По отъезде генерала Кнорринга беспокойства стали час от часу в Грузии увеличиваться. Между тем случилось следующее приключение. Полк мой расположен был в Тифлисе и Гори; а одна рота под начальством майора Б. стояла на границе Имеретии в местечке Сурам. Пред тем я сказал уже о Соломоне ³⁴¹, царе имеретинском, изгнавшем чрез возмущение законного царя сей земли Давида. Супруга же его, царица Анна, с однолетним сыном осталась в Имеретии. Соломон в начале по молодости царицы не почитал ее для себя опасною. Когда он утвердился в правлении, то удовольствовался только тем, что, захватив ее сына, который был еще при кормилице, велел посадить его в башню. При этом он приказал, чтобы никто не смел произнести ни одного слова на каком бы то ни было языке в присутствии сего младенца. Он думал, что ребенок чрез это останется нем на всю жизнь и не будет уже ему опасен. Мать его, царица Анна, супруг которой находился в Турции, должна была по необходимости терпеливо сносить таковое тиранство. Но когда он узнал, что Грузия поступает в подданство России, то заключил, что и она может быть ему опасна, и потому решил лишить ее жизни. Царица Анна, узнав о том заблаговременно, нашла способ уйти из Кутаиса, столичного города Имеретии, и скрывалась в непроходимых лесах и горах сей части. Соломон употребил все способы ее сыскать. Опасность для нее час от часу увеличивалась. В таком положении нашла она случай написать и послать письмо к майору моего полка г. Б. ³⁴², стоявшему на границе. Она просила его в [257] убедительнейших выражениях, дабы он употребил все зависящие от него средства спасти ее жизнь. Майор прислал письмо сие ко мне, а я показал оное г. Лазареву, как моему начальнику. На сие сказал он мне, что сам собою не может он ни на что решиться, а представить главнокомандующему. «Время не терпит сей медленности», – сказал я ему. «Что же делать? – продолжал он, – я не смею». Опасаясь, чтоб и с ней не последовало того, что недавно случилось с турецким пашой, отправился я в город Гори и Сурам под предлогом осмотра моего полка. Прибыв в Сурам, условился я тайно с майором Б. о спасении царицы. На сей предмет находился уже при нем присланный от нее человек, который знал место, где она скрывается. На границе нашей, неподалеку от оного, стоял казачий пост. Майор Б., по приказанию моему, уведомил начальника поста, что он извещен, что в одну ночь имеет быть сильное нападение на оный лезгин. Поэтому туда и послано в подкрепление 50 человек гренадер с надежным офицером, которому по старшинству поручил начальство над постом. Царица была о том уведомлена, а посланный от нее человек находился при офицере. В одну темную и ненастную ночь велено было на самом посту сделать ложную тревогу. Часовые были к тому склонены. Итак, под предлогом преследования лезгин, бросились гренадеры в лес при барабанном бое, что было знаком для царицы, в которую сторону надлежало ей спасаться. Она явилась к сему отряду. Офицер ее принял, проводил чрез границу и тот же час послал о том донесение. На другой день прибыла она в сопровождении нескольких женщин и мужчин в Сурам. Я донес о том главнокомандующему и генералу Лазареву, написав, что при случившейся тревоге и преследовании неприятельской партии, подчиненные мои, встретив в лесу царицу, искавшую спасения, решились оную защитить и препроводили для безопасности на свой пост. Главнокомандующий был доволен моим поступком, донес государю, который, дав ей приличное содержание, велел препроводить в Тифлис с должной царице почестью.

Хотя генерал Кнорринг при отъезде своем из Тифлиса уверял всех, что Грузия останется в подданстве России, но многие в том сомневались. Поэтому-то и поручил он мне, в уверение обывателей сего города, строить на предместье большой каменный дом для его пребывания и присутственных мест. Сие довольно огромное строение в несколько месяцев окончено [258] было грузинскими мастерами и рабочими, так что Кнорринг, возвратясь с коронации и найдя оное готовым, крайне был удивлен поспешностью и чистотою работы. Надобно сказать, что грузины имеют много искусных каменщиков, штукатуров и каменотесов. Кажется, что искусство сие с давних времен усвоили они от греков. А то обыкновение, что потомство ремесленников никогда не выходит из своего состояния, способствовало их усовершенствованию. Сие правило распространяется в Грузии не только на ремесленников, но и на докторов, священников и прочих, исключая одно дворянство. Однако и в оном потомки военных или гражданских чиновников по большей части поступают в состояние своих предков.

Грузия вступает в русское подданство

В 1802 году г. Кнорринг, возвратясь с коронации в Тифлисе, привез с собою действительного статского советника Ковалевского в качестве правителя или губернатора Грузии, брата его вице-губернатором и несколько гражданских чиновников для составления правительства ³⁴³. Все члены царского дома и знатнейшее дворянство приглашены были в столичный город. Надлежало всех привести к присяге на верность и подданство престолу Российском ³⁴⁴у. Для этого как знатнейшие обыватели, так и народ разделены были на сословия по исповеданиям вер. В соборную греко-грузинскую церковь собраны были обоего пола члены царского дома, дворяне и прочие лица сего исповедания; при этом присутствовал сам генерал Кнорринг. К армянам отряжен был генерал Лазарев, к католикам римской церкви – тифлисский комендант, а я послан был к магометанам. Сей обряд окончился без малейшего замешательства.

На другой день приступили к открытию правительства, а я назначен был командовать войсками, долженствовавшими быть при сей церемонии. Поэтому, выводя войска поутру, начал я располагать оный батальон по обеим сторонам дороги от городских ворот до дому главнокомандующего. При сем случае не могу я умолчать об одном необыкновенном явлении в природе. Духовная процессия и гражданская церемонии были еще не готовы. При самой ясной погоде, занимаясь расположением войск, почувствовал я под землею глухой удар с [259] ревом. Оглянувшись, я увидел мой левый фланг в превеликом смятении. Сперва земля вблизи оного с каменьями и кусками глины поднялась на воздух высотою сажень на десять. За нею последовал столь же высокий водомет воды шириною во все пространство отверстия. Едва успел я доскакать до сего места, как вода упала вниз, и только в сей пропасти – шириною в поперечнике до 5 фут – слышен был еще рев оной. Генерал Кнорринг смотрел тогда в окно и, как все, удивлен сим явлением. Мы имели время собрать с ним все веревки, бывшие в его доме, их набралось сажен до 100, привязали камень, но никак не могли достать дна сей пропасти.

Обряд открытия правительства с приличным оному торжеством кончился так же спокойно, как и присяга.

Через несколько дней после сего получил я от генерала Кнорринга довольно неприятное для меня поручение, он посылал меня к вдовствующей царице Марии ³⁴⁵, супруге последнего грузинского царя Георгия XIII, дабы отобрать от нее все царские регалии и доставить к нему. Я не распространяюсь здесь в описании ее ограничения и тех затруднений, которые я при том имел. Скажу только, что кончил сие поручение довольно благополучно.

Учредя таким образом правительство, генерал Кнорринг отправился на Кавказскую линию, но при проезде ущелья гор Кавказских был он атакован обитателями оных. Он имел с собою довольное прикрытие, но совсем тем три дня был блокирован, и если б не подоспела помощь с Кавказской линии, худо бы с ним последовало. И так с большим трудом открыл он себе путь силою оружия.

Беспорядки в Грузии

С отъездом его умножились смятения и беспокойства в Грузии. О членах царского дома генерал Кнорринг сделал весьма выгодное для них представление императору. Последний дал поэтому повеление руководствоваться их наставлениями в народоправлении, а особенно советами царевича Вахтанга, сына Ираклия, которому тогда же присланы были бриллиантовые знаки ордена Св. Александра.

Однако эти люди начали теперь возмущать народ против правительства российского, увеличили тайные переписки с [260] Персией, Турцией или с удалившимися туда царевичами Юланом и Александром. Царевичи Пранас ³⁴⁶ и Иоанн, также сыновья Ираклия, ушли в Имеретию. Многие князья и дворяне без позволения правительства удалились за границу, и все вместе не переставали писать возмутительные письма в Грузию. Оставшаяся же там часть неблагонамеренных не переставала распространять разные вредные слухи, о нашествии персиян и собрании турецкой армии.

Юлан и Александр, первый от границ Имеретии, а другой – Персии с собранными ими лезгинскими партиями делали набеги на свое отечество и разорили многие селения. Донской казацкий полк, следовавший с Кавказской линии в Грузию, весь истреблен был осетинцами в ущельях Кавказских. Татары округов Борчалинского и Шамшадильского явное оказывали возмущение. Все сии обстоятельства понудили генерала Лазарева для безопасности войск вывести их в лагерь – на известные пункты. Егерский его полк поставлен был во 2 линии от Тифлиса к стороне Борчалинского округа, а я с двумя батальонами моих гренадер расположился в трех верстах от сего города. Прочие же войска, как-то: полки кабардинский, под начальством Гулякова, Тифлиский – Леонтьева, один батальон моего полка, артиллерия и казаки расположены были там, где была потребность. Но я, стоя под самым Тифлисом, не имел ни одной ночи покоя: тревоги, фальшивые атаки передовых постов, даже ружейные выстрелы с ближайших гор, производимые в самый лагерь неизвестными людьми – заставили нас не спать целые ночи и беспрестанно посылать партии в разные места для открытия неприятеля. Наконец пресечено нам было всякое сообщение с Россией и главнокомандующим. Мы удостоверились, что действующими пружинами сих возмущений были члены царского дома. Главнейший же из них был царевич Вахтанг, столь облагодетельствованный императором и коего советами предписано было нам руководствоваться. Не получая никакой помощи или повеления от главнокомандующего, мы были принуждены составить совет и по определениям оного, невзирая ни на что, действовать решительно. Членами онаго были генерал Лазарев, я, правитель Коваленский и некоторые из преданных России князей, как-то: князь Иван Орбелианов ³⁴⁷ и князь Соломон Тарханов ³⁴⁸. [261]

Царевич Вахтанг

Не упоминая о многих подозрениях на царевича Вахтанга ³⁴⁹, жившего во все время в Душетском своем замке, комендант сего города донес совету, что примечено им и другими, как народные толпы по 100 и более человек по нескольку раз ежедневно приходят в замок царевича. Однако никто не приметил, чтобы они оттуда возвращались. Но, бывая довольно часто в замке, он не мог заметить, чтобы количество людей в оном умножалось. Поэтому он полагает, что сей народ, получая от царевича оружие и тайными проходами выходя из замка, собирается в соседних горах и лесах. О таких скопищах он имеет уже довольно верные известия.

При рассуждении о сем донесении, предложил я послать одного из членов совета к царевичу Вахтангу, который бы представил ему всю опасность, в какой войска российские находятся. И так как нам предписано руководствоваться его советами, то просить его, чтоб он прибыл в Тифлис для снабжения его своими наставлениями. Когда же он приедет, дать ему почетный караул, который бы наблюдал за его поступками. Мнение мое было одобрено, и я с князем Соломоном Тархановым назначены были к исполнению этого. Но надлежало сохранить тайну в сем деле, а мы все окружены были шпионами противных партий. Почему в отвержение всякого подозрения условились мы, чтоб на другой день г. Коваленский дал большой обед в своем доме. По окончании же его князь Орбелианов, имевший дом в предместье, попросил бы всех гостей к себе на вечер. Таковые собрания бывали между нами нередко. Когда же смеркнется, то под предлогом возвращения домой удобно мне будет неприметным образом на верховой лошади, потому что других экипажей мужчины в Грузии не употребляют, выехать из предместья и ехать куда хочу. Но в Грузии нельзя было тогда ездить без прикрытия. Поэтому потребное число отборных казаков посланы были еще с утра. Им велено было по два и по три человека в разные ворота выехать из города и, скрывшись в ближайшем лесу, ожидать моего приезда.

Все было исполнено наилучшим образом. Князь Тарханов, один майор моего полка и мой адъютант, тоже выехав по одиночке, соединились со мною по дороге. [262]

Я должен был в летнюю ночь переехать 10 миль, чтоб застать царевича поутру в его доме. И так поспешно я проезжал мимо урочища Гартискари, где находился пост одного егерского батальона при двух малых пушках, и приказал начальнику оного быть в готовности по первому моему повелению поспешить в Душет. И, взяв у него еще несколько казаков, я поехал далее.

Пред отъездом моим в сей городок рассудил я скрыть настоящую причину моего туда прибытия и выставить предлогом смотр полуроты моего полка, там квартировавшей. К царевичу же послал сказать, что я намерен сделать ему посещение и тогда объявить ему просьбу совета. Для этого направился я прямо к моему капитану. Прибыл я довольно рано, и тогда же он приказал ему готовить людей для смотра. Комендант, придя ко мне, просил меня пристать в его квартире по невыгодности капитанской. На это я согласился и в то же время послал к царевичу моего майора с предложением о свидании. Он возвратился и сказал, что царевич еще спит.

Подождав несколько, послал я в другой раз. Мне сказали, что он одевается и не может теперь меня принять. Вместе с посланным моим пришло несколько его придворных с извинением, поздравлением меня по случаю моего прибытия и с просьбою прислать к нему князя Тарханова. Хотя я на сие и согласился, но послал в третий раз сказать ему, что имею поручение говорить с ним о делах государственных и что обстоятельства не позволяют мне дожидаться. Вслед за посланным пошел я и сам, взяв с собою князя Тарханова. Но едва вышел я на улицу, как увидел бегущего мне навстречу грузина, который с торопливостью сказал мне, что царевич бежал! Я закричал казаков, сел сам на лошадь и увидел его в довольном отдалении. Он спешил верхом с одним человеком, к другому небольшому замку, принадлежащему дворянину его Глалежеладзеву, в трех верстах от Душета. Пустясь в преследование, приметил я, что он въехал в ворота. Я приказал окружить замок и, выбив ворота, вошел в средину. Но, к удивлению, все было там пусто, и никого не нашли мы во всех покоях, кроме одной спрятавшейся престарелой женщины. Впрочем, увидели мы там довольно жизненных запасов, ружей, пороху и свинцу. После многих допросов старуха наконец показала нам один погреб, в котором нашли мы лошадь царевича и [263] человека, бывшего с ним. Тут показала она новый подземный ход до соседственного леса и сказала, что царевич на приготовленных лошадях ушел чрез этот проход. Нечего было больше делать как посылать за войском. Возвратясь в Душет, приступили к поискам его в городе. По приезде моем туда нашел я отряд гренадер, стоящий на площади. Супруга же его, выйдя на башню замка, кричала народу о притеснении крови столь любимого ими царя Ираклия и требовала мщения. Вскоре прибыл ко мне батальон из Гартискари с пушками, и я издал прокламацию, что именем императора освобождаю всех подданных царевича от его власти и зависимости, как нарушителя присяги. А между тем, дав обо всем знать в Тифлис, требовал еще помощи, которая не замедлила прибыть. Послал я также в Карталинию к преданным России князьям Эристовым, дабы они, собрав сколько могут надежных людей, поспешили ко мне. Они не замедлили явиться с 800 человек своих подданных. Однако многие мои поиски и движения оставались тщетны. Наконец узнали мы, что царевич скрывается в ущелье Тиулетинских гор. Народ тиулетинский почти совсем дикий, однако же, смелый и храбрый. Он принадлежит Грузии, занимается больше скотоводством, довольно постоянный, в потребных случаях давал войско царю. Не имеет он почти никакой веры, хотя и видны у них во многих местах старинные церкви. Священников выбирают себе сами и называют их деканозами, что значит на грузинском языке протоиерей. К ним имеют они неограниченную доверенность. Из всех христианских правил содержат они только одни посты, учрежденные греческою церковью. Св. Георгия почитают за Бога и жертвуют ему, заколя, скотов. В одном из их храмов находится преогромный образ св. Георгия, пред которым их священники делают разные телодвижения, пляшут, вертятся и падают без чувств, после чего сообщают народу повеления, полученные ими от св. Георгия, которые исполняются без возражения. Сверх того, есть в их земле древний дуб, называемый ими Багратион, который они так же почитают священным. Если кто от роду Багратионов уйдет к ним и, обняв сей дуб, скажет: «Предок мой, защити своего потомка», – то народ всеми силами обяжется его защищать.

Рассказав о всех сих обстоятельствах, князья Эристовы советовали мне послать к сим вышеупомянутым деканозам и [264] попросить их, чтоб они прибыли ко мне. Я последовал их совету. Сии ужасные видом своим, с превеликими бородами, деканозы прибыли ко мне. Я старался хорошим приемом и подарками склонить их, чтобы они выдали царевича. Но они отвечали мне: он Багратион и был у священного дуба. И хотя они в том отказали, однако же, согласились показать мне все места, в которых могу я пресечь ему путь, если он захочет уйти от них. Они обещали склонить народ его оставить.

Но при этом просили, чтоб я не вступал в их земли, ибо в таком разе народ примется, конечно, за оружие и они не в состоянии будут его удержать. Впрочем, постараются они сделать так, что царевич принужден будет сам явиться ко мне.

Отобрав от них подробные сведения о помянутых ими дорогах и отпустив их, того же дня послал я на эти дороги воинские отряды. Сам же с большею частью двинулся и стал при входе главного ущелья, Гудомакарским называемого, ведущего к сему народу.

Пушечные выстрелы и звуки барабанов при вечерней и утренней заре слышны были в их жительствах. Между тем деканозы не оставляли трудиться в мою пользу.

На третий день по прибытии моем в помянутое ущелье 10 августа 1802 г. прислал ко мне царевич Вахтанг человека с просьбою, чтобы я предупредил кровопролитие и отнюдь не шел бы далеко в землю тиулетинцев, так как он сам чрез несколько часов будет ко мне. И подлинно чрез три часа по отъезде его посланного приметили мы вдали небольшую конную партию. Это был царевич с его окружающими. Приближаясь к лагерю, снял он с пояса свою саблю и повесил себе на шею. В таком виде подойдя, сказал мне: «Вот моя голова и сабля». Я отвечал ему на то, что государь мой не требует ни того, ни другого. «Но прибытие ваше в Тифлис необходимо нужно, и для того прошу вас последовать туда вместе со мною».

И так в 12 дней кончив сию экскурсию, возвратился я с ним в Тифлис, где и оставался он до прибытия в Грузию генерал-лейтенанта князя Цицианова. Чрез задержание его сделалось несколько спокойнее в Грузии и открылось сообщение с Россией чрез Кавказ, ибо жители сих гор были довольно ему привержены.

За сие представлен был я к награждению орденом св. Анны 1 класса; но так как император недоволен уже был г. Кноррингом, то и сей подвиг мой оставлен был без внимания. [265]

Князь Цицианов

Вскоре после сего происшествия главнокомандующий в Грузии и на Кавказской линии генерал-лейтенант Кнорринг был сменен генерал-лейтенантом князем Цициановым ³⁵⁰, о котором упоминал я в начале моих записок, повествуя о возмущении в Польше в 1794 году. Цицианов не замедлил прибыть в Тифлис.

Он был грузин и имел много родственников в сей земле. Дед его приехал в Россию с его отцом, где они остались навсегда. Он был одарен от природы острым разумом и довольно образован воспитанием, познанием и долговременною опытностью в военной службе, был честным и хотел быть справедливым; но в сем последнем нередко ошибался. При этом был он вспыльчив, горд, дерзок, самолюбив и упрям до той степени, что наконец чрез то лишился жизни, как мы увидим то впоследствии. Считая себя умнее и опытнее всех, весьма редко принимал он чьи-либо советы. Мало было среди его подчиненных таких людей, о которых имел бы он хорошее мнение. Ежели кому не мог или не хотел делать неприятности по службе, то не оставлялись всякими язвительными насмешками, в чем он был весьма остр. Но за подобные ответы ему, даже в шутках, он краснел, сердился, а иногда мстил. Таковой его характер был причиною в молодости его многих для него неприятностей.

И, наконец, когда он командовал в Польше гренадерским полком, то до того дошел, что почти никто из офицеров не хотел служить под его начальством. Один из них, не снеся сделанных ему обид, до такой степени лишился терпения, что, в присутствии многих знатных чиновников, решился дать ему пощечину. Сей несчастный был тогда же арестован. Но дабы пресечь такой неприятный для него самого суд, дал он сам способ сему офицеру уйти за границу. Хотя дело этим и кончилось, но он оставался на худом замечании до кончины императрицы Екатерины II. Он имел около шестидесяти лет, когда прибыл в Грузию, но был довольно бодр и видом величав.

По приезде своем в Тифлис, во-первых, оказал он свое неблагорасположение ко всем тем, которых почитал приверженцами генерала Кнорринга. Более прочих подверглись гонению оба брата Коваленские и те, которые с ними были в связи. [266] Генерал Лазарев рад был сему случаю и помогал ему в том. Неуважительное его обращение с членами Царского дома не только их самих, но и многих знатнейших обывателей восстановило против него. Он хотел решительным средством пресечь мятеж в Грузии и набеги лезгин. А чрез войну с Персией, которую непременно искал повода начать, хотел показать молодому императору Александру великие свои способности. Один раз, смотря со мною на карту Азии, указал он на персидский город Дербент и сказал мне.

– Я бы хотел, чтоб вы там были военным губернатором, или, – указывая на Имеретию, – здесь были тем, чем я в Грузии.

Я поблагодарил его за добрые обо мне мысли и сказал, что оба сии места еще не у нас в руках. Вскоре потом дал он повеление отправиться на границу Имеретии для какого-то оказательства. Я пробыл в пограничном городе Сураме больше месяца, без всякого дела. В Тифлисе же приказал он тайно генералу Лазареву в ночное время окружить войском дом царевича Давида, арестовать его и с сильным прикрытием вывести в пределы России. Это исполнено было без больших трудностей. То же самое учинено с царевичем Вахтангом и с престарелой царицей Дарией, супругой давно умершего царя Ираклия, которые все отправлены были в Петербург. ³⁵¹

Древности Грузии

В проезд мой из Тифлиса через г. Гори до Сурама случалось мне видеть две достойные примечания древности. Первая Упалцихе, крепость, построенная одним из древнейших царей Грузии Упалусом. Он царствовал по истории их прежде эпохи Александра Македонского; следовательно, крепость едва ли не современна Трое. По справедливости можно удивляться неутомимости в трудах и постоянству в работах древних. Стены сей небольшой крепости высечены из целика каменной горы. Внутри ее находятся также высеченные из камня, до двадцати довольно пространных домов, с плоскими потолками и с проходами для соединения одного с другим. Свет получается в них только с одной стороны, там, где гора оканчивается утесом наподобие стены, – чрез большие окна, в одном [267] просеченные. Река Лиахва, протекающая у подошвы сей горы, доставляла воду жившим в оной. Для безопасного получения оной изнутри стены до самой воды высечен в камне довольно пространный подземный ход. Неизвестно для чего, весь этот ход внутри отделан в виде улитки, или винта, как бы был он просверлен ужаснейшей величины винтом. Пред окончанием сего хода высечена пространная комната, с каменными лавками, для отдохновения. А пред нею, воспользовавшись также отрывком горы, образовали часть стены, закрывающую набирающих воду. Въезд в крепость высечен в горе и защищен такою же стеною. Надобно сказать, что в Грузии много находится подобных жилищ, высеченных в каменных горах. Но они не так обширны и гораздо проще обработаны, притом и не столь древние. Их относят к первым христианским векам, сюда будто бы первые христиане укрывались от гонения язычников. Другие же, напротив, говорят, что они устроены жителями тогда, когда великие опустошения от нашествия разных народов принуждали их скрываться в неприступных горах. Другая достопамятность есть находящаяся неподалеку от дороги из Гори до Сурама, так называемая и поныне вообще всеми грузинами, Лукулис-Мта, то есть Лукуллова гора. На ней виден еще древний вал и ров, каковыми обыкновенно римляне окружали свои лагеря. Нет никакого сомнения, что консул Лукулл некоторое время стоял на оной с своим войском. ³⁵²

Наскучив пребыванием в Сураме, просил я главнокомандующего князя Цицианова позволить мне возвратиться в Тифлис, где удобнее мог я заниматься управлением вверенного мне полка, поелику два батальона оного расположены были в сем городе. Это он мне позволил. ³⁵³

Царевич грузинский Баграт ³⁵⁴ и царица Мария

По окончании смотра и угощения генералом Лазаревым в приготовленной для того палате князь Цицианов сказал мне через адъютанта своего, чтоб я не возвращался домой, а поехал бы с ним к нему. На дороге подъехал ко мне другой адъютант и сказал, что князь Цицианов просит меня к нему на чай. Я уже имел довольно неприятностей от князя Цицианова, и, признаюсь, приглашение сие было для меня не весьма [268] приятно. Но как это было род приказания, то и не мог я не поехать вместе с прочими прямо в его дом. Гостей было довольно. Долго мы сидели, дожидаясь чаю, как явился в комнату один егерский капитан и донес князю Цицианову, что он по данному приказанию прибыл к нему с ротою егерей и отрядом казаков. С великим неудовольствием велел он ему выйти в переднюю комнату, и сам, вышедши за ним, выговаривал ему там за его неосторожность. И ходя по комнате, нашел он случай сделать мне неприметными другими знак, по которому вышел я к нему. Тут спросил он у меня: хорошо ли вы знаете расположение дома царевича Давида? – Знаю отвечал я, потому что этот дом царевич строил при мне. – Итак, продолжал он: возьмите этого капитана с егерями и казаками, окружите помянутый дом, в нем живет теперь царевич Баграт с своим семейством (сын царя Георгия XIII). Обезоружьте его и, до рассвета вывезши его из города, проводите под прикрытьем до Мцхета (4 мили до Тифлиса). Там вы дождитесь генерала Лазарева, он не замедлит прибыть к вам с царицей Марией (супругой царя Георгия XIII). Тогда отдайте ему царевича и с прикрытием, ежели то будет потребно, а сами возвратитесь в Тифлис. Генерал Лазарев, прибавил он, проводит их в пределы России.

Время было довольно позднее, и ночь темная. Получив сие неожиданное поручение, отправился я в ту же минуту к исполнению его. А генерал Лазарев еще до того, неприметным образом, неизвестно куда, удалился из дому князя Цицианова.

Дом, в котором жил царевич Баграт, стоял почти за городом и окружен был неровными местами. С потребною осторожностью приближаясь к оному, приметили мы в одной лощине несколько вьючных лошадей и мулов. Я велел их захватить, что исполнено было без всякого шуму. Наконец, окружив дом, вошел в покои, в которых находился царевич Баграт. При нем было до сорока человек грузинских дворян, не считая его слуг, вооруженных по обыкновению саблями и кинжалами. Я, вызвав царевича в другую комнату, объявил ему полученное мною приказание, равно и то, что дом его окружен. Он был тем весьма встревожен и, возвратясь в комнату, где все находились, сказал о том вслух. Молодая его супруга, бывшая в беременности и тут случившаяся, упала в обморок. Мы поспешили подать ей помощь. Царевич же сказал мне: «Я охотно готов исполнить все вами сказанное, лишь только не [269] разлучайте меня с нею». – На сие отвечал я ему, что хотя князь Цицианов о супруге вашей мне ничего не приказал, но я беру это на себя, и вы можете ехать вместе. После сих слов начали сбираться на путь. Вошедшие в комнаты егеря помогали им укладываться. Я должен сказать, что когда шел еще к царевичу, то на дороге, по приказанию князя Цицианова, присоединился ко мне подполковник Монтрезор ³⁵⁵ с ротою мушкетеров. В продолжение сих сборов, послал я офицера сказать князю Цицианову, что все идет довольно благополучно и чтоб он позволил мне, оставив там подполковника, побывать на время у него. Он на то согласился и прислал генерал-майора князя Орбелианова ³⁵⁶, чтоб он между тем заступил мое место. Возвратясь к нему, нашел я генерала Лазарева, который сказал мне, что он арестовал царицу Марию и что целый батальон егерей окружает ее дом.

Я объявил князю Цицианову о позволении, данном мною супруге царевича ехать с ним, в чем Цицианов не стал прекословить. Между тем я попросил позволить мне заехать в мою квартиру и распорядиться там относительно моего отъезда. При сих словах генерал Лазарев сказал то же. Главнокомандующий отвечал нам сие: «Поезжайте, господа, но чтоб пред наступлением дня все было исполнено так, как я о том вам приказал». Я заехал еще к царевичу и дал повеление, чтоб поспешнее собирались; а когда все будет готово, дали бы мне знать. Приехав домой и распорядясь, отдохнул я не больше часа, как приехавший ко мне казацкий офицер объявил, что все готово и что уже начинает рассветать. Я сел на лошадь и, проезжая мимо дома генерала Лазарева, увидал на крыльце многих офицеров его полка. Я спросил их: поехал ли генерал туда, куда ему должно? – Нет еще, отвечали они мне. – Я не имею времени с ним увидаться, продолжал я, но скажите ему, чтоб он поспешил, ибо уже начинает быть довольно видно. Сказав сие, поехал я далее. Прибыв к своему месту и найдя все в готовности, выступили мы в путь.

Царевич и супруга его ехали верхом со мною и казались довольно спокойными. Отъехав верст пять и приближаясь к небольшому лесу, сказал мне царевич: «Жена моя устала; позвольте нам отдохнуть в этом леску; а между тем мы велим приготовить завтрак». Я велел выбрать место и расположить прикрытие. Но говоря о сем, увидел я скачущего во весь дух по [270] дороге от Тифлиса моего камердинера. Я поехал к нему навстречу. И только что он приблизился, как сказал мне с великою торопливостью, что жена моя послала его ко мне сказать, чтоб я был, сколько можно, осторожен, ибо генерал Лазарев умерщвлен царицей Марией ³⁵⁷. Он не знал никаких подробностей, но сказал мне, что видел, как несли его мертвого в его квартиру. Я приказал ему ехать домой; а сам, возвратясь, велел удвоить осторожность и, не говоря ничего, приступил с царевичем и прочими к завтраку, приготовленному моим поваром. Во время завтрака приметил я издали едущего по дороге квартирмейстера полка генерала Лазарева. Я встал и пошел к нему навстречу. Этот офицер, повторив сказанное мне моим камердинером и не имея времени говорить о подробностях сего происшествия, отдал бумагу и сумму денег, привезенную им мне от князя Цицианова. Главнокомандующий, во-первых, уведомляя меня кратко о смерти генерала, пишет, чтоб я, прибыв с царевичем в Мцхет, дождался там ген. кн. Орбелианова, который препроводит ко мне царицу с ее семейством. Затем приказывает мне, чтоб я, приняв оную, отобрал, как у нее, так у царевича и у всех прочих, буде еще найдется, всякого рода оружие и поступил с ними не как с особами царского рода, но как с убийцами и преступниками. Далее, присоединив к себе прикрытие, имеющее прибыть с кн. Орбелиановым, я должен был препроводить их чрез горы Кавказские до крепости Владикавказа. Там найду я коменданта Моздокской крепости с отрядом его гарнизона. Отдав ему их, я должен возвратиться в Тифлис. Потом упоминает он об известных ему опасностях, предстоящих мне на пути от грузин и от горских народов. Ввиду этого, повелевая мне брать с постов, на пути моем находящихся, столько войска, сколько мне потребно покажется, присовокупляет, что когда встречу я один драгунский и один егерский полк, следующие из России в Грузию, то могу и оные присоединить к себе. Наконец Цицианов требовал, чтобы с каждого перехода посылал я к нему нарочного, с уведомлением о моем положении. Окончив чтение, пригласил я сего офицера к завтраку и возвратился с ним к дорожным моим товарищам. Царевич, увидя его и зная, что он грузин, спросил его на своем языке: что нового? «Ничего, – отвечал он». – «Что делает царица?» – «Не знаю». – «Здоров ли генерал Лазарев?» – «Здоров!» – отвечал квартирмейстер. Я прервал сей разговор, [271] объявив, что время уже ехать, – и до полудня, чтобы избавиться от жары, потребно нам поспешить в Мцхет.

Через несколько часов по прибытии моем в Мцхет князь Орбелианов препроводил ко мне царицу Марию – ту, у которой я за год перед этим отобрал знаки царского достоинства. Он препроводил ее вместе с дочерью ее и покойного Георгия XIII, Тамарою, девицей семнадцати лет, и еще с малолетним сыном и дочерью, с несколькими женщинами и мужчинами – их прислугой, с батальоном егерей и сотнею гребенских казаков.

Смерть генерала Лазарева

Генерал князь Орбелианов, ночевав со мною, имел время рассказать мне все подробности о смерти генерала Лазарева. Но прежде должен я упомянуть о личной против него ненависти сей царицы, которой он сам был причиною. Сия особа, вторая супруга царя Георгия XIII, имея с небольшим тридцать лет от роду, была весьма чувствительна и притом слабого здоровья. За несколько времени пред сим происшествием князь Цицианов посылал неоднократно генерала Лазарева, чтобы уговорить ее ехать в Россию. Она никак на то не соглашалась, отговариваясь слабостью здоровья, тем более, что приходится ехать верхом до самой границы, что почти необходимо. Генерал Лазарев показал ей один раз небольшие русские дрожки, на которых можно было проехать по сей дороге. Но она отвечала, что никогда не ездила на таком экипаже и что никак не согласится сесть на оный. Тогда велел он сделать довольно спокойные и хорошо убранные носилки, или портшез, по-грузински трахтереван называемые,– экипаж, употребляемый в Грузии пожилыми женщинами. Лазарев сам стал в оные и велел себя носить мимо ее окон, останавливаясь пред оными и хваля пред ней спокойность сего экипажа. Все предложения генерала Лазарева делаемы были царице с некоторого рода насмешкой и недовольным уважением. Она жаловалась на то князю Цицианову и не получила никакого удовлетворения; отговорка же ее ехать заставила их принудить ее к тому силою ³⁵⁸. Итак генерал Лазарев, окружив ночью дом ее батальоном егерей, сказал ей, [272] что до рассвета должна она будет непременно выехать, что он объявляет ей сие именем князя Цицианова, действующего по повелению императора Александра. На сие отвечала она ему «Князь Цицианов был некогда мой подданный; а император российский не знаю какое имеет право со мною так поступать: я не пленница и не преступница, притом слабость здоровья моего, как вы то сами видите, не позволяет мне предпринять столь далекий путь». Генерал Лазарев говорил ей много против того, но она сказала ему: «Дайте мне отдохнуть, завтра увидим, что должно будет делать».– С сими словами вышел он от нее.

С рассветом вместе со многими офицерами вошел он в ее комнату и нашел ее сидящею на прешироком и низком диване или софе, каковые употребительны в Азии. С нею сидела старшая ее дочь и еще две женщины, и все накрыты были большим одеялом. Генерал Лазарев начал принуждать ее к отъезду, а она представляла ему прежние отговорки. Тогда генерал Лазарев, выйдя на галерею, окружающую дом, сказал своим офицерам: «Берите ее и с тюфяками, на которых она сидит». Едва они коснулись дивана, как у царицы, ее дочери и у всех бывших тут женщин появились в руках кинжалы. Офицеры отступили, а двое из них выбежали на галерею: один кричал генералу Лазареву: «Дерутся кинжалами», а другой солдатам: «Егери, сюда». Генерал, услышав сие, сказал последнему: «На что егерей»?.. С сим словом вошел он в комнату, в которой по причине раннего утра недовольно было еще светло, да и занавесы у окна были опущены. Однако же увидел он царицу, стоявшую на полу подле дивана; а дочь ее, девица довольно высокого роста, стояла позади нее на диване, возвышенном от пола меньше фута. Царица, увидя генерала Лазарева, сказала: «Как вы немилосердно со мною поступаете! Посмотрите, как я больна. Какой у меня жар?» И при этом она подала ему левую свою руку. Но лишь только взял он ее за руку, как правой ударила она его в бок кинжалом, повернула кинжал и в то же мгновение выдернула из тела. Говорят, якобы она за несколько дней пред тем брала уроки у одного известного лезгинского разбойника, оставившего свой промысел, как действовать сим оружием. Она пробила его насквозь, а дочь хотела дать ему еще удар по голове большим грузинским кинжалом. Но так как он от великой боли согнулся, то она [273] промахнулась, и удар сей попал матери ее по руке несколько пониже плеча. И она рассекла ей руку до самой кости. Генерал-майор Лазарев едва мог дойти до дверей, упал и кончил жизнь.

При сем смятении тотчас дали знать князю Цицианову, генералу князю Орбелианову, коменданту ³⁵⁹ и полицмейстеру. Все, кроме князя Цицианова, поспешили прибыть и нашли царицу и прочих стоящими на прежних местах с кинжалами в руках. Князь Орбелианов начал говорить царице, чтоб бросила кинжал, но она ничего ему не отвечала и ничего не делала. Тогда полицмейстер армянин, бывший еще при последнем царе в сей должности, носивший грузинское платье, взяв в руку теплую свою шапку, ухватил ею кинжал царицы и, выдернув из руки, причинил ей тем еще несколько ран на ладони. После этого она упала без чувств; а вступившие егери обезоружили прочих женщин, с осторожностью оборотив ружья прикладами и прижимая их оными к стенам покоя. Тот же час начали их отправлять в путь, причем приказали осмотреть, не имеют ли они спрятанного под одеждою оружия. Молодая царевна, сидя уже на дрожках и увидя сие, вынула из кармана маленький перочинный ножичек, бросила егерям и сказала с усмешкой: «Возьмите, может быть, и это для вас опасно».

Во время сего происшествия улицы, по которым надлежало им ехать, наполнились народом. Но он только с удивлением смотрел на все происходящее и ни на что не отважился. Из этого можно заключить, что не было никакого заговора со стороны царицы, а только одни личные неудовольствия на Цицианова и помогавшего ему в том генерала Лазарева были причиною сего печального происшествия. На другой день по прибытии моем в Мцхет царица сделалась очень больна: но надлежало следовать далее. Поэтому послал я в Тифлис, чтобы прибыл поскорее медик моего полка, который, догнав нас на втором переходе, чрез несколько дней возвратил ей прежнее здоровье.

В ночь, которую проводил я в Мцхете, прибыл ко мне на подкрепление еще батальон гренадер моего полка. И так, приняв все воинские предосторожности, следовал я без роздыхов чрез Душет, Анапанур, Койшаур, чрез снеговой хребет Кавказских гор и достиг селения Казбека, или Степансцминды, без [274] всякого приключения. Пред сим селением встретил я драгунский полк, под начальством генерал-майора Портнягина. Он следовал в Грузию с Кавказской линии. Не предвидя никакой опасности, не захотел я обременять себя излишеством войска и потому, на другой день позволив генералу продолжать свой путь, остановился на сутки отдохнуть в Казбеке. Там на другой же день явились ко мне 30 человек гребенских казаков. Они, быв посланы из Грузии на Кавказскую линию, не могли пройти чрез находящееся впереди, на пути моем, ущелье, потому что горские жители, в числе нескольких тысяч, заняв помянутое дефиле, начали по ним стрелять из ружей, двоих убили и трех ранили. Я велел им присоединиться к моему отряду.

Чрез несколько часов явился ко мне еще капитан одного пехотного полка, находящегося на линии, и донес мне, что рота его находится неподалеку от этого места, что он тот самый, который способствовал генералу Лазареву в переходе его чрез предстоящее ущелье, когда тот препровождал царевичей Давида и Вахтанга, и что ему предписано было расположить таким же образом оборонительные посты по ущелью и при переходе моем. Но как тогда для большого удобства прошел он сие ущелье и дожидался при входе в оное прибытия генерала, и потом услыша об оном, в то же время занял посты, так он хотел и теперь поступить, но горские жители к тому его не допустили. Открыв сильный ружейный огонь со всех возвышенных мест, убили у него четырех солдат и десять ранили. Тут узнал я, что князь Цицианов не напрасно предписал мне столь важные предосторожности. Присоединением сей роты отряд мой еще усилился. Но надлежало приготовиться к переходу ужаснейшей в свете дефилеи, занятой неприятелем. Сделав все потребные к тому распоряжения, выступил я поутру из моего расположения.

Перед сею дефилеею находилось довольно ровное пространство, по которому, устроившись в боевой порядок, двинулся я вперед с барабанным боем. Горские жители не вытерпели и слишком рано открыли огонь и тем самым показали мне место своего расположения. Я поспешил приблизиться к подошве гор и чрез то стал под их выстрелы так, что они не могли мне вредить. Осмотревшись тут, вошел я в самую дефилею, придерживаясь левой стороны оной. Находившиеся на вершине оной люди не могли мне делать вреда, по причине [275] великой высоты и крутизны. А справа хотя я и был открыт, но с быстротою пустился до одного заворота сей дефилеи в левую сторону. В сем углу стал я закрыт со всех сторон, но дорога поворачивалась вправо и впереди находилось небольшое пространство и мост чрез реку Терек. Он был сильно обороняем со всех сторон. Впереди же сего моста был другой, еще опаснее первого, потому что устроен был по изгибу реки и одной стороной примыкал к крутому утесу гор. Неприятель также поспешил показать мне сию опасность, пустив тучу превеликих каменьев тогда, когда находился я еще за первым мостом. Сие происходило в окрестностях Дарьяла, места мне известного, о котором довольно я пред сим говорил. И я знал, что, перейдя оба сии моста, буду почти вне опасности. Поэтому разделил я мой отряд на три части. Одну, составленную из спешившихся гребенских казаков, превосходных стрелков, вооруженных винтовками, с частью второй послал я штурмовать горы с левой стороны. А сам с двумя частями поспешно бросился через первый мост. Неприятель произвел сильный огонь, однако мало сделал вреда, – мы перебежали. Но мы не устремились влево, как вела дорога к другому мосту, на который усугубили они тогда бросание камней, а прямо к крутому утесу горы с правой стороны. Тут я опять оказался в безопасности и послал другую часть, состоящую из гренадер и егерей, штурмовать горы с правой стороны. Штурмовать горы не так опасно, как станы или крепостные линии. Природа, производя оные, не помышляла о взаимной обороне линий, как военный инженер, располагающий укрепление. В горах больших и малых мертвых углов много; к тому же растущие по местам деревья и кусты, отделившиеся большие камни, водомоины, бугры, лощины – все способствует штурмующим, и сама высота закрывает их от неприятеля, находящегося наверху. Итак оставался я с моим резервом внизу, доколе обе мои колонны не взобрались на вершины гор. Более часа огонь почти не действовал, стреляли изредка по мне без всякого успеха, потому что я стоял в закрытом от выстрелов углу. Как вдруг увеличившийся звук выстрелов, крик и барабанный бой возвестили мне, что наши уже на вершине горы. Сильнейшая перестрелка была вверху против второго столь опасного моста, и видно было, что наши сражались с защищающими его. Я воспользовался сим временем и перешел благополучно через мост. [276] Между тем, штурмующие принудили горных жителей оставить свои места и отступить к своим жилищам. Переходя мост, остановился я за оным и дождался возвращения обоих моих отрядов. Сверх всякого ожидания урон с моей стороны был весьма мал и состоял, по большой части, из легко раненных. Во время сего действия царица, находившаяся с особым прикрытием в месте не весьма опасном, в котором изредка только посещали ее ружейные пули, не раз присылала мне сказать, что эти люди сражаются за деньги, данные им ею. Она обещала заплатить им известную сумму, если они ее освободят. Потому теперь она просила меня, чтобы я позволил ей послать к ним человека и заплатить обещанную сумму, для того, чтобы они оставили нас в покое и не проливали больше крови. Я велел ей сказать, чтоб она поберегла свои деньги, а мы найдем способ и без того пройти.

Собрав моих людей, в тот же день достиг я до селения Балты и ночевал в оборонительном положении, удалившись уже на довольное расстояние от опасных положением своим гор.

На другой день, следуя от Балты до Владикавказа, встретил я на пути егерский полк, идущий из Крыма в Грузию. Если б я знал об этом ранее, то стоило бы мне промедлить только один день в Казбеке – и переход мой через дефилею весьма был бы облегчен, потому что она была бы атакована тогда с двух концов.

Прибыв в крепость Владикавказскую, нашел я ее уже возобновленною, она имела коменданта и гарнизон. Тут дождался я моздокского коменданта, с частью его гарнизона, которому, сдав царскую фамилию, отправился обратно в Тифлис. Жители гор Кавказа, имевшие в предмете только одно освобождение царицы, предоставили мне на возвратном пути свободный ход чрез их дефилею.

По возвращении моем, князь Цицианов отнесся к сему моему делу только как к исполнению моей должности, и так представил императору, почему и не получил я никакого награждения.

Тучков – правитель Грузии

Гонение его против Коваленских увеличилось. Он искал всякими способами их погубить. Наконец, без всякой [277] причины он отрешил одного от должности губернатора, а другого – вице-губернатора, предал их суду и выслал из Грузии. Мне же он сделал предложение принять должность правителя или гражданского губернатора. Я отвечал на сие ему, что определил себя навсегда к военной, а не гражданской службе, что в последней не имею ни малейшей опытности и что если б избрал сей род службы, то давно мне бы быть губернатором какой-нибудь губернии в моем отечестве. На сие сказал он:

– Но кого же употреблю я на сию службу? Вы сами знаете, что грузины – народ военный и что обстоятельства и положение сей земли требуют, чтоб управляющий оной был человек военный, тем более, что и я не всегда могу быть в ней по многим причинам. Сверх того, представил я сие императору и получил в ответ, чтоб избрал к сей должности одного из способнейших генералов, под начальством моим находящихся. Не льстя себя нисколько, сами вы согласитесь, что выбор сей должен пасть на вас.

Я поблагодарил его за хорошее мнение о моих способностях, но сказал, что я никогда не был намерен переменить военную службу на гражданскую и оставить полк, для приведения которого в то состояние, в каком он ныне находится, употребил я всевозможное старание.

– Все это останется при вас, – отвечал он мне. – Я давно говорил вам о Дербенте и об Имеретии; но первое от нас удалено, а второе скоро может последовать. Итак как вы не желаете оставаться в сей должности, то я представлю императору и буду просить другого, вам же предоставлю покорение Имеретии, а до того времени должны вы непременно принять предлагаемую вам должность.

И на другой день он прислал мне письменное повеление о вступлении в отправление оной. Получив оное, отнесся я ему таким же образом и просил, чтоб он не лишал меня отправляемых поныне мною военных должностей и командования полком, а для того позволил бы мне заниматься неделю по гражданской и неделю по военной части. В это же время вместо меня заступал бы вице-губернатор исключая дел важнейших, для решения которых буду я уделять время от военных моих обязанностей. Он согласился на то и прислал вторичное повеление. И я принял должность правителя Грузии.

Князь Цицианов обратил тогда все свое внимание на [278] усмирение лезгин, опустошавших набегами своими Грузию, и на изыскание причин для войны против Персии, чтобы показать пред молодым императором военные свои способности. По требованию его, прибыло в Грузию, кроме встреченных мною на пути драгунского и егерского, еще три пехотных полка, а именно саратовский, севастопольский и 7-й егерский.

Лезгины

Что принадлежит до лезгин, то усмирение их необходимо для спокойствия Грузии. Но в отношении персидского государства с давних времен политика Российского двора старалась преимущественно для своей выгоды и безопасности, чтоб пределы России были окружены слабыми, а не сильными соседями. Со времени истребления в Персии Софийского поколения, начиная от обладания оной – Надир-шахом ³⁶⁰ до нынешнего Баба-хана или Фет-Али-хана, похитители престола один другому наследовали, и персияне разделены на многие ханства или княжества. Поэтому старался кабинет российский поддерживать несогласия между оными и шахом, дабы не дать никому утвердиться в сем достоинстве и чрез то составить сильную империю. Князь Цицианов из собственных видов нарушил сию систему войною с сею державою, а император Александр – заключенным союзом с Фет-Али-ханом и признанием его в достоинстве шаха всей Персии, как это увидим мы впоследствии. Для удержания набегов лезгинских построил князь Цицианов редут на реке Алазане, составляющий местами только границу земель, принадлежащих сему народу. Этот редут он назвал Александровским и поставил в оном два батальона пехоты и полк казаков. Но сие нисколько не препятствовало лезгинам, переправляясь выше и ниже сего укрепления, делать набеги на Грузию.

По повелению его, генерал-майор Гуляков, напав нечаянно на их селения, разорил две довольно значительные деревни – Джаны и Белоканы ³⁶¹. Князь Цицианов столько был сим доволен, что, по представлении его, наградил его орденом св. Анны I класса. Но вскоре потом, в исполнение его предписания, генерал сей пошел против лезгин, собравшихся при селении Сакатало. [279]

Смерть генерала Гулякова ³⁶²

Лезгины, встретив его в поле близ помянутого селения, по первым выстрелам отступили и скрылись в селение. Генерал Гуляков, ободрившись счастливым успехом, пошел преследовать их в самые улицы. Они составляли столь узкие проходы, что едва четыре человека рядом могут пройти между каменными стенами, окружающими сады. Когда большая часть отряда его вошла в сию теснину, где не только из пушек, но и ружьями не можно было действовать, – лезгины в великом множестве бросились из своих садов с саблями и кинжалами, умертвили генерала и истребили целый батальон. Оставшаяся часть и не вступавшая еще в улицы едва могла собраться и ретироваться.

Причины войны нашей с Персией

Причины к войне с Персией состояли в требовании князя Цицианова выдать грузинского царевича Александра с прочими князьями и дворянами, туда удалившимися, и признать в достоинстве патриарха всей Армении архиепископа Даниила. Последнее почиталось по обстоятельствам, о которых должен я сказать, несравненно важнее первого. Но все сношения по сим и другим политическим предметам князь Цицианов производил с такою гордостью, дерзостью и в столь оскорбительных для двора персидского выражениях, что сделался чрез то личным неприятелем всех персиян.

Армянский патриарх князь Иосиф

По смерти армянского патриарха избрание оного зависит от завещания покойника, согласия на то духовенства и народа. Но утверждение нового патриарха в его достоинстве зависит, во-первых, от двора российского, который со времен Петра I приобрел право покровительствовать всем христианам, в землях магометанских пребывающим. Во-вторых, утверждение патриарха зависит от Порты Оттоманской, по множеству армян, в ней обитающих, а также и потому, что [280] Константинопольский армянский патриарх некоторым образом подчинен патриарху, живущему в древней Армении, которая принадлежит ныне державе персидской. Наконец, утверждение это зависит от двора персидского потому, что гора Арарат и Эчмиадзинский монастырь, неподалеку от оной стоящий, находятся во владении Персии, да и сам патриарх почитается подданным сего государства.

Аргутинский-Долгоруков ³⁶³

В царствование императрицы Екатерины II находился в России при князе Потемкине один армянский монах, по имени Иосиф Аргутинский, происходивший от древней армянской княжеской фамилии. Сей Иосиф был человек весьма хитрый и пронырливый. Князь Потемкин употреблял его по части дипломатической азиатского кабинета, чему знание им восточных языков, положение земель азиатских, знание обстоятельств, а также природные дарования его немало способствовали. Он приобрел чрез то благорасположение князя и достиг пред кончиною его сана архиепископа. По смерти сего князя, пред началом войны с Персией, которая производилась под предводительством графа Валериана Зубова, родного брата любимца Екатерины II, князя Платона Зубова ³⁶⁴, Иосиф сделался необходимым в политических делах сей земли, как тамошний уроженец, имевший множество там родственников и знакомых и знавший его обстоятельства. По кончине императрицы и падении доверенности Зубовых, оставаясь в Петербурге, нашел он средство посвятить Павлу I одну книгу. Это было не что иное, как перевод армянской литургии и прочих молитв, сею церковью отправляемых, на российский язык. За точность оного я не отвечаю, скажу только, что обряды и молитвы в изданной им книге весьма сходствуют с отправляемыми греческою церковью. Цель же сего перевода была та, чтоб показать императору Павлу I удобство соединения веры армянской с греческою. Павел I легко проник в его намерение и так был тем доволен, что Иосиф сделался ему близок и, зная нрав сего государя, осмелился сделать ему весьма странное предложение, которое имело, однако же, желаемый успех. Именно: Иосиф привел некоторые доказательства того, что слово Артаксеркс [281] на сирском и Аргута на армянском означают долгорукого. А так как император Павел, хотя по женскому колену, происходит от роду князей Долгоруких, а он – Аргутинский, то, следовательно, оба они происходят от Артаксеркса. Кто бы мог подумать, что Павел не только принял сию мысль, но дал сему духовному и всем его родственникам фамилию и герб русских князей Долгоруковых, с прибавкою князь Аргутинский-Долгоруков. Родственники его, которых довольно в России и в Грузии, пользуются навсегда сим правом. Не довольствуясь тем, по кончине патриарха Великой Армении, Павел I употребил все способы, чтоб архиепископ князь Иосиф Аргутинский-Долгорукий возведен был на престол патриарший. По совершении сего отправился он на Кавказскую линию, как я уже о том упомянул, а оттуда в Грузию, с намерением ехать в Армению. Но неприятели его и партия персидская не оставили подозревать его в выше сказанном намерении, – ибо церковная утварь и одежды, им с собою привезенные, сходствовали несколько с греческими. В один день отправлял он литургию в соборной армянской церкви и пригласил к оной, а потом к своему обеду, всех знатнейших русских и грузинских чиновников. Во время обеда вдруг он так занемог, что принужден был выйти из-за стола и чрез пять дней скончался.

Кончина Павла I последовала чрез несколько недель после его. Итак, патриаршеский армянский престол оставался некоторое время праздным. Императору Александру I представлен был на утверждение в достоинстве патриарха архиепископ Давид, находившийся в Персии. Он, сделав о нем сношение свое с дворами персидским и турецким, его утвердил, на что и те были согласны. Но спустя несколько времени противные стороны представили императору, что выбор Давида был пристрастен и вовсе несправедлив, что большая часть духовенства и народа его не желают, а хотят все, чтоб на месте его был архиепископ Даниил, который находился тогда в России. Александр утвердил в другой раз Даниила, а утвержденного им прежде Давида объявил лжепатриархом. Порта Оттоманская, хотя после некоторых затруднений согласилась с желанием двора российского, но шах персидский никак не хотел признать Даниила. И Давид, уже посвященный патриархом, оставался в Персии признанным в своем достоинстве и пребывал в столичном своем монастыре в Эчмиадзине. [282]

Даниил поехал в Константинополь, где принят был как патриарх. Но он не мог быть тем доволен и, дабы увеличить число преданных себе в Персии и чрез то свергнуть Давида, отправился оттуда в Анатолию, в турецкий город Карс, на границе Персии. Противник его, сведав о том, подкупил карского пашу, который его захватил и отослал к Давиду, а сей сбрил ему голову и бороду и заставил работать у себя на кухне.

Князь Цицианов был весьма рад, что все сии обстоятельства дают ему повод к началу войны с Персией. И потому стал он делать приготовления к осаде города Ганжи.

Я, состоя тогда правителем Грузии, употреблял свое время, сходно с данным мне предписанием, на гражданскую и военную должность. Поэтому одну неделю я находился в Тифлисе, другую же – в лагере моего полка, в 4-х милях от города.

Чума в Грузии

Слухи о появившейся в Грузии заразительной болезни доходили до меня и до князя Цицианова, но он никак не хотел тому верить. Посланные же для узнания медицинские чиновники в угодность ему подавали двусмысленные донесения. В один день по вечеру, находясь в моем лагере, получил я от него нарочного с предписанием, чтоб я по встретившимся весьма важным обстоятельствам немедленно прибыл в Тифлис. Притом он делал замечание, как осмелился я оставить город в такое важное время? Я не знал ни о какой важности, но в ту же минуту поехал и прибыл туда ночью, когда уже все спали.

Дежурный офицер, явившись, уведомил меня, что в городе оказалось моровое поветрие, что князь Цицианов велел запереть ворота и никого не выпускать. Между тем по просьбе родственников своих и знакомых позволил он коменданту выпустить некоторых тайно. Народ сведал о том и начал роптать, собираясь толпами на улицах. В то же время Антоний, патриарх грузинский, родной брат покойного царя Георгия XIII, просил его также о позволении выехать из города. Получив таковое, он в надежде на уважение, которое имеет к нему народ, поехал на линейке открыто за город. Толпа следовала за ним. Когда он приехал к воротам и начали ему отворять оные, тогда народ бросился, опрокинул караул, запер ворота и [283] обратил экипаж патриарха назад, крича: «Ты не имеешь ни жены, ни детей и не хочешь, однако, умирать с нами, обремененными семействами». Князь принял сие за явный бунт, велел поставить по всем улицам заряженные картечью пушки и удвоить караулы. Старшины народа пошли к нему с просьбой, но он велел забить их в колодки и содержать под стражей.

Поутру на другой день, готовясь ехать к нему и в присутствие губернского правления по моей обязанности, нашел я у себя на столе три пакета: один от полицмейстера, другой от инспектора врачебной управы, а третий от земского исправника. Все они были одного содержания и уведомляли меня, что в городе Тифлисе и окрестностях оного открылось моровое поветрие. Я поехал к князю Цицианову и донес ему о том. Но он с великим гневом сказал мне: «Это неправда и одна их пустая выдумка, чрез которую они приводят народ в смятение». Я пошел в присутствие и нашел там такие же три пакета от тех же лиц. Старший член предложил, чтоб секретарь, распечатав, прочитал их вслух. По окончании чтения спросили все о том моего мнения. Я взял сии бумаги, пошел и показал князю Цицианову, который так рассердился, что тут же послал за оными особами, велел их арестовать и посадить на гауптвахту. Но они сказали ему: «Вы можете взять наши шпаги, бумаг же своих мы не возьмем».

Причина нерасположения князя Цицианова

Когда я возвратился в присутствие, вице-губернатор подал мне бумагу, сказав: «Вот правило, которым должны мы руководствоваться в таком случае».

Это был манифест императрицы Екатерины, подтвержденный Павлом I и Александром, на предмет появления в какой-нибудь губернии подобного несчастия. В этом манифесте наряду с подробным указанием необходимых мер, какие в сем случае принимать предписывается, между прочим сказано: «Губернатор, в губернии которого появится моровое поветрие, должен немедленно донести о том сенату, сообщить во все соседственные губернии для принятия предосторожности, распустить судей, запереть присутственные места и остановить течение всякого рода дел. Буде же из каких-либо видов он того [284] не учинит, то подвергается жесточайшему наказанию (лишению чинов и орденов). А ежели члены правления о таком его поступке умолчат и не донесут сенату, то все без изъятия подвергнутся еще вящему наказанию». Мне не оставалось ничего более делать, как, написав о том донесение, послать в сенат с отправлявшеюся в тот же день почтой. Вот причина гонения князя Цицианова на меня до самой его кончины. Он не доносил о болезни императору и не намерен был того сделать, надеясь укротить свирепость сей болезни предполагаемыми им мерами. Это объясняется тем, что предосторожности от этой болезни давно были ему предписаны и суммы на учреждение карантинов были отпущены. Он же не успел привесть того в исполнение, как чума начала свирепствовать.

Присутственные места и вместе квартира князя Цицианова находились за городом, как я пред сим о том сказал. Возвратясь оттуда, нашел я все площади наполненными народом, который кричал и грозил употребить силу. Приблизившись к толпам, сказал я народу, чтобы он избрал двух или трех представителей и прислал ко мне. Я выслушаю их просьбу и непременно буду стараться удовлетворить их желание. Слова сии возымели свое действие. Народ разошелся, представители явились и объявили мне просьбу народа, которая состояла только в том, чтобы выпустить их из города. На сие отвечал я, что не могу сего сделать, не учинив надлежащего к тому распоряжения и не доложив наперед главнокомандующему. Впрочем просил их обождать и поехал прямо к нему.

Деятельность Тучкова во время чумы

Едва успел я выговорить, что должен выпустить жителей, как он закричал: «Что вы делаете? Они разнесут чуму по всей Грузии». – «Нет, – отвечал я ему, – меры против того уже мною предположены. Река Кура, протекающая в Тифлис, образует за городом большой остров, называемый Ортачала. Вам известно, что на оном большая часть обывателей имеет свои сады, время благоприятствует пребыванию там. Продовольствие жителей можно будет устроить при помощи лодок по правилам карантинным. Но что касается до самого выпуска, то от ворот до самой переправы на остров я расположу [285] казацкие полки, дабы никто не мог удалиться в сторону. Выпуск последует по билетам в одни ворота, где будут собраны все медицинские чиновники и очищены ближайшие дома, в которых будут всех осматривать. Здоровые пойдут на остров; а которые хотя мало окажутся сомнительны, те останутся в городе. Медицинские чиновники в свое время должны будут посещать остров Ортачал. И если и затем покажутся у кого признаки сей болезни, тех отправлять на другой остров, неподалеку от оного находящийся».

Выслушав сие довольно терпеливо, сказал он мне: «Делайте, как вы находите лучшим, я даю вам полную власть и не буду в то мешаться. Но знайте, что все неприятные последствия останутся на вашей ответственности».

Я был весьма доволен его ответом, поехал в город и объявил все мною сказанное представителям, которые были еще больше меня обрадованы.

Тот же час приступлено было к распоряжению. Я приказал заготовить несколько тысяч билетов и собраться народу по частям к моему дому на другой день. Я сам раздавал билеты, в которых означалось число душ мужского и женского пола всякого хозяина дома. И три дня занимался тем от самого рассвета до глубокой ночи. Все меры осторожности, дабы не заразиться самому, были употреблены, и все происходило в довольном порядке. Но на третий день почувствовал я небольшой озноб, слабость в глазах и ногах; а сев за обед, лишился совсем вкуса, так что не мог различить сахар от соли. Не говоря о себе ничего, спросил я у случившегося при том лакея о сих признаках. Он отвечал мне, что это предвестие чумной болезни. Через час упал я со стула и меня в обмороке без чувств перенесли в особую комнату. Несколько часов был я в совершенном беспамятстве. По вечеру, уже придя в себя и открыв глаза, увидел я сидящего вдали князя Цицианова и почти всех чиновников. Я начал говорить. Лекарь, приблизившись ко мне с осторожностью, нашел меня в сильном жару. Все средства были употреблены, и я, на третий день освободившись от сего припадка, чувствовал только остатки слабости. Медики уверяли меня, что приступ чумы был не довольно силен и что, сверх того, скорым выздоровлением обязан я крепости моего сложения.

Итак, выпустив всех здоровых людей, остался я с [286] больными, зараженными чумой, с полицией и медицинскими чиновниками в городе. Из них большая часть принесла в жертву жизнь, исполняя свою должность. Из прислуги моей умерло в три месяца только два человека, в городе же умирало от 10 до 40 человек каждый день.

Строго приказано было наведываться о вновь заболевающих. Но так как свирепствовали еще и другие болезни кроме чумы, то не только полиция, но иногда и медицинские чиновники, обманываясь вследствие поспешности, соединяли сих несчастных с чумными. И они делались чрез то жертвою иногда необходимых их ошибок. В предотвращение этого учредил я особый дом, под названием дом сомнительных. Всякого заболевшего приказано было проводить в оный, где лекаря, осмотря с прилежностью признаки их болезней, разделяли их на незаразительных и чумных. Это немало избавило людей от преждевременной смерти.

Нищие, которых довольно в Тифлисе, ходя везде и принимая все от подающих, размножали чуму. Для устранения этого я не имел почти никаких казенных сумм в моем распоряжении и потому принужден был сделать подписку. Собрав деньги, учредил я богадельню и запретил нищим бродить по улицам. Свирепствовавшая в Грузия чума разделялась на три степени, которые все начинались горячкою с ознобом по временам. Первая, не столь опасная, состояла в бобонах или опухолях, появившихся под мышками и в пахах. Если больной имеет довольно силы к перенесению воспаления, причиняемого нарывом, и ежели оный дозреет и прорвется, то больной по большей части выздоравливал. Медики помогали этому пластырями, припарками и разрезыванием, так что больных только половина умирала, 2-я состояла из карбункулов, или небольших чирьев, появлявшихся в разных местах на теле. Хотя употребляли и на оные разные пластыри, но из 10 человек умирало по семи и более. 3-я, от которой ни один не выздоравливал, состояла в появлении по всему телу мелких черных и красных пятен. Степени прилипчивости не можно было определить: иные смело обращались с больными и ничего к ним не приставало; другие же, напротив, заражались почти без прикосновения. Я приведу здесь один весьма странный случай, достойный внимания медиков. [287]

Странный случай

Должно сказать, что не все жители, кроме больных, вышли из Тифлиса; оставалась еще некоторая часть бедных людей, которые сами не хотели оставить город. В одну ночь обход моих гренадер нашел подкинутую, недавно рожденную девочку. Это было неподалеку от моего дома. Я дал кормить ребенка одной солдатке моего полка, муж которой был слесарем и почти с самого появления чумы не был на своей квартире, занимаясь в мастерской казенной работой. Жена его, кормившая своею грудью помянутого ребенка, чрез несколько недель умерла чумой. И так как жила она одна, то узнали о том лишь тогда, когда полицейский обход, проходя мимо ее хижины, стал стучать и, не получив никакого ответа, вошел в ее комнату. Найдя ее мертвою, крайне удивлены они были, увидя ребенка, сосавшего еще ее грудь. Люди сии, вытащив тело с нежною осторожностью, взяли ребенка, обмыли в уксусе, окурили и принесли ко мне. Сия бедная девочка несколько дней пробыла на моем дворе, где один старый солдат кормил ее рожком. Она была здорова, выросла, вышла замуж, живет и поныне, имея много детей.

Князь Цицианов, поручив мне начальствование над Грузией, пред наступлением осени пошел с войском осаждать персидский город Ганжу. Я должен был доставить ему все необходимое. Сверх того предписал он мне сделать заготовления для моего полка и других войск по дороге в Имеретию, которые, по взятии Ганжи, под начальством моим туда последуют. ³⁶⁵

Взятие персидского города Ганжи

Между тем князь Цицианов, осадив персидский город Ганжу, предложил владельцу оного Жеван-хану такие жестокие условия, что он никак не мог согласиться на сдачу города. Я уже и прежде сказал, что он старался показать молодому императору Александру I воинские свои способности и для того искал кровопролития ³⁶⁶. Хотя Жеван-хан сам видел, что он не в состоянии противиться, но был столь оскорблен дерзким отзывом князя Цицианова, что решил лучше умереть, нежели предать себя его власти. [288]

По некотором безуспешном действии устроенных пред городом батарей решил главнокомандующий предпринять штурм. Крепость Ганжинская окружена каменною стеною и рвом без правильной обороны: к тому же стены во многих местах от времени были разрушены. Хотя они и были поправлены наскоро, но непрочно.

В числе жителей почти половина состояла из армян, на которых, как на христиан, не мог хан много полагаться. Все способствовало начатому предприятию. Ночью город был взят, почти все жители истреблены, а Жеван-хан убит, сражаясь на стене.

Князь Цицианов не оставил тогда же меня о том уведомить. Я, поздравляя его с победой, поздравил вместе и с прекращением чумы в Тифлисе. Я донес ему, что жители после надлежащего очищения введены в их дома и что он без всякой опасности может с войском своим вступить в город.

Чрез несколько дней прибыл он в Тифлис. Холодный его прием обнаружил мне некоторое его неудовольствие. В тот же день он мне сообщил, что так как, по представлению его императору, назначенный на место мое правителем Грузии генерал-лейтенант князь Волконский ³⁶⁷ имеет скоро прибыть, то чтобы я, сдав должность вице-губернатору статскому советнику Тарасову ³⁶⁸, выступил со вверенным мне полком на границу Имеретии. Там должен был я ожидать дальнейших его повелений и в то же время обратить внимание на исправление дорог, ведущих внутрь этой страны, и приготовить все, потребное к переходу чрез хребет гор, отделяющих сие государство от Грузии.

Итак, выступив в назначенный путь и дойдя до пограничного местечка Сурама, расположился я там, в ожидании его повелений.

Елизаветполь

Я должен сказать, что князь Цицианов, по взятии Ганжи, переименовал сей город в честь супруги Александра I Елизаветполем и сделал самое великолепное донесение о сем подвиге храбрости отличившихся при том чиновников и вообще всех, бывших на штурме. Он награжден был за то орденом св. Александра, [289] чиновники же разными орденскими знаками и чинами, а солдаты по рублю на человека. Но в то же время прочитал он в издаваемых ежедневно Высочайших приказах, что войска, бывшие в один день при разводе в Петербурге, за исправность получили также по рублю на человека. Цицианов столько был сим тронут, что имел дерзость представить императору просьбу, чтоб позволено было нижним чинам, бывшим при штурме Ганжи, на полученных ими рублях сделать скважины и на каких-нибудь ленточках носить их при мундирах в знак отличия от полученных другими за развод. Сей поступок его остался без ответа.

Он сделал также представление о чиновниках, участвовавших в прекращении чумы в Тифлисе. Все, начиная с митрополита и до последнего полицейского офицера, были награждены, исключая меня. Высшее же правительство не удостоило даже спросить, что же делал в сие время губернатор и где находился?

Обиды, причиняемые мне князем Цициановым, сим не кончились, как то можно будет увидеть из дальнейшего.

Чрез несколько недель по прибытии моем в Сурам появилось в оном моровое поветрие. Поэтому я, оставив город, расположился с полком моим в окрестных селениях, принял все меры предосторожности и донес о том князю Цицианову. Но и тут в одной деревне, занимаемой батальоном полковника Симоновича, открылась между жителями сия опасная болезнь и несколько человек из нижних чинов оною заразились. Тогда велел я помянутый батальон вывести в лагерь, хотя было то еще в исходе февраля месяца.

За несколько времени пред тем прибыл ко мне из Петербурга полковник князь Козловский ³⁶⁹. Он служил все время в гвардии и был уже полковником гвардии Преображенского полка. Но, наскучив там заниматься одними пустыми строями и желая испытать себя в войне, просился в Грузию с определением во вверенный мне гренадерский полк.

Кончина императора Павла I

Мы скоро познакомились и обрели взаимную доверенность. Поэтому в один день рассказал он одно обстоятельство, [290] касающееся кончины императора Павла I, которое может быть немногим известно.

Я знал, что печальный конец сего государя известен всем россиянам и довольно верно сообщен свету некоторыми иностранными писателями. Но участвовал ли в заговоре против отца старший его сын, нынешний император Александр I, и согласен ли он был лишить его жизни? Многие еще сомневаются. Поэтому надеюсь я, что приводимое здесь справедливое повествование об этом происшествии может решить сей вопрос.

Все знают, что император Павел I был великий охотник до военных строев и каждый день оными занимался. При этом он наказывал, поощрял и награждал отличившихся. Хотя поступал он в сих случаях с великим своенравием, так что иногда наилучший строй привлекал его гнев и неудовольствие на чиновников, получавших за то выговоры и аресты, а нередко и другие важнейшие наказания; но за то в другое время терпел он ошибки и за весьма посредственно представленный строй награждал и осыпал благодарностью.

К чести сего государя можно сказать, что гнев его был всегда временный, а награды оставались навсегда. Это однако совсем противно правилам и характеру его наследника.

За день или, лучше сказать, за несколько часов до кончины Павла I, полковник Козловский, бывший тогда капитаном гвардии, вместе с прочими, поутру, при разводе, представлял ему свою роту. И хотя она была в совершенной исправности, но император был недоволен и Козловский получил от него жестокий выговор с угрозами. Надобно сказать, что со времени Павла I и доныне в Петербурге гвардия выводит всегда в развод больше войска, нежели потребно для занятия караула во дворце. В присутствии императора начинает она ученье, по окончании которого излишние солдаты возвращаются в свои казармы. Офицеры же остаются до тех пор, пока назначенные для караула, исполняя заведенные в таком случае обряды, пойдут для занятия своих постов. При этом не вступающие в караул офицеры остаются зрителями и стоят особо. Во время сего последнего действия огорченный Козловский стоял с прочими. Александр, проходя мимо, сказал ему с веселым видом: «Здравствуй, князь! Отчего ты так скучен?» – Он отвечал ему с чувствительностью: «Как не быть скучному, когда мы [291] употребляем всевозможное старание, чтоб угодить родителю вашему, но видим только неудовольствие его и гнев». Александр взял его за руку и сказал тихо: «Потерпи немного, потерпи, скоро все переменится». – После сих слов, отойдя несколько шагов, возвратился он к Козловскому и спросил его, знаком ли он с генералом графом Паленом ³⁷⁰.

Козловский отвечал, что знает его, как военного губернатора столицы. – «Этого не довольно, – продолжал Александр: – Я бы советовал вам короче с ним познакомиться, он в великой милости у государя».

Козловский, не ведая ни о чем, не знал, чему приписать сии слова. Но, возвратясь домой, нашел на столе билет от графа Палена, которым приглашает он его к себе на вечер и ужин. Удивление его увеличилось. Но, проснувшись того дня рано и утомясь ученьем, он лег отдохнуть после обеда. Пред вечером пришел к нему один из его приятелей, капитан гвардии, и спросил его, поедет ли он сегодня к гр. Палену. «Я имею от него билет, – отвечал Козловский, – но, признаюсь, что весьма не хочется мне туда ехать». – «Отчего ж?» – сказал ему капитан. – «Ты знаешь, – продолжал Козловский, – я не люблю больших собраний и знакомства с неравными мне». – «Как можно отказать такому знатному человеку? – возразил его приятель. – Знаешь ли ты, что чрез то можешь иметь много неприятностей?» – «Знаю, – отвечал он, – и потому, хотя и против желания, но должен буду ехать».

Собрание у графа Палена

В назначенный час Козловский прибыл в дом генерала Палена. Стоявший у дверей швейцар, рассмотрев с большим прилежанием его билет, дал знак, по которому вышел лакей и проводил его по лестнице. Войдя в комнаты, увидел он превеликое собрание генералов, полковников, штаб- и обер-офицеров и многих других чиновников, которые все были пьяны. Генерал Пален, лишь только его приметил, как закричал: «А, Козловский – ты должен поравняться с нами!» – И подлинно, несколько кубков шампанского вина поравняли его с прочими. Тут хозяин, взяв его за руку, повел в особую комнату, где увидел он на столе премножество разного оружия. При этом [292] сказал ему генерал Пален: «Знаешь ли ты, что мы сей ночью готовимся переменить участь России и низвергнуть с престола тирана? Выбирай себе оружие, которым ты лучше умеешь действовать». Козловский пришел от того в такое замешательство, что, не отвечая ничего, взял пару пистолетов и положил к себе за пазуху. «Осторожнее, – промолвил Пален: – они заряжены и слишком исправны». При сих словах вошли в комнату многие из заговорщиков и спрашивали его, как поступить им с императором? На это отвечал он им французской пословицей: «Quand on fait une omellette on casse les oeufs» («Когда делают яичницу, то бьют яйца»). К ужасу и сожалению, пословица сия в буквальном смысле совершилась с несчастным императором Павлом I.

Тут заговорщики разделены были на разные группы, в одну из которых причислен был Козловский. Все они пошли от генерала Палена разными улицами к Михайловскому замку.

Последствия сего известны свету. Остается мне сказать, что супруга Павла I, императрица Мария, и сын его Константин ничего этого не знали. Но что касается до Александра, то в ту же минуту, когда отец его окончил жизнь, все заговорщики пошли в известную им комнату, в том же замке находящуюся, тут нашли Александра, одетого в полный мундир, хотя было то уже далеко за полночь. (Указание на активное участие Александра в заговоре, сделанное Тучковым со слов князя Козловского, не сходится с показаниями Саблукова и особенно князя Чарторыйского, который в своих записках опровергает это обвинение. Вообще к отзывам Тучкова об императоре Александре, к которому, как видно, он относился недоброжелательно, следует относиться с осторожностью. – Ред.) Они поздравили его императором, вышли с ним на главный двор замка, на котором собрано было несколько батальонов гвардии. Они также провозгласили его государем и учинили присягу ³⁷¹. Павел I имел некоторое предвестие о заговоре против него, и для того послал он за генералом Аракчеевым, который тогда был удален от двора и жил в своей деревне. Но граф Пален, сведав о том, именем императора, как военный губернатор, дал приказ на все въезды не пропускать его в город. Это и было исполнено: ибо за несколько часов пред сим происшествием был он у заставы, и караульные не впускали его в город. Зная непостоянный характер Павла I, Аракчеев не был удивлен отменой приказания и поехал назад. [293]

Но если бы сего не было и он успел бы прибыть в Петербург, то по ужасному его жестокосердию он не пощадил бы не только всех заговорщиков, но и самого Александра. Однако ж достойно примечания то, что по вступлении его на трон знатнейшие из заговорщиков, как-то: два брата графы Зубовы ³⁷², генерал Талызин ³⁷³ и многие другие скоро умерли, почти скоропостижно. Аракчеев же сделался у него в великой доверенности, которая и по сие время продолжается.

Поход в Имеретию ³⁷⁴

С наступлением весны князь Цицианов прислал ко мне повеление выступить со вверенным мне полком из настоящего расположения и стать лагерем при деревне Али, на границе Имеретии. Близ этой деревни идет довольно большая дорога, ведущая в сию землю. Так как заразительная болезнь в батальоне полковника Симоновича прекратилась, то, соединив все три батальона, расположился я на берегу реки Куры при помянутой деревне. Находясь там, узнал я, что четыре батальона егерей пришли в Сурам, о чем князь Цицианов не уведомил меня, равно как и о поездке своей в Имеретию. Но проезжая туда, должен он был ночевать в одной деревне, неподалеку от моего лагеря. Я, сведав о том, послал ему почетный караул и приехал сам к нему с начальниками батальонов. Он принял нас с большою холодностью и на другой день весьма рано отправился в Сурам, где, взяв егерские батальоны, вступил с оными в пределы Имеретии.

Через три дня получил я от него повеление отрядить один батальон под начальством надежного чиновника в Имеретию. При этом я должен предписать этому чиновнику, чтоб он, по вступлении своем туда, старался приводить жителей к присяге на верность и подданство императору Российскому. Буде же встретит он какое-либо препятствие, немедленно донес бы мне, а я, вступив туда с оставшимися двумя батальонами, принудил бы их к тому силою оружия.

Я послал туда полковника Козловского с его батальоном, от которого на другой день получил донесение, что два больших селения добровольно учинили присягу и что он ожидает того же и от прочих. Но в тот же день прибыл ко мне [294] нарочный от князя Цицианова с уведомлением, что царь имеретинский присягнул на подданство, и чтобы я поэтому возвратил к полку своему отряженный на сей предмет батальон. Это и было тогда же исполнено.

Возвратясь из Имеретии и остановясь в городе Гори, князь Цицианов приказал мне прибыть к нему. Он принял меня весьма ласково, рассказал о делах Имеретии и о намерении своем идти в Персию и овладеть городом Эриванью. При этом прибавил, что, устрашенные судьбою города Ганжи, персияне его боятся. В доказательство этого показал он мне письмо эриванского хана, которым уведомляет он, что по прибытии его с войском готов он отворить ему ворота и сдать город. Разговор сей кончился тем, что он предложил мне принять на себя должность министра при дворах имеретинском и мингрельском. Но так как сии государства находятся в войне друг с другом, то я должен стараться их проверить, определить между обоими демаркационную линию, чтоб без воли Российского правительства ни та, ни другая держава не могла оную преступать. И наконец я должен найти средства завладеть турецкою крепостью Поти, лежащею на Черном море, не охлаждая, однако ж, союза между двором российским и Портою Оттоманской.

Для этого должно мне сдать полк старшему по себе, взять из оного на выбор 20 гренадер, одного штаб- и 2-х обер-офицеров, для составления почетного караула и моей свиты, и получить от него пять тысяч рублей и драгоценный кинжал для подкупа потинского паши. Ежели ж средство сие не удастся, то чтоб я выпросил у паши позволение расположиться гренадерам моим в крепости. Они же пусть завяжут дружбу с янычарами (несмотря на то, что ни один из них не знал по-турецки), уговорить их под предлогом прогулки выйти из крепости, а самим в это время занять оную. Или уговорить пашу ехать с собою на охоту и предложить, чтоб он янычар своих взял с собою, а самому с гренадерами поспешить овладеть крепостью. Буде же и то не удастся, то возмутить народы имеретинский и мингрельский и, соединясь с ними, напасть на упомянутую крепость и взять силою оружия. Когда же Порта Оттоманская будет спрашивать у меня о причине такового поступка, то ответствовать, что я, преследуя хищническую лезгинскую партию, нашел крепость оставленною и потому занял ее, [295] оставить же оную не могу без воли высшего правительства.

Удивительно покажется всякому, что сии нелепые предприятия и наставления присланы были князю Цицианову от министерства российского. А еще удивительнее, что он, будучи действительно прежде человеком умным и зная все обстоятельства, мог дать мне на то повеление! Если бы я и мои гренадеры имели все способности самого Магомета, то в нынешние времена не могли бы в том успеть.

Не оставалось для меня ничего больше, как только сказаться больным. Итак, исполнив сие, поручил я начальство над моим полком старшему по мне полковнику кн. Козловскому.

По прибытии своем в Тифлис князь Цицианов прислал повеление моему полку следовать и расположиться лагерем поблизости сего города. Итак я, оставаясь один в пограничной деревне Али, написал к нему письмо, прося позволения приехать в Тифлис для пользования себя у тамошних медиков. Он согласился на сие. Но так как болезнь моя довольно долго продолжалась, то и послан был на место меня в Имеретию статский советник Литвинов ³⁷⁵ совсем с иными поручениями, как я о том узнал после.

Поход в Персию ³⁷⁶

Оправившись от болезни, принял я начальство над моим полком, которому в тот же день велено было выступать и следовать в пределы Персии. Князь Цицианов, послав полк мой вперед, сам с корпусом, состоящим из одного драгунского полка, 8 батальонов пехоты, двух казачьих полков и до трех тысяч конновооруженных грузин, выступил тремя днями после ³⁷⁷. Таким образом я находился всегда за три перехода впереди его, чего никогда не делается ни с каким авангардом. Он не дал мне нисколько конницы и даже казаков для открытия, и притом не сделал никаких наставлений. Я даже не знал, как поступить мне, когда я встречу персидские войска, поелику явного разрыва с сею державою и манифеста о войне не было. Все его повеление состояло только в том, чтобы я, дойдя до соединения реки Арпачая с рекою Залгой ³⁷⁸, ожидал там его прибытия с корпусом.

Через два перехода вступил я в пределы древней Армении. [296]

Все представляло там необитаемую пустыню; разоренные замки, церкви, селения представляли жалкий вид великого опустошения и с давних времен забвения. Земля сия наполнена высокими и каменистыми горами, соединяющимися с отраслями Кавказа и Арарата. Между ними раскинулись пространные и, как видно, довольно плодородные, никем не занимаемые долины. Два каменных моста, чрез которые случилось мне переходить, устоявшие против насилия народов и времени, заслуживают внимания путешественников. Один на реке Кше, а другой на Алгете. Первый построен из тесаного гранита, а другой из мрамора. Построение сего последнего приписывают великому Помпею.

Я шел пять дней, не встречая никого на пути моем, кроме диких зверей. В шестой день, остановясь для отдохновления с лагерем на высоких горах Армении, приметил я разъезжающих вдали двух человек верхом. Они, казалось, хотели приблизиться к нам, но чего-то опасались. Я приказал делать им разные знаки, по которым они, осмелясь, приехали ко мне. Это были два грузинских татарина, посланные разведать о приближении моего полка от генерал-майора Леонтьева, стоявшего с двумя батальонами в провинции Козахской на границе персидской. Они подали мне от него маленькую записку, в которой уведомляет он, что предписано ему соединиться с моим полком, но он не знает, скоро ли он прибудет. Притом со всех сторон окружен он неприятелем и не может оставить крепкого места, в горах им занимаемого, до моего приближения. Чрез сих же татар уведомил я его, где нахожусь и когда могу с ним соединиться. На другом переходе встретили меня три присланных им казака с подробнейшими уведомлениями о его положении.

Соединение наше долженствовало быть при реке Арпачае, где назначено мне было ожидать прибытия главнокомандующего. Итак, чрез два перехода спускаясь с высоких гор на пространную долину, орошаемую небольшою рекою Арпачаем, приметил я в горах палатки генерала Леонтьева. Я подал ему знак тремя пушечными выстрелами, после которых палаток не стало уже видно. Но персидская конница рассыпалась по всей равнине и, подъезжая поодиночке довольно близко, смотрела на мой поход. Они видели, что у меня нет ни одного кавалериста, и потому были так смелы. Я, устроя каре, с музыкой и [297] барабанным боем шел на назначенное мне место. И когда начал я занимать лагерь, то персияне меня оставили, не сделав ни одного выстрела. Скоро услышал я барабаны генерала Леонтьева, и он часа через три соединился со мною, имея с собою два батальона пехоты, 4 пушки, 70 казаков и до 100 человек вооруженных конных армян, которые были слугами двух находящихся при нем армянских архиепископов.

Расположившись оборонительным лагерем, принуждены мы были составить военный совет, что в таком случае предпринять? Число находящегося против нас войска было нам неизвестно, равно и намерения оного. При том оба мы не имели никаких повелений от князя Цицианова на счет военных действий. Прибывший же в наш лагерь архиерей объявил мне, что семь тысяч армянских семейств, удалившихся из Персии, дабы поселиться в Грузии и вступить в подданство России, находятся не в далеком от нас расстоянии, что видимый нами корпус персидского войска пришел их возвратить или всех истребить. И это неминуемо последует, если мы замедлим их защитить.

Лишь только поставлены были из казаков и армян передовые посты, как персияне, сыскав таковые же отряды, поставили против оных, на расстоянии пушечного выстрела. Я приказал своим отступить несколько к лагерю, а персияне приблизились. Тогда на известном расстоянии, подкрепив слабые мои конные отделения отрядами пеших стрелков, велел я конным начать пальбу. Персияне начали с нами перестреливаться. Наши, отступая, наводили их на пешие отряды, что продолжалось до самой ночи, почти без всякого урона с нашей стороны. Во время сего действия прискакал из персидского лагеря и спасся от преследования вплавь через реку один давно захваченный пленный грузин. Он объявил, что видимое нами войско состоит из восьми тысяч отборной персидской конницы, под начальством шаха Зады, то есть старшего сына и наследника персидского императора Баба-хана, или Фет-Али-хана. Сам же он служил при нем в должности кафеджи, то есть кафешенка, и захотел воспользоваться прибытием войск наших, чтоб освободиться из неволи и возвратиться в свое отечество.

Сообразив сии обстоятельства, решился я атаковать неприятеля на другой день поутру и для того в ночь устроил на лагерном моем месте вагенбург ³⁷⁹. Оставив для прикрытия оного [298] четыреста человек пехоты, при двух орудиях большого калибра, с рассветом дня выступил я двумя колоннами, имея 1200 человек пехоты, и пушки, и помянутую выше конницу. Первая колонна шла слева, а вторая справа, и конец первой равнялся в некотором расстоянии с головою второй. Сей простой маневр весьма полезен против азиатских войск.

Лишь только персияне приметили мое движение, как, оставив свой лагерь, заняли лежащие на пути моем высоты. Потом, бросившись с них с великою поспешностью, окружили меня со всех сторон. Но скорое построение из колонн двух каре в положение перекрестных выстрелов, и картечных и ружейных, очень скоро их опрокинуло. Они отступали, собирались, нападали, ретировались и так водили меня с места на место, до самого вечера. Я не имел конницы и потому не мог их преследовать. Одни только пушки заставляли их часто отступать. Наконец, остановился я на одной горе, а персияне против меня на другой. Между сих гор была довольно пространная и глубокая лощина, по которой текла небольшая речка. Необходимость воды для обоих войск поддерживала перестрелку; но сие не решило бы ничего, если б не был посредине небольшой курган, никем не занятый. Я приметил, что неприятель, собираясь за оным почти поодиночке, небольшими толпами проезжал вправо, вниз по лощине, неизвестно куда, и назад не возвращался. Дабы открыть причину такового его движения, послал я к помянутому кургану отряд казаков. Неприятель, увидя сие, отделил против них сильный отряд конницы. Я подкрепил моих казаков пехотой при одной пушке. Персияне же обратились всею своею силой на сие отделение, тогда и я с обоими каре спустился вниз. Несколько минут продолжалось сражение, как увидал я, что мимо кургана идет дорога чрез узкий дефиле к их лагерю, который с сей точки был у меня в виду. Поэтому поспешил я прежде их вступить в сие дефиле, окруженное превысокими, утесистыми горами. Тщетно покушалась, по справедливости сказать, славная их конница пробиться сквозь два каре, идущие один за другим прямо на их лагерь. Боковые фасы шли от гор в расстоянии пистолетного выстрела, и потому не было возможности проехать мимо. Итак, решились они, поднявшись на высоты, упредить меня объездом. Но горы были слишком круты и объезд дален. Невзирая на то, взобрались они на оные и почти в одно со мною время прибыли к лагерю. Однако же [299] успел я на одном из двух построить одно продолговатое каре и тем занять всю средину лагеря. Трикратно начинали они сильную атаку, но каждый раз были опрокинуты. Наступившая темная ночь прекратила сражение. Неприятель ретировался, оставя нам в добычу весь свой лагерь, до ста человек пленными, 20 армянских семейств, у них в плену находившихся, множество лошадей, скота и разных военных запасов.

Я ночевал в их лагере и на другой день поутру приметил приближающийся к оному неприятельский отряд. Быв окружен посланным от меня войском, он был взят в плен и состоял из одного чиновника и 150 человек рядовых.

Исполняя повеления начальника моего ожидать его прибытия при соединении рек Арпачая и Залги, возвратился я к моему вагенбургу и стал в предписанном положении. Князь Цицианов, услышав сильную пушечную пальбу, целый день продолжавшуюся, крайне был встревожен моим положением, а еще более потому, что в тот день ни один из посланных им не мог ко мне доехать, так как я со всех сторон окружен был персидской конницей. Полученное от меня донесение о поражении неприятеля его успокоило.

Надобно сказать, что пред сим сделал он на меня представление императору, что я ослушался его повеления и не поехал для министерского поручения в Имеретию, а самовольно с полком своим пошел под Эривань. Но сие представление отправлено было по обыкновенной почте. Донесение же о моей победе послано было с нарочным, прибывшим в то время из Петербурга. Поэтому то и другое пришло почти в одно время. И я за сие сражение получил только одну благодарность от императора.

На третий день главный корпус соединился с моим отрядом. Князь Цицианов разделил все войско на три части: авангард поручил он генерал-майору Портнягину, всю пехоту и артиллерию мне, а арьергард генералу Леонтьеву.

В сем порядке продолжали мы свой поход ³⁸⁰ по необитаемым местам несколько дней, не встречая нигде неприятеля. Знаменитая гора Арарат открылась взору нашему. Не доходя пяти миль до лежащего при подошве ее армянского монастыря, именуемого Эчмиадзин ³⁸¹ (Эчмиадзин – древний армянский монастырь в Эриванской губернии, местопребывание католикоса, епископа всех армян.), остановились мы для дневки. Князь [300] Цицианов собрав к себе генералов, сказал нам: «Завтра будем мы иметь весьма трудный поход. Пять миль по высоким и каменистым горам должны мы сделать в один день; при сильных жарах на пути нашем нет ни одного источника, поэтому прикажите запастись водою. Трудно нам будет, но зато отдохнем на другой день. В Эчмиадзинском монастыре осталось только три монаха. Я займу дом патриарха. Гг. генералы поместитесь в архиерейских, а солдаты в кельях. Говорят, что их такое множество, что достаточно будет для всего нашего корпуса».

Не доходя двух с половиной миль до монастыря, надлежало нам спускаться с гор на пространную целину, орошаемую реками Залгой и Араксом и составляющую славную плодородием своим Эриванскую провинцию. Но по справедливости сказать можно, что она славна больше трудолюбием своих обитателей, нежели благодетельностью природы. Сия провинция состоит из равнины, окруженной с севера так называемыми Гесабускими горами, чрез которые мы шли; с полудня горою Араратом с не весьма возвышенною цепью гор, соединяющихся разными отраслями с Кавказом и рекою Араксом; с востока так называемыми Кизицкими, или Козахскими, горами, составляющими границу Грузии, а с запада рекою Арпачаем, отделяющей Анатолию от Персии.

Лесов здесь вовсе нет, исключая находящихся в городе, принадлежащих сему владению. Почва покрыта тонким слоем шафровой породы камня, растрескавшегося в мелкие четвероугольники, из расселин которого произрастает одна простая полынь Absintium Vulgare. С начала апреля месяца до октября никогда не бывает здесь дождя. Это обстоятельство приписывают высоким горам, оную с трех сторон окружающими. Но жители нашли средство завести прекраснейшие в свете сады и обогащать себя обильным произрастанием пшеницы, сорочинского пшена, хлопчатой бумаги и шелководства. Для сего с давних времен сделали они большое водохранилище, весьма искусно каменными плотинами и стенами укрепленное. Оно находится в части гор Кизикских, им принадлежащих, при урочище Кирх-булак, что значит сорок источников. И в самом деле множество источников природою и искусством там соединены. Вода удерживается и скопляется, а в потребном случае открываются шлюзы и все равнины сей провинции покрываются водою. На них растет сорочинское пшено и хлопчатая бумага, [301] прочие же произведения наводняются по мере потребности. Со всем тем все ровные места несколько раз в лето покрыты бывают стоячею водою, отчего воздух при жестокой жаре становится весьма тяготителен для людей и заводится множество ядовитых насекомых, как-то: тарантулов, скорпионов, фаланг или скорпионов-пауков и проч.

По сей причине все жители в летнее время оставляют селения, в низменных местах находящиеся, и удаляются в горы, так что почти всегда в сей провинции находится по два селения одного названия: одно в горах, а другое в долинах, где живут они во время зимы.

Персияне знали задолго о прибытии нашем и успели дать шлюзам своим другое направление, и провинция не была наводнена. За то, кроме реки Залги и колодезей в Эчмиадзинском монастырье почти нигде не было воды.

Не доходя с милю до помянутого монастыря, войско наше весьма ослабело, переходя при сильных жарах покрытые каменьями довольно крутые и высокие возвышения и претерпевая недостаток в воде. В сие время услышали мы в Эчмиадзинском монастыре колокольный звон, что было пред вечером. Князь Цицианов сказал мне: «Нас готовятся встречать со крестом». И с авангардом, состоящим из драгун, казаков, батальона егерей и двух легких пушек, поспешил он к монастырю.

Но едва потеряли мы их из вида, как услышали ружейную пальбу. И посланный за посланным приезжали ко мне от главнокомандующего с повелением, чтоб я как можно скорее поспешил прибыть с пехотой и артиллерией.

Пред захождением солнца прибыл я к монастырю и соединился с авангардом, имея при знаменах полков не более как по 80 и по 100 человек, прочие же от изнурения лежали по дороге. Арьергард же едва прибыл на другой день.

Эчмиадзинский монастырь, о котором буду я иметь случай говорить впоследствии, окружен высокими каменными стенами из тесового гранита, украшенного по местам мрамором. Он занят был тогда персиянами, которые, по приближении нашего авангарда, открыли пальбу.

При нем на одном небольшом канале находилась мельница на возвышенном месте, а пред нею на камнях башня. И в тот вечер не была она еще занята неприятелем. В окрестностях сего главного монастыря находятся еще четыре, не столь [302] обширные, отстоящие от него в расстоянии от 4-х до 5 верст. Но монастыри сии были тогда пусты.

Князь Цицианов расположил войско свое лагерем в одну линию, правым флангом к главному монастырю, расстояньем от оного на пушечный выстрел. И в ту же ночь он дал повеление готовиться с рассветом дня штурмовать монастырь. Для сего назначены были два батальона гренадер, один моего полка и один, составленный из гренадер Саратовского и Тифлисского полков, и один полк егерей. Но не только не было приготовлено лестниц, но даже не сделано было никакого рекогносцирования .

На другой день, едва начало рассветать, главнокомандующий прислал сказать мне, чтоб пехота, назначенная на штурм, выходила, а прочие были бы в готовности. Лишь только приступил я к исполнению сего повеления, как увидел со стороны скачущих наших казаков с передовых постов с известием, что персияне со всех сторон идут нас атаковать. И подлинно не замедлили мы открыть вдали многие неприятельские колонны, поспешающие к нашему лагерю.

Так как отряд, приготовленный к штурму, был выведен на место прежде других, то князь Цицианов взял его и пошел вперед против неприятеля, не дав мне никакого повеления.

Оставшись начальником, устроил я войско свое в боевой порядок следующим образом. Два батальона гренадер моего полка составили каре на правом фланге. Два батальона пехоты под начальством генерала Леонтьева устроили каре на левом фланге, драгунский полк я поставил в линию между обоими каре, а батальон Саратовского полка, находившийся в арьергарде и едва пришедший по отбытии уже князя Цицианова, составил каре позади линии. Наличным же караулам преподано было собирать повозки и строить из оных вагенбург между линией и задним каре.

Едва только приступили к строению вагенбурга и не сняли еще палаток, как главнокомандующий, попав с отрядом своим между двумя малыми монастырями, которые персияне успели занять, и будучи с трех сторон окружен неприятелем, прислал ко мне, чтоб я немедленно отправил к нему в помощь Драгунский полк, что и было исполнено. Вслед за сим прибыл другой от него посланный, дабы я отрядил генерала Леонтьева с его каре, влево к находящемуся пред линией небольшому [303] монастырю расстоянием версты в четыре. Лишь только выступил Леонтьев, как третий посланный приехал с приказанием, чтоб я с моими гренадерами поспешил к нему. Едва тронулся я с места, как, наконец, четвертый, подполковник Чуйко ³⁸², правящий должность генерал-квартирмейстера, прискакал ко мне сказать именем главнокомандующего, чтоб я к нему не шел, а обратился вправо и занял позицию между главным монастырем и мельницей. И так пошел я туда, оставив лагерь и обоз не убранными; а для прикрытия его остался всего только один батальон пехоты. Но так как монастырь и мельница заняты были неприятелем, то и принужден я был очистить мельницу, чтоб иметь по крайней мере хотя с одной стороны точку опоры. Мельница скоро была занята моими, и я расположился на показанном мне месте, где не замедлил открыть большую неприятельскую колонну, идущую мимо меня. Не зная точного направления оной, начал я действовать из пушек, чем принудил неприятеля удалиться на расстояние вне пушечных выстрелов. Но с высоты, занимаемой мельницей, приметил я, что сия колонна, равно как другая таковая же, прошедшая мимо отряда генерала Леонтьева, и еще третья сзади устремились все на наш лагерь. Тут едва успел я подоспеть к спасению оного, ибо персияне были уже между наших палаток. Я приказал ударить в штыки и при помощи остававшегося там батальона прогнал их из лагеря. Между тем успели они взять всех пленных и несколько палаток. Впрочем, денежная казна, стоянки главнокомандующего и других генералов, провиант и запас военных снарядов были сохранены.

Собрав палатки и построив вагенбург, оставил я в оном вышеупомянутый батальон с тремя пушками, а сам с каре моим занял высоту, находившуюся на правом фланге того места, где была наша линия. Оттуда мог я видеть все направления неприятельских колонн. В сие время князь Цицианов оказался столь окруженным неприятелем, что до самого конца сражения не получал я больше от него никаких повелений.

Персияне в сем месте не замедлили сильно атаковать меня своею конницею со всех четырех сторон. Должно представить себе здесь всю быстроту их кавалерии, в числе по крайней мере в шесть раз превышающем мой отряд. Они скакали во всю прыть при беспрерывной пальбе из коротких своих ружей и сопровождали стрельбу ужаснейшим криком. Можно сказать, [304] что земля тряслась от топота, а пыль, подобно густой и мрачной туче, затмила совсем сияние солнца. Но картечные выстрелы наших 6-пудовых единорогов и успешное действие мелкого оружия скоро рассеяли сие страшное зрелище. Неприятель отступил с уроном, а у меня ранено только 10 человек рядовых.

Потом выдержал я еще два подобных нападения, но успехи неприятеля всякий раз были слабые. Несколько часов провели мы спокойно, как пред наступлением вечера увидел я большую колонну с знаменами впереди, скачущую прямо к моему каре. Я почел сперва всех за неприятелей и приготовился встретить картечными выстрелами. Но с приближением их я рассмотрел, что это были знамена и литавры нашего Драгунского полка с обыкновенным их прикрытием, отрезанные и преследуемые неприятельскою конницею. Тут удалось мне воспользоваться местоположением. Они скакали подле одной довольно глубокой лощины, простирающейся до моего каре, почему и послал я в оную отряд надежных стрелков. Неприятель не мог приметить сего движения и открыл их только тогда, когда они, пропустив драгун, начали по ним стрелять с большим успехом. Сия неожиданность обратила персиян назад. И знамена с их прикрытием успели между тем вступить в каре.

Пред наступлением ночи увидели мы отступающим нашего главнокомандующего с бывшим при нем отрядом. Он пробился сквозь неприятельские силы и ретировался, отстреливаясь. А персияне, следуя в некотором расстоянии за ним, при игрании на трубах стреляли ему в тыл. Положение места позволило мне поставить на одно возвышение 4 1/2-пудовых единорога и, пропустив своих, начать пальбу по неприятелю. Это его остановило, и тем кончилось сражение.

Князь Цицианов, приближаясь к одному ручейку, стал при оном лагерем и устроил каре, в которое вступил я, по его повелению, составив из отряда моего правый фланг оного. Когда я прибыл к нему, то сказал он мне: «Я бы должен был вас благодарить за то, что вы спасли пользу государственную и имущество всех нас; но вы в продолжение всего сражения действовали самовольно, оставив пост, на котором приказано было вам находиться. Вы счастливы тем, что вам удалось исполнить полезное дело; а если б последовала малейшая неудача, то подверглись бы вы строгой ответственности». Тщетно возразил я [305] ему, что в продолжение всего сражения не получал я от него никаких повелений и не имел способа посылать к нему с донесениями о действиях неприятеля, а потому и решил действовать по собственному усмотрению. Он не оставил, однако ж, точно в таком виде представить о том государю, что стало началом его ко мне неблагорасположения, которое он оказывал во всех случаях. Этого я сперва не мог заметить, полагая причиною принижения заслуг моих тайные замечания князя Цицианова на мой счет, внушаемые государю ³⁸³. Но я узнал впоследствии, что император Александр точно почитает вредным и даже опасным свойством решительность подчиненного генерала, а особенно ежели приметит притом некоторые его способности, какими бы успехами ни была эта решительность сопровождаема, и он лучше терпит урон от беспрекословного повиновения, нежели выгоды от решительности. Сие правило распространяет он и на главнокомандующих. И только в одно время, когда Наполеон начал уже приближаться к Москве, предоставил он свободу генералам действовать решительно, а сам не мешался ни в какие распоряжения, доколе французская армия не была уже за пределами России. Тогда явился он, возобновил всегдашнюю свою систему и все строгие взыскания за всякие мелочи, до пуговок, крючков и тому подобного относящиеся.

Комментарии

340. Царица Анна – жена Давида II Георгиевича, правившего Имеретией с 1784 по 1789 г. Летом 1801 г. Анна, притесняемая Соломоном II, бежала из Имеретии с помощью русских войск и отправилась затем в Петербург ходатайствовать перед императором Александром об освобождении сына Константина, находящегося в заложниках у Соломона.

341. Соломон II (Давид) (1773-1815) – царь Имеретии в 1789-1810 гг.

342. Рота под начальством майора Б. – имеется в виду находившаяся в Сураме рота капитана Бартенева (Г. Казбек. Военная история Грузинского гренадерского его императорского высочества вел. князя. Константина Николаевича полка в связи с историей Кавказской войны. Тифлис. 1865. С. 25).

343. Согласно «Положению об управлении Грузией» от 12 сентября 1801 г. высшим должностным лицом в Грузии являлся главнокомандующий (им был назначен К.Ф. Кнорринг), вторым лицом – правитель Грузии, стоявший во главе Верховного грузинского правительства (им был назначен П.И. Коваленский). Брат П.И. Коваленского был назначен начальником экспедиции казенных и экономических дел Верховного грузинского правительства (всего экспедиций было четыре). Должностей губернатора и вице-губернатора по «Положению» не было (ПСЗ-1 № 20007). Однако должность правителя была аналогичной губернаторской. Вице-губернатор в России в тот период являлся одновременно председателем казенной палаты, поэтому, вероятно, Тучков и называет брата правителя вице-губернатором. Грузия была разделена на пять уездов, в каждом из которых учреждался уездный суд и управа земской полиции. В органы власти наряду с русскими чиновниками входили и представители местной элиты. Гражданские дела должны были решаться по грузинским законам, уголовные – по российским, но с учетом «умоначертания тамошнего народа».

344. Кнорринг и Коваленский прибыли в Тифлис 9 апреля 1802 г., 12 апреля был обнародован манифест о присоединении Грузии к России, а 8 мая торжественно открыто Верховное грузинское правительство (Дубровин Н.Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. Т 3. СПб. 1887. С. 444, 447).

345. Мария Георгиевна (1786-1850) – грузинская царица, жена Георгия XII, рожденная кн. Цицишвили, после отправки в Россию находилась в Белгородском женском монастыре.

346. Фарнаоз Ираклиевич (1777-1852) – грузинский царевич, сын Ираклия II.

Ведение российской системы управления в Грузии вызвало недовольство у части местной элиты, которое выразилось, в частности, в «заговоре кахетинских князей» – в июле 1802 г. императору Александру за подписью 69 князей было направлено прошение об утверждении завещания Ираклия II, то есть о восстановлении независимости Грузинского царства во главе с Багратионами. Одновременно князья обратились с воззванием к населению с просьбой поддержать царевича Юлона (Хачапуридзе Г.В. К истории Грузии первой половины XIX века. Тбилиси. 1950. С. 61).

347. Орбелиани Иван Давидович (1765-1808) – князь, генерал-майор (с 1801), глава дома Орбелиани, в 1804 г. командовал грузинской дружиной и попал в плен, однако вскоре был освобожден.

348. Тарханов Соломон – в 1803 г. член Верховного грузинского правительства.

349. О Вахтанге, в частности, было известно, что он вел переписку с противниками России: царицей Дарией и царевичами Юлоном и Александром. Противники России просили его не пропускать идущие в Грузию с Кавказской линии войска (Дубровин Н.Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. Т. 3. СПб. 1886. С. 518). В итоге на упомянутом Тучковым совещании было принято решение о введении полков Лазарева и Гулякова в Кахетию, а полка Тучкова в Душетский уезд, где находился царевич Вахтанг.

350. Неспособность Кнорринга и Коваленского нормализовать обстановку в Грузии, а также многочисленные злоупотребления чиновников в Грузии привели к тому, что 8 сентября 1802 г. инспектором Кавказской линии, Астраханским губернатором и главнокомандующим в Грузии был назначен П.Д. Цицианов, который прибыл в Георгиевск 4 декабря 1802 г.

Цицианов Павел Дмитриевич (1754-1806) – князь, начал службу в 1761 г. в гвардии, в 1778 г. выпущен в армию подполковником Тамбовского полка, с 1786 г. полковник, участник второй русско-турецкой войны и войны с польским конфедератами 1792-1794 гг., с 1802 г. генерал-лейтенант, в 1802 г. назначен инспектором Кавказской линии, Астраханским губернатором и главнокомандующим в Грузии, убит при переговорах с бакинским ханом в 1806 г.

351. Согласно инструкциям, полученным в Петербурге, Цицианов должен был обеспечить вывоз членов грузинского царствующего дома в Россию, и в первую очередь царицы Дарий, которая стремилась к возведению на престол царевича Юлона и искала при этом помощи за рубежом (Утверждение русского владычества на Кавказе Т. 1. Тифлис, 1901. С. 45).

352. В издании 1908 г. пропущен следующий текст.

«От самой глубокой древности Грузия всегда подвержена была завоеваниям сильнейших держав в свете. Ассирияне, древние персы и греки, потом римляне, опять греческая империя; новые персияне и, наконец, турки попеременно с персиянами, часто имели государство сие под своей властью. При помощи разных других держав, нередко оно и освобождалось от ига иностранцев, до последнего покорения своего державе Российской».

353. В издании 1908 г. пропущен следующий текст: «Чрез несколько дней по приезде в Тифлис случилось мне иметь разговор с кн. Цициановым об артиллерии. Он отвергал полезность конной, а я, утверждая, сказал:

– Покойный генерал артиллерии Мелисино, столь известный как по сей, так и по другим ученым частям, образуя оную, сделал опыт еще другого рода артиллерии под названием горной. Она хотя на тот раз не была принята, но все же была бы нам полезна здесь. Я с моей ротой был употреблен для сего опыта. На учебном месте устроена была дефилея в 2 фута ширины и 20 сажен в длину. Пушка 3-фунтового калибра, – действуя наступательно и достигая дефилеи, по данному знаку разбирается, переносится на руках чрез дефилею, опять собирается и действует уже за дефилеей. При чем было сие так устроено и расположено, что от последнего выстрела пред дефилеей, до первого же за оной, не более проходило времени как одна минута. – Кн. Цицанов не хотел тому верить и просил меня показать ему на опыт. По неимению прежних способов не мог я сего исполнить так, как то явно представлено в Петербург. Однако же, с небольшим в 11/2, минуты небольшая пушка при действии своем прошла чрез дефилею длиною в 20 сажен. И Цицианов, казалось, был весьма доволен.

Через несколько дней прибыли в Тифлис имеретинские посланники. Кн. Цицианов дал для них большой обед, на который приглашены были я, г. Лазарев и другие знатнейшие военные и гражданские чиновники. По окончании обеда, сказал он г. Лазареву:

– Завтрашний день перед вечером представьте мне эволюции егерского вашего полка. А вы, – сказал он ко мне, – летучую вашу пушку, чтобы показать им, что ни леса их, ни горы, в случае надобности, не могут нас остановить».

354. Баграт Георгиевич (1776-1841) – сын Георгия XII, с 1818г. камергер, с 1828 г. тайный советник и сенатор.

355. Монтрезор (ум. 1804) – в 1803 г. майор (с 1799), в 1804 подполковник Тифлисского мушкетерского полка.

356. Князь Орбелианов – имеется в виду князь Дмитрий Захарович Орбелиани, см. о нем прим. 282

357. В «редакции Дубровина» сцена получения Тучковым известия об убийстве Лазарева описана немного по-иному, чем в «редакции Комарова-Военского». «19 апреля рано утром мы выступили из Тифлиса. Отъехав верст пять и мы остановились для отдохновения. В это время посланный от князя Цицианова квартирмейстер полка Лазарева привез мне бумаги и сумму денег от главнокомандующего. Цицианов уведомил меня кратко о смерти Лазарева, убиенного царицею, и приказывал, дождавшись в Мцхете прибытия князя Орбелиани с царицею Мариею и ее семейством, обращаться с ними не как с особами царского дома, но как с преступниками, предписывал также присоединить к себе прикрытие, имеющее прибыть с князем Орбелиановым, и препроводя членов царского дома через Кавказские горы до Владикавказа, сдать их коменданту Моздокской крепости полковнику Протопопову, коему велено нас встретить во Владикавказе. На пути же разрешал брать войска в подкрепление моего отряда в случае надобности» (Дубровин Н.Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. Т. 4. СПб. 1886. С. 71).

358. У Цицианова имелись данные о том, что Мария готовится бежать из Тифлиса в Хевсурию, жители которой обещали ей поддержку. Именно для предотвращения побега было принято решение срочно отправить ее в Россию (Утверждение русского владычества на Кавказе. Т. 1, Тифлис, 1901. С. 53. Там же (с. 55-62) детально проанализированы и источники, содержащие информацию об убийстве генерала Лазарева 19 апреля 1803 г.).

359. Комендантом Тифлиса был майор Саакадзе.

360. В 1736 г. талантливый полководец Надир-хан низложил последнего представителя иранской династии Сефевидов и провозгласил себя шахом Ирана. Надир-шах, проводивший активную завоевательную политику и укрепивший центральную власть, правил до 1747 г. После его смерти Иран вновь погрузился в пучину междоусобиц, пока в 1790-х гг. не был объединен под властью Ага-Магомед-хана.

361. Джаро-Белоканские общества – это территории, завоеванные в XVII в. лезгинскими племенами, переселившимися с гор. Эта область представляла собой удобный плацдарм для набегов с севера на Грузию. Весной 1803 г. после похода русских войск под командованием Гулякова Джары и Белоканы присягнули на подданство России. Однако в январе 1804 г. Гуляков вынужден был вновь против них предпринять поход, причинами которого были неуплата налогов и продолжавшиеся набеги. В сражении, которое произошло в Закатальском ущелье, Гуляков погиб, а русский отряд вынужден был отступить. Однако, несмотря на это, Джаро-Белоканские общества вновь изъявили покорность России (Утверждение русского владычества на Кавказе. Т. 1, Тифлис, 1901. С. 96-98).

362. Гуляков Василий Семенович (1751-1804) – участник 1-й русско-турецкой войны и войны со Швецией 1788-1790 гг.; с 1800 генерал-майор, шеф Кабардинского мушкетерского полка, убит 15 января 1804 г. в Закатальском ущелье.

363. Аргутинский-Долгоруков Иосиф (1743-1801) – с 1773 г. архиепископ, находился в Астрахани на должности епархиального начальника всех армян в России, способствовал переселению армян из Крыма в Россию, в 1796 г. участвовал в Персидском походе Зубова, в 1799 г. избран армянским патриархом, в 1800 г. Павел I признал его род княжеским.

364. Зубов Платон Александрович (1767-1822) – светлейший князь, последний фаворит Екатерины II, в 1793-1793 гг. генерал-фельдцейхмейстер русской армии, с 1801 г. генерал от кавалерии, участник убийства императора Павла в ночь с 11 на 12 марта 1801 г. в марте 1801 г. стал членом Государственного совета, с 1814 г. жил в своем имении, занимаясь хозяйством.

365. В издании 1908 г. пропущен следующий текст: «По отъезде его, когда я занимался уничтожением чумы и другими распоряжениями, дали мне знать, что прибыли ко мне из Ахалциха посланные от ахалцихского Яни-паши. Я знал, что там начальствовал Шариф-паша, и подумал сначала, что он сменен Портою Оттоманской. Но наконец я узнал совсем противное.

Турок Али, который с другим его товарищем послан был за помощью от несчастного Али-паши, умерщвленного имеретинским царем Соломоном (о чем я уже говорил), не получив никакой помощи от российского начальства, проживал в Тифлисе. Тут, как бы с отчаяния, предался он распутству. Он пил, таскался по улицам, не раз в безобразном виде приводила его полиция ко мне и к покойному ген. Лазареву. Наконец дошел он до того, что питался подаянием. В сем состоянии был он почти всеми забыт и редко уже было его видно. Так продолжалось несколько месяцев. После чего пришел он однажды с своим товарищем к ген. Лазареву и просил паспорта за границу. «Куда же ты поедешь?» – спросил его генерал. – «Я, – отвечал он, – пойду в Мекку, посвятить остатки дней моих Богу и Его пророку». – «А чрез какие места намерен ты туда достигнуть?» – продолжал покойный Лазарев. «Ахалцих, Анатолию и так далее», – сказал он. – «Но в Ахалцихе правит твой неприятель?» – «Он мусульманин и не обидит нищего», – отвечал турок. – И так дан был обоим им паспорт. Но чрез два дня после отправления некоторые грузины сказали, что он самый опасный шпион и имеет с собою важные бумаги. Тот же час послано было в Сурам, чтоб, задержав его на границе, отобрать у него все бумаги и прислать в Тифлис. Приказание было в точности исполнено; но в бумагах его ничего важного не нашлось. Поэтому, возвратив ему оные, велено было пропустить его чрез границу. Но вместо Ахалциха пошел он чрез Имеретию в Абхазетию, к тамошнему владельцу, искреннему его другу.

Он имел в Имеретии большие суммы денег в верных руках. Получив их, он приехал в Абхазетию, где, действуя при помощи этих денег и переписки, успел он произвесть в провинции Ахалцихской возмущение против Шариф-паши. Утесненный мятежниками, паша принужден был просить помощи у абхазетинского владельца, не зная того, что Яни находится там. Сей князь отвечал, что он может послать к нему до шести тысяч войска, но не имеет надежных полководцев, а сам идти не может. Поэтому просил поименно некоторых известных ему чиновников.

Шариф-паша, получив его письмо, послал к нему тех, на которых больше прочих имел надежду. Когда же они прибыли, князь, не допуская их до себя, велел всех их посадить в башню. Потом, придя к ним, принудил их написать письмо, что войско под их предводительством скоро выступит из Абхазетии. И подлинно, – выступил он сам, имея с собою до десяти тысяч, с ним был Яни и его товарищ, а также присланные от него чиновники, но последние под крепким надзором.

Шариф-паша, увидя приближающуюся к Ахалциху мнимую помощь, приказал отворить ворота. Но лишь только войско сие вступило в город, как объявило себя его неприятелем. Удивленный паша едва успел спастись бегством с некоторыми ему преданными, из которых до сорока человек было убито. – Впрочем, спокойствие восстановлено было в городе, и Яни возведен в достоинство паши. По донесении о сем Порте Оттоманской, получил он чин трехбунчужного паши, фирман, утверждающий его начальником Ахалцихской провинции, приличные званию его подарки, как то обыкновенно бывает при дворе турецком.

Все происшествие описано было на превеликом пергаменте, который посланные, при некоторых подарках, подали мне».

366. Уезжая на Кавказ, Цицианов получил от императора инструкции, согласно которым, в частности, он должен был противостоять укреплявшемуся могуществу Баба-хана, стремившегося вернуть Грузию под иранское владычество (там же, с. 46) Ареной борьбы за влияние должны были стать закавказские ханства, где Цицианову следовало укреплять влияние России. Эти ханства традиционно являлись буферной зоной и предметом спора между Персией и Грузией. Во времена могущества Грузии, при Ираклии II, Ганжинское и Эриванское ханства входили в ее состав. Однако после нашествия Ага-Магомед-хана и ослабления Грузии они отделились. Теперь ганжинский хан, поддерживавший мятежного царевича Александра, претендовал на Шамшадильскую область Грузии, входившую в состав Грузии. - Жеван-хан – правильно Джеват-хан – в 1804 г. ганжинский хан. Условия, предъявленные Джеват-хану, были следующие: присяга вместе с подданными на подданство России; крепость Ганжа занимается русскими войсками; хан остается правителем своих владений, но платит дань; отказывается от притязаний на Шамшадиль; и наконец, выдает в заложники своего сына. Джеват-хан отказался выполнить эти требования. В ночь со 2 на 3 января 1804 г. Ганжа была взята штурмом.

367. Волконский Дмитрий Михайлович (1770-1835) – с 1798 г. генерал-майор, был назначен комендантом Мальты, в 1799 г. на Мальту был послан отряд под его командованием, который должен был составить мальтийский гарнизон, после освобождения острова от французов, однако в 1800 г. Англия захватила Мальту; генерал-лейтенант (с 1800), в 1804–1805 гг. правитель Грузии, участник коалиционных войн 1805-1807 гг., Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов, с 1816г. сенатор.

368. Тарасов – статский советник, в 1803 г. был членом Верховного правительства Грузии.

369. Козловский Михаил Тимофеевич (1774-1853) – в 1800 г. был полковником Преображенского полка, в 1803-1804 гг. полковник Преображенского полка, в 1807-1810 гг. в чине генерал-майора командир Преображенского полка, в 1810 г. перешел в гражданскую службу в чине тайного советника. В публикации 1908 г. ошибочно назван князем, в публикации 1906 г. этой информации нет.

370. Пален Петр Алексеевич (1745-1826) – граф (с 1799), генерал от кавалерии (с 1798), в 1798-1801 петербургский военный губернатор, в феврале-марте 1801 г. первоприсутствующий в Коллегии иностранных дел, в 1801 г. член Государственного совета, руководитель переворота 1801 г., с апреля 1801 г. в отставке.

371. О роли Александра в событиях 11 марта и о предполагавшемся приезде Аракчеева накануне убийства Павла см: Эйдельман Н.Я. Грань веков. СПб. 1992.

372. Имеются в виду братья Платон Александрович и Николай Александрович Зубовы. Платон Александрович Зубов – см. прим. 364

Николай Александрович Зубов (1763-1805) – граф (с 1793), генерал-поручик (с 1796), участник убийства императора Павла.

373. Талызин Петр Александрович (1767-1801) – с 1799 г. генерал-лейтенант, командир Преображенского полка, активный участник заговора против императора Павла I.

374. Поход в Имеретию – Речь идет о событиях весны 1804 г. После долгих колебаний 25 апреля имеретинский царь Соломон II принял присягу на подданство России, с условием, что территориальный спор между Имеретией и Мингрелией будет разрешен российским императором.

Ситуация относительно Поти выглядела на самом деле несколько по-иному, нежели ее рисует Тучков, пристрастно относящийся к Цицианову. А. Чарторыйский в письме к Цицианову от 20 марта 1804 г. предлагал два варианта. Первый – отправить в Поти воинскую команду, якобы для принятия провианта, доставленного из Крыма по морю. Чарторыйский считал, что со временем турки привыкнут к наличию в Поти русских войск, а дальше уже можно действовать по обстоятельствам. Второй вариант – подкуп турецкого гарнизона для того, чтобы он разошелся, а потом занятие Поти мингрельскими войсками и вслед за тем «случайно» проходящим русским отрядом (Утверждение русского владычества на Кавказе. Т. 1. Тифлис. 1901. С. 119). Цицианов сомневался в возможности занять Поти мирным путем, но тем не менее послал статского советника Литвинова в Мингрелию, поручив ему войти в соглашение с комендантом Поти о выгрузке провианта. Однако миссия Литвинова успеха не имела (там же, с. 121).

375. Литвинов Петр Максимович (1760-1834) – в 1803 г. в чине статского советника был отправлен по высочайшему повелению на Кавказ к Цицианову для особых поручений, в 1805 г. был назначен правителем Грузии, позднее был подольским губернатором.

376. Поводом к конфликту с эриванским ханом была его позиция в споре об эчмиадзинском патриаршем престоле мужду архиепископами Давидом и Даниилом. Россия поддерживала Даниила, а эриванский хан – Давида. В результате эриванский хан вступил в союз с Персией, которая в мае 1804 г. в очередной раз потребовала вывода русских войск из Грузии (там же, с. 135).

377. Отряд Цицианова, направлявшийся к Эривани, состоял из 3572 человек пехоты, 12 орудий, 3-х эскадронов драгун, 300 казаков и 200 грузинских князей и дворян.

378. Залга – правильно Занга.

379. Описанное сражение авангарда Тучкова с персидским отрядом происходило 10 июня 1804 г. недалеко от селения Гумры.

380. Объединившийся отряд двинулся к Эчмиадзину 15 июня 1804 г.

381. К Эчмиадзинскому монастырю русские войска подошли 19 июня 1804 г. Эчмиадзинский монастырь по преданиям был построен в 303 г., на месте, где Христос явился Св. Григорию, но через 80 лет монастырь был разрушен персами и в 483 г. восстановлен; с 303 по 452 г. он был местопребыванием армянских патриархов, эту функцию монастырь вновь стал выполнять с 1441 г.

382. Чуйко – в 1797 г. подпоручик свиты его императорского величества по квартирмейстерской части, в 1803 г. капитан, позднее подполковник; в 1804 г. во время похода на Эривань исправляющий должность генерал-квартирмейстера.

383. В донесении императору о сражении 20 июня 1804 г. Цицианов, в частности, писал: «...Кавказского гренадерского полка шеф генерал Тучков рекомендует к наградам разных начальников и множество офицеров, когда дело у него до картечи даже не доходило...» (там же, с. 140).

 

Текст воспроизведен по изданию: Кавказская война: истоки и начало. 1770-1820 годы. СПб. Звезда. 2002

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

<<-Вернуться назад

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.