БИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК ¹

Первые русские китаисты вышли из числа учеников (с 1805 г. — «студентов») Пекинской духовной миссии, отправляемых в ее составе специально для изучения китайского и маньчжурского языков. Как правило, при каждой миссии, которая сменялась через десять лет, было пять учеников. Из них стали известны своими трудами и заняли почетное место среди русских китаистов Илларион Россохин (отправлен в 1729 г.), Алексей Леонтьев (в 1743 г.), Алексей Агафонов (в 1772 г.), Антон Владыкин (в 1781 г.), Степан Липовцев (в 1794 г.) и Захар Леонтьевский (в 1821 г.).

«Действительные члены миссии» (архимандриты, иеромонахи и причетники), как правило, не имели хорошего образования и совершенно не желали изучать китайский и маньчжурский языки. Поэтому до Иакинфа Бичурина среди них нельзя назвать никого, кто оставил бы заметный след в русском китаеведении.

Эти «действительные члены» ехали в почти неизвестную страну («на край света») по принуждению, со страхом за свою жизнь. Они ждали смены, «как избавления от ига египетского», и редкий из них принимался за изучение языков той страны, где им предстояло прожить десять лет ². Чтобы рассеять эти страхи, синод писал в своем указе: «Хотя оное азиатское государство и дальнейшее есть и состоит почти все в идолаторстве, обаче народ тамошний, как св. синоду известно, [12] весьма незлобный и приятный и обхождения изрядного» ³.

С конца XVIII в. состав миссий стали подбирать более осмотрительно, по возможности с учетом способностей, образования и согласия кандидатов.

Начиная с миссии Иакинфа Бичурина (1807 г.), стали известны А. И. Сосновский (церковник, впоследствии преподаватель китайского языка в Казанском университете), Даниил Сивиллов (архимандрит, профессор китайского и маньчжурского языков в том же университете); из миссии Вениамина Морачевича (1830 г.) — Аввакум Честной и Феофилакт Киселевский (умер в Пекине в 1840 г.); из миссии архимандрита Поликарпа (1840 г.) — Палладий Кафаров, В. В. Горский и И. И. Захаров.

Кроме самих членов миссии и учеников, начиная с 1821 г., к миссии прикомандировывались врачи, художники и астрономы для обслуживания обсерватории. Эти люди ехали в Китай по своему желанию, большинство их упорно изучало китайский язык и пользовалось им на практике. Из них можно назвать врачей Иосифа Павловича Войцеховского (исполнявшего обязанности профессора китайского и маньчжурского языков на восточном факультете Казанского университета), Порфирия Евдокимовича Кириллова, Александра Алексеевича Татаринова (переводчика графа Игнатьева в 1858—1860 гг.), Степана Ивановича Базилевского (автора трудов по китайской медицине), художников Антона Михайловича Легашева, Кондратия Ильича Корсалина и Ивана Ивановича Чмутова, написавших много портретов китайцев и пейзажей. Среди прикомандированных к миссии Палладия Кафарова (1849 г.) был и двадцатисемилетний Константин Андрианович Скачков.

В письме к директору Азиатского департамента Г. Л. Синявину К. А. Скачков рассказывает о своей жизни полнее, чем его биографы ⁴: [13]

«Из формулярного о службе моей списка (видно), что я именуюсь мещанским сыном. Нисколько не огорчаясь таким званием, напротив было время, что я даже тщеславился им, опережая в университетском образовании своих товарищей-аристократов, я воспользуюсь настоящим случаем, чтобы рассказать о своей родословной. Нашим родоначальником был боярин Кучка, владетель Москвы. Мой предок бежал в Литву с князем Курбским после ссоры их с князем Иоанном Васильевичем Грозным. Из опасения быть пойманным в Литве предок назвался Качка (утка), впоследствии род Качки переселился в Россию, кажется, в Калугу. Их было два брата, одного звали Семен или Сергей, не знаю верно, другого имя неизвестно. Этот неизвестный Качка обесславил себя разбойничьими наездами, вследствие чего старший брат, гнушаясь фамилией наездника, прибавил к своей фамилии первую букву своего имени и стал Скачка» ⁵.

Дед К. А. Скачкова переселился в Петербург, где на подрядах нажил миллионы, отец же эти миллионы прокутил и оставил сына Константина без средств и в «унизительном» звании мещанина. Благодаря дяде, который выиграл процесс по старому долгу отца Скачкова, Константин разбогател. «Меня прочили в фабриканты, отдав учиться в Технологический институт. Через 5 лет учения, за год до окончания курса, я убежал оттуда на университетскую лекцию, откуда меня вывели» ⁶.

Шестнадцати лет Скачков поступил в университет, но, не окончив его, перешел в Ришельевский лицей ⁷. Здесь он был одним из лучших учеников известного астронома, позже — академика А. Н. Савича (1810—1883) ⁸. Это послужило несколько лет спустя поводом к поездке в Китай. [14]

В 1844 г., окончив Ришельевский лицей, К. А. Скачков поступил чиновником в вологодскую палату министерства государственных имуществ, а в 1845 г. был назначен помощником управляющего Северной учебной фермой. Через два года, в 1847 г., он перешел в канцелярию петербургского губернского правления. Ничего общего с Китаем на этой службе не было. В 1848 г. К. А. Скачков согласился поехать в Пекин для работы в обсерватории при духовной миссии Палладия Кафарова ⁹.

«В университете, потом в Ришельевском лицее, а затем на службе в министерстве государственных имуществ, — пишет Скачков, — везде меня держали на последнем плане за то только, как откровенно объясняло мое начальство, что я мещанский сын. Только министерство иностранных дел не обратило внимания на мое звание. А замечательней всего то, что в Пекине-то, в кругу товарищей-семинаристов, на меня часто смотрели как на плебея, нисколько не церемонясь уверяли меня, что звание дьячка, пономаря почетней мещанского. Я смеялся над такими школьными выходками» ¹⁰.

Перед отъездом в Китай Скачков не раз беседовал с Бичуриным. Доказательством этого служит строка в одной из статей К. А. Скачкова: «Не могу не вспомнить и любимого выражения моего наставника, знаменитого Иаюинфа Бичурина, он говаривал: ”Китай есть земля неприступная”». К. А. Скачков замечает тут же: «Верное еще лет сорок тому назад, ныне это выражение стало анахронизмом» ¹¹.

Приехав в Пекин, К. А. Скачков энергично принялся за организацию магнитно-метеорологической обсерватории ¹² и стал вести астрономические наблюдения. Одновременно он начал изучать китайский язык. [15]

Все китаисты, вышедшие из пекинской миссии, изучали китайский и маньчжурский языки при почти полном отсутствии пособий и словарей.

Это был большой, напряженный труд в течение долгих лет. Почти все изучавшие китайский и маньчжурский языки составляли сами или переписывали рукописные словари своих русских предшественников или западноевропейских миссионеров ¹³.

В своих записках Феофилакт Киселевский пишет: «Мы должны по крайней мере восемь лет рыться в китайских лексиконах, чтобы иметь возможность на девятом году заготовить перевод с китайского языка» ¹⁴. А Антон Владыкин в своих записях в 1796 г. отмечает: «Ученики, посылаемые в Пекин, будучи нимало не научены языкам — китайскому и маньчжурскому, принуждены бывают года два и три только упражняться в затверживании вокабул и литер, к тому же казенные учителя, не получая никакой награды, бывают ленивы и не откровенны» ¹⁵.

Эта напряженная, требовавшая большой усидчивости и терпения работа протекала в плохих бытовых условиях. Аввакум Честной в рапорте азиатскому департаменту писал: «Студентские комнаты узки и тесны, неудачны для занятий с учителями, зимою опасны для здоровья. Нельзя прислониться ни к одной стене — иначе сырость и холод проникнут во все кости, и ревматизм, здесь столь обыкновенный, — неизбежен... В зимнее время ноги постоянно страждут от жару, а плечи и спина — от сырости и холода» ¹⁶. Питание было плохое: «Штатного столового оклада недостаточно» ¹⁷.

Тяжелые условия приводили к тому, что немалая часть миссионеров не выдерживала такого искуса и [16] бросала занятия, а ученики нередко оставались на пекинском кладбище ¹⁸. Это были все люди, не достигшие и сорока лет.

Ко всем тяготам быта и трудностям в изучении китайского и маньчжурского языков прибавлялось еще и отсутствие хороших учителей. В рукописях Феофилакта Киселевского, относящихся к тридцатым годам XIX в., есть любопытные записи об учителях, «нанимаемых для миссионеров»: «Солдат сюцай ¹⁹ Энь нанят в начале мая, в половине того же месяца с бесчестием отставлен... Крестьянин сюцай Ван с половины мая 1833 г. в конце августа отставлен за пьянство... Чортхэ лама, учитель тибетского языка с января 1833 г., в конце декабря того же года оставил нас, как раков на мели... Солдат сюцай Чэн нанят с сентября 1833 г., получал 4 ланы в месяц. Учитель китайского языка — один из лучших, но такая шельма, которая беспрестанно отпусками и неявками к сроку причиняет множество беспокойства и досады. Он ходил только по 1836 г. и отставлен» ²⁰.

Все эти трудности самостоятельного изучения китайского языка должен был преодолеть и К. А. Скачков. Ему пришлось пройти такую же тяжелую школу, как и его предшественникам. Положение К. А. Скачкова облегчалось некоторой самостоятельностью: он заведовал обсерваторией; но это же заведование требовало особых трудов. Скачков называет своего учителя «профессор Гао». Гао получал не 4 лана в месяц, как остальные сюцай, а 5 лан и 8 чи (только за утренние занятия); он приходил ежедневно по утрам, а другой сяньшэн — вечером. Даже уезжая в 1851 г. в горы на 78 дней в отпуск, Скачков взял с собой сяньшэна Шэня.

«Занятия обходились дорого, но [я] не отягощался в расходах при помощи доброго архимандрита Палладия, который сочувствовал моим занятиям и всегда находил для меня деньги» ²¹. [17]

Уже через два года после начала занятий Скачков убедился, что достигнуты некоторые успехи. 27 сентября 1851 г. он записал: «Благодаря Шэнь сяньшэну да, пожалуй, и моему терпению, мои занятия китайским языком принесли малую толику пользы. Сегодня ровно 2 года как я приехал, и результат от занятий оказался даже лучший, чем я предполагал. Мало того, что я довольно бегло стал говорить по-китайски, но слегка понимаю и то, что читаю» ²².

В конце 1853 г. он подвел в дневнике итоги годовой работы:

«Написал и перевел немало. Об сельском хозяйстве написано 104 листа. Этого журнала... 76 листов; по части технологии — 12 листов; переводы: «Каогу» ²³ — 34 листа; «Кайпи» ²⁴ — 10 листов; история астрономии Ханьской династии (не оконченная за непониманием Лю ли) — 24 листа; пространно «Гуцзин миюань» — 22 листа; «Цзю хуан хуо мин» ²⁵ — 22 листа; «Сю ча цзин» ²⁶ (до половины пока переведенный) — 24 листа. Кроме того, для Купфера ²⁷ вычислений — 231 лист и разной переписки 40 листов. Всего 599 листов» ²⁸.

Исключительное трудолюбие Скачкова помогло ему добиться серьезных результатов. В конце 1854 г. он записал: «Я занимаюсь 17 часов в сутки, значительные успехи в китайском языке. Только с этого года я стал переводить без пособия китайца».

После того как Скачкову стало доступно хотя бы с помощью сяньшэна чтение китайской книги, он начал усиленно заниматься изучением сельского хозяйства Китая.

Переводя рекомендованное ему Бичуриным «Шоуши тункао» ²⁹, он убедился, что эта книга не дает всех [18] тех сведений о китайском сельском хозяйстве, которые он ожидал здесь встретить. Разочарованный Скачков пишет: «Но плохо я сделал, взявшись перевести все томы ”Шоуши тункао” (Сборник по предметам сельского хозяйства). Это громадный труд, а пользы от него немного... Согрешил же почтенный отец Иакинф Бичурин, посоветовав мне только и держаться этой книги при моих занятиях. И откуда он взял рассказ, оказавшийся басней, что богдыхан Канси, достойный современник Петра I, приказал во всех уездах Китая публично прочитывать несколько раз в год эту книгу для научения земледельцев уму-разуму? Нелегко эту книгу, всего в 24 толстых тетрадях, прочесть даже один раз в год» ³⁰.

Поэтому Скачков привлек полностью или частями еще несколько книг, касающихся и сельского хозяйства: «Шаншу яодянь» ³¹, «Шаншу юйгун» ³², «Гулян чжуань» ³³ и др.

Примерно одна пятая рукописей Скачкова (около 2 тыс. листов, хранящихся в Рукописном отделе Государственной библиотеки имени В. И. Ленина) посвящена китайскому сельскому хозяйству. Скачков переводил из китайских книг описания растений, посадки, посева, обработки земли, снятия урожая зерновых и технических культур и овощей и т. д. Записи касаются также цветоводства и плодоводства. Скачков подробно описывал различные виды цветов и плодовых деревьев, виды сельскохозяйственных орудий, а иногда и зарисовывал их на полях.

Кроме того, он нанимал художников-китайцев, которые зарисовывали образцы разных культур.

Не довольствуясь книгами, Скачков стремился изучать Китай среди народа. В одной статье он писал: «Если бы европеец, приехавший в Китай с целью изучать китайцев, заимствовал бы материалы не от лукавых слуг, неучей-матросов, а заставил бы себя просидеть по нескольку часов в продолжение нескольких дней в чайной и притом не в барском чайном ресторане, а в описываемой нами простой городской или загородной — все равно, то, конечно, он вернее узнал бы китайцев. [19] Чайная эта... ”живая энциклопедия китайских уличных нравов”» ³⁴.

Скачков не удовлетворялся знакомствами с «барами», как он называл китайских чиновников. «От китайских бар я извлекаю себе пользу в других моих занятиях, а для практического изучения китайского сельского хозяйства я давно уже чувствовал необходимость сблизиться с здешними бедняками и с здешними арендаторами ферм» ³⁵.

Для продолжения занятий по сельскому хозяйству Скачков уехал в деревню. Здесь он вел дневник, озаглавленный: «Деревенский быт. Списан с натуры в деревне Вэньцюань, в местности Шиво» ³⁶. Скачков записывал все, что видел и слышал: поговорки и пословицы, обычаи, приемы сельскохозяйственных работ, религиозные обряды, характер аренды земли, условия и порядок заклада и найма домов, подати, годовой бюджет крестьянской семьи.

В 1853 г. он сам провел опытные посевы. В этом году было назначено к посеву: «Овощей разных — 60 сортов, 23 сорта гуа (тыквенных), 26 разных видов гороха, зерновых хлебных 16 сортов, риса — 20, гаоляна — 22, лекарственных — 7, аптечных корней — 17, плодовых деревьев — 26, полевых цветов — 90, садовых — 41» ³⁷.

Он не только наблюдал за сельскохозяйственными работами, но и сам работал на полях: «Первый раз пахал китайской сохой; устал я, но не потому, чтобы соха была тяжела, а потому, что взялся за соху по-русски, после приноровился — шел весьма свободно» ³⁸.

После того как Скачков овладел китайским языком настолько свободно, что мог беседовать с крестьянами, он познакомился с одним арендатором на ферме Еррсань близ Пекина и стал его «самым коротким приятелем» ³⁹. «Мой компаньон, или, точнее выражаясь, мой нареченный профессор, руководитель в китайском [20] сельском хозяйстве, по прозванию Вэй Чжан, будет работать со мной в моем опытном поле... лучшим справочным руководителем в таком занятии, к которому я был подготовлен уже в России ⁴⁰, с которым я познакомился уже по китайским книгам, которое (сельское хозяйство) решительно может быть образцом для рационального хозяйства не в одной России, а тоже и в Западной Европе, и о чем по сие время в Европе никто не писал, никто не заикнулся даже, кроме нашего деда — синолога Бичурина, издавшего тощий перевод архимандрита Вениамина из книги ”Шоуши тункао” ⁴¹, которою любознательный хозяин только залакомливается узнать, что за сельское хозяйство в Китае, не разжевывая из нея ничего точного» ⁴².

Приведенных записей из дневников К. А. Скачкова вполне достаточно, чтобы показать, как серьезно и последовательно изучал он сельское хозяйство Китая. Опубликованные им статьи по сельскому хозяйству имеют особую ценность, а рукописное наследство на эту тему заслуживает изучения и, по возможности, опубликования.

Труды Скачкова по сельскому хозяйству обратили на себя внимание даже равнодушных царских чиновников. В предисловии редакции к его статье «О деревьях, на которых китайцы разводят диких шелковичных червей», было сказано:

«...Скачков оказал нашему отечеству столько же заслуг в отношении к ознакомлению нас с китайскими полезными растениями, как никто из бывших до него в Китае... Его неусыпным трудам обязаны мы распространению в России китайского мусю ⁴³ (Medicago sativa) и [21] множества огородных и садовых растений, которые он присылал в громадном количестве в Россию в департамент сельского хозяйства, в различные общества сельского хозяйства и частным любителям» ⁴⁴.

За распространение полезных растений Московский комитет акклиматизации в 1861 г. наградил Скачкова серебряной медалью, а в 1862 г. Парижское общество по акклиматизации — также медалью.

Серьезно Скачков интересовался и китайским шелководством (шелководству уделено более 1000 страниц записей) ⁴⁵.

В 1856 г. он писал Л. Г. Синявину: «Ради пользы для русской промышленности выписал две породы диких шелкопрядов — ясеневого и дубового. Чтобы научиться, как обходиться с этими шелкопрядами, я выписал опытного шелковода из той же Шаньдунской губернии. Тогда сад в пекинском северном подворье превратился в шелководную плантацию» ⁴⁶.

В ответ на поданную Скачковым в Комитет шелководства Московского общества сельского хозяйства «Записку о китайских шелковых червях, диких и домашних, разводимых К. Скачковым в 1856 году», директор комитета С. Фасегов просил прислать 1000 коконов в Москву из тех пород, какие признает нужными Скачков.

Однако эти попытки помочь отечественному шелководству пропали даром.

В письме к Синявину Скачков сообщал, что он «отправил в Петербург, в Департамент сельского хозяйства, коконы и статью о способе ухода за шелкопрядом, описания ясеня и дуба, рисунки шелкопряда, семена деревьев и образчики материи из их сырца, а в 1857 г. в Петербурге удостоверился, что дикие шелкопряды попали в худые руки» ⁴⁷. Скачкова даже упрекнули, зачем он послал коконы диких шелкопрядов. «Я считал, что все посланное мною будет золотым подарком, что такие дикие шелкопряды, в первый раз попавшие в Европу чрез Россию, принесут честь русскому имени, что со временем Россия поделится ими с Западной Европой» ⁴⁸. [22]

Полезное начинание Скачкова натолкнулось на чиновничий бюрократизм. Даже его статья появилась в печати только в 1862 г.

В 1858 г., когда Скачков был в Париже, он там встретил аббата Перни, который привез из Китая 50 коконов дикого дубового шелкопряда. Парижское общество акклиматизации вывело бабочек и яички, сделало описание этой новой в Европе породы шелкопрядов и назвало ее именем Перни.

«В этом же году я увидел в наших ученых журналах два перевода статей Перни» ⁴⁹, — с сожалением констатировал Скачков в дневнике.

«Написал статью о диких шелкопрядах. Теперь я оканчиваю ее своим предисловием, в котором доказываю, что не французский, а русский синолог прежде всего сделал для Европы открытие о диких шелкопрядах, и рассказываю о всех мытарствах моего труда по редакциям русских ученых обществ, которые, забывая о своем назначении, приносить пользу России, увлеклись ученым шиком, непростительной модой в подражании только французских фраз» ⁵⁰.

Когда Вольное экономическое общество заказало Скачкову альбом иллюстраций сельскохозяйственных культур и орудий, он с помощью двух китайских художников этот заказ выполнил и привез около 700 рисунков. В Петербурге, Париже и Лондоне этим альбомом восхищались, а Вольное экономическое общество не приняло заказа, ссылаясь на то, что он был сделан «прежним составом общества, а не настоящим, которое нуждается в деньгах» ⁵¹. Это же общество заказало фунт жэньшэня, возглавлявший миссию Палладий Кафаров предусмотрительно отговорил Скачкова от этой покупки, которая обошлась бы в два фунта золота. «Впоследствии в Петербурге я удостоверился, — писал Скачков, — что Общество писало ко мне о жэньшэне ради одного шика и отказалось бы от этих корней, предоставив мне самому питаться ими» ⁵².

В 50-х годах Скачков стал широко известен как специалист по сельскому хозяйству Китая. Он был избран [23] членом-корреспондентом Вольного экономического общества (1851 г.), членом-корреспондентом Кавказского общества сельского хозяйства (1857 г), членом Российского общества садоводства в Петербурге (1859 г.), Азиатского парижского общества (1858 г.), Комитета акклиматизации Московского общества сельского хозяйства (1859 г.) и Казанского экономического общества (1860 г.).

Кроме сельского хозяйства, Скачков старательно изучал китайскую кустарную промышленность. Его интересовали производство кирпича, горшечное производство, окраска материй (описана 51 краска) и многие другие технологические процессы.

В его дневниках, в разделах «Китайская технология» (386 листов) и «Китайская энциклопедия» (535 листов), можно найти ответы почти на все вопросы о технологии китайского производства середины XIX в.

Изучая производство, Скачков ходил на заводики. Хозяева, опасаясь раскрыть свои секреты, рассказывали ему чушь, но Скачков записывал только то, что было проверено им несколько раз.

В рукописи «Обычаи в Китае» (323 стр.), начатой в январе 1854 г., Скачков описал свадебные обряды, обряд похорон, одежду китайцев и т. д. Сведения об обычаях можно найти и в других местах его рукописей.

Главным занятием Скачкова в Пекине была работа в обсерватории, требовавшая регулярных наблюдений и записей. Свои наблюдения он отправлял с каждой почтой академику Купферу, возглавлявшему метеорологическую обсерваторию Академии наук.

Отчет о магнитных наблюдениях Скачкова опубликован английским ученым Сабином в брошюре «On the solardiurnal variation of the Magnetic declination at Pekin».

В фонде Скачкова хранятся два рукописных тома «Материалов для изучения китайской астрономии» (615 листов). Здесь переводы из «Ули тункао», части «Хоу хань-люли чжися», «Боудяньхой», из «Шицзи» («Лю-шу»), «Тянь юаньлили» (7-й цзюань «Каогу») и других источников.

Переводить китайские книги по астрономии было очень трудно. Корреспондент Скачкова синолог — француз Станислав Жюльен писал, что он, Жюльен, с [24] большой охотой переведет десятки страниц из китайских классиков, чем несколько строк из их астрономии ⁵³. В списке своих переводов К. А. Скачков около «Истории астрономии Ханьской династии» написал в скобках: «Неоконченная за непониманием».

Все эти многообразные занятия не отвлекали Скачкова от политической и экономической жизни Китая, народ которого он полюбил.

В пекинский период жизни Скачкова в Китае происходило антифеодальное патриотическое движение — тайпинское восстание, которое охватило громадную часть страны и многомиллионные массы населения.

Это событие не прошло мимо Скачкова. В дневниках, один из которых получил позже название «Мой политический журнал», он регулярно записывал сведения об «инсургентах».

В рецензии ⁵⁴ на книгу М. В. Венюкова «Очерки современного Китая» Скачков писал:

«Восстание тайпинов началось, продолжалось и покончилось в наше пребывание в Китае. Во весь период сего восстания мы имели терпение писать довольно подробный политический дневник, в который внесены сведения о нем из богдыхановских указов и из официальных реляций, из толков в народе и в сферах высшего общества в Пекине за и против восстания, из виденного нами лично и из многих подлинных прокламаций из лагерей тайпинов...» ⁵⁵. Возражая Венюкову, Скачков продолжал: «Иноземцы, а не сами китайцы — силы англичан, французов, да еще североамериканцев, а не богдыханское войско разогнали тайпинов, разгромив их нанкинское седалище» ⁵⁶.

Записи о тайпинах находятся не только в «Моем политическом журнале». Их можно найти и в рукописи «Мои статьи», в «Сборнике официальных документов» и в папках под другими названиями. Записи эти расположены между другими материалами, не относящимися [25] к «инсургентам». Всего они составляют около 250-300 страниц и имеют большую ценность, как свидетельства очевидца, жившего в Пекине в 1851—1856 гг.

Скачков регулярно переводил императорские указы, записывал свои разговоры с разными лицами: «Я воспользовался множеством случаев, чтобы об этом поговорить с маньчжурскими солдатами», — пишет он ⁵⁷.

В «Моем политическом журнале» (Скачков вел его с января 1854 г. по май 1856 г.) записи о тайпинах есть почти на каждой странице. Скачков пишет о том, что схвачен брат инсургента, подсыпавший яд в колодцы богачей, о появлении тайпинов-одиночек в Пекине, о покушении на императора, о тяжелом финансовом и экономическом положении в стране и т. д. Эти записи свидетельствуют, как день за днем росло недовольство народа маньчжурской династией, как росло сочувствие тайпинам, но усиливался террор маньчжурских властей.

Личное отношение Скачкова к тайпинам выражено в следующих словах: «Я ей-ей нисколько не боюсь будущих историй, напротив, необыкновенно интересуюсь быть свидетелем осады Пекина и взятия его... Всякий китаец понимает, что китайское правительство будет более уместнее, чем маньчжурское» ⁵⁸. Размышляя о возможных последствиях взятия Пекина тайпинами, Скачков приходит к выводу: «Для народа страдания мимолетны, ибо, собственно говоря, весь народ гол, потери незаметны, а быть может, за сим открывается для них перспектива радостей, спокойствия при новой династии» ⁵⁹.

Скачков правильно оценивал обстановку в Китае и не идеализировал ее (как это бывало иногда у Бичурина):

«В этой стране деспотизм гнетет везде на всех китайских мелочах, [так] что тут не смеют проронить ни одного лишнего слова против маньчжурского правительства» ⁶⁰, — записывает он в дневнике.

Много гневных строчек посвятил Скачков торговле опиумом, которую Англия вела в Китае. Он прекрасно понимал, что китайцы «на иноземцев смотрят как на [26] тунеядные поросли в их стране, от которых они рано или поздно освободятся. Для них это не более как вопрос времени» ⁶¹.

Глубокая вера в могучие силы китайского народа чувствуется и в таких словах Скачкова: «Благодаря тому, что мы знаем из истории Китая, можно ручаться за его будущность едва ли не больше, чем за будущность какой-либо другой страны» ⁶².

В это время Скачков уделял много внимания составлению китайско-русского словаря. Ему пришлось даже прервать почти на четыре месяца обработку обсерваторских наблюдений.

«С 15 июня по 4 октября перерыв, — пишет он. — Лексикон, который уже сделан на половину труда, переведя 240 страниц из Мориссона, да на страниц 200 подобрав своих фраз, всего в итоге 16500 фраз, которые научили меня немало. Я оставил все дневные свои журналы, т. е. этот газетный и сельскохозяйственный, даже обсерваторные наблюдения не вычисляю с 15 июня, как-то после придется покорпеть за этими дурацкими цифрами» ⁶³.

Продолжал он эти занятия над словарем и в Петербурге: «Возвратившись в Петербург, я просидел за окончанием своего китайско-русского фразеологического словаря. Я приготовил его к печати, узнав в Академии, что гр. Путятин везет из Кантона китайский шрифт» ⁶⁴. Однако шрифт так и не был привезен, и Скачков увез словарь в Китай ⁶⁵.

В 1857 г. Скачков сильно заболел. По настоянию начальника миссии Кафарова и врача Базилевского он возвратился в Петербург и был назначен переводчиком 8-го класса при Азиатском департаменте Министерства иностранных дел.

В том же году он выехал в Париж, где не раз встречался с известным синологом Жюльеном (1799—1873), [27] путешественником-миссионером Гюком (1813—1860), с востоковедами Потье (1801—1875) и Био (1803—1868), много читал и работал.

В дневнике от 14 января 1858 г. он записывает: «Жюльен просил меня сделать ему китайский перевод в 3 строки, которые он не понимал; я исполнил его желание тотчас же» ⁶⁶. 21 марта: «Долго спорил с Жюльеном. Плохо он знает Китай» ⁶⁷.

По рекомендации Жюльена, Потье и Био Скачков был избран членом Азиатского общества (Societe Asiatique).

В марте 1859 г. Скачков против своего желания был назначен русским консулом в Чугучаке.

С этого времени он стал дипломатическом чиновником, и это наложило на него отпечаток. Служебные обязанности оставляли ему мало времени для самостоятельной работы. Постепенно записи в дневниках о политической и экономической жизни Китая стали случайными и, наконец, совсем прекратились. Все же он подбирал материалы о положении в Синьцзяне, а также собрал ценную коллекцию китайских рукописей по истории Синьцзяна.

В Чугучаке Скачков начал писать о русско-китайской торговле.

И. Ф. Бабков, проводивший в Синьцзяне по Пекинскому договору границу между Россией и Китаем, встречался в Чугучаке со Скачковым и так описывает своё впечатление о нем:

«Мне принесли большую пользу и частые беседы с уважаемым Константином Андриановичем в долгие осенние вечера. К. А. Скачков не только прекрасно владел литературным языком, что можно видеть из его сочинений о Китае, но обладал также дарованием толково и обстоятельно объяснять и рассказывать. Я испытывал большое удовольствие, слушая его занимательные и интересные рассказы о Китае» ⁶⁸.

Все общество Скачкова в Чугучаке состояло из секретаря, священника и причетника. Оно очень тяготило его. В 1863 г. Скачков вернулся в Петербург и был [28] снова зачислен переводчиком в азиатский департамент; к 1864 г. он предложил министерству народного просвещения приобрести у него библиотеку на китайском языке ⁶⁹. Характеризуя эту библиотеку, В. П. Васильев писал в Академию наук: «Библиотека, им составленная, одно из редких собраний, когда-либо доступных частному лицу...» ⁷⁰. В ней «находятся сотни редких сочинений, брошюр, рукописей, планов, карт и альбомов, из которых многие никогда, может быть, не встретятся в другом месте» ⁷¹.

Так как министерство не нашло возможным купить библиотеку «по причинам затруднительного финансового положения», К. А. Скачков был согласен рассрочить, уплату на шесть или даже восемь лет ⁷². Академик М. И. Броссе рекомендовал приобрести библиотеку для Азиатского музея, но непременный секретарь академии ответил, что, «к сожалению, академия не имеет в своем распоряжении достаточных денежных средств». Так библиотека Скачкова и не попала в Академию наук. В конце концов иркутский купец Родионов купил ее и пожертвовал Румянцевскому музею. Это не было меценатством, так как Родионову в награду был обещан орден. Так библиотека оказалась в Румянцевском музее. Сейчас она находится в фондах Государственной библиотеки им. В. И. Ленина.

В феврале 1865 г. по просьбе академика Броссе Академия наук отпустила 1000 рублей на составление каталога китайских книг Азиатского музея. Выполнение этой работы поручили Скачкову ⁷³. Каталог окончен не был ⁷⁴, по всей вероятности потому, что в 1866 г. Скачкова пригласили в С.-Петербургский университет преподавать [29] «практические упражнения в китайском языке» в помощь В. П. Васильеву. Его преподавание в университете длилось всего год.

В Петербурге Скачков участвовал в работе Русского географического общества, членом ревизионной комиссии которого он состоял с 1863 г. Здесь он прочитал доклад «О заслугах венецианца Марко Поло по распространению географических познаний об Азии» ⁷⁵.

В 1865 и 1866 гг. Скачков читал в Вольном экономическом обществе курс лекций о сельском хозяйстве Китая. Они были опубликованы в 1867 г. в журнале «Сельское хозяйство и лесоводство». Третьему Международному съезду ориенталистов Скачков представил доклад «Исторический обзор военной организации в Китае с древних времен до воцарения маньчжурской династии» ⁷⁶.

В 1865 г. Скачкова избрали членом Русского археологического общества и в том же году — членом «Societe d’Ethnographie Oriental et American».

Скачков внимательно следил за развитием русского китаеведения. Прослушав в Географическом обществе доклад А. К. Гейнса «О восстании мусульманского населения, или дунгеней, в Западном Китае» ⁷⁷, он, хорошо знакомый с событиями в Китае, писал: «Я полагаю, что дунгане восстали против маньчжуров не вследствие их религиозного фанатизма [как доказывал Гейнс], а вследствие той же самой причины, по которой против маньчжурской власти восстают уже 15-й год китайцы во всех губерниях пространной их империи — всеобщего среди китайцев недовольства на привилегии маньчжуров и на их корыстолюбие.

Восстанию дунгеней предшествовали частые бунты во многих городах в Западном Китае; и бунты в Синаньфу и в Хочжоу, где находится саларская община, доказали дунгенам все бессилие маньчжуров... [30] Подстрекателями к бунтам дунганей были, да, вероятно, есть и по сию пору агенты китайской инсуррекции, или партии так называемых в Европе тайпинов, их возбудительные прокламации встречались на стенах Чугучака уже в 1859 г.» ⁷⁸.

Читая новую литературу о Китае, Скачков неизменно отзывается о ней в дневнике:

«Прочитал путешествие Пржевальского, — записывает он 20 января 1875 г. — Интерес большой, но было бы интересней, если бы он лучше научно приготовился к столь помпезной экспедиции. Огромный недостаток в его незнании местных языков... Он вел знакомство со зверями да с птицами, а не с людьми» ⁷⁹.

Это было правильное замечание. Н. М. Пржевальский путешествовал без квалифицированных переводчиков, чем и объясняется недостаток в его трудах экономических сведений, о социальных условиях жизни народов тех районов, где проходили экспедиции.

Развивавшаяся торговля с Китаем (русские купцы обосновались в самом центре страны — в Ханькоу) требовала посредника в отношениях русского купечества и китайцев. Выбор пал на Скачкова.

В 1867 г. он уехал консулом в Тяньцзии, а в 1870 г. был назначен консулом в открытых китайских портах; на этом посту он оставался до 1879 г.

Он не раз возвращался в Россию в отпуск, в 1874 г. посетил Западную Европу (Вена, Венеция, Рим, Париж), в 1879 г. вернулся в Шанхай. В Париже в 1874 г. он по поручению В. П. Васильева вел переговоры с владельцем китайской типографии Марселином Леграндом о покупке китайского шрифта.

В письме к В. П. Васильеву К. А. Скачков сообщал, что за 4238 «цельных нередких знаков» и прибавлений ключевых знаков, из которых можно составить 22—25 тысяч иероглифов, Легранд просит 19 000 франков. «Кто из наших синологов не желает, чтобы иметь в Петербурге китайскую типографию?» ⁸⁰ — пишет Скачков и продолжает: «Прошу вас употребить все свое старание на то, чтобы в Петербурге была приобретена китайская [31] типография каким-либо ведомством...» ⁸¹. Но старания Васильева успехом не увенчались.

В том же письме Скачков отмечает: «В Париже синологи смотрят на нас, русских синологов, как на лучших... Но никто в Европе нас не знает, думают только, что мы крепки в китайском языке — но ничего не пишем. Они отчасти правы — мало мы пишем...» ⁸².

В апреле 1874 г. Скачков познакомился с И. С. Тургеневым. В дневнике он пишет: «Зашел ко мне Спасский, он довел меня до И. С. Тургенева, который обрадовался увидеться со мной. С него Репин снимает портрет для Третьяковской [галереи]. Тургенев взялся мне устроить издавать здесь мои труды» ⁸³.

5/17 апреля: «Я у Тургенева. Он все приготовил, что обещал. Издатель лучший Maisson euve или Frank, переводчика Dorand пришлет ко мне. Дал мне свой московский адрес».

Еще находясь на службе в Чугучаке, Скачков хотел уйти в отставку, но его смущало, что тогда уже ему «не бывать другой раз в Китае, в портовых городах, чтобы вполне обнять свои исследования о китайской торговле и промышленности, что меня преимущественно занимает» ⁸⁴.

Однако, хотя ему удалось побывать «другой раз в Китае, в портовых городах», он почти ничего не написал об этом ни в печатных трудах, ни в дневниках. Не сбылась и его мечта написать «более или менее полное, но вполне точное и практическое руководство к китайскому сельскому хозяйству» ⁸⁵.

Также не удалось Скачкову полностью опубликовать все свои записи о тайпинах, о промышленности и сельском хозяйстве, об обычаях и другие.

В сноске статьи в «Очерках Китая» Скачков отметил: «Наши обязательные занятия, не прерывающиеся почти три десятилетия, не дают нам досуга сделать для издания редакцию этому дневнику, равно как и многим другим нашим трудам о Китае» ⁸⁶. [32]

«В Пекине у нас было введено в обыкновение не заботиться о приведении в порядок своих трудов, а учиться и учиться, пользуясь таким редким случаем в изучении китайского языка, — писал он. — Приведение в порядок и переписку начисто статей мы всегда откладывали впредь к времени сборов в Россию. Но мои сборы были ранними и неожиданными вследствие не мнимой, а действительной и опасной болезни. За полгода до отъезда из Пекина я сильно болел, не вставал с постели» ⁸⁷.

После того как Скачкову был дан чин действительного статского советника-генерала, круг его знакомых изменился. В дневниках все чаще встречаются фамилии [33] князей, именитых людей. Его мировоззрение все более правеет, взгляды на положение в Китае уже мало отличаются от официальных.

Любопытно остановиться на отношении Скачкова к активизации политики царизма в отношении Китая.

Как известно, по Тяньцзинскому русско-китайскому трактату 1858 г. Россия получила право торговать в открытых портах. До конца XIX в. политика России по отношению к Китаю отличалась от английской и французской тем, что Россия никогда не воевала с Китаем, и захватнические поползновения русских правящих кругов были поэтому мало заметны. Скачков считал, что все успехи России были достигнуты исключительно дипломатическим путем. «Мы всегда, — пишет он, — сохраняли традиционную дружбу с Китаем, никогда не воевав с ним» ⁸⁸.

В суждениях о Тяньцзинском договоре Скачков колеблется: «Одно из двух: мы были случайными умиротворителями; или же мы рыцарски отказались от благодарностей, довольствуясь приобретенными степями, не нуждаясь в свободе торговать в Китае, не опасаясь тягости, когда наше влияние на Китай останется далеко позади английского» ⁸⁹.

Скачков остался недоволен и Пекинским договором, главным образом той частью, которая касалась торговли. «Я не принадлежу к сторонникам нашего дополнительного договора с Китаем, о котором так много говорят и пишут», — записывает он в дневнике ⁹⁰. Он считал, что были учтены выгоды одних только кяхтинских купцов и что надо было «вместо Урги вписать в договор город Урумчи, который составляет средоточение всей обширной торговли Западного Китая; а при значительной отдаленности его от портовых городов и от главных китайских рек мы редко встречались бы там с англичанами» ⁹¹.

Как человек, хорошо изучивший условия торговли в Китае, он понимал, что «после нового дебюта англо-французов в Китае, когда они угрожали даже Пекину, [34] разорив дворец Юаньминюань ⁹², когда они еще более разорили и без того безденежную империю, когда при нынешнем просторе английским миткалям проникать во внутренние рынки Китая, китайская-то промышленность будет еще более подавлена» ⁹³.

В 1875 г. Скачков не оставлял мысли о том, чтобы «искрестить все те пути в Китае», где он не бывал; «а побывать можно, и допустят меня до возможности окончательно вникнуть в те вопросы и ответы о Китае, которых набирается во мне множество. Написать: Китай и китайцы, каковы они были и есть. Это огромная задача и программа, и писать это возможно только в условии освободить себя от предвзятой системы» ⁹⁴. Однако эта программа осталась неосуществленной.

Скачков до конца жизни был практическим работником. Свое ученье в Пекине он начал не с «Сышу», как обычно начинали русские, изучавшие там китайский язык, а с перевода книг по сельскому хозяйству, кустарной промышленности и т. д. Его статьи о торговле с Китаем отличались конкретностью и были весьма полезны русским купцам ⁹⁵.

Скачков интересовался и китайской философией. Он сделал перевод «Истории китайской философии Сэ Тун», но на этом его занятия философией закончились.

Интересовала его также художественная литература Китая. В рукописях сохранился его перевод «Чжоучао лэгочжи». С большим уважением Скачков относился к народу Китая, к его истории и науке. В небольшой записке «За что осуждать китайцев», которая осталась неопубликованной, он писал, что «главная черта при суждении о китайцах — это заглазная и невежественная ирония о них, но ведь есть же в китайцах те [35] качества, которые требуют уважения к ним»; и далее пишет, что «они заслуживают уважения» ⁹⁶.

Свои взгляды на Китай, его культуру и народ К. А. Скачков высказал в упомянутых «Очерках Китая». Он писал, что Великий канал — образец гидротехники, мраморные арки мостов, шлюзы, водопроводы, созданные китайским народом, не разрушаются столетиями. Китайская система ирригации — лучшая в свете, китайские мануфактурные, фарфоровые, литейные, столярные, резные и мозаичные изделия, книгопечатание и рисовальное искусство «заставляют удивляться все образованные нации на обоих полушариях» ⁹⁷.

Хотя Скачков и утверждал, что китайцы еще в глубокой древности заимствовали астрономические знания у халдеев, а впоследствии пользовались руководством греков, индийцев, арабов и европейцев, он считал необходимым изучать китайские письменные памятники астрономии, так как знание их «может представить весьма солидный вклад в науку. Оно несомненно доставит много драгоценных страниц для истории астрономии, она щедро дополнит и подтвердит то, что мы знаем из отрывочных известий египтян, греков, индийцев и арабов» ⁹⁸.

Скачков видел на практике превосходство китайской науки. Например, занимаясь энтомологией, он отметил, что в изучении внутреннего характера насекомых китайцы ушли далеко. «Некоторые виды пауков (всегдашние и сильные враги скорпионов) употребляются в лекарствах как противоядие от укусов скорпионом» ⁹⁹.

Любопытно его мнение о китайской науке в целом: «Китайское воззрение на науку есть их собственное создание, ни от кого не заимствованное... Кроме интереса в новизне, в их содержании, оно еще интересно, скажу более, оно необыкновенно поучительно и потому еще, что приводит изучающего науку по-китайски иным путем, часто даже путями прямо противоположными с нашими к тем же самым истинам, к тем же самым аксиомам... к которым и мы привыкли приходить как к конечным [36] результатам, изучая науку по европейскому способу воззрения» ¹⁰⁰.

В 1879 г. К. А. Скачков навсегда покинул Китай. По возвращении в Россию он был назначен драгоманом азиатского департамента министерства иностранных дел.

26 марта 1883 г. Скачков умер.

В последние годы жизни в Петербурге он написал три статьи: «О значении для русской торговли нового договора России с Китаем» ¹⁰¹, «О морской доставке чая из Китая» ¹⁰² и «Национальная китайская кухня» ¹⁰³.

Последняя из названных статей вышла в свет уже после его смерти. В примечании редакции к ней было сказано: «В людях, знавших его лично, он оставил наилучшую память достоинствами своего глубоко честного и правдивого характера» ¹⁰⁴.

Скачков был прогрессивным деятелем русского китаеведения — таким, как Бичурин, Васильев, Кафаров и многие другие. Все они внесли большой вклад в науку, помогали своими трудами установлению дружеского отношения русского народа к китайскому.

Все рукописи Скачкова (на китайском и маньчжурском языках), а также хранившиеся у него рукописи других китаистов — Аввакума Честного, Даниила Сивиллова, Стефана Базилевского, Феофилакта Киселевского и других — в 1884 г. были пожертвованы его вдовой, Каролиной Фоминишной, в Румянцевский музей (ныне они находятся в Государственной библиотеке им. В. И. Ленина). Рукописное наследство К. А. Скачкова огромно ¹⁰⁵, и его описание следует опубликовать. Советские китаисты найдут в трудах Скачкова немало полезного.