АЛЕКСАНДРОВ Н. А.

КАВКАЗ

Черкесы.

Кавказ надо Мною. Один в вышине (на Казбеке)
Стою пад скалами у края стремнины;
Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне.
Отселе я вижу потоков рожденье (Терека и др. рек)
Здесь тучи смиренно идут надо мной;
Сквозь них низвергаясь, шумят водопады,
Под ними утесов нагия громады;
Там ниже мох тощий, кустарник сухой;
А там уже рощи, зеленыя сени,
Где птицы щебечут, где скачут олени,
А там уж и люди гнездятся в горах,
И ползают овцы по злачным стремнинам,
И пастырь нисходит к веселым долинам,
Где мчится Арагва (река) в тенистых брегах,
И нищий-наездник таится в ущелье,
Где Терек (река) играет в свирепом веселье;
Играет и воет, как зверь молодой,
Завидевший птицу из клетки железной;
И бьется о берег в вражде безполезной,
И лижет утесы голодной волной...
Вотще! Нет ни пищи ему, ни отрады:
Теснят его грозно иные громады.

А. С. Пушкин.

Как я люблю, Кавказ мой величавый,
Твоих сынов (черкесов) воинственные нравы,
Твоих небес прозрачную лазурь [564]
И чудный вой мгновенных громких бурь,
Когда пещеры и холмы крутые,
Как стражи окликаются ночные;

И дики тех ущелий племена;
Им Бог — свобода, их закон — война;
Они растут среди разбоев тайных,
Жестоких дел и дел необычайных.
Там с колыбели песни матерей
Пугают русским именем детей;
Там поразить врага — не преступленье,
Верна там дружба, но вернее мщенье;
Там за добро — добро и кровь за кровь,
И ненависть безмерна, как любовь.

М. Ю. Лермонтов.

Так наши великие поэты, Пушкин и Лермонтов, с восторгом, как и все путешественники, отзывались и отзываются о роскошной и величественной природе Кавказа. Но с давних пор при имени “Кавказа" у всех представлялись сейчас же и его воинственные народы, с которыми pyccкиe вели войну с незапамятных времен и которые известны были под одним общем именем черкес.

Народ и до сих пор поет про погибельный Кавказ такую песню:

Куда ты, ангел мой, стремишься
На тот погибельный Кавказ...
Ты оттоль не возвратишься,
Говорит мне тайный глас!..

И у кого из русских, лет тридцать-сорок назад, не билось тревожно сердце за своих родных и близких, и где только в России жадно не вслушивались в рассказы о войне на Кавказе, о битвах с черкесами.

Но теперь “гибельный Кавказ" стал быстро заселяться. С русскими поселениями теперь и черкесы стали мало-помалу преображаться в мирных жителей. Они стали дорожить своею богатою землею не как бранным полем, на котором с помощью резни людей приобретается добыча, а как отечеством, которое их питает, и в котором они могут жить [565] свободно, а не истреблять людей и друг друга, как дикие звери. Пользуясь мирною жизнью, они начинают и чувствовать, что земля их богата, и надо поить ее не человеческою кровью для добычи чужих богатств, а собственным трудом, который может оделить их всеми благами миpa. Богатство же их земли, давным-давно всем известно.

Черкесы, как их называли некогда турки или персияне, значит разбойники; сами же себя черкесы именуют словом адиге, что означает благородные.

И действительно, их ни в каком случае нельзя назвать разбойниками; они отстаивали свою свободу и свою независимость, но отстаивали, как рыцари. Свобода для них была священной, неприкосновенной. Все иноземное, иноплеменное черкес ненавидел с детства; он считал себя человеком не последним; он с гордостью и важностью говорил: — я адиге. Первая песня, которая раздавалась у его колыбели, была: “Баю-баюшки баю, вырастешь велик, будь молодцом, отбивай коней и всякую добычу от чужеземца", а год спустя после рождения, ребенку подносили оружие, и, если он брал его в руки, то это, как признак воинственности и храбрости, служило большой радостью для родителей, и они устраивали пир.

По своей наружности черкесы принадлежат к самым красивым народам не только Кавказа, но и всего света. Они среднего роста, прекрасно сложены, отличаются правильными и мужественными чертами лица, сквозь которые, вследствие их бывшей воинственной жизни, проглядывают некоторая свирепость и страсть. Лазая постоянно по горам и узким, длинным ущельям, черкесы ловки, отличаются быстрой, смелой походкой; костюм же их и вооружение вполне были приспособлены к их бродячей жизни и к неустанной борьбе за сохранение своего отечества с сильным неприятелем. Бритая голова черкеса покрыта мохнатой бараньей шапкой (папахой), обшитой серебряным голуном, на самом черкесе — бешмет, то-есть армяк из какой-нибудь материи, даже шелковой, застегнутый от шеи до пояса на крючки; сверх бешмета суконная черкеска, то-есть казакин, но открытый во всю грудь и застегнутый только у пояса; на ногах — сафьяновые ноговицы (это нечто вроде камашей или чулок без носков); по преимуществу они кроеные, без подошв; сафьяновые также и чевяки — башмаки, которые так узки, что при первом надевании на ноги размачиваются и [566] натягиваются, как перчатки. Все это отличается хорошим вкусом, прекрасным покроем и все, как костюм, так и вооружение, приноровлено к походной, бродячей жизни и к наездничеству, или к драке на коне. Винтовка у черкеса всегда была скрыта от нечистоты и сырости в мохнатом войлочном чехле и перекинута на легком ремне за спину так, чтобы наездник мог свободно поворачивать и заряжать ее на всем скаку, а перебрасывая ее на левое плечо, мог бы так же свободно обнажить свое любимое оружие — шашку, которая остра у него, как бритва, и удар которой смертелен. За поясом у черкеса два пистолета и неразлучный его спутник — острый кинжал. На груди черкески газыри или деревянные гильзы в кожаных патронах, которые пришиты к самой черкеске. Кроме того, к нему привешаны необходимые для чистки оружия, не слезая с лошади, такие вещи, как жирница, отвертка и небольшая, наполненная всякими другими предметами, сумка. Несмотря, однако, на такое множество разнообразного оружия, оно так хорошо пригнано, что одно не мешает другому, не брянчит, не стучит, не болтается, даже не блестит, спрятанное в чехлы и ножны, а мягкий и гибкий, как лапа тигра, чевяк способствует к подкрадыванью, к ползанью по скользкой траве, по голым скалам; в заключение же и шипящие звуки черкесского языка как бы и в этом последнем случае способствовали наклонностям и целям воинственного черкеса. Черкес даже и происки свои за добычею производил всегда ночью, пробираясь по лесам и оврагам, когда повсюду тихо и темно; а днем он отдыхал и кормил себя и лошадь.

К особенностям содержания лошади надо главным образом отметить то обстоятельство, что черкесы и тут не забывали своих воинственных целей. Конюшни у них устраивались темными, и черкесы объясняли это таким образом: “пусть лошадь привыкает к темноте; она, как кошка, должна видеть в темноте лучше, чем днем, потому что человек, для которого она создана, лучше видит днем, чем ночью". И в быстрых своих налетах на наши казацкие станицы, когда черкес не разбирал дня и ночи, это условие становилось для него необходимым. У черкеса всегда все было с собою, все налицо, и все его незатейливое походное хозяйство было при нем.

Он отыщет где либо в лесу полянку, огороженную непролазным терновником, прорубит своим седельным [567] топориком тропинку в чаще леса, которую тут же и тем же терновником заберет или заставит, а потом, проворно соскочив с лошади, стреножит и разседлает ее, что дело одной минуты, так как покойное седло так легко и просто, что не только не тяжело для спины лошади, но она может оставаться с ним по целым неделям. Огнивом для добычи огня служит у него отвертка винтовки; кремень и трут висят у него на поясе, серные нитки и куски смолистого дерева — в одной из патронных гильз, а рукоять плети и конец шашки обмотаны бумажною материей, пропитанной воском, скрутив которую, он сооружает и свечку. Кроме того, у него при нападениях и в битвах, чтобы не сбиться с пути или дороги, была всегда при себе и бусоль, или компас, который был ему необходим и для того, чтобы знать направление, куда обращаться лицом во время молитвы.

И, уверившись в том, что скрытое убежище в лесу черкесов, никто не обнаружит, они устраивались таким образом: один заботился о приготовлении пищи, другой шел с

кожаным ведром за водой, третий косил кинжалом траву для лошадей, и затем, насытившись иногда одним чуреком (хлеб-лепешка), все ложились спать, кроме караульных, из которых один стерег лошадей, откуда-нибудь с высоты наблюдал за окрестностью и по полету птиц заключал довольно верно о том, что происходило в непроницаемой глубине лесов. Этих примет по полету птиц было вполне достаточно, чтобы узнать, не приближаются ли люди и откуда?..

О защите своих аулов (деревень) черкесы не заботились, их забота заключалась не в защите, а в нападении на неприятельские земли и имущества. Черкес строил свой аул так, чтобы можно было спокойно передвигаться с ним с места на место, когда это понадобится. В домах окна, двери и столбы, подпирающие крышу, черкес укладывал вместе с своим незатейливым имуществом на свою арбу (двухколесная повозка) и с женами и детьми отправлялся ночью в путь, переселялся таким образом на новое избранное им сухое лесное место, где тотчас же и пускались в дело топоры — рубился лес и строились незатейливые дома (сакли). Это делалось быстро: устанавливался ряд столбов, промежутки между которыми забирались плетнем и обмазывались глиной, а для крыши утверждались на балках стропила, и самая крыша [568] покрывалась соломой или камышом. Разумеется, и тут, на новом месте, черкесы так же чувствовали себя хорошо, как и в старом. Если кому случалось видеть вдали кучу сероватых бугров, приподымающихся от земли не более, как на сажень, а иногда и сливающихся с нею едва заметными соломенными крышами, — это был аул. Сакли (дома) в аулах ставились, как попало, без всяких улиц и лепились либо по крутому, обрывистому берегу какой-нибудь речки, либо же в дремучем лесу между деревьями. Они строились обыкновенно больше всего по одной, или небольшими группами, так как черкес любит жить уединенно, отдельно; одна сакля сложена из земли и камня, другая из турзука, третья из одного камня, но все они с крышами, а крыши с большими, выдающимися камышевыми навесами. В каждой сакле несколько комнат с маленькими дверями и окнами, запертыми изнутри ставнями, сквозь щелки которых, а также и полуоткрытых ставней, черкес высматривает, что делается на дворе. Главный свет проникает в саклю через открытые настежь и летом и зимою двери, в которых никогда не было ни замков и никаких особых запоров, вследствие чего вечером по аулу всюду подымался стук от деревянных клиньев, которыми заколачивались изнутри двери. Внутреннее устройство сакли заключалось в следующем: около одной из стен главной комнаты делалось посредине углубление в земле для очага, а над очагом висела дымовая труба. Возле очага, как и вдоль стен, прикреплены были палки, среди которых виднелся иногда и висячий шкапик, установленный разною утварью и посудою, среди которой, как признак зажиточности, выделялась колонка тарелок и европейская посуда. Одним словом, это, казалось, живут не кочевники, а благоустроенные люди, а их комнаты также выглядывали некоторой зажиточностью и уютностью благоустройства. По комнате в разных местах стояли круглые, низенькиe столики, у стен же — низенькие кровати, покрытые войлоком и коврами; оружие же и одежда вешались на гвоздях. Хозяин, его жены и взрослые дети имели отдельное помещение, посвященное исключительно для семейной жизни, куда посторонний глаз не мог проникнуть. От постороннего же глаза обносилась забором и вся хозяйская половина, к которой принадлежали и другие хозяйские постройки, как кладовые и хлев для овец. Вне забора отдельно стояла кунакскя, — это так называлась [569] сакля для npиемa гостей или кунаков (приятелей). Кунакская тоже огораживалась частоколом, или же плетнем, возле которого стоял столб (коновязь) с навесом над ним для предохранения седла от дождя и лошади от зноя. Кунакская строилась по преимуществу на лучшем или более возвышенном месте; и тут гостеприимный хозяин заботился о наивозможно больших удобствах и даже роскоши; сюда отбиралась самая незначительная и лучшая часть имущества. Здесь все свидетельствовало о заботливости, об удобстве, и некотором aзиатском комфорте, который привился черкесам, конечно, от турок. Здесь пол был устлан камышевыми узорчатыми циновками, а кое-где и коврами; у одной из стен ставился низкий диван с подушками, как это и делалось у турок, над диваном торчало несколько гвоздей, или колышков, на одном из которых висела скрипка или балалайка о двух струнах, а остальные предназначались для развешиванья на них седла, оружия и другого имущества кунака. Кроме этого в кунакской находилась и длинная дубовая скамья для сиденья, и медный кувшин с тазом для омывания перед намазом (молитвой) и намазлык, то-есть небольшой коврик из шкуры дикой козы. В углу же кунакской наваливались грудою разные стеганые, более всего ситцевые, одеяла, подушки, а также и ковры, и кунакская в большинстве случаев с помощью занавеси из верблюжьего сукна разделялась пополам.

Освещались сакли плошками с жиром, которые коптели и давали очень слабый мерцающий свет.

Гостеприимство у черкесов было священною обязанностью, и хозяин не только должен был угостить гостя, чем только можно, но и охранять его от всевозможных неприятностей, оскорблений, а на случай чего чрезвычайного даже жертвовать и своею жизнью, хотя бы гость был кровный его враг или преступник.

— Благословение на дом твой и семью! — говорит гость, входя в саклю.

— Голова моя и заряд мой за друга и недруга. Ты — гость мой и, стало-быть, мой властелин, — отвечал хозяин.

И негостеприимство навлекало на хозяина нерасположение целого общества; оно считалось большим пороком и порицалось пословицею: "ты ешь один, не делясь, как ногайский князь"!.. [570]

Заслышав еще издали приближение к сакле гостя, хозяин спешил к нему навстречу, и, когда гость слезал с лошади, то хозяин держал его стремя, кто бы он ни был-богатый или бедный, знатного или незнатного происхождения.

И не только в одном гостеприимстве, но и во всем остальном черкес вполне оправдывал свое название адиге, то есть, свое благородство.

Он по природе был рыцарем, и хотя многие называют его разбойником и хищником, но он, если и был когда жаден к деньгам, тем не менее длился ими со всеми, раздавая их щедрою рукою. В обычай народа установилось даже право, что порядочный человк должен подарить нуждающемуся по первому же его слову, даже намеку, все, что тот похвалит. На основании этого бедные люди получали иногда в подарок: лошадь, оружие, одежду, и таким образом снаряжались всем необходимым для войны. А последняя давала им и все средства для существования. Обзаведясь же своим имуществом, бедный и вознаграждал потом иной раз с избытком тех, кто способствовал поправлению его обстоятельств. Но черкес с одной стороны, не дорожил своим имуществом, а с другой, когда возникнет какой-либо спор, то он из одного самолюбия тягается с противником без конца. Сознаниe собственного достоинства развило в нем заносчивость, а свобода — гордость; тем, однако, не менее храбрый по природе и привыкший с детства бороться с опасностью, он с пренебрежением относился к самохвальству, — оно как бы оскорбляло его самолюбие. О своих даже военных подвигах и доблестях черкес никогда не говорил и никогда не прославлял их, считая такой поступок неприличным. Самые известные и смелые джигиты (витязи) отличались необыкновенною скромностью, говорили тихо, готовы были уступить место каждому и замолчать при споре. Зато на действительное оскорбление отвечали с быстротою молнии оружием, и отвечали без угроз, без крика и брани. Черкес, будучи чрезвычайно впечатлительным, легко увлекался, но весьма скоро и приходил в себя. В обращении с своими он был вежлив, почтителен к старшим, откровенен, и говорил смело и резко все то, что думал; но в обращении же с своими врагами, русскими, был всегда вероломен, холоден и натянут. Ненависть к русским он всегда высказывал также не стесняясь и называл русского — гяуром, [571] то-есть, собакой. В драках с русскими черкесы действовали безпощадно, и попасть в руки противника живьем, или быть взятым в плен, считалось у них верхом бесславия. Набеги черкесов на наши караульные посты, но главным образом на наши селения, а особенно закубанские хутора, отличались удивительною быстротою и смелостью: черкесы перерезывали обыкновенно всех хуторян, угоняли скот, табуны, и всегда совершали свои набеги небольшими партиями, человек десять, двадцать. Отдавая преимущество набегу, редкий горец не участвовал в какой-нибудь партии, и самое главное достоинство он приписывал себе в набегах на нашу линнию, то-есть на наши кордоны, при чем, надо сознаться, что своими набегами горцы долго и весьма удачно тревожили pyccиеe пределы. Во время набегов, черкесы избегали только встречи с нашими войсками, почему большею частью они прокрадывались к ним по ночам через Лабу и Кубань. Подойдя ночью на довольно близкое расстояние к берегу Кубани, они скрывались днем где-нибудь в балке и осматривали то место, которое бы можно было избрать для переправы. Предводитель их то скакал вперед, приникнув к седлу, или поднявшись на стремена, то из-за кургана окидывал местность привычным и опытным глазом, и то вдруг прикладывал к губам палец, — тогда вся партия останавливалась; когда же предводитель указывал на землю, все слезали с коней, а когда махал к себе, — все вихрем мчались к нему. Но в случае предводитель замечал что-либо подозрительное, то он, спешившись взбирался ползком на курган и осматривал окрестности, если же замечал наши пикеты, тогда прибегал к следующей хитрости. Он бросал вверх свою шапку и скатывался кубарем с кургана для того, чтобы таким образом ввести в обман наших, могущих подумать, что с кургана слетела птица. Иной же раз, находясь на ровной местности, они приготовляли из травы сноп и под его прикрытаем караульный ложился в траву и прятался там незамеченным. Переправа через Кубань, как мы уже сказали, совершалась ночью и при помощи бурдюков (Бурдюком называется кожа, снятая цликом с шерстью с какого-нибудь животнаго, барана, быка, козы и т. п.), одна половина которого наполнялась воздухом, а в другую складывались разные необходимые вещи. Переправляющиеся держали ружья [572] наготове, а патроны, чтобы их не замочить, втыкались вокруг папах. Переправа партии через Кубань и проход ее незаметно мимо наших секретов, составляли дело самое трудное и опасное. Здесь-то и выражалась вполне вся ловкость, смелость и предприимчивость черкесов. И надо было видеть, с какой тишиной и осмотрительностью должно было все это совершаться: малейший плеск воды, фырканье лошади могли уничтожить все их замыслы, и в большинстве случаев смерть была для них неизбежной: одни тонули в реке, другие погибали от пуль и шашек наших казаков.

Самыми опасными при набегах были абреки.

А что такое абрек?

— Абрек, это попросту — бездомный бродяга. Но это кабардинское слово и означает заклятый.

Кровь — его стихия; кинжал — неразлучный спутник, сам он — верный и неизменный друг шайтана (чорта). Обстоятельства абрека по каким-либо причинам так сложились, что жить для него и воровать составляло одно и то же, и воровать у неприятеля, или у своих — все равно. Абреки, одним словом — народ отпетый: они не дорожили жизнью, так что в то время, когда сотня или две линейных казаков смело бросались в шашки в сильнейшую против них толпу черкесов, та же сотня казаков не решалась атаковать холодным оружием несколько десятков абреков, и казаки стреляли в них издали, хорошо зная, что в рукопашном бою жизнь абреков покупалась дорогою ценою. Окружив абреков со всех сторон, казаки истребляли их всех до единого человека, и абреки при этом не просили пощады. Они только убивали при этом своих лошадей и за их трупами залегали с винтовками, отстреливаясь до тех пор, пока не выпускали последнего своего патрона. После этого они уже с бешенством ломали ружья и шашки, встречая смерть с дикой песней:

«Смерть врагам, смерть врагу,
Аллага! аллагу»!..

и с кинжалом в руке, зная, что с этим последним оружием схватить их живыми нельзя.

Кроме абреков, у черкесов скитались на Кубани отчаянные головорезы — это психадзе и хаджереты. [573]

Известные условия жизни создают и известные явления. Так, когда при генерале Ермолове по всей Кубани явились укрпления, пикеты, караулы, — одним словом, неприступная стена русских, тогда на верхней Кубани черкесы показывались на конях, а в низовьях реки, где находились необозримые плавни, покрытые озерами с длинными лентами вод, остающихся после разливов Кубани, — там прямые сообщения загромождались безчисленными препятствиями, и там вследствие этого действовали черкесы пешие — психадзе. Психадзе это были, как называли их русские, водяные псы. Они, или в долбленом челноке, или пешие точно как бы просачивались или прокрадывались по Кубани повсюду. На них русские смотрели больше как на шакалов (волков), чем на львов, на беса, как называли pyccкиe хаджеретов, которые в большинстве случаев открыто и на коне, только закованные в кольчуги, бросались в драку подобно абрекам. Хаджереты, как выразился какой-то один остроумный черкес: “свинцом засевали, подковой косили, а шашкой жали".

Сами по себе черкесы дрались отчаянно, но не так зверски как абреки; черкесы в иных случаях даже щадили врага, а в иных и сами просили пощады. У них, как говорил Лермонтов:

«Там поразить врага не преступленье;
Верна там дружба, но вернее мщенье;
Там за добро — добро, и кровь за кровь,
И ненависть безмерна, как любовь»...

И действительно, это верно: черкес гостеприимен и добр, для него была священна особа гостя, но в то же время он пылал злобой и мщением к врагу, что и выражалось всегда в его характере при кровомщении, когда у него не оставалось и признака его добрых качеств — рыцарства и откровенности. Кровоместник убивает врага из засады, истребив его хлеб и сено, поджигал ночью саклю, крал детей для продажи их в рабство и неволю, и делал все это скрытно, воровски, удаляя от себя по возможности опасность и ответственность. Для кровомщения нет у него ни дружбы, ни родства, нет и определенного времени для мести. Проходят годы и десятки лет, но кровомститель все-таки ищет удобного случая для мщения. Родство [574] в этом случае не имеет для него никакого значения. Черкес, полюбил, положим, девушку и получил ее согласие похитить ее и жениться на ней, но брат похищенной, недовольный почему-либо этим браком, увезет сестру во время отсутствия мужа насильно, и тогда начинается кровомщение.

Черкесские девушки, несмотря на их свободу, очень целомудренны, а женщины весьма нравственны; красота же черкешенок с давних пор не находила соперниц. Правильные черты лица, стройный, гибкий стан, маленькие руки и ноги, а также поступь, походка и все движения являют перед всеми что-то гордое и благородное. У них темно-кapиe глаза, опушенные шелковыми, большими ресницами, а взгляд девушки, то детски спокойный, то томный, то наконец устремленный вдаль и пытливо перебегающий с одного предмета на другой. По маленьким ее щекам разлит нежный румянец, формы тела нежные, почти воздушные, и что-то особенное во всей фигуре придает девушке вид тихого благородства и достоинства. Обращение их с посторонними отличается скромностью и исполнено достоинства. Если что и вредит выдающейся красоте черкешенки, — это оспа, против которой не принималось прежде у них никаких мер.

Черкешенки вообще очень умны, страстны, но обладают в то же время стойкостью и необыкновенною силою воли.

Брак у черкесов, как в большинстве случаев у магометан, — это многоженство, и оно бывает трех родов: постоянный, временный и брак с невольницею; но все их браки основаны главным образом на колыме, то-есть на покупке жен; невольниц уже как и вообще всех женщин они продавали в Турцию, где для продажи и покупки их существовали даже особые рынки.

Сватовство у черкесов, как и все прочие свадебные обряды, все те же,что и у всех магометан, но у православных черкес, как и самая их православная вера, перемешаны и с магометанскими обрядами, и с языческими. По православию они почитают память Иисуса Христа, как Сына Божия, особое же благоговение питают к Матери Божией. У них праздники: Вербный день, Воскресение мертвых; празднуют также Пасху, также разговляются красными яйцами, а из остальных праздников они чествуют: Вознесение, Св. Троицу, при чем у них есть также: сыропуст, мясопуст, масленица, Великий пост, а в честь [575] Богородицы существует несколько праздников и даже пост, Богородицу они почитают, как спасительницу пчел, говоря что при общей гибели пчела спаслась только одна в рукаве Богородицы, и из этой-то спасшейся пчелы потом и расплодились. У черкесов не было ни церквей, ни молитвенных домов или жертвенников, а имелись в разных местах священные рощи, где ставился прислоненный к дереву особой формы деревянный крест, который и служил единственным символом поклоненья. В такой священной роще собирался народ под открытым небом где-нибудь под сенью развесистого дуба, а избранный народом какой-нибудь уважаемый всеми старец надевал белую бурку или какое-нибудь покрывало, наподобие ризы и, облепив зажженными свечами крест, совершал молитву, призывая имя Всевышнего. После же молитвы приступали к жертвоприношению, принося в жертву барана, козла и быка.

Но у черкесов в каждые три года было одно особое жертвоприношение, — это так называемое Ахеновой коровы, в честь покровителя стад Ахены. В легенде об этом жертвоприношении сказывается, что корова, избранная самим Ахеном, была очень довольна своим избранием и сама шла в ту рощу, которая была для ее жертвоприношения назначена свыше.

Много у черкесов было и других языческих обрядов и празднеств, но все они состояли только из празднеств и жертвоприношений с пиршествами.

В свадьбах при каждом бракосочетании был один общий обряд, — следующий: черкес женится обыкновенно вне своего дома, ему приятели увозят невесту, и прибытия поезда новобрачных всегда все ждут в ауле с нетерпением. Церемониальный поезд новобрачной сопровождают всадники, подымая пыль. Они гарцуют на своих лихих скакунах, постоянно стреляя из ружей, а почетные лица, окружающие колесницу, едут без шума и крика, посреди же свадебнаго поезда двигается двухколесная арба, покрытая какою-нибудь красною тканью, развевающейся по ветру. Тут в этой арбе раздается громкое пение разных свадебных песен, восхваляющих красоту, скромность и искусство молодой вышивать золотом, а также подвиги и славу ее молодого мужа.

Во время танцев молодой черкес, известный рыцарскими подвигами, проворством и силою, выходит обыкновенно на средину кругом сидящих или стоящих на земле гостей; и [576] он идет при мерных ударах в ладоши окружающих и под звуки бубна, балалайки, или же скрипки и гитары медленно переваливаясь, но потом, когда удары ладош и музыки ускоряются, делаются все чаще и чаще, то и пляска танцующего становится быстрее, живее, и, чем далее, тем более оживленее, тем более все и каждый невольно любуются диким вихрем танцующего черкеса, его неутомимой энергией и ловкими движениями. Он-то становится на острые носки своих чевяк, то выворачивает ноги, а не то описывает быстрый круг, играя обнаженными кинжалом и шашкою, а не то изгибается из стороны в сторону и делает рукою жест, точно будто всадник подымает на всем скаку что-либо с земли. А, окончив все такого рода эволюции, он в заключение всем кланяется, и, если дотрогивается до чьей-либо одежды, то тот дожен его сменить; если же он подходит и делает поклон девушке, то последняя, опустив по обыкновении стыдливо глазки, выходить взамен его также на средину; и тут уже каждый любуется, как ее красотой, так и ее изящным нарядом. Здесь одно другого стоит!.. На роскошных, густых волосах, ниспадающих волнообразно по плечам, кокетливо надета маленькая, круглая шапочка с небольшим околышком из смушек. Она обшита блестящим галуном и обвивается белой кисейной чалмой, концы которой ниспадают за спину. Стройный стан девушки, поверх длинной с короткими рукавами рубашки и сверх яркоцветного шелкового бешмета, застегнутого на груди серебряной пряжкой, стянуть широким поясом, также украшенным большой серебряной пряжкой. Девушка сперва, как и танцовавший до нее кавалер, тоже медленно, точно плавая, тихо по земле скользит своими маленькими ножками, обтянутыми в сафьяновые красные чевяки, обшитые блестящим галуном, шелковые шаровары шуршат при каждом ее движении; и она только осторожно изгибается, изредка взмахивая руками, а потом остановившись вызывает кого-либо из подруг; и тут уже обе танцующие сперва вертятся в кругу, вдоль рядов восхищенных зрителей, а затем, кокетливо изгибаясь, они быстро с развивающимися концами чалмы несутся одна за другой, поглядывая с плутоватой улыбкой по сторонам. Они так легки, что кажется, будто ноги их и не двигаются.

Этот танец называющийся лезгинкою так описывает в своих звучных стихах

Лермонтов: [577]

Лейла (черкешенка) бубен свой берет,
В него перстами ударяя,
Лезгинку пляшет и поет.
Ее глаза, как звезды, блещут...
Восторгом детским и живым
Душа невинная объята.
Она кружится перед ним (гостем),
Как мотылек в лучах заката, —
И вдруг звенящий бубен свой
Подъемлет белыми руками,
Вертит его над головой
И тихо черными очами
Поводит, — и, без слов, уста
Хотят сказать улыбкой милой:
«Развеселись, мой гость унылый, —
«Судьба и горе — все мечта»!..

Kpoме лезгинки, у черкесов есть еще и общий танец ороша, который напоминает наш хоровод танцующих парней и девутшек, составляющих круг и ходящих, держась рука за руку.

Танцы на всех пиршествах сменяются играми, а во всех их играх проглядывает, как повсюду и вовсем, воинственная отвага, сила, а главное — ловкость. Но по существу их игры не особенно разнообразны и тянутся весьма долго, так что довольно скучны и томительны. Самым любимым развлечением черкес считается — джигитовка, когда джигиты на своих бойких скакунах несутся по полю, человек двадцать-тридцать, показывая свою ловкость и смелость, или лихие, красивые движения, подымая на всем скаку с земли вещи, стреляя в разные предметы, бросаемые на воздух и т. п.

Когда же выступает на сцену певец и затягивает песню, то все усаживаются в кружок и при свете пылающего костра внимательно и почтительно выслушивают от слова до слова каждую песню. Поэтическая песня, — это душа или живая история и летопись в земле черкесов. Песня испокон веков управляла в их домашнем быту, их умом и воображением; она встречала их рождение, сопровождала всю жизнь до могилы, играла выдающуюся роль на всех народных съездах и совещаниях, [578] и, наконец, передавала устно их дела потомству. Песни, особенно старинные и притом о родных горах, составляли для черкеса святыню. Едва разносилась весть в горах о смерти героя, как в честь его слагалась тотчас же песня. За неимением письменности, песня была единственным средством передать народу подвиги героя, или запечатлеть в памяти какое-либо известное событие. Песня служила у горцев лучшим возбуждением, и во время наездов певец ехал впереди и запевал какой-нибудь стих, которому черкесы вторили, а затем, сняв шапки и обнажив шашки, они припадали к гривам лошадей и с буйной отвагой мчались по полю на битву. Певцов черкесы рассылали и по всей стране для воодушевления и поднятия возстания; певец пел песню также для умершего, как и для новорожденного.

Иногда певец был у черкесов то же, что у других проповедники. По своей впечатлительности черкесы воодушевлялись им, как и проповедями какого-либо являвшегося в горах шейха (святого). А рассказы шейха заключались обыкновенно в грозящей им опасности от вторгающихся наших войск в их пределы. При появлении в горах шейха весть обыкновенно быстро разносилась по аулам, и народ сходился где-нибудь на лесной поляне вблизи какого-нибудь аула; сходилось иногда тысяч до трех и более. Образовав полукруг, и стоя иной раз даже в снегу на коленях с поникшими и обнаженными головами, все жадно следили за молитвой, а эфенди в белых чалмах и в такого же цвета белых мантиях громкими голосами произносили молитвы. Воткнутые перед ними палки с полумесяцем означали ту сторону, где лежит Мекка, то есть где явился Магомет. После молитвы проповедвик читал главу из корана и говорил проповедь, убеждавшую народ не сближаться с русскими (гяурами) и драться с ними до последней капли крови. Особенно много этих проповедников являлось из Турции. Яркие картины, рисуемые проповедниками, обещавшими райские прелести правоверным павшим в бою с русскими, и затем адские муки, ожидавшие тех из них, которые покорились русским, так были хорошо приноровлены к понятиям и характеру черкесов, что с неотразимой силою поражали их воображение. И проповедник, чувствуя это, только тогда кончал свою проповедь, когда вызывал общее восклицание или общее одобрение. Так [579] распространялась между черкесами магометанская вера, и так потом вкоренялась она и стала затем почти общей среди кавказских горных народов.

Черкесы очень cуеврны; вtрят в гаданье, в колдовство, и все чудесное им кажется действительным. Сказки о всем таинственном они слушают с наслаждением, а всяких такого рода сказок и вымыслов, как, например, о духах гор, лесов и ущелий, у них не оберешься.

Но кроме врований, сказаний, песен и образа жизни народа, весьма важны для изучения его — семейный быт, гражданский образ жизни и наконец его промыслы, торговля и т. д.

Эти, однако, вопросы сами почти собой определяются всем тем, что сказано уже нами в общем предыдущем описании. Но, кроме сказанного, мы, заметим однако: какие же могут быть промыслы и торговля у народа, который и домой-то к себе в саклю или в аул приезжает только спать, и то не всегда, и как же он мог бы заниматься, когда единственное его занятое и днем, и ночью — это война?!.. Что же, в свою очередь, можно также сказать и о его семейном быте, когда он магометанин, где вся его жизнь указана ему Кораном, и где мужу предоставлено господство над женою, как над рабою? “Господь, — говорит Коран, — охраняет жену через посредство мужа, и потому жена должна повиноваться мужу и сохранять всякую его тайну". Точно также глава семейства имеет право не только лишить сына наследства, но мог бы прежде и убить его, не подвергаясь за это никакой ответственности. Сын не смел говорить не только при отце, но и при старших; он должен был перед ними вставать. Жена также не имела права говорить с мужем и не могла даже называть его по имени, хотя на жене лежали все домашние работы. Она ткала сукна, холст и одевала деетей и мужа с ног до головы.

В своих работах, надо заметить, черкешенки отличаются замечательным искусством: сшитое ими платье скорее износится и разорвется, чем лопнет где-либо у него шов; галун, сделанный рукою черкешенки, крепок и изящен; они же славятся и вышиванием золотом.

Но черкешенка среди магометанок все-таки может считаться счастливой. На ее долю хотя и выпадали тяжелые работы, но они происходили далеко не от жестокости нравов. Случаи жестокого обращения с женщиной бывали очень редки, да и то [580] по ее же собственной вине. Женщина у черкесов пользовалась вообще некоторой самостоятельностью, хотя на нее смотрели, как на игрушку: она была сыта, одета всегда лучше мужа, занималась рукоделием, и муж зачастую работал вместе с нею в поле. Ясно, что и тут сказывался рыцарский характер черкесов. Но в гражданском быту мы видим у черкесов далеко не рыцарские наклонности; тут мы встречаемся с их сословными делениями на князей, узденей (дворян), крестьян и даже бесправное сословие рабов. Это уже не рекомендует рыцарский дух, тем более, что и Коран по третьей его книге, называемой шариат, говорит: “Вся земля есть дарование Божие, и только от него перешло право владения землею имаму (властителю), как тени Бога на земле, и только имам имеет право на землю и может награждать ею и частных лиц, но с обязательством платежа податей.

Рождение и смерть сопровождаются у черкесов тоже своими особенностями, но также с оттенком их воинственного духа и их ненависти к врагам. Обряды при смерти все те же, что и у всех магометан, и только при похоронах родные, родственники и друзья покойного били себя в грудь, царапали лицо, а лошади его, в знак печали, отрезали уши. Но рождение черкеса сопровождалось более выдающимися обрядами, имевшими влияние на всю его жизнь и отразившимися во всем его характере. После рождения ребенка они его отдавали на воспитание в чуждые семьи других обществ, и воспитатель ребенка или воспитательница, которых они называли аталык, аталычка, принимавшие на себя воспитание ребенка, приобретали в его семье все права кровного родства, а все их воспитание заключалось, не более, не менее, как в обучении ребенка владеть отлично оружием, уметь выезжать боевого коня, быть ловким в хищничестве, уметь уйти от погони и неожиданно напасть на неприятеля. Словом, что могло сделать из питомца отважного хищника и храброго джигита, аталык, нося своего воспитанника на плечах, напевал ему постоянно удалую песню, в которой высказывал свои желания и те качества, которыми должен был обладать в жизни его питомец.

Один из писателей, изучавший жизнь и нравы черкесов, говорит: с неподкупною любовью к родине, черкес сохранял всегда и твердую веру в блестящую будущность своего народа. У полудикого человека любовь к родине проявляется [581] бессознательною привязанностью к месту рождения и к обычаям, которые он считает лучшими в мире.

Насильственно оторванный от родных гор и ущелий, черкес тоскует. Бывали частые примеры, что даже изгнанный из своего общества и не имевший поэтому возможности явиться без явной опасности на родину, черкес часто ночью приезжал на родные ему поля, просиживал целые ночи вблизи того аула, где провел молодость, и с рассветом уезжал.

Таков черкес и по природе, и по воспитанию!... Прекрасный, благородный народ (адиге).