3. СВЕДЕНИЯ О НАЛОГОВОЙ ПОЛИТИКЕ МОНГОЛЬСКИХ ХАНОВ В НАДГРОБНОЙ НАДПИСИ НА МОГИЛЕ ЕЛЮЙ ЧУ-ЦАЯ

Вся деятельность Елюй Чу-цая направлялась на создание наиболее совершенной системы эксплуатации населения и природных ресурсов Северного Китая в интересах монгольского ханского двора. Это нашло отражение в надгробной надписи на могиле Елюй Чу-цая, которая представляет собой важнейший источник по экономической политике монгольских завоевателей в Северном Китае. По сравнению с другими источниками она дает наиболее полное освещение налоговой политики первых монгольских ханов в первой половине XIII в.

В течение почти всей первой четверти XIII в. Северный Китай служил ареной многолетней войны между монгольскими завоевателями и государством Цзинь. В 30-х годах XIII столетия страна переживала один из самых мрачных периодов своей истории. Экономика была дезорганизована. Многие районы были опустошены. Все зависело от произвола военных властей. В городах, округах и уездах полными хозяевами были отдельные монгольские военачальники или перешедшие на сторону завоевателей китайские и киданьские помещики и военачальники. Эта обстановка ярко охарактеризована в надписи: “Все, начиная с отдельной общины (шэ) и крестьянина (минь), имели [своих] хозяев и не подчинялись друг другу” ¹¹⁵. В другом месте автор пишет: “В то время Поднебесная была только что усмирена и еще не существовало законов; всюду старшие чиновники могли произвольно распоряжаться жизнью и смертью [подвластного им населения]; за малейшую попытку непослушания пускали в ход орудия палача (дао цзюй), истреблялись целые рода и не оставлялись [в живых даже грудные дети] в пеленках, а в тех или иных округах и областях по первому же побуждению поднимались войска и нападали друг на друга” ¹¹⁶.

Страна подвергалась неслыханному грабежу со стороны монгольских завоевателей. Но монгольский ханский двор, главный вдохновитель войны, не получал больших доходов от этого грабежа. Автор текста стелы на могиле Елюй Чу-цая Сун Цзы-чжэнь не случайно указывает на то, что после похода Чингисхана в Среднюю Азию в 1219—1225 гг. на казенных складах не оказалось ни одной меры зерна и ни одного аршина шелковой [35] ткани ¹¹⁷. Он не называет причины оскудения ханской казны, что сделано им явно по политическим соображениям, так как, будучи очевидцем описываемых им событий, он создавал свое сочинение при жизни многих участников ограбления Китая или их потомков. Но биограф Елюй Чу-цая — один из авторов “Юань ши”, живший после изгнания завоевателей из Китая,— раскрывает истинную причину. Он пишет: “Чиновники собирали [налоги] и думали только о себе; богатства [у них] достигали несметного количества, но у казны не было никаких запасов” ¹¹⁸. Под чиновниками здесь подразумеваются, конечно, не только чиновники-китайцы, но прежде всего сами монгольские военачальники и перешедшие на их сторону киданьские феодалы и китайские полководцы, которые обладали всей полнотой власти в занятых ими районах.

В этих условиях перед ханским двором встал вопрос о дальнейшей эксплуатации населения и природных ресурсов Китая. Угэдэй-хан сразу же после вступления на трон осенью 1229 г. решил обложить население покоренных стран налогами в пользу ханского двора. Как сообщается в “Юань ши”, Угэдэй издал указ взимать налоги с населения Северного Китая подворно, а в Средней Азии — с каждого совершеннолетнего. Ведать сбором налогов в Северном Китае был поставлен Елюй Чу-цай, а в Средней Азии — Ма-хэ-мо-ди Хуа-ла-си-ми (Махмуд Хорезмийский, т. е. Махмуд Ялавач) ¹¹⁹. Источники не содержат никаких других подробностей. Во всяком случае названный указ монгольского хана — первый законодательный акт, направленный на введение определенных сборов вместо бессистемных, хищнических поборов, осуществлявшихся на местах военными властями, и первый шаг к фиксации налоговых ставок.

Но в то время было недостаточно одного решения о введении налогов. Необходимо было прежде всего навести в стране порядок, который обеспечил бы нормальное поступление налогов. Ближайший советник монгольского хана Елюй Чу-цай в 1230 г. представил Угэдэю доклад о проведении в жизнь восемнадцати мероприятий, часть которых перечисляется в “Юань ши”. Например, доклад предлагал, чтобы старшие чиновники китайских областей и монгольские темники — начальники над войсками и кочевым населением — не вмешивались в дела друг друга и были уравнены в правах; окружным и уездным чиновникам под угрозой наказания запрещалось взимать новые подати без указа хана; предусматривалась смертная казнь для монголов, лиц мусульманского происхождения и тангутов, занимающихся земледелием, но уклоняющихся от уплаты [36] поземельного налога. Одновременно отменялось право местных властей приводить в исполнение смертную казнь без утверждения хана ¹²⁰.

Это была целая программа, направленная на ликвидацию анархии и хаоса, феодальной раздробленности, восстановление порядка и усиление ханской власти на местах. Ближайшей целью программы было обеспечение условий для “нормальной” эксплуатации Китая ханским двором, т. е. группой монгольских феодалов, окружавших хана Угэдэя ¹²¹. Но в то время она, по-видимому, могла быть проведена в жизнь лишь частично, ибо владельцы уделов, не заинтересованные в усилении центральной ханской власти, представляли собой грозную военную и политическую силу в самой Монголии и особенно в Северном Китае.

В ответ на меры, намеченные двором, в том же 1230 году часть монгольской знати предложила Угэдэю уничтожить все население Северного Китая и превратить земли в пастбища. Они “обосновывали” свой варварский план тем, что “хотя завоеваны ханьцы (хань-жэнь), но [от них] нет никакой пользы” ¹²². Термином хань-жэнь в документах той эпохи назывались не только китайцы, но и чжурчжэни, кидани и представители других этнических групп, населявшие Северный Китай ¹²³. Следовательно, речь шла об истреблении всего населения страны.

В то же время Елюй Чу-цай горячо доказывал хану выгодность эксплуатации Китая путем взимания налогов с оседлого населения. Он уверял Угэдэя в том, что ежегодно можно получать 500 тыс. лян ¹²⁴ серебра, 80 тыс. кусков (пи) шелковых тканей и 400 тыс. ши ¹²⁵ зерна, обложив население Северного Китая поземельным, торговым и монопольными государственными налогами на вино, уксус, соль, железо и продукты гор и водоемов. Монгольский хан, заинтересованный в увеличении доходов своей казны, приказал Елюй Чу-цаю доказать на деле возможность получения доходов в указанных размерах ¹²⁶. Как будет показано ниже, получение ежегодного дохода в размере 500 тыс. лян серебра предусматривалось только от китайских традиционных монопольных государственных налогов на соль и т. д., а 80 тыс. кусков шелковых тканей и 400 тыс. ши зерна — от натуральных налогов с крестьян.

Для обеспечения поступления налогов в 11-ю луну года гэн-инь (6 декабря 1230 г.— 4 января 1231 г.) в соответствии с [37] докладом Елюй Чу-цая и с одобрения хана в Северном Китае во всех десяти лу, созданных в том же году, были учреждены налоговые управления (кэ-шуй со), а также должности уполномоченных (ши) и их помощников (фу), на которые назначались конфуцианские ученые ¹²⁷. В биографии Елюй Чу-цая в “Юань ши” уполномоченные названы чжэн-шоу кэ-шуй ши (“уполномоченные по сбору податей”) ¹²⁸, и поэтому полное наименование налоговых управлений должно быть чжэн-шоу кэ-шуй со (“Управление по сбору податей”). В разделе “Ши-хо чжи” (букв. “Описание продовольствия и товаров”, т. е. обзор фискальных мероприятий династии) “Юань ши” они так и названы “чжэн-шоу кэ шуй со” ¹²⁹. В надгробной надписи на могиле Елюй Чу-цая говорится о привлечении к фискальной службе только конфуцианцев (жу-чжэ), а в биографии Елюй Чу-цая в “Юань ши” указано, что на все должности назначались “ученые люди” (ши-жэнь), а в качестве помощников комиссаров использовались бывшие чиновники шан-шу шэна и бу (“министерств”) государства Цзинь ¹³⁰. Следовательно, речь шла об использовании старого цзиньского административного аппарата на службе монгольскому двору.

В источниках нет точных данных о том, какие налоги и в каких размерах взимались с населения Китая в самый начальный период налаживания фискальной администрации в стране.

В “Ши-хо чжи” содержится только краткое сообщение: “Система подушного налога (дин-шуй) и поземельного налога (ди-шуй) впервые была введена со [времен] Тай-цзуна. Сначала при Тай-цзуне каждая семья облагалась налогом в два ши зерна. Впоследствии из-за недостатка продовольствия для армии [этот налог] был увеличен до четырех ши” ¹³¹.

Некоторые, по-видимому приблизительные, но интересные и ценные сведения об этом содержатся в “Хэй-да ши-люе”. Один из их авторов, Пэн Да-я, путешествовавший по Северному Китаю и монгольским степям в 1233 г., пишет: “В последнее время с китайского населения, независимо от того, мужчины [это] или женщины, за исключением ремесленников и мастеров, взимается в год: в городах с [каждого] совершеннолетнего 25 лян шелковой пряжи и с быка или овцы 50 лян шелковой пряжи (это составляет сумму, на которую [местное население] уже заняло серебро у мусульман на покупку продовольствия для [38] проезжающих послов ¹³²), с сельских земледельцев 100 лян шелковой пряжи с каждого; что касается очищенного риса, то независимо от размера посевов и урожая [взимается] четыре ши с [каждого] двора в год” ¹³³.

Как установил Ван Го-вэй в своем комментарии к “Хэй-да ши-люе”, в этом отрывке речь идет о налогах, собиравшихся до 1236 г., когда была проведена налоговая реформа и введены новые налоги ¹³⁴. Кроме того, так как Пэн Да-я впервые прибыл в Северный Китай приблизительно в начале 1233 г., то в его записке, очевидно, говорится о налогах, которые существовали по крайней мере в 1232 г. Из сообщения Пэн Да-я также очевидно, что приведенная выше запись в “Ши-хо чжи” относится к периоду до 1233 г., так как Пэн Да-я указывает отмеченный в “Ши-хо чжи” уже повышенный размер поземельного налога (четыре ши вместо первоначальных двух). Следовательно, в “Ши-хо чжи” и у Пэн Да-я, очевидно, содержатся сведения о подушном и поземельном налогах, установленных Елюй Чу-цаем в 1230 г., причем сведения Пэн Да-я говорят о том, что размеры поземельного и подушного налогов были фиксированы с самого начала.

Подушный налог (дин-шуй) — один из старых традиционных китайских налогов. Поземельный налог в Китае, как правило, определялся в зависимости от количества земли, но в истории страны были случаи, когда он взимался с каждого двора, независимо от качества и количества земли. Такой же порядок взимания налогов наблюдался и в древней Монголии, когда монгольский вождь имел дело с людьми как единицами распределения, владения или обложения. Г. Ф. Шурманн, отметив, что подобное явление соответствовало монгольскому обычаю мыслить категориями людей, семей или групп населения, а не земель и определенных районов, высказывает предположение, что при обложении указанным поземельным налогом, по-видимому, не принимался во внимание даже характер владения землей, т. е. им облагались и землевладельцы и арендаторы ¹³⁵. [39]

В том же 1230 году было начато взимание торгового налога с купцов. В “Ши-хо чжи” сообщается по этому вопросу: “В начале Юань не было твердой системы [обложения налогами]. При Тай-цзуне в году цзя-у (31 января 1234 г. — 20 января 1235 г.) впервые были учреждены управления по сбору податей (чжэн-шоу кэ-шуй со). Правительственным учреждениям во всех местах было приказано отобрать людей состоятельных и [хорошего] поведения для назначения на все должности чиновников на складах, а также в сокровищницах и дворах и местах сбора податей (юань-у), а также [на должности вспомогательных] должностных лиц (хэ-гань жэнь). Налог, собранный [с купцов], [эти чиновники] ежемесячно должны были вносить в управления [по сбору податей]” ¹³⁶. В этой цитате дата (год цзя-у, т. е. 1234—1235 гг.) ошибочна, так как упоминающиеся в ней налоговые управления, как указывалось выше, были созданы в 1230 г. Отсюда ясно, что уже в 1230 г. в Северном Китае были поставлены специальные чиновники для сбора торгового налога, и они подчинялись местным управлениям по сбору податей.

О размерах торгового налога в тот период в источниках мы не находим сведений. Как известно, торговый налог в Китае ранее взимался только с купцов и промышленников. Но фактически он был косвенным налогом, отдававшимся купцам на откуп, так как купец после уплаты налога государству получал право полностью компенсировать себя путем повышения цен на свои товары. Начиная приблизительно с середины эпохи Тан, на протяжении всей последующей истории Китая этот налог взимался главным образом в двух формах: 1) с купцов при проезде через определенные города или государственные таможни на торговых путях и 2) с купцов в районах торговли и с предпринимателей при продаже их товаров купцам ¹³⁷. В прошлом от тортового налога казна получала большие доходы. Но в начале монгольского владычества в Китае доходы монгольского двора от этого налога, по-видимому, не составляли крупных сумм, ибо тогда значительная часть торговли в Монголии и Китае находилась в руках купцов мусульманского происхождения, которые, выступая торговыми посредниками монгольской знати, вели торговлю и занимались ростовщичеством на деньги монгольской знати и помимо других привилегий были освобождены от уплаты торгового налога ¹³⁸.

О соляном налоге, упомянутом в надгробной надписи на могиле Елюй Чу-цая, имеются некоторые сведения и в других источниках. В сохранившемся предисловии к параграфу “Соляная монополия” в компиляции “Цзин-ши да-дянь” (“Великие [40] установления по управлению миром”), где даются описания юридических, политических и административных институтов династии Юань, сообщается о том, что соляная монополия была впервые введена в году гэн-инь (16 января 1230 г.— 3 февраля 1231 г.) и одновременно учреждено четыре налоговых управления в Хэцзяни, Шаньдуне, Пинъяне и Сычуани ¹³⁹. Поскольку только Пинъян является названием одной из десяти лу (административных единиц, образованных в Северном Китае в 1230 г.), то надо полагать, что помимо десяти налоговых управлений еще организовывались дополнительные управления для сбора монопольных налогов там, где не было общих налоговых управлений. Так, например в Сычуани, где не имелось общего налогового управления, было создано “налоговое управление по контролю [за осуществлением] монополий” (цзюй-цзюе кэ-шуй со) ¹⁴⁰.

После введения соответствующих фискальных органов сразу же началось осуществление соляной монополии. Как известно, соляная монополия в Китае — одна из древнейших статей государственного дохода. Она проводилась еще ханьским У-ди в 122 г. до н. э. Организация монополии, разработанная при Северных Сунах (960—1127 гг.), практиковалась в Китае во все последующие годы. При династии Юань добыча и распределение соли тоже были монополизированы. Государство извлекало доход от соляной монополии путем продажи так называемых соляных лицензий (янь-инь). В 1230 г. было установлено, что каждая лицензия стоит десять лян серебра и дает право на получение 400 цзиней соли ¹⁴¹. Купцы покупали лицензии в налоговых управлениях, получали указанное количество соли на солеварнях и продавали ее в определенных районах.

По данным “Ши-хо чжи”, в 1230 г. добыча соли стала производиться в Хэцзяни (вокруг совр. уездного г. Хэцзянь в пров. Хэбэй) ¹⁴², Шаньдуне, вокруг Пинъяна и в Сычуани. К солеварням в Хэцзяни было приписано 2376 семей солеваров (цзаоху) ¹⁴³, в Шаньдуне — 2170 семей ¹⁴⁴ и в Сычуани — 5900 семей ¹⁴⁵. О добыче соли в Пинъяне сказано, что там было создано налоговое управление и соляной налог собирался в зависимости от фактического количества добытой соли. В 1231 г. к соляным копям в Пинъяне было приписано 1000 семей солеваров из [41] числа вновь покоренного населения ¹⁴⁶. Это, конечно, неполные данные, но их достаточно, чтобы показать, что в 1230 г. сразу же развернулась государственная добыча соли ввиду наибольшей доходности этого промысла.

Как известно, монополия на спиртные напитки и уксус также издавна считалась одной из доходных статей государственного бюджета Китая. Она применялась впервые при ханьском У-ди в 98 г. до н. э. и в дальнейшем осуществлялась в той или иной форме на протяжении всей истории страны. При Сунах наряду с государственной монополией на производство и продажу спиртных напитков частично допускалась частная монополия. Различалось два основных вида частной монополии: 1) по уплате налога монополия на производство и распределение спиртных напитков предоставлялась группам купцов с условием торговли в определенных районах и покупки дрожжей на государственных фабриках; 2) оптовую торговлю спиртными напитками контролировал тот, кто предлагал наивысшую цену. Но в основном преобладала государственная монополия. При господстве монголов в Северном Китае производство и продажа спиртных напитков и уксуса были монополизированы государством в 1231 г. По-видимому, тогда еще не существовало частной монополии, а впоследствии, как видно будет ниже, она, как и другие налоги, была отдана на откуп.

В 1231 г. в стране были образованы “конторы по сбору налогов на вино и уксус” (цзю цу у). Конторами ведали так называемые рыночные чиновники (фан-чан гуань), на которых возлагалась обязанность следить за осуществлением государственной монополии на производство и продажу спиртных напитков и обеспечивать сбор налога. Старшие чиновники (чжан-гуань) округов (чжоу), областей (фу) и уездов (сянь) служили чиновниками-контролерами над этими конторами и подчинялись общим налоговым управлениям ¹⁴⁷. Термины цзю цу у и фан-чан гуань восходят ко временам Северных Сунов (960—1127 гг.). При Северных Сунах цзю-у (“конторы по сбору налога на вино”) были государственными учреждениями, наблюдавшими за производством и продажей спиртных напитков, а термин фан-чан обозначал рынки оптовой продажи спиртных напитков, контроль над которыми отдавался откупщикам, выплачивавшим казне наибольшую цену ¹⁴⁸. В источниках не раскрывается, как проводилась государственная монополия при монголах. Вследствие послевоенной разрухи и бесчинств завоевателей она, по-видимому, могла “нормально” практиковаться только в тех [42] районах, где было восстановлено относительное спокойствие и жизнь населения входила в более или менее нормальное русло.

Монопольные налоги на железо и продукты гор и водоемов, т. е. на разработку недр и рыболовство, источники не рассматривают подробно. В “Ши-хо чжи” нет специальных параграфов, посвященных этим налогам, в отличие от других (например, на чай, соль и т. д.). Это объясняется, по-видимому, тем, что в “Цзин-ши да-дянь”, послужившем источником для “Ши-хо чжи”, судя по предисловию к этому сборнику ¹⁴⁹, также не было таких разделов. Но монопольные налоги на железо и разработку недр, как и все другие налоги, упомянутые в надгробной надписи, очевидно, тоже взимались с самого начала господства завоевателей в Северном Китае. Так, в “Ши-хо чжи” в параграфе “Система соляной [монополии]” (янь-фа) содержится следующее: “В начале [правления династии] Юань шесть категорий [монопольных] налогов (кэ) брались с народа: [монопольные налоги] на спиртные напитки и уксус, соль, рыболовство, золото, серебро и плавку железа. [Общая] годовая [сумма] была установлена в 10 тыс. дин ¹⁵⁰ белого серебра” ¹⁵¹.

Надгробная надпись на могиле Елюй Чу-цая сообщает, что к осени следующего 1231 года полностью были собраны все налоги точно в размерах, намеченных Елюй Чу-цаем. “Когда в 8-ю луну осенью [года] синь-мао (29 августа — 27 сентября 1231 г.) его величество (Угэдэй — Н. М.) прибыл в Юньчжун (совр. уездный г. Датун в пров. Шаньси) ¹⁵², — пишет автор, — перед ним были расставлены все серебро и шелковые ткани, представленные в счет налогов из всех лу, а также книги [учета] зерна из хлебных амбаров, и все совпадало с цифрами, о которых первоначально докладывал императору [Елюй Чу-цай]” ¹⁵³. По данным “Ши-хо чжи”, годовая сумма сбора в 10 тыс. дин была установлена только для шести монопольных налогов (на спиртные напитки и уксус, соль, рыболовство, добычу золота и серебра и плавку железа). Следовательно, 500 тыс. лян серебра ежегодного дохода поступало в казну только от государственных монопольных налогов.

Однако произвол местных монгольских властей в Северном Китае не прекращался и служил препятствием для регулярного поступления налогов в ханскую казну. Елюй Чу-цай, который к тому времени стал главой всей гражданской администрации Северного Китая — начальником чжун-шу шэна, предложил хану еще одну меру укрепления фискальной администрации Северного Китая. [43]

Если в 1230 г. Елюй Чу-цай добивался отдельной администрации для оседлого и кочевого, монгольского, населения Северного Китая, то теперь, в 1231 г., он хотел уже самостоятельности налоговых управлений, их независимости от монгольской военной администрации и китайских чиновников. Сун Цзы-чжэнь пишет: “До этого старшие чиновники всех лу по совместительству ведали денежными и натуральными налогами (цянь гу, букв. “деньги и хлеб”) с военного и гражданского населения и часто, опираясь на [свои] богатство и силу, безнаказанно творили беззакония. Его превосходительство представил доклад императору о том, чтобы старшие чиновники ведали делами только гражданского населения, темники ¹⁵⁴ возглавляли военную власть, а налоговые управления (кэ-шуй со) распоряжались денежными и натуральными налогами и чтобы все [они] не управляли друг другом, и тогда [это правило] было возведено в твердый закон (дин-чжи)” ¹⁵⁵.

Эта мера вызвала сильное противодействие представителей монгольской знати, заинтересованных в дальнейшем ограблении районов Северного Китая. “Влиятельные и знатные (цюань гуй), — пишет автор надписи, — не могли оставаться спокойными. Старший начальник лу Яньцзин Ши-мо Сянь-дэ-бу настроил [против его превосходительства] дядю императора и [дядя императора] прислал специального посла с докладом императору о том, что-де его превосходительство берет на службу всех старых чиновников Южной династии (Нань чао) ¹⁵⁶, [у которой на службе] к тому же находятся его родственники ¹⁵⁷; очевидно, [он] имеет дурные намерения, и [поэтому] не следует держать [его] на важных должностях. При этом возводилось множество мнимых обвинений, используя все то, что ненавистно (со-цзи) ¹⁵⁸ царствующей династии, с измерением непременно добиться его гибели” ¹⁵⁹. Ши-мо Сянь-дэ-бу был киданьским военачальником, правителем лу Яньцзин, получившим должность по наследству после смерти своего отца Ши-мо Мин-аня, воевавшего против государства Цзинь на стороне монголов, а дядя императора — младший брат Чингисхана Отчигин, владелец крупного удела.

Наряду с Елюй Чу-цаем обвинялись в различных “преступлениях” также кэрэит-монгол Чжэнь-хай (Чинкай) ¹⁶⁰, ведавший при дворе делами завоеванных стран Запада на правах ю чэн-сяна, и чжурчжэнь Нянь-хэ Чун-шань ¹⁶¹, назначенный [44] цзо чэн-сяном — помощником Елюй Чу-цая по управлению Северным Китаем ¹⁶². Таким образом, речь шла о физической расправе не только с Елюй Чу-цаем, но по существу со всеми теми, кто при дворе Угэдэя стремился к усилению центральной власти.

Правда, противникам на этот раз не удалось расправиться с Елюй Чу-цаем и его единомышленниками. Как говорится в надгробной надписи, Угэдэй “выяснил, что [все] это клевета, и в гневе прогнал прибывшего посла” ¹⁶³. Но вмешательство монгольских военных властей в дела местной администрации, произвол и насилия с их стороны не прекратились. Единственным результатом усилий Елюй Чу-цая, по-видимому, явилась относительная самостоятельность фискальной администрации.

С целью увеличения доходов казны от налоговых поступлений ханский двор начал перепись населения в Северном Китае, так же как впоследствии и в других завоеванных странах. Первая перепись происходила в 8-ю луну года гуй-сы (6 сентября — 4 октября 1233 г.) ¹⁶⁴. Она охватывала только часть населения страны, так как на территории, которую занимали чжурчжэни, главным образом в провинции Хэнань, еще велись военные действия. Всего на этот раз было учтено свыше 730 тыс. семей ¹⁶⁵.

Важные последствия имела перепись в 1235—1236 гг., т. е. после окончательного уничтожения государства Цзинь. Указ о переписи был издан, по данным стелы, в году цзя-у (31 января 1234 г. — 28 января 1235 г.) ¹⁶⁶, или, точнее, по данным “Юань ши”, в 7-ю луну этого года (20 июля — 25 августа 1234 г.) ¹⁶⁷. Проведение переписи возлагалось на Шиги-Хутуху — воспитанника матери Чингисхана. По “Тайной истории монголов” Шиги-Хутуху как судья выполнял еще со времен Чингисхана обязанности по распределению населения оседлых районов между родственниками хана ¹⁶⁸. В “Юань ши” подтверждается, что Шиги-Хутуху был назначен дуань-ши гуань (букв. “чиновник, решающий дела”, ему соответствует монг. jar?uci “судья”) ¹⁶⁹ китайских округов ¹⁷⁰.

В 1234 г. при обсуждении вопроса о переписи населения еще раз проявилась противоположность интересов двух групп монгольской знати. В источниках это изображается как различный подход к тому, что принять за единицу счета при переписи — отдельный двор или каждого тяглого. По сообщению Сун Цзы-чжэня, накануне переписи между Елюй Чу-цаем и [45] придворными монгольского хана начался спор. Монгольские придворные настаивали на том, чтобы каждый совершеннолетний мужчина (дин) считался самостоятельной единицей обложения (отдельным двором). При этом они ссылались на практику в странах Средней Азии и самой Монголии и категорически возражали против системы “погибшего государства” (ван-го), т. е. государства Цзинь, где по традиционной китайской системе за единицу обложения принимался двор, а не каждый тяглый ¹⁷¹. Действительно, как известно из “Тайной истории монголов” и “Джами-ат-таварих” Рашид-ад-дина, в Монголии, например, уделы, так называемые тысячи, укомплектовывались из подушного, а не подворного расчета. Но суть дела заключалась, конечно, не только в традициях. В действительности речь шла о двух различных взглядах на политику в отношении покоренного народа, которая должна была быть определена в результате переписи населения. Противники подворной переписи менее всего заботились об обложении населения налогами в пользу ханского двора. Перепись рассматривалась ими как способ распределения покоренного населения между родственниками хана. Они следовали старому обычаю, когда завоеванные народы считались собственностью ханского рода и подлежали разделу между родовичами. Не случайно во главе их стоял Шиги-Хутуху, сподвижник Чингисхана и представитель старой кочевой знати, которому сам основатель монгольского государства поручил распределение населения завоеванных стран между ханскими родственниками.

В то же время Елюй Чу-цай и, очевидно, монголы, принадлежавшие к другой группе монгольской знати, рассматривали перепись как средство наиболее выгодного обложения населения налогами в пользу двора. Елюй Чу-цай, по свидетельству Сун Цзы-чжэня, говорил своим противникам: “Если же провести это (т. е. обложение налогами по душам. — Н. М.) на самом деле, то [тяглые], может быть, и уплатят подати (фу) за какой-нибудь год, а потом тотчас же разбегутся” ¹⁷². Иначе говоря, придворная борьба накануне переписи населения 1235— 1236 гг. отражала столкновение интересов двора (части знати, группировавшейся вокруг Угэдэй-хана) и представителей знати, которые стояли на страже удельной системы государственной организации империи. В конечном счете Угэдэй принял точку зрения Елюй Чу-цая ¹⁷³. При переписи населения действительно было учтено общее число дворов в стране. Но сторонники расчленения областей Китая, как будет показано ниже, все же добились превращения значительной части страны во владения знати. [46]

Накануне переписи в 1234 г. был предпринят еще один шаг, направленный на защиту интересов ханского двора. В надписи по этому поводу сказано: “В то время рабы (цюй-коу), полученные князьями, сановниками и военачальниками, часто оставлялись в областях (цзюнь) и проживали почти на половине Поднебесной. Поэтому его превосходительство доложил императору о том, чтобы при переписи населения записывать всех как [обычных] податных крестьян (бянь-минь)” ¹⁷⁴. Очевидно, согласно докладу Елюй Чу-цая, в 1234 г. был издан указ Угэдэя о том, что при переписи населения только рабы, живущие в семье своего хозяина, учитываются как рабы, а те, которые проживают вне его дома, вносятся в списки как крестьяне (минь-ху, букв. “дворы народа”) и несут повинности перед императором ¹⁷⁵. Эта мера была связана с тем, что в то время рабы составляли значительную часть населения ¹⁷⁶, как вообще в истории Китая в периоды нашествий кочевников, например в IV—VII вв. ¹⁷⁷, и без указанного ограничения рабства очень большое число людей было бы отнесено к категории рабов, за которых, как будет показано ниже, владельцы платили налоги только в половинном размере.
В 7-ю луну года бин-шэнь (4 августа — 1 сентября 1236 г.) Шиги-Хутуху доложил хану о результатах переписи населения ¹⁷⁸. На этот раз было учтено свыше 1100 тыс. дворов (ху) ¹⁷⁹. Вместе с 730 тыс. дворами, переписанными в 1233 г., население Северного Китая составило свыше 1830 тыс. дворов.

После переписи Угэдэй решил раздать во владение своим родственникам и видным представителям военной знати население обширных районов Северного Китая. Это решение было принято, вероятно, под давлением удельной знати. Теперь их цель была достигнута, правда, частично. Елюй Чу-цай предпринял попытку воспрепятствовать созданию уделов на территории Китая. Как сообщается в надгробной надписи, он обратился к Угэдэю с докладом, предлагая взамен уделов раздавать ханским родственникам больше шелковых тканей и золота. Угэдэй ответил на это, что он уже пообещал своим родственникам уделы, и Елюй Чу-цай добился только согласия хана поставить в уделах чиновников — сборщиков налогов для последующего [47] распределения среди владельцев ¹⁸⁰. Это сообщение уточняется в “Бэнь-цзи” (“Юань ши”) таким образом: “Елюй Чу-цай доложил [императору], что [создание уделов] неудобно, и тогда [император] приказал всем поставить [в уделах] только да-лу-хуа-чи (daru?aci), а от двора поставить чиновников собирать там налоги и распределять их [между владельцами уделов] и без получения императорского указа не набирать войск и [дополнительно] налогов” ¹⁸¹.

Следующие области стали уделами монгольской знати: Чжэндин (территория вокруг совр. уездного г. Чжэндина в пров. Хэбэй) ¹⁸², Пинъян (вокруг совр. уездного г. Линьфэнь в пров. Шаньси) ¹⁸³, Тайюань (вокруг совр. уездного г. Тайюань в пров. Шаньси) ¹⁸⁴, Дамин (вокруг совр. уездного г. Дамин в пров. Хэбэй) ¹⁸⁵, округ Синчжоу (вокруг совр. уездного г. Синтай в трон. Хэбэй) ¹⁸⁶, область Хэцзянь (вокруг совр. уездного г. Хэцзянь в пров. Хэбэй) ¹⁸⁷ и Гуаннин (вокруг совр. уездного г. Бэйчжэнь на территории Маньчжурии) ¹⁸⁸, часть областей Иду (вокруг совр. уездного г. Иду в пров. Шаньдун) ¹⁸⁹ и Цзинань (вокруг совр. уездного г. Цзинань в пров. Шаньдун) ¹⁹⁰, округа Биньчжоу (вокруг совр. уездного г. Биньсянь в пров. Шаньдун) ¹⁹¹, Дичжоу (вокруг совр. уездного г. Хуйминь в пров. Шаньдун) ¹⁹² и Пинлянчжоу (вокруг совр. уездного г. Пинлян в пров. Ганьсу) ¹⁹³ и часть области Дунпин (вокруг совр. уезда Дунпин в пров. Шаньдун) ¹⁹⁴. Во владение знати передавалось население. В “Юань ши” подчеркивается, что “крестьянские дворы в округах Северного Китая были розданы князьям и императорским родственникам” ¹⁹⁵. Так как это были оседлые крестьяне, то, разумеется, к владельцам уделов переходили и земли.

Некоторые области и округа превращались в уделы частично: тому или иному аристократу была пожалована только часть крестьян и земли, а остальная площадь с населением переходила в распоряжение ханского двора. В большинстве же случаев монгольские аристократы становились хозяевами огромных [48] областей и районов. Население уделов монгольской знати составляло приблизительно 900 тыс. дворов ¹⁹⁶, т. е. половину населения страны. О том, как конкретно обстояло дело в уделах, в изучаемых источниках нет сведений. Из сказанного вытекает, что монгольская знать непосредственно не правила своими китайскими уделами, а, имея там своих уполномоченных — даругачи, получала только доходы от налогов со “своих” крестьян через сборщиков налогов, поставленных двором. Но при отдаленности и слабости центральной власти в некоторых уделах, по-видимому, полновластно распоряжались владельцы уделов сами или через своих даругачи.

На основании результатов переписи 1236 г. была проведена налоговая реформа. Для обложения налогами все население было разделено на категории. Прежде всего выделялись две основные категории населения: старые дворы (цзю ху) и новые дворы (синь ху). Семьи, зарегистрированные во время переписи 1233 г., относились к категории “старых дворов”, а те, которые были впервые учтены в 1235—1236 гг., — к категории “новых дворов”. Согласно приведенным выше данным переписей населения, из более чем 1830 тыс. дворов насчитывалось свыше 730 тыс. “старых дворов” и свыше 1100 тыс. “новых дворов”. Кроме того, устанавливались две другие категории дворов: “большое число” (да шу-му) и “пятидворки шелковых дворов” (у-ху сы-ху). Эта классификация была произведена в зависимости от того, в чьем владении находились семьи: принадлежавшие ханскому двору и имевшие фискальные обязанности перед ханом относились к категории “большого числа”, а те, которые были обязаны платить налоги владельцам уделов, включались в категорию “пятидворок шелковых дворов”. К “пятидворкам шелковых дворов” было отнесено приблизительно 900 тыс. дворов, отданных удельным владельцам. Следовательно, около 930 тыс. дворов оставалось в распоряжении хана, т. е. государства.

Теперь была введена новая налоговая система, которая в “Ши-хо чжи” из “Юань-ши” названа “Кэ-чжэн” (“Налогообложение по категориям”). Основными видами налогов являлись подушный (дин-шуй) и поземельный (ди-шуй). В “Ши-хо чжи” сообщается: “В году бин-шэнь (9 февраля 1236 г. — 27 января 1237 г.) была установлена [система] “налогообложения по категориям”. [Властям] всех лу было приказано проверить число совершеннолетних мужчин во всех семьях. Каждый совершеннолетний мужчина облагался налогом [в размере] 1 ши зерна и совершеннолетний раб [облагался налогом в размере] 5 шэн, а в новых семьях совершеннолетний мужчина и совершеннолетний раб [облагались налогом] в половинном размере каждый. Старые и юные не включались (бу юй, букв. “не участвовали”) [в число налогоплательщиков]. Если же среди них имелись [49] возделывающие землю, то [с них] взимался [поземельный налог] либо в зависимости от количества волов и [сельскохозяйственных] орудий, либо от категории (качества) земель. Те, у кого подушный налог оказывался малым, а поземельный — большим, платили поземельный налог. Те же, у кого поземельный налог оказывался малым, а подушный — большим, платили подушный налог. Ремесленники и мастера, буддийские монахи и даосы [платили налог] в зависимости от [количества и качества] земли. Чиновники и купцы [платили налог] в зависимости от [количества] совершеннолетних [в семье]” ¹⁹⁷. В “Синь Юань ши” налог на совершеннолетнего раба в “старых дворах” вместо пяти шэн определен в размере пяти доу ¹⁹⁸, что, по мнению Г. Ф. Шурманна ¹⁹⁹, более приемлемо. Следовательно, размеры подушного налога выражались в следующих цифрах: 1 ши зерна с совершеннолетнего мужчины и 5 доу зерна с совершеннолетнего раба в “старых дворах”, а в “новых дворах” соответственно 5 доу и 2,5 доу зерна.

Из сказанного видно, что со всех семей взимался ежегодный подушный налог, начислявшийся на свободного члена в полном размере и на раба, принадлежащего семье, — в половинном размере. От подушного налога освобождались “старые и юные”, т. е. престарелые и дети, но если они занимались земледелием, то обязаны были платить тот из двух видов налогов (подушного или поземельного), который больше по сумме. Ремесленники и служители культов вообще освобождались от подушного налога. Первые освобождались от этого налога, по-видимому, в связи с тем, что они обязаны были доставлять монгольской знати и двору изделия ремесла из расчета на душу, а вторые — как привилегированная прослойка населения (о ней будет сказано ниже). Чиновничество платило подушный налог, очевидно, в связи с тем, что у них могло быть много рабов, на которых начислялся подушный налог.

Однако необходимо отметить, что приведенный отрывок не так был понят Г. Ф. Шурманном, сделавшим в целом очень точный перевод двух глав раздела “Ши-хо чжи” из “Юань ши” (гл. 93 и 94). Китайский текст отрывка гласит: *** (пунктуация наша. Фраза, подлежащая разбору, подчеркнута нами. — Н. М.). Г. Ф. Шурманн переводит подчеркнутую фразу из отрывка следующим образом: “The old and the young did not pay. [50]

In the case of those who tilled the soil, they were taxed on the basis either of the number of oxen and [farm] implements [which they possessed] or the grade of land [which they owned]. Those whose head tax was slight and whose land tax was heavy paid the land tax. Those whose land tax was slight and whose head tax was heavy paid the head tax” ²⁰⁰. (“Старые и юные не платили. В случае [наличия] тех, которые возделывали землю, они облагались налогом на основе количества волов и [хозяйственных] орудий, [которые они имели], или сорта земли, [которой они владели]. Те, у кого подушный налог был легок, а поземельный налог тяжел, платили поземельный налог. Те, у кого поземельный налог был легок, а подушный налог тяжел, платили подушный налог)”.

Примечание 11 Г. Ф. Шурманна гласит: “I am not certain what the implication of this statement is. Apparently, those who owned little or no land, such as urban dwellers, paid the head tax. Tenants, for example, would pay a very slight land tax or none at all depending on how much land they owned”. (“Я не знаю, каков смысл этого утверждения. Очевидно, те, у кого было во владении мало земли или не было земли, как, например, городские жители, платили подушный налог. Арендаторы, например, платили очень незначительный поземельный налог или вовсе не платили его, смотря по тому, сколько у них земли во владении”) ²⁰¹.

Как видно из примечания Г. Ф. Шурманна, его приводит в недоумение фраза “дин-шуй шао, эр ди-шуй до чжэ, на ди-шуй. Ди-шао, эр дин-шуй до чжэ, на дин-шуй”. (“Те, у кого подушный налог оказывался малым, а поземельный налог большим, платили поземельный налог. Те же, у кого поземельный налог оказывался малым, а подушный налог большим, платили подушный налог”). При этом Г. Ф. Шурманн предполагает, эта фраза, возможно, относится к таким категориям как горожане и арендаторы, которые, не владея землями, могли не платить поземельного налога. У Г. Ф. Шурманна вопрос возникает, очевидно, только потому, что он не рассматривает весь отрывок как единое целое в смысловом отношении, а разбивает его при переводе на два абзаца: после фразы “лао ю бу юй” (“The old and the young did not pay” в переводе Г. Ф. Шурманна) он начинает текст с красной строки и таким образом совершенно отделяет от предыдущих предложений фразу “ци-цзянь ю гэн-чжун чжэ...” (“In the case of those, who tilled the soil...”), причем у него сочетание “ци-цзянь” (“среди них”) остается без перевода. Очевидно, в данном контексте “ци-цзянь” при введении пунктуации должно быть отнесено к фразе, хотя в других случаях оно могло бы быть [51] связано и с предыдущим глаголом. Поэтому приведенную цитату о подушном налоге, по-видимому, надо понимать таким образом: старые и юные, очевидно, главы семей, как правило, освобождаются от подушного налога, но если “среди них” (ци-цзянь) оказываются люди, занимающиеся земледелием, то они уже не подлежат освобождению от подушного налога и обязаны платить один из двух видов налогов — подушный или поземельный, смотря по тому, который из них больше по сумме.

Рассматриваемый текст из “Ши-хо чжи” некоторыми историками интерпретируется так, что упомянутые в нем рабы, с которых хозяева обязаны были платить налог государству, выступали как самостоятельные налогоплательщики. Так, Чжао Хуа на основании своего толкования цитированного выше отрывка предпринял попытку доказать, что в эпоху Юань рабов, занятых в земледелии, были не рабами, а крепостными. Он рассуждал так: поскольку рабы платили налог, т. е. являлись самостоятельными податными государства, они, следовательно, имели свое хозяйство. Находясь в зависимости, они в то же время считались самостоятельными хозяевами, и следовательно, были не рабами, а крепостными (нун-ну) ²⁰². Такого же взгляда придерживаются Фань Вэнь-лань и Шан Юэ ²⁰³.

Но со времен династии Юань сохранился официальный документ, опровергающий подобное мнение, — указ Угэдэя 1234 г., процитированный в указе Хубилая об установлении различных категорий налогоплательщиков, изданном в 3-ю луну 8-го года правления Чжи-юань (11 апреля—10 мая 1271 г.). В нем содержится ссылка на указ Угэдэя: “Указ, изданный в году цзя-у императором Хааном (Ха-хань) ²⁰⁴ предписывает, что лица, захваченные в плен войсками и живущие в семье [своего хозяина], становятся рабами (цюй-коу) без различия [того, кто бы они ни были]: татары (да-да), мусульмане, кидани, чжурчжэни (нюй-чжэнь), ханьцы (хань-жэнь) и другие. Если эти лица впоследствии поселились вне [дома своего хозяина], они записываются в списки на месте, [где они проживают], образуют дворы народа (минь-ху), принадлежащие императору, и должны отдавать подати государству на месте, [где они проживают]. Их прежние хозяева не должны требовать их [как своих рабов]. В случае, если они это сделают, они подвергаются суровому наказанию... Принимая во внимание этот пункт, рабы, которые были записаны в отдельный список и включены в [52] установленное число податных государства, в силу эдиктов императора Хаана и покойного императора ²⁰⁵ будут отдавать подати государству, как и раньше, и их [прежний] хозяин не должен будет требовать их [как своих рабов]” ²⁰⁶. Далее в этом же указе говорится: “Лица, которые в году и-вэй (1235) и в году жэнь-цзы (1252) ускользнули от записи в списке своего хозяина, но впоследствии были включены в отдельные списки вне [дома своего хозяина], так же как те, которые не были переписаны, но позже [были внесены] своим хозяином в список военных как рабы-военнопленные, будут отпущены на волю в качестве доброго народа (лян-минь) и будут входить в категорию военных вспомогательных дворов (те цзюнь-ху)” ²⁰⁷.

Можно также привести дополнительные сведения из “Юань дянь-чжан” — сборника официальных документов той эпохи. Но и указа Хубилая достаточно, чтобы показать, что при переписи 1235—1236 гг. и, следовательно, при налоговой реформе 1236 г., проведенной по указу Угэдэя, так же как и позже при Хубилае, рабы, живущие в семье своего хозяина, записывались в списках вместе с хозяином, признавались собственностью хозяина и не входили в число податных государства, а если они проживали вне дома хозяина, они регистрировались отдельно от хозяина и становились податными государства. Но тогда они уже были не рабами (цюй-коу), а обычными крестьянами (минь-ху) или свободными людьми (лян-минь, букв. “добрый народ”). Следовательно, в указанном месте “Ши-хо чжи” речь шла о рабах как о неполноправных членах семей их владельцев, а не о каких-то самостоятельных налогоплательщиках — крепостных, которых не существовало. Иначе говоря, мы имеем дело со встречающейся в средневековой истории Китая в периоды интенсивного развития рабства, из-за частых войн, практикой обложения владельцев рабов налогом на раба, как на всякое другое имущество ²⁰⁸.

В “Ши-хо чжи” нет прямых указаний на размеры нового поземельного налога, введенного в 1236 г. В этом отношении надгробная надпись Сун Цзы-чжэня — единственный сохранившийся источник. В ней говорится, что в 1236 г. был установлен поземельный налог в размере 3,5 шэна с одного му полей [53] высшего качества (шан тянь), 3 шэна — с полей среднего качества (чжун тянь), 2 шэна — с полей низшего качества (ся тянь) и 5 шэнов — с заливных полей (шуй-тянь) ²⁰⁹. Следовательно, теперь уравнительный поземельный налог, ранее взимавшийся со двора, независимо от имущественного положения, был заменен поземельным налогом, начислявшимся в зависимости от количества и качества земли. Из данных, приведенных в “Ши-хо чжи” в связи с описанием подушного налога со “старых и юных”, можно заключить, что поземельный налог, по-видимому, определялся не только количеством и качеством земли, но и количеством рабочего скота и сельскохозяйственных орудий.

Однако вопрос пока еще не изучен. В связи с этим Г. Ф. Шурманн в своем переводе “Ши-хо чжи” ограничивается констатацией факта о том, что налог на сельскохозяйственные орудия существовал при Цзинь (1115—1234 гг.) ²¹⁰. По-видимому, поземельным налогом в зависимости от количества тяглового скота и сельскохозяйственных орудий облагались люди, не имевшие своей земли, но обрабатывавшие чужую на правах аренды, тогда как владельцы земель платили налог по количеству и качеству земли.

Основным плательщиком поземельного налога было, конечно, крестьянство. Как явствует из “Ши-хо чжи”, чиновничество освобождалось от уплаты поземельного налога, а ремесленники и духовенство, наоборот, платили только поземельный налог. Ремесленники, по-видимому, облагались налогом на землю при наличии у них земли. Но вопрос о духовенстве, пользовавшемся при династии Юань особыми привилегиями, требует специального рассмотрения: в источниках содержатся противоречивые сведения.

До наших дней дошел только один указ об освобождении от налогов и повинностей последователей даоского проповедника Чан-чуня, врученный ему Чингисханом в 3-ю луну года гуй-вэй (3 апреля—1 мая 1223 г.). В указе и речи нет о каких-либо льготах для представителей других религий. В докладе 1264 г. чжун-шу шэна на имя хана указывалось, что в эпоху Чингисхана и Угэдэя буддийские монахи (хэ-шан), даосы (сянь-шэн), христианские (е-ли-кэ-вэнь, erke’ uen) ²¹¹ и мусульманские (да-ши-мань, danismand) ²¹² служители культа обязаны были платить поземельный и торговый налоги, как только они [54] начинали заниматься земледелием или торговлей, и освобождались от других налогов. Но со времен хана Гуюка (1246 — 1248 гг.) и до “настоящего времени” (т. е. до 1264 г.) они не платили никаких налогов. На основании этого доклада Хубилай приказал, чтобы в соответствии с положением, установленным Чингисханом, буддийские монахи, даосы, е-ли-кэ-вэнь, да-ши-мань и конфуцианцы платили земельный налог или торговый ²¹³. Вместе с тем в указах монгольских ханов от 10 июня 1294 г., 19 августа 1311 г., 8 сентября 1313 г., 10 ноября 1324 г. и 7 августа 1335 г. содержатся ссылки на указы первых монгольских ханов о том, что в то время духовенство было освобождено от налогов и повинностей ²¹⁴. Так, в указе Чэн-цзуна от 10 июня 1294 г. сказано, что при Чингисхане, Угэдэе и “покойном императоре” (т. е. Хубилае) буддийские монахи, христианские священники и даосы были освобождены от всех податей (чай-фа) и обязаны были только “взывать к небу и молиться за долголетие императора” ²¹⁵.

Противоречивые толкования ханских указов объяснялись стремлением ханов или их министров использовать в своих целях непререкаемый для чингисидов авторитет Чингисхана и его ближайших преемников. Но самое главное — свидетельство очевидца, автора надгробной надписи Сун Цзы-чжэня о том, что в 1237 г. по ходатайству Елюй Чу-цая были проведены экзамены среди буддийских монахов, конфуцианцев и даосов для исключения из их числа мнимых служителей культов, уклоняющихся от налогов и повинностей ²¹⁶. Если бы служители культов не освобождались от податей, то, разумеется, никто не стал бы скрываться в монастырях от государственных повинностей. Таким образом, приведенные выше данные говорят о том, что в рассматриваемый период служители культов были освобождены от всяких фискальных обязанностей перед государством, т. е. монгольским ханским двором.

В 1236 г. был введен еще один подворный налог — налог шелком, названный в “Ши-хо чжи” сы-ляо (букв. “шелковые материалы”). В надписи Сун Цзы-чжэнь сообщает, что с каждых двух дворов взимался один цзинь шелковой пряжи для императорской казны и с каждых пяти дворов — один цзинь в пользу владельцев уделов ²¹⁷. Эти размеры налога подтверждаются в “Ши-хо чжи” ²¹⁸. Кроме того, там сказано, что шелковая пряжа в указанном количестве должна была сдаваться [55] вместе с “красителями для шелковой пряжи” (сы-сянь янь-сэ) ²¹⁹. Те дворы, которые платили подворный налог в пользу представителей удельной монгольской знати, относились к “пятидворкам шелковых дворов” (у-ху сы-ху), которые в результате переписи населения 1235—1236 гг. были отданы во владение родственникам монгольского хана. Порядок обложения этим налогом изучен недостаточно. По мнению Г. Ф. Шурманна, две категории дворов не охватывали друг друга ²²⁰, т. е. если крестьяне платили налог шелком монгольскому хану, то они не обязаны были платить его владельцам уделов. Однако известно, что при Хубилае существовали “казенные пятидворки шелковых дворов” (си-гуань у-ху сы-ху), принадлежавшие монгольской знати и платившие налог как правительству, так и владельцам уделов ²²¹. Нечто подобное могло иметь место и при Угэдэе, однако этот вопрос остается неясным.

В результате налоговой реформы 1236 г. другие виды налогов, в частности традиционные китайские государственные монопольные налоги, по-видимому, не претерпели больших изменений по своему характеру по сравнению с 1230 г., когда они были введены впервые. Надо отметить, что как в надписи Сун Цзы-чжэня, так и в других источниках содержится очень мало сведений об этих видах налогов, относящихся к периоду после 1236 г. до 50-х годов XIII в. В надписи лишь упоминается, что в 1236 г. был установлен торговый налог в размере одной тридцатой части (фэнь) ²²², очевидно, общей стоимости товаров, продаваемых купцом. В других источниках не сообщается о размерах торгового налога в первый период монгольского господства в Китае. В этом отношении надгробная надпись на могиле Елюй Чу-цая, по-видимому, единственный источник. При этом размер налога в 1/30 стоимости товаров, очевидно, отражает действительное положение вещей, ибо в “Ши-хо чжи”, где за 1270 г. имеются первые сведения о размерах торгового налога, указан тот же размер ²²³. Взимание торгового налога, безусловно, продолжалось и позднее. Дошедшие до нас сведения о нем относятся лишь к периоду правления Хубилая (1260—1294 гг.). В надписи Сун Цзы-чжэнь приводит краткую заметку о том, что в 1236 г. был установлен размер соляного монопольного налога в 1 лян за 40 цзиней соли ²²⁴, т. е. остался без изменений с 1230 г. Тогда государственная монополия осуществлялась [56] путем продажи купцам лицензий (инь), при этом одна лицензия давала право на получение 400 цзиней соли и стоила 10 лян серебра. По данным “Ши-хо чжи”, эта цена не менялась вплоть до царствования хана Хубилая. В 1236 г. были приняты меры для дальнейшего увеличения доходов казны от соляной монополии. В этом году впервые была налажена или возобновлена добыча соли в Яньцзине в районах Байлинган, Саньчагу и Дачжигу ²²⁵.

Ввиду экономической важности добычи и реализации соли в Шаньдуне еще в 1234 г. было создано “управление по транспортировке соли” (янь-юнь сы) ²²⁶.

В 1240 г. в Хэцзяни вместо управления по перевозке соли, существовавшего с 1234 г., было основано ти-цзюй янь-цзюе со (“управление по контролю [за осуществлением] соляной монополии”). В дальнейшем организация руководства государственной монополией на соль в этом районе неоднократно менялась, пока здесь в 1252 г. при хане Мункэ (1251 —1259 гг.) не был учрежден так называемый ти-цзюй цан цин шэнь чжоу янь кэ ши со (“Соляной комиссариат Цанчжоу, Цинчжоу и Шэньчжоу по контролю за [осуществлением] соляной монополии”) ²²⁷. В Хэцзяни добывалось значительное количество соли. Так, с 1240 г. там ежегодно получали 34 700 мешков соли, а начиная с 1243 г. добыча соли возросла до 90 000 мешков в год ²²⁸. Так как стандартный мешок соли должен был весить 400 цзиней ²²⁹ и продавался купцам за 10 лян, то ханский двор получал 347 тыс. лян серебра за 34 700 мешков, а за 90 тыс. мешков — уже 900 тыс. лян. Эти цифры свидетельствуют о больших доходах, получаемых ханским двором от соляной монополии.

В 1230 г. Елюй Чу-цай определил общую годовую сумму поступлений от всех монопольных налогов в 500 тыс. лян, а теперь в 1243 г. поступало в казну 900 тыс. лян серебра от соляной монополии только в одном районе Северного Китая. Если даже учесть, что общая годовая сумма поступлений от государственных монопольных налогов, по-видимому, была увеличена в несколько раз, то и в этом случае доход от монополии на соль, очевидно, составлял значительную часть. [57]

Монополия на производство и продажу спиртных напитков и уксуса, введенная в Северном Китае в 1231 г., по-видимому, не только не претерпела изменений по своему характеру при налоговой реформе 1236 г., но сохранилась в прежнем виде вплоть до Хубилай-хана. Так, в указе Хубилая 1261 г. говорилось о том, что за незаконное производство спиртных напитков и дрожжей виновные приговариваются к двум годам каторжных работ, 70 палочным ударам и конфискации половины имущества, половина которого в свою очередь отдается информатору как награда, а также сообщалось о том, что “места сбора налога на вино” (цзю у), осуществляющие государственную монополию на спиртные напитки, создаются во всех административных единицах, включая уезд ²³⁰. По предположению Г. Ф. Шурманна, это означало, что характер монополии (сосредоточение в руках государства как производства, так и сбыта спиртных напитков) и организация ее (создание “мест сбора налога на вино”) не изменились и были еще раз подтверждены и сохранены Хубилаем ²³¹.

Что касается главных видов налогов, то наряду с подворным налогом сы-ляо был введен подворный налог, называвшийся бао-инь (“налог серебром”) ²³². В соответствии с “Ши-хо чжи” размеры этого налога были установлены в 1255 г. и с населения Северного Китая (хань-минь) тогда взималось с каждого двора четыре ляна серебра, в том числе два ляна серебром и два ляна в пересчете на шелковую пряжу, шелковые ткани, красители (янь-сэ) и другие товары, а раньше этот налог собирался в размере шести лян ²³³. Как показывают данные надгробной надписи Елюй Чу-цаю, а также “Хэй-да ши-люе” Пэн Да-я и Сюй Тина и других источников, монгольские завоеватели уже с самого начала производили поборы серебром с населения Северного Китая, но, по мнению Г. Ф. Шурманна, фиксированный налог серебром, названный бао-инь, был впервые введен в Северном Китае в 1251 г., после вступления на трон Мункэ-хана ²³⁴. Этот налог в дальнейшем при Хубилае начал взиматься не серебром, а бумажными деньгами. Это был один из наиболее обременительных налогов.

Насколько можно судить по имеющимся источникам, в дальнейшем в номенклатуре, характере и размерах налогов, взимавшихся с китайского населения, не произошло крупных изменений вплоть до вступления на престол Хубилая в 1260 г. [58]

Несмотря на то что налоговые ставки были фиксированы, тем не менее при взимании налогов царил произвол. Этому способствовала откупная система, о чем наиболее полные сведения можно найти в надписи Сун Цзы-чжэня. За период с 1230 г., когда впервые были введены в Северном Китае более или менее фиксированные налоги, до налоговой реформы 1236 г. в источниках не обнаружены данные о способе взимания налогов. Возможно, что уже тогда применялась отдача на откуп.

Более широко откуп стал практиковаться после реформы 1236 г. Так, в 1238 г. некий Лю Ху-ду-ма предлагал двору взять на откуп налоги с населения Северного Китая за 500 тыс. лян серебра в год. Некий Шариф-ад-Дин хотел взять на откуп сборы за земельные участки под казенными торговыми рядами, оросительные сооружения, содержание свиней и кур в Северном Китае за 250 тыс. лян серебра. Третий откупщик, некий Лю Тин-юй, за 50 тыс. лян серебра в год соглашался на сбор монопольного государственного налога на спиртные напитки в Яньцзине (совр. Пекине), а за соляной налог в Северном Китае один мусульманский купец давал 1 млн. лян серебра в год ²³⁵. Налоги, по-видимому, еще не были отданы на откуп в 1238 г. Как сообщает надпись, Елюй Чу-цай каждый раз обращался к Угэдэю с рекомендацией не отдавать налоги на откуп ²³⁶.

В 1239 г. откупщикам все же удалось получить право сбора налогов в Северном Китае. В связи с этим в надгробной надписи говорится, что если в 1230 г. общая сумма налогов для населения Северного Китая была установлена Елюй Чу-цаем в 10 тыс. дин (слитков), или 500 тыс. лян в год, то в 1234 г. после завоевания Хэнани эта сумма была увеличена до 22 тыс. дин, или 1100 тыс. лян, а в 1239 г. купец мусульманского происхождения упомянутый Абд-ар-Рахман предложил хану двойную сумму — 44 тыс. дин, или 2200 тыс. лян серебра в год, и взял налоги на откуп за эту сумму, несмотря на все противодействия со стороны Елюй Чу-цая ²³⁷.

Население Северного Китая обязано было нести повинности по обслуживанию почтовых станций. Еще в 1229 г. были созданы ямские станции (чжань) и для их обслуживания выделены особые семьи — чжань-ху. Тогда же Угэдэй приказал доставить на конные и воловьи почтовые станции по десять китайских повозок от каждых 100 дворов, на всех станциях создать зерновые склады, взимать для почтовых станций по одному ши риса от каждого десятка чжань-ху и поставить по одному сотнику во главе почтовой станции, а также установил следующий дневной рацион для одного проезжающего гонца: один цзинь мяса, один цзинь муки, один шэн риса и одну бутылку вина ²³⁸. Но в [59] условиях Северного Китая, когда на местах хозяйничали монгольские и иные военачальники, а реальная власть хана, находившегося в далекой Монголии, ощущалась слабо, эти меры отнюдь не означали наведения порядка в ямской службе и прекращения произвола монгольских военачальников.

В это время в Северном Китае, по-видимому, происходило примерно то, о чем так ярко писал Рашид-ад-дин: “Поскольку вес и значение [гонцам] придавала толпа провожатых, то они старались, чтобы вокруг них собиралось побольше нукеров... Стало так, что гонец, которого не признали бы государь и старший эмир, при небольшом деле, по которому он ехал, брал с собой двести-триста всадников, а некоторые, которые были познатнее да поименитее, ездили с пятьюстами и тысячью всадников” ²³⁹. Если здесь персидский историк рассказывает о многочисленных лицах, пользовавшихся услугами ямских станций, то в другом месте он описывает, какие насилия и грабежи чинили гонцы монгольских ханов и представителей знати над населением деревень и кочевий, по которым они проезжали ²⁴⁰. Почти такую же картину в Северном Китае наблюдал Сюй Тин, побывавший там в 1235—1236 гг. Он писал: “Что касается налогов в китайских землях, то помимо того что [там] с каждого совершеннолетнего в каждой семье [взимается] шелковая пряжа и шелковая вата в пересчете на серебро, всякий раз, когда проезжают послы, всегда еще подсчитываются общие суммы этих [расходов] на выделение [для них] боевых коней, продовольствия и снаряжения и всех [других] казенных расходов и раскладываются на крестьянские дворы (минь-ху). Во всех погибших государствах люди очень страдают от этого и [их] проклятия доходят до неба, но они в конечном счете ничего не могут сделать” ²⁴¹.

Приблизительно то же мы находим у Сун Цзы-чжэня: “Вначале все князья и императорские родственники сами [по собственному усмотрению] могли брать станционных лошадей, а послов (ши-чэнь) было великое множество. Когда кони падали от усталости, то [они] силой отбирали лошадей у народа, чтобы ехать на них [дальше]. В городах или посадах и на дорогах, куда бы [они] ни прибывали, [всюду] тревожили [местное население]. А когда они прибывали в подворья (гуань), то требовали самых различных [услуг]. Если подача кушаний задерживалась хоть немного, то [обслуживающие лица] избивались кнутами. Люди в подворьях [уже более] не могли сносить [такого обращения]. [Поэтому] его превосходительство (Елюй Чу-цай. — Н. М.) представил доклад императору о выдаче грамот (пай-чжа) [на право пользования услугами ямских станций лицам, отправляемым по делам], и еще установил нормы напитков и [60] продовольствия [для проезжающих]. Только теперь было устранено это зло” ²⁴².

Ван Го-вэй относит это к 1237 г. ²⁴³, но он ничем не аргументирует свою датировку. По-видимому, она произведена только по контексту. Поэтому, как нам кажется, доклад Елюй Чу-цая находится в прямой связи с указом Угэдэя, изданным в 1232 г., несомненно, по совету Елюй Чу-цая. В нем предписывалось на почтовых станциях предоставлять лошадей только тем гонцам, которые предъявят документ (пай-мянь вэнь-цзы), и чиновников, виновных в нарушении этого порядка, наказывать ²⁴⁴. В то же время в указе мы читаем и такой пункт: “Когда налицо срочная необходимость, [вызванная] военной обстановкой, или пересылаются красители (янь-сэ), шелковые ткани, вино и продовольствие, зерно, атлас и ловчие птицы, если только [они] предназначены для императора, то надо передавать [гонцам] повозки и волов по числу, хотя бы даже [у гонцов] не имеется документов” ²⁴⁵. Это, очевидно, сводит почти на нет смысл указа и оставляет лазейку для всяких злоупотреблений.

Приведенных данных достаточно, чтобы увидеть, насколько дорого обходилось содержание почтовых станций населению. Эта повинность даже представляла угрозу для сбора налогов в пользу центральной ханской казны, и монгольские власти вынуждены были принимать некоторые меры против злоупотреблений, но произвол и насилия не были устранены.

В такой обстановке складывались самые благоприятные условия для развития ростовщичества. Так, в надгробной надписи на могиле Елюй Чу-цая сообщается, что если местное население брало ссуды у “мусульман” (хуй-ху) через своих чиновников, то взятая сумма с каждым годом удваивалась вместе с процентами и такие ссудные проценты назывались ян-гао ли (“прибылью-ягнятами”) ²⁴⁶. О таких же фактах и “прибылях-ягнятах” имеются сведения в надгробной надписи на могиле Ши Тянь-цзэ “Чжун-шу ю-чэн-сян Ши-гун шэнь-дао бэй” [“Стела на пути духа ю чэн-сяна (“правого министра”) чжун-шу шэна его превосходительства Ши”], составленной Ван Панем ²⁴⁷, и его биографии в “Юань ши” ²⁴⁸. Хотя в этих источниках ростовщиками названы только “мусульмане”, но наряду с “мусульманами”, т. е. купцами мусульманского происхождения, одними из крупнейших ростовщиков были сами представители монгольской знати, которые производили свои ростовщические и финансовые операции через тех же “мусульман”, т. е. купцов-уртаков. Пэн [61] Да-я писал о том, что монгольская знать, начиная с самого монгольского хана, ссужает серебро купцам-мусульманам для ростовщических целей ²⁴⁹. Если учесть, что монгольские феодалы получали огромное количество серебра в виде военных трофеев или впоследствии за счет налогов с населения Северного Китая, то они, по-видимому, занимались ростовщичеством в больших масштабах с самого начала своего господства в Китае.

В тексте стелы на могиле Елюй Чу-цая приводится причина обращения населения к ростовщикам. Население вынуждено было брать ссуды у купцов для расплаты с ними же за их потери от разбоя, так как по указу хана в случаях ограбления купца или похищения у него товаров население данной местности обязано было возмещать убытки, если в течение года не обнаруживались виновники ²⁵⁰. Пэн Да-я и Сюй Тин рассказывают, что купцы мусульманского происхождения нередко требовали от населения возмещения мнимых “потерь” ²⁵¹. По-видимому, население Северного Китая, так же как и Монголии, по системе круговой поруки, введенной монгольскими завоевателями, возмещало довольно много действительных и мнимых потерь купцов.

Но основная причина широкого распространения ростовщичества, очевидно, заключалась не в этом, а в тяжести налогов и многочисленности всяких других поборов. Именно это имеется в виду в биографии Ши Тянь-цзэ в “Юань ши”: “В то время ²⁵² управление было сложно, а налоги — тяжелы. [Люди] занимали деньги у северо-западных купцов для уплаты [налогов]. Долг удваивался вместе с приростом, и [последний] назывался “прибылью-ягнятами”. Народ не мог отдать [этих долгов]. [Тогда] Тянь-цзэ в докладе императору просил, чтобы казна за него (за народ. — Н. М.) уплатила [долги] и чтобы прибыль (т. е. ссудный процент) доходила [только] до [размера] первоначального долга и прекращалась” ²⁵³.

По данным надгробной надписи, при этих ссудах и процентах долг удваивался каждый год, т. е. ссудный процент равнялся 100% годовых. Это подтверждает также Пэн Да-я, который пишет, что долг в сумме одного дина по истечении десяти лет равнялся 1024 динам вместе с процентами ²⁵⁴. Это был невиданно высокий ссудный процент.

Ростовщичество при таком ссудном проценте, безусловно, приносило большие доходы монгольской знати и ее посредникам, но оно приводило и к нежелательным результатам. В году [62] гэн-цзы (26 января 1240 г.— 12 февраля 1241 г.) ²⁵⁵ Елюй Чу-цай, как говорится в надписи, ходатайствовал перед Угэдэем о том, чтобы казна расплатилась с ростовщиками за долги населения. С разрешения Угэдэя было выплачено ростовщикам 76 тыс. дин серебра и приказано впредь никому не брать с должника ссудного процента, превышающего первоначально ссуженный капитал ²⁵⁶. Указ Угэдэя об этом был издан в 12-ю луну года гэн-цзы (14 января—12 февраля 1241 г.). Это было, конечно, вынужденной мерой. Снижение ссудного процента было необходимо потому, что крестьяне, притесняемые сборщиками налогов и ростовщиками, уходили в бега и это пагубно отражалось на поступлении налогов в казну. В указе Угэдэя прямо так и говорится: “Многие из народа уходили в бега... и вред от этого был велик” ²⁵⁷. К тому же ликвидация старой задолженности населения ростовщикам была произведена “безболезненно” для последних: задолженность была погашена казной. Это, очевидно, объяснялось тем, что ростовщиками выступали сами представители монгольской знати и их посредники из купцов-уртаков, которые также пользовались политическим влиянием при дворе благодаря своим финансовым связям со знатью и самим ханом. В то же время снижение ссудного процента не отвечало интересам той части знати, которая получала незначительные суммы из налоговых поступлений и не хотела политического и экономического усиления центральной власти монгольского хана.

Несмотря на эту меру ханского двора, которая, возможно, и не достигла своей цели, ростовщичество и в дальнейшем было сильно развито в стране и монгольская знать широко пользовалась им как одним из способов выкачивания средств из населения ²⁵⁸.

Нетрудно представить, в каком тяжелом положении находился в это время народ, особенно крестьянство. Из источников, можно почерпнуть довольно много, правда отрывочных, но ценных сведений о невыносимых условиях, в которые были [63] поставлены эксплуатируемые классы Северного Китая вследствие насилий и террора, бесконечных поборов и налогового гнета со стороны монгольских завоевателей. Например, в надгробной надписи содержатся сведения о том, как крестьяне, доведенные до отчаяния непосильными налогами, были вынуждены оставлять насиженные места. По свидетельству Сун Цзы-чжэня, в году у-сюй (18 января 1238 г. — 5 февраля 1239 г.) ²⁵⁹ из каждых десяти семей четыре-пять значились в бегах при общей ранее зарегистрированной численности населения в 1040 тыс. дворов ²⁶⁰, а налоговые задания для областей и уездов оставались на прежнем уровне, и поэтому Елюй Чу-цай ходатайствовал перед Угэдэем об исключении из списков налогоплательщиков 350 тыс. дворов ²⁶¹.

На основании всего рассмотренного об экономической политике монгольских ханов в Северном Китае можно сделать некоторые общие замечания.

К 30-м годам XIII в. почти весь Северный Китай был занят монгольскими войсками. При делении страны на ряд полусамостоятельных областей и округов, оказавшихся под властью отдельных военачальников, значительная часть богатств, награбленных завоевателями, оседала в хозяйствах монгольских военачальников или их союзников, перешедших на сторону монголов. В этих условиях перед ханским двором неизбежно встал вопрос о способах дальнейшей эксплуатации населения и природных ресурсов завоеванных областей. Весь рассмотренный нами материал и особенно надгробная надпись на могиле Елюй Чу-цая показывает, что при решении вопроса об эксплуатации Северного Китая обнаружились две политические линии, в связи с чем вся дальнейшая экономическая политика завоевателей была пронизана борьбой представителей двух тенденций. На первых порах сторонники “умеренной” политики по отношению к покоренным странам из числа монгольских правителей и представителей класса китайских помещиков и китайской гражданской бюрократии при дворе монгольского хана взяли верх над теми, которые стояли за жесткую политику в завоеванных странах, за неограниченную хищническую эксплуатацию оседлого населения и отличались полным безразличием к местным политическим и экономическим институтам и даже к самой жизни местного населения.

В 1230 г. были введены традиционные китайские налоги с фиксированными ставками и созданы административные органы по китайскому образцу во главе с китайскими чиновниками для обеспечения регулярного притока средств в ханскую казну. Налоговая реформа 1236 г. явилась новой попыткой [64] упорядочения фискальной администрации в стране. Некоторые успехи экономической политики монгольского двора, сопровождавшиеся восстановлением старых китайских фискальных институтов, объясняются частичным совпадением интересов монгольского двора и класса китайских помещиков. Хан хотел использовать восстановленные им китайские политические и экономические институты для более эффективного выкачивания средств из местного населения, а китайские феодалы видели в этом акте средство сохранения своей собственности и своего “права” на эксплуатацию населения. Кроме того, китайские землевладельцы считали, что укрепление ханской власти на местах через свои традиционные административные органы облегчит подавление народных масс и обеспечит защиту китайских феодалов от произвола монгольских полководцев. Но эта политика союза с китайскими феодалами не могла проводиться твердо и до конца ввиду слабости власти хана на местах и сильного сопротивления удельной знати как в Северном Китае, так и в самой Монголии. При этом играла роль и непоследовательность самих сторонников этой политической линии.

Произвол и насилия, бессистемные хищнические поборы среди населения и хозяйничанье монгольских завоевателей в уделах еще долго продолжались в Китае. Начиная с 60-х годов XIII в. после вступления на трон Хубилай-хана и перенесения им столицы из далекого Кара-Корума в Китай монгольские правители начали в более широких масштабах применять китайские методы управления страной и привлекли к службе еще больше представителей китайской гражданской бюрократии. Это объяснялось необходимостью для монгольского ханского двора организовать эксплуатацию китайского населения в более широких масштабах и отсутствием своих кадров чиновников для этой цели. Одновременно монгольские правители с целью сохранения своей власти провели широкую систему политических мер, направленных на недопущение китайцев к важным административным постам. В период монгольского владычества китайцы в своей стране находились под тяжелым политическим и национальным гнетом со стороны завоевателей. Трудящиеся классы страны подвергались самой тяжелой эксплуатации как со стороны завоевателей, так и со стороны “своих” угнетателей. Для китайского народа монгольское иго было таким же, каким оно было для всех других покоренных монголами-кочевниками народов.

Комментарии

115. ГЧВЛ. гл. 57, стр. 16а.

116. Там же, стр. 12б.

117. Там же.

118. “Юань ши”, гл. 146, стр. 4а.

119. Там же, гл. 2, стр. 1б. См. также СЮШ, гл. 4, стр. 11/3, и [Н. Я. Бичурин], История первых четырех ханов..., стр. 149.

120. “Юань ши”, гл. 146, стр. 3б — 4а; датировку см. “Нянь-пу”, стр. 11б.

121. “Юань ши”, гл. 146, стр. 3б.

122. ГЧВЛ, гл. 67, стр. 12б; см. также “Юань ши”, гл. 146, стр. 4а.

123. См. прим. 90.

124. Лян = 37,3 г (см. прим. 91).

125. Ши = 66,41 л (см. прим. 92).

126. ГЧВЛ, гл. 57, 12б — 13а; см. также “Юань ши”, гл. 146, стр. 4а; датировку см. “Нянь-пу”, стр. 11б — 12а.

127. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 13а; см. также “Юань ши”, гл. 146, стр. 4а; датировку см.: “Юань ши”, гл. 2, стр. 2а; “Нянь-пу”, стр. 11б —12а.

128. “Юань ши”, гл. 146, стр. 4а.

129. Там же, гл. 95, стр. 12а.

130. Там же, гл. 146, стр. 4а.

131. Там же, гл. 93, стр. 8а; см. перевод в кн. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 75.

132. В записках Пэн Да-я имеются строки, напечатанные во всех изданиях “Хэй-да ши-люе” более мелким шрифтом. По мнению Ван Го-вэя, мелким шрифтом выделены примечания самого автора (“Ши-люе”, стр. 1а, прим. Ван Го-вэя). Что же касается содержания приведенного выше и взятого нами в скобки примечания Пэн Да-я, то смысл его не совсем ясен. Ван Го-вэй оставляет эту фразу без комментария, а описываемые сборы относит к регулярным налогам (“Ши-люе”, стр. 12а—б, прим. Ван Го-вэя), хотя, возможно, Пэн Да-я имеет в виду и другие виды поборов. В источниках имеется много указаний на то, что в Северном Китае местные чиновники брали ссуды у мусульманских купцов-ростовщиков под высокие проценты для выполнения срочных финансовых обязательств населения, связанных с оккупационным режимом, а потом взыскивали эти суммы с населения с процентами (см. например, “Юань ши”, гл. 146, стр. 8а).

133. “Ши-люе”, стр. 11а.

134. Там же, стр. 12а, прим. Ван Го-вэя.

135. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 66.

136. “Юань ши”, гл. 94, стр. 21а; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 217.

137. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 213.

138. См. Вэн Ду-цзянь, Во-то цза-као, стр. 207.

139. ГЧВЛ, гл. 40, стр. 20б.

140. “Юань ши”, гл. 94, стр. 13б.

141. Там же, гл. 94, стр. 8б— 9а; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 175; см. также ГЧВЛ, гл. 40, стр. 20б.

142. См. “Ди-мин да цы-дянь”, стр. 517.

143. “Юань ши”, гл. 94, стр. 10а; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 177.

144. “Юань ши”, гл. 94, стр. 14а; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 179.

145. “Юань ши”, гл. 94, стр. 13в; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 182.

146. “Юань ши”, гл. 94, стр. 12а; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 180.

147. “Юань ши”, гл. 94, стр. 19а; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 209.

148. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 204.

149. Предисловие к “Цзин-ши да-дянь” см. ГЧВЛ, гл. 40.

150. Дин = 50 лян (см. прим. 160).

151. “Юань ши”, гл. 94, стр. 8б; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 175.

152. См. “Ди-мин да цы-дянь”, стр. 967.

153. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 14а; см. также “Юань ши”, гл. 146, стр. 4б.

154. О термине вань-ху-фу см. прим. 99.

155. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 13а; датировку см. “Нянь-пу”, стр. 12а—б.

156. Т. е. династии Цзинь.

157. В столице чжурчжэней Наньцзине (совр. Кайфын) находились два брата Елюй Чу-цая (см. прим. 103).

158. Имеются в виду монгольские запреты (см. прим. 104).

159. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 13а — б; ср. также “Юань ши”, гл. 146, стр. 4б.

160. Об этом лице см. прим. 105.

161. О нем см. прим. 106.

162. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 13б.

163. Там же.

164. “Юань ши”, гл. 2, стр. 3б.

166. Там же.

166. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 16а.

167. “Юань ши”, гл. 2, стр. 5а.

168. “Тайная история монголов”, § 203.

169. См. P. Ratchnevsky, Un code des Yuan, p. 52, note 1.

170. “Юань ши”, гл. 2, стр. 5а.

171. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 16а; см. также “Юань ши”, гл. 146, стр. 6а.

172. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 16а.

173. Там же.

174. Там же, стр. 16а — б; см. также “Юань ши”, гл. 146, стр. 6а — б; датировку см. “Нянь-пу”, стр. 15а — б.

175. “Юань дянь-чжан”, гл. 17, стр. 6а; перевод см. P. Ratchnevsky, Un code des Yuan, p. LХХХVII.

176. О рабстве в Китае в эпоху монгольского владычества см. Мэн Сы-мин, Юань-дай шэ-хуй цзе-цзи чжи-ду, стр. 170—195; У Хань, Юань-дай чжи шэ-хуй, стр. 33—92; P. Ratchnevsky, Un code des Yuan, pp. LХХХVI—ХСIХ; см. также прим. 148.

177. О чрезвычайно большом развитии рабства в эту эпоху см. Wang Yi-t’ung, Slaves and other comparable social groups during the Northern dynasties (386—618), pp. 293—364.

178. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 16б; “Юань ши”, гл. 146, стр. 7а.

179. “Юань ши”, гл. 2, стр. 5б; СЮШ, гл. 5, стр. 12/3.

180. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 16б—17а; см. также “Юань ши”, гл. 146, стр. 7а.

181. “Юань ши”, гл. 2, стр. 6а.

182. “Ди-мин да цы-дянь”, стр. 740.

183. Там же, стр. 215.

184. Там же, стр. 143.

185. Там же, стр. 60.

186. Там же, стр. 669.

187. Там же, стр. 517.

188. Там же, стр. 1158.

189. Там же, стр. 739.

190. Там же, стр. 1280.

191. Там же, стр. 1283.

192. Там же, стр. 906.

193. Там же, стр. 213.

194. Там же, стр. 480; “Юань ши”, гл. 2, стр. 5б—6а.

195. “Юань ши”, гл. 2, стр. 5б.

196. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 67.

197. “Юань ши”, гл. 93, стр. 8а; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure.... p. 75. О переводе Г. Ф. Шурманна см. ниже.

198. СЮШ, гл. 68, стр. 167/3.

199. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 82.

200. Ibid., p. 75.

201. Ibid., p. 82, note 14.

202. Чжао Хуа, Гуань-юй юань-чао цун-ши нун-е гэн-цзо ди цюй-коу шэнь-фэнь вэнь-ти, стр. 16.

203. Фань Вэнь-лань, Чжун-го тун-ши цзянь-бянь, стр. 700; Шан Юэ, Очерки истории Китая, стр. 371. Шан Юэ не указывает источника. Но кроме “Ши-хо чжи”, нет других источников, которые можно было бы толковать в указанном смысле.

204. Ха-хань — китайская транскрипция титула Угэдэя qa’an, встречающаяся в документах эпохи Юань (P. Ratchnevsky, Un code des Yuan, p. LХХХVII).

205. Имеется в виду предшественник Хубилая Мункэ-хан (1251—1259 гг.).

206. ЮДЧ, гл. 17. стр. 6а; см. перевод P. Ratchnevsky, Un code des Yuan, pp. LХХХVI—LХХХII.

207. При династии Юань из числа крестьян была выделена особая категория так называемых военных дворов (цзюнь-ху), и более бедные семьи выставляли одного рекрута из двух или трех семей для укомплектования “китайской армии” (хань-цзюнь). Семья рекрута называлась чжэн-цзюнь-ху (“главный военный двор”), а остальные — те цзюнь-ху (“вспомогательный военный двор”) (“Юань ши”, гл. 98, стр. 2а). ЮДЧ, гл. 17, стр. 7а; перевод см. P. Ratchnevsky, Un code des Yuan, p. LХХХVIII.

208. Например, о налоге на раба в государстве Северная Вэй (386—534 гг.) см. Л. И. Думан, К истории государств Тоба Вэй и Ляо и их связей с Китаем, стр. 10.

209. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 17а; см. также “Юань ши”, гл. 146, стр. 7а.

210. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 82, note 10.

211. Е-ли-кэ-вэнь представляет собой китайскую транскрипцию монгольского теомяна erke’ uen, обозначавшего при Юань несторианских священников (H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 83, note 19; P. Ratchnevsky, Une code des Yuan, p. 208, note 5).

212. Да-ши-мань происходит от персидского danismand (“мудрый”, “ученый”). Этот термин широко употреблялся в Центральной Азии в значении мусульманского духовенства и проник в китайский язык через монгольский (H.F. Schurmann, The economic structure..., pp. 83—84, note 20).

213. ЮДЧ, гл. 24, стр. 1а—б; перевод см. P. Ratchnevsky, Un code des Yuan, pp. 208, 209.

214. P. Ratchnevsky, Un code des Yuan, p. LХХIV, note 1.

215. ЮДЧ, гл. 33, стр. 1а; перевод см. P. Ratchnevsky, Un code des Yuan, pp. LXXV— LХХVI.

216. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 18а

217. Там же, стр. 17а.

218. “Юань ши”, гл. 93, стр. 12а; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 98.

219. Термин яньсэ *** (букв. “цвет” и отсюда “краситель”) не совсем ясен и требует дальнейшего изучения (см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 105, note 5).

220. Ibid., p. 91.

221. “Юань ши”, гл. 93, стр. 12б; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 90.

222. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 17а.

223. “Юань ши”, гл. 94, стр. 21б; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 217.

224. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 17а.

225. Расположение первого пункта нам не удалось выяснить; Саньча — река в совр. уезде Юаньцюйсянь (“Ди-мин да цы-дянь”, стр. 23). По предположению Г. Ф. Шурманна, Саньчагу находился у устья этой реки (H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 187, note 7); Дачжигу расположен на северном берегу р. Бай, юго-восточнее г. Тяньцзиня (“Ди-мин да цы-дянь”, стр. 66); “Юань ши”, гл. 94, стр. 9б; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 176.

226. “Юань ши”, гл. 94, стр. 11а; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 179.

227. “Юань ши”, гл. 94, стр. 10а — 10б; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 177.

228. “Юань ши”, гл. 94, стр. 10а; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 177.

229. “Юань ши”, гл. 94, стр. 10а; перевод см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 177.

230. ЮДЧ, гл. 22, стр. 3а—б.

231. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 205.

232. Наш перевод условен. Бао-инь *** — термин, этимология которого неясна. Бао означает “откуп”, инь — “серебро” (см. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 104, note 3).

233. “Юань ши”, гл. 93, стр. 12а; см. перевод H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 92.

234. H.F. Schurmann, The economic structure..., p. 92.

235. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 19а — б; датировку см. “Нянь-лу”, стр. 22в.

236. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 19а — б.

237. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 20а; датировку см. “Нянь-пу”, стр. 23а.

238. “Чжань-чи”, т. I, стр. 2.

239. Рашид-ад-дин, Сборник летописей, т. III, стр. 265.

240. Там же, стр. 264.

241. “Ши-люе”, стр. 11б.

242. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 18а.

243. “Нянь-пу”, стр. 21б — 22а.

244. “Чжань-чи”, т. I, стр. 2.

245. Там же.

246. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 17б; см. также “Юань ши”, гл. 146, стр. 8а.

247. ГЧВЛ, гл, 58, стр. 7а.

248. “Юань ши”, гл. 155, стр. 12а—б.

249. “Ши-люе”, стр. 13б; ср. сведения другого путешественника Сюй Тина там же.

250. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 17а — б; см. также “Юань ши”, гл. 2, стр. 7б.

251. “Ши-люе”, стр. 13б.

252. По контексту приблизительно после 1234 и до 1241 г.

253. “Юань ши”, гл. 155, стр. 12а — б.

254. “Ши-люе”, стр. 13б.

255. В надписи (стр. 17а—б) доклад Елюй Чу-цая может быть отнесен к году бин-шэнь (9 февраля 1236 г. — 27 января 1237 г.), но указ Угэдэя о снижении ссудного процента, по данным “Бэнь-цзи” “Юань-ши”, был издан в 12-ю луну года гэн-цзы (14 января — 12 февраля 1241 г.).

256. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 17б.

257. “Юань ши”, гл. 2, стр. 7в. Этот отрывок из “Бэнь-цзи” в “Юань ши” переведен Н. Бичуриным. Но его перевод неточен. Например, *** Н. Бичурин переводит: “...многолетний долг уничтожается, как скоро проценты с оного сделаются равны капиталу” ([Н. Я. Бичурин], История первых четырех ханов..., стр. 233), тогда как надо было бы перевести: “Еще было приказано, чтобы во всех случаях, когда [налицо] заем многолетней давности, [рост его] прекращался, как только прирост (“процент”) и первоначальный долг (“капитал”) сравняются между собой”. В переводе Н. Бичурина есть и другие неточности (ср.: “Юань ши”, гл. 2, стр. 7б, и [Н. Я. Бичурин], История первых четырех ханов..., стр. 282—283).

258. См.: СЮШ, гл. 73, стр. 174/2—174/3; Вэн Ду-цзянь, Во-то цза-као, стр. 201—219; Мэн Сы-мин, Юань-дай шэ-хуй цзе-цзи чжи-ду, стр. 141—148; У Хань, Юань-дай чжи шэ-хуй, стр. 605—618; “Ши-люе”, стр. 13б—14а.

259. Датировку см. “Нянь-пу”, стр. 22б.

260. В это число не входит население, проживавшее в уделах монгольской знати в Северном Китае.

261. ГЧВЛ, гл. 57, стр. 19а.

Текст воспроизведен по изданию: Китайский источник о первых монгольских ханах. Надгробная надпись на могиле Елюй Чу-Цая. М. Наука. 1965