НА ВЫСОТАХ КАВКАЗА

I.

Кто был в Крыму или на Кавказе, тот испытал, несомненно, томительность переезда по однообразным степям, тянущимся от Курска до самого подножия Крымских и Кавказских гор. По владикавказской железной дороге невыносимо скучная степь эта немного разнообразится, начиная от Таганрога, видом Азовского моря и р. Дона; затем, между станциями Кавказскою и Невинномысскою — видами р. Кубани, а близ станции Минеральные-Воды показываются, наконец, горы, причем особенно хорошо видны уединенные от общего хребта вершины Пятигорского округа: Змиевая, Бештау, Машук и т. д. За Минеральными-Водами владикавказская железная дорога проходит через большие горные реки: Куму, Малку и — у самой станции Котляревской — Терек.

Эта последняя станция и была моим конечным пунктом: от нее мне надо было проехать 46–47 верст на лошадях в древнюю столицу Большой Кабарды, а ныне слободу Терской области — Нальчик.

Б словаре Брокгауза и Ефрона расстояние до Нальчика (50 верст) показано от предшествующей станции Котляревской — Прохладной, но теперь, насколько мне известно, от [678] Прохладной никто не ездит, потому что от нее до Нальчика и дальше, и дорога хуже; от Котляревской же имеется, хотя и плохое, выложенное щебнем шоссе, а через реки существуют мосты, вследствие чего проезд, за редкими исключениями, всегда обеспечен, что на Кавказе случается не часто: стоит в горах пройти хорошему дождю, или в сильные жары усилится таяние снегов и льдов на вершинах, или загромоздит где-либо воду обвал, и мельчайшие ручьи, не говоря о реках, представляют в таких случаях непреодолимые препятствия (Так, в августе 1902 года, по неизвестным причинам, вышла из берегов р. Урвань, идущая в некоторых местах параллельно дороге от Котляревской до Нальчика, и чуть было не прервала сообщения, несмотря на существование шоссе и мостов.).

Но если от Котляревской путь удобнее, то сама станция не представляет ровно никаких удобств. На ней вы можете получить лишь сомнительного качества чай с черствым хлебом и больше, пожалуй, ничего. А между тем здесь сходят сотни пассажиров, и, казалось бы, прямой материальный расчет — иметь сносный буфет или близ станции завести торговлю необходимыми продуктами. Так, вот, подите же — не хватает и на это предприимчивости!

Невольно припомнился мне при этом Запад: что бы сделали здесь швейцарцы, немцы, англичане! И напоили бы, и накормили, и снабдили бы всевозможными литературными сведениями, и фотографиями, не говоря уже, конечно, об устройстве удобных путей сообщения (Не странно ли, что в западно-европейской литературе (например, у Бедекера) существуют весьма подробные сведения о Нальчикском округе, куда ежегодно приезжают европейские альпинисты, чтобы пробраться к высочайшим вершинам округа, превосходящим не только вершины Европы, но Африки и Западной Азии, а у нас имеются лишь темные слухи об этом интереснейшем уголке во всем Кавказе. Что касается путей сообщения, то, несомненно, европейцы утилизировали бы, для добывания электрической силы, невероятно мощную, неиссякаемую силу горных рек, как Баксан, Черек, Урвань и др., протекающие в самом недалеком расстоянии от станции Котляревской и пересекающие много раз дорогу в Нальчик. Сколько этой водной силы гибнет на Кавказе!). А из Котляревской вы не всегда можете скоро уехать и совершенно не знаете, сколько придется уплатить за проезд до Нальчика. Всякий отправляющийся в эту слободу считается «курсовым», т. е., едущим лечиться, а «курсовые», по мнению и извозчиков, и всего населения, обладают большими средствами. Поэтому с вас заламывают очень чувствительную сумму, и чтобы не платить ее, [679] надо запастись стойкостью и торговаться или ехать на почтовых, что обходится около четырех рублей.

Мне, однако, повезло, так как на станции были и частные ямщики, и почтовые обратные лошади, и два пассажира. С последними я и уехал, наняв рессорный экипаж за шесть рублей, т. е. по два рубля с человека.

Чудное июльское утро заставило забыть все вагонные и станционные испытания, и я всецело предался созерцанию природы Предкавказья. Очень скоро вдали, на горизонте степи, в безоблачном голубом небе ясно вырисовалась громадная цепь снежных вершин на протяжении от Казбека до Эльбруса. Не мало пришлось мне видеть гор: был я и в Крыму, и в Алтайских горах, и в Саянских, и в швейцарских Альпах, но все же кавказские великаны сразу произвели на меня сильное, неотразимое впечатление.

К сожалению, скоро облака окутали их и скрыли с глаз. Тогда пришлось ограничить свои впечатления дорогою. Шла она все еще степью, но это была уже не ровная донская степь, а конец южного Предкавказья. Волнистая, с перелесками, она поднималась все выше и выше к темневшим впереди горам, пересекая реки: Черек (по местному Чурек), Урвань и Шалуху.

По берегам этих рек и на перекрестках дорог попадалось немало каменных прямоугольных памятников, увенчанных чалмами и с арабскою надписью из корана. По сторонам, в степи разбросаны были курганы разных окружностей и высот, то одиноких, то по нескольку в одном месте. Относительно каменных столбиков ямщик объяснил, что, будто бы, они ставятся над убитыми туземцами. Если это верно, то поистине ужасающее количество совершается здесь убийств, чему, вероятно, способствует господствующая еще во всей силе родовая месть. Что касается курганов, то некоторые из них насыпаны над могилами погибших во время кровопролитных кавказских войн, а часть, несомненно, относится к древнейшим временам, доказательством чему служат и раскопки, и история Кавказа (Можем указать на курганы в Кубанской области, — раскопанные известным археологом Н. И. Веселовским, — происхождение которых относится к II–III в. по Р. X. В Терской области интересные данные добыты членом археологического института поручиком В. Р. Апухтиным, производившим раскопки в Пятигорском округе и в Нальчикском по р. Баксану. Но много еще нерасследованных памятников хранится на Кавказе вообще и в Нальчикском округе в частности.). С незапамятных времен [680] прелестная страна эта привлекала многие народы и нередко служила, так сказать, капканом для раз попавших в кавказские горы. Необъятные степи, предшествующие Кавказу, служили когда-то главною дорогою для диких орд из Азии в Европу. На этих степях одни народы вытесняли других, и те из них, которые должны были спасаться на Кавказе, уже не имели выхода, запертые тремя морями и высочайшими горами. И вот, вся эта кровавая история Кавказа зарыта в этих курганах и ждет еще своих историков.

На половине дороги, в небольшой деревушке ямщик менял лошадей у переселенца из курской губернии. Переселенец этот, как и все другие, жил в грязной, кривой, крытой соломою избушке. Он рассказал, что в деревушке живут переселенцы из курской и тамбовской губерний, а на вопрос о причине бедности, изложил длинную и запутанную историю о каком-то надувательстве при покупке земли. Словом, пришлось услышать старую, знакомую, тяжелую песню, которая несется из всех переселенческих пунктов от холодной Сибири до жаркого Кавказа.

Чем дальше, тем виднее делались лесистые горы, у подножия которых и приютился Нальчик.

Слобода эта произвела на меня, как и на всех приезжающих, впечатление далеко не отрадное. Это не то село, не то заброшенный уездный городишко. В нем довольно грязно, пыльно; постройки неказисты; количество населения не превышает трех с половиною тысяч, причем подавляющее большинство — до 3.000 — туземцы магометане, главным образом, кабардинцы. Нетуземное население Нальчика — сборное. Коренные жители из русских, — вероятно, потомки солдат-завоевателей Кавказа. Лет 80–86 тому назад, в Нальчике было укрепление, превращенное затем в гауптвахту. Предки коренных жителей из русских и были защитниками, этого укрепления, а впоследствии, по замирении края, получили здесь земли. Помимо этого, имеются в Нальчике переселенцы из разных мест России, которые правом собственности на землю не пользуются, а живут на арендуемых участках. Близ слободы расположена еврейская колония, а верстах в трех от нее — немецкая, населенная выходцами из саратовских колоний. Немцы, как, конечно, самая культурная часть населения, снабжают Нальчик лучшими фруктами и молочными продуктами.

Для прогулок в слободе имеется два небольших бульвара, и за слободою — так называемый «Атажукинский» сад. Есть [681] общественный клуб с небольшою при нем библиотекою для членов. Имеется горное низшее училище с метеорологическою станциею при нем (Это, насколько нам известно, единственная метеорологическая станция на весь округ! Между тем крайняя гористость округа обусловливает разнообразие в высотах над уровнем моря и обособляет многие местности в совершенно самостоятельные климатические пункты. Нужно ли говорить, что такие естественные условия округа требуют широкого развития метеорологической сети, чтобы хотя сколько-нибудь ориентироваться в атмосферических явлениях. За отсутствием каких-либо данных, горные жители предугадывают погоду по горам: если из ущелий ночью дует свежий и сильный ветер — ожидается хорошая погода. К слову сказать, горные ветры большею частью дуют ночью и сильно понижают температуру.), и, кроме того — мужская и две женские начальные школы. Есть церковь, синагога, окружное управление, несколько неприглядных магазинов, но больниц, кажется, нет ни одной (На весь округ имеется, кажется, всего один врач, да еще один военный. Оба они проживают в Нальчике. Есть, впрочем, еще фельдшера и повивальные бабки.). Почта приходит три раза в неделю: во вторник, четверг и субботу, а отходит в понедельник и пятницу.

Было бы, однако, слишком поспешно на основании первых впечатлений разочаровываться в Нальчике, что, к сожалению, случается с весьма многими «курсовыми», особенно если они приезжают в ненастную погоду.

Прежде всего, здесь все очень дешево, что на курортах встречается более чем редко. Вы можете, например, иметь сносный обед от 9 до 12 руб. в месяц, нанять квартиру от 3 до 20 руб. Конечно, большинство квартир этих более чем примитивны по своим удобствам, но жить, как говорится, можно, да и не для квартир же ехать на Кавказ! Климат в Нальчике превосходный; в слободе, — особенно в части ее, называемой «Астраханкою», — немало садов, отличные виды на снежные горы и довольно сносное купанье в горной речке, Нальчике, вытекающей не из снежных вершин, а потому вода в ней вообще, сравнительно, не холодная, а часто нагревается до высоких температур (Одно неудобство: при дождях вода в Нальчике делается мутною и даже грязною.). А таких горных речек наберется на Северном Кавказе, во всяком случае, немного.

Впрочем, лично я поселился не в Нальчике, а на так называемом «Долинском хуторе», расположенном в двух, много в трех верстах на юг от слободы, хотя ямщики, [682] желая «сорвать» с «курсового», утверждают, что расстояние до хутора — 10, 15 и даже 25 верст!

На этом хуторе долина рч. Нальчика окружена лесистыми темно-зелеными горами; за ними, на юге, высятся громадные скалы, а за скалами отчетливо видны снежные вершины великанов Коштан-Тау и Дых-Тау. С юго-западных холмов, в хорошую, ясную погоду, особенно ранним утром и при закате солнца, бывает видна, в юго-восточном направлении, громадная снежная цепь, заканчивающаяся Казбеком.

Такое изобилии разнообразнейших гор является причиною постоянной смены чудных картин. В различные часы дня, в зависимости от того или иного освещения, все эти горы, скалы и снежные вершины меняют свой вид до неузнаваемости.

При безоблачном небе, утром, они имеют ясные и резкие очертания. Словно выточенные, белеют в небесах пирамиды снежных гигантов из-за голых, розоватых скал; ниже последних бирюзою отливают горные пастбища, а еще ниже — темнеют, подернутые голубою дымкою, лесистые горы. К полудню, и снежные вершины, и скалы прячутся в тучи, так что кто не видал их до этого — ни за что не поверит, что они существуют. К вечеру облака рассеиваются, и опять за зелеными горами показываются громады, но уже в ином виде, чем утром. Случалось, что, лежа на зеленом лугу, под тенью развесистых диких груш, и слушая шум Нальчика, я целыми часами не отрывал взора от гор, дававших одну за другою все новые и новые картины, словно в калейдоскопе.

А как прелестны здесь лунные ночи!

Окрестности хутора также заслуживают внимания. Здесь вы встретите и поля, засеянные хлебными растениями, и пасеки, и роскошнейшие луга, и темные леса, и веселые горные речки.

После всего сказанного нельзя не выразить удивления, что мне не удалось добыть фотографических снимков ни Нальчика, ни его окрестностей. Наши фотографы, включая и любителей, идут лишь по проторенным дорогам, — сидят «в известных» только курортах и снимают общеизвестные виды. У них вовсе нет стремления к изучению страны, как это делают их западно-европейские коллеги. Я с товарищем-литератором предлагал заезжему в Нальчик фотографу заняться снимками чудных видов Нальчикского округа, но этот [683] «художник», ссылаясь на то, что «видов не покупают», ограничивался изображением нальчикских обывателей.

Заслуживает удивления и то обстоятельство, что в прекраснейшем уголке, каков «Долинский хутор», негде жить. Здесь имеется всего-на-всего два домика: один Е. П. Долинской, которая любезно приютила меня у себя, и другой — г. Мовчановского, где совершенно случайно нашел себе помещение товарищ-литератор с семейством. А между тем желающих жить на хуторе было и будет целое множество, и, конечно, не понесли бы убытков лица, которые построили бы здесь дачи.

______________________________

Но как ни хорошо на хуторе, все же истинное ознакомление с кавказскою природою могут дать только путешествия по Нальчикскому округу.

Последний, расположенный в юго-западной части Терской области, представляет одно из интереснейших мест не только северного, а вообще всего Кавказа.

Если вы посмотрите на карту трехверстного масштаба, то увидите, что Нальчикский округ, особенно южная часть его, заполнен высочайшими горами, которые сгруппированы на пространстве не более двадцати верст. Среди них вы встречаете: первую по величине гору на Кавказе — Эльбрус (5 верст 160 сажен), вторую — Дых-Тау (4 версты 436 саж.), третью — Шхора (4 версты 434 саж.) и четвертую по величине гору на всем Кавказе — Коштан-Тау (4 версты 411 саж.). Не говоря об Эльбрусе, все эти горы и еще Джангы-Тау (4 версты 379 саж.) больше Казбека, возвышающегося на 4 версты 364 сажени над уровнем моря. Мы еще не упомянули о Катын-Тау (4 версты 328 саж.), немногим уступающей Казбеку.

Эти гиганты являются величайшими вершинами не только на Кавказе: высочайшая гора Европы Мон-Блан имеет высоты всего 4 версты 270 саж.; величайшая вершина Африки, в «Лунных-Горах», Рувензори, возвышается на 4 версты 321 сажень. Что же касается Эльбруса, то он конкурирует еще и с вершинами Западной Азии: его однофамилец, тоже Эльбрус, с вулканом Демавенд, высящийся на восточном берегу Каспийского моря и считающийся первою вершиною в Западной Азии, на 18 сажен ниже кавказского Эльбруса, именно азиатский Эльбрус имеет 5 верст 132 саж. высоты.

С выше перечисленных гор Нальчикского округа и их отрогов спускаются величайшие ледники Кавказа, как [684] Бизинги (длина 15 верст; спускается с горы Шхора), Дыр-Су (15 верст), Адыль, Агштан, Азау и мн. др.

Понятно, что такое скопление снегов и льдов является причиною зарождения множества горных рек, речек, каскадов, водопадов и т. п. И мы встречаем в Нальчикском округе такие значительные реки, как Малка (приток Терека), Черек (приток Малки), Баксан (приток Черека), Чегем (приток Баксана), Урвань; или быстрейшие на всем Кавказе — Адыль, Дых-Су и т. п.

Прибавьте к этим горам богатейшую и разнообразнейшую растительность, и не нужно большого воображения, чтобы представить всю прелесть, все величие Нальчикского округа (Как во всех горных странах, растительность Нальчикского округа распределена полосами. Предгорья и горы до известных высот покрыты дубом, кленом, ясенем, буком, ольхою, осиною, а из плодовых деревьев и кустарников — дикие яблони, груши, кизил, барбарис, малина, крыжовник, виноград, алыча; выше этого пояса преобладает бук; еще выше — сосна, береза, можжевельник, рябина, рододендроны. Дальше идут горные луга с чрезвычайно разнообразными и красивыми цветами и травами, как то: клевер, анемон, горные лилии, колокольчики, орхисы. Луга в долинах также роскошны, с громадною сочною травою и множеством цветов.).

И всем этим можно легко и, сравнительно, удобно, вдоволь налюбоваться, совершив из Нальчика две поездки: в Балкарию или, другими словами, к истокам р. Черека, берущего начало в ледниках Дых-Тау и Коштан-Тау, и в Урусбиевский аул, или, иначе, к истокам р. Баксана, вытекающего из самого Эльбруса.

Я совершил обе поездки и опишу их, чтобы вызвать подражателей этих интереснейших и очень дешевых путешествий.

Первая поездка была в Балкарию.

Получила она свое название от народности, ее населяющей — балкарцев. В Нальчикском округе насчитывается пятьдесят четыре степных кабардинских обществ и пять обществ горных. Из последних, живущие в истоках Баксана называются урусбиевцами, в истоках Чегема — чегемцами, а обитающие в истоках Черека — бизингинцами, хуламцами и балкарцами.

Относительно происхождения горных жителей Нальчикского округа существуют весьма сбивчивые данные. Так, одни считают их кабардинцами (См. Словарь Брокгауза и Ефрона, полут. 4, «Балкария».), но большинство причисляет нальчикских горцев вообще и балкарцев в частности к [685] монгольскому племени (Там же, полут. 26, «Кавказский край».). Г. Надеждин, между прочим, говорит: «язык этих горцев весьма близок к кумыкскому и карачевскому. Они образуют как бы островок среди других национальностей, чуждых им по языку и племени (кабардинцев, осетин и сванетов)» («Кавказский край», второе изд. Тула, 1895 г.). Профессор Вс. Миллер также указывает на резко выделяющиеся здесь два типа (Там же.): «Один, напоминающий монгольский, хотя и с значительно сглаженными чертами этого типа; другой тип арийский, напоминающий всего более осетинский (Кабардинцев и осетин некоторые считают потомками аланов, принадлежащих к скифскому племени, которое причисляют к арийцам. Эти аланы обитали сначала на Кавказе, а затем распространяли свои владения до р. Дона. В 375 году, в союзе с гуннами, они разгромили царство остготского короля Германриха, присоединились к великому движению народов, и в 406 г. вторглись в Галлию. В последнюю византийскую эпоху аланы упоминаются еще на Кавказе (Словарь Брокгауза и Ефрона, полут. 65).). Целый ряд топографических названий указывает на то, что татары-горцы застали в этих местах осетинское население, исповедывавшее христианскую религию (незначительные остатки христианских древностей можно встретить здесь и теперь). Горцы-татары рядом со своим счетом сохранили осетинскую систему счета — парами, лишь слегка изменив осетинские слова. О культурном влиянии осетин на татар, бывших, впрочем, еще кочевниками, можно судить по проникнувшим в татарский язык осетинским терминам для земледелия и более разумного скотоводства».

Таковы данные о балкарцах.

Сведения о Балкарии точно также разноречивы. Но об этом мы будем говорить в соответствующих местах описания нашей поездки.

Выехал я из Нальчика 21 июля текущего года в сообществе двух молодых девушек и студента. Молодая, веселая компания эта очень способствовала хорошему настроению, что весьма важно в дороге. Посчастливилось мне также и в ямщике: нас повез отличный человек — Николай Федотович Зайченко. Сам он уроженец екатеринославской губернии, но давно уже живет с семейством в Нальчике, в собственном доме, в той части слободы, которая называется «Астраханкою» (Сообщаю адрес для будущих путешественников, потому что качество ямщика играет громадную роль при поездках на Кавказе.). [686]

Николай раз тридцать бывал в Балкарии, а потому мог быть превосходным чичероне в этой малоизвестной стране. За поездку в Балкарию и обратно (до последнего аула в Балкарии 70 верст от Нальчика), в течение четырех дней, он взял с нас десять рублей, и повез на паре лошадей, в простой телеге, покрытой рогожею, что представляло нам немало удобств (В рессорных экипажах ездить в горы совсем невозможно.). Помимо этих десяти рублей, нами затрачено было 8 рублей 64 коп. на провизию, которую необходимо было взять с собою, так как на всем пути возможно раздобыть лишь яйца, кур да молока, но и то далеко не всегда. В этом отношении Нальчик служит незаменимым отправным пунктом, в котором все можно достать.

Таким образом, четырехдневное путешествие, с пищею обошлось на человека по 4 рубля 66 коп. или по 1 рублю 16 коп. в день.

Но перейдем к самому путешествию. Из Нальчика, переправившись вброд через речку Нальчик, мы поехали на восток (При дождях в горах через Нальчик переправиться весьма трудно, а иногда и невозможно, вследствие чего отсутствие моста через эту речку представляет одно из очень крупных неудобств для проживающих в слободе.). Благодаря предшествующим дождям, дорога была грязная. Шла она по волнистой местности, то спускаясь в ложбины, то поднимаясь в гору, сначала степью, а затем мелким перелеском. В правой стороне время от времени, в ясной лазури неба показывались снежные горы. Приблизительно на 12-й версте лес кончился, и взору нашему открылась широкая степная долина Черека и Урвани, замыкавшаяся на юге темно-зелеными горами, скалами и пиками горных великанов. На берегу Черека виднелся большой кабардинский Догожуковский аул. Спустившись в долину, мы у подножия горы увидели каменный памятник, совершенно такой, о которых я уже говорил, описывая путь от станции Котляревской до Нальчика. Далее этих памятников, как и различных курганов, встречалось очень много.

Переехав вброд горную речушку Рванёнок, мы, в полдень, по предложению Николая, остановились на первый привал на обширном лугу, близ холодного ключа, совсем незаметно вытекавшего из подножия одного из холмов, окаймлявших долину с правой стороны.

Несмотря на конец июля, луг не был еще скошен, и мы [687] превосходно устроились на нем под тенью устроенной Николаем палатки из брезента.

Я полагал, что трава на лугу не скошена по случайности, но оказалось, что туземцы убирают сено всегда в течение июля месяца. Русское население объясняет это ленью туземцев, которые, будто бы, чтобы не трудиться над ворочаньем травы, с целью просушки, косят тогда, когда трава совершенно высохнет, и ее можно прямо складывать в стога. Туземцы же утверждают, что в июне у них идут дожди и губят скошенную траву, а в июле устанавливается погода (Русские жители утверждают, что некоторые из них косят в лето два и даже три раза, а туземцы — лишь один раз.).

Часа через два, три, когда свалил полдневный зной, мы двинулись в дальнейший путь.

Вскоре открылись прелестные виды на продолжавшуюся долину Черека, а через некоторое время кончилась Кабардинская степь, и мы вступили в пределы Балкарии.

Первый балкарский аул — это бедный и грязный Кашкантал, с почтовою станциею в нем. Здесь следует заметить, что Балкариею считается лишь крайний исток Черека, но это не совсем точно. По сведениям, полученным нами от местных жителей, Балкария разделяется на верхнюю и нижнюю, или «плоскогорье». Вот это «плоскогорье», насколько мы могли понять, и начинается от аула Кашкантал, причем, как мы ниже увидим, нижняя Балкария по своей природе совсем не похожа на верхнюю.

Миновав Кашкантал, мы через некоторое время подъехали к мосту через реку Урвань. Загроможденная громадными камнями, падая с большой высоты, Урвань в этом месте ревет, пенится и с необычайной силой и быстротой сердито мчит мутные воды, совершенно оправдывая свое название, если оно происходит от русского глагола рвать.

Долго мы любовались горною грозною рекою, стоя на мостике сомнительной крепости, казалось, трепетавшем от каждого взрыва мощной стихии.

Нельзя было не испытывать некоторого волнения при виде этого примитивного сооружения. Как и все другие, мост через Урвань построен был уж очень просто. В берега были горизонтально вбиты три или четыре ряда свай, причем нижние немного выступали над водою, а следующие — все больше и больше; так что самые верхние сваи с той и другой стороны [688] берега уже значительно выдавалась над рекою; на эти-то последние сваи были положены боковые основания моста, в виде толстых бревен, а поперек их устланы менее толстые круглые же бревна — вот и все. Иногда настилка бывает из досок, которые кладутся и вдоль, и поперек. В большинстве случаев мосты без перил.

Недалеко за урванским мостом начиналось уже ущелье Черека, но мы, за поздним временем, не доехали до него и остановились ночевать на лугу, на берегу красивой горной речки Кара-Су, против заброшенного дома балкарского князя Абаева-Баташева.

При свете костра, на котором варилась каша и кипятился чай, Николай сообщил нам свои охотничьи похождения.

Между прочим, он выражал удивление, как можно бояться какого бы то ни было зверя: «Никакой зверь не только сам не бросится на человека, а чтобы подобраться к нему, надо идти против ветра, потому что зверь от одного духу человеческого уйдет».

Что касается количества и пород зверей, водящихся в горах, то немало имеется там оленей, серн, коз, лисиц, куниц, выдр, волков, но больше всего медведей и особенно диких кабанов и свиней. Эти последние и служат главным предметом охоты, так как на вкусные окорока диких свиней существует, оказывается, большой спрос из России. Вкусны же они потому, что дикие свиньи здесь питаются исключительно растительною пищею, причем осенью едят кукурузу, орехи, дикие яблоки и груши. Охота на свиней производится с приученными обыкновенными дворовыми собаками, которых гибнет видимо-невидимо, потому что свиньи сплошь и рядом убивают или, чаще всего, разрывают их своими клыками «снизу доверху».

Что касается опасности для охотника, то она не велика: случаи даже поранений их очень редки. Хороший охотник в осенний сезон убивает до ста штук свиней.

Главным образом находят их в кукурузе, в лесах диких груш и яблонь и орешниках. Кукурузе свиньи причиняют такой вред, что в период созревания ее туземцы устраивают специальную охрану кукурузных плантаций.

Николай, между прочим, жаловался, что русским охотникам не дозволяют иметь берданок, из опасения, что русские охотники будут продавать их туземцам. Вследствие этого приходится охотиться с ружьями старых, плохих систем. [689] Впоследствии жалобу эту мне пришлось услышать и от других охотников.

После ужина мы улеглись спать в телеге, но долго не мог я уснуть, любуясь южною ночью. Миллионы звезд ярко горели на высоком темно-синем небе. Свежий горный воздух напоен был ароматами луга, обрамленного лесистыми, казавшимися черными горами. Ритмично шумела Кара-Су, белея игривыми волнами своими в темных берегах. И это были единственные звуки среди глубокого покоя природы.

Ранняя заря была еще очаровательнее. Как алмазы горят капли росы на сочной высокой траве; сверкали и бурлили холодные струи Кара-Су; темно-зеленые леса окружающих гор еще погружены были в тень, а возвышающиеся за ними на юго-западе скалы уже зарумянились от лучей еще невидимого солнца, и дивно белели три снежные пика какой-то громадной вершины.

Скоро проснулись и мои спутники.

Напившись чаю и оставив Николая запрягать лошадей, мы отправились вперед пешком, перейдя через перекладину на правый берег Кара-Су. Тропинка шла по сильно росистому еще лугу и привела к дороге, шедшей по направлению к Череку, шумевшему с левой стороны под крутыми белыми скалами, поросшими лесом. Версты через 1¹/₂–2 мы достигли поэтического мостика, без перил, переброшенного на громадной высоте через ревущий Черек.

Сейчас за мостом мы по тропе поднялись на ближайшую лесистую гору, и взору нашему открылась поистине очаровательная картина.

Внизу, близ подошвы горы, среди зеленой долины виднелось круглое озеро в тени больших дерев, отчетливо отражавшихся в его зеркальной, изумрудной поверхности. За озером легкою прозрачною дымкою курилась темно-зеленая стена ущелья Чурека, замыкавшаяся вдали необычайной белизны снежными пиками и красноватыми скалами. Длинные, узкие ярко-золотистые облачка лениво плыли близ утесов и скрывались одно за другим в неведомых отдаленных ущельях. Там и сям в необъятной бирюзовой выси поднебесной, как топи, плавали орлы.

Все было хорошо, но нас особенно занимало озеро, о котором мы слышали не мало восторженных отзывов от предшествовавшей нам компании. И, спустившись с горы, мы немедленно направились к нему. [690]

От озера действительно веяло чем-то таинственным, фантастическим. Необыкновенно тихое, молчаливое, без всяких признаков органической жизни, оно, казалось, замерло навеки, похоронив в необычайно чистых и очень глубоких водах своих большие деревья. Последние, с громадными сучьями и ветвями, покрытые мхом и водорослями, ясно виднелись под водою, отсвечивая голубовато-серебристым оттенком (Вероятно это обстоятельство и послужило причиною названия озера «голубым», хотя на самом деле цвет воды — зеленоватый). Такой отблеск имели и видневшиеся на дне озера камни. Правильная круглая форма озера, как бы выточенные овальные берега его, воронкообразное углубление дна, сернистый запах и высокие горы, окружающие озеро, невольно наводили на мысль, что это — кратер навеки или временно потухшего вулкана (Впоследствии мы узнали, что такие же озера были и на горе, на которую мы поднимались. Но расположены они выше, в лесу и в болотистой местности.). Особенно сильный серо-водородистый запах издавала чистая, светлая речка, выходящая из озера.

Речка эта течет в густой заросли. На ней, в недалеком расстоянии от впадения в Черек, приютились две поэтические горные мельницы и заброшенная грязная сакля (На всех малых и больших горных речках попадается не мало мельниц. Обыкновенно горцы отводят воду в особые каналы, по которым она и идет к мельничным примитивным турбинам, падая из них на лопасти своеобразных колес и приводя последние в движение.).

Николай, нагнавший нас на озере, заметив восторженное настроение наше от окружавшей природы, улыбаясь, заметил: «Это еще что! Вот дальше увидите много получше. Уж на что я привык ездить по этой дороге, а и то в тех местах всегда удивляюсь».

И действительно, дальше на каждом шагу открывались все новые и новые картины; один вид конкурировал с другим по своей оригинальности и величию.

Ущелье сдвигалось все больше и больше, пока не превратилось в сплошной скалистый коридор. Вниз спускались пропасти, откуда чуть-чуть доносился шум Черека; над дорогою скалы поднимались к небу. Куда ни посмотришь — дух захватывает, голова кружится! Вот с недосягаемой высоты, среди зелени дерев, с шумом и звоном несется горный поток. Разбиваясь о камни, бриллиантами блещут брызги и пена, его чистой, холодной, как лед воды. Пересекши дорогу, поток, стремясь к Череку, спрыгивает вниз и замирает шум его среди лесов темной бездны. [691]

А вот грозный обвал. Земля и небо, вероятно, содрогались, когда рушились эти куски скал — в несколько сот тысяч пудов каждая.

Старые обвалы природа убрала уже мхами и деревьями, а новые валяются в беспорядочном хаосе, заставляя путешественников скорее миновать их.

И эти каскады, водопады, обвалы и осыпи встречаются очень часто. Прибавьте к этому разнообразную, мощную растительность, там и сям белеющие из-за скал снежные вершины, голубое небо, жаркое солнце, свет и тени — и вы поймете всю прелесть описываемой части балкарской дороги. Дальше она носит другой характер. Но об этом мы будем говорить ниже, а теперь скажем, что колесная дорога в Балкарию проведена очень недавно, — кажется, в 1893 году, — а раньше был лишь верховой путь, видный и теперь по ту сторону Черека (Отсутствием колесной дороги, вероятно, и объясняется, что Балкары, собственно говоря, terra incognita для большой русской публики и до сих пор.).

Сооружение колесной дороги обошлось в 70.000 или 80.000 руб., причем приходилось взрывать горы, пробить два тоннеля и ломать скалы. И теперь путь в Балкарию настолько широк, что мы без труда разъезжались со скрипучими арбами, запряженными ленивыми волами, с многочисленными верховыми горцами, одетыми в бурки и покрытыми папахами, несмотря на 30-ти градусный зной, и с десятками маленьких осликов, навьюченных всякою всячиною.

Некоторые лица, проезжавшие по военным грузинской и осетинской дорогам, говорили мне, что описанная часть пути в Балкарии красивее и величественнее двух первых. Если что даже и не совсем верно, все же дорога в Балкарию заслуживает внимания едущих на Кавказ.

Приблизительно от второго тоннеля начинается вторая часть пути, совсем не похожая на описанную. Отсюда дорога вступает в верхнюю Балкарию, в печальные безлесные скалы, покрытые лишь скудною травою (Существует предание у местных жителей, что некогда скалы верхней Балкарии также были покрыты густым лесом, но он, будто бы, срублен.). У подножия этих скал и на разных высотах их, до 5.000 и более футов, там и сям виднелись аулы, пасшийся скот, сложенное в стога сено, разбросанные поляны, засеянные ячменем. В долине поля орошались арыками.

Вот этот-то мрачный уголок и называется собственно Балкариею, хотя, как мы выше говорили, сами балкарцы [692] считают страну свою от аула Кашкаитал и разделяют на верхнюю и нижнюю.

Около пяти часов пополудни мы прибыли в последний аул Балкарии — Куним — и остановились в волостном правлении, единственном, если не считать мечети, деревянном доме, затерявшемся среди валунных саклей. Через некоторое время Николай заявил, что «в ауле ничего нельзя достать: нет ни хлеба, ни сена, ни дров».

Это обстоятельство заставило нас поспешить ознакомиться с жизнью кунимцев; с этою целью мы сейчас же отправились к князю Нухте Абаеву-Баташеву, окончившему нальчикскую горную школу и единственному интеллигентному, — сравнительно, — человеку на всю верхнюю Балкарию (К слову сказать, в балкарском, как и во всех горских обществах, нет ни одной русской школы, а других они и иметь не могут, так как у балкарцев нет своей письменности. Лишь при мечетях, в медресе, муллы обучают некоторых детей арабскому языку, чтобы читать коран. Словом, балкарцы — совершенно дикие, темные, невежественные и полунище люди. Принимая во внимание все эти ужасные условия существования балкарцев, нужно удивляться их выносливости и добродушию. За исключением родовой мести и похищений скота, нам не приходилось слышать об особенных преступлениях в их среде, а в пути мы не имели ни одной даже малейшей неприятности. Наоборот, при встречах балкарцы в громадном большинстве случаев улыбались и любезно приветствовали нас.). Он живет очень высоко, на скале противоположного берега Черека, и нам пришлось не без труда взбираться по узким тропам среди саклей. Последние производили самое гнетущее впечатление.

Все они сложены исключительно из камней-валунов и вместо окон имеют лишь небольшие отверстия; плоские крыши саклей покрываются землею; на них растет трава, причем на некоторых крышах мы видели пасущихся ослов. Самая ужасная курная крестьянская изба, которых мне приходилось видеть не мало, на мой взгляд, во много раз превосходит лучшую саклю, напоминающую скорее стойла для скота, чем человеческое жилье.

Валунные же изгороди для скота и дворы отличались от саклей только отсутствием крыш. В этих изгородях и дворах совершенно невероятная вонь и грязь, застоявшиеся болотца, переполненные скотскими экскрементами. Нередко возле этих луж и у дверей саклей ползали и играли совершенно голые дети.

С любознательностью дикарей нас сопровождали много женщин и девушек, говоривших на непонятном для нас [693] наречии. Другие любопытствующие женщины и дети выглядывали и из саклей, и с крыш. У большинства женщин и девушек были крайне истомленные, худые и старческие лица; почти каждая из них держала в руках веретено с шерстью и искусно пряла на ходу.

У князя Абаева-Баташева, — встретившего нас весьма радушно и любезно, — мы застали торжество: праздновалась свадьба его брата. По этому случаю во дворе виднелось не мало балкарцев, балкарок и их детей. После некоторого замешательства, явившегося следствием нашего прихода, начались горские танцы под русскую гармонию, на которой очень плохо играла молодая, неуклюжая балкарка.

Сначала танцевали лезгинку. Нам невольно припомнилась при этом лезгинка Рубинштейна в его «Демоне».

В звуках гармонии мы уловили только один мотив, как будто что-то напоминающий из лезгинки в «Демоне», а в танцах не было ничего общего с тою чудною лезгинкою, которую приходилось не раз видеть на петербургской и московской сценах. Здесь ее, как и все другие танцы, исполняли вяло, монотонно, безжизненно, словно это была какая-то тяжелая обязанность. Среди собравшихся вовсе не было веселых и красивых женщин. Все они худые, плоскогрудые, какие-то истомленные.

Да это и очень естественно. Положение горских женщин убийственное. Благодаря тому обстоятельству, что в 14, даже 13 и 12 лет они уже выходят замуж и делаются матерями, стареют балкарские женщины очень и очень рано. Помимо этого, вся тяжесть домашней работы целиком лежит на них. Кроме того, горская женщина вечно сидит в дымной, полутемной, грязной донельзя сакле.

Среди мужчин, наоборот, попадается очень много положительных красавцев. И почти все мужчины обладают грациозною, изящною фигурою. Ловкие наездники, мужчины постоянно разъезжают верхом, всегда на воздухе и работают, по общему мнению, много меньше женщин, а «привилегированное сословие», князья и дворяне («уздени»), кажется, и вовсе ничего не делают или, во всяком случае, работают очень и очень мало. Вдоволь насмотревшись на однообразные танцы, которым не предвиделось конца, на шалости оборванных детей, вносивших большое оживление в празднество, мы отправились обратно в волостное правление, причем с нами ушел и Абаев. [694]

В волостном правлении устроили чай, за которым Абаев рассказывал нам о печальной жизни горцев своего аула (Между прочим, Абаев сообщил, что в городе Балкарии найдены и свинцовые руды. Некий Эмерик выразил желание разрабатывать их и уже заключил условие об арендовании горских земель, но балкарцы, живущие на «плоскогорье», т. е. в нижней Балкарии, запротестовали, доказывая, что названные руды находятся на землях, принадлежащих «к плоскогорью». Дело передано теперь в суд, и балкарцы ждут решения.).

Помимо Абаева, во дворе волостного правления набралось немало мужчин-горцев, в большинстве пожилых, глазевших на нас и дразнивших какого-то помешанного старика, которой, при общем хохоте, рычал и дрался палкою, когда от него хотели отобрать чай и хлеб, данные нами. При этом горцы хохотали до упаду, и никто не мог понять, что сцена эта для нас более чем тяжела, а уговоры Абаева — бросить травить сумасшедшего — оставались без всяких результатов.

Нас не мало удивляло, что волостной писарь не принимал участия в наших беседах, был очень сух и молчалив. Но когда поздно вечером горцы ушли, он подошел к нам, и из беседы выяснилось, что писарь, во-первых, абсолютно не понимает балкарского языка, а во-вторых, всех без исключения горцев считает за воров, мошенников и обманщиков, почему и не принимал участия в общем чае. Такое высокомерное и подозрительное отношение к туземцам нам приходилось встречать на каждом шагу со стороны русских вообще и начальства в особенности. И вряд ли такая «политика» может дать благие результаты.

Переночевав на крыльце волостного правления, мы проснулись очень рано, когда дикие скалы, высившиеся на противоположном берегу Черека, чуть-чуть подернулись розовым светом. Мы спешили осмотреть кладбище, увидеть обещанную Абаевым джигитовку и скорее уехать, так как лошадям нечего было есть, да и нам удалось достать лишь щедро разведенное водою молоко, которое мы не могли пить, да кусок грязного, так называемого «осетинского» сыра, кажется, из козьего молока. Вообще, в этом ауле, как и во всех, было лишь изобилие великолепной воды, потому что, помимо Черека, здесь вливается в него превосходная горная река Иртыш-хи и, кроме того, есть великолепная ключевая вода.

Кладбище представляло собою какой-то дикий каменный хаос, среди которого там и сям возвышались памятники. Но что особенно привлекло наше внимание, так это ряды [695] каменных пещер с небольшими отверстиями, наполненных массою человеческих костей, целых скелетов и даже высохших трупов с сохранившимися волосами и одеждою.

Местная легенда гласит, будто бы в отдаленные времена в Куниме свирепствовала какая-то ужасная эпидемическая болезнь, в роде проказы. Для больных этою болезнью, будто бы, и сооружены катакомбы. Туда засаживали их десятками, подавая пищу через отверстия, и там больные умирали, и умирали, конечно, не все в одно время, так что живым приходилось находиться среди трупов.

Как увидим ниже, легенда эта подвергается сомнению, но нам думается, что если бы в горских аулах сейчас проявилась какая-либо эпидемия, пришлось бы, вероятно, прибегнуть к таким же катакомбам и в XX веке, потому что здесь медицинская помощь совершенно отсутствует.

Что касается сомнения относительно происхождения названных пещер, то я узнал об этом совершенно случайно. В Куниме мне, между прочим, передавали, что аул этот посетила графиня Уварова и брала в катакомбах черепа.

На археологическом съезде в Харькове я беседовал по этому поводу с графинею Уваровой, и она сообщила мне, что лично в Куниме не была, а ездил туда проф. Миллер, который полагает, что кунимские пещеры — это не что иное, как особый тип погребения.

После осмотра кладбища мы ждали увидеть джигитовку, обещанную нам князем Абаевым, но она не удалась, так как явился лишь один джигит.

Тогда остаток времени употреблен был на осмотр принадлежащих глубочайшей старине башен, видневшихся на скалах, окружающих аул, и на кладбище. Все они имеют форму усеченных пирамид, снаружи оштукатурены, а внутри из стен торчат валуны, из которых башни сложены.

Князь Абаев совершенно основательно заметил, что современные жители аула, пожалуй, не сумели бы соорудить таких башен и так прочно оштукатурить их. Что касается происхождения башен, то решительно никто не знает даже легенд, относящихся ко времени их возникновения. Одно только обстоятельство дает возможность заключить о давности — это кресты, выделанные в самом верху стен, между тем как все жители — магометане. На вопрос, предложенный Абаеву, чем объяснить эти кресты, он ответил, что существует предание, что когда-то жители Кунима были христиане. [696] Не принадлежат ли эти башни к тем «остаткам христианства», о которых упоминает проф. Вс. Миллер в сведениях о горцах, выше нами приведенных?

По осмотре башен, мы, в сопровождении любезного князя Нухты-Абаева, уехали из Кунима, не побывав на ледниках Дых-тау и Каштан-тау, главным образом потому, что, как мы говорили, не было корма для лошадей, и потому, что я должен был спешить в Нальчик, чтобы ехать к подножию Эльбруса.

Обратный путь из Балкарии в Нальчик можно было проехать почти вдвое быстрее, так как приходилось все время спускаться с гор, но хотелось еще раз полюбоваться чудною природою, и мы делали привалы и ночевали почти в тех же местах, где это делали, когда ехали из Нальчика.

И. П. Белоконский

Текст воспроизведен по изданию: На высотах Кавказа. Путевые заметки и наблюдения // Вестник Европы, № 6. 1903