ШТЕДЕР

ДНЕВНИК ПУТЕШЕСТВИЯ

ИЗ ПОГРАНИЧНОЙ КРЕПОСТИ МОЗДОК ВО ВНУТРЕННИЕ МЕСТНОСТИ КАВКАЗА, ПРЕДПРИНЯТОГО В 1781 ГОДУ

TAGEBUCH EINER REISE, DIE IM JAHR VON DER GRENZFESTUNG MOZDOK NACH DEM INNERN CAUCASUS UNTERNOMMEN WORDEN

ОСЕТИНЫ ВО II ПОЛОВИНЕ XVIII ВЕКА ПО НАБЛЮДЕНИЯМ ПУТЕШЕСТВЕННИКА ШТЕДЕРА

ВВЕДЕНИЕ

І

Даты рождения и смерти путешественника Штедера не выяснены. Но известно, что он жил и писал об осетинах, чеченцах и ингушах во 2-ой половине XVIII века Биография Штедера совершенно не изучена. Те отрывочные сведения, которые известны о нем, сводятся к тому, что он состоял на русской военной службе на Кавказской военной линии и занимал должность дивизионного квартирмейстера.

Во 2-й половине XVIII века в связи с усилившейся агрессией Оттоманской Порты в западной Грузии, имеретинский царь Соломон участил свои обращения к Екатерине II об оказании ему помощи в борьбе с турецкими захватчиками и о принятии Имеретин в подданство России. Дипломатические переговоры между Россией и Грузией закончились заключением в 1783 г. Георгиевского трактата, в силу которого Грузия признала над собою протекторат России.

Заключению Георгиевского трактата предшествовал известный период времени, в продолжение которого Россия выясняла некоторые, весьма существенные, для прочного закрепления за собой Грузии и дальнейшей колониальной экспансии на Кавказе, моменты, среди которых не последнее место занимал вопрос о путях сообщения с Грузией.

Для составления военно-географической карты Центрального Кавказа и определения наиболее удобной и кратчайшей трассы предполагавшейся военно-стратегической дороги с Северного Кавказа в Грузию, для различного рода минералогических изысканий, наконец, для изучения и склонения горцев Центрального Кавказа на сторону России, по поручению высшего командования Кавказской военной линии, в 1781 гаду Штедер был отправлен в горные районы Центрального Кавказа. «Дивизионный квартирмейстер Штедер, — пишет акад. П. Г. Бутков о целях и задачах поездки Штедера в Центральный Кавказ, — осматривал путь, ведущий с линии Кавказской прямо в Имеретию, чрез Кавказские горы, и уже предположено было провести оный из осетинского местечка Кубати, [4] вверх по реке Арадону, чрез жилища осетинских поколений олагиров и даров, а оттуда в общество Рачу, к деревне Глола, на реку Рион, коея вершина близка к вершине Арадона». (Бутков, Материалы т. II, 135-136).

Однако, по свидетельству того же Буткова, «предприятие сие остановилось кончиною царя Соломона... 23-го апреля 1784 года» (там же, стр. 136).

До, прибытия в Осетию Штедер в 1781 году побывал на Фортанге среди карабулаков и, отметив на Сунже поселения архинюртовцев, был на берегах и окрестностях Сунжи и Назрани. Оттуда Штедер проехал на соседнюю реку Камбилеевку к Ингушскому, селению Шалха и по дефиле — в Тарскую долину.

В Назрановском районе Штедер застал сторожевые посты, служившие одновременно таможенными заставами.

Из Ингушетии Штедер проехал в Осетию и побывал в Дариальском, Кобанском, Куртатинском и Дигорском ущельях с охватом дигорских поселений, располагавшихся в то время: несколько восточнее от устья Дигорского ущелья.

Трудно сказать, сколько времени пробыл Штедер в Осетии, но несомненно, что пребывание его в Осетии было длительным. За длительное пребывание Штедера в Осетии говорит его обширный маршрут, детальное и всестороннее изучение осетин нагорной полосы и, наконец, сохранившееся известие о том, что он после тщательной рекогносцировки местности от Кавказской военной линии до Имеретии, в 1783 году проехал через Осетию в Рачу.

Таким образом, время пребывания Штедера в Осетии может быть приурочено к 1781-1783 гг. Не представляется, однако, возможным ответить на вопрос о том периодически или безвыездно находился Штедер в Осетии в указанный промежуток времени,

В результате своего путешествия по Центральному Кавказу Штедер составил дневник, который впервые был опубликован на немецком языке люд заглавием: “Tagebuch einer Reise die im lahr 1781 voftaer Graenzfestung Mozdok nach dem innern Caucasus unternommen worden”. Pallas — “Neue nordische Beitraege” BandjVII sf. Petersb. — Leipzig, 1797. («Дневник одного путешествия из пограничной крепости Моздок в центр Кавказа в 1781 году»). [5]

Дневник путешествия Штедера, часть рукописей которого хранится, между прочим, среди бумаг ботаника Стевена в Институте Востоковедения Академии Наук СССР, на русском языке никогда не издавался. Он очень слабо использован и в кавказоведческой литературе. Сведениями Штедера по ингушам пользовался проф. А. Н. Генко в работе «Из культурного прошлого ингушей» (Записки Коллегии Востоковедов Ак. Наук Ленинград. 1930 г., т V, стр. 685, 690 и 733).

Что же касается осетинского материала дневника Штедера, то он до сих пор никем и никогда не использовался.

А между тем дневник Штедера представляет собою такой исторический источник по истории осетинского народа 2-й половины XVIII века, который трудно переоценить.

Десятью годами раньше Штедера в Осетии побывал акад.

А. Гюльденштедт, в двухтомной работе которого (“Reisen durch Russland und Kaukasischen Gebuerge” СПБ 1787-1791 r.) до нас дошли, не лишенные большого научного интереса, сведения о горских народах и в частности об осетинах. Однако, сведения Штедера об осетинах по своей обстоятельности, разносторонности, а главное — по наличию совершенно новых вопросов по быту и гражданской истории осетин того времени, конечно, стоят несравненно выше сведений акад. Гюльденштедта.

Дневник Штедера характеризует Осетию 2-й половины XVIII века в географическом, этнографическом и социально-экономическом отношениях, а самое главное — он дает богатейший материал по классовой борьбе, происходившей в то время внутри осетинского общества.

Дневник Штедера мы публикуем йе полностью. Мы берем из него материал, относящийся к истории Осетии, что составляет, однако, основную часть дневника.

II

Штедер свой дневник начинает с географического описания Осетии по пройденному им маршруту. Довольно подробно, как увидит читатель из публикуемого текста дневника, Штедер останавливается на описании рек, особенностей местности, географических ориентиров, осетинских поселений, а попутно отмечает стратегическое значение тех или иных точек.

На территории Осетии Штедер начал свое путешествие с Дариальского ущелья, по которому он довольно подробно описал переправы, условия передвижения по ущелью и расположенные по левому берегу Терека населенные пункты осетин до территории Грузии. [6]

В описании Дариальского ущелья не упоминается о Владикавказе. Это и понятно: описание Дариальского ущелья относится к 1781 году, а крепость Владикавказ была построена только весной 1784 года,

«Для связи Кавказской линии с Грузией, — пишет непосредственный участник проложения Военно-Грузинской дороги, тогда еще инспекторский адъютант ген. Кнорринга, акад. П. Г. Бутков, — в 1784 году построена отрядом войск крепость у Терека, при входе в ущелье Кавказских гор, при ингушевской деревне Зауре, и названа Владикавказом» (Бутков, Материалы, т. II, 165). Однако, крепость Владикавказ, спустя четыре года, в 1788 году Кавказским линейным командованием была заброшена, а осетины, составившие во вновь основанной русской крепости особую слободу, под натиском кабардинских феодалов, вынуждены были покинуть крепость и уйти обратно в горы (Бутков, Материалы, т. II, 195). Это последнее обстоятельство указывает, между прочим, на все еще сильное влияние кабардинских феодалов не только в западной, но и в восточной Осетии.

По пути на Казбек, Штедер побывал в осетинских селах Ларсе и Чми, которые, по словам путешественника, принадлежали некоему Ахмаду, фамилия которого в дневнике не называется. Несомненно, однако, что в данном случае речь идет об Ахмате Дударове, который действительно в тот период владел не только названными двумя аулами, но и всей Военно-Грузинской дорогой от Заура до Казбека. Тщательно охраняя ущелье на своем участке и взимая довольно высокие по тому времени дорожные пошлины, нередко же просто отнимая добро проезжавших силой, Ахмат Дударов сумел сколотить значительное состояние, которое дало ему силу и власть над своими сородичами. Пользуясь выгодным в стратегическом отношении положением своего участка по ущелью. Ахмат Дударов «делал многие продерзости на россиян, проезжающих в Грузию из Моздока и обратно» (Бутков, т. II, 524). По его же инициативе в 1772 году тагаурцами был захвачен в плен акад. Гюльденштедт, для освобождения которого с Кавказской линии пришлось отправить значительный воинский отряд под командой майора Криднера.

Однако, Гюльденштедт был освобожден только после уплаты за него: Дударову 30 рублей серебром.

В мае 1802 году Ахмат Дударов, собрав значительный отряд, состоявший из осетин, ингушей, чеченцев и лезгин, запер Дариальское ущелье на своем участке. Оказавшийся в [7] окружении горцев, ларский гарнизон вынужден был уйти во Владикавказскую крепость.

Для наказания Ахмата Дударова и освобождения Дариальского пути, в июне 1802 г. по распоряжению ген. Кнорринга, под командой инспекторского адъютанта Буткова были отправлены рота гренадеров и две сотни казаков, «которые обступили три каменные замки ахметовы, в деревне Чми находящиеся, в коих он благовременно приготовился к обороне, встречены ружейными выстрелами, разорили и сожгли все, вокруг оных находившееся, в том числе и единственную в тагаурах построенную им мечеть» (Бутков, т. II, 525).

На другой день Ахмат Дударов вынужден был просить, пощады и вернуть русским все ограбленное у них в Дариальском ущельи.

Большое стратегическое значение древних Дариальских ворон и ларского участка не могло ускользнуть от наблюдательного и опытного глаза Штедера, который занес в свой дневник, что «незначительно укрепив это место и имея здесь небольшой гарнизон и артиллерию, можно сделать ущелье непреодолимым».

По-видимому, приведенный отзыв Штедера о важнейшем военно-стратегическом значении Дариальских ворот и ларского участка был учтен командованием Кавказской военной линии. Царизм приложил все усилия к тому, чтобы завладеть указанными пунктами, имевшими громадное значение для установления непосредственной и безопасной связи с Грузией, которая в 1801 г. уже была присоединена к России, и усиления своего влияния на Сев. Кавказе.

В 1804 году потомок тагаурского феодала Ахмата Дударова, Магомет Дударов, ларский участок уступил, через генерала Цицианова, царской России, которая не замедлила построить на нем военные укрепления с сильными гарнизонами.

За уступленный ларский участок Магомет Дударов был награжден царской Россией земельным участком около Владикавказа, чином капитана и пожизненной пенсией в размере 350 р. в год.

Описав Дариальское ущелье и отметив его военно-стратегическое значение, Штедер перешел к описанию границ тогдашней осетинской территории. По описанию Штедера, осетины в то время на востоке граничили с ингушами, а естественной границей между ними служил Терек, левобережье которого по Дарьялу принадлежало осетинам, а правобережье — ингушам. На юге территория осетин граничила с Имеретией, на [8] западе — с Большой Кабардой, а на севере — с Малой Кабардой.

Если описание Штедера дополнить лишь одним пояснением, а именно, что пределы Малой Кабарды в описываемый период доходили до самых устьев осетинских ущелий, а осетинских поселений еще не было на предгорной равнине, — то описанные Штедером территориальные границы осетин совершенно точно совпадают с исторической действительностью XVIII века.

Из исторических источников достоверно известно, что на предгорной Владикавказской равнине,, ныне занимаемой осетинами), в XVIII веке всюду были разбросаны хутора кабардинских феодалов: Так, например, на правом берегу реки Дур-Дур, впадающую в осетинскую реку Белую, на исторических картах XVIII века обозначенную, между прочим, под татарским названием Аксу (ак — «белая», су — «река»), в 60-х годах XVIII века располагались Эльтюховы хутора, к востоку от которых, на правом берегу реки Черной, находился хутор Камбекуков, а у впадения реки Ардон в Терек — хутор Тузарокова. Хутора кабардинских феодалов простирались и южнее. У самого входа в Куртатинское ущелье, приблизительно, на месте нынешнего осетинского селения Дзуарикау, на правом берегу реки Фиагдон, недалеко от осетинского монастыря, развалины которого мог еще наблюдать Штедер, находился кабардинский феодальный хутор Барукино. Однако, о перечисленных кабардинских хуторах в дневнике Штедера нет никаких упоминаний. Обгоняется это тем, что ко времени пребывания Штедера, в Осетии перечисленных кабардинских хуторов, по видимому, уже не было поблизости к осетинским ущельям. Трудно предположить иначе, чтобы Штедер, упомянувший в своем дневнике о развалинах осетинского монастыря, мог обойти молчанием кабардинский феодальный хутор Барукино, находившийся в 60-х годах XVIII в. в непосредственном соседстве с осетинским монастырем. В предположения, что к 80 г. XVIII в. на Владикавказской равнине уже не было, быть может, некоторых ранее существовавших здесь кабардинских хуторов нет ничего невероятного, так как хутора кабардинских феодалов представляли собою не что иное, как кочевья или самые обыкновенные коши, отличавшиеся большим непостоянством и подвижностью.

Дав общие контуры осетинской территории, Штедер перешел к описанию отдельных осетинских ущелий.

Из Дариальского ущелья Штедер перешел в Кобанское ущелье и по течению реки Гизельдон дал подробный обзор [9] как основных притоков названной реки, так и осетинские поселений в данном ущельи. Он побывал в Кобане, где познакомился с местным старшиной Сурхав-Илик, которого Штедер характеризует, как преданного России человека. К сожалению, Штедер не называет фамилии кобанского старшины Сурхав-Илика. Возможно, что это был один из предков влиятельного в свое время в Кобанском ущельи феодального рода. Кануковых.

Далее побывал он в Даргавсе, где также познакомился с грозой местного населения, старшиной по имени Канцау, тоже по-видимому, из Кануковых, в то время еще живших в Даргавсе.

Был в Какадуре и Ламардоне. Посетил древнее и весьма популярное среди осетин языческое святилище Ильи и потом через перевал проехал в Куртатинское ущелье, в котором продолжил свои наблюдения вниз по течению реки Фиагдон.

Описанию Алагирского ущелья Штедер уделил мало внимания. Он упомянул о двух новых осетинских аулах — Салугардане и Бирагзанге, расположенных в начале Алагирского ущелья, и этим почти ограничился.

Значительно больше внимания им уделено описанию, района, прилегающего к осетинской реке Урсдон или Белой, где Штедер побывал в двух полу плоскостных осетинских селах, которые путешественником называются Кубати. По карте, составленной Ст. Вонявиным в 1768 году и приложенной мною к «Материалам по истории Осетии» (Орджоникидзе 1933 год), под этим названием действительно известно одно из древнейших полу плоскостных осетинских селений, находившееся южнее нынешнего осетинского селения Кора, на берегу реки Белой. В настоящее время это селение уже не, существует, но его развалины, каменные надземные склепы и феодальный замок в полуразрушенном виде сохранились до наших дней.

Отмеченные Штедером осетинские селения, известные в исторических источниках под именем их владетелей, принадлежали древнему дигорскому феодальному роду Кубатиевых.

Из дигорских баделят рода Кубатиевых Штедер упоминает о Кельмене, Кургоке и Мисосте, которые владели аулами Кубати и считали себя князьями.

Из перечисленных дигорских баделят рода Кубатиевых по русским источникам известен лишь Курман Кубатиев, принявший по одним сведениям (Бутков, т II, 259) в 1786 году, а по другим (Бутков, т. II, 262) — в 1787 г. в Херсоне христианство [10] и названный Александром. По обычаю церкви, крестной матерью Курману была Екатерина II, наградившая своего крестника чином секунд-майора (Бутков, т. II, 259).

Из Кубатиевских владений на реке Белой Штедер поехал вдоль Кавказских гор на запад и прибыл в селение Дур-Дур, расположенное на берегу реки, известной под тем же названием. Селение Дур-Дур принадлежало другому дигорскому феодальному роду Тугановых, из представителей которого в дневнике Штедера упоминается об Айтеге, в свое время также принявшем христианство и служившем на русской военной службе в чине капитана.

Далее Штедер посетил осетинские села, располагавшиеся по Уруху и Хазнидону, у подножья гор. В самом дигорском ущельи Штедер добывал также в целом ряде аулов.

Из предгорных осетинских сел Штедер посетил сел. Караджаевское, находившееся у впадения реки Хазнидон в Урух. Это селение принадлежало тоже дигорским баделятам Караджаевым. В настоящее время это селение известно под названием Хазнидон.

В 8 верстах к северу от Караджаевского селения, на берегу реки Урух, Штедер указывает еще два осетинских селения — Ватшило или Вассилово и Тума, население которых, по его словам, состояло из кавдасардов или «незаконнорожденных» детей караджаевских феодалов.

К западу от караджаевских поселений Штедер указывает, наконец, самое западное осетинское селение Кабан, принадлежавшее также осетинским феодалам Кабановым.

После детального и повсеместного географического обследования территории осетин, тогда еще живших исключительно в нагорной полосе Центрального Кавказа, Штедер пришел к выводу, что «как вообще Кавказ заслуживает внимания, так в особенности и Осетия для нас имеет значение, так как она близка нам и важна для сношения с грузинами». Большое стратегическое значение горной Осетии, по территории которой можно было проложить кратчайшие пути сообщения с Грузией и Анатолией, разумеется, было учтено царизмом, наметившим Центральный Кавказ, в частности и территорию Осетия, объектом вооруженного захвата.

Было бы, однако, неправильно думать, что повышенный интерес царизма к захвату Центрального Кавказа и в частности Осетии, был обусловлен только стратегическими соображениями. В деле захвата Центрального Кавказа и Осетии большую роль играли не только и, быть может, не столько [11] стратегические соображения, сколько экономические богатства страны, которые были уже известны правящим кругам царской России еще с 60-х годов XVIII века и о которых Штедер упоминает в своем дневнике. «Осетия, — пишет Штедер, — богата минералами и хорошими металлами и сулит большие доходы». «Минерал, — продолжает он, — содержит как будто бы, кроме мышьяка, свинца и серы, также достаточно серебра, обещает хороший доход и лежит на поверхности».

Таким образом, в основе колониального захвата Центрального Кавказа и Осетия царизмом лежали экономические и стратегические мотивы, при чем со 2-ой половины XVIII века, в связи с обнаружением горнорудных богатств Осетии, экономические мотивы стали доминировать над стратегическими.

III

Значение дневника Штедера для истории осетинского народа далеко не исчерпывается тем, что он дает довольно подробное географическое описание тогдашней территории Осетии и осетинских поселений. Дневник Штедера представляет большой интерес для истории Осетии еще в этнографическом и в особенности социально-экономическом отношениях.

По этнографии осетин XVIII века мы не располагаем почти никакими данными, если не считать сведений, дошедших до нас в донесении протопопа И. Болгарского астраханскому и ставропольскому епископу Антонию от 18 июля 1780 года (см. Г. Кокиев. — Материалы по истории Осетии XVIII в., стр. 167, № 65) и в работе акад. И. Гюльденштедта (Reise durch Russland und im Kaukasischen Gebuerge indem yahren 1768-1773). Но эти сведения являются чрезвычайно отрывочными.

Напротив, этнографические наблюдения Штедера об осетинах отличаются не только своей обстоятельностью, но еще и тем, что они отмечают совершенно новые черты осетинского быта.

Прежде чем перейти к краткому обзору отмеченных Штедером новых черт сложного осетинского быта того времени, небезынтересно привести его отзыв об осетинах.

Вопреки своим современникам и в особенности многим великодержавным авторам XIX века, считавшим осетин и вообще горцев «разбойниками», «мошенниками» и «дикарями», — Штедер, на основании личных наблюдений, об осетинах отзывается, что «в их характере можно отметить черты хороших от природы людей, которые только благодаря привычкам и [12] предрассудкам получили ложное направление». Штедер наделяет осетина редкими качествами храбрости и мужества. Он говорит, что осетины «стойки и, при наличии защищенного места, упорны; если же они окружены, то дерутся, как отчаянные».

Осетин ревниво оберегает свою честь и человеческое достоинство и «он не знает границ своей отваге, если считает себя или свою честь оскорбленными». В подтверждение сказанного о ревнивом отношении осетина к своей чести и достоинству Штедер приводит весьма редкий факт убийства родного отца сыном на почве оскорбления его личности. Случай этот присутствовавшими осетинами и даже остальными сыновьями убитого, на глазах которых разыгралась кровавая драма, был воспринят как нечто должное и законное явление. «Я потребовал, — пишет Штедер, — у старшины, которому я хвалил пре имущества нашего закона, наказания этого убийцы. Он рассмеялся, увидев мой гнев: «Что вы потом будете делать?» задал он мне вопрос. «Еще строже его наказать» — был ответ. «Таковы ваши хваленые законы?» — вскричал он. «Это не твой отец и не мой отец: это его отец. Тут стоят его братья. Что нам за дело?»

Новым и впервые подмеченным Штедером среди осетин обычаем является убийство старых и, вследствие полученного увечья, потерявших трудоспособность, военнопленных. «Осетины, — свидетельствует Штедер, — убивают врага, если он стар, или если он непригоден, вследствие ран, в качестве раба».

Возможно, что это — отголосок некогда распространенного среди кавказских горцев обычая убивать старых и нетрудоспособных сородичей, глухие воспоминания о котором дошли до нас в устном народном эпосе черкесских племен Западного Кавказа.

Много новых подробностей приводит далее Штедер в описании весьма распространенных среди горцев обычаев гостеприимства, аталычества и ряда других институтов родового общества.

Гостеприимство, как известно, было священным среди осетин обычаем. В гостеприимстве нельзя было отказать даже врагу, если он прибегал под защиту этого обычая. «Гостя (кунака), — пишет Штедер, — осетин защищает, как самого себя и погибает скорее сам, чем уступит врагу его тело. Он берет на себя кровную месть за него». «Мой дом — твой дом, я и все мое — твое» — с такими словами, по свидетельству [13] Штедера, осетин встречал гостя.

Таково было положение при родовом строе.

В условиях феодальных отношений этот обычай постепенно терял свою прежнюю силу. В XIX веке гостеприимство хотя и сохраняло свою силу, но осетин уже не мог стать кровомстителем за своего гостя. Напротив, понятие о неприкосновенности личности гостя сделалось условным, и хозяин даже сам мог ограбить или убить гостя за пределами своей усадьбы.

Штедер приводит любопытный эпизод из своей собственной практики, свидетельствующий о святости обычая гостеприимства, даже для людей, поставленных социальной несправедливостью тогдашнего осетинского общества в положение изгоев или абреков, имя которых наводил страх на всех окружающих, а в особенности на чужестранцев. «Шайки разбойников, — пишет Штедер, — были моей свитой и самой надежной охраной в наиболее опасных местах». Далее он рассказывает, как однажды ночью, заблудившись в горах, он попал в стан прослывшего в то время хитрым, вероломным и жестоким убийцей на большой дороге — Бекби, который в момент появления Штедера в окружении своих товарищей в количестве 30 человек, таких же изгоев, обдумывал у костра план предстоящего нападения. «Они были очень удивлены моему появлению среди ночи. Они проявили сильное беспокойство задавали мне тысячу вопросов и подозревали измену, бекби вскочил с ложа, натравил ружье и в упор спросил меня, зачем я сюда пришел. — За едой — отвечал я и сел на его ложе. — Я ничего не ел со вчерашнего дня». Он рассмеялся, дал мне в знак дружбы оружие и прислуживал мне. «Ты имеешь право, — сказал он, — теперь я понимаю, почему ты не отвечал».

Не менее распространенным среди горцев обычаем было и аталычество или искусственное отцовство, дожившее у горских народов до усиления во 2-ой половине XIX века между горцами капиталистических отношений.

По общему мнению литературных источников XIX века, аталычество заключалось между отдельными семьями и реже — между родами. Штедер же дополняет, обычай аталычества одной весьма любопытной чертой, заключавшейся в том, что осетины в его время отдавали своих детей в аталычество не отдельными семьями, а селениями и даже целыми районами. «Они отдают чужеземцам своих сынов для воспитания, — говорит он, — часто целыми селениями и местностями». [14] Объясняется это тем, что осетинское население того времени объединялось в отдельные аулы и, может быть, районы на основе кронного родства. Однако, дальнейшее развитие социальной жизни осетин приводило к отпочкованию отдельных семей от своих родов, с которыми они были связаны кровным родством, и включению их в более широкое, уже территориальное объединение — селение.

Штедер подметил в аталычестве одну из его архаических черт.

Большой интерес представляют подмеченные Штедером в осетинских обычаях пережитки матриархата. Штедер свидетельствует, что «считается отвратительным бить женщину». «Тот считается в безопасности, кого взяла под свою защиту женщина».

Женщина в старом осетинском быту, несмотря на всю ее бесправность и рабское положение, которое она занимала в доме мужа, в прекращении кровавых схваток между осетинами играла большую роль. «Когда они вмешиваются в кровавые схватки с криками и распущенными волосами, — пишет Штедер, — то все пристыженные вкладывают сабли в ножны и расходятся до более благоприятных обстоятельств».

Таким образом, одно появление женщины на месте кровавых схваток с обнаженной головой и распущенными волосами предупреждало неминуемое кровопролитие, или мобилизовало население на, героический поступок. В этой связи любопытно вспомнить один эпизод из истории героической борьбы осетинской бедноты за Великий Социалистический Октябрь. В 1919 году селение Дигора, Сев. Осет, АССР, после упорных кровопролитных уличных боев, было занято белогвардейскими бандитами ген. Шкуро. Казалось, что это громадное село было потеряно для революции. Стоило, однако, появиться на улице с распущенными волосами старухе Кябе Гоконаевой, призывавшей население к дальнейшей вооруженной борьбе со шкуринцами, как улицы моментально начали наполняться вооруженными красными партизанами, которые поголовно уничтожили многочисленные отряды белых банд.

Учитывая исключительную роль женщины в прекращении кровной мести, нередко к покровительству матери убитого прибегал преследуемый кровомстителями убийца, который всегда находил у нее защиту. Если убийца успевал дотронуться до груди матери убитого, он становился ее сыном, и кровная месть прекращалась. Эта сторона роли женщины в старом осетинском быту не ускользнула также от внимания Штедера. «Если убит [15] единственный сын матери, — пишет Штедер, — то молодой убийца бежит с кинжалом к матери убитого и принуждает ее подать ему грудь. Во время этого насильственного требования родственники требуют кровавой мести. Решение предоставляется матери, которая сопротивляется. Если, пока он сосет ее грудь, они кричат, она теряет этим, через его убийство, двух сыновей».

Много интересных и новых подробностей приводит Штедер о глубокой вере осетин в загробную жизнь и связанных с нею суевериях «Когда экскременты скота насаживаются на палку с пожеланием, чтобы вор насыщался этим на том свете свидетельствует Штедер, — это защищает скот от грабежей лучше, чем сторож».

Штедер дает весьма подробное описание обычая, связанного с убийством человека молнией, при чем в этом описании, выясняются такие черты обычая, которые у позднейших: авторов уже не встречаются. Так, например, по общему мнению позднейших авторов, у осетин принято было хоронить убитого молнией на месте поражения. А по Штедеру, место, погребения трупа связано было с известной церемонией и не обязательно на месте поражения. Труп не принято было хоронить раньше восьми дней, в продолжение которых около трупа непрерывно поддерживался огонь. Уход за трупом до погребения поручался местному знахарю, который, при помощи лечебных трав, предупреждал его разложение. По истечении восьми дней, в продолжение которых прекращались всякие хозяйственные работы, гроб с трупом устанавливался на арбу, запряженную двумя быками с белыми пятнами, которых пускали по полю. Где останавливались быки, там и хоронили убитого, а у могилы ставили высокий шест с натянутой на нем козьей шкурой и головой.

Весьма серьезного внимания заслуживает сообщаемый Штедером факт наличия в Осетии русских солдат, перебегавших туда из Кавказской военной линии. Факт массового перехода русских солдат царской армии на сторону горцев при завоевании Сев.-Воет. Кавказа в XIX веке, хорошо известен в литературе. Особенно много солдат переходило в Чечню и Дагестан. Но относительно перехода русских солдат на сторону осетин, да еще в 70-80-х годах XVIII века, до Штедера не было известно.

Русские перебежчики, количество которых, по словам Штедера, было значительно, по прибытии в Осетию, расставались со своей солдатской одеждой, с которой у них было [16] связано воспоминание о тяжелой доле русского солдата екатерининской эпохи, и ходили во всем осетинском. Русские солдаты, предпочитавшие царским «культурным» порядкам «дикость» и «варварство» горских народов, оказывается, среди осетин жили совершенно свободно и вовсе не думали возвращаться обратно на родину. «Многочисленные русские перебежчики, — пишет Штедер, — которых я мало-помалу возвращал, были все увезены из гор за мой счет. Они жили свободно среди осетин и находили себе, не работая, пропитание. Они продавали им свои вещи и получали безвозмездно местную одежду».

Отношение к русским солдатам со стороны осетинских «варваров», «дикарей» и «разбойников» — было трогательно заботливое. А когда Штедер, по-видимому, по долгу службы, вывозил с собой на линию несколько русских перебежчиков, то осетины — «варвары» ему «предлагали за свободу этих людей подарки, а женщины преследовали меня из Далагира из далекое расстояние, с умоляющими слезами прося за двух гренадеров из Томска, которых я ночью похитил у них. Так как все просьбы были напрасны, то они просили меня, по крайней мере, оставить их безнаказанными».

Какое чувство руководило осетинскими женщинами из Алагирского ущелья, когда они со слезами на глазах просили гордого царе кого офицера дать свободу пойманным русским солдатам? Что это за самоотверженное чувство, которое, вопреки тогдашним понятиям горца о женской чести, заставляло осетинок следовать за русскими солдатами из неведомых дальних стран и просить неумолимого царского офицера, если не свободу — хоть не наказать их?

Безгранично чувство классовой ненависти, но еще безграничнее высокое чувство классовой солидарности, побуждающее людей на самоотверженные поступки.

IV

Много ценных сведений в дневнике Штедера и о социальной жизни осетин того времени. Из этих сведений совершенно четко устанавливается в осетинском обществе наличие двух антагонистических классов — феодалов и крестьян.

Возвышению осетинских феодалов и подчинению ими крестьянских масс Осетии много способствовали кабардинские феодалы, которые считали осетинских баделят своими вассалами и на этой основе взимали с них подать.

Между кабардинскими князьями и осетинскими феодалами вассальные отношения установились давно. Но при Штедере [17] эти отношения упрочились настолько, что наблюдательный путешественник не мог их не отметить. «Влияние кабардинцев, — пишет он, — способствует господству этих последних, за что кабардинцы считают их своими вассалами, и они вместе с их подданными уплачивают семье кабардинского князя подать».

С предельной ясностью автором дневника подчеркивается классовый союз, который существовал между кабардинскими и осетинскими феодалами.

Одной из основных причин установления власти дигорских баделят над крестьянством автор не без основания считает реальную помощь, которую баделята получали от своих сюзеренов. Баделята, по свидетельству Штедера, «кормились податью и лихоимством с дигорцев, над которыми они, с помощью кабардинцев, отстаивали свое господство». Далее автор выясняет формы классового союза кабардинских и осетинских феодалов. Осетинские баделята путем установления родственных и иных связей с кабардинскими князьями стремились укрепить свои классовые позиции внутри осетинского общества. И эта сторона вопроса не ускользнула от внимания Штедера, свидетельствующего, что «путем связей и родства с кабардинцами они стремились, как и те, пользоваться правами князей, равным которым они себя почитали».

В угоду кабардинским князьям осетинские баделята в общественной и частной жизни сильно подражали им. Баделята приняли мусульманство, а знание кабардинского языка и обычаев считали для себя обязательным.

Не менее сильно было влияние кабардинских князей и в области социальной жизни осетин. Баделята, по примеру кабардинских феодалов, принуждали осетинских родовых старшин стать их вассалами.

Из кабардинской жизни были позаимствованы баделятами целые социальные институты, как, напр., институт именных жен, потомство от которых не случайно известно, как об этом свидетельствует Штедер, под кабардинским названием тума.

Тума в кабардинской действительности выполняли функции княжеской дружины и сборщиков феодальных повинностей. По словам Штедера, «незаконнорожденные» дети осетинских баделят выполняли те же функции, о чем до сих пор не было известно. «Тума, — пишет Штедер, — происходящие от их незаконнорожденных детей, являются их солдатами, приходят по требованию вооруженными и насильно взыскивают штрафы, часть которых достается также и им». [18]

По мере укрепления классового между кабардинскими и осетинскими феодалами союза, усиливавшего феодальный гнет в Осетии, обострялись ненависть и вражда со стороны угнетенного крестьянства в отношении осетинского эксплуататорского класса баделят к их покровителей — кабардинских князей. Угнетенные крестьянские массы относились с острой ненавистью ко всему княжеско-баделятскому. «Благодаря общей ненависти к баделятам и их защитникам кабардинцам, — свидетельствует Штедер, — среди них возникло отвращение к магометанской религии», сделавшейся официальной религией кабардинских князей и осетинских баделят.

Эксплуатируемые крестьянские массы хорошо понимали, что в деле угнетения и эксплоатации их баделятами, большую роль играли кабардинские князья, к которым они питали такую же, как и к «своим» непосредственным угнетателям, ненависть. В этом отношении вполне правильное свидетельство Штедера о том, что «дигорцы питают естественную ненависть к кабардинца, и потому что угнетение их происходило с помощью их посредничества» — имеет большой интерес.

Дальнейшее развитие и углубление классовых противоречий приводило к обострению внутри осетинского общества классовой борьбы, которой посвящены лучшие страницы дневника Штедера, являвшегося в этих событиях не пассивным наблюдателем, а непосредственным и активным участником развернувшихся между угнетенным осетинским крестьянством и баделятами классовых боев. Угнетенные крестьянские массы в тесном контакте с родовыми старшинами, еще не успевшими сложиться вне своих родов в привилегированный эксплуататорский класс, а потому стоявшими ближе к народным массам, совместными усилиями решили отстоять против баделят и их покровителей, в лице кабардинских князей, свою независимость. «Простой народ, — пишет Штедер, — вступил в тесный союз со старшинами по сходству образа мыслей для того, чтобы помочь удержать свою свободу».

В антифеодальном движении в Осетии видную роль играли родовые старшины, которые, по словам Штедера, «сопротивлялись в течение многих лет все усиливавшемуся притеснению баделятов, которые хотели обращаться с ними, по примеру кабардинских князей, как со своими подданными».

Штедер застал в Осетии чрезвычайно накаленную атмосферу, в любую минуту готовую разрядиться кровавыми между баделятами и угнетенным крестьянством схватками. «Волнения [19] среди дигорцев продолжались, — пишет Штедер, — а недовольство баделятами среди старшин и народа ежедневно все увеличивалось».

Штедер сделался активным участником происходивших вокруг него событий. Он участвовал на собрании дигорского народа в сел. Караджаево и имел возможность подробно разобраться в предпосылках возмущения осетинского крестьянства против баделят.

Осетинские крестьяне свое массовое возмущение мотивировали насилием со стороны баделят. Приняв на себя роль посредника между крестьянством и феодалами, Штедер вызвал баделят на собрание, на которое, однако, они не явились. Напротив, переманив на, свою сторону неустойчивые элементы, баделята усиленно стали готовиться к войне. Попытались было склонить на свою сторону и Штедера, который явно ориентировался на крестьянство, рассчитывавшее в борьбе с баделятами на помощь России. Этим последним обстоятельством Штедер хотел воспользоваться для склонения крестьянства в подданство России.

Спустя три дня крестьяне вновь собрались в сел. Кубатиево, где, по-видимому, не без влияния Штедера, приняли присягу, «по первому требованию России принять присягу верности, не допускать никакого насилия баделятов над отдельными людьми, но защищаться сообща под страхом смерти».

Приехали и баделята в количестве 20 человек. Они вели себя вполне лояльно. Однако, вскоре Штедеру через родовых старшин, поддерживавших с ним живую связь, стало известно, что баделята не собираются присягать в верности России и совершенно не думают отказаться от осуществляемых ими насилием феодальных прав над крестьянством. Баделята хотели занять в Дигорском ущельи самое узкое место своим вооруженным отрядом, насчитывавшим до 600 человек.

О всех военных приготовлениях баделят осетинские старшины подробно информировали Штедера, который действительно оказался в весьма затруднительном положении: капитулировать перед баделятами означало «навсегда потерять доверие народа», а потому, «доверясь ненависти народа» он решил с восставшим народом «уйти в горы и заставить баделят насильно пойти на соглашение».

В осетинских селах среди крестьян была объявлена мобилизация. Селение Дур-Дур выставило 200 вооруженных человек, сел. Караджаево — 200, Кабан и другие села — 300 человек. [20]

Командование над отрядом, насчитывавшим не менее 900 хорошо вооруженных человек, принял сам Штедер.

Штедер своим отрядом занял важнейшие по Дигорскому ущелью стратегические пункты, а сам послал к баделятам парламентера с предложением, во избежание кровопролития, сдаться. За все это время Штедеру стоило неимоверных усилий удержать восставших крестьян, категорически потребовавших «полного уничтожения баделятов, так как считали, что без умерщвления их нельзя было надеяться в будущем на спокойствие». «Оказалось гораздо труднее их удержать, — пишет Штедер, — нежели собрать».

Баделята, видя воинственное настроение крестьян и численное их превосходство, вынуждены были принять предложение Штедера, выступавшего от имени, восставших, явиться на собрание и договориться с народом.

Сбор был назначен на берегу реки Гарниска, около древней языческой часовни, в Дигорском ущельи. Собрание длилось непрерывно пять дней, но ни к какому определенному решению стороны не могли притти.

Основным пунктом расхождения, по которому народ и баделята не могли договориться, было то, что народ требовал сохранить добровольный характер феодальных повинностей, а баделята, напротив, настаивали на сохранение обязательного их характера, при чем по установленной обычным правом баделят норме.

«Народ был готов, — свидетельствует Штедер, — платить баделятам подать, по примеру своих дедов, когда эти подати были добровольными и незначительными. Но баделята требовали их выплаты по обычаю своих собственных отцов, т. е. по примеру тех времен, когда начались уже притеснения».

Восставший народ не шел ни на какие баделятам компромиссы.

Баделята также настаивали на своем, заявляя, что «они охотнее бы погибли, нежели согласились на предложение народа».

Спор должен был быть решен кровавой схваткой, которая, судя по всему, должна была привести феодалов к поражению.

Штедер обрисовал баделятам «их неминуемую гибель и страшное положение, в которое они поставили себя своим упрямством» и даже «намекнул им под большим секретом о засаде, которую им приготовил народ, и убеждал их, что благоразумие требует лучше согласиться с народом, нежели все потерять». [21]

Окончательно убедившись, что они действительно окружены восставшим народом и оказались в совершенно безвыходном положении — баделята, по свидетельству Штедера, стали куда сговорчивее и даже «отдали себя и все свое благосостояние на безграничную милость России».

Сопротивление баделят было сломлено, а условия, предложенные восставшим народам, ими приняты.

Между восставшими крестьянами 30 дигорских селений и баделятами был заключен договор, основными пунктами которого были:

1. Присягнуть в верности Росии;

2. Освободить закрепощенных крестьян и изъять у баделят незаконно захваченные земли;

3. Сохранить в уплате феодальных повинностей принцип добровольности;

4. Освободить «незаконнорожденных» детей баделят и приравнять их во всех отношениях к остальному народу и родовым старшинам;

5. Лишить баделят права до уточнения норм повинностей предъявлять к крестьянству каких бы то ни было претензий.

Договор был скреплен с обеих сторон приложением пальцев и мухуров.

Так была закончена длившаяся десять лет и направленная против феодального гнета вооруженная борьба осетинского крестьянства.

Угнетенное осетинское крестьянство: одержало над баделятам» победу.

Как показывает дальнейший ход исторического процесса в Осетии, изложенные в крестьянско-баделятском договоре пункты остались нереализованными, и баделята, уже при поддержке царского правительства, вновь были восстановлены в феодальных над осетинским крестьянством правах.

Сведения Штедера, дающие развернутую и яркую картину вооруженного крестьянского восстания, направленного против баделятского гнета, являются самыми ранними, до сих пор известными в литературе, письменными известиями о классовой борьбе в Осетии в XVIII веке, и в этом отношении научное значение дневника Штедера для истории осетинского народа трудно переоценить.

* * *

В заключение хотелось бы сказать, что Штедер по своей культуре и образованности стоял значительно выше многих [22] своих предшественников, побывавших среди горских народов, для которых горцы служили всего лишь объектом поверхностного внешнего описания.

Относительно Штедера этого сказать нельзя. Штедер очень внимательно присматривался к жизни горцев, в которой, наряду с темными и отрицательными сторонами, находил немало и положительных сторон.

Он глубоко вдумывался в каждое явление горской жизни и пытался дать ему объяснение.

Среди осетин он видит много изгоев, скрывавшихся в горных трущобах и промышлявших разбоем. Но Штедер пытается объяснить поведение этих людей их экономической необеспеченностью. «Я повторяю еще раз — пишет он, — что лучшее про питание и более открытое местоположение сделали бы этих людей более обходительными и человечными, тогда как бедность, недостаток в самом необходимом и жалкие жилища, развивают грабительские и опустошительные наклонности».

Штедер не только констатирует невежество осетин, но указывает способы борьбы с ними. Он считает, что с невежеством и темнотой народа нужно бороться: просвещением. И в этом отношении, по справедливому замечанию Шредера, тогдашняя осетинская школа в Моздоке, при правильной постановке дела, могла бы явиться весьма полезным для осетин очагом: культуры и просвещения. Но эта школа была сугубо миссионерской, в то время как осетин, по безусловно верному замечанию Штедера, «следовало бы учить не только молиться по псалтырю, но и другим более полезным вещам».

К изучению молитв и псалтыря Штедер относился критически и предпочитал церковной мракобесии, светские прикладные науки. Он считал, что «чрезвычайно необходимо было бы устроить в соседних местностях школы с их простым содержанием и преподаванием земледельческих навыков и ремесел».

Штедер также не ограничивается констатацией факта наличия в осетинском обществе классовой дифференциации. Его интересует вопрос о том, какими путями осетинские баделята подчинили себе трудовое крестьянство и заняли в осетинском обществе господствующее положение. И он дает правильный ответ на поставленный вопрос. Основой социального неравенства Штедер считает имущественное неравенство. Богатства, накопленные осетинскими баделятами путем грабежей и набегав, имели своим результатом усиление политической власти баделят, подчинивших себе крестьянские массы. [23]

«С помощью последующих набегов и грабежей, — пишет Штедер, — в которых баделята были предводителями, они при обрели богатство и авторитет. Они сделались защитниками слабых семей, приобрели этим расположение народа, снискали себе всеобщее влияние, и, в результате защиты дигорцев, сделались постепенно их властителями. По мере возрастания их власти, благодаря приверженцам, росли и их требования к народу».

Штедер критически относился и к проводимой в горских областях политике царского правительства, представителем которого был и сам. Он видел недоверчивое и даже враждебное со стороны горцев отношение к представителям царской администрации. Но Штедер не объяснял такое поведение горцев, как это делали его предшественники, современники и позднейшие авторы, врожденной «дикостью» горцев. Напротив, он считал, что «наше собственное поведение является причиной многих неприятностей».

Осуждая возмутительные действия представителей царского правительства в горских областях, Штедер констатирует, что «до этого времени их посещали только наши толмачи; это были обыкновенно изгнанные ими люди, которые опираясь на пример русских, обращались с ними непристойно и высокомерно... Кроме того корыстолюбие таких представителей проявлялось во всем на азиатский лад. Отсюда, как следствие, — строптивость этих людей, которые, при наказании их таили в себе вражду».

В конечном счете симпатии представителя царского правительства Штедера, разумеется, были на стороне феодалов. Поэтому, учитывая острую классовую ненависть крестьянских масс, настаивавших на физическом уничтожении баделят. Штедер уговорил феодалов на компромиссы народу и тем самым предупредил неминуемое истребление баделят восставшим народом. Штедер весьма умело использовал классовые противоречия между крестьянами и баделятами в интересах царской России. Он добился согласия крестьян и баделят присягнуть в верности России. Это решение нашло свое отражение в первом пункте крестьянско-баделятского договора.

В нашем введении мы отметили не все достоинства дневника Штедера. Чтобы составить себе об этом замечательном и ценном для истории осетинского народа XVIII в. источнике более полное представление, необходимо его прочитать.

Профессор Г. Кокиев.

Текст воспроизведен по изданию: Осетины во II половине XVIII века по наблюдениям путешественника Штедера. Госиздат СО АССР. Орджоникидзе. 1940