средство наживы. Нет, достопочтенный г. Ци-ин, укажите-ка лучше средство открывать злоупотребления, средство устранить их возможность: вот это в европейском духе. Я боялся, что вы просветите Китай, нанюхавшись в Кантоне европейской премудрости: теперь вижу, что и вы были из числа [491] тех педантов, которые еще думают, что нечем позаимствоваться от варваров в управлении.

В последствии, император издал по этому случаю указ в том же смысле. Хубу (министерство юстиции) представило тоже со своей стороны о подобных злоупотреблениях. Между прочим оно упомянуло, что в настоящее время более 8,000,000 лан считается в недоимках, и сверх того более 10 миллионов отсрочено по различным случаям до другого времени.

Февраля 10-го. Ци-ин опять откомандирован в Чже-цзян для произведения смотра войскам, или лучше тамошним гарнизонам.

28-го. В Сы-чуане произошли какие-то возмущения у непокорных фаней; поэтому Ци-шаню не велено ехать в Юньнань для произведения следствия, по доносу отставленного Чжи-сяня о тамошних злоупотреблениях; велено заняться усмирением фаней.

На днях случилось неважное, но весьма характеристическое происшествие. Из хань-линей (по нашему, пожалуй, академиков) выбирались учителя для 8-го сына императора. Два первые министра Мучжунчин и Паньшиэнь носят название главных учителей, кураторов принцев. Другой вице-министр Чень-гуань-цзюнь считался непосредственно главным смотрителем и воспитателем. Эти три министра рекомендовали в учители какого-то Тун-фу-шэна, и богдохан утвердил его. Через несколько дней вдруг один юйши (ценсор) подал императору протест против такого избрания.— «Когда последовало высочайшее утверждение Тун-фу-шэна в звание учителя, то это произвело всеобщий говор; я не знаю этого человека, но прислушиваясь, узнаю, что он только проныра. В прошлом году у Чэнь-гуань-цзюня умерла жена, и Тун-фу-шэн в посмертной речи выразился следующим образом: «При смерти матери моей (то есть жены моего наставника, которая поэтому имеет право на название моей матери), внутренности разодрались у меня как при смерти родной матери!» Это выражение обратило на Тун-фу-шэна внимание Чень-гуань-цзюня и вот он теперь отрекомендовал его в учители к принцу. Но,— продолжает юйши,— какое же произведет это влияние на нравы, когда все будут вознаграждаемы за подобного рода лесть?» и т. д. Если в этом случае и был [492] кто виноват, то разумеется, что Чень-гуань-цзюнь. Другим министрам некогда было по множеству должностей заняться этим делом, и тем более, что название княжеских наставников было для них только почетным титулом; они не могли коротко разузнать, кто таков Тун-фу-шэн, и поверили рекомендации Чень-гуань-цзюня, своего собрата, но несмотря на это, они вместе с ним уволены за невнимательность от звания наставников, и сверх того, понижены четырьмя, а Чень-гуань-цзюнь шестью степенями; разумеется, что все другие должности остались за ними.

 

Марта 18-го. Я сообщил уже выше о печальных событиях южного Китая, по случаю наводнения. Этим не окончился прошлый замечательный всемирными волнениями год. Европа, Россия и Китай равно страдали от небесной кары, хотя и в различных видах: здесь наводнение, у нас холера, а там еще революция. Вот что сообщается в донесении Фу-цзяньского и Чже-цзяньского наместника. В Формозе (Тай-вань), в пределах Тань-шуй, с 10-го до 13-го числа 9-й луны, шел проливной дождь, сопровождаемый сильным вихрем; от этого потоки выступили из берегов, затопили нивы, огороды и жилища; мосты и береговые плотины были прорваны и разрушены; погибшего народа также было не мало; наводнение простиралось на 90 с лишком миль, причем пострадало всего больших и малых селений до 110; такой же дождь шел днем позже в пределах крепости Гамалань-тин и произвел подобные же опустошения; при этом поздние посевы не были сняты и погибли. В то время, как местное начальство принимало меры вспомоществования для пострадавших и собирало об этом сведения, в самом губернском городе (Тай-вань-фу) 8-го числа 11-й луны, утром в 9 часу, началось землетрясение, продолжавшееся будто два часа; от этого развалилось много зданий, принадлежавших жителям, но то было еще самое легкое бедствие; землетрясение пошло к северу, и чем далее, тем сильнее. В одно время оно было чувствуемо в уездах Джан-хуа, Цзя-и-сянь и крепости Лу-цзянь (тин). В первом, городские здания, присутственные, как гражданских так и военных чинов места (ямынь), темница, магазины, кумирни, общественные заведения, училища (экзаменные здания) и манежи — все сравнялось с [493] землей; городские стены, амбразуры, развалились; убитых жителей нельзя и сосчитать; в темнице погибло шесть человек: прочие разбежались. Ямунь капитана морского экипажа левого тай-ваньского флота развалился вместе с пороховым анбаром, арсеналом и принадлежащими к ним зданиям и лагерем, причем задавлено 2 человека солдат и ранено более 20 человек. В Цзя-и-сянь (который южнее Чжан-хуа), главное присутственное место также большею частою развалилось; городские стены упали на 10 с лишком саженей (100 футов), а амбразуры на 250. Обывательские здания и проч., как внутри, так и вне города также большею частью попадали, и даже тамошнего гарнизона прапорщик (вей-вянь) также ранен. О находящихся на севере в 8 милях от Чжан-хуа-сянь и Шень-шуйтинах хотя еще не получено известия, но также должно опасаться, что и там свирепствовало землетрясение, притом еще сильнее. Затем говорится о мерах, принятых к вспомоществованию пострадавшим.

20-го. Я уже говорил о разрешении или согласии императора на открытие золотых и серебряных рудников в южных частях Китая. Это показывает, что те страны издавна славятся богатством драгоценных металлов; между тем не одни только они могут похвалиться этим. Припомним славные золотые россыпи Яркенда и Хатана; припомним рудники, разрабатываемые уже с ведома правительства, хотя и доставляющие ему ничтожные выгоды, в южных отрогах Алтая; наверно и другие границы с Россией не лишены этих богатств, а о существовании в стране Приамурской серебряных рудников уже известно из истории. При первых наследниках Чингисхана полководцы его разорили всю страну и нагрузили серебром целый флот судов, которые однако ж потонули. Укажем еще на золотые прииски, существующее на западе Тибета в двухмесячном пути от Хлассы, вероятно неподалеку от Кашемира. В этом месте, по уверению тибетских купцов, часто вырывают самородки, величиной в ладонь. Золотые пески Тибета, набиваемые в мешочки, славились в Индии; ныне на все наложило печать бездействия китайское невежественное правительство. Не будучи минералогом, при одном взгляде на карту земель, соединенных ныне под маньчжурскою [494] династией, можно уже заключить о богатстве гор и песков. Я спрашивал монголов из всех стран, китайцев из многих провинций, есть ли у них золото и серебро; отвечают: есть, вот в таком-то месте, в такой-то горе, но не велят рыть. Прежде я слышал, что китайцы тихомолком роются в тех пустынных горах по границе Китая с Монголией, на которых поставлена великая стена; но я не верил этим рассказам; я даже смеялся над уверением Хэшана в Лунь-цюань-сах, когда он рассказывал, что в одном холме, находящемся близ Тань-шаня (горячие минеральные воды в трех верстах на север от Пекина), находится серебро. Но ныне читаю в газетах донесение главного полицеймейстера, что он захватил христиан, тайно копавших серебряную руду в различных местах западных гор; те, рассказывая свои похождения, указывают, где они начали рыть, и как оттуда переходили в другие места; общий итог тот, что без всякого приготовительного знания дела, без капитала, с одним молотом в руке они добыли 650 чинов руды, из которой выплавили более ста лан серебра в одном месте, из 10 чинов выплавлено 1 лана и 7 чинов. После, говорят, христиан выпустили из синбу; но из газет видно, что шунь тянь-фу представило императору положения касательно разработки руд в его ведомстве, но в чем они состоят,— это неизвестно.

 

Апреля 10-го. Прекрасное решение, которое принято было в прошлом году правительство, касательно заменения хлебного сбора денежным, не увенчалось успехом; по докладу цзянь-наньского генерал-губернатора и Ци-ина оно оставлено. Видно, народ принял с неудовольствием эту меру, вероятно по причине ее неопределенности; потому что не сказано было сколько однажды навсегда будут сбирать денег, и потому земским властям оставался еще письма широкий путь к взяткам, да и сверх того как отвыкнуть чиновникам от прежних привычек. Сколько хлопот предстояло при нововведении!

20-го. Презабавный случай. В 1839 году какой-то Дэн-тин-юань, родом из Шань-дуна, имеющий право на звание помощника чжи-сяня, выхлопатывает себе место чжи-сяня в Кантоне, и при отправлении на должность получает в столице деньги на подъем. В Кантон дают об этом знать и [495] посылают патент; ждать-пождать, новый чжи-сянь не является до сих пор; наконец в прошлом только году генерал-губернатор вышел из терпения и сообщил в Шань-дун об отыскании не являющегося чиновника; осведомляются на родине, приходят в дом, в котором живет старушка, жена вышепоименованного Дэн-тин-юаня. Здесь ли дом такого-то? Точно так!— Где же он?— Действительно был у меня, отвечает старушка,— муж, Дэн-тин-юань, получил он звание студента, назначен был к такой-то должности, но по возвращении домой, умер назад тому тридцать лет... Очевидно, что другой назвался его именем, а палата финансов, которая, как сама она говорит, была тогда в больших хлопотах (значит английские дела занимали ее не на шутку), выдала ему деньги. Жаль, что он не решился дослуживаться высших степеней!

30-го. Указ: «Около десяти лет уже, как начались иностранные дела (то есть английские) и хотя в последние годы несколько стало (легче) спокойнее, облегчились заботы о морских берегах, о передвижке войска, но меры управления не приведены были в гармонию; злоупотребления были тем тягостнее, что являлись там, где их всего менее ожидали; я весьма боялся, чтоб живущий по морю народ не подвергся опасностям, поэтому сносил все втайне и терпеливо, потому что известно (наше китайское) правило: когда нагнешь малое, выпрямишь большое. Прошлый раз англичане снова изложили просьбу (здесь употреблено выражение шень-цын, которым означается отношение низших к высшим) о допущении их внутрь Кантона, и генерал-губернатор Сюй-гуан-цзинь, после доклада, действовал согласно с обстоятельствами. Ныне он докладывает через нарочного курьера, что купцы и народ глубоко сознавая великую справедливость, сделали усилия к обузданию наглых и к защите моря; богатые граждане выказали истинное усердие, и вопрос о входе в город покончен; вышеупомянутые иностранцы торгуют по-прежнему; внутри и вне все спокойно; не переломлено ни одного оружия, не спущено ни одной стрелы. Вышереченный генерал-губернатор успокоил народ, удовлетворил иностранцев, и все вошло в естественное положение. Что иностранцы смирны и не обнаружили ни на волос насилия, это дает надежду на долговременное спокойствие, [496] и трудно высказать всю глубину моей радости. Надобно же наградить щедро для поощрения превосходных заслуг, и так всемилостивейше награждаем Сюй-гуан-цзиня наследственным званием цзы (титул, вроде маркиза) и т. д. Что касается до моего кантонского народа, всем известного мужеством и в нынешний год глубоко познавшего великую справедливость, то иметь мужество и знать меру или средство, зависит от духа (линь), который ими руководит: это благодать, влиянная небом; трудно, чтоб из 100,000 никто не лишился выгод и не изменился в силе. Их подвиг глубоко проник в мою душу! Итак Сюй-гуан-цзинь и Е-мин-нинь (имя губернатора) пусть разгласят эти мои слова, чтобы узнал о них каждый дом и через то еще усилил бы свою ревность к общему благу, имея в виду высшие цели, и вкупе наслаждался бы отправлением своих занятий и благополучием спокойной жизни... (Этот указ был издан вследствие переговоров с англичанами о входе в Кантон; как видно из этого указа, они отказались от этой претензии.).

— Ци-ину, отправленному императором для ревизии на юг, позволено возвратиться по болезни в Пекин, и император, чтоб доказать к нему свое расположение, послал к нему с его сыном несколько лан жень-шеня. Вслед за тем и цзянь-наньский генерал-губернатор уволен также по болезни; имеет ли это связь с ревизией Ци-иновой — трудно сказать. Впрочем вероятнее, что генерал-губернатор сам захотел избавиться от хлопот; он прославился тем, что управляя работами, вместо 3,600,000 лан израсходовал в год только 2 милл. Ему же обязаны были и попыткой перевозить хлеб морем.

— Нынешний год пекинская весна нисколько не похожа на прежние сухие, каких мы постоянно были свидетелями до 1-го мая; грязь не успела почти высыхать на улицах; урожай будет, говорят, превосходный, а прежде император, бывало, то и дело молился Лун-Сану о дожде.

— Император был несколько дней нездоров и посылал вместо себя приносить жертву шестого принца; пожалуй, это знак, что этому принцу вступить на престол.

—В Цзянь-нане, как видно из доклада генерал-губернатора, [497] по случаю морских разбойников, составилась народная морская милиция; из граждан двое сделаны главами; им подчинено несколько старшин, которые имеют в своем заведывании по десятку или около человек милиции. Милиция, вместе с военными судами, ходит на своих судах в море для преследования разбойников. Двое старшин награждены чинами.

До 15-го июля. До сего дня газеты не заключают ничего интересного. Шуньтянь-фу, по случаю поимки копателей серебряной руды, посылало чиновника осмотреть и освидетельствовать (как будто это легко) местность; он нашел руду только в одном месте, но серебра оказалось в ней так мало, что производство работ не покрыло бы издержек. Итак, говорит шунь-тянь-фу, не возможно разрабатывать руды для казны, а предоставить это частным лицам значило бы вовлечь их в разорение; следовательно, остается, говорит это место, хорошенько смотреть, чтоб бездельники не разрабатывали руды. Оно и лучше, и без хлопот.

В. Васильев.

Текст воспроизведен по изданию: Выписки из дневника, веденного в Пекине // Русский вестник, № 6. 1857

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.