В КАХЕТИИ

Довольно тяжелая, неуклюжая, старого фасона четвероместная коляска, крепкая и хорошо приноровленная к продолжительному колесному пути по горным дорогам, быстро катит нас четверкой сытых, здоровых коней по пыльной дороге из Тифлиса в Телав, главный город живописной Кахетии. Нас четверо — виноторговец, армянин, собственник обширных виноградников под Телавом, присяжный поверенный из Тифлиса, — кахетинский помещик, — юноша-винодел, направляющий путь в удельное именье Цинандалы, и я.

Сентябрьский день серенький и довольно свежий, благодаря частым дождям последней недели. Сначала разговор не клеится, но понемножку оживляется. Юноша, едущий на службу в удельное именье, расспрашивает о нем нас и справляется об условиях жизни. Незаметно речь заходит о давно желанной кахетинцами железной дороге, которая бы соединила Кахетию с рынками для продажи вина и фруктов.

— Без железной дороги нам, ох, как трудно! — жаловался армянин-винодел. — Мы, бедные, оторваны от всего, сидим в глуши, торговли никакой здесь нет, конкуренции нет, виноделие не может идти вперед!

Это было в прошлом году. Теперь кахетинцы могут надеяться на лучшее будущее: по сведениям кавказских газет, [220] кахетинская железная дорога, давно решенная утвердительно в принципе, будет, как уверяют, устроена на счет казны. Неизвестно пока лишь направление этой дороги.

От почтовой станции Гомборы пейзаж меняется. Прежняя плоскость Карталинии с встречающимися кое-где, на горизонте, гористыми пространствами, исчезает, и вы вступаете в очаровательную, живописную, гористую Кахетию, это сокровище, житницу и винницу Кавказа!

Прекрасное шоссе капризной лентой вьется теперь по бесконечным гористым проходам, а покрытые густым лесом горы так резко отличаются от обожженных солнцем, нагих скал, окружающих некрасивый, пыльный, почти лишенный зелени, Тифлис, этот, к сожаленью, главный город Карталинии, прежнюю столицу Грузинского царства.

Почти у самого Гомборского шоссе, в нескольких всего верстах от Телава, виднеется красивый Шуамтинский монастырь, а недалеко от него в стороне, так что с дороги его не видно, старый монастырь, носящий то же имя, упраздненный шесть или семь столетий тому назад и представляющий собой в настоящее время лишь интересную историческую развалину.

Время основания старой Шуамты никому неизвестно.

Вы не найдете на этот счет решительно никаких указаний ни в главной грузинской летописи “Картлис-Цховреба”, ни у принца Вахрушта, царственного историка и этнографа Грузии, ни у позднейших знатоков кавказской археологии — А. Бакрадзе и П. Иосселияни. Кое-что лишь говорит об этой кахетинской древности проф. Лазаревского института А. С. Хаханов (Матер. по археологии Кавказа, изд. Московск. археолог, общества, вып. VII.) и бывший викарный тифлисский епископ Корион (Епископ Корион: Две святыни в Кахетии, Тифлис, 1901 г.).

Мои спутники, кахетинцы, передали мне между прочим свои личные впечатления о Старой Шуамте, монастыре, очень чтимом во всей Кахетии.

Монастырь стоит на значительной возвышенности, в довольно густом лесу, откуда видна долина Алазани, у подножия малого Кавказского хребта, красивейшая во всей Грузии, о которой мы скажем подробнее в своем месте. Свое названье “Шуамта”, т. е. средняя гора, или, вернее, средигорье, монастырь получил, благодаря своему географическому положению, так как посредине его горы проходила единственная дорога в Телав из Самеба, где некогда была кафедра телавского епископа. Монастырь теперь, как уже сказано, совершенно заброшен. На его разрушенных стенах растут деревья.

В монастыре сохранилось три церкви. В одной из них еще стоит очень старинной работы полуразрушенный иконостас [221] из алебастра, с одними лишь царскими вратами, без боковых дверей в алтаре, что указывает на его седую древность, когда в алтарь вовсе не имели доступа миряне. Иконостас — одноярусный и послужил моделью иконостаса в Сионском соборе, в [222] Тифлисе, когда при князе M. С. Воронцове он был реставрирован под опытным наблюдением князя Г. Г. Гагарина, что вполне гармонирует с общим типом грузинской церковной архитектуры, тогда как многоярусные иконостасы относятся к области египтокоптского церковного зодчества. К только что описанной церкви прилегает вторая, базилик-образная, более древняя, чем первая, постройка которой, по мнению проф. Хаханова, относится к V веку. Третья церковь, стоящая поодаль, совершенно отдельно, — крестообразной формы и менее древнего происхождения.

Серые облака, покрывавшие небо весь день, под вечер превратились в свинцовые тучи, и последний перегон от Тетрицхал до Телава мы ехали под проливным дождем. В дождь приехали мы и в Телав, в девятом часу вечера.

В Телаве всего одна гостиница, содержимая хозяином разгонной почты. Она помещается во втором этаже крошечного деревянного домика грузинского типа, с неизбежной верандой, куда выходят двери “номеров”, в центральной части города. Гостиница содержится довольно чисто.

Яркое солнце встретило меня на другой день, хотя небо было не безоблачно.

Я вышел на веранду, и глазам моим представилась дивная картина! Предо мной виднелась вдали Алазаньская долина с ее бесконечными виноградниками, у подножья Кавказских гор, подернутых фиолетовой дымкой тумана, по откосам которых то тихо, то порывисто, повинуясь порывам дувшего со вчерашнего вечера довольно прохладного ветра, бродили белые, как снег, облака, цепляясь за отроги, сталкиваясь друг с другом, разбиваясь на клочки, принимая фантастические формы и разнообразные очертания. Можно было целыми часами любоваться на эту сказочно прекрасную игру облаков на груди фиолетовых гор, столь необычную для глаза северянина, не избалованного картинами природы, но вот сзади послышались чьи-то шаги, кто-то кашлянул и остановился.

Я обернулся: это был мой вчерашний спутник по дилижансу, армянин виноторговец, любезно предложивший довезти меня до той деревни, куда лежал мой путь, так как это было по дороге к его виноградникам, и кстати заехать к нему, посмотреть на его владения.

Мы пустились в путь на длинной пролетке, запряженной в одиночку. Направо и налево, непосредственно за чертой города, тянутся виноградные сады, огороженные плетнями, частенько полуразрушенными, обнаруживающими отсутствие хозяйского глаза. Я передал это впечатление моему спутнику.

— Это оттого, — объяснил он, — что виноделы у нас бедуют. Я уже говорил вам вчера, что по причине нашего удаления от [223] рынков виноделие наше хромает. Тут редко у кого виноградники хорошо поставлены; еле-еле концы с концами сводим... К тому же грузины-помещики леноваты... Есть, впрочем, образцовые!

— Ну, а ваш сад каков?

На круглом, как тарелка, лице винодела, с узкими глазками и толстым подбородком, мелькнула самодовольная улыбка.

— А вот сами увидите, — сказал он только и стал погонять кучера. [224]

Виноградники моего винодела оказались в образцовом положении. Большая часть их была рассажена в порядке, по плану, правильными участками (“плантажем”); были вперемежку и росшие кучами виноградные кусты. Уход за виноградом производился самым рачительным образом. Виноградники старательно обмывались особыми снадобьями, составляемыми из раствора серы и купороса, что способствует обилию и качеству лоз.

Культура их стала проникать сюда лишь в самое последнее время, благодаря главным образом нашему удельному ведомству, внесшему с собой на Кавказ просвещенное отношение к местному виноделию. Однако, и посейчас кахетинское вино приготовляется почти всеми поголовно помещиками-виноделами в Кахетии по искони господствующей здесь старой системе, требующей присутствия веточек виноградных лоз при процессе брожения, отчего вино это приобретает неимоверную терпкость, которая может нравиться только некультурному вкусу сынов полудикой Кахетии, любителя же и знатока европейских вин приводит в отчаяние, напоминая ему не вино, а какое-то очень невкусное лекарство. Чтобы охотно пить настоящее кахетинское вино, нужно быть рожденным кавказцем; все же остальные пьют его лишь с большим или меньшим самопожертвованием, ценя по достоинству то же самое вино в прекрасной выделке удельного ведомства. Кое-кто из кахетинских виноградовладельцев пытались было перейти на новый, общераспространенный (он был бы “новым” только для Кахетии) способ выделки вина из своего превосходного винограда, но не сделали тем реформы: преобладающее большинство из них продолжает готовить свою терпкую бурду, уверяя, что лучше ее нет на свете другого вина, и что даже олимпийская амброзия была, конечно, хуже кахетинского вина, если не была этим последним. Такова сила привычки, и такова своеобразность вкуса.

Чтобы быть вполне справедливым, здесь следует добавить, что упорство кахетинцев и вообще кавказцев выделывать виноград по своему способу имеет чисто практический расчет. Изготовляя вино старым способом, винодел получает его уже готовым через 3 месяца после сбора и в декабре может его продавать, чего, конечно, нельзя ожидать при виноделии по западному образцу. Европейские виноделы ждут годы, прежде чем вино может быть пущено в обращение. На это терпенье кахетинцы неспособны; вряд ли кто из них обладает оборотным капиталом, да к тому же и самые машины и приспособления для выделки вина по европейскому вкусу стоят очень дорого.

Во время легкого деревенского завтрака на веранде домика, представляющей собою небольшую надстройку над “маранью”, т. е. каменным погребом, где в вмазанных в землю [225] глубоких кувшинах бродит виноградный сок, переходя затем в вино (такие именно пристройки являются обычным типом деревенских жилых зданий виноделов, куда они приезжают лишь на сбор винограда), — к нам подъехал соседний молодой помещик, и разговор опять сам собой зашел о прискорбной отчужденности Кахетии, благодаря отсутствию железной дороги.

Вновь прибывший с жаром говорил о новой черноморской железной дороге, проект которой уже был тогда, казалось, бесповоротно принят, и жаловался на неудачу в этом отношении кахетинцев.

Между тем вот что мне известно в данную минуту об этой дороге, осуществление которой казалось тогда так верным и так близким.

Положение об этой дороге было уже утверждено, и линию ее решено было провести от западного конца закавказской железной дороги по морскому берегу, на Сухуми и Туапсе, где, между прочим, предполагается новый порт, а оттуда внутрь страны, через горный перевал, к Екатеринодару. Постройка этой новой линии предоставлена была обществу владикавказской железной дороги на следующих условиях, а именно: строительный капитал дает и оплачивает процентами казна, при чем черноморская дорога считается казенной и лишь состоящей в управлении общества, принимающего на себя и дефицита от эксплуатации, если бы такой оказался.

Казалось, что дело окончательно решено, однако же, едва только началась постройка дороги, как вдруг появились и получили ход новые проекты направления дороги — от Туапсе не на Екатеринодар, а на Армавир. Почему это второе направление показалось лучше первого, трудно объяснить... Эта неожиданная перемена меняет, конечно, и положение о постройке дороги, утвержденное в прошлом году, а также и состоявшееся по этому вопросу с владикавказским обществом соглашение, изменяя существенно и выгоды этого последнего, так как при новом направлении рельсового пути грузы, идущие с востока, должны будут сворачивать в Туапсе с Армавира, — на 250 верст раньше Екатеринодара, т. е. дорога лишится соответствующего дохода за пробег товаров на протяжении и 260 верст. Неизвестно, согласится ли общество на такую перемену, и если согласится, то на каких именно условиях. Вместе с этим большое осложнение встречается в этом вопросе и с другой стороны, — черноморская дорога по дороговизне и техническим трудностям одна из наиболее дорогих.

Потребуются длинные тоннели, а береговая линия проходит по крутым склонам, движущимся грунтам, пересекая массу рек, ручьев и оврагов, так что потребуется множество [226] искусственных сооружений. Таким образом на постройку черноморской дороги, с подвижным составом, потребуется колоссальная сумма — чуть ли не сто миллионов рублей, считая по 200.000 р. на версту. Словом выходит следующее: прошлогодние положение и соглашение предназначены “насмарку”, а новых нет, и каковы они будут — неизвестно...

Простившись с гостеприимным хозяином виноградника, я продолжал путь дальше, на этот раз уже верхом, так как в деревню А-ли, куда я направлялся, гораздо удобнее было проехать верхом, чем в экипаже: дорога туда шла узкая и притом была очень попорчена и размыта лившими в последние дни дождями. Мне дали проводника, чтобы не сбиться с пути, и мы за несколько минут проехали рысцой двухверстное расстояние, отделявшее меня от ближайшей цели путешествия.

В А-ли меня уже ожидали с тем милым радушием и дружеской приветливостью, которые составляют отличительную черту грузин, стали расспрашивать о моем пути и о своих тифлисских родных и знакомых. Потом мы завели речь об условленной нами совместной поездке в знаменитый Алавердский монастырь, престольный праздник которого ежегодно торжественно празднуется 14-го сентября, в день Воздвижения Креста Господня, и привлекает к себе массы богомольцев со всей Кахетии и, других мест Кавказа.

Так как мы были уже накануне праздника, то и решили ехать в монастырь сегодня же, чтобы поспеть к всенощной, (монастырь был неподалеку), которой и начинается религиозное торжество обители.

Погуляв по имению, носящему, как и все дворянские грузинские имения вообще, следы упадка и оскудения, из которого грузинам едва ли можно выбраться без посторонней помощи, мы стали торопиться обедом, чтобы выехать до сумерек и совершить наш путь (около 10 верст) засветло.

В седьмом часу вечера мы уже были на лошадях и пустились (мы поехали, не считая конюха, втроем — меня сопровождали два брата М., владельцы имения) довольно быстрым аллюром по направлению к Алаверди, деревне, получившей свое название от монастыря.

Мы ехали широкой равниной, любуясь живописными кряжами черневших перед нами гор, быстро охватываемых надвигавшимися сумерками...

Версты за полторы до монастыря мы стали уже встречать арбы богомольцев, грузно двигавшиеся к монастырским стенам, переполненные женщинами и детьми. Чем дальше, тем больше народа встречалось на дороге, тем было люднее и оживленнее. [227]

Было почти совсем темно, когда мы подъехали к монастырским воротам, с трудом двигаясь среди арб, помостов с товарами, лотков, козел, шалашей, наскоро устроенных для ночлега паломниками и торговцами, пришедшими сюда на годовую ярмарку, открывающуюся накануне Воздвижения и продолжающуюся целую неделю.

— Какая масса народа! — сказал я, сидя в седле и не решаясь соскочить на землю, чтобы не задеть кого-нибудь при этом ногою....

— Прежде, бывало, больше сходилось сюда и молельщиков и для торга, — отвечали мои спутники. На этот раз, право, народу уж не Бог весть как много.

— А знаете, как это странно, — сказал старший M., оглядываясь вокруг, — как много повсюду полиции, стражников!... Что бы это значило? Этого тоже прежде что-то не бывало...

Действительно, полиции было видимо-невидимо! Куда ни оглянись, — мелькали стражники, словно в ожидании чего-то.... Их много встретили мы и в монастырском дворе, и у входа в храм, и, наконец, в самом храме.

Всенощная уже давно началась. Церковь была залита огнями. С клиросов доносились громкие своеобразные напевы грузинских молитвословий. Служил сам епископ алавердский — Димитрий, соборне с местным духовенством. Тут же были и начальники уездов: Телавского — В. В. Г — вич и Тионетского — князь Н. З. Ч — в, а также и начальник полицейской стражи, князь И. Д — ри.

Мои спутники нас познакомили.

— Вас, конечно, удивляет такое обилие здесь полиции, — сказал мне, грустно улыбаясь, князь Ч — в, высокий благообразный старик с мягкими манерами и приятным тихим голосом. — Да и мое присутствие кажется вам странным: зачем здесь быть мне, начальнику другого уезда? Не правда ли? А дело объясняется вот как: сегодня ночью, изволите ли видеть, ожидается нападение тушин на здешних помещиков! Кто распустил этот невероятный слух, уж, право, не знаю, но переполох полный! И мы здесь налицо и полицейских пропасть! Даже из Тифлиса войска двигать хотят. И посмотрите, — прибавил он, указывая на толпу молящихся: — почти никого из местного дворянства и помещиков! Испугались! И знают, что вздор пущен по ветру, а все-таки не приехали.

Действительно, богомольцы были исключительно из простонародья.

— Так вы уверены, что это ложная тревога? — спросил я князя.

— Глубоко в этом убежден! Большинство тушин живут в моем, Тионетском, уезде, и я их прекрасно знаю! Это — [228] спокойный народ, и, скажите, зачем им делать смуту? Конечно, аграрные движения на Кавказе теперь заурядное явление, но ведь они — результата отдельных недоразумений, зачем же делать нападение скопом? И почему тушины станут его делать?... Они страшно возмущены этой клеветой на них!...

— Кто же затеял всю эту кашу?

— Не знаю. Кто-нибудь из охотников видеть ужасы там, где их нет, или просто из желания выслужиться. Ручаюсь, что все это — чистейший вздор, фантазия больного воображения.

Всенощная приходила к концу. Народ, которого вообще было не очень много, стал подходить к кресту.

Из интеллигентных лиц я никого не заметил, если не считать нескольких чиновников духовного ведомства, приехавших сюда из Телава.

Храм опустел лишь в десятом часу. Вечер был тихий и прохладный. Я устроился на ночлег в большом монастырском флигеле, под покоями епископа, помещающегося в верхнем этаже, вместе с должностными лицами, приехавшими сюда на праздник и радушно предложившими мне широкую тахту в отведенной для них комнате. Во время ужина, который прошел очень оживленно, князь Ч. и г. Г. (начальник Телавского уезда) делали объезд вокруг монастыря. Все было совершенно мирно и спокойно. Ночь прошла также в полнейшей тишине, и ожидавшееся “волнение” тушин оказалось, как и следовало думать, басней.

Мы расположились на сон грядущий довольно поздно, прослушав, по кавказскому обычаю, несколько местных песен, прекрасно исполненных под заунывно-однотонный аккомпанемент неизбежной зурны.

На утро, перед тем как идти в собор к обедне, начавшейся в 8 часов, мы прошлись по ярмарке, у монастырских стен. На эту популярную в Кахетии ярмарку из года в год издалека приходят и приезжают местные кустари со своими незатейливыми товарами собственного изделия для продажи и менового торга. Этот своеобразный базар прихотливо раскидывается на широкой равнине, окружая живописным кольцом разнохарактерной смеси племен и лиц и разнообразных разложенных и развешенных товаров толстые стены гигантского собора древне-грузинской постройки, возведенного здесь еще в IX веке. На том месте, где теперь высится собор, хорошо видимый из Телава, несмотря на 18-верстное расстояние, стояла в V веке церковь св. Георгия, построенная Иосифом, одним из 13-ти сирийских старцев, пришедших для проповеди слова Божьего в Грузию.

Выстроенный на месте прежней церкви собор был сначала тоже во имя св. Георгия, но после перенесения сюда царем [229] Леоном частицы св. Креста из Иерусалима храм освящен во имя Воздвижения, а наверху, на хорах, устроен особый придел во имя св. Георгия. В соборе, между прочим, погребен царь Теймураз с сыном Давидом, а в алтаре покоятся мощи кахетинской царицы Кетеваны, замученной за веру при Шах-Аббасе.

Служба в соборе тянулась медленно, как это бывает всегда при архиерейском богослужении.

Народу было не очень много, столько же, сколько и накануне, за всенощной, Интеллигенция в лице местных помещиков отсутствовала, как и вчера вечером.

Под навесом импровизированного ресторанчика мы сели за стол “заморить червячка” после обедни. Тут же было и несколько приехавших из города утром лиц. Были тута и незамеченные мною вчера фигуры в своеобразных национальных костюмах.

Разговор вертелся, конечно, на ожидавшемся ночью нападении тушин.

— Как бы хотели мы знать, кто взвел на нас эту возмутительную клевету! — громко и с одушевлением говорил высокий пожилой человек, с седеющей черной бородой и проницательным взором, одетый в костюм пастуха-тушина. — Мы показали бы этому господину, как дурно сеять смуту там, где все мирно и тихо! Неужели думают, что это полезно Кавказу, неужели предполагают, что умышленным отыскиванием разных “волнений”, стачек, заговоров — там, где всего этого и в помыслах нет, можно поддержать спокойствие в нашей несчастной стране, не видевшей хорошего управления со времен незабвенного князя Воронцова?!

Я с удивлением слушал эти речи из уст пастуха, сразу приковавшего к себе мое внимание.

— Позвольте вас познакомить, — обратился ко мне один из новых моих знакомцев по вчерашнему ужину, — с г. Б — ли. Он только что спустился к нам из Тушетии.

Пастух протянул мнеруку, и мы разговорились. Б — ли — один из интереснейших типов, встречающихся только здесь, на своеобразном Кавказе! Прекрасно образованный, бывший некогда учителем в Тифлисе, знающий иностранные языки, побывавший за границей и с удовольствием дышавший воздухом Европы, Б — ли не мог жить без своей родимой Тушетии и, несмотря на европеизм, засел в своих неприступных горах, женился на простой тушинке и почувствовал себя счастливым.

Мне нигде не доводилось видеть такой беспредельной, страстной любви к родине, как здесь, среди горцев Кавказа. Никакие сокровища мира не могут стащить его с его родных скал, неприступных, негостеприимных, обвеваемых ветрами и палимых жгучим солнцем! [230]

Вспомните “Песню хевсура” князя Р. Эристова (См. мою статью “Грузинский поэт-народник”. “Исторический Вестник”, октябрь 1901 года.) — и вы поймете, что такое родина для кавказского горца, способного умереть вдали от своих к небу стремящихся гордых верши н...

— Трудно живется нам теперь здесь, на Кавказе, — говорил мне другой горец: — совсем не знаешь, что вокруг творится! Туземцы почему-то на заднем плане, так сказать, не в милости, а куда же, скажите, пожалуйста, деваться туземцам? Грузин не в авантаже у себя в Грузии, а скажите, чем грузины провинились?

— Мне кажется, вы преувеличиваете, — старался я возражать.

— К сожалению, нисколько! Грузин-чиновник скорее может получить место вне Кавказа, чем у себя на родине. Ответственные места даются здесь исключительно русским, словно туземцы не заслуживают доверия. Это решительно не понятно и не имеет никакого серьезного основания.

Если на Кавказ смотрят, как на окраину, и применяют окраинную политику, то это ошибка — самая вопиющая.

Кавказ вовсе не балтийские провинции и не Финляндия, где-то и дело замечаются вспышки сепаратистского духа. Где же и когда же такой сепаратизм был замечаем у нас, грузин?

В разговор вмешалось еще несколько человек.

— У нас во что бы то ни стало хотят найти сепаратизму — заметил молодой врач-грузин из Тифлиса. — Прочтите писания “Московских Ведомостей”, которые вообще пишут Бог весть что о Кавказе (возьмите хотя бы г. Волынца, разоблачающего нефтяные тайны и вызвавшего официальные опровержения).

В три часа нас пригласили к обеду в архиерейские покои. Они помещаются в верхнем этаже ближайшего к монастырским воротам флигеля, довольно обширны, но убраны скудно и бедновато.

Епископ (из рода князей Абашидзе), еще очень молодой человек, любезно нас приветствовал и попросил к столу, за который мы и сели, после краткой молитвы.

Трапеза была обильная, постная, изобилующая очень вкусными местными овощами.

За обедом мы присутствовали при трогательном обряде, сохранившемся до наших дней с отдаленных времен христианства. Епископу подали блюдо с просфорой. Он разделил ее на мелкие кусочки после молитвословия, призывая на трапезу благословение Богоматери, как бы невидимо с нами присутствующей, скушал кусочек просфоры и передал блюдо ближайше к нему сидящему. Последний с поклоном вкусил просфоры и, [231] поцеловав край блюда, передал соседу, который сделал то же самое. Блюдо медленно обошло длинный стол, и каждый из нас, крестясь, брал и ел частичку просфоры, соединившей нас на мгновение в совместной молитве и братской трапезе. На другой день я вернулся в Телав.

Телав — крошечный уездный городок, весь потонувший в зелени, что придает ему большую прелесть, несмотря даже на убожество городских построек, имеющих в общем вид каких-то развалин, а не жилых помещений. О мостовых и тротуарах нечего и говорить: их почти нет, за исключением разве местности у крепостной стены, лучшей части города. Отчего город не ремонтируется, не поддерживается, а постепенно все больше и больше разрушается и разваливается, один Бог ведает. Я пытался выяснить этот вопрос в разговоре с телавцами, но безуспешно. Нет денег, — был общий ответ, но это собственно отговорка, а не серьезная причина, так как при умелом ведении городского хозяйства в каждом городе могут быть и должны найтись деньги для его благоустройства, хотя бы самого примитивного.

За высокой крепостной стеной, о которой мы только что упомянули, хорошо уцелевшей со времен Кахетинского царства, — ряд городских учреждений. Это — центральная часть города. Тут — тюрьма, казначейство, духовная семинария, собор, церковь св. Нины и женское учебное заведение св. Нины (с правами и курсом прогимназии), помещающееся в бывшем летнем дворце грузинских царей. Здесь, в этом самом дворце, давно, конечно, переделанном и перестроенном, умер в исходе XVIII столетия царь Грузии, Ираклий II, сын Теймураза и отец последнего царя грузинского Георгия XIII. Высокая, круглая, сводчатая комната, где окончил дни злополучный царь Ираклий вскоре после опустошительного набега на Грузию Ага-Мухаммед-хана, обращена теперь в школьную библиотеку. Мраморная дощечка на стене этой комнаты, висящая довольно высоко, между шкафами, в полутьме и не всем заметная, лаконически говорит об историческом прошлом этого покоя.

Зачем и кому понадобилось обращать царскую опочивальню в школьную библиотеку? Разве для этой последней не могло найтись другого помещения, и разве нельзя было оставить место смерти царя Ираклия в неприкосновенности, поместив, например, там, где он умер, образ или обратив всю комнату в часовню?

Около дворца густой, тенистый сад, где теперь играют и гуляют ученицы.

Близ крепостной стены, на одной из старых башен которой высится колокольня плотно примыкающей к ней армянской [232] церкви, разбит прекрасный бульвар, — место обычных прогулок и взаимных встреч горожан, не имеющих, кроме этого, другого бульвара.

Телав построен в IX в., но столицей Кахетинского царства он не был даже в XV столетии, так как долгое время ей было Греми, теперь незначительное местечко за Алазанью, где провел свое царствование славнейший из царей Кахетии — Леон, ходивший походом на Иерусалим и принесший оттуда частицу древа св. Креста, хранящуюся ныне в Алавердском соборе, как уже упомянуто выше.

Столицей Телав стал лишь при царе Арчиле в XVII веке, перенесшем свою резиденцию сюда из Греми, в виду частых набегов горских племен.

Им же выстроена была и Телавская крепость с дворцом, о котором мы только что говорили.

Я провел в Телаве несколько дней. Общей темой разговоров был упадок экономического положения Кахетии и в отношении помещичьих угодий и в отношении крестьянских земель, весьма заметный для всякого, кто побывает в этой тихой и живописной области, полной растительности и восхитительных ландшафтов. Откуда идет этот упадок, где его корень, где начало и причины, — на эти вопросы трудно и даже вряд ли возможно ответить с определенностью. Упадок всех грузинских помещичьих имений вообще замечается на Кавказе уже издавна. Грузинское оскудение началось много десятков лет назад и только прогрессирует. Пока грузинские помещики-аристократы, потомки царей и царевичей, только думали и готовились приняться наконец за правильную эксплуатацию своих разоренных усадьб и тем уменьшить их задолженность, — трудолюбивые армяне демократы сделали мирные завоевания в области торговли и промышленности Кавказского края и, благодаря этому, получили силою вещей значительное экономическое преобладание в стране. Время было упущено, и теперь грузинское землевладение переживает трудные времена. Никого винить в этом нельзя. Жизнь складывается из амальгамы всевозможных обстоятельств, связанных между собою причинностью и вытекающих одно из другого, как заключение силлогизма из его посылок. Еще более закономерно двигается жизнь историческая, моменты которой являются неизбежным результатом пережитого. Трудолюбие и здравый смысл армянина-купца и бесхитростная непрактичность грузина-барина являются прямыми последствиями исторической жизни этих народов, одного, привыкшего к бесконечным царственным междоусобиям, закончившимся падением Грузии, как самостоятельной единицы, и другого, силой воли и трудом завоевавшая себе право существования. Кого же, повторяем, можно здесь винить? Никого — судьбу. [233]

Многие помещики и в Карталинии и в Кахетии, да и в других местах Кавказа, прекрасно сознают только что сказанное, но сразу изменить свое положение, конечно, не могут. Прибавьте ко всему этому увеличение налогов и повинностей на земли, с одной стороны, и общее вздорожание жизни, с другой, и вам станут до некоторой степени понятны экономические невзгоды Кахетии, у которой, однако, кроме приведенных невзгод, есть еще одна, сильно отражающаяся на ее экономическом благосостоянии. Я говорю об отсутствии железной дороги, которая бы связала эту богатую страну виноградников с рынками для сбыта вина и фруктов. Эта изолированность Кахетии, из-за которой главные местные продукты — вино и фрукты, не попадают на кавказские рынки, а остаются дома, сильно понижает цены на сказанные товары, так что в Телаве подчас цены на фрукты доходят до невероятной дешевизны.

Железная дорога в Кахетии была бы полезной еще и вот в каком отношении — она подняла бы природные богатства этой области, Мне не раз, например, приходилось слышать о сравнительно недавно открытых, будто бы, нефтеносных жилах в Вардисубани и в имении г-на Ц — ли, Земо-Ходашени, Телавского уезда. Я расспрашивал г. Ц — ли лично об этих жилах, встретившись с ним на Алавердском празднике, но ничего определенного не узнал, так как бурение почвы пока не привело к желанным результатам, но, несомненно, по мнению знатоков дела, нефть далеко не чужда Кахетии. Есть также в Кахетии и залежи грифельная камня. Они обнаружены в имении князя Ч — ва, Матани, Тионетского уезда. До настоящего времени этот камень добывался только в Баварии. К сожалению, однако, до сих пор правильной эксплуатации типографская камня в имении Матани не производится так же, как и к добыванию нефти в Кахетии еще не приступлено с должной энергией и систематичностью. А это очень жаль: почва Кавказа богата скрытыми в ней дарами природы и требует лишь предпринимателей.

В семи верстах от Телава — известное удельное именье Цинандалы, щеголяющее “последним словом” в деле виноградоводства. Там в обширном трехэтажном каменном здании, два этажа которого возвышаются над землею, а третий ушел в подземелье, — целое царство всевозможных выжимательных прессов, чанов, кувшинов, винохранилищ, очистительных ситок и пр. и пр., составляющих гордость роскошная виноделательного хозяйства.

Дом в саду, где помещается управляющий имением, — тот самый, где жил некогда князь Давид Александрович Чавчавадзе, прежний владелец Цинандал, с семьей, остался, как мне говорили, почти без изменения. Тут же жила и Нина Александровна Грибоедова, всю жизнь оплакивавшая безвременную [234] и трагическую кончину своего гениального мужа. Окружающий дом обширный сад полон воспоминаниями о ней: вот “беседка Нины”, над рекой, окруженная гигантскими кипарисами, вот ее любимая скамья, аллея, где она любила гулять, вот полуразрушенная часовня у обрыва, где она плакала и молилась.

Здесь, в гостеприимной семье князя Захария Чавчавадзе, владельца одной из остальных частей громадного Цанандальского имения, не перешедших в удельное ведомство, я много слышал об этой замечательной женщине. Н. А. Грибоедова уже ехала к мужу в Тегеран, когда в Эривани сопровождавший ее отец узнал об убийстве А. С. Грибоедова. Под каким-то предлогом он возвратился с дочерью в Тифлис, ни одним словом не дав ей понять об ужасной вести. Однако, эта страшная новость скоро открылась ей: княгиня Паскевич, родственница ее по мужу, ей все пересказала с непростительной неосмотрительностью и поспешностью недальновидной женщины, не подготовив ее даже к ужасному горю... Несчастная, готовившаяся уже быть матерью, без чувств свалилась на ковер и разрешилась вскоре затем мертвым ребенком. За телом Грибоедова ездил в Тегеран князь Роман Чавчавадзе, отец ныне здравствующих известных в Кахетии землевладельцев, князей Захария и Мамука Чавчавадзе, — который и привез труп убитого дипломата-драматурга на арбе в Тифлис; на пути эту арбу встретил А. С. Пушкин...

Я кончаю маленькой экскурсией в область грузинской филологии; дело в том, что очень многие (даже в Грузии) принимают название Алавердского монастыря в Кахетии за восточное слово, которым оно и кажется действительно с первого раза. При этом обыкновенно рассказывается пресловутая легенда о владетельном хане, в эпоху владычества мусульман над Грузией, выстроившем церковь и принявшем христианство с радости от возвращенного ему Аллой пропадавшего в соседних горах охотничьего сокола, откуда, будто, и пошло название местности и построенного там монастыря — Алаверды, т. е. “Бог дал” по-турецки. Эта детская сказка, конечно, меня не удовлетворила, и я предпочитаю видеть в названии знаменитого собора и соседней деревни “Аляверди” сочетание чисто грузинских слов Альванис тверды, т. е. граница Альвана. Это объяснение, добытое мною на месте, вполне правдоподобно, естественно и этнографически верно, так как Альванское плоскогорье, служившее некогда, при кахетинских царях, сборным пунктом войск, лежит как раз вблизи Алавердского храма, у р. Алазани, на меже земель Алавердского монастыря. Если я ошибаюсь, было бы желательно услышать по этому вопросу мнение знатоков грузинской старины.

С. Уманец.

Текст воспроизведен по изданию: В Кахетии // Исторический вестник, № 7. 1904