НАРОДЫ ЗАПАДНОГО КАВКАЗА

(По неизданным запискам природного бжедуха князя Хаджимукова).

 __________________________

Черкесы, так называемые «адыге», жили по берегам р. Кубани, Черного моря и Тереку, занимая всю почти Кубанскую и часть Терской области. Установить точно южные границы этого народа очень трудно, потому что они постоянно то отодвигались, то придвигались, в зависимости от удачных или неудачных войн, которые вел этот воинственный народ с другими народностями. Черкесы делились на десять политически независимых племен, а именно: 1) Большая и Малая Кабарда, 2) шапсуги, 3) натухай, 4) абадзехи, 5) хатукаи, 6) бжедухи, 7) жане, 8) темиргои, 9) бесленеи и 10) махош.

Само собой возникает вопрос, откуда и каким образом произошли политически обособленные племена, не отличающиеся между собою ни языком, ни образом жизни, ни нравами и обычаями; но, к сожалению, у нас об этом нет ни одного более или менее серьезного научного исследования, и как ни странно, но первые источники для изучения народностей Кавказа мы почерпнули из иностранной литературы. Пока в горах гремели пушки, пока Кавказ жил еще своей самостоятельной жизнью, отстаивая свою свободу, жила и история народов Кавказа, передаваемая из уст в уста, часто в легендарном виде. Письменности черкесский язык не имел, монет или других каких-нибудь научных памятников, из которых можно было бы почерпнуть сведения [2] о жизни народа, не осталось, да и вряд ли они когда-нибудь существовали.

Больно сознавать, что пройдут года, и память о черкесском народе исчезнет бесследно, как исчезает в море след идущего корабля. А между тем народ этот, существовавший еще быть может задолго до P. X., пережил в своем развитии много различных стадий, переходя из дикого состояния в более культурное, и затем обратно. Древность этого народа - есть факт безусловно неоспоримый. Правда, это не были, быть может, в буквальном смысле те самые черкесы, которые сделались известны всему миру своей необузданной отвагой и горячей любовью к свободе, но, во всяком случай, это был тот корень, на котором создался, так называемый, адыгейский народ.

Есть предположение, что за 480 лет до P. X. горские народы находились в войсках Ксеркса во время его походов на Грецию. За 150 лет до P. X. готы, вытеснив аланов, поселились на берегах Черного моря; Клавдий и Тацит упоминают о горских народах, в землю которых они совершали походы. Грекам черкесы были известны под именем Zvxoi. Под этим назватем они встречаются у Аррианa в его описаниях Ponti Euxiui et maris Erythraei Periplus, составленном при императоре Адриане, по поручению которого он обозревал берега Черного моря. Отсюда же можно заключить, что Синды и Керкеты, жившие около Черного моря, принадлежали также к черкесскому племени. Константин Богрянородный называет землю черкесов, прилегавшую к Черному морю, Сихиею, а выше лежащую страну Kaзaxиею, которая граничила с землей аланов или осетин. Во время Георгия Интериано, писавшего около 1502 г., черкесы занимали весь восточный берег Азовского моря от Дона до [3] Босфора Киммерийского, откуда они были вытеснены татарами. Шейх Эддин Дамасский в своих записках упоминает о народе, жившем на северном берегу Черного моря под именем Эзкешь. По мнению Д`Оссона это те же самые Zvxoi, под которыми греки и итальянцы подразумевали черкес. Не безынтересно тут будет привести различные названия, которые давались и реке Кубани в древние времена. Так, греки называли ее - Гипаннис, у Птоломея она встречается под именем Вардан или Варданус, у итальянцев - Копа; хазары называли ее Укруг или Варсан, и, наконец, черкесы величают ее «Пшис», т. е. Князь-река. Сами себя черкесы называют именем адыге. Есть мнение, что слово это представляет собою только множественное число древнего слова «ант», означающего «человек», и в некоторых местностях оно поныне выговаривается «антихе», а отсюда - антихейский народ. Живя по восточному берегу Черного моря, в соседстве с таинственною страною, служившей приманкою для смелых авантюристов древности, искавших там золотого руна, черкесы рано стали известны цивилизованному миру, и в их языке остались ясные свидетельства о знакомстве их с многочисленными народами. Они помнят греков под именем «гирке» или «аллиг», т. е. эллинов, и римлян, под именем «рум». Хозары, турки, мадугары, сарматы и какая-то «русь» также оставили там свои имена; обломки этих народностей, заброшенные в чуждые для них черкесские горы, поныне отражаются в именах некоторых древних дворянских фамилий, каковы Шермат, Хазар, и в названиях местностей, как например Маджар-юрт, развалины которого и ныне находятся на реке Куме. [4] Еще задолго до нашей эры греки, заселяя берега Черного моря, нашли адыгейский народ на тех же самых местах, где они жили в позднейшие времена, и между другими названиями дали ему имя «керкетов», принадлежавшее только одному из тогдашних черкесских племен. Это то имя и считается многими прародителем слова «черкес». Другие, отвергая это, утверждают, что слово черкес произошло от названия реки Черек (Терек), где; происходили частые битвы кабардинцев с татарами, а третьи производят его от тюркского слова «сер-кес», (головорез); но вряд ли и эти предположения правильны. По преданиям, дошедшим до нас от старинных времен, древние адыге отличались миролюбивыми наклонностями, благородным, возвышенным характером и славились трудолюбием и гостеприимством. «Трудолюбивый ант» вошел даже в пословицу среди окружающих народов, а гостеприимство, пережившее века бедствий и политических переворотов, дошло до нашего времени в полной своей неприкосновенности. Для черкеса всякий путник, переступивший порог его сакли - лицо священное. «Благословенье на дом твой», - говорил пришелец входя: - «во имя славных дел твоих требую гостеприимства, седла и бурки». «Ты гость мой и стало быть властелин мой», - отвечал хозяин. Он перед всем народом ответствовал за безопасность чужеземца, который, вступая в саклю снимал и отдавал хозяину оружие, показывая тем, что не нуждается в нем под его кровлей. Так это было даже в позднейшие годы, в разгар Кавказской войны. А было время, когда анты, как это не покажется странным, не только не держали у себя бурок и седел, но даже не имели понятая о лошади. Характерное предание по этому поводу записано султаном Хан-Гиреем «Однажды, - говорит он, - после какого-то похода в [5] числе добычи оказались две лошади. Долго думал народ, что с ними делать и, наконец, присудил предоставить их двум старцам, разбитым параличом. Старики обрадовались; уже один из них вскарабкался на спину животного, но сел задом наперед, решив пользоваться хвостом вместо уздечки. Но - минута, и он лежал уже на земле, охая и проклиная злую, сыгранную над ним шутку».

Первый удар греческому влиянию в Черкесии, а, следовательно, и началам цивилизации, нанесен был нашествием аваров. Предания, закрепленные в народе песнями, говорят, что VI веке аварский хан Байкан, опустошив многие земли и самый Аллиг (Грецию), потребовал через своих послов подданства и от черкесов. Среди черкесских послов того времени особенно был славен князь Лавристан, и под его влиянием адыгские вожди ответили ханским посланникам гордым отказом. «Кто может лишить нас вольности? - сказали они: - мы привыкли отнимать чужие земли, а не свои уступать врагам. Так будет всегда, доколе есть война и мечи на свете». Возникла ссора, и послы были убиты. Тогда Байкан с шестидесятью тысячами отборных панцырников вступил в землю адыгов, и от берегов Черного моря до вершин Кубани опустошил ее огнем и мечем, разграбил селения, сжег поля, истребил жителей. Сам Лавристан, по сказаниям, погиб в этой борьбе, и могилу его указывают под горою Бештау. Бедный народ, оставшийся без хлеба и пристанища, искал спасения в горах, пещерах и дремучих лесах. Страна запустела, и там, где были селения и пашни, разросся дикий лес, и бродили лишь дикие звери.

Началась эпоха упадка адыгского народа. Кровавое нашествие и грозный образ жестокого хана на белом коне неизгладимыми чертами залегли в [6] народной памяти. «Спаситель и помощник наш, могущественный Илья! - поется в одной песне - из огромных туч неотразимою дланью уничтожь коня Байканова, белизной подобного не тающим снегам горных хребтов наших». И поныне народ некоторые дороги, ведущие от берега Черного моря через горные ущелья до реки Кубани, называет «смертоносными Байкановыми путями». И ныне, при виде красивой белой лошади, говорят: «Байканов белый конь». Пораженному суеверным страхом воображению народа долго повсюду чудился этот грозный конь, и белый каменный бугор, между крепостями Анапой и Сунджук-кале, напоминающий в туманной дали фигуру лошади, в суеверных устах народа получил название «Байканова коня». Разбитый и уничтоженный адыгский народ ста, мало по малу, забывать начатки цивилизации и вышел на путь исключительного воинственного быта. На границах земли его вновь появлялся какой-то Китай-хан, приходили сюда калмыки, хазары, татары, наконец, славяне - и все вырывали из рук черкесов плуг и вкладывали в них меч и щит. Не миновал страны и «Бич Божий, молот Вселенной», Атилла. В одной черкесской песне имя грозного завоевателя прямо так и упоминается с этими эпитетами. «Господь Бог помиловал и нас, и горы и ущелья наши, - говорится в ней: - Бич небесный отступил от нас благополучно». Нашествие Атиллы оставило не меньшие следы в народном воображении, чем и вторжение Байкана. Он помнит, что Атилла, дойдя до Шат-горы (Эльбруса), внезапно повернул назад и с тех пор Шат-гора носит название «Счастливой». Предания намекают, однако, что Атилла покорил страну, что черкесы вступили в ряды передовых войск его, и здесь прошли первую кровавую школу, положившую начало их [7] мужеству. В песне говорится: «По большим горам, как блестящая звезды, стекаются к Атилле воины наши, наносящее удары, подобные ударам грома... Отборная конница наша отправляется вслед за Атиллой с охотой; если же этого недостаточно, то приготовляемся ехать и мы»... Таким образом, исторические обстоятельства неотразимым ходом своим изменили и самый характер адыгского народа. Утратив свойства мирного быта, адыге взамен их, рядом с непреоборимым стремлением к независимости, успели развить в себе необыкновенную воинственность и стали грозою соседей. Уменье владеть оружием и управлять конем сделались главною обязанностью человека, и все, кому приходилось сталкиваться с черкесами, не могли не удивляться их дерзкой отваге. В ту пору, более чем когда-нибудь, они оправдывали слово: «сер-кес», т. е. головорез. На лихом коне, в стальной кольчуге, нередко оборванный и грязный, но всегда щегольски вооруженный, ловкий и неутомимый, он покидал семью и пускался в набег, как на праздник. Не все возвращались из этих набегов; случалось, что погибали целые партии, но это не останавливало других, искавших не одной добычи, а славы и известности, чтобы стать героем былины, песни, - предметом длинных вечерних бесед у очага его бедной сакли. Однажды, - рассказывает Хан-Гирей, - партия предприняла наезд в позднюю осеннюю пору; долго рыскала она в степях между Кубанью и Доном и, покрытая кровью и пылью, уже возвращалась уже возвращалась с добычею на родину, как вдруг наступила зима, зашумел буран, покрывший сплошным непроницаемым мраком снеговую пустыню. Небо и земля слились в один непроглядный крутящийся хаос, в котором живое существо теряет всякое сознание [8] места и времени. Застигнутые врасплох, без пищи и теплого платья, в легких чувяках, черкесы: очутились в безвыходном положении. Задернутые снеговыми тучами, ни одна звездочка не загоралась в небе; не показывался и Темир-казак, этот неизменный компас, по которому горцы сумели бы найти путь на родину. Теперь они сбились с дороги и блуждали по степи. Большинство людей уже погибло, когда оставшиеся в живых сорок человек сошли с лошадей и, усевшись в кружок, запели похоронную песню, сложенную ими же самими в свой страшный, предсмертный час. В ней они обращались к ветру и снегу - к стихиям, грозившим им смертью, просили отнести на родину последний прощальный привет их, и передать с какою твердостью и мужеством они расставались с жизнью в борьбе не с людьми, а с грозною силой природы. Стихию победили: их души унеслись в обитель Аллаха, а на земле остались их имена и слава. Нельзя не остановиться над этим в высшей степени оригинальным явлением, над этою песнею, в которой под завесою скромности пробивалось честолюбивое желание передать свои имена потомству, - и это в тот страшный момент, когда сами певцы не надеялись дожить до конца слагаемой ими песни. И песня не погибла в грозном завывании пустынного ветра: семь человек спаслись и, вместе с печальною вестью о гибели товарищей, принесли ее на родину. «Один из них, - говорит Хан-Гирей, по имени Шебане-Лаше, дожил даже до наших дней. Это был высокий, худощавый старик, и мы, дети, бывало, украдкой смотрим на глубокие морщины его чела, и потом с каким то неизъяснимым чувством поем песню о страдальческой кончине наездников, хотя старшему из нас было тогда не больше шести лет». [9] Так, из поколения в поколение передавались сказания, а вместе с ними и жажда набегов и славы. В дерзком удальстве, в опасностях, в самом презрении к жизни, энергический народ искал исхода для своих сил, готовых погрузиться в дремоту векового умственного застоя и неподвижности. Слава воинских дел спасла его, волнуя кровь юноши и возрождая юность в сердце старика. В народе вечно жил тот дух, который создал гордый Лавристанов ответ: «Не дадим дани, доколе останется у нас хоть один меч, доколе останется хоть один из нас в живых». Поэзия, отражавшая в себе жизненные идеалы черкесов, носила тот же отпечаток дикой и суровой воинственности. Черкесы имели своих бардов, «гекуоков» и, за неимением письменности, обширный цикл их сказаний и песен сохранял в памяти народной все выдающееся моменты вековой его жизни. Большинство их воспевало героев (нартов), игравших в событиях первенствующую роль, на которых поэтому народ сосредотачивает свою любовь, свои идеальные представления. Таково, например, сказание о Баксане, сыне Дацове, переносящее нас в седую старину; но о нем мы скажем позднее, когда будем говорить собственно о кабардинцах. Умственные силы черкесов, от природы далеко не бедные, к сожалению, были устремлены исключительно на развитие только военного дела, и не оставляли места никаким другим жизненным интересам. Отсюда происходить и отсутствие у них письменности, которая, как путеводная звезда, могла бы вывести нас из лабиринта их темных преданий и сказок. Правда, являлись и среди черкесов передовые личности, которые стремились уловить отдельные звуки черкесских наречий и составить по ним алфавит, но все их труды, не встречая себе [10] поддержки, оставались безуспешными. Особенно любопытна попытка одного природного шапсуга, сделанная уже в начале XIX века и записанная И. Д. Попко. В верховьях речки Богундыря, среди населения в превосходной степени разбойничьего, жил один дворянин, по имени Хаджи-Нотаук-Шеретлуков, человек старый, с обширною и белою, как крыло богундырского лебедя, бородою, с добрым и задумчивым взглядом, и что всего замечательнее и исключительнее среди буйного и страстного народа, - с миролюбивыми идеями, за которые, как сам сознавался, но был он любим в своем околотке. В ранней молодости совершил он путешествие в Мекку с своим отцом, который, лишившись двух ребер и одного глаза на долголетнем промысле около русских дорог, удостоился скончаться под сенью колыбели Ислама. Оставшись сиротою, молодой Хаджи-Нотаук поступил в медрессе (школу) и, проводя пять лет в книжном учении, наконец, вернулся на родину. Война, слава, добыча не имели уже для него прелести. Оставив свою наследственную винтовку ржаветь в чехле, Хаджи зарылся в книги, и сделался муллой к удивлению всех ближних и дальних уорков. «Клянусь, что во всю мою жизнь, говорил впоследствии Нотаук, я не выпустил против русских ни одного заряда, и не похитил у них ни одного барашка». Под старость Хаджи-Нотаук завел на Богундыре свое медресе; но он с прискорбием увидел, что адыгские питомцы его, прочитывая на распев арабские книги, не выносят из них ни одной мысли по той простой причине, что книги те писаны на чужом для них языке. Тогда, сеятель просвещения в Богундырском терновнике задумал перевести арабские книги на адыгский язык и стал составлять адыгский букварь. Но его долгий и упорный труд, [11] близившийся уже к своему окончанию, был внезапно прерван, и все его результаты уничтожены одним странным событием. Вот как сам он рассказывал о нем.

Долго ломал я свою грешную голову над сочинением букваря для моего родного языка, лучшие звуки которого, звуки песен и преданий богатырских, льются и исчезают по глухим лесам и ущельям, не попадая в сосуд книги. Не так ли гремучие ключи наших гор, не уловленные фонтаном и водоемом, льются и исчезают в камыше и тине прикубанских болот? Но я не ожидал, чтобы мой труд, приветливо улыбавшийся мне в замысле, был так тяжел и не податлив в исполнении. Сознаюсь, что не раз я ворочался назад, пройдя уже большую половину пути и искал новой дороги, трогал новые струны и искал иных ключей к дверям сокровищницы знаков и начертаний для этих неуловимых, неосязаемых ухом, отзвуков от звуков. В минуты отчаянного недоумения я молился. И потом мне чудилось, что мне пособляли и подсказывали и утреннее щебетанье ласточки, и вечерний шум старого дуба у порога моей уны (хижины), и ночное фырканье коня, увозящего наездника в набег. Мне оставалось уже уловить один только звук, на один только артачливый звук оставалось мне наложить бразды буквы, но здесь то, на этом препятствии, я упал, чтобы больше не подняться. В один ненастный осенний вечер тоска меня гнела, тоска ума, - это не то, что сердечная кручина, - эта жгучей и злей. Я уединился в свою уну, запер за собою дверь и стал молиться. Буря врывалась в трубу очага и возмущала разложенный на нем огонь. Я молился и плакал, - вся душа выходила из меня в молитве; молился я до последнего остатка телесных сил, и там же, на ветхом килиме молитвенном, заснул. И вот, [12] посетило меня видение грозное. Дух ли света, дух ли тьмы стал прямо передо мною и, вонзив в меня две молнии страшных очей, вещал громовым словом:

Натук, дерзкий сын праха! Кто призвал тебя, кто подал тебе млат на скование цепей вольному языку вольного народа адыгов? Где твой смысл, о человек! возмечтавший уловить и удержать в тенетах клокот горного потока, свист стрелы, топот бранного скакуна? Ведай, Хаджи, что на твой труд нет благословения там, где твоя молитва и твой плач в нынешний вечер услышаны. Знай, что мрак морщин не падает на ясное чело народа, доколе не заключил он своих поколений в высокоминаретных городах, а мыслей и чувств, и песен, и сказаний своих - в многолиственных книгах. Есть на земле одна книга, это «Книга Книг» - и довольно. Повелеваю тебе - встань и предай пламени нечестивые твои начертания, и пеплом их посыпь осужденную твою голову, чтобы не быть предан неугасающему пламени джехеннема»... «Я почувствовал толчок и вскочил, объятый ужасом. Холод и темнота могилы наполняли мою уну. Дверь ее была отворена, качалась на петлях и уныло скрипела... и мне чудились шаги, поспешно от нее удаляющиеся. Буря выла на крыше. На очаге ни искры. Дрожа всеми членами, я развел огонь, устроил костер и вложил на него мои дорогие свитки. Я приготовил к закланию моего Исхака (Исаака), но не имел ни веры, ни твердости Ибрагима (Авраама). Что за тревога, что за борьба бушевала в моей душе! То хотел я бежать вон, то порывался к очагу, чтобы спасти мое умственное сокровище и еще было время. И между тем я оставался на одном месте, как придавленный невидимою рукою. Я уподоблялся безумцу, который из своих рук зажег собственный дом, и не имел больше сил ни остановить [13] пожара, ни оторвать глаз от потрясающего зрелища. Вот огонь уже коснулся моей жертвы. В мое сердце вонзился раскаленный гвоздь; я упал на колени и вне себя вскрикнул: Джехеннем мне, - но только пощади злая и добрая стихия, отпусти трудно рожденное детище моей мысли!...

Но буря врывалась с грохотом в широкую трубу очага, волновала пламя и ускоряла горение моего жертвоприношения. Я долго оставался в одном и том же положении, рыдал и ломал себе руки...

Так создалась легенда, возводившая для черкеса в непреложный закон - невозможность уловить начертаниями его вольный язык. Но под нею скрывается более простой и реальный факт. Есть одно достоверное известие, что не чудесный сон и не небесное повеление, а простое противодействие местного магометанского духовенства положила предел плодотворным стремлениям мудрого старца. Так и остался черкесский народ при одних преданиях и песнях; но почин старого Хаджи-Натоука не остался бесплодным; и хотя гораздо позднее, но алфавит черкесского языка составлен был уже чисто научным путем одним из русских академиков. К сожалению, он был составлен тогда, когда черкесы доживали уже последние года своей исторической жизни.

При неимении письменности, довольствуясь только одними отрывочными эпизодами, воспетыми бардами, трудно составить какую-нибудь, более или менее достоверную, историю народа; поневоле приходится обращаться к чужеземным источникам, которые нередко не только не противоречат преданиям, а, напротив, их подтверждают. Так, напр., все черкесы убеждены, что если и не весь народ их, то, во всяком случае, гордая черкесская аристократия имела своей колыбелью Шам, или Сирию - и подтверждение этому мы находим во всеобъемлющем [14] арабском сочинении Табари в отделе «О княжеском родословии». Она повествует, что один из вавилонских князей Ларун, вследствие гонений на родине, переселился в Египет; там он умер, и там же погибли его сыновья Черкес и Бикес во время восстания коптов; спаслись только родственники их Туманпай и Араб-хан; они бежали в Александрию, но здесь Туманпай был убит преследователями, а Араб-хан спасся новым бегством в Византию, где отдался под покровительство греческого императора и получил разрешение поселиться в Тавриде, на реке, которая и по настоящее время носит название Кабарты. Сын Араб-хана, Абдан-хан, перекочевал далее на западный Кавказ, где у него родился сын Кес, составивший себе громкое имя тем; что он, чужеземец, не только добился княжеского звания, но и неограниченной власти над всею Черкесией. Он то и считается родоначальником черкесских князей. Ему наследовал Адо, а затем власть перешла к Хурофатлае. Вот при нем то и произошло распадение черкесов на отдельные независимые племена. Сын Хурофатлае, Инал, еще при жизни отца заслужил необыкновенную любовь народа, и, в свою очередь, сделался родоначальником кабардинских, темиргоевских и бесленеевских князей. Черкесы именуют его великим и мудрым; он назван был даже святым, и народ, поныне, желая кому-нибудь счастья, говорит: «Дай Боже, Иналов день».

Таким же почетом окружают темиргоевцы имя князя Бесрука-Болотокова, «князя над князьями», представителя народной доблести и мудрости. Его выдвинули и увековечили имя его - войны с хазарами. Песни рассказывают о геройских битвах, о пленении брата его, [15] Алегико, в далекий Азов, о взятии Азова самим отважным Болотоком и об освобождении им Алегико.

С этими именами мы наполовину уже в достоверной истории и в туманной неопределенности преданий начинаем различать точные события, записанные, между прочим, и русскими летописцами.

В X веке русский князь Святослав, перейдя Кубань, поразил косогов и яссов (черкес и осетин), а по мнению других, абазинцев, и с этих пор, можно сказать, начинаются сношения Руси с кавказскими народами. Известен также поход князя Мстислава Ярославича на Тмутаракань, когда Черкесией правил Идар, внук славного Инала, о котором мы говорили. Идар, по обычаям тогдашнего времени, предложил Мстиславу покончить дело единоборством. Вызов был принять. Со стороны русских вышел сам Мстислав, а Идар противопоставил ему своего витязя Редедю, отличавшегося гигантским ростом и необычайной силой. Борьба длилась долго, но Мстислав победил, и русские заняли Тмутаракань. Народ и поныне помнит имя Редеди, и ко всякой песне, какого бы содержания она не была, прибавляет припев: «О Ридедя, Ридедя, махо, о, Ридедя, Ридедя, махо Ридедя, многосчастливый Ридедя!».

Впоследствии, уже после смерти Мстислава, черкесы обратно завоевали Тмутаракань и опустошили ее в корень. Случилось это, как говорят русские летописи, около 1094 года. С тех пор в адыгском народе осталась пословица: «Тматаркай ухоньме» (Да постигнет тебе участь Тмутаракая), «Тмутаракай ух!» говорят кабардинцы (Будь ты тмутараканец) - и этими словами выражают наивысшее проклятие. Нашествие монголов и княжеские усобицы надолго прервали непосредственные сношения древней Руси с черкесскою землею, но как только окрепшая Русь свергла с [16] себя чуждое иго, тотчас возобновились и эти сношения. Из русской истории мы знаем, что в 1555 году, после падения Казани и Астрахани, кабардинские князья первые отдались в подданство Московскому царству и присягнули царю Иоанну Грозному. Женитьба Грозного на дочери «большого» кабардинского князя Темрюка еще более скрепила эту связь; но, к сожалению, среди кабардинцев не было единодушия; многие князья держали сторону Крыма, а отсюда происходили нестроения земли, вечные междоусобицы и войны, сильно подрывавшие домашнее благосостояние народа. Впоследствии судьба кабардинцев часто менялась; жребий войны то передавал их туркам, то возвращал России, но, в конце концов, по Кучук-Кайнарджийскому миру 1774 года, вся Кабарда окончательно осталась за последней, тогда как все другие черкесские племена, обитавшие за Кубанью и по берегу Черного моря, признаны были подвластными Турции. Власть эта была, однако, только номинальная. Черкесы сумели отстоять свою политическую независимость, и если влияние Турции сказалось в народе быстрым распространением магометанской религии, то и этот факт объясняется только полным равнодушием русского начальства, допустившего внедриться этому учению даже в подвластной нам Кабарде. Так, по крайней мере, писал об этом государю генерал Ермолов.

В древности черкесы, вне всякого сомнения, были грубыми язычниками, обоготворяли видимые и невидимые силы природы, поклонялись заповедным местам, одним словом, очень мало отличались в религии от других языческих народов, хотя нужно заметить, что идолы, как олицетворение божества, не были у черкесов в употреблении.

Приблизительно около X века среди них стало распространяться христианство. Кому обязаны [17] черкесы христианством - является довольно спорным вопросом. Одни приписываюсь его греческому императору Юститану, другие - грузинской царице Тамаре. Нужно предположить, что в данном случае правы и те и другие. Начало, безусловно, положено было греками, еще во время переселения Араб-хана, но дальнейшее развитие могло принадлежать грузинам. Князь Шаховский, посетивших в 1834 году Сванетию, Осетию и Кабарду, говорит в своих записках, что видел две церкви - одну в Кабарде, в верховьях Баксана, обращенную в загон скота, другую - в Осетии, в верховьях Черек-Каху, от которой остались одни только стены, но изображения святых еще сохранялись, и архитектура обеих этих церквей совершенно сходна с теми сванетскими храмами, которые сооружены грузинскою царицею Тамарою. С другой стороны, во всей Черкесии существует много развалин каменных церквей, крестообразная форма которых говорить о греческом происхождении, да и само имя Юстиниана Великого пользуется в народных преданиях особенной любовью и таким уважением, что стало даже символом клятвы.

Одни из этих церквей стоять уединенно на вершинах угрюмых скал, среди лесных недоступных дебрей, вдали от всякого жилья человеческого. Трудно сказать, что влекло благочестивых строителей в эти пустынные и дикие места. Искали ли они там безопасности от ежечасно грозящих нападений; были ли то чуждые прелестей человеческого мира смиренные поборники креста, среди невозмутимого уединения и подвижнической жизни искавшие созерцания великих дел Творца в величавой природе, открывавшейся в далеких горных перспективах? Иные храмы, напротив, теснятся к людным торговым путям, с глубокой древности прорезывавшим [18] черкесскую землю от Черного моря, через ущелья Кавказских гор, к верховьям Кумы и Кубани. При этих храмах обыкновенно встречаются и развалины каменных зданий, называемых черкесами вообще «домами эллинов». Быть может то были греческие монастырские подворья, с устроенными при них каравансараями, так как в те стародавние времена распространение христианства обыкновенно шло об руку с развитием торговли, - и купец и священник, каждый по своему, служили общему делу – цивилизации и истинной вере.

Примечательнейшим памятником христианской древности служат, между прочим, живописные развалины на правом берегу Подкумка, где еще недавно находили в земле церковную утварь, выкованную из серебра, а также большие железные кресты, какими обыкновенно украшают главы православных церквей. Предание помещает здесь древний город черкесской земли «Бергусант», - имя значащее «собрание многих антов», быть может собрание верующих, церковь антов.

Русские переделали это название в Бургустан, и носителем имени этого древнего города является ныне скромная казацкая станица.

Первые удары христианству в Черкесии нанесли монголы в XIII веке, а затем с половины XVI-гo, - начинается усиленная пропаганда турок, и крымские ханы Девлет Гирей и Хаз-Гирей уничтожают его окончательно, предав огню все храмы и перебив священников. «Чтобы твое имущество было расхищено так, как расхищены были шогенские (священнические) жезлы», - говорят черкесы, повторяя пословицу, относящуюся ко времени уничтожения христианства. В старинных песнях сохраняются, однако, и крупные следы того уважения, которое питали черкесы к своему христианскому духовенству. В одной из них указывается даже место, где [19] жил их первый шехник, епископ - это лесистый курган, лежащий верстах в четырех за крепостью Нальчик. «Шехник наш защитник и воспитатель, - поется в этой песне. - Шехник наш свет. Воспитатель рассуждал о законе Божьем с высоты лесистого кургана.

«И на лесистом кургане сковал Ему дом из жести, с дверями из литого серебра, и там-то обитал светлый Божий дух.

«И ангелы беседовали с мудрым старцем. Свет от бороды его уподоблялся свету факела.

«Он парит в воздухе, как земная птица, подымается под облака, и видит творящих беззакония.

«Ребро его не простая кость, но кость слоновая, и благородный золотой крест висит на груди его».

От священников и епископов ведут свое начало многие дворянские роды Черкесии, поныне хранящее о том память, и с гордостью говорящие, что они происходят от шогеня (священника) Гирге, или от шогеня Рум.

Лишенные, таким образом, руководителей, черкесы мало по малу стали забывать христианство, на смену которого явилась новая религия, составившаяся на почве самого невероятного смешения христианства, магометанства и язычества. Само собою разумеется, что турки и крымские ханы, распространяя ислам, старались привить к народу чистое мусульманское ученье, но не могли истребить многих языческих, а тем более христианских обрядов и празднеств, которые черкесы удержали у себя до позднейших времен. Турки только успели попутно внушить черкесам фанатическую ненависть и вражду ко всем христианам; а так как представительницею их являлась ближайшая к ним Россия, то турки и направили на нее первые удары черкесов. С этих пор [20] история сношений кабардинской и вообще черкесской земли к России становится только частью общей истории распространения русского владычества на Кавказе. Нужно сказать, что введение ислама, отдавшее Черкесию под более или менее сильное влияние турок, не сделало ее, однако же, провинцией, подвластной Турции. Черкесы почитали султана своим духовным главой, но светской власти его не признавали, и отнюдь не позволяли ему вмешиваться в их внутренние дела. Они оставались народом свободным и независимым. «Как единоверцы, - говорили они одному из пашей, присланных турецким правительством, - мы ищем покровительства Турции и помощи ее против наших врагов; мы готовы помогать ей и в борьбе ее с гяурами, но о подданстве не может быть и речи. Вольностей наших никто не должен касаться; мы никогда никому не повиновались и повиноваться не будем». Нужно заметить при этом, что горцы в то время не имели даже правильного понятая о слове «подданство». Под этим словом они обыкновенно понимали полную зависимость от того или другого суверена, который мог облагать их податью и вообще распоряжаться ими по своему усмотрению, - чего не допускала народная гордость. Даже по отношению к России, когда сила оружия заставляла некоторый племена принимать присягу на подданство, они смотрели на него только как на временное перемирие. Вот почему вся эпоха Кавказской войны изобилует крайне оригинальными фактами: какой-нибудь князь с своими подвластными присягал на подданство, прекращал набеги, даже охранял русские границы, а через несколько времени его встречали снова действовавшим против русских уже с оружием в руках. Это отлично понимала кавказская администрация, а потому, оставляя присягу, как простую формальность, оно в [21] тоже время в своих донесениях называло своих новых подданных, не подданными, а только «мирными». Турки пошли в этом отношении дальше. Когда Крым был присоединен к России и ногайские племена, кочевавшие по Кубани, выселены, турки прежде легко сносившиеся с горцами из Крыма через Таманский полуостров, теперь могли рассчитывать только на Черное море и старались укрепиться на его побережьи вблизи Кавказских гор. Именно с этою целью они и затеяли построить какой-нибудь укрепленный пункт в земле натухайцев, но старшины этого племени не особенно благоприятствовали намерениям турок и долго не решались дать на то свое согласие. Однако, задобренные подарками и обольщенные обещанием выгод от торговли яссырем, они один за другим мало по малу стали склоняться на сторону турок. И только один старейшина из сильного рода Супако, впоследствии прозванный Колебатом, не сдавался ни на какие обещания, и упорно противился сооружению крепости на земле своего племени. Он возвышал голос на народных собраниях и предостерегал своих соотчичей. «Турция - говорил он не то, что мы. Турция - государство. Она может вести войну с другим государством. По жребию войны крепость может перейти во власть государства более победоносного, а тогда и вся земля, на которой будет стоять завоеванная крепость, законно перейдет в обладание того же государства». Но обаяние турецких народов было так сильно, что голос одного, при согласии всех, был голосом вопиющим в пустыне. Крепость была воздвигнута и названа Анапа. Достойно внимания, что нога Колебата в течение всей его жизни ни разу не была в Анапе. А пока ненавистная ему крепость строилась, он нападал на нее со своими людьми, и не раз повреждал и даже прекращал работы, [22] почему и получил название «Калебат», что значит разоритель крепости.

Само слово Анапа происходит от двух татарских слов: анна - мать и пай - часть, доля. В первое время существования крепости ее иначе и не называли, как Анапай, - материнская часть или материнская доля. Происхождение этого названия объясняют тем, что турки, стараясь облегчить участь своих единоверцев, изгнанных из Крыма, отвели им место по Кубани, именно под защитою этой крепости. В свое время татары высоко ценили такое покровительство и выразили свою признательность в самом названии Анапы, которая, как заботливая мать, приютила у себя несчастных изгнанников.

С самого начала Анапа, по-черкесски Бугур-кале, (от имени речки, при устье которой она построена), представляла собою редут, окруженный только земляным валом; но в 1781 году французские инженеры построили здесь первоклассную крепость, которая фирманом турецкого султана была названа «ключом азиатских берегов Черного моря». С этих пор Анапа начинает играть крупную роль в русско-турецких делах, служа не только центром религиозной пропаганды, но и важнейшим пунктом для сношения Турции с Кавказскими горцами. Ее твердыни высились верстах в тридцати от устьев Кубани, на мысе, омываемом с двух сторон волнами Черного моря. От валов крепости вплоть до подножия Кавказских гор расстилалась обширная равнина, когда-то вся изрезанная колесными дорогами, по которым ездили татарские арбы с сельскими продуктами из горных аулов; по тем же путям иной раз двигались и целые обозы с ясырями и молодыми девушками, которых горцы доставляли сюда на продажу туркам. В давние годы, [23] когда еще не было Анапы, плодородие этой равнины привлекало сюда массу выходцев из гор для посевов гоми (род мелкого проса), а к мысу, на котором впоследствии поставлена крепость, приставали в голодные годы черкесские кочермы для сбора добровольных приношений хлебом в пользу бедных приморских жителей горной полосы этого края. Равнина эта, впрочем, и теперь не принадлежала туркам. Утвердившись в земле натухайцев, они владели только тем клочком земли, на котором стояла крепость. Окрестные же места были совершенно от них независимы, и потому крепость должна была принимать все меры военной предосторожности, чтобы в один прекрасный день не быть захваченной врасплох своими же друзьями.

А поводов к столкновению между ними было не мало, особенно в первое время, когда религиозная пропаганда внесла рознь в самые черкесские племена и многими из них принималась враждебно. По преданиям, первыми приняли ислам шапсуги, построили мечети и стали молиться на юг; натухайцы остались при прежней вере, продолжали поклоняться распятию и молились на восток. В самом конце XVIII века шапсуги в большом числе напали на натухайцев, собрали все кресты и сожгли их. Натухайцы отплатили им разрушением мечетей. Двадцать лет продолжалась междуусобие. «Вы - говорили натухайцы шапсугам - изменили закону отцов, и мы требуем, чтобы вы возвратились к нему». Те и другие обратились с жалобою к анапскому паше, требуя удовлетворения, одни - за истребление крестов, другие, - за разрушение мечетей. Напрасно паша старался склонить натухайцев к исламу; они были непреклонны, говоря, «что поклонение распятию старее магометанства». Понятно, что [24] паша принял сторону шапсугов, и в начале XIX века заставил натухайцев принять ислам силою оружия. С подобными перипетиями борьбы магометанство водворилось по всей Черкесии, не исключая Кабарды, и стало сильным оружием в руках турецкого духовенства. Но черкесы были плохими мусульманами и в житейских делах руководились не шариатом, а своими вековыми народными адатами, часто противоречившими новой религии. Самые сношения их с Анапою поддерживались главным образом торговыми интересами, в особенности торгом красивых невольниц, за которых турки доставляли им в изобилии жизненные припасы, порох, свинец и все, что было нужно для борьбы с Россией. Открыто помогать черкесам турки, конечно, не могли, но за то являлись ярыми защитниками тех племен, которые испытывали на себе кровавые репрессии русских за свои набеги. Это сильно стесняло действия русских. Три раза брали они Анапу, три раза возвращали ее обратно Турции в силу мирных трактатов, - и только уже в четвертый раз, после блистательной кампании Паскевича в 1829 году, она окончательно отошла к России, а вместе с нею Турция вынуждена была уступить все Закубанье и весь берег Черного моря от устьев Кубани до самой границы Абхазии.Но черкесы отказались признать этот трактат. Однажды, когда русский генерал, собрав к себе старшин шапсугского народа, объявил фирман султана, уступавшего их русскому царю, и стал склонять к добровольной покорности, - один из этих старшин отвечал.

«Мы выслушали твое заявление. Но знай: турецкое правительство никогда не завоевывало нашей страны оружием, и никогда не покупало ее своими сокровищами. Мы были от него независимы. Каким же образом султан [25]мог уступить то, что никогда ему не принадлежало. На это он не имел ни права, ни власти. Я поясню тебе это примером. Вон, видишь, вольная птичка так весело порхает по кустам: - я дарю ее тебе, возьми ее, если можешь!...»

Этим вопрос был исчерпан. Пришлось покорять черкесов силою оружия. Турция втайне, контрабандным путем, продолжала поддерживать черкесов и доставляла все, что было нужно им для продолжения упорного и долгого сопротивления. При таких условиях война длилась целые тридцать пять лет. Для многих это казалось загадкой. Но нужно припомнить, что в это самое время в горах Восточного Кавказа возник мюридизм и появился Шамиль - этот умный, энергичный и грозный вождь, принявший на себя титул «Имама Чечни и Дагестана». Он объединил все племена под своей верховной, духовною властью и создал в горах и лесных трущобах такое самостоятельное государство, которое могло выдержать двадцатипятилетнюю упорную и неустанную борьбу с могущественной Россией. Это необычайное явление возможно объяснить себе только единодушием тамошних племен и религиозным фанатизмом, который сумел зажечь в них Шамиль. Он понимал это, и потому стремился объединить между собою тем же путем и народы Кавказа; но эта попытка не имела успеха. Посланный с этою целью один из его наибов, Магомет-Амин, успел подчинить своему влиянию только одних абадзехов, - народ чисто демократический, не имевший у себя ни князей, ни старинного дворянства. Но там, где княжеская власть существовала издревле, где было гордое и благородное дворянство, учение мюридизма не было принято, и горцы продолжали сражаться, каждое племя само по себе, и при этом не во имя религии, а во имя свободы и независимости. [26] Борьба с Шамилем, отвлекавшая все силы русских в ту сторону, не дозволяла им сосредоточить значительное количество войск на Кубани, - и только с падением Гуниба, последнего убежища Шамиля (что случилось в 1859 году), начинается безостановочное наступление русских и зимою и летом. Железное кольцо стягивалось все уже и уже - и участь Западного Кавказа, наконец, в 1864 году была решена. Вытесненные из горных ущелий и прижатые к морю, черкесы поставлены были в безвыходное положение. Им предложили на выбор: навсегда покинуть горы и поселиться на Кубани, на местах, указанных русским правительством, или же удалиться в Турцию. Меньшая часть из них, не имея сил расстаться с родною землею, с могилами отцов и предков, покорилась своей участи и, поселившись на Кубани, до настоящего времени пребывают верными поданными русского царя. Значительное же большинство черкесов, не приняло русских условий и с болью в сердце, решило искать себе приюта в чужой, неведомой, хотя и единоверной стране - в Турции.

Но.. . нашли-ли там они счастье…

Очертив общими штрихами горцев Западного Кавказа, перейдем теперь к истории собственно бжедухского племени.

___________________________

Племя бжедухов обитало в последнее время по Кубани и ее притокам - Пшишу, Псекупсу, Супу и Афипсу. Слово бжедух происходить от тюркских слов «Беш» (пять) и «даг» (гора), причем «даг» в различных тюркских наречиях видоизменялся и в «дуг» и в «дог». Следовательно, нужно предположить, что название это произошло от пяти гор, где первоначально сформировалось [27] это племя. Происхождение бжедухов, как и всех вообще черкесских племен, очень темно и не исследовано. По мнению некоторых, бжедухи есть те же «скептухи», о которых упоминает древний историк Страбон. По словам же стариков, хранителей истории Кавказа, бжедухи, как и другие черкесские племена, ведут свое происхождение из Шама, т. е. Сирии. Весьма сомнительно, чтобы весь народ мог перекочевать из Египта и Сирии в горный Кавказ, но весьма возможно, что оттуда вышла их аристократия, о чем говорится в книге Табори. Но есть еще одна и древняя легенда, относящаяся к тому сказочному эпосу, которым так любит украшать народ свою молодость. Она повествует, что родоначальником бжедухских князей считается один из знаменитейших нартов (богатырей) Дяденко Севай, который вскоре после своего рождения был похищен соколом Шамгуром и был воспитан этим пернатым хищником на вершине исполинского дуба. Предание об этом, сохранившееся в устах народа, не указывает, однако, ни времени, ни подробностей такого события, являясь как бы повторением мифологического сказания о Ромуле и Реме, основателях Рима, вскормленных волчицею.

История захватывает это племя в то время, когда оно жило у Черного моря на реке Туапсе, и предание сохранило даже имена трех бжедухских князей, Циюка, Ягбока и Абадзежий, при чем, память о Циюке удержалась в народе и до настоящего времени, благодаря названию одного горного местечка Циюкей. Может быть, бжедухи так и оставались бы на Туапсе до позднейших времен, если бы одно обстоятельство не заставило их искать другого более удобного места. Случилось это приблизительно в XVI веке, когда несколько султанов, побочных родственников крымского хана, [28] спасаясь от его гнева, бежали к бжедухам и просили их покровительства. Бжедухские князья приняли их, как своих почетных «личных» гостей, за безопасность которых отвечали своими головами. Как известно, по обычаю черкесов гость считается выше хозяина, а потому и султаны стали пользоваться в народе большим почетом, чем даже сами князья. Это обстоятельство со временем приводило русское правительство в большое недоумение; оно знало, что фактическими правителями племени были князья, но в тоже время были еще и выше их какие-то султаны, которые на самом деле были только гости народа и не имели другого значения.

Поселившись среди бжедухов, султаны стали убеждать народ переселиться в другие более удобные места, справедливо расчитывая, что где нибудь да должны же кончиться горы и уступить место равнинам, удобным для земледелия. Может быть, под этим скрывалась у них и другая, задняя мысль - уйти как можно подальше от крымского хана. Во всяком случае, доводы их увенчались успехом. Бжедухский народ поднялся с своих насиженных мест и под начальством двух братьев, Хамши и Черчана, двинулся к бассейну реки Псекупса. Но здесь ему пришлось встретиться уже с темиргоевцами. Последними управлял в то время отважный «князь над князьми» Бесрук-Болотоков, ставка которого находилась на реке Сагауше (Белой) близ нынешнего Майкопа. Узнав о движении бжедухов, он выступил к ним на встречу со своими темиргоевцами и разбил шатры в долине, где ныне станица Ключевая. Отсюда он послал сказать туапсинским выходцам, что он, князь Болотоков, хотя и хотя и не живет в долине Псекупса, но так как его племя, пройдя эту землю, оставило ее за собою, то он позволит новым пришельцам поселиться [29] на ней, но иначе, как с условием, чтобы Хамиш иЧерчан присягнули ему на подданство. Братья ответили, что они сами князья и попытаются силой овладеть землею, но что его уорками они никогда не будут. Смелый ответ произвел трехдневную кровопролитную битву неподалеку от нынешней станицы Пятигорской. Судьба решила ее в пользу туапсинцев. Старинная песня рассказывает, как один из эпизодов этой битвы, что какая-то белая лошадь «Пчеваль» вынесла на себе из боя двух израненных туапсинских выходцев на такую отвесную гору, что темиргои, объятые ужасом, приписали это действию каких-то сверхестественных сил и прекратили битву. Болотоков опустил свой богатырский меч и представил вопроса - кому владеть бассейном Псекупса – «тхоахасу», т. е. суду Божьему. В члены этого суда выбраны были с обеих сторон мудрые, правдивые старцы, которые произнесли следующих приговор: Если Хамши и Черчан найдут уорка благородной адыгской крови, который согласится быть их оруженосцем и будет возить их оружие, то князь Болотоков признает их князьями и отдаст земли без всякого сопротивления. Долго ездили братья, отыскивая такого уорка, но, наконец, в трущобах Пшафского хребта, возле истоков реки Супы, наткнулись на аул одного кабардинского уорка Кашмезыко, который принял их предложение быть оруженосцем под условием, что князья пощадят его землю. Тогда Болотоков торжественно признал их князьями, разделил с ними трапезу, и после широкого пира ушел назад с своими темиргоевцами.Во время пира, рассказывает предание, один из туапсинцев украл чашу из турьего рога и, будто бы, поэтому черкесы назвали их бжедухами, т. е. «ворами чаш». Конечно, предание это идет со стороны их [30] врагов, потому что едва ли бжедухи сами приняли бы это название, не сохранив даже наряду с ним и настоящее имя своего племени.

Таким образом, выходцы с берегов Туапсе овладели бассейном Псекупса, но остались в нем только одни подвластные князю Черчану; брат его Хамши двинулся к верховьям Белой и там осел в урочище, которое существует поныне, и называется по имени первого князя Хамышки; третья часть, подчинившаяся младшему из братьев, Махошу, стала называться махошевцами, но о месте первоначального поселения ее точных сведений не имеется. Со временем, как увидим, первые две части соединились вместе, под управлением князя, старшего в роде, и они-то собственно и назывались бжедухами; третья часть, известная под именем махошевцев, составила особое племя, самостоятельное, но родственное бжедухам.

Местом пребывания княжеской фамилии Черчан была долина между хребтами Пшаф и Хотх, где группировалась большая часть населения. Таким образом, черчанеевцев должно считать первым народом, который, после малоизвестных франков, распахал своим плугом пустынную отдохнувшую землю и кровью запечатлел права на владение ею. Там, в этой долине, и теперь еще стоят два дряхлых дуба, обложенные камнями, под которыми покоятся тела бжедухов, павших в битве с темиргоевским князем Бесрук-Болотоковым. Подтверждают пребываниe здесь черчанеевцев и те курганы, к числу которых относится, так называемая, «Пшикха», т. е. княжеская могила, находящаяся близ Ключевой станицы.Бжедухи, как и все вообще черкесские племена, за исключением шапсугов и абадзехов, имевших [31] демократическое правление старшин, подчинялись владетельным князьям из рода Хамиш и Черчана. Дюбуа-де-Монперре в известной книге «Путешествие по Кавказу», говорит: «У нас обыкновенно представляют черкесов, как шайку разбойников, живущих без всякого закона. Но они ошибаются. Настоящее положение Черкесии напоминает нам германскую и французскую цивилизации при первых королях. Это - феодальная и рыцарская аристократия средних веков; это героическая аристократия древней Греции. Политическое устройство в полном смысле, было феодальное. Классовое различие здесь столь же строго, как некогда во Франции и Германии. Население делится на пять строго разграниченных сословий. Титул княжеский приобретается только рождением, и не равный брак считается бесчестием». Звание князя было столь священно в понятиях горцев, что каждый из них нравственно обязывался защищать своего владельца, жертвуя не только своим имуществом, но и самою жизнью. Князья издревле почитались покровителями народа, и древняя пословица говорит: «за кровь князя - сам Бог каратель и мститель». Но нигде преданность народа своим князьям не была так сильна, как у бжедухов. Когда князь выезжал, его сопровождали уорки, уздени и подвластные им чагары по одному от каждого дома; при добыче ему выделялась лучшая часть, хотя бы он и не участвовал в набеге; даже долги его не переходили к наследникам и оканчивались с его смертью. Пользуясь такими преимуществами, князь обязан был чинить суд и расправу по шариату или по совести, как признавал это нужным; но в то же время есть указания и на существование народных сеймов, созываемых князьями в особо важных случаях. Постановления сейма не были обязательны, но князья [32] обыкновенно с ними считались. Были и еще суды, так называемые «хезжи», род русских третейских судов, которые первоначально ввел князь Арслан Джанхотов в своих аулах, откуда они распространились уже почти по всем черкесским племенам. Эти суды ведали, впрочем, только одними гражданскими делами и не касались уголовных, по которым окончательный приговор оставался за князем. Все решения, за неимением у черкесов письменности, выносились устные и сохранялись в народных преданиях, да в устах мудрых старцев. Первый письменный документ, свидетельствующий о неограниченной власти князей, мы встречаем в донесении войскового судьи Черноморского казачьего войска Головатого, который в 1795 году писал графу Зубову, что один из черкесских князей Ахмет Колобатов представил своего подданного на Ольгинский кордонный пост, требуя, чтобы русские власти предали его смертной казни; несчастный обвинялся в том, что, несмотря на мирные отношения к русским его народа, он воровал скот на русской земле и пойман был с поличным. Когда же кордонный начальник отказался исполнить это за неимением права, то Колобатов приказал снять с преступника одежду и бросить его со связанными руками и ногами с большого обрыва в Кубань, что немедленно и было исполнено княжеским конвоем, в присутствия кордонного начальника.

С другой стороны князья нередко жертвовали своими интересами и даже самолюбием, когда того требовал интерес народа. Так, когда за Кубанью свирепствовал сильный голод, память о котором сохранилась до настоящего времени, бжедухский князь Алхас, не смотря на крайнее нерасположение к султану Магомет-Гирею, лично отправился к нему в аул и сказал: «Султан! мой [33] народ умирает от голоду, а ты, как мирной, можешь попросить у русской администрации доставить нам хлеба. Сделай это для народа, приютившего твоих предков».

Действительно, благодаря усиленным ходатайствам Магомет-Гирея, доставка хлеба за Кубань была разрешена, и народ спасен от гибели. Тогда Алхас послал сказать султану, что он считает излишним благодарить его, ибо он, Магомет-Гирей, сделал то, что должен был бы сделать каждый черкес.

Кроме князей у бжедухов еще были следующие сословия:

Тлехотш, или самые высшие дворяне, происшедшие от неравного брака князей с девицами других сословий; следующую ступень дворянства составляли уорки, а переходною ступенью между дворянством и простым народом служили чагары, которые разделялись на княжеских и дворянских. Первые пользовались правом отойти от владельцев во всякое время, теряя при этом только свою землю, а вторые лишены были этого права; но как те, так и другие считались, наравне с черным народом, податными. Прошло много лет со времени смерти Бесрук-Болотокова, когда один из его потомков вспомнил старое притязание на Псекупскую долину и, желая отнять ее у бжедухов, отправил к черчанеевскому князю сломанную стрелу, - знак объявления войны. Кровопролитный бой длился два дня: много побито было черчанеевцев и они, по всем вероятиям, не устояли бы против напора сильных врагов; но вовремя подоспели к ним на помощь хамышевские князья, - и темиргоевцы были разбиты. Предания говорят, что потери черчанеев были так велики, что хамышевцы несколько дней кряду убирали тела их убитых. Битва эта доставила хамышевским [34] князьям справедливую славу, а всем бжедухам первенствующее значение среди адыгских племен.

Но тучи собирались уже и над хамышевцами. Нужно сказать, что еще с давних пор несколько абадзинских фамилий, вынужденных покинуть родину, стали искать оседлости на северном склоне Главного хребта и приняты были хамышевскими князьями, как вольные хлебопашцы, без права, однако, носить оружия. С течением времени, эти абадзинцы, родоначальником которых по преданию считается некто Оздемир, размножились и так разбогатели, что князья, воспользовавшись последним обстоятельством, обложили их непосильною данью и стали собирать ее при помощи меча. Произошло восстание. Долго длилась междуусобная война, но, в конце концов, победа осталась за абадзинами, и хамышевцы, терпя поражение за поражением, вынуждены были покинуть Хамышки и удалиться на Псекупс к родичам своим черчанеевцам. Последним пришлось потесниться, чтобы дать место славному изгнанному народу, некогда так бескорыстно помогшему им в борьбе с темиргоевцами, - и они, очистив верхний бассейн Псекупса, перешли за речку Чегияхо, отодвинув, живших там, жанеевцев к Кубани и Белой. В то же время шапсуги уступили хамышевскому князю урочище Адыгечо, где он и основал свою резиденцию. Между тем, абадзины, завладев Хамышками, образовали новое сильное племя, известное под именем абадзехов, и с конца XVI века начали стремиться к расширению своих пределов. Первыми испытали на себе их удары махошевцы, которые должны были перейти на речки Фарс и Псефир; затем та же участь постигла и темиргоев, оттесненных абадзехами на правый берег Белой, откуда они, в свою очередь, прогнали за Лабу [35] кочевавших там ногайских татар. Что же касается бжедухов, то против них абадзехи направили два сильных отряда, под начальством Едика и Неджюка, пламеневших непримиримою ненавистью к хамышевским князьям. Возгорелась многолетняя война, окончившаяся тем, что абадзехи завладели всем бассейном Псекупса вплоть до реки Чегияхо, и вынудили бжедухов подвинуться к Кубани. Там они встретили племя жанеевцев, часть которого слилась с бжедухами, а другая удалилась на остров Кара-Кубань.

На Кубани бжедухи заняли сначала правый берег, где ныне стоит Екатеринодар, но в конце XVIII века, когда появились новые пришельцы с севера, и Черноморское казачье войско раскинуло свою кордонную цепь вдоль русской границы - бжедухам пришлось удалиться на левый берег, и с тех пор, до самого окончания Кавказской войны, они оставались ближайшими пограничными соседями русских.

Таким образом, судя по тем неясным намекам и сбивчивым указаниям, сохранившимся в дошедших до нас народных пословицах, песнях и преданиях, судя даже по тем историческим документам, которыми мы пользовались, можно заключить, что бжедухам с самого начала их существования пришлось испытать много различных невзгод и перстурбации, вести бесконечные войны и проходить трудную кровавую школу.

Из имен позднейшего времени, запечатлевшихся в памяти народа, выдается один из потомков Хамши, князь Айтеч, управлявший бжедухами в самом начале XVII века. Он славился своим умом, правдивостью и жизнью праведника. В 1630 году он первый из кавказских горцев отправился в Мекку на поклонение гробу пророка, в сопровождении только одного своего слуги [36] Локшока. Если принять во внимание отсутствие тогда, путей сообщения, опасность дороги среди диких и хищных народов, то нельзя не признать, что подобное путешествие было большим подвигом со стороны старого князя. На обратной дороге Локшок умер, а князь Айтеч привез с собою из Сирии камень длинною в два аршина, который и поставил в память своему верному слуге, возведя потомство его в дворянское достоинство. Этот камень в настоящее время стоит в парке Ключевой станицы и имеет следующую надпись: «Здесь покоится Локшок-оглы, прощенный всеблагим и всемилостивейшим Богом. Он вместе с князем Хаджи-Айтечем был в священной Каабе и скончался в священной Сирии. Месяц шеваль 1112 г. Гиджры».

Весть об этом смелом путешествии распространилась не только по всему Кавказу, но и по Турции. Сам князь Айтеч, первый из кавказских горцев посетивший Мекку, получил титул Хаджи, а дети его стали именоваться Хаджи-мук, что значить сын известного Хаджи, паломника. Когда же начались сношения князей с кавказскою администрацией, то это наименование принято было за фамилию, и таким образом образовалась фамилия Гаджимуковых, которая часто искажалась русскими, благодаря незнанию языка, и писались то Гаджелио, то Гажемук, Гадимук и т. д. Еще хуже обстояло дело с фамилией потомков Черчана, для которых русские создали несколько новых фамилий. Так, князь Крымчаран был обращен со своими детьми в Крымчаранова; его родной брать Ахаджан - в Ахаджанова, третий брат Ельбузак - в Ельбузданова; Тархан - в Тарханова и т. д. Такие фамилии, образованные из собственных имен существуют и до настоящего времени.

Русское правительство не однократно предписывало кавказскому начальству

расследовать [37] расследовать о том, какое имели значение и какую играли роль те или другие горские княжеские фамилии, но этот вопрос так и остался не разрешенным, потому что трудно было найти концы, когда от одного отца все дети носили различные фамилии, окончательно перепутавшиеся в позднейших поколениях. После Айтеча одним из самых выдающихся князей бжедухского племени считается Алхас Хаджимуков достигнувший почти 130-и летнего возраста. Он пользовался колосальным влиянием не только среди бжедухов, но и среди других племен; отличался железною волей, но вместе с тем и жестоким характером, не лишенным, впрочем, высокого благородства. Особенную ненависть он питал к абадзехам, заставивших его предков покинуть Псекупскую долину и переселиться на Кубань. Он никогда не прощал им этого. Однажды, рассказывают старики, произошла кровопролитная битва между бжедухами и абадзехами, известная под именем «Четызакского боя». Абадзехи были разбиты и оставили на месте много убитых и раненых. Княз Алхас, осматривая поле битвы, остановился перед трупом хорошо известного ему дворянина Шассо и, распростерши над ним свой меч, сказал: «Шассо! ты много причинил нам зла, ты воровал то, что мне принадлежало; все, кого ты убивал, были мои дети, но я тебя прощаю, ибо ты умер, как подобает храброму». Затем он подошел к трупу другого дворянина Схашхоу Неджукову, воспитанному в племени бжедухов, и сказал ему: «Нэнжий! (т. е. крестник мой) тебя я не прощу, ибо тебя вскормили бжедухи своим молоком, а ты отплатил им черною неблагодарностью; пусть же твое сердце съест моя собака». Произнеся это, он своими руками вырезал сердце и кинул его собаке. Даже на смертном одре на вопрос [38] окружавших его о последних распоряжениях, он ответил: “Когда вы встретите абадзеха, хотя бы мертвого, разрубите его на несколько частей и бросьте собакам. Пускай истлеют обгложенные кости его без погребения». Окруженный со всех сторон врагами, он воевал все время то с шапсугами или абадзехами, то c русскими, и, сверх того, должен был считаться еще и с политикой Турции. Как человек дальновидный, Алхас хорошо сознавал, что горцы не устоят под напором России и Турции, а потому считал более выгодным для народа подчиниться России, нежели Турции, втайне домогавшейся совершенного уничтожения черкесской автономии. Будучи уже в очень преклонных летах, он отказался от власти в пользу своего племянника Батыр-Гирея, а сам отдался под покровительство России. Впоследствии примеру его последовал и весь бжедухский народ.В продолжение своего кратковременного правления Батыр-Гирей значительно расширил свои владения на счет шапсугов и абадзехов. Его военные успехи заставили эти два племени соединиться, и, вот, тогда-то положение бжедухов становится критическим. Предлог к кровопролитной войне скоро представился. По странному стечению обстоятельств, одновременно с французскою революцией конца XVIII века, такая же революция вспыхнула в глухих и далеких кавказских горах, в шапсугском и абадзехском племени. И здесь, и там, поднято было знамя восстания, и гордая черкесская аристократия, павшая в неравной борьбе с народом, изгнана была из отечества. Бжедухи не последовали их примеру. Они остались верны своим князьям, сохранили у себя старинное феодально-рыцарское устройство и даже дали у себя убежище шапсугской и абадзехской эмиграции. Тогда оба племени заключили между собою союз, и пошли на [39] на бжедухов войною. Трудно было бжедухам бороться с превосходными силами союзников; но Батыр-Гирей предвидел это и заблаговременно обратился за помощью к Poccии. Переговорив сначала с черноморским атаманом Чепегою, он сам отправился в далекий, неведомый ему Петербург, где принят был ласково императрицей Екатериной, которая подписала рескрипт на имя Графа Зубова: «Содержать князей Бжедухских в добром к нам расположении». Вернувшись на родину, Батыр-Гирей был торжественно встречен народом. Вот, что доносил графу Зубову войсковой судья Черноморского казачьего войска Головатый, который был свидетелем этой встречи: «Мною был сопровождаем князь Батыр-Гирей под защитою вооруженных казаков до Кубани, где встретил его весь бжедухский народ с великим почтением; одни целовали у князя руки, другие полы одежды, подстилая под ноги его камыш, и изъявляя свое удивление и радость о благополучном возвращении». Вскоре по возвращении Батыр-Гирея из Петербурга союзники подошли к бжедухским пределам. Батыр-Гирей двинулся к ним на встречу, и противники сошлись на берегу небольшой речки Бзиюко. Чепега выслал сюда же казачью сотню с одним орудием, но она не принимала непосредственного участия в битве, готовая поддержать бжедухов только в случае их поражения. Это было первое вмешательство русских в черкесские распри. 10 июня 1796 года началась кровопролитная битва, какой еще не бывало в междуусобных войнах черкесских племен. Сражалось до 50 тысяч всадников и пеших людей. Батыр-Гирей на белом коне носился перед своими бжедухами и возбуждал их мужество. Бой длился долго, но, наконец, союзники были разбиты и обратились в бегство, оставляя на месте груды тел, [40] которых увозить было некому.

Убит был и один из знаменитых натухайских вождей Калабат, тот самый, который так энергично восставал против постройки турками Анапы; но не дешево обошлась победа и нашим бжедухам, потерявшим своего любимого князя Батыр-Гирея. Он получил смертельную рану, но дожил еще до конца сражения, и когда дошла до него радостная весть о победе, он сказал окружающим: «Теперь я умру спокойно». Это и были последние слова его. И поныне показывают еще тот холм, где князь с зияющей раной лежал под тенью молодого деревца в тоскливом ожидании исхода битвы. Деревцо разрослось впоследствии в могучий дуб, и народ назвал его “батыр-гиреевым дубом».

Слезами отпраздновали свою победу бжедухи; дикою радостью ознаменовали свое поражение шапсуги, узнав о смерти Батыр-Гирея.

«Что значат наши потери, говорили они: шапсугские женщины могут пополнить их в одну ночь, а бжедухские и во сто лет не исправят своей утраты».

В долине Адагума, там, где впоследствии возникла штаб-квартира Крымского полка, вы увидите два кургана, на которых стояли бастионы русского укрепления. На вопрос: что это за курганы? - вам ответят, что это могилы союзников, павших в Бзиюкской битве: под меньшим курганом погребен Калабат со своими сподвижниками, под большим - лежат 800 тел шапсугов и абадзехов. Могила Батыр-Гирея находится в юртеТахтамукай, и надгробный камень, на котором ясно виден какой-то длинный красноватый след, существует до настоящего времени. Его сторожит суеверие народа. Рассказывают, что какой то шапсуг, проезжая мимо памятника, вспомнил свою старинную вражду к Батыр-Гирею, [41] и выстрелил в могилу из пистолета, говоря: «Вот еще одна пуля в твое тело», - и из надгробного камня вдруг брызнула фонтаном и потекла кровь, следы которой не смываются поныне ни временем, ни непогодами. Пораженный чудом, в ужасе ускакал от него шапсуг, - и покой могилы с тех пор никогда и никем не нарушался.

Бжедухский народ помнит эту битву: о ней рассказывают старцы, ее воспевает заунывная черкесская музыка. Мы приведем одну из этих песен в подстрочном переводе, как образчик простой поэзии гор, передающей потомству личные подвиги Батыр-Гирея и его замечательнейших сподвижников: Хаджимуковых, Батокова, Берзекова и других.

Вот песня бжедухов, образчик простой поэзии гор, в которой воспеты и битва и личные в ней подвиги замечательнейших бжедухов.

«Его конь Хоаре был с красивою шеей, и на

нем он отважно вступил в бой со врагами.

Сражайся Батгирей!

Не много прошло времени, а конь Хоаре уже весь

был усеян стрелами, торчавшими в его боках.

Сражайся Батгирей.

Шишак у него как солнце был блестящий, и

сам он сиял между всеми, как солнце.

Сражайся Батгирей!

Но вот из его рук выпала плеть шелковая, и

он закатился от нас, как молодая луна.

Сражайтесь храбрые бжедухи!

Заплакали бжедухи потеряв в бою любимого [42]

Вождя Батгирея.

Оплакала смерти его и великая царица.

Сражайтесь храбрые бжедухи!

Счастливый Батгирей, рыдала по тебе счастливая

невеста твоя, Гомемаф.

Сражайтесь храбрые бжедухи!

«Отомстим врагам» раздался крик в воздухе, и

балка Негиде была завалена вражескими телами.

Сражайтесь храбрые бжедухи!

Расстегнутый воротник обнаружил его панцырь,

он был в бою непобедим,

Пшемаф Батоков.

В ночное время оберегал он стан, как днем

оберегает людей крепость,

Анчек Ахеджаков.

Шишак он надвинул и, опустив забрало,

врезался в середину врагов

Ислам Хаджимуков.

Он ранен был в бедро, но, склонившись на

шею коня, продолжал поражать врагов

Бек-Мирза Ахеджаков.

У него было лицо железного цвета, и сам он

был железный человек: свист пуль его тешил,

Берзек Едиков.

Он имел широкодульный мушкетон и одним

выстрелом убил двух врагов,

Алхас Лакшоков. [43]

Он натягивал тетиву лука во всю длину стрелы

и стрела его была смертоносней пули,

Казы Декыджев.

Конь его был лысый, с головой как у оленя,

а сам он играл головами шапсугов,

Алхас Хаджимуков.

Его конь Бечкан играл под ним, а он не

считал удары меча своего,

Агубок Хаджимуков.

Под ним был горячий конь Кодемех, он им

топтал шапсугскую пехоту,

Едыг Берзеков.

Он славно пал в бою, и двери его сакли

закрыли маленьких детей,

Есенгель Ешуков.

Он первый сделал выстрел и убил главного

шапсугского вождя,

Закерей Хеусоков.

После смерти Батыр-Гирея правление перешло в руки его брата Явбук-бея, личность которого далеко не отличалась тем благоразумием, каким обладал его покойный брат. И Явбук-бей ознаменовал свое правление с самого начала бесцельным вероломством и беспрерывными изменами по отношению к русским. Не смотря, однако, на это, не раз теснимый своими соседями, с которыми затевал бесконечные побоища, он вновь униженно прибегал к покровительству русских властей, и, что замечательно, всегда получал его. Но как только миновала опасность, он прерывал тотчас же всякие сношения с русскими властями и всячески старался [44] вредить бывшим своим покровителям, нападая, а иногда и уничтожая передовые казачьи пикеты. Особенно рельефен был случай в 1799 году, когда Явбук-бей явился к атаману черноморского войска Котляревскому и, принося раскаяние, просил у него разрешения поселиться со своими подданными на правой стороне Кубани. При этом он заявил, что намерен перейти на русскую сторону, хотя бы русские войска с оружием в руках препятствовали бы такому переходу. «Буде суждено, говорил он, погибнуть мне с моим народом, то лучше пасть, не защищаясь от оружия русских, чем от злодеев абадзинцев». Позволение было дано, и 15-го мая тысячу пятьсот бжедухов с самим Явбук-беем, перешли Кубань и поселились верстах в 60-ти от Копыла на речке Ангелинский ерик. Нельзя не удивляться благодушию, доверчивости и недальновидности русских, не принявших при этом против Явбук-бея никаких мер осторожности. А между тем Явбук-бей вел тайные переговоры с закубанскими горцами, и не прошло даже пяти месяцев, как он в темную ночь 30 сентября с сотнею своих приверженцев снова бежал за Кубань; но, опасаясь на этот раз мщения турок, направился прямо в Анапу, где заявил турецкому паше, что черноморские казаки, явившись внезапно в его владения с артиллерией, силой увели народ в русские пределы, и теперь просил покровительства турок, чтобы освободить из плена и остальных бжедухов. По этому поводу завелась весьма серьезная переписка между Портой и Россией, грозившая даже разрывом между двумя государствами, а между тем, пока обе стороны пересылались дипломатическими бумагами, Явбук-бей во главе шести-тысячнаго отряда перешел в январе 1800 года на русскую сторону по льду, забрал всех подвластных ему [45] бжедухов и, пользуясь превосходством сил, разбил слабые наскоро собранные казачьи отряды. Получив об этом донесение, император Павел повелел: во избежание обманов со стороны ищущих русского подданства закубанских выходцев отказывать в дальнейшем переходе их на русская земли, «и впредь не пускать». Последние слова приписаны были в конце рескрипта собственною рукою государя.

Бывший правитель бжедухов князь Алхас, тогда уже столетний старец был еще жив, и крайне недовольный легкомысленным поведением своего племянника, старался с своей стороны всячески, вопреки ему, выражать преданность русским: он оказывал им гостеприимство, снабжал бесплатно русские войска провиантом, сообщал им все, что мог узнать о замыслах закубанских горцев. Император Павел высоко ценил его бескорыстные услуги русскому правительству и прислал в дар ему саблю в золотых ножнах, с золотым ефесом, и черкесскую шапку с галунами, кованными из чистого золота и отороченную дорогим собольим мехом.

Окончательный разрыв дяди с племянником произошел после того, как Явбук-бей бежал из русских пределов обратно за Кубань, но когда князь Алхас узнал, что племянник его пренебрег фамильными традициями и женился не на княжне, а на девице простого рода, разрыв этот перешел в открытую вражду, выразившую суровый и жестокий характер Алхаса таким же, каким он был в молодые годы. Случилось в это время, что один из князей племени жане стал добиваться руки красавицы Адыхан, племянницы Алхаса, но князь отказал, говоря, что не отдаст ни за кого своей племянницы, пока будет жив Явбук-бей. Слова эти были приняты молодым князем за буквальный намек, и случай [46] отделаться от Явбук-бея скоро представился. Однажды, когда они ехали вместе, бжедухский князь сошел с коня и преклонил колена, чтобы совершить намаз, вдруг грянул пистолетный выстрел, и Явбук-бей был убить наповал. Конвой, сопровождавший их, принадлежал жанеевскому князю, и потому естественно убийца не был задержан. Он первый поторопился сообщить старому Алхасу эту радостную весть, чтобы получить руку его племянницы, но старец нахмурив брови слушал рассказ его, и когда он кончил, сказал: «Тот, кто опозорил княжескую честь вероломным убийством, да еще в то время, когда сопровождавший его конвой обязан был защищать своего гостя до последней капли крови, никогда не будет мужем моей племянницы». И жанеевский князь, нарушивший вековые адаты черкесского народа, должен был удалиться со стыдом.После трагической смерти Явбук-бея правление племенем перешло к его брату Ботоку, а затем следующим правителем был Джанклиш, при котором бжедухи опять подчинились России, и с тех пор, до самого конца пятидесятых годов минувшего столетия, оставались ей верными. Но тут внезапная гроза разразилась снова над головою бжедухского народа. Мы уже говорили, что еще в 1848 году на Западном Кавказе появился Магомет-Амин, один из лучших наибов Шамиля, стремившийся распространить идеи мюридизма среди закубанских племен. Долго попытки его не имели успеха, но, обладая суровым характером, замечательною энергией, умом и организаторским характером, он медленными, но твердыми шагами шел к намеченной цели создать религюзно-политическое государство и самому стать во главе его, подобно Шамилю. Все это стоило ему десятилетней кровавой борьбы, но, в конце концов, он сумел [47] распространить свое влияние далеко и подчинить себе все мелкие черкесские племена, обитавшие между Белой и Шебжем. В 1859 году очередь дошла и до бжедухов. Правителем области в то время был князь Тархан Хаджимуков, которому судьба судила вместе с тем быть и последним бжедухским князем. Вспыхнула революция, причем многие князья и дворяне поплатились жизнью, а другие бежали и отдались под защиту русских. Вот что писал тогда Тархан Хаджимуков генералу Филипсону, командовавшему войсками правого фланга линии: «Еще в 1854 году неизвестно откуда-то появившийся возмутитель под именем Магомета-Амина разными предлогами привлек к себе бывших наших подданных и склонил их, в силу неизвестных нам законов, к бунту и истреблению всех княжеских и дворянских фамилий, дабы управляться самим выборными старшинами, подобно диким шапсугам и абадзехам. Обольщенная им чернь, по своему легкомыслию приняла его сторону и, бросив нас, удалилась частью к абадзехам, а частью в далекие горы, где пребывает и до сих пор. И сколько мы не старались возвратить их на путь долга, большинство голосов и увещания возмутителя пресекли все наши намерения». Русское правительство приняло все меры, чтобы примирить народ с князьями, но эти попытки не увенчались успехом. Правда, народ согласился принять к себе князей и оказывать им почета при полном содержании, но с условием, чтобы князья отказались от власти и всех своих пререгативов. На эту сделку гордые князья пойти не согласились и присягнули на подданство России, причем, князь Тархан Хаджимуков отдал в качестве заложника своего сына, тринадцатилетнего Темтеча, который изъявил желание принять [48] святое крещение и назван был Николаем. Бжедухи перешли на сторону наших врагов.

Но 1859 год был годом роковым для кавказских горцев. Гуниб был взят, Шамиль пал, и Магомет Амин, покинув все честолюбивые мечты, понял, что ему прежде всего надо было подумать о себе самом, и предоставил возмущенных им горцев их собственной участи. С этой целью он в конце 1859 года заключил от лица абадзехского народа мирный договор с генералом Фплипсоном, и, воспользовавшись этой минутой, с честью уехал в Турцию, щедро обеспеченный русской пенсией.

А на Кавказе долго еще лилась кровь, пока все независимые дотоле племена не были задавлены могущественной Россией. Народ, побежденный, но не покоренный, ушел в Турцию, и туда же переселилась некоторая часть фамилии Хаджимуковых. Из потомков последнего бжедухского князя Тархана в настоящее время остался только один Хассан-паша, директор военных училищ в Турции. Два другие брата его, Николай, служивший офицером в 1-м Екатеринодарском полку Кубанского казачьего войска умер в 1907, а Бачирей - в 1908 годах.

В заключение скажем, что относительно фамилий князей Хаджимуковых, для выяснения их прав, не раз поднимался вопрос со стороны русского правительства, и первый из них относится к 1830 году, когда войсками на линии командовал генерал Емануель. Тогда один из потомков крымских султанов, некто Хан-Гирей, флигель-адъютант Императора Николая Павловича, человек весьма честолюбивый, пользуясь близостью ко двору, подал государю прошение, составленное от имени, будто бы, всего бжедухского народа, следующего содержания: [49] бжедухского народа, следующего содержания: «Так как деды султанов всегда ведали делами дедов наших, то и мы дерзаем просить, дабы Хан-Гирей Высочайше поставлен был нашим начальником и управлял бы нами по нашим обычаям».

Государь приказал препроводить это прошение на заключение генерала Емануеля, к которому отправлен был и сам Хан-Гирей. Емануель, лично знавший князя Алхаса, как владетельного князя бжедухского племени, был крайне удивлен этим прошениям. Он вызвал князя Алхаса вместе с другими почетными лицами и представителями простого народа в Екатеринодар и лично снял со всех показание, выяснившее, что прошение было подложное, что Хан-Гирей введен был в заблуждение, и что, наконец, султаны никогда не принимали никакого участия в делах правления, а считались только почетными гостями народа.

Последнее расследование о бжедухах сделано было уже в наши дни, в 1900 году, и подтвердило лишь то, что было сказано нами в настоящей записке. Вот содержание этого официального документа:

1. Бжедухи явились из Аравии, местечка Шам, и поселились на р. Туапсе.

2. Бжедуховское племя, поселясь, управлялось князем Аледжа, от котораго в потомстве явились два брата, Черчан и Хамши, которые разделились на два княжества: одно поселилось от р. Белой до Псекупса и князем был у него Черчан, от имени которого и самое племя получило название Черчанеевское; другое поселилось от р. Псекупса до р. Афипс, и по имени князя Хамши получило название хамышевское.

3. Князь Айтеч Аледжи поехал в Мекку, где и получил звание «хаджи», почему его потомство и стали называть не сын Айтеча, а сын «хаджи», вследствие чего [50] утратилась фамилия Аледжи, а появилась фамилия князей Гаджимук, т. е. сын «хаджи».

4. Бжедухами всегда владели потомки из фамилш князя Аледжи.

5. Власть на владение племен всегда переходила к старшему в роде.

6. Владетелем племени всегда был один князь, распоряжениям которого всегда подчинялись все остальные родственники и весь народ.

7. Князь Айтеч Аледжи умер около 200 лет тому назад и его памятник имеется в Горячем Ключе, и на плите этого памятника сохранилась надпись, которая и может подтвердить время его смерти.

8. Все бжедуховские князья принадлежат одной фамилии; но последовательный переход одного владетеля к другому мы не помним; последний владетельный князь был Тархан, сын которого есть Темтеч князь Гаджемуков.

9. Хотя к бжедухскому племени являлись некоторые паши из Турции, но их никто не признавал, а потому эти посланцы возвращались обратно в Турцию, а бжедухи подчинялись только своим владетельным князьям.

10. Владетельные князья имели власть самостоятельную, т. е. князь мог в интересах народа обявить войну, кому он признавал нужным, и народ подчинялся этому и шел за князем как за своим руководителем. Владетельные князья имели право награждать своих подвластных, давая им дворянское звание, и эти дворяне составляли его свиту. Все княжество делилось на аулы, которые управлялись дворянами, имевшими, однако, ограниченную власть над своими аулами, а в делах более крупных и сложных решение предоставлялось князю и его советникам.

Текст воспроизведен по изданию: Народы западного Кавказа // Кавказский сборник, Том 30. 1910