МЕЛЬНИКОВ-РАЗВЕДЕНКОВ С. Ф.

Кто хоть раз принимал участие в какой-нибудь экскурсии, тот никогда не забудет ни дивных красот природы, которыми приходилось любоваться, ни пережитых душевных волнений.

Мне лично приходилось много раз участвовать в ученических прогулках: во Владикавказе с учениками реального училища по предгорьям Кавказа, в Новороссийске с воспитанниками бывшей прогимназии, а теперь гимназии по склонам Варада и Мысхако, в Асхабаде с воспитанниками гимназии по склонам Капет-Дага, и в Ладожской станице, Кубанской области, с воспитанниками учительской семинарии по берегам реки Кубани. Несмотря на кратковременность таких прогулок, продолжавшихся, [156] обыкновенно, не более 12-ти часов с отдыхами, дети и преподаватели долго помнили их; воспоминания же об одной из таких прогулок на Цейский ледник, продолжавшейся около недели, неизгладимо запечатлелись у меня навсегда. Воспоминания об этой экскурсии и составляют предмет настоящей статьи.

Быстро начались сборы: нужно было подыскать надежных дрогалей, запастись достаточным количеством провизии и даже медикаментами, так как в экскурсии должны были принять участие даже дети. Наконец, сборы окончены, все заготовлено, уложено и проверено. С общего согласия назначен день и час выступления из города. Рано утром, часов около 4-х, наша компания, состоящая из 30-ти человек, потянулась из Владикавказа по дороге в Архонскую станицу. От Владикавказа до Архонской станицы, приблизительно, на расстоянии 17-ти верст, дорога идет степью. По обе стороны дороги, по вспаханным в прошлом году полям, рос высокий бурьян, из которого гордо подымал свою голову светло-лиловый татарник; там и сям, среди бурьяна, виднелись белые звездочки ромашки и голубенькие цветочки цикория; колючки, обнявшись друг с дружкой, составляли по обеим сторонам [157] дороги труднопроницаемую стену. Изредка по степи видны были кулиги кукурузы, конопли и сарацинского проса.

Часа через два по выезде из Владикавказа, мы подъезжали уже к станице, длинной лентой растянувшейся по правому берегу речки Архонки. При самом везде в станицу стоит постоялый двор с традиционным у ворот шестом, на котором болтается пучок сена. День был праздничный. По улицам, звонко пощелкивая семечки, ходили станичные дамы-бабы и девчата, разодетые в праздничные ярких цветов платья, покрой которых, особенно у старух, живо напоминал малороссийский женский костюм; точно также и в разговоре жителей станицы Архонской часто слышатся малороссийские слова, что свидетельствует о видной роли малороссов в образовании станичного населения. У станичного духана, на черной вывеске которого красовалась написанная мелом надпись “Духан Архонско станице, торговля распивочно и навынос без кредита (Среди терских казаков заметно желание щегольнуть в разговоре иностранными словечками, иногда совсем невпопад, как и в данном случае; вероятно, слово “кредит” на вывеске употреблено в значении кредитного билета, или денег вообще.) строго воспрещается”, собралось многочисленное “общество” старых и молодых казаков в одних бешметах; только на некоторых молодых франтах сверх бешметов были надеты черкески.

Дорога наша лежала мимо хорошенькой, недавно построенной церкви; над входными дверьми в ограду ее сделана надпись 1883 — 1886, вероятно, время постройки и освящения церкви; церковь эта для большого населения станицы, которое выражается числом около трех тысяч, довольно мала, хотя очень красива и производит приятное впечатление на проезжающих своей чистотой. На домах, как это заведено и в донских станицах, прибиты таблички из жести с изображением бочки, лопаты, ведра, [158] полсти, одним словом, той вещи, с которой домохозяин должен являться для тушения пожара, в случае его появления в станице. Особенностью станицы нужно считать дешевое и обильное орошение, так как из речки Архонки жителями станицы проведены рукава, по которым вода из речки течет на станичные улицы, а оттуда уже особо в каждый двор; вследствие этого уличная жизнь в станице оживляется многочисленными стаями гусей, уток и тех милых животных, которых гоголевский городничий называл “французами”; они с тяжкими вздохами и кряхтеньем степенно расхаживают по улицам, тщательно наблюдая за их чистотой и опрятностью, так как санитарный надзор за станицей, главным образом, ложится на них.

Выехав за станицу, мы встретили высокие кусты бузины, усеявшей берег р. Архонки, через которую переправились вброд. По дороге от Архонской до Ардонской станицы, на протяжении 18-ти верст, нам пришлось, по большей части, вброд переезжать целую серию “Черных” речек, а затем Кабанку, за которой стоят Ардонские хутора; по дороге в эти хутора из Архонской станицы, на правой стороне дороги, стоят два большие кургана, несомненно насыпные, но еще не разрытые археологами. За Ардонскими хуторами протекает речка Фиагдон, версты через две от нее Кайдон (Слово “дон” очень часто встречается в собственных именах кавказских речек; по-осетински “дон” значит вода, река; следовательно, в переводе на русский язык Фиаг-дон будет означать река (вода) Фиаг, Кай-дон=река Кай, Ар-дон=река Ар.) (Хайдон), на берегу которой, в тени небольших верб, мы сделали привал на несколько часов, с целью дать отдых лошадям и самим перекусить чего-нибудь, так как уже наступала обеденная пора.

Быстро закипела работа: каждому нашлось дело; один раскупоривал ящики с провизией, другой разводил костер для приготовления супу, кто разжигал самовар; [159] дамы следили за сервировкой обеденного стола; только детишки, засидевшиеся годами в каменных ящиках в городе, мигом рассыпались по траве и лесу собирать цветы и ягоды. Кушанья, приготовленные собственными руками в необычной обстановке, показались всем необыкновенно вкусными. После трехчасового отдыха компания наша весело двинулась в дальнейший путь.

В Ардонской станице есть особа го типа “Ардонское Осетинское духовное училище”. Во главе этого училища стоит архимандрит, а преподают учителя с академическим образованием. Училище состоит из трех классов, при чем в каждом классе воспитанники обязаны пробыть по два года; таким образом, они оканчивают училище по истечении только шести лет после поступления в него. Прием и выпуск учеников бывает через год. Предположим, что в настоящем году будет прием в первый класс, и ученики, только что поступившие в училище, проходят курс первого класса; на следующий год приема уже не бывает, а ученики, поступившие в предыдущем году в училище, оставаясь в том же помещении первого класса, изучают уже курс второго класса; по истечении второго года, объявляется снова прием в первый класс; ученики же, пробывшие в комнате первого [160] класса два года и прошедшие за это время курсы первого и второго классов, переводятся в комнату второго класса и начинают в первом году своего пребывания в этой комнате, и третьем по поступлении в училище проходит курс третьего класса, а в следующем году курс четвертого класса; затем, эти ученики, пробыв два года в комнате второго класса, переходят в комнату третьего класса. Таким образом, ученики третьего класса за два года проходят курсы пятого и шестого класса, ученики второго класса за два года проходят курсы третьего и четвертого классов, а в первом классе за два года курсы первого и второго классов.

Селение Алагирское по своим постройкам скорее напоминает маленький уездный городок, в котором встречаются довольно хорошенькие домики, построенные на городской манер, с парадным крыльцом на улицу. [161]

При взгляде на алагирские постройки, бульвар из пирамидальных тополей, городские костюмы представителей прекрасного и не прекрасного полов, можно заключить о зажиточности его населения. Источниками благосостояния алагирских жителей служат, во-первых, прекрасные фруктовые сады, черные груши которых под названием “алагирских” пользуются громкой заслуженной известностью на Северном Кавказе и отправляются большими партиями в обе столицы; во-вторых, часть беднейших жителей находит себе верный годовой заработок на серебро-свинцовом заводе, расположенном в одной версте в югу от Алагирского селения. На этом заводе руды не добывают, а привозят ее уже промытою из Садонских рудников, о которых будет сказано несколько ниже. На Алагирском заводе только выплавливают из руды свинец, из которого потом выделяют серебро. Чтобы не утруждать читателей массой специальных терминов, которые мне пришлось бы разъяснять на каждом шагу, я не буду описывать, как выплавливаются из руды серебро и свинец, что можно прочитать в специальных книгах; скажу только, что из 20,000, приблизительно, пудов добываемой ежегодно в Садонских рудниках свинцовой руды выплавливается на Алагирском заводе до 10,000 пудов свинца [162] и от 35 до 40 пудов серебра (К сожалению, приводимая мною цифры дают только приблизительное понятие о количестве добываемого и выплавляемого свинца и серебра, так как они взяты не из официальных данных, а со слов второстепенных на заводе лиц. Кроме тою, данные эти относятся к тому времени, когда Алагирский серебро-свинцовый завод и Садонские рудники эксплуатировались казной, а не частной компанией, которая ныне разрабатывает эти рудники.). Работы производятся день и ночь отдельными сменами рабочих, при чем серебро, выплавливается только один раз в месяц, редко два раза; каждая выплавка дает кусок около двух и более пудов серебра.

Переночевав на постоялом дворе, рано утром из Алагира мы пустились в путь по Военно-Осетинской дороге (Военно-Осетинская дорога ведет через Кавказские горы из Владикавказа в Кутаис, на Мамисоновский перевал; шоссе этой дороги начинается собственно от Алагирского селения и тянется через горы приблизительно на 120 верст.) в горы, по ущелью реки Ардона.

На протяжении, приблизительно, 20-ти верст от Алагира до аула Миджури (иногда слышится в произношении осетин Мизури и Мижури) Военно-Осетинская дорога идет по лесистому ущелью реки Ардона, по левому его берегу; по обе стороны дороги толпятся громадные горы, особенно возвышающиеся за Нахазом (так называется местность в 10-ти верстах от Алагира, куда алагирские обитатели выезжают на пикники). Оба склона гор покрыты стройными чинарами. По дороге к Нахазу резко бросается в глаза путешественнику, во-первых, обилие обожженных пеньков, стоящих около дороги, во-вторых, отсутствие чинар, у которых с какой-нибудь стороны не был бы обожжен ствол, что свидетельствует о варварском, бессмысленном и бесполезном истреблении вековых лесов, исчезающих вследствие такого отношения к ним человека и на Кавказе с замечательной быстротой. В пяти верстах от [163] Алагира, у подножья гор, пробивается холодный, прозрачный ключ, по уверению алагирских жителей, железной воды (целебный ключ). Верстах же в пятнадцати от Алагира по Военно-Осетинской дороге уже слышится запах серных источников, и вот под скалой вы видите огромный грот, откуда несется особенно удушливый запах. Вы спускаетесь в грот и видите массу холодной, мутной, как бы мыльной воды, наполняете ею стакан и пьете... Противный запах тухлых яиц заставляет вас поскорее выплюнуть воду,  — это серный холодный источник. С версту не доезжая до грота, под правым берегом река Ардона, путешественник заметит две струи, одну зеленой воды (чистая серная вода), другую мыльного цвета (серная вода с примесью извести); около этих струй заметны отложения серо-желтоватого туфа. Красота видов не поддается описанию: с каждым шагом открывается новая чудная панорама. Вот вы поднялись по шоссе на страшную высоту, —  над головой повисли громадные камни, готовые ежеминутно раздавить нас, как самое ничтожное насекомое; под нами, клокоча и пенясь, ревет Ардон. Густой лес чинар покрыл противоположный склон ущелья. За лесом выше летят в небо седые массивы, па вершине которых, в виде нароста, явилось жилище чело-века, жалкие сакли осетин.

От аула Миджури ущелье Ардона тянется между голыми скалами. Эти голые скалистые громады имеют самые причудливые формы: то вы видите легкий, грациозный шпиц, пронизывающий облака; там виднеются зубцы какого-то волшебного замка, а вот стоит бесформенная громада, которая как бы презрительно смотрит на человека. Нет, даже и презрения она не хочет выразить к ничтожеству человека! [164]

Военно-Осетинская дорога от аула Миджури в некоторых местах идет по самому берегу с ревом мчащегося Ардова, имея с другой стороны отвесные свалы, повисшие над дорогой; к некоторых местах она до того узка, что приходилось отпрягать пристяжную лошадь и проводить ее отдельно сзади повозки, так как двум лошадям идти рядом было невозможно. От аула Миджури по дороге то и дело попадаются однообразные памятники в виде плит, высеченных из камня и поставленных вертикально. На каждом памятнике вверху изображен круг с разноцветными радиусами; ниже, под кругом, по горизонтальной линии изображены газыри, ниже которых высечены довольно искусно изображения кинжала, шашки, пистолета, ружья, плети, коня и рога для питья вина. Все это раскрашено соответствующими действительности красками; в самой нижней части памятника по-русски написаны имя и фамилия покойника. Конечно, все эти памятники новейшего происхождения. От Миджури до ущелья речки Садона но дороге встречаются духаны, в которых можно достать не только напитки (водку, вину и пиво), но и чаю, сахару, мыла, яиц и кур; одним словом, эти духаны несколько напоминают наши сельские лавочки. Верстах в пяти от Миджури, по правому берегу Ардона находится аул Унал, в котором построена православная церковь; почти против Унала, при самой Военно-Осетинской дороге стоит аул Гулах, в котором ест такой же, как и вышеописанный духан. Желая составить себе понятие о горском духане, я в сопровождении некоторых спутников, под предлогом купить спичек, зашел в духан; у стены, противоположной от входа, было сделано нечто в роде прилавка, за которым стоял хозяин. На полках беспорядочно были разложены самые разнообразные товары: спички, мыло, сафьян, хлебные зерна, чай, запыленный сахар и другие [165] необходимые для незатейливого обихода горца вещи. Над прилавком, почти у самого потолка духана, был горизонтально повешен деревянный шесть, на котором висели, по-видимому, давно уже сваренные куры и тарань. Не успели мы затворить за собой дверь духана, как он стал наполняться большими и малыми посетителями, пришедшими полюбоваться редкими в горах гостями. Каждый из прибывающих посетителей считал своей священной обязанностью прежде всего сунуть нам поочередно свою грязную и нередко покрытую язвами и струпьями руку для пожатия, а затем отходил к стене, садился там на пол и, не спуская с нас глаз, изредка делился с соседом на своем гортанном наречии относящимися по нашему адресу замечаниями. Осмотрев духан и доставив даровое развлечение обитателям Гулаха, мы вышли из духана и присоединились к остальной компании.

По рассказам старожилов, заводь основан на том самом месте, на котором с незапамятных времен осетины добывали серебро-свинцовую руду. В царствование Императора Николая 1-го на этом месте были поселены заводские крестьяне, первые русские [166] основатели поселка, в котором в 1855-м году была построена церковь во имя Равноапостольного князя Владимира, существующая и до настоящего времени. Мне в высшей степени хотелось взглянуть на православный храм в таких неприступных горах; вот почему утром, на другой день до приезде в Садон, я зашел к священнику и попросил его позволения осмотреть церковь. Батюшка любезно проводил меня в церковь. Церковь очень маленькая, но вполне достаточная по вместимости для прихожан завода и аула; внутри она содержится с замечательной чистотой: стены и свод ее выкрашены краской; иконы на иконостасе не имеют никаких окладов; подсвечники пред иконами выточены из дерева. Зато ризница для такой глуши роскошная: есть ризы ценою в 350 рублей; притом, их имеется около десяти перемен. Я полюбопытствовал узнать, сколько прихожан у садонской церкви, и оказалось, что в садонском приходе числится около 300 человек, при чем прихожане рассеяны по горам на больших расстояниях, так что к приходу того же священника, кроме садонской церкви, принадлежат еще две церкви, одна в ауле Нузале (у туземцев слышится Нужал), а другая в ауле Цейском, о которых будет сказано несколько ниже. Многие аулы, принадлежащие к садонскому приходу, расположены на страшной высоте, куда можно проникнуть только верхом на лошади, почему у священников, живущих в горах, постоянно на конюшне стоят оседланные лошади, чтобы по первому же требованию можно было пуститься в опасный путь для совершения треб в своей пастве.

Так как горные осетины поражают своей бедностью, как увидит читатель ниже, то на доходы от прихожан жить священнику нет возможности; поэтому церковный причт, живущий в горных аулах, получает от “Общества Восстановления православия на Кавказе” [167] определенное содержание, при чем священнику отпускается от 300 до 700 рублей, смотря по величине прихода.

Теперь скажу несколько слов о Садонских рудниках. Ни одной паровой машины на заводе я не видел (должен в этом месте оговориться, что описание Садонских рудников сделано мною в то время, когда они эксплуатировались самим Правительством). Разработка в Садонских рудниках серебро-свинцовой руды производилась самым примитивным способом, о котором я скажу несколько слов. Сначала отыскивается жила серебро-свинцовой руды, а потом начинается ее разработка или в горизонтальном направлении (штольни), или вертикальном, а иногда и в наклонном положении (шахты). Работы в штольнях производятся следующим образом: с помощью железных прутьев разной длины и молотка рабочий в жиле серебро-свинцовой руды делает отверстие около вершка в диаметре на глубину от 8-ми до 12-ти вершков; в это отверстие затем насыпается заряд пороха от одной четверти до фунта весу, в сырых же местах вставляется динамитный патрон; потом отверстие плотно закупоривается глиняной пробкой с маленьким отверстием, в которое вставляется нитка, облитая серой. Рабочие зажигают конец нитки, а сами удаляются на почтительное расстояние или за угол подземного коридора, где таковой случится, и ожидают взрыва. Бывают случаи, что взрыв ничего не отрывает от жилы, иногда же отрывает кусок руды около кубического аршина и меньше. В продолжение суток таких взрывов делается от пяти до шести, так как требуется от четырех до пяти часов времени для того, чтобы пробуравить отверстие в жиле в вершок в диаметре и от 8-ми до 12-ти вершков в глубину. Работа в штольнях и шахтах продолжается круглый год в течение целых суток, при чем работают тремя сменами; каждая смена [168] остается в шахте или штольне только 8 часов. Каждый рабочий в шахтах и штольнях круглым счетом получает один рубль в день за 8-ми часовой ежедневный труд. Плата же производится не за месячный или дневной труд, а за кубическую сажень вынутой руды; за каждую кубическую сажень, вынутую из шахт, платят от 15-ти до 40 рублей, смотря по степени твердости грунта, в котором залегает жила; если грунт мягкий,  — плата 25 рублей за кубическую сажень, при чем четверо рабочих из такого грунта могут вынуть около пяти кубических сажен в месяц; если же грунт твердый, — плата 40 рублей за куб. сажень; в таком случае то же количество рабочих вынимает в месяц не много более двух кубических сажен. Харчи, сало для жирников, с которыми работают рабочие в шахтах и штольнях, и порох отпускаются в счет заработанной платы. Всего на заводе около 200 рабочих, главный контингент которых составляют осетины местного и ближайших аулов; кроме рабочих, на заводе имелось 13 солдат местной команды для охраны порохового склада, в котором бываю от 60-ти до 100 пудов пороху ежегодно. Вынутая на поверхность руда сортируется особыми рабочими, при чем чистая руда откладывается для перевозки на Алагирский завод, а та руда, в которой окажется много посторонних примесей, толчется особыми деревянными толкачами, на конце которых приделаны чугунные молоты пуда но два весу; эти толкачи приводятся в движение водой; растолченная масса промывается несколько раз в особых промывальнях; посредством такой промывки отделяются посторонние примеси от серебро-свинцового песку, который затем уже отвозится на Алагирский заводь. Промывка производится, приблизительно, около шести весенних и летних месяцев, а в остальное время прекращается, так как вода [169] замерзает. Промывается песок поденными рабочими, преимущественно, осетинами, которые получают от 40 до 70 копеек в день; рабочие, которые промывают более крупный песок, получают меньше, чем промывающие мелкий песок. Бак сказано выше, на Садонских рудниках ежегодно прежде добывалось более 20,000 пудов серебро-свинцовой руды, из которой на Алагирском заводе получалось до 10,000 пудов свинца и от 35-ти до 40 пудов серебра. Кроме того, в рудниках добывалось до 20,000 пудов цинковой руды, которая целиком вывозилась в Англию по цене 12¹/₈ копейки за пуд.

Нузальская церковь построена в честь Святого Великомученика Георгия и по своей архитектуре скорее похожа на пирамидальную кучу камней, аршин на 7 высоты, аршин 7,5 длины, аршин 5 ширины; на вершине этой пирамиды стоит заржавевший железный крест; с южной стороны в церковь ведет низенькая дверь, а с трех остальных сторон проделано по одному маленькому окошку. О Нузальской церкви среди осетин сохранилось следующее предание: данным давно у осетин правили девять царей, все родные братья; одного из этих царей звали Сослан. Царь Сослан женился на грузинской царице Тамаре, которая до выхода за него замуж была женою русского князя Юрия Андреевича, сына Андрея Боголюбского. Между Юрием Андреевичем и Тамарой произошла крупная ссора, следствием которой совершился развод супругов; Тамара во второй [170] раз вышла замуж за осетинского царя Сослана. С этого времени, благодаря трудам Тамары, стало распространяться христианство среди осетин. Три младшие брата Сослана приняли монашество, построили себе на правом берегу Ардона кельи, остатки которых указываются жителями Нузала и до настоящего времени среди отвесной и неприступной свалы; теперь человек уже не может проникнуть в древнее убежище царей-отшельников; только возы, пасущиеся по скалам, по карнизу, где когда-то была тропинка, близко подходят к гнездам-кельям, около которых еще и до сих пор, даже с дороги, можно видеть груды белеющих турьих черепов с рогами. Кроме того, братья-отшельники на левом берегу реки Ардона построили для себя маленькую церковь и расписали ее; вот эта-то церковь, по преданию осетин, и сохранилась в первоначальном своем виде до настоящего времени. Из достопримечательностей церкви, во-первых, нужно упомянуть о церковных ризах, пожертвованных в эту церковь покойной ГОСУДАРЫНЕЙ ИМПЕРАТРИЦЕЙ МАРИЕЙ АЛЕКСАНДРОВНОЙ; во вторых, о древнем кресте с надписью на грузинском языке “Крест Христов”, о старинной живописи и внизу иконостаса о портретах трех осетинских царей, строителей храма. Старожилы уверяют, что на правой стене церкви было написано завещание царей своим потомкам такого содержания: “Мы после себя оставляем вам [своим потомкам] столько золота и серебра, сколько песку и воды”; но будто со временем это завещание исчезло и теперь совершенно закрашено (Очевидно, это предание относится в грузинской надписи на Нузальской церкви, в которой в кратких словах представлена нетория Осетии от времен царя Оса-Багатара, убитого царем Грузии Вахтангова Горгасалом (умер в 499), до царя Давида Сослана. Вот эта надпись.

Надпись нузальского храма приведена в еще ненапечатанном варианте Географии Грузии Вахушта, откуда она перепечатана в брошюре “Мосе Хонели и его Амиран-Дареджаниани”; она помещена также в Хрестоматии Дм. Пурцеладзе. См. статью М. Г. Джанашвили “Известия груз. летописей и историков о Северном Кавказе и России” в Сборн. мат., вып. XXII, отд. I, стр. 43. — Л. Л.). Не трудно догадаться, что [171] завещание это намекает на огромные природные богатства Кавказских гор, которые, без сомнения, еще в древности были известны обитателям Кавказа, в чем, отчасти убеждает и тот факт, что Садонские рудники, как сказано было выше, основаны на месте древних осетинских разработок серебро-свинцовых руд. Церковь Нузальская является настолько интересным историческим памятником, что, по словам местного священника, НАСЛЕДНИК ЦЕСАРЕВИЧ ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ТЕОРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ, ныне покойный, проезжая 8-го сентября 1893 года по Военно-Осетинской дороге, изволил посетить и осматривать эту церковь. (Подробное описание Нузальской церкви и рисунок ее можно найти на стр. 66-й и след. “Материалов по Археологии Кавказа, собранных экспедициями ИМПЕРАТОРСКОГО Московского Археологического общества, снаряженными на ВЫСОЧАЙШЕ дарованные средства”. Выпуск 1-й. Под редакцией гр. Уваровой. Москва 1888 года).

Выше Нузала, на утесах, возвышающихся от левого берега Ардона, находится аул Назигин (Нажигин), в [172] которой, обыкновенно, начинаются проводники и лошади для восхождения на Цейский ледник. За Нузалом через Ардон устроен мост, за которым Военно-Осетинская дорога идет уже по правому берегу Ардона. Верстах в четырех от этого места находится урочище Святого Николая; так называется большой дом инженерного ведомства с флигелем и надворными постройками, обнесенный со всех сторон оградой. В этом доме обыкновенно останавливаются путешественники, желающие подняться на Цейский ледник. Здесь же имеется особая книга, в которой путешественники записывают не только свои фамилии, но и впечатления. Чего, чего только нельзя прочитать в этой книге!

Урочище Св. Николая лежит как раз при впадении реки Цеи в Ардон, на правом берегу последнего. Что за чудное местечко! Стоит это урочище на высокой котловине, обставленной со всех сторон горами; внизу горы эти покрыты богатейшими чинаровыми лесами, выше которых в голым скалам прилепились сосны и ели со своими причудливыми верхушками; еще выше вздымаются седые громады, увенчанные белыми шапками-ледниками. Чудный горный воздух, пропитанный смолистыми испарениями елей и сосен, заставляет выше подыматься грудь и учащеннее биться сердце. Наскоро напившись чаю, захватив проводников и вьючных лошадей, мы поспешили до захода солнца по ущелью Цеи дойти до горного аула Цейского, лежащего на значительной высоте, верстах в восьми от урочища Св. Николая. Поразительна красота ущелья реки Цеи: на каждом шагу открывается новый вид! Внизу бурлить река Цея, разбиваясь на мелкие пылинки и увлекая своим течением громадные камни; камни эти на своем пути ударяются друг о друга и о прибрежные скалы, производя по ущелью беспрерывный гул наподобие [173] артиллерийской канонады; горная тропинка, извиваясь, как змейка, среди густых зарослей рододендронов, с каждым поворотом уносит путника все выше и выше, в заоблачную даль. Вот вы идете по самому берегу Цеи; с непривычки от быстрого падения воды, водяной пыли и гула начинает кружиться голова; вы подымаетесь немного выше и вступаете в рощу высоких стройных чинар, в тени которых сладко отдыхаете от утомительного пути; еще выше — приятный смолистый запах сосен заставляет вас поторопиться под тень сосновой рощи. Вот кончились леса и начались скалы, покрытые скудной растительностью. Жажда томит вас до тех пор, пока не доберетесь до светлого, как горный хрусталь, ручейка, с журчанием вырывающегося из-под камней. Наконец, вы выбираетесь по тропинке на гребень; пред вами разбросан Цейский аул, окруженный со всех сторон хлебными полями. Поразительны для путника эти горные покосы и поля! Представьте себе по крутому скату скалы покос. Житель долин только с большим трудом может удержаться на таком скате, тогда как житель гор не только умудряется производить тут покос, но и посевы. Мне, к сожалению, не удалось видеть полевых работ у горных осетин ни во время покоса ни во время уборки хлебов, так как покос был уже окончен, и ряды стогов и копен тянулись на страшных утесах от самого аула Унала до Цейского; хлеба же вследствие высока го местоположения еще не созрели (вероятно, на такой высоте они созревают не ранее 20-го августа, как и на далеком севере). Я с удовольствием прошел по этим горным полям; напрасно я старался увидеть на полях следы плуга или какого-нибудь удобрения, — ни того ни другого я не заметил. Всюду по полям валялись мелкие камешки, между которыми краснела глина; тем не менее на низкорослых нивах шумели [174] крупные колосья пшеницы и ячменя. На возвратном пути, около аула Унала, мне пришлось видеть, как копны сена доставляются вниз, к аулу. Прикрепив один конец веревки у какой-либо скалы, горец обвивает другой конец ее вокруг своей талии и осторожно начинает приближаться к стоящей над обрывом копне сена. Подойдя к копне, горец другой веревкой опутывает ее, как сеткой, а затем сталкивает копну со скалы. Если веревка прочна, и копна увязана хорошо, она благополучно достигает до подножья скалы; в противном же случае, копна, ударяясь при своем падении об острые камни, рассыпается мелкими клочьями сена, и, таким образом, в один миг горец лишается копны сена, собранного с таким трудом и нередко с опасностью для жизни.

Когда компания наша подходила к Цейскому аулу, из него высыпала огромная толпа ребятишек. Можно только поражаться обилием детей в горных аулах. Цейский аул наперечет состоял из 15 — 20 саклей, из которых высыпало детишек не менее сотни. И что это были за дети! Грязные до такой степени, что нельзя было определит нормального цвета их кожи; еще более поражал нас их костюм. Нет никакой возможности определить покроя его. Соберите валяющиеся по улицам, по мусорным ямам тряпки, сшейте их на скорую руку нитками в нескольких местах и наденьте на ребенка, и эта груда тряпок, болтающихся на теле, даст точное понятие о своеобразном летнем детском костюме жителей горных осетинских аулов. Несмотря на все это, некоторые славные детские личики с устремленными на нас с любопытством и страхом черными глазенками были положительно хороши и заставляли нас на время забыть и грязь и тряпки, надетые на них; но вот показывается испитое, бледное лицо ребенка, покрытого массами паразитов и язвами, [175] воегде прикрытыми вонючими лохмотьями, обмазанными пластырем, произведением местных знахарей и знахарок, и дрожь пробегает по всем нашим членам. Проводник наш прикрикнул на эту толпу любопытных, и они как зверки рассыпались по своим норкам. Не лучше были костюмы и у взрослых мужчин и женщин: к нам из аула пришел старик, на котором была надета черкеска прямо на тело, без бешмета; таким образом, вся грудь его от шеи до пояса была открыта; видно было, что не случайно, второпях, он так принарядился, потому что цвет кожи его груди принял цвет сапога, давно не видевшего чистки.

Конечно, читатель сам догадывается, что ни один путешественник, если есть какая-нибудь возможность, ни за что на свете не решится остановиться на ночлег в осетинской сакле. Сакли Цейского аула двух родов: одноэтажные и двухэтажные; и те и другие сложены из небольших неотесанных камней, скрепленных жидкой глиной; такой постройки бывают в наших станицах заборы, сложенные из неотесанных камней собственными руками домохозяина и его домочадцев. Плоские крыши и полы саклей смазываются глиной; летом и зимой в них кишат мириады разноцветных насекомых; в особенности много их бывает в двухэтажных саклях, так как нижний этаж специально предназначен для ночлега и зимовок домашнего скота и птиц; у одноэтажных же саклей скотный и птичий дворы пристраиваются по бокам. Имея все это в виду, мы расположились на ночлег за аулом, на покрытой травой вершине одного утеса, недалеко от православной церкви. Церковь Цейского аула маленькая, деревянная ничем особенным не обращает на себя внимания, за исключением разве того, что южная и западная ее паперти не имеют внешних дверей, так что [176] всякому открыт доступ на паперть. Я не мог ни от кого узнать, временный ли это недостаток, или, как говорили мне, дверей не приделано с целью дать возможность запоздавшим путникам, застигнутым непогодой, найти убежище и защиту на церковной паперти. Пока мы готовили себе постели, проводники наши принесли из аула молодого горского барашка, зарезали его и стали готовить нам шашлык и кипятить воду на чай. От усталости ли, искусного ли приготовления, пли от нежности самого мяса горского барашка, я ел шашлык с таким аппетитом, с каким никогда не приходилось мне есть дома. Ночью, кажется, никто из компании не мог сомкнуть глаз, во-первых, потому, что с вечера беспокоили нас осетины, приходившие из аула и о чем-то горячо спорившие с нашими проводниками. Оказалось, что многие охотники до легкой наживы пытались воспользоваться неопытностью путешественников и кое-что сорвать с них. Так один явился с претензией, что мы, расположившись на ночлег, потоптали его траву, хотя трава ему совсем не принадлежала, и место для ночлега было нам отведено старшиной аула; другой явился с требованием заплатить ему за хлеб, который мы будто бы потоптали, хотя мы шли проложенной тропинкой и т. д. Перебранки с ними отняли очень много времени, и наши рыцари легкого заработка ушли, не солоно хлебавши. Во-вторых, ночью страшный холод не давал нам возможности заснуть; напрасно мы окутывались коврами и бурками: холод и влага от тумана забирались и под них. Все это заставило нас встать, как говорится, чуть свет и немедленно отправиться в дальнейший путь. Оставив на месте ночлега двух проводников караулить наши вещи, а также к полудню приготовить из барашка обед, мы с одной вьючной лошадью, несколькими верховыми и тремя проводниками [177] аправились к цели нашего путешествия — к Цейскому леднику. Если до сих пор, до Цейского аула, дорога поражала своей красотой, то от Цейского аула до Цейского ледника она сделалась положительно волшебной, достойной целиком быть перенесенной на полотно. Особенною же прелестью она поражает в урочище, называемом “Реком”. В этом урочище, около тропинки, стоит старое полуразвалившееся здание, неизвестно к какому времени относящееся, к языческой ли эпохе, или христианской. (Подробное описание и рисунок “Рекома”, а также и предметов, в нем находящихся, можно найти на стр. 63-й и след. “Материалов” по археологии Кавказа, собранных экспедициями ИМПЕРАТОРСКОГО Московского Археологического Общества, снаряженными на ВЫСОЧАЙШЕ дарованные средства”. Выпуск 1-й. Под редакцией графини Уваровой. Москва 1888 года. О времени основания “Рекома” в этом описании мы читаем следующее: “В виду необычайной святости Рекома во всей Осетии и его положения в глуши, близь одного из величайших ледников Кавказа, можно думать, что это святилище восходит еще к языческим временам. Вероятно, как часто бывало, христианские миссионеры освятили прежнее капище построением на его месте христианского храма; но вследствие слабого влияния христианства на осетин, языческий элемент пересилил, Св. Георгий принял характер прежнего языческого бога, и в настоящее время о христианском храме сохранилось лишь случайное воспоминание).

По рассказам осетин, здание “Реком” есть православный храм, построенный в честь Святого Великомученика Георгия, о чем, действительно, свидетельствуют три колокольчика, висящие над самой входной дверью в храм; один из них, самый большой, на взгляд не более 10-ти фунтов, а два остальные совсем маленькие. [178]

Колокола я лично видел еще в июле 1894 года, тогда как в примечании, обозначенном четырьмя звездочками, вышецитированной статьи из “Материалов по археологии Кавказа”, мы читаем: “В наше посещение Рекома 9-го августа 1880-го года, колоколов над дверью мы не заметили”. Очевидно, что автор попросту не обратил внимания на эти колокола, что объясняется незначительной величиной самых колоколов. Вокруг здания, вероятно, очень давно существовала каменная ограда, следы которой, в виде маленького каменного вала, сохранились с одной стороны и до на стояща го времени. Если вы путешествуете в небольшой компании, то осетины, в особенности если заметят, что путешественники их побаиваются, заставляют у этого каменного вала снять обувь и тогда уже позволять без сапог идти к самому зданию; мне не раз приходилось слышать во Владикавказе от многих лиц, что им приходилось, по настоянию осетин, снимать обувь. Среда самих осетин существует поверье, что сильная лихорадка овладевает всяким дерзким, кто осмелился бы в обуви дойти до храма. В виду того что наша компания была довольно многочисленна, осетины не предлагали нам снимать обуви. Войти в это здание невозможно, потому что оно, при малейшем движении дверьми и сотрясении, грозит падением. Двери, ведущие в это здание, сделаны из железа: над ними, вдоль всего фасада, приделана полочка, на которой лежит множество турьих рогов, старинных наконечников стрел и копий; сюда же благочестивые путешественники кладут серебряные и медные монеты; над самыми дверьми висят три колокольчика. Внутренность здания можно видеть в маленькое окошечко, прорубленное по левую сторону от дверей; откинув палкой болтающуюся в окне тряпку, играющую роль гардины, вы увидите внутри здания старинные металлические вазы и другие вещицы [179] я среди груды древностей образ Спасителя нового письма. В мае месяце, к Николину дню, из многих аулов сюда собираются осетины на празднество, которого, к сожалению, мне не пришлось видеть. Подобные же празднества в “Рекоме” устраиваются и в. Троицын день и многие другие дни. От “Рекома” до самого ледника дорога идет, исключительно, по хвойному лесу. Странно видеть сосну, растущую на вершине какого-нибудь огромного камня! Я нарочно старался забраться на такой камень, чтобы убедиться, крепко ли держится дерево, и всякий раз, как я ни старался, не мог выдернуть из обломка скалы даже маленького деревца; во многих местах по лесу бегут ручейки светлой и холодной, как лед, воды. Вот послышались людские голоса, свидетельствующие, что ледник уже близко. Дело в том, что каждое лето из ближних аулов, а иногда и издалека к леднику собирается масса больных осетин, которые в течение всего лета живут около ледника, под открытым небом, другие в наскоро устроенных палатках и шалашах, дышат прекрасным горным воздухом, пропитанным смолистым запахом сосен и елей, и купаются в холодных водах реки Цеи, вытекающей из-под ледника и впадающей слева в Ардон. Меня очень удивил способ купания этих несчастных. Сколько, вероятно, бывает жертв дикого суеверия! Представьте себе поток пенящейся воды, вырывающийся из-под самого ледника и уносящий своим течением кусочки льда; температура такой воды не выше 10-12-ти градусов. И вот чающие исцеления больные всевозможными болезнями я чаще всего чахоткой рано утром, надев на себя овчинные тулупы, подходят в этой холодной воде, раздеваются и быстро погружаются раза два-три в воду; потом, как ошпаренные, выскакивают из воды, быстро надевают тулуп и бегут в шатер; такую [180] вамву принимают они от двух до трех раз в день; иногда же, выскочив из воды, больной выпивает кружку парного, по большей части, козьего молока, заблаговременно поставленную на берегу, и тогда получается комическая картина: у больного, вследствие каких-то причин, обыкновенно, после этого делается расстройство желудка, которое и мешает ему быстро добежать до шатра, принуждая делать несколько раз кратковременные остановки. Подойдя к леднику, я сначала полюбовался оригинальным зрелищем купающихся осетин; потом, расспросив дорогу на ледник, вместе с 4-мя спутниками поднялся на него. Цейский ледник по величине принадлежит к первоклассным ледникам во всей Европе; на Кавказе он, бесспорно, один из самых больших ледников: длина его от краевой марены до второго уступа, где уж очень трудно взобраться на ледник, две с половиной версты; ширина же во многих местах более 100 сажен; всего же на глазомер, по крайней мере, ледник занимает около семи верст (Вейденбаум. “Путеводитель по Кавказу”. Тифлис 1888 года, стр. 23. По Абиху длина ледника 6 — 7 верст, ширина 1500 футов; нижний конец его в 1864 году находился на 6575 футах.). Приблизительно в версте от краевой марены путь заграждают громадные трещины и глубокие колодцы; всюду взор ваш встречает гигантские столы (так называются камни, порой большой величины, на ледяном пьедестале, часто встречающиеся на ледниках). Долго бродил я по леднику, с упоением вдыхая чистый воздух, любуясь ослепительной белизной боковых фирнов; наконец, дойдя до непреодолимой преграды; с чувством сожаления должен был, по приглашению компаньонов, покинуть ледник.

Да, стоит живущему на Кавказе посетить этот гигантский ледник, дорога к которому так очаровательна! [181]

Ни самый Девдоракский ледник, спускающийся с Казбека, посещенный мною в 1891 году, ни Военно-Грузинская дорога до Гулетского моста, откуда начинается подъем на ледник, не могут по красоте и мощности соперничать с Цейским ледником и Военно-Осетинской дорогой. Правда, сама Военно-Грузинская дорога разработана вне всякого сравнения лучше Военно-Осетинской дороги, но виды и природа последней гораздо разнообразнее, грандиознее и великолепнее, чем виды и природа Военно-Грузинской дороги. Сойдя с ледника и присоединившись к остальной компании, мы направили свой путь к ночевке у Цейского аула. Там у ваших проводников мы застали готовый обед, который после понесенных трудов показался необыкновенно вкусным. Обедали мы опять в обществе ребятишек, явившихся из аула. Пока проводники наши увязывали тюки и размещали их на лошадей, я занялся наблюдениями над детишками. Сначала они долго дичились; наконец, видя, что никто их не обижает, смело похаживали по нашему лагерю и, важно усевшись около огня, тянули дым горевшей ваты и бумаги брошенного окурка папиросы, перекидываясь друг другом своими впечатлениями. Более же дикие, преимущественно, девочки лет 6 — 7-ми, таская на спине меньших братишек и сестренок, держались от нас на почтительном расстоянии. Иногда они опускали свою ношу на землю, и вот эти годовалые жуки находили цветочки ромашки, с жадностью тянули их в рот и ели; никто их не останавливал, считая это явление нормальным. Я пытался было крикнуть невнимательным нянькам, чтобы они остановили своих питомцев, но на слова мои никто не обратил внимания, отчасти потому, что они были для туземцев непонятны, отчасти потому, что жевание ромашки для них было делом обыкновенным. [182]

С. Ф. Мельников-Разведенков.

Гор. Екатеринадар.

Текст воспроизведен по изданию: Экскурсия на Цейский ледник // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып. 29. Тифлис. 1901