Публикуемое ниже письмо широко известно в Китае как литературный манифест большой группы литераторов, выступивших во главе с Бо Цзюйи (772-846) и Юань Чжэнем (779-831) — поборниками движения за обновление поэзии. Необходимость обновления (не только в области поэзии) была в IX в. очевидна для всех I, и наиболее ярко и полно выразилась в движении, получившем название «возвращение к древности». Знамениты и другие признанные лидеры этого движения, такие как Хань Юй и Лю Цзунъюань, в сочинениях которых также представлена концепция «возвращения к древности». И может быть, слава письма Бо Цзюйи не была бы столь велика, не будь этот манифест облечен в великолепную литературную форму — возрожденной древней эпистолы со всеми классическими приметами этого жанра.

Обращение к древности стимулировалось тупиком, в котором оказалась поэзия как один из видов средневекового искусства. На протяжении первых пяти-шести веков новой эры развитие ее питалось идеей, что Слово есть способ возвестить миру Красоту предвечных Начал, [2] сообщающих им частицу своей Красоты и Блага (вэнь). Этой мыслью проникнуты средневековые китайские поэтики, в том числе самая знаменитая — «Резной дракон литературной мысли» Лю Се (465-520). Согласно этой теории, Поэт уравнен с Мудрецом и задача обоих — гармонизировать мир. С провозглашения этого тезиса начинались все рассуждения о поэтическом искусстве, с этого же начинает Бо Цзюйи «ученую» часть своего письма.

Еще более явственно Бо Цзюйи «подправляет» древность в другом месте письма. Он приводит цитату из «Мэнцзы» (IV-III вв. до н. э.), которая поначалу звучит как некоторое утешение поэту, обманувшемуся в надеждах помочь миру: «В бедности — совершенствуй себя, в достатке — облагодетельствуй Поднебесную». И от себя продолжает: «Почему не от нас зависит, когда прийти, когда уйти? Вот и я вместо того, чтобы облагодетельствовать Поднебесную, занимаюсь самосовершенствованием». Иными словами, обращение к самому себе здесь как бы вынужденное. Однако из дальнейшего становится ясно, что эта часть творчества для поэта имеет очень большое значение: «Те [стихи], что я назвал „На досуге ", отражают мое -понимание долга по отношению к самому себе». И, разбирая все написанное им в разные годы, поэт не решается ничего выбросить, поскольку для него оказывается важным всё — и то, что написано им во имя «исправления упущенного», и то, что вызвано каким-то впечатлением, настроением, связанным с предметом, вещью, пейзажем, людьми, что навеяно размышлением о мире и о боге (по китайским понятиям — о дао), что посвящено друзьям. «Обозревая мои стихи, узнаешь меня самого» — в этом признании заключено огромное открытие, [3] которое, возможно, не оценил еще в достаточной степени и сам поэт, поскольку, как ему казалось, он только «возвращался к древности». Но древность не была ориентирована на личность, и именно поэтому Бо Цзюйи уверенно утверждает общественное назначение поэзии и так неуверенно, оправдываясь и огорчаясь непониманием, вводит тему о праве поэта на самовыражение. Одновременно с этим свобода самораскрытия так восторженно переживается им, что он вольнодумно называет себя и богом и дьяволом в одном лице, приравнивает себя к Творцу, а поэтическое вдохновение ставит выше всего на свете, даже выше «счастья впрячь феникса в упряжку... и отправиться в путешествие на Пэнлай», т. е. выше обретения святости.

Так противоречиво реализуется требование возвращения к древности в одном из главных документов движения за обновление поэзии.

ТЕКСТ

В такую-то луну, такой-то день Цзюйи говорит: Дорогой Вэйчжи ¹! За время Вашей цзянлинской ссылки ² Вы любезно прислали мне более ста тетрадей своих стихов. Всякий раз, получив стихотворения, я писал к ним нечто вроде предисловия или эссе и прилагал к свитку. В них я выражал свой взгляд на смысл поэзии с древности и до наших дней, свое понимание истоков литературного творчества и его связи со временем. Получая стихи, я обдумывал сказанное Вами и все хотел ответить, набросав кое-какие соображения о поэзии, о сущности литературного творчества, объединив их в одно письмо. В течение многих лет, несмотря на занятость, как только выдавалась свободная минута, я все собирался это сделать. Но мне казалось, что в моих набросках нет для Вас ничего нового, и всякий раз, садясь за письмо, я откладывал его, так до сегодняшнего дня и не исполнив своего желания. Теперь же я сослан в Сюньян, и единственные мои занятия — умываться, причесываться, есть, спать, и [4] мне доставляет удовольствие просматривать те двадцать шесть свитков старых и новых стихов, которые Вы мне оставили, уезжая в Тунчжоу ³,— я как будто вижу Вас воочию. Все, что накопилось в сердце, хочется сразу выложить, и мне самому удивительно — такое ощущение, будто нас вовсе не разделяют тысячи ли. Сейчас, когда у меня на душе тоска и мысли тревожны, я спешу исполнить давнее намерение и пишу это письмо. Я буду счастлив, если Вы уделите мне минуту внимания.

Слово вэнъ ⁴ — «узор», «украшение» — имеет древнюю историю. Все три Великих Начала обладают своим узором: солнце, луна и звезды — это украшение Неба, пять первоэлементов — это узор Земли, «Шесть канонов» ⁵ — это украшение людей. Среди канонов же главным следует признать «Книгу песен». Почему? Потому, что мудрецы приводят Поднебесную к миру, воздействуя на человеческие сердца. Из того, что способно трогать человеческое сердце, самое первое — чувство, самое главное — слово, самое сильное — музыка, самое глубокое — смысл. В чувстве — корень стихов, в словах — ростки, в мелодии — цветы, в смысле — плоды. Поднимемся ли до мудрецов, опустимся ли до невежд, возьмем ли таких глупышей, как поросята и рыбы, такую чертовщину, как демоны и духи,— увидим, что при всем несходстве они едины душой, при всем различии форм едины в чувствах, и поэтому никогда не бывает, чтобы звук остался без отклика, а чувство — без ответа.

Мудрецы знали, что это так. Речи они разделили на шесть родов ⁶, в мелодии выделили пять звуков ⁷. Звуки образуют рифмы, роды делятся на виды. Когда рифмы согласованы, речь складна; когда речь складна, то звуки легко входят в уши. Когда вид четко обозначен, то чувства ясно выражены; когда чувства ясно выражены, они легко передаются. И тогда оказываешься способен объять собою великое, хранить внутри себя глубокое, пронизывать мельчайшее, проникать в тесное; верх и низ уподобляются друг другу и соединяются в одном дыхании ⁸; печаль и наслаждение сливаются воедино, и сотни замыслов обретают возвышенную ясность. Три государя и Пять владык ⁹ высоко вздымали этот могущественный жезл, крепко хранили это сокровище ¹⁰, потому и могли идти прямой дорогой, не сворачивая, держать все в порядке без усилий.

Вот почему, заслышав песню «При ясной голове и добрых ногах» ¹¹ и, понимаешь, что это о расцвете правления юйского Шуня; внимая «Песне пяти мужей у излучины реки Ло», знаешь, что это об упадке правления Ся. В те времена того, кто говорил, не обвиняли в преступлении; тому, кто слушал, сказанного было достаточно для вразумления ¹², потому что и говорившие, и слушавшие были озабочены одним.

Когда же Чжоу [XI в.- 256 г. до н. э.] одряхлели и поднялись Цини [221-207 гг. до н. э.], исчезли чиновники, собиравшие песни ¹³. Высшие уже не исправляли современного им правления с помощью песен, низшие не стремились в песнях выразить свои чувства. В моду стало входить славословие, а критический дух ослабевал. В эти времена деление на шесть родов стало утрачивать свое значение.

«Нравы» заменились на «Элегии» ¹⁴, с Су У ¹⁵ и Ли Лина ¹⁶ пошли пятисловные строки. Су У и Ли Лин — элегические поэты, оба с несчастной судьбой, в своих произведениях дали выход своим думам. Слова «Встреча на мосту» ¹⁷ стали после них символами расставания, а строки «Сочинять стихи у вод великих» ¹⁸ стали означать справедливый гнев, на тех и на других — печаль неотступной тоски. Однако от «Книги песен» они отстоят еще недалеко, сохраняя ее природу. Для описания разлуки в качестве символа стали использовать образы диких уток или одинокого гуся, в сатирах — уподоблять благородного мужа ароматным травам, а ничтожного человека — хищным птицам. И хотя прежнее деление на роды и виды уже не соблюдалось полностью, все же находились двое-трое из десяти, кто писал в манере «Нравов». Но очевидно, что в это время законы шести родов стали утрачивать сбою силу. [5] В династии Цзинь [265-420] и Сун [ 420-479] они уже были представлены единицами. Канлэский правитель Се Линъюнь ¹⁹, будучи человеком глубоким и ученым, целиком погружен в поэзию «гор и вод»; Тао Юаньмин ²⁰, высоко чтя древность, все же отдавал предпочтение «полям и садам»; Цзяну и Бао ²¹ также была свойственна эта узость. Таких, как Лян Хун ²² с его «Пятью вздохами», из сотни не наберешь и одного-двух. В это время правила шести родов стали постепенно забываться.

В пору династий Лян [ 502-557] и Чэнь [557-589] все предались забавам с «ветром» и «снегом», играм с травами и цветами. О! Разве «Триста песен» ²³ чурались «ветра» и «снега», «цветов» и «трав»? Да только так ли они использовались? Взять, например, строки: «Северный ветер дыханьем своим пахнул ледяным» ²⁴. Здесь образ ветра служит обличению жестокого гнета. «Только снежные хлопья летят и летят» — здесь снег олицетворяет тяготы походной жизни. «Гляди: цветы у наших слив...» — здесь цветы есть иносказание и подразумевают старшего и младшего братьев. «Собираю, собираю подорожник» — прекрасная трава передает радость иметь сыновей. Все эти строки иносказательны и заключают в себе скрытый смысл, а без этого разве возможно? Если бы не так, то в чем смысл строк: «Остатки зари рассеялись, превратившись в узорчатый газ, // Прозрачные воды реки чисты, как шелк» ²⁵; «Цветы давно побиты росой // И листья уж ветер унес» ²⁶. Нет слов, они прекрасны! Но все же кажутся мне забавой с «ветром» и «снегом», игрой с «травами и цветами». В это время пришел полный конец шести родам.

Династия Тан процветает уже двести лет. За это время поэтов было не счесть, но те, что достойны упоминания — это Чэнь Цзыан ²⁷ и его «Впечатления», двадцать стихотворений. Бао Фан ²⁸ и его «Вдохновение», пятнадцать стихотворений. Кроме того, признанные еще современниками рыцари стиха Ли Бо и Ду Фу. Произведения Ли обнаруживают талант непревзойденный, но что касается использования им «Книги песен», из десятка его произведений не найдется ни одного в этой форме. Стихов Ду очень много, передаются более тысячи его стихотворений. В знании древности и современности, во владении техникой стиха он даже превосходит Ли, однако таких стихотворений, как «Чиновник в Синьани», «Чиновник в Шихао», «Чиновник в Тунгуани», «Застава Луцзы», «Войска остаются в Хуамэнь», и таких строк, как «Киноварные ворота пахнут мясом и вином, а на дорогах мерзнут кости мертвых» ²⁹, не будет и трех-четырех десятков. Если уж Ду таков, то каковы те, кому далеко до него!

Семья наша была бедная, и потому только в двадцать семь лет я смог принять участие в местных экзаменах. Сдав одни экзамены и готовясь к новым, не бросал стихи. Когда же стал уездным секретарем, у меня уже было две-три сотни [6] стихотворений, которые иногда показывал своим друзьям, и Вам в том числе. Все, кто видел, находили их искусными, в действительности же я еще не представлял себе литературного дела.

Служа при дворе, я принужден был сталкиваться со многими вещами. Становясь старше и общаясь с людьми, стал глубже вникать в происходящее, читая — пристальнее искать смысла и пришел к выводу, что литература должна служить своему времени, откликаться на жизнь и события современности. В это время император наш ³⁰ только что взошел на престол, места в его кабинете заняли честные и прямые люди, издавались императорские указы, призывавшие вскрывать недостатки. В те дни я был выдвинут в академию Ханьлинь ³¹ и стал советником, ежемесячно должен был подавать доклады трону. Кроме составления записок, то, что трудно было выразить в них, я, исходя из пользы дела, перелагал в песни, надеясь понемногу как-нибудь довести до слуха императора. С одной стороны, чтобы раскрыть ему глаза, помочь в трудах, а с другой — отблагодарить за награды, выполнить до конца свой долг и тем исполнить намерение всей своей жизни. Кто мог ожидать, что намерения еще не исполнятся, а уже придется пожалеть о сделанном? Слова еще не услышаны, а клевета уже родилась! Прошу Вас набраться терпения и выслушать меня до конца.

Когда стало известно мое стихотворение «Поздравляю с дождем», то все разом зашумели и решили, что «не к месту»; прочитав стихотворение «Оплакиваю Кун Кана», множество людей поджало губы и помрачнело; услышав «Циньские напевы», богатые и знатные переглянулись и изменились в лице; прознав про стихи о Парке Веселое гулянье, посвященные Вам, власть предержащие гневно сжали кулаки; когда же появилось стихотворение «Ночлег в деревне Цзыгэ», то военачальники заскрипели зубами от ярости. И всегда так, и никак иначе. Незнакомые называли меня честолюбцем, кляузником, хулителем. Знакомые же усматривали здесь подобие делу Ню Сэнжу ³². Даже родные — жена и дети — считали, что я не прав. Тех же, кто не осуждал меня, было не более двух-трех человек. Только Ден Фану ³³ понравились мои стихи, но он вдруг внезапно умер. Тан Цюй, читая мои стихи, плакал. Вскоре скончался и он. Остались Вы, и Вы уже в течение десятка лет страдаете. Увы! Неужели Небо положило окончательно уничтожить шесть родов и четыре начала ³⁴? Или мне не дано постигнуть небесный промысел, а Небо не хочет, чтобы беды малых людей были услышаны государем. Если не так, то по чьей недоброй воле сыплются на поэтов несчастья?

Вспоминаю себя молодым человеком, приехавшим из далекой Заставы ³⁵. Кроме чтения и занятий, во всем остальном я был совершенно несведущ, вплоть до каллиграфии и живописи, игры в кости и шашки,— во всем том, что служит обществу развлечением. Ничего не знал, невежество мое было очевидно. Когда я сдал экзамен на высшую степень, при дворе у меня не было даже самого отдаленного родственника, среди преуспевающих чиновников — хоть каких-нибудь знакомых. Спотыкаясь шел я по дороге, сулящей в будущем преуспеяние. Безоружный вступил я на поле литературных сражений. В течение десяти лет трижды сдавал экзамены и стал известен. Поднялся до высших ступеней чиновной лестницы, общался с самыми достойными и выдающимися людьми, служил самому государю. Начав с того, что прославился сочинениями, кончил тем, что заслужил наказание за эти же сочинения. Что ж, это неудивительно.

Недавно слышу, друзья говорят, что на экзаменах по ведомствам церемоний и историй в качестве образцов для экзаменующихся взяты мои оды и комментарии, а другие стихотворения у всех на устах. Я не поверил, смутился, а когда в Чанъани ³⁶ пришлось быть, то опять слышал, что якобы военачальник Гао Сяюй хотел «поднести подарки» певичке ³⁷, но она гордо сказала: «Я декламирую "Вечную печаль" ученого Бо, я не как все!» Тогда цена была повышена. В одном из Ваших писем говорится, что, будучи в Тунчжоу, Вы видели в прибрежной харчевне на колонне мои стихи. Кто их написал? Недавно мне самому случилось быть в местах [7] к югу от реки Хань, и я встретил толпу гуляющих — хозяина с гостями. Певички, указывая на меня, говорили друг другу: «Это автор „Циньских напевов" и „Вечной печали"!». От Чанъани до Цзянси — несколько тысяч ли, и на всем пути в местных школах, в буддийских кумирнях, на постоялых дворах — повсюду я видел свои стихи. Простые люди, монахи, вдовы и девушки — все распевали моя песни. Это правда, что резьба червячка-древоточца ³⁸ недостойна слишком большого внимания, однако в наше время народ ценит именно это. И будь то наидостойнейшие, вроде Ван Бао ³⁹ и Ян Сюна, или наши предшественники — Ли Бо и Ду Фу, никто не смог бы остаться равнодушным.

Древние говорили: «Слава — общее достояние, много из нее забирать нельзя» ⁴⁰. А что же я? Я имел славы среди современников уже очень много. К этой славе захотел еще прижизненного счастья. Раз я Творец, разве захочу делиться с кем-нибудь? Нынешняя бедность, конечно, поделом. А как бедствовали такие поэты, как Чэнь Цзыан, Ду Фу! Мелкие чиновники, они страдали от жестокой бедности до самой смерти. Ли Бо, Мэн Хаожань ⁴¹ не получили и маленькой должности, всю жизнь жили в горе и нужде. И в наши дни Мэн Цзяо ⁴² только в шестьдесят лет сдал экзамен и стал чиновником музыкальной службы. Чжан Цзи ⁴³ в шестьдесят лет все еще не переступил должности служителя в ведомстве жертвоприношений. А какие люди! Какие люди! Что уж говорить обо мне, во многом им уступающем. Ныне я хоть и сослан в далекий уезд в качестве помощника начальника округа, но за этот пятый чиновничий ранг в месяц полу чаю жалованье в сорок с лишним тысяч монет. В холод есть одежда, в голод - еда, еще достается и домашним. Можно сказать, у меня все в порядке. О Вэйчжи, Вэйчжи! Не беспокойтесь за меня.

Вот уже несколько месяцев я разбираю бумаги, отбираю старые и новые стихи, классифицирую их, разделяю на свитки, даю заглавия. С тех пор как заступил на должность «собирателя утерянного», все, что мне попадалось, что меня трогало,что относилось к похвальным словам, сатирам, аллегориям, иносказаниям от правления «удэ» до «юаньхэ» ⁴⁴, я озаглавливал в соответствии с содержанием и назвал «Новые юэфу» ⁴⁵. Собралось сто пятьдесят стихотворений, в целом их можно отнести к сатирам и аллегориям. Есть еще такие, которые написаны на просторе, когда я уходил от общественных дел и был предоставлен сам себе или болел и было свободное время, наслаждался покоем и свободно отдавался чувствам,— таких сотня стихотворений. Их можно обозначить заголовком «На досуге»; Есть еще около сотни стихотворений, которые говорят как будто о вещах внешних, но затронувших сердце, они были написаны под каким-то впечатлением и вылились в горестные напевы. Их можно назвать элегиями. Есть еще пяти- и семисловные уставные стихи ⁴⁶ и «оборванные строки» ⁴⁷ — более четырехсот стихотворений. Их можно озаглавить «Разное». Всего пятнадцать свитков, около восьмисот стихотворений. Когда встретимся, все подарю Вам.

Вэйчжи! Древние говорили: «В бедности — совершенствуй себя, в достатке — облагодетельствуй Поднебесную» ⁴⁸. Я хоть и не ставлю себя высоко, но чту эти слова. Великий муж хранит в себе дао и ждет своего часа. Когда время наступит, он превращается в дракона в облаках, птицу Пэн ⁴⁹, оседлавшую ветер, свободный, сильный, взмывает ввысь. Когда же его время не пришло, он подобен барсу, скрывающемуся в тумане, лебедю, парящему в высокой тьме, тихий, безмолвный, скрывается в уединении. Почему не от нас зависит, когда прийти, когда уйти? Вот и я, «стремясь облагодетельствовать Поднебесную», занимаюсь самосовершенствованием. На жизненном пути — это моя вера, выраженное в словах — это мои стихи. Сатиры и аллегории написаны из желания «облагодетельствовать Поднебесную»; те, что назвал «На досуге», отражают мое понимание долга по отношению к самому себе. Поэтому, обозревая мои стихи, узнаешь меня самого.

Остальные, собранные в «Разное», связаны с каким-то моментом или предметом, могут вызвать улыбку или вздох, произвольно собраны в циклы. В них нет [8] большой серьезности, но они способны рассеять печаль при расставании или доставить радость при встрече с друзьями и близкими. Сейчас, разбирая все это, ничего не смог выбросить. В другое время, когда будут складываться в книгу, кое-что можно и сократить.

Вэйчжи! Самое глубокое человеческое заблуждение — это верить ушам и не верить глазам, прославлять древность и презирать современность. Не будем ходить далеко, возьмем поэмы Вэя из Сучжоу ⁵⁰. Они прекрасны и талантливы и, кроме того, близки к древним сатирам и аллегориям. Его пятисловные стихи изящны и свободны, он создал свой оригинальный стиль! Из тех, кто сегодня берется за кисть, кто может с ним сравниться? Тем не менее, пока он был жив, его не чтили. Надо непременно умереть, чтобы люди оценили! Ныне из моих стихов народ знает лишь те, что принадлежат к «Разному», да «Вечную печаль». Но то. что нравится современникам, я вовсе не ценю. Если же говорить о моих сатирах и аллегориях, то надо признать, что мысль в них заключена острая, а слова просты, в стихах же «На досуге» думы бесстрастны, а слова не столь ясные и привычные. Но ни простота, ни непривычность не нравятся людям.

Вы единственный из современников, кто их ценит. Однако через тысячу лет кто узнает, что не было равных Вам в понимании моих стихов?! За последние восемь-девять лет мы с Вами, если была какая-то новость, друг друга стихами предостерегали, в мелких невзгодах друг друга стихами вдохновляли, в разлуке друг друга стихами ободряли, когда же были вместе, друг друга стихами радовали. Самое главное во мне можно понять из моих стихов. Помните, как этой весной мы гуляли к югу от городской стены, как сразу же вступили в игру и каждый декламировал новые лирические стихи в стиле малых уставных и не путал с другими формами? И от Хуацзыпо до Чжаоголи все двадцать миль непрерывно декламировали и пели. Фань и Ли ⁵¹ были тут же и не могли вставить ни слова!

Тот, кто знает меня, считает богом поэзии, кто не знает — дьяволом. Почему? Тратить столько душевных сил, так изнурять свой голос, забыв о времени, и не страдать при этом — кто может, кроме дьявола? Вместе с другом любоваться прекрасным пейзажем и пировать в сезон цветения или лунной ночью посидеть за вином, читая стихи, забыв о приближении старости,— даже счастье впрячь феникса б упряжку и журавля в колесницу ⁵² и отправиться в путешествие на Пэнлай и Инчжоу ⁵³ не может быть выше! Кому это доступно, кроме святых? Вэйчжи, Вэйчжи: Вот почему нам безразлично все, что имеет отношение к телу, мы отказываемся от славы, положения, равнодушны к благополучию — все благодаря этому.

В те времена Вы еще были в силе. Мы тогда отобрали стихи, которыми обменивались в переписке, взяли из них самые лучшие, такие, как восемнадцать древних юэфу Чжан Цзи, двадцать новых песен Ли Шэня ⁵⁴, Лу Гуна ⁵⁵, уставные стихи Ян Цзюйюаня ⁵⁶, «оборванные строки» Доу Гуна и Юань Цзунцзяня ⁵⁷, собрали их вместе, расположили по порядку и назвали: «Собрание стихов, которыми обменивались в переписке Юань и Бо». Множество благородных мужей, узнав о таком проекте, горячо порадовались, считали это большим и важным событием. Увы! Вы еще не кончили, как были понижены в должности. Не прошло и нескольких месяцев, как настала моя очередь, и то, о чем мечталось, когда-то теперь сбудется? Остается только тяжело вздохнуть.

Теперь занимаюсь редактированием стихов и прозы. В ожидании встречи с Вами, намеренно разделяю книгу на главы и части, чтобы, когда каждый из нас [9] представит, что имеет, осуществить давнишнее желание. Опять-таки не знаю, скоро ли наступит встреча, сойдемся в какой земле, да и сойдемся ли? Вэйчжи, Вэйчжи, дорогой мой друг!

В двенадцатую луну в Сюньяне ветры с реки холодные и жестокие, конец гола — малое удовольствие. Длинные ночи провожу без сна, беру кисть, раскладываю бумагу, грустно сижу перед лампой. Появляются мысли — записываю, слова текут беспорядочно, не утомляю себя сложностями, просто передаю в стихах этот вечер. Вэйчжи, Вэйчжи, дорогой друг! Лэ Тянь ⁵⁸ кланяется Вам.

815 г.

Комментарии

1. Вэйчжи — второе имя Юань Чжэня.

2. В 810 г. Юань Чжэньбыл смещен с высокой цензорской должности и отправлен в небольшом чипе в ссылку в провинциальный Цзянлин, позднее оказался в ссылке и Бо Цзюйи — в Сюньяне.

3. В 815 г. Юань Чжэнь был переведен на службу в Тунчжоу, на юг.

4. Вэнь — помимо значений «узор», «украшение» может иметь смысл «красота и благо», а также «письмена», «литература», «культура».

5. «Шесть канонов» — так называемое конфуцианское «Шестикнижие», е которое входили «Книга песен» (или «Песни»), «Книга преданий», «Книга ритуала», «Книга перемен», «Летопись» и не дошедший до нас «Музыкальный канон».

6. Согласно древней поэтике, так называемому «Великому предисловию к „Песням"», песенно-поэтическое творчество, заключенное в «Книге песен», делилось на шесть жанрово-стилистических форм: «Нравы», «Оды», «Гимны», изложение прямое, построенное на соположении, построенное на аллегории (см.: И. С. Лисевич. «Великое Введение» к «Книге песен».— Историко-филологические исследования. Сборник статей памяти Н. И. Конрада. М., 1974. с. 181).

7. Пять основных звуков китайской пентатоники.

8. Букв, «в одном ци», т. е. одушевленном эфире, составляющем жизненную основу мира.

9. Три государя и Пять владык — правители «золотого» и «серебряного» веков китайской истории (согласно китайской традиции III тыс. до и. э.),

10. Имеется в виду Дао как всеобщий Образец, воплощающийся в данном случае в «шести родах».

11. «Песня „При ясной голове..."» и — чуть ниже «Песня пяти мужей...» — обе песни известны из «Книги преданий». Правление юйского Шуня и правление династии Ся относятся китайской традицией к III тыс. до н. э.

12. «Достаточно для вразумления» — цитата из «Великого предисловия к ..Песням"».

13. О таких чиновниках, собиравших песни «у колодцев», т. е. среди народа, по указу государя, сообщает «История династии Хань» (I в.).

14. Имеется в виду поэзия, дошедшая до нас в собрании «Чуские строфы» (II в.. сосг. Ван 'Л) к представляющая традицию, основоположником которой был Цюй Юань ( 340—278 гг. до н. э.).

15. Су У — ханьский дипломат, посланный от ханьского двора к гуннам в качестве посла во Ц в. захваченный ими в плен и поплатившийся за это казнью всей семьи. Оставался в плену более 20 лет. затем, прощенный, возвратился на родину.

16. Ли Лин — ханьский полководец, воевавший с гуннами, попавший к ним в плен. Семья его, так же как и семья Су У, была казнена. В отличие от Су У, так а не был прощен правящим домом Хань. Су У г. Ли Лин находились в плену у гуннов одновременно, а впоследствии якобы обменивались посланиями.

17. «Встреча на мосту» — третье стихотворение из цикла «Ли Лин к Су У». 1 Начальные строки из приписываемого Цюй Юаню произведения «Отец-рыбак»

18. В поазии Се Линъюня (389-439) ярко выразился средневековый китайский поэтический канон. Согласно канону, содержание стихов облекалось в форму описания «гор и вод», их тишины, вечности и покоя, что ассоциировалось со свойствами вечных Начал — Небытия и Дао. Бо Цзюйи укоряет здесь С<" Линъюня за исключительное внимание к этой теме.

20. Поэт Тао Юаньмин (365-427) воспел сельскую идиллию и заслужил прозвание «поэта опрощения».

21. Поэты Цзян Янь (444-505) и Бао Чхао (4147—466).

22. Лян Хун — отшельник, живший в период Восточная Хань (I—III вв.). В «Истории Хань» есть жизнеописание Лян Хуна, в котором рассказывается, что он, будучи в Лояне (столице), изумился роскоши дворцовых построек и пожалел потраченных на их возведение народных сил. Выйдя из города, он якобы, пропел песню, каждая из пяти составляющих ее строк заканчивалась вздохом. Отсюда ее название «Пять вздохов».

23. «Триста песен» — другое название «Книги песен».

24. Здесь и далее цитируются строки из «Книги песен», соответственно I, III, 16; II, I, 7; II, I, 4; II, I,8, в переводе А. Штукина (Шицзин. М., 1957).

25. Строки из стихотворения Се Тяо (464-499) (Вэнь сюань. Шанхай, 1959, с. 589).

26. Строки из стихотворения Бао Чжао (Вэнь сюань, с. 665).

27. Чэнь Цзыан (661-702) — зачинатель нового направления в поэзии, связанного с признанием за ней целей общественного исцеления и бичевания общественных пороков.

28. Бао Фан — годы жизни неизвестны, есть только свидетельство, что в 754 г. сдал экзамен на степень цзиньши (ученая степень, дававшая право на занятие высших государственных должностей). Его произведение «Вдохновение» до нас не дошло.

29. Строки из стихотворения Ду Фу «Стихи в пятьсот слов о том, что было у меня на душе, когда я направлялся из столицы в Фэнсянь» (Антология китайской поэзии. Пер. А. Гитовича. М., 1955, с. 137).

30. Имеется в виду Сяньцзун, взошедший на престол в 806 г.

31. Ханьлинь — букв. «Лес -кистей», литературная академия, учрежденная в эпоху Тан.

32. Ню Сэнжу (середина VIII в.) — поэт, новеллист, государственный деятель, попав в немилость за резкую критику современного ему правления, был отправлен в ссылку и возвращен из нее только перед смертью.

33. Дэн Фан и Тан Цюй (о них нет сведений) — поэты, современники Бо.

34. Имеются в виду начальные песни каждого из четырех разделов, на которые делится «Книга песен».

35. Букв, «область к востоку от Заставы» (совр. пров. Хэнань). Заставы с древности устанавливались на границах, поэтому, называя так место своего рождения, Бо Цзюйи подчеркивает удаленность от центра.

36. Чанъань — столица таньского Китая.

37. Это выражение означало «взять в наложницы».

38. Имеется в виду высказывание Ян Сюна (I в. до н. э.— I в. н. э.) по поводу литературного творчества. Будучи крупным поэтом, он внезапно оставил литературу, заявив, что «сочинение од (фу) — это занятие для юношей, развлекающихся вырезыванием червячков (мелочами.— Л. П.)... зрелому мужу не пристало».

39.. Ван Бао (I в. до н. э.) — поэт современник Ян Сюна.

40. Цитата из «Чжуанцзы» (Атеисты, материалисты, диалектики древнего Китая. Ян Чжу, Лецзы, Чжуанцзы. Пер. Л. Д. Позднеевой. М., 1967, с. 207).

41. Мэн Хаожань (689 – 740) – поэт.

42. Мэн Цзяо (751-814) – поэт.

43. Чжан Цзи (годы жизни неизвестны) — поэт, IX в.

44. Период с 618 по 806 г.

45. «Новые юэфу» — литературный жанр, в основе которого лежат народные песни и авторские подражания. Поскольку их строй определяется мелодией, под аккомпанемент которой они исполнялись, то они имели неодинаковое количество строк в строфе и слов в строке. Народные истоки определяли и выбор лексики. Кроме того, авторы предпосылали стихотворению в этом жанре предисловие, разъясняющее смысл.

46. Стихи, использующие канонические правила рифмовки, а также определенное количество строк в строфе и слов в строке.

47. «Оборванные строки» — пяти- и семисловные стихи, организованные в четверостишия. Назывались так оттого, что полная форма составляла восемь строк.

48. Цитата из философского трактата «Мэнцзы» (Мэнцзы и чжу. Т. 2. Пекин, 1960, с. 304).

49. Образ гигантской птицы-рыбы Пэн из «Чжуанцзы» (Атеисты, материалисты..., с. 135).

50. Поэт Вэй (737 - 794) годы жизни, мастер пятисловных стихотворений.

51. Предположительно Фань Цзунсянь и Ли Цзинсинь, хотя, возможно, Фань Цзунши и Ли Цзянь, все поэты и друзья Бо Цзюйи.

52. Человек, достигший святости и обретший бессмертие, по поверьям, является в мир в образе феникса или журавля. Здесь это выражение означает, что поэт владеет силой управлять и распоряжаться самими богами.

53. Пэнлай и Инчжоу — священные горы-острова в далеком море-океане, где, по поверьям, живут бессмертные.

54. Ли Шэнь (772—846) — поэт, автор, в частности, стихотворений в жанре «новые юэфу», близкий друг Бо Цзюйи и Юань Чжэня и их соратник в движении за обновление поэзии.

55. Лу Гун — о нем нет сведений.

56. Ян Цзюйюань (годы жизни неизвестны) — поэт, современник Бо Цзюйи, творил в старом стиле уставных правил, придавал большое значение отделке стиха.

57. Доу Гун, Юань Цзунцзянь — о них нет сведений. Лэ Тянь — прозвание Бо Цзюйи, означает «Радующийся жизни».