БАКУНИНА В. И.

ПЕРСИДСКИЙ ПОХОД В 1796 ГОДУ

Воспоминания Варвары Ивановны Бакуниной

(жена полковника Владимирского полка, Михаила Мих. Бакунина.)

[Перевод с франц.]

I.

Я хочу описать события злосчастного Персидского похода, пока из памяти моей не изгладились еще мельчайшие его подробности. Когда настанет то счастливое время, о котором я теперь мечтаю, и вы, при свидании со мною, потребуете от меня подробный отчет о всем виденном, то память может изменить мне и, наверно, многие горестные воспоминания изгладятся под впечатлением радостного свидания с вами. Я не желаю, чтобы вы могли упрекнуть меня в том, что я не удовлетворяю вашего любопытства относительно всех событий этого года, составляющего эпоху в моей жизни. Вам, любезная сестра, посвящаю я этот рассказ; по дружбе ко мне, вы прочтете его с участием, а по обычной снисходительности своей простите мне недостатки слога и изложения. В политике вы не больший знаток, нежели я, поэтому вы не станете критиковать меня, когда я заговорю о ней или о войне и военном деле. Взвесив все эта обстоятельства, я смело приступаю к рассказу.

1-го марта 1796 г. полк наш получил приказание выступить со своих квартир и двинуться к Кизляру; пришлось [344] расстаться с прелестной “Московской”, которую вы знаете по слухам; однако, мы оставили ее без особенного сожаления, под охраной наших пенатов, также как и дом, в котором мы жили, и двинулись в путь. Пройду молчанием наше путешествие, так как оно не представляло ничего интересного до прибытия нашего в Каргалинку, станицу терских казаков, лежащую в двадцати верстах по ту сторону Кизляра, где был назначен сборный пункт для войска перед переправою через Терек. Мы прибыли туда 3-го апреля и стали ожидать графа Зубова, назначенного главнокомандующим армии, шедшей в Персию. Не помню когда именно он прибыл в Кизляр; но вместе с его приездом в войске зародились самые блестящие надежды на милость и награды.

В Каргалинке, к великой моей радости, было решено, что я последую за мужем в эту экспедицию; ему и еще одному полковнику было разрешено взять с собою жен, за что я была весьма признательна графу. Десять дней были проведены нами в приготовлениях к отъезду и в постройке плавучего моста, утвержденного на — понтонах, так называются суда, состоящие из одного остова, обтянутого просмоленным холстом, вследствие чего они чрезвычайно легки и удобны для перевозки на телегах с места на место. Эти понтоны всюду следовали за нами и не раз сослужили нам службу при переправе через реки.

13-го апреля началась переправа через Терек, а 15-го числа все войско было уже в 13 верстах по ту сторону реки. На следующий день прибыл гр. Зубов; все войско стояло под ружьем; его ожидали и встретили с восторгом; мы обедали вместе у полковника Р.; граф был довольно любезен, но его любезность казалась не искренней и он, по-видимому, все время старался быть сдержаннее, как бы опасаясь, чтобы перед ним не забылись, словом, он имел вид человека, опасающегося потерять над другими превосходство, которое им не заслужено, но создано искусственно его положением. Когда я узнала его ближе, то убедилась в том, что мое первое впечатление не было ошибочно.

Так как граф был главным действующим лицом этой трагикомедии, то необходимо дать вам понятие о его характере, насколько я сама могла судить о нем по его поступкам.

В нем есть хорошие задатки, но он не получил, по-видимому, хорошего воспитания и никогда не старался пополнить пробелы своего образования и исправить свои недостатки; избалованный затем удачами и еще более лестью, окружавшею его со всех сторон, граф вообразил, что он заслужил своими собственными [345] достоинствами то высокое положение, на которое поставила его судьба. Боясь уронить свое достоинство, он сделался горд; добрый от природы, как я уже говорила, но слабый характером, он боится как ребенок, чтобы окружающие не подумали, что им кто-нибудь управляет, между тем люди, овладевшие его доверием, менее всего были достойны его и, злоупотребляя этим доверием, делали много вреда ему и всей армии. Надобно познакомить вас также и с прочими нашими генералами.

Генерал Ден..., под начальством которого наш полк находился наиболее продолжительное время, человек прекрасный, весьма благоразумный, снисходительный, приятный в обществе и талантливый рассказчик, а главное — человек в высшей степени честный, но вместе с тем крайне боязливый и робкий по отношению к графу, которому он не решается противоречить в самых пустяках. В этом отношении то же самое можно сказать и о всех прочих генералах.

К..... которого вы, кажется, знаете, человек приветливый, вежливый, лучше других знающий военное дело и в особенности фронтовую службу, но, впрочем, столь же робкий и не имевший силы идти против течения, столь же быстрого, как и течение Самура, с которым вы познакомитесь впоследствии.

Бул...., состарившийся в военной службе, но знающий ее рутинно, человек ограниченный, мало образованный, но довольно добрый малый.

Р.... человек почти столь же ограниченный, как и Бул...., но более грубый и корыстолюбивый и проводящий все время за картами.

Графа А... вы знаете, кажется, по слухам; мы были с ним вместе весьма недолго; это был один из избранных и друг нашего главнокомандующего. Остается познакомить вас с М. и Мн..., игравшими также довольно видную роль в Персии. Первый был директором канцелярии и головы графа и, управляя той и другой, управлял, следовательно, и всей армией; этот человек ни по душевным, ни по умственным качествам не был на высоте своего положения, поэтому вся армия ненавидела его; высокомерный и дерзкий, он требовал, чтобы все преклонялись перед ним, и мстил тем, кто этого не делал. M., которого вы знаете, добрый малый, но не на своем месте; поддавшись влиянию окружающих, он служит орудием в их руках и делает зло мимо воли; ему не достает уменья и деятельности для занимаемой им должности.

18-го апреля, в страстную пятницу, вся армия была в полном сборе, и когда все приготовления были окончены, мы двинулись в путь, сделав переход в 60 верст, что заняло 12 часов [346] времени; жара была неимоверная, войско измучилось, но ведь оно шло стяжать себе славу. Прибыв в лагерь, все отдохнули, приободрились и на следующий день бодро двинулись далее; пройдя 15 верст по довольно хорошей и красивой дороге, где на пути нам часто попадался лес, мы расположились лагерем близь деревни Кази-Юрт, расположенной по берегу Сулана, довольно широкой и глубокой реки, с весьма быстрым течением. Я пошла погулять по берегу и зашла в деревню, где была весьма хорошо принята одним князем и его семейством, жившим в этой деревне, которая им принадлежала; оказалось, что они знали нашего деда Б. М., и когда узнали нашу фамилию, то всячески старались обласкать нас и угощали нас сушеными плодами и орехами.

Княгиня — женщина пожилая и, кажется, весьма умная, насколько я мог да судить об этом, разговаривая с ней через переводчика; две дочери ее, весьма красивые девушки, были одеты довольно хорошо. Меня удивил существующий тут довольно странный обычай, что женщины принимают посторонних без покрывала, но при этом муж во все время визита не входит к жене; проводив гостей до дверей в комнату жены, он удаляется, — не правда ли, это очень странно и совершенно противно обычаям Востока?

Первый день Пасхи мы провели на месте; войска были заняты этот день наведением понтонов, для нашей переправы через Сулан; мы были у заутрени и обедни, не смотря на то, что находились в земле не христианской; погода была скверная, пришлось целый день сидеть взаперти в домике; у меня были с поздравлениями генералы, полковники и др. По обыкновению, христосовались, а вместо пасхи ели весьма соленый и плохой лезгинский сыр.

На следующий день, 21 апреля, на рассвете ударили тревогу, и мы снялись с лагеря. Переправа через Сулан продолжалась несколько часов, телеги не могли ехать иначе, как гуськом, а их было ужасно много. Дорога на протяжении 21 версты не представляла собой ничего интересного; мне пришлось ехать по страшным ухабам, так как я следовала за кавалерией, которая прокладывала себе новую дорогу, ибо проезжая была занята артиллерией и пехотой; мы переправились по сквернейшему мосту через небольшую речку, название которой мне неизвестно, и остановились для отдыха близь одной деревушки; описывать эту местность не стоит, так как она не представляла ничего интересного. Вы не имеете понятия о том, какой странный образ жизни приходится вести во время похода: представьте себе вечное перемещение с места на место и это изо дня в день; вначале оно надоедает, затем свыкаешься [347] с этой жизнью, каждая вещь имеет свое определенное место в дорожном чемодане. Ведя жизнь более кочевую, нежели сами кочевники, мы подвигались быстрыми шагами к Дербенту, который был ближайшей целью нашего похода и первым завоеванным нами пунктом.

Надобно сказать о нем несколько слов прежде, нежели продолжать рассказ о наших странствованиях.

II.

Еще осенью 1795 г. дербентский хан Ших-Али отправил своего посла к императрице, прося у нее помощи против Ага-Магомед-хана, грозившего разорить его владения, точно также, как он разорил Грузию, находившуюся, между прочим, под покровительством России. Гудович получил приказание послать в Дербент, в декабре месяце, отряд войска; мне кажется, что генерал С. был послан туда со слишком незначительными силами; им пришлось много пострадать от холода во время этого зимнего похода; наконец, они достигли Дербента в полной уверенности, что городские ворота тотчас откроются перед ними; не тут-то было. Ших-Али был настолько невежлив, что приказал запереть их перед носом русских, понимая, что этот отряд был слишком незначителен, чтобы оказать ему поддержку против Ага-Магомед-хана, и боясь возбудить его гнев, если он примет русских, которые очутились таким образом в весьма жалком положении, находясь зимою возле неприятельского города, без приюта, и постоянно опасаясь измены со стороны тех, которые приняли их так хорошо; в Персии это случается нередко, и почти все персы оказываются изменниками, когда это согласуется с их интересами.

Тем не менее, русские осадили Дербент без всякой надежды на то, что им удастся взять его; построили батареи, делали вылазки, во всех стычках оставались, разумеется, победителями, но, возвратясь в свои окопы, не могли ничего предпринять. Граф послал С. приказание снять осаду и отступить; боялись, чтобы при нашем приближении город не сдался С, что отнюдь не входило в наши расчеты, ибо мы хотели взять город сами. Отступление С. не обошлось даром, персы воспользовались им и на месте одной из его батарей построили башню, которая стоила нам несколько сот человек. Однако, не будем забегать вперед, — вы узнаете об этом впоследствии. [348]

22-го апреля мы прошли 22 версты по довольно плохой дороге, до небольшой речки Озерной, где мы расположились лагерем, и были встречены сыном шамхала Мехти, нашего ближайшего соседа и союзника, владетеля Тарку (от которого мы находились в 17-ти верстах), получившего прежде от нашего двора чин тайного советника. Мехти приехал в сопровождении нескольких сот всадников, предлагая русским свои услуги и помощь, от которых мы отказались, уверив его, однако, в наших дружественных намерениях и в покровительстве.

23-го числа мы переправились через маленькую речку в брод и, пройдя 10 верст, увидали Тарку и расположились тут лагерем, перейдя через хребет невысоких гор, составляющих отроги большого хребта Кавказских гор, которые тянутся вплоть до Каспийского моря. Не смотря на сильное желание, мне не удалось посетить Тарку, так как туда нужно было ехать верхом, что при моем положении было не совсем удобно, поэтому, взглянув на город в зрительную трубу, мне пришлось довольствоваться описанием тех, кто побывал в нем.

Тарку построено на склоне неприступной горы, добраться до которой весьма трудно. Над городом возвышаются скалы, нависшие над ним, которые защищают доступ к нему, но в тоже время как бы грозят раздавить его; с этой стороны, кажется, одни только птицы могут попасть в город; однако, для русских нет ничего невозможного; на обратном пути наши егеря без крыльев взобрались туда, возбудив своей удалью удивление персов, к которому примешивался даже некоторый страх. Дома в Тарку кажутся нагроможденными один на другом; подобно всем домам в Азии, они выстроены из тесаного камня и обмазаны глиною. Архитектура их своеобразная; дома, по большей части, все одноэтажные (хотя иные бывают и в несколько этажей); комнаты не имеют между собою никакого сообщения, а вокруг дома идет обыкновенно крытая галерея, на которую выходят все окна и двери дома; печи стоят у наружной стены и, таким образом, все эти комнаты похожи на сараи или конюшни; полы сделаны из тесаного камня, покрытого циновками или коврами; в окнах нет рам со стеклами, они закрываются просто ставнями с отверстиями, через которые проходит свет. Рамы и стекла им не нужны, так как холодное время года продолжается у них весьма недолго; их постройки отлично приспособлены к климату, и в домах всегда царит прохлада, так как все они обращены фасадом к северу и солнце никогда не проникает в них. Тарку особенно славится [349] множеством источников, в которых вода чиста и прозрачна как хрусталь и прохладна в самые сильные жары; вода проведена в каждый дом, она бьет фонтаном в спальне шамхала и в его приемном зале; вы не можете себе представить как это приятно в этом жарком климате.

Граф Зубов послал шамхалу в подарок, от имени императрицы, часы, осыпанные бриллиантами, и несколько других драгоценных вещей, в замен чего получил от него огромное блюдо плова (это вареный рис с говядиной и с разными приправами) и несколько цельных вареных баранов. Эти подарки не отличались столь хваленой азиатской роскошью, о которой мы составили себе такое преувеличенное понятие; впрочем, нам не пришлось видеть ее нигде и на дальнейшем пути; мне кажется даже, что эта баснословная роскошь существует лишь в тысячи и одной ночи; может быть она и существовала прежде, но теперь от нее остались лишь жалкие следы. Нам показывали наверху той горы, на которой стоит Тарку, скалу с весьма наклоненной вершиной; говорят, что с этой скалы кидают, по повелению шамхала, преступников, т. е. тех, кто ему не нравится или чье имение он хочет конфисковать; это последнее обстоятельство, кажется, считается в Персии самым главным преступлением и наказывается строже и скорее всего.

Заговорив о казнях, надобно сказать кстати, что самая обыкновенная казнь в Персии — это лишение зрения, которая совершается различным способом, или просто вырывая глаза, или поднося к ним раскаленное железо, вследствие чего от жары глаза лопаются. Поэтому в Персии встречается много слепых; говорят даже, будто шахи и ханы имеют обыкновение, при усмирении восставшего города, требовать от него, в виде дани, четверик человеческих глаз; невольно содрогаешься при воспоминании об этой жестокости; какое варварство лишать человека самого драгоценного для него органа, который доставляет ему наиболее отрады в жизни. Также часто отрезают нос, уши и язык, но самое обыкновенное наказание состоит в том, что виновного бьют палками по пятам.

Не далеко от Тарку находятся остатки укрепленного лагеря, который занимал тут Петр Великий; это навело меня на многие размышления; мы шли по его следам с гораздо большими средствами, но с гораздо меньшею осторожностью и с большим самомнением, что не предвещало ничего хорошего. В результате мы не были счастливее его и не извлекли никакой выгоды из похода, стоившего России так дорого и который мог бы окончиться блестящим образом, не случись одного обстоятельства, разрушившего все [350] планы, оправдав пословицу: один дурак бросит намет в воду, так десять умных не вытащат.

Так как в последующие переходы с нами не случилось ничего особенного, и мы не видели ничего примечательного, то было бы скучно и бесполезно повторять одно и тоже; достаточно будет сказать, что с 23-го апреля, когда мы выступили из Тарку, и по 28-е число мы прошли восемьдесят с небольшим верст и нагнали С., стоявшего лагерем на берегу речки, называемой Большой Булам. Так как я познакомила вас со всеми нашими генералами, то надобно сказать несколько слов и об этом последнем. С. — казак, получивший самое простое образование, но он всегда старается казаться выше своей среды и зачастую бывает весьма неловок; он довольно начитан и говорит о политике как по писанному; ловкий интриган, он умеет заслужить доверие начальников и пользуется им для своих целей; граф Зубов также питал к нему большое доверие и сделал, по его милости, несколько ошибок.

На протяжении 80 верст нам попадались на пути реки, горы, леса, ущелья, овраги и пр.; мы застали С. в зимнем лагере, т. е. в землянках. Я позабыла сказать, что на пути из Тарку граф принимал посольства, посланные к нему от Уцмия и кади, владетельных князей тех небольших областей, по которым нам пришлось проезжать. Уцмий и кади спешили изъявить свою преданность России и предлагали свои услуги; содействие кади было нам не лишнее; в горах, находившихся в его владениях, было ущелье, по которому войско могло пройти с большим трудом, но за то этим путем можно было обойти Дербент, отрезав ему всякое сообщение со страною и, следовательно, отняв у него всякую возможность получить помощь извне. Не знаю кто именно придумал этот план, кажется, мы были обязаны им самому кади, желавшему быть союзником России.

Мы стали лагерем в 5 вер. от стоянки ген. С. и отсюда был командирован ген. Б. с довольно значительным отрядом, с приказанием пройти ущелье Табасаронь, о котором я упоминала выше, и атаковать Дербент с другой стороны, между тем как граф с остальной армией направлялся к нему прямым путем, К счастью, Владимирский полк не участвовал в этой экспедиции. Я говорю — к счастью, так как в противном случае мне пришлось бы расстаться с мужем и остаться при армии, ибо дорога через ущелье была слишком опасна и затруднительна. [351]

III.

29-го апреля мы провели на месте нашей стоянки, с тем, чтобы дать генералу Б. время пройти ущелье и подойти к городу одновременно с нами.

30-го числа мы совершили переход в 25 верст и стали лагерем на берегу маленькой речки, протекающей в 15 верстах от Дербента.

1-го мая был день отдыха. Я отправилась гулять в окрестностях лагеря; местоположение было красивое; мы увидали издали гору, на которой был построен Дербент, и с помощью зрительной трубы могли рассмотреть самый город. Перед нашими глазами возвышались каменные стены, которые персы считают неприступными, называя их “Железными воротами”; это вход в Персию, укрепленный самой природой; близь берега моря возвышается высокая, весьма крутая, гора, на которой построен Дербент; одна половина города лежит на склоне горы, другая на песчаном прибрежье. По обеим сторонам города, во всю его длину, тянется толстая каменная стена; один конец ее упирается в гору, другой омывается морскими волнами; с этой стороны город защищен еще третьей стеною, такой же вышины и толщины, как и предыдущие, которая идет поперек города, отделяя его от нижней необитаемой части города, называемой Дубары.

Вечером 1-го мая войска получили приказание выступить из лагеря на следующий день, взяв с собою как можно менее обоза; все лишнее велено было оставить в вагенбурге, — так называют четырехугольное место, огороженное телегами, которые ставятся в два ряда, одна возле другой; тут оставляют самые тяжелые фуры и все, что может стеснить войско; а так как женщина считается в походе самой главной обузой, то решено было, что и меня оставят в вагенбурге; хотя я была огорчена этим приговором, но я подчинилась ему безропотно, так как, отправляясь с мужем в поход, я обещала ему ни в чем не стеснять его и всегда добровольно подчиняться всему тому, что он сочтет нужным для своего спокойствия и для моей безопасности; кроме того я обещала никогда не выказывать слабости и боязни; это обещание мне пришлось припомнить не далее, как на следующий день, когда я простилась с ним без слез, стараясь казаться веселой и схоронив в глубине души мою грусть и тревожившие меня опасения. Итак, я осталась [352] в вагенбурге, в самом грустном настроении духа; одинаковая участь постигла и М. К.; мы приказали с ней поставить наши домики рядом. Нас оставили под надзором одного майора егерского полка и под защитой двух жалких рот пехоты. Наш защитник занялся устройством ограды из телег, и это огороженное местечко, среди которого мы находились, показалось мне весьма мрачным, тем более что тут были оставлены больные со всех полков и, в довершение беды, вскоре после ухода армии, начался проливной дождь, а вечером разразилась страшная гроза, продолжавшаяся всю ночь; я не могла сомкнуть глаз, мой домик трещал и ежеминутно грозил разрушиться; мы были вынуждены всю ночь держать веревки, которыми он укреплялся; дождь не прекращался и весь следующий день. 3-го числа я сидела по уши в грязи и соскучилась до смерти, не говоря уже о том, что если бы наш неприятель был храбрее и энергичнее, то он мог без труда овладеть вагенбургом; правда, мы находились на земле наших союзников, но на преданность персов трудно было рассчитывать; по всей вероятности, неприятели полагали, что мы приняли более мер предосторожности; впоследствии они имели о нас более точные сведения и всегда отлично знали, что делается у нас в лагере.

В виде развлечения мне приходилось слышать каждый вечер вой шакалов, внушавший мне сначала ужас; шакалы — нечто среднее между волком и лисицей, телосложением и величиною они напоминают того и другого животного, однако, они отнюдь не кровожадны; они подходили очень близко к лагерю, их крик чрезвычайно своеобразен, он совсем походит на человеческий голос, то жалобный, то как будто выражает страх, причем очень ясно слышится ай, ай; говорят, будто шакал может издавать несколько отдельных звуков; я не могу утверждать этого, но так как их собиралась по вечерам около нашего лагеря целая стая, то мы слышали вой на разные лады.

Но что же делало войско, осаждавшее Дербент в то время, когда мне было так весело в вагенбурге? [353]

IV.

2-го мая армия, пройдя 15 верст, расположилась лагерем в полутора верстах от Дербента; отдельные бригады были расположены в некотором расстоянии одна от другой, фронтом к городу, начиная от ската горы вплоть до самого моря. Бригада генерала Бен., в которой находился Владимирский полк, стояла ближе всего к морю на вспаханной земле; так как дождь смочил их точно также, как и нас, то они еще более перепачкались в грязи, и почти все их палатки были снесены бурею, которая на берегу моря была сильнее. В тот же день вечером, не смотря на страшную темноту, на грозу и дождь, русские непременно хотели овладеть башней, выстроенной персами на том месте, где находилась прежде батарея генерала С., но это было нелегко; ее штурмовали и нашим удалось сначала взобраться на нее, но персы защищались энергично; это земляное укрепление имело несколько сводов, которые русским не удалось пробить и под защитою которых персы стреляли по нашим войскам. Гренадеры Воронежского полка отступили, не смотря на все усилия своего полкового командира, который сам неоднократно влезал на лестницу, но был опрокинут с нее и ранен камнем, брошенным из башни; не получив подкрепления, ему пришлось, наконец, отступить. Персы осыпали наших градом камней и таким образом русские с позором возвратились в лагерь; действительно, было позорно отступить перед персами, но в этом нельзя винить солдаты у них были плохие руководители, им не говорили, что опасность будет так велика, они ожидали встретить гораздо меньшее сопротивление; темнота ночи и храбрая защита персов заставили их потерять голову, но, к чести их, надобно сказать, что они почувствовали свою вину и просили, чтобы их снова повели на приступ этой башни, которая и была взята ими днем. Эта маленькая неудача сбила немного спесь нашего главнокомандующего; он стал не так надменен и более человечен в обращении, впрочем, это продолжалось недолго, — взятие Дербента возвратило ему его обычную самоуверенность и гордость.

Так как во время осады делать было нечего, то муж мой приехал навестить меня 4-го числа и дозволил мне отплатить ему визит; 5-го числа я прибыла в лагерь и, благодаря моему красноречию, мне удалось выпросить разрешение не возвращаться более в проклятый вагенбург. Таким образом я осталась в лагере без [354] всякой боязни и тревоги. Не смотря на осаду, все шло своим чередом; я гуляла каждый день на берегу моря, собирала раковины и камушки, взбиралась на гору, где было много источников прекрасной воды, стекавшей в бассейны из тесаного камня. Солдаты воздвигали со всех сторон батареи для бомбардирования города, находясь все время на расстоянии ружейного выстрела со стороны персов; многие из них были ранены.

Во время одной из моих прогулок я встретила раненого солдата нашего Владимирского полка, что произвело на меня сильное впечатление, но, по прошествии нескольких дней, я свыклась с этим зрелищем. Как странно, что все то, что поражает нас с первого раза, при повторении не производит уже на нас столь сильного впечатления; без сомнения, я не сделалась бесчувственной к страданию ближних, но впоследствии рассказы о раненых и убитых не производили на меня того удручающего впечатления, как вначале; как мы были бы несчастны, если бы время и привычка не ослабляли нашей впечатлительности.

Надобно сознаться, что я провела первую ночь в лагере не особенно спокойно; постоянные выстрелы и свист, производимый полетом пуль, не могли показаться мне особенно приятной музыкой; сон мой нарушался также беспрестанным криком “хабарда”, раздававшимся беспрестанно в городе; это обычный возглас персов, коим они приглашали жителей быть на стороже; горожане отвечали на него хором; ко всему этому прибавьте мычанье быков и рев ослов, коих в городе было множество, и вы составите себе понятие о страшном шуме, происходившем каждую ночь. Однако, что значит сила привычки: мой сон был нарушен этим шумом только первую ночь, а на вторую я спала уже превосходно.

8-го мая был открыт огонь с батареи, находившейся против той злосчастной башни, на которой русские потерпели неудачу; ядра попадали метко и в короткое время сделали брешь; затем войска пошли на приступ и башня была взята егерями и гренадерами Воронежского полка, не смотря на упорное и отчаянное сопротивление ее защитников; это было отборное войско персов, добровольно решившееся защищать эту башню; все они легли тут, ни один не был взят в плен; наши солдаты делали также чудеса.

Персы вздумали сделать вылазку из города, чтобы подать помощь отряду, защищавшему башню, но путь был им отрезан егерями батальона И. М., стоявшего на горе и причинившего своими орудиями не мало вреда городу; персы обратились в бегство, [355] потеряв много людей убитыми, и укрылись в город; взятие башни русскими повергло персов в отчаяние и вынудило их к сдаче; я могу говорить о штурме и взятии этой башни как очевидец; из нашего лагеря было видно все происходившее там; башня была взята по утру 8 числа, а весь следующий день производилась постройка вокруг города многочисленных батарей; каждый из наших генералов хотел иметь свою батарею, не справляясь о том, будет ли она полезна или нет, чтобы впоследствии можно было сказать: “батарея такого-то”; некоторые из этих батарей не причинили персам никакого вреда, но послужили предлогом для раздачи наград — что и требовалось.

10 мая, между девятью и десятью часами утра, по данному сигналу, батареи открыли огонь, также как и батареи генерала Бул. по ту сторону города; шум был ужасный; пальба не прекращалась ни на минуту. Персам это наскучило и они прислали к нам своего муллу; он вышел из города под выстрелами и, добравшись до батареи генерала Бул., заявил, что персы намерены сдаться и обещают вынудить к тому своего хана Ших-Али, если им обещают оставить жизнь, свободу и их имущества; на этих условиях они сдадут город и сложат оружие. Генерал Бул. сообщил об этом графу, который приказал прекратить бомбардировку, послав сказать персам, что если они не доставят ему через два часа ключи города, то бомбардировка будет возобновлена. Весьма замечательно, что мулла, высланный из города, чтобы объявить капитуляцию, был тот самый, который, 74 года тому назад, вручил ключи от Дербента Петру Великому; это обстоятельство дало повод ко многим льстивым замечаниям и другим смешным сравнениям.

Генерал Бен. составил между тем проект штурма Дербента, одобренный графом; предполагалось обойти город со стороны моря, которое было тут не глубоко, поэтому кавалерия легко могла проехать бродом и вступить в Дубары, но здесь была стена, столь же толстая и высокая; как и прочие, отделявшие предместье от города; не знаю, каким образом рассчитывали перелезть через нее, однако, было решено, что бригада генерала Бен. пойдет на приступ, если ключи города не будут доставлены к назначенному времени. Все было приготовлено к этому.

Так как лагерь оставался без защиты, то муж мой предполагал оставить меня на горе у полк. К., под охраной Воронежского полка, и с этою целью отправился на гору. Трудно передать то, что я чувствовала в эту минуту; это не был ни страх, ни огорчение, но казалось все мои нервы были притуплены до того, что я не могла ни [356] думать, ни чувствовать; я находилась в этом состоянии в то время, когда ко мне явился граф Зубов, весь сияющий, с известием, что ему вручены ключи города и что войска готовятся вступить в него; это известие вывело меня из апатии, доставив мне огромную радость.

Граф находился еще у меня, когда возвратился мой муж; все генералы и полковники собрались у меня, желая поздравить графа; мы пили за его здоровье, пили чай, ели варенье, все были очень веселы и затем граф отправился к себе с тем, чтобы принять Али-хана, его мать и сестру, пожелавших сопровождать его в лагерь.

Дербент был взят 10-го мая; уверяют, будто персы еще накануне предлагали сдать город на тех же условиях, но им отказали в этом; наше начальство желало во чтобы то ни стало бомбардировать город и наделать как можно более шума; мне думается, право, что если бы первый штурм башни не посбил с нас спеси, то мы захотели бы взять Дербент приступом, не смотря на то, что персы готовы были сдаться без боя.

V.

Вы читали, может быть, в газетах реляцию о взятии Дербента и будете весьма удивлены, что мой рассказ совсем не согласуется с ней; положитесь на меня: я не пропустила ни одной подробности, что же касается до леса штыков, блиставших там, до старика, павшего на колени, и пр., то все это не более, как выдумка М., это изящные фикции, существовавшие лишь в его воображении. Ших-Али был приведен к графу обезоруженный, с саблей на шее, также как и вся его свита, в знак того, что они приносили свою голову для искупления своей вины и полагались вполне на милосердие русских. Кадыр-Бек, самый богатый и влиятельный из жителей Дербента и первый советник хана, обратился к графу с речью, говоря, что если граф намерен наказать кого-нибудь, то чтобы он обратил свой гнев на него и на других советников Ших-Али, а его помиловал бы по молодости его лет. Какая преданность и какое великодушие!

Граф успокоил их, сказав, что милосердие императрицы не имеет границ и что он заранее обещает им помилование, тем не менее, присовокупил граф, Ших-Али должен искупить свою [357] вину против русских, перед которыми он запер ворота города, тогда как прежде он обращался к ним за помощью, и поэтому он будет задержан в нашем лагере до тех пор, пока государыня не заблагорассудит возвратить ему свободу и все его права, что он должен заслужить своей покорностью и преданностью.

Итак, Ших-Али остался у нас в лагере; часть его свиты была отослана обратно; старшая сестра его, Парежи-Ханум, всегда была на стороне русских, она употребила все усилия к тому, чтобы склонить брата принять Сав. и открыть ворота города, когда пришла наша армия; во время осады она не раз присылала графу в лагерь своих посланных с изъявлениями своей преданности и дала ему несколько весьма важных советов. Поэтому ей было вверено управление Дербентом с титулом правительницы. У жителей было отобрано оружие, но некоторые из них не согласились отдать свое, и оно осталось при них. В городе был оставлен сильный гарнизон и комендантом Дербента назначен Сав.

11-го мая отправлен ко двору курьер с известием о победе: это поручение было возложено графом на подполковника Манс., командовавшего батальоном егерей в отряде, осаждавшем город до нас; это был отличный офицер, много лет служивший с честью в строю, но, не имея протекции, он не получал никаких отличий. Выбор графа был одобрен всею армией и делал ему честь, так как Манс. не принадлежал к числу его любимцев; это давало и другим надежду, что награды не будут исключительным достоянием его приближенных, а будут даваться по заслугам по этой надежде не суждено было сбыться. Манс. был первый и последний офицер, получивший отличие по заслугам, впоследствии же награды раздавались лишь избранным, которые, надобно заметить, вовсе их не заслуживали.

Парежи немедленно вступила в свои права, также как и сослуживец ее С., долженствовавший разделять вместе с ней бразды правления в Дербенте; в то же время было решено, что Ших-Али последует за армией; по этому поводу мнения разделились; некоторые лица, к числу которых принадлежала и я, находили, что это было не совсем надежно и что лучше было бы отправить его в Астрахань; не будучи особенно дальновидной, я думала, однако, что он легко мог бежать от нас; может быть, это было предчувствие тех неприятностей, которые причинил нам его побег. Я высказала, разумеется, свое мнение по этому поводу; надо мною смеялись, и те, для которых решение графа было священным, [358] старались доказать мне, что я сама не знаю, что говорю; я замолчала, но за то когда Ших-Али воспользовался небрежностью своих караульщиков и тем смешным доверием, которое ему оказывали, и бежал, то и я в свою очередь посмеялась над теми, кто говорил, что я рассуждаю как дитя.

Мы были так довольны вниманием графа, пришедшим лично объявить нам о взятии Дербента, что мы решили устроить в честь его маленький праздник; случай к тому представился сам собою; молебствие по случаю одержанной победы должно было совершиться 15-го числа в полковой церкви, находившейся возле нашего домика: по выходе из церкви — граф был приглашен к нам на обед и вместе с ним прочие генералы, полковники и почти все офицеры штаба; всего на обеде было до 60 человек; весь мой домик был убран гирляндами из прелестных цветов, нарванных в садах Дербента. Я старалась принять гостей как можно лучше; обед прошел весьма оживленно, во время его играла музыка, а тосты сопровождались пушечной пальбой; гости разошлись весьма довольные друг другом. Отпраздновав таким образом взятие Дербента, начальство наше стало подумывать о новых победах; впрочем, мы остались на месте еще несколько дней в ожидании транспортных судов с продовольствием, проводя это время в совершенном бездействии; не смотря на славу, которую стяжали наши войска, тут обнаружились уже беспорядок и расстройство, господствовавшие в нашей армии, которые постоянно увеличивались по мере того, как мы удалялись от России, и, следовательно, не могли получать от нее помощь так быстро, как прежде. Я воспользовалась этой проволочкой, чтобы осмотреть Дербент.

По правде сказать, я не увидала в нем ничего особенного; улицы весьма узки, дома высокие, с толстыми стенами, выстроенные из тесаного камня, с крошечными окнами, в которых рамы заменяются решетками, что придает дому вид тюрьмы. Только перед главною мечетью находится красивая четырехугольная площадь, очень обширная и чистая, на которой дома стоят правильной линией, исключая одной стороны, с которой эта площадь ограничена улицей, поднятой гораздо выше площади и поэтому имеющей вид террасы; на ней видно несколько деревьев. Подыматься на эту улицу приходится по двум лестницам из тесаного камня; в промежутке между ними течет источник весьма чистой и прозрачной воды, наполняющей бассейн, сделанный также из тесаного камня. Не правда ли, как все это мило? Но вам никогда не догадаться, как попасть на эту площадь иначе, как с той улицы, о которой я только что говорила. Напротив этой улицы, в одном доме [359] проделана дыра, в которую могут пройти свободно только кошки и собаки, вот через нее то и выходят на площадь; хотя я не особенно большого роста, но мне пришлось согнуться пополам, чтобы пройти тут, а Бен., сопровождавший меня, при своем высоком росте должен был пройти около двух сажен почти на четвереньках; такой великолепный вход нисколько не портит самую площадь, напротив, она кажется еще красивее, как выйдешь из этой дыры и вздохнешь свободно, выпрямившись во весь рост. Я говорила уже вам, что Дербент построен на весьма крутой горе; та возвышенная улица, о которой я упоминала, идет все в гору до Нарын-кале, — так называется самая возвышенная часть города, в которой находится дворец ханов, построенный Фетх-Али ханом, отцом Ших-Али; я не была там, так как он находится довольно далеко; к тому же улица поднимается весьма круто, и я устала уже на половине пути. Люди, видевшие этот дворец, говорят, что он довольно красив, в нем есть красивые комнаты и обширные галереи, и, что всего оригинальнее, покои украшены фресками; мне было весьма любопытно увидеть их, ибо меня уверяли, что

они исполнены довольно хорошо. В городе есть лавки, но они очень грязны, темны и тесны; мы видели в них весьма мало товара: персы боялись показывать его, не будучи вполне уверены в наших миролюбивых наклонностях и боясь, чтобы их не ограбили.

Наконец, мы двинулись далее; приходилось пройти через Дубары; на всех стенах стояла масса персов, пришедших взглянуть на войско; я видела Ших-Али в то время, как он проезжал по городу; он лежал на лошади и, казалось, был убит горем; персы смотрели на него с состраданием, некоторые даже плакали; Ших-Али — юноша лет семнадцати, среднего роста, с тонкими чертами лица и еврейским типом (мать его была еврейка), но белокурый, что между азиатами встречается редко. По выступлению из города, войску пришлось идти по весьма неровной, узкой дороге, окаймленной по обеим сторонам садами с фруктовыми деревьями; особенно много попадается фиговых деревьев. В нескольких верстах от Дербента дорога становится открытой и более ровной; мы встретили на пути несколько сухих оврагов и, пройдя 15 верст, расположились лагерем на берегу хорошенькой речки, называемой Рубас. Речка это довольно широкая, но не особенно глубока, вода ее имеет довольно приятный вкус. Местность возле лагеря была очень живописная; берега Рубаса осенялись в некоторых местах великолепными деревьями; мы избрали одно из таких местечек и отправились туда пить чай; вместе с нами поехал граф и другие [360] генералы; мы взяли с собою музыкантов, гуляли и веселились так, как будто нам не предстояло снова идти через несколько дней в поход; затем условились, чтобы каждый избрал, в свою очередь, какое-нибудь местечко и угостил нас там чаем; признаться, каждый подобный пикник доставлял мне много хлопот, так как мне всегда приходилось разливать чай.

VI.

Вся неделя, которую мы провели на берегу Рубаса, прошла очень оживленно; не далее как накануне нашего отъезда мы ездили пить чай за версту от нашего лагеря, откуда мне захотелось вернуться домой пешком; так как было уже поздно, то совсем стемнело, когда мы дошли до дому, и вдруг я узнаю, что бригады Бен. и Бул. получили приказание выступить, под командой этого последнего, на следующий день, в 3 часа утра; я была чрезвычайно уставши, приходилось немедленно все уложить, всем распорядиться и встать в 2 часа утра; мне показалось это весьма неделикатным со стороны графа; мы провели с ним все время после обеда, я спрашивала его несколько раз когда мы отправимся, на что он отвечал мне всякий раз, что еще ничего не решено; впоследствии я привыкла к подобной странности и к вечной таинственности, в которую облекались самые пустячные события, вероятно с целью придать им побольше важности.

На следующий день, едва рассвело, мы двинулись в путь; кавалерия переправилась через Рубас в брод, а багаж был перевезен по двум понтонным мостам. Проехав 16 верст по довольно красивой дороге, на которой лес сменялся прелестными равнинами, мы достигли речки или, лучше сказать, потока Уриени. Бул., наш командир, позабыл, вероятно, пословицу: не спросясь броду, не суйся в воду, ибо он приказал войску идти в реку, не исследовав предварительно глубину реки. С той стороны, откуда мы спускались, берег был отлогий, вода не особенно глубока и, следовательно, течение было не очень быстрое, но оно увеличивалось по мере того, как мы подвигались далее; в то же время русло реки становилось глубже, и так как противоположный берег был весьма крутой, то мы с трудом могли взобраться на него; форейтор моего экипажа упал в воду вместе с лошадью, но ему удалось скоро вынырнуть; это маленькое, совершенно неожиданное, происшествие, [361] страшный плеск воды, разбивавшейся о карету, грохот камушек, раздавливаемых колесами, все это, надобно сознаться, наводило на меня ужас и я, первый раз во время похода, потеряла присутствие духа. Много народа попало в воду, но никто не утонул.

Достигнув благополучно противоположного берега, мы расположились лагерем на довольно высокой горе, у подошвы которой текла Уриени; вид с горы был прелестный, вся окрестная местность была усеяна деревьями, холмами, а у наших ног бушевал поток, на который я теперь могла уже смотреть без замирания сердца, и ободрилась настолько, что не потеряла присутствия духа даже при переправе через Самур. На следующий день, на рассвете, мы двинулись далее и, пройдя 8 верст, подошли к грозному Самуру, которого мы знали уже по слухам и опасались; мы остановились на берегу, намереваясь тут отдохнуть и начать переправу через час. Позавтракав на траве, Бул. спустился с горы с тем, чтобы взглянуть поближе на Самур; должно быть, он показался ему очень страшен, так как, не смотря на свою обычную отвагу, наш генерал решил остаться на берегу до следующего дня, употребив это время на отыскание брода и на принятие необходимых мер для переправы через реку с возможно большею безопасностью. Жара была довольно сильная, солнце пекло нас на этой горе и палатки служили нам плохой защитой; однако, нам посчастливилось отыскать сад, находившийся возле одной покинутой персидской деревушки. Вы не можете себе представить, как мы были рады найти это тенистое убежище; тут росли по большей части все фиговые и тутовые деревья; на одном из них я вырезала год и число, в которое мы тут были. Мы провели в этом саду весь день и возвратились в лагерь на закате солнца.

Наш лагерь находился в трех верст от Самура, но до нас явственно доносился плеск его волн, разбивавшихся о прибрежные камни. И что это за шум! Подойдя ближе к реке, невозможно разговаривать; течение Самура весьма быстрое, особенно в известное время дня, когда вода прибывает в нем от снегов, тающих на соседних горах, под влиянием солнечных лучей; тогда он уносит течением камни, деревья, — все, что попадается ему на пути, и пролагает себе новые русла. Я смотрела на реку по несколько раз в день с горы и, не смотря на мою храбрость, я ясно сознавала, что буду гораздо спокойнее, очутившись на противоположном берегу. Мы легли спать рано, намереваясь встать на рассвете. Заря едва занималась, как я была уже в карете; подъехав к склону горы, я вышла из экипажа, намереваясь спуститься пешком, так как [362] дорога была весьма неровная и выбоистая. Я прошла более версты по мелким круглым камням, катившимся из-под моих ног, и все время радовалась тому, что у меня сапоги были на низких каблуках, иначе мне неминуемо приходилось бы падать. Подойдя к берегу, я села в карету, ожидая с некоторым беспокойством той минуты, когда меня станут переправлять на другой берег. Муж мой поехал вперед посмотреть, как переправляются другие; я осталась в ожидании; прошло полчаса, показавшиеся мне целой вечностью. Наконец, муж прислал сказать мне, что мне можно будет переправиться через Самур только через несколько часов, а пока чтобы я расположилась на берегу; не добиваясь причины такого распоряжения, я повиновалась с моей обычной покорностью, вышла из кареты, приказала поставить мою калмыцкую кибитку и готовить обед; вам покажется, вероятно, удивительным, что едва солнце успело взойти, а я помышляла уже об обеде; я согласна с тем, что это вовсе, неприлично, но при нашем образе жизни обедаешь тогда, когда есть время и возможность, не думая о том, настало ли обеденное время или нет. Моя кибитка была отлично вымощена теми камнями, о которых я говорила вам; я велела разослать несколько ковров и, усевшись на них, принялась думать о предстоящей переправе через Самур; согласитесь с тем, что хорошо привыкнуть к бродячей жизни; везде чувствуешь себя хорошо и обходишься без многих вещей, не чувствуя от этого лишения. Я провела, таким образом, более часа, с нетерпением ожидая мужа, который, возвратясь ко мне, объявил, что он не может решиться переправить меня через Самур в том месте, где предполагали сначала, так как одна телега, запряженная двумя волами и нагруженная ядрами, только что перед тем была опрокинута, снесена течением и пропала без вести. Это обстоятельство чрезвычайно встревожило его; он не знал на что решиться и стал упрекать меня за то, что я настояла ехать с ним, а себя упрекал за то, что он согласился исполнить мою просьбу; много говорил он в том роде, все его слова были вполне справедливы, но в данную минуту бесполезны и только причиняли мне огорчение. Я отвечала ему, что все эти рассуждения теперь ни к чему не ведут, и так как я заехала уже слишком далеко, то не оставалось иного выбора, как переправиться через Самур; к тому же, но моему мнению, не было повода думать, что со мною случится какое-нибудь несчастье, если другие благополучно прибыли на противоположный берег. [363]

Я забыла сказать вам, что генерал Платов благополучно переправился за два дня перед тем через эту реку с несколькими полками казаков и с батальоном егерей. Кажется, вы видали Платова и знаете о нем понаслышке, но я хочу познакомить вас ближе с этим человеком, которому я весьма обязана за то внимание и дружбу, которые он оказал мне в этот день.

Платов — казак, но его происхождение сказывается только в некоторой простоте обращения и в недостаточности образования; впрочем, это не бросается особенно в глаза, так как он человек совершенно беспритязательный и крайне добродушный; своим кротким характером и честностью он снискал всеобщую любовь; а редко встречала людей, которые были бы столь же услужливы, как он. Я не говорила о нем сначала, так как он присоединился к нам со своим Чугуевским казацким полком лишь несколько дней спустя после взятия Дербента.

Я употребила все свое красноречие, чтобы убедить мужа в том, что мое путешествие в Персию имело столько же хороших, сколько и дурных сторон, однако, надобно сознаться, что мне едва ли удалось бы убедить его, если бы мне не подоспели на помощь три армянина, которые заявили, что они знают брод, где можно переправиться через Самур без опасности, и предложили указать нам его за небольшое вознаграждение, которое они соглашались получить на другом берегу, если мы переправимся благополучно. Мы приняли их предложение с радостью, но, чтобы воспользоваться им, надобно было выждать полудня, когда вода начинала убывать. Было решено пообедать на этом берегу; едва успели мы расположиться с едой, как одно маленькое происшествие чуть было не лишило нас вовсе аппетита; один из наших драгун приподнял нечаянно камень, лежавший на земле; в ту же минуту к вам подбежал один персиянин, бывший вблизи, стал кричать и знаками давал нам знать, что укушение маленького животного, находившегося под камнем, смертельно. Это был скорпион; вы, конечно, знаете их по названию и слыхали, что укушение их считается опасным, но это несправедливо, мы не раз имели случай убедиться в этом, в настоящую же минуту мы не имели никакого повода сомневаться в истине того, что говорил нам местный житель. Все окружили опасное насекомое и, взяв его осторожно, привязали нитку к его хвосту, в котором находится его жало и яд, и принесли его в нашу кибитку и рассказали нам то, что сообщил о нем персиянин. Признаюсь, при виде этого скорпиона, у меня мурашки [364] побежали по телу; я особенно боялась за Васю и решила вовсе не пускать его на пол в столь опасном месте; разговаривая о скорпионе, мы выражали надежду, что они попадаются редко, как вдруг, к ужасу нашему, убедились, что их было по одному, а зачастую и по два под каждым камнем. Это открытие не могло порадовать нас, но я старалась освоиться с мыслью, что мы окружены ими со всех сторон; в Петербурге одно название скорпиона наводило на меня ужас.

Только что подали обед, как прибыл Платов, приехавший к нам с тем, чтобы успокоить меня, за что я была ему весьма признательна; он остался обедать с нами и во все время обеда уверял меня, что нам не угрожает ни малейшей опасности, что он уже переправился через Самур несколько раз и, наконец, обещал конвоировать меня во время переправы.

В 4 часа я села в карету; надобно сознаться, что сердце мое при этом сильно забилось, впрочем, не от одной боязни, хотя я не была особенно покойна, но главным образом от досады, что я причиняю мужу столько беспокойства. Меня сопровождала целая свита, так что моя переправа походила на процессию; шествие открывал один из наших проводников с длинной палкой в руке, за ним ехали верхами два других проводника; позади мой муж, Платов и большинство офицеров нашего полка, за ними, наконец, мой экипаж, к нему были привязаны длинные веревки, которые держали в руках пять или шесть драгун, ехавших по бокам кареты; таким-то образом подвигалась я к грозному Самуру. Ширина его около полутора верст, а течение прерывается в нескольких местах небольшими островками, которые увеличиваются отмелями и камнями и разделяют реку на несколько рукавов, из коих некоторые весьма узки, а иные шириною от 30 — 40 сажен. Переправляясь через реку, мы проехали не менее двух верст, так как наши проводники вели нас зигзагами, отыскивая лучший брод.

Перо мое слишком слабо, чтобы дать вам верное описание Самура; трудно представить себе нечто подобное; течение его так быстро, что если лошадь оступится, то поток уносит ее моментально и разбивает о камни, катящиеся вместе с ним; я не могу найти сравнения, которое дало бы вам понятие о шуме, производимом его волнами. Земля и песок, уносимые течением Самура, придают его водам цвет вареного шоколада; они измельчены течением реки на такие мелкие частицы, что составляют [365] с водою как бы одно целое, так что их почти невозможно отделить от нее; мы фильтровали эту воду сквозь полотно, сквозь губки и бумагу и все-таки нам не удалось получить ее чистой, и надобно было решиться пить ее такою, какая она была. Я говорила вам уже, что при виде Самура я не потеряла присутствия духа, я была вполне уверена, что мне не угрожает никакой опасности, благодаря всем принятым мерам предосторожности; вы знаете меня настолько, что поверите, конечно, что одни неосновательные слухи, как бы страшны они не были, не могут напугать меня; к тому же Уриени научил меня быть храброй и на Самуре я была почти столь же спокойна, как теперь, в ту минуту, как я описываю вам все это.

Во время переправы все мои заботы были только о Васе; я опасалась, чтобы страшный шум, производимый волнами, не повлиял на него слишком сильно и чтобы страх, испытанный в столь раннем возрасте, не оставил следов на всю его жизнь, поэтому я употребила все старания, чтобы отвлечь его внимание и чем-нибудь занять его. Это удалось мне вполне; он совсем не испугался, хотя было отчего; шум воды, разбивавшейся о колеса экипажа, был гораздо страшнее, нежели в Уриени, так как Самур несравненно больше и течет быстрее; камни, которыми усеяно дно, катятся с грохотом, увлекаемые течением, и еще более увеличивают шум; прибавьте к этому плеск, производимый лошадьми драгун, ехавших по обе стороны моей кареты, и крики всей нашей свиты, старавшейся подбодрить моих лошадей, чтобы они не остановились, и вы будете иметь некоторое понятие о страшном грохоте, сопровождавшем нас во все время переправы; к счастью, это продолжалось не более получаса; я думаю, что если бы подобный шум продолжался двадцать четыре часа, то мы могли бы оглохнуть. Но довольно говорить о себе, надобно сказать вам и о том, как переправлялась армия.

Надобно отдать справедливость графу (Зубову) в том, что, подъехав к Самуру, он не колебался ни минуты, тотчас погнал лошадь в реку и отважно переправился со своей свитой и своим обычным конвоем из 200 казаков на противоположный берег, где он лег тотчас отдохнуть, не заботясь о том, как будет переправляться войско, и не сделав никаких распоряжений, чтобы поддержать порядок во время переправы и предупредить несчастные случаи. Все наши генералы по его примеру думали только о себе, возложив все заботы на полковников, которые так хорошо распорядились переправой своих полков, что не было ни одного [366] несчастного случая и вся армия достигла благополучно противоположного берега; я думаю, что если бы за это дело взялись наши генералы, то порядка было бы меньше. Для перевоза съестных припасов пришлось снять их с телег, на которых их везли, и нагрузить ими верблюдов; тут дело не обошлось без беды; несколько верблюдов утонуло, а иные так боялись, что ложились в воду и не решались двинуться вперед, хотя их били до смерти; однако, убыток был не велик и мы потеряли при этой переправе лишь несколько лошадей, быков и верблюдов.

Благодаря всем принятым мерам предосторожности, со мною не случилось во время переправы никакого происшествия; когда я достигла противоположного берега, то все стали поздравлять меня с благополучной переправой, да и было с чем поздравить; я была очень рада тому, что все заботы и беспокойства моего мужа окончились, и была довольна собою, что совершила эту переправу без всякого страха, поэтому я и впредь могла рассчитывать на свои силы и отважиться на всякий дальний и опасный путь.

Только одно обстоятельство отравило мою радость; когда я прибыла в лагерь, находившийся возле самого берега, то меня предупредили, чтобы я береглась и смотрела за Васей, так как в лагере несметное количество скорпионов; я приказала разослать в кибитке ковры и не позволяла Васе ступать на пол. Весь вечер я была чрезвычайно неспокойна, мне мерещились везде скорпионы, казалось, что они залезли уже ко мне в сапоги, в рукава; понимая, что ничто не может быть столь вредно и бесполезно как страх, я решилась победить его и подумать заблаговременно как помочь горю, если оно случится; с этой целью я стала расспрашивать персов, какие средства употребляются ими против укушения скорпионов; они назвали нам несколько средств и уверяли, что укушения этого насекомого совсем не так опасны, как говорят; это меня несколько успокоило и мне захотелось ближе познакомиться с ним; тогда я велела приподнять несколько камней и стала рассматривать скорпионов, сначала издали и со страхом, но мало помалу подошла к ним ближе; ко всему можно привыкнуть; помните, как я боялась в детстве пауков, теперь же тарантулы и скорпионы совсем отучили меня от этой боязни.

Я обязана моему путешествию в Персию еще тем, что я стала храбрее и отделалась от всех страхов, привитых мне воспитанием и моей сидячей жизнью; теперь меня не устрашит никакая гора, никакой поток; для меня не существует опасной дороги, я [367] могу перенести без труда холод, сырость, сильную жару и могу обойтись без многих вещей, казавшихся мне прежде предметами первой необходимости.

На следующий день я почти успокоилась относительно скорпионов и только боялась еще немного за Васю и поэтому чрезвычайно желала оставить этот лагерь как можно скорее; однако, мы провели тут три дня, показавшиеся мне довольно длинными; помимо скорпионов и местоположение было не особенно красивое, к тому же невозможно было гулять, так как земля была усеяна небольшими круглыми камешками; наконец, к моему величайшему удовольствию мы оставили это место; погода была великолепная, жара начинала спадать, так как мы выступили из лагеря после полудня; только пыль надоедала нам по дороге. Нам пришлось ехать около десяти верст лесом, и переправляться через несколько ручейков, из коих некоторые были довольно значительны, затем мы расположились лагерем возле небольшой речки, в очень красивой местности.

На следующий день вам предстояло двинуться далее на рассвете, но ни генерал наш, ни проводники не знали хорошенько дороги, по которой нам следовало ехать (заметьте, что мы находились все время в авангарде генерала Бул.); генерал послал несколько человек на разведки и не знал на что решиться; между тем я приказала готовить обед; это вышло очень кстати, так как мы двинулись в путь лишь в час пополудни, не зная хорошенько куда мы направляемся, поэтому с нами случилось именно то, чего мы опасались, т. е. мы сбились с дороги и вместо пятнадцати верст проехали около тридцати, встретив на пути несколько речек, через которые было весьма трудно переправиться по причине их крутых берегов; не говоря уже о страшной тряске, которую мне пришлось испытать, я была вынуждена переправиться через одну речку пешком, так как переправа в экипаже была сопряжена с опасностью; речка эта была не глубокая и не широкая, дно ее было усеяно камешками, поэтому я перешла ее благополучно и только промочила себе немного ноги. Переход, совершенный мною в этот день, чрезвычайно утомил меня; мы ехали по проселочной, выбоистой дороге; пришлось ехать густым лесом, где корни деревьев причиняли все время такую тряску, которая в моем положении была не особенно приятна; только к ночи мы расположились, наконец, лагерем, весьма утомленные и недовольные тем, что ехали так долго, проехав сравнительно весьма небольшое пространство.

Лагерь наш находился близь деревни Хутог, жители которой [368] принесли нам огромное количество весьма сладких белых и розовых вишен, которые скоро были раскуплены у них, так как мы все нуждались в прохладительном после такого утомительного пути и страшной жары. Я поставила на стол целое ведро этих вишен, и мы истребили их менее, чем в полчаса; нам принесли также много белых и черных тутовых ягод; на мой вкус это плод весьма приторный, в особенности белые ягоды, но многим они очень нравятся. Я спала эту ночь крепким сном и проснулась отдохнувши от утомления, но от души желала, чтобы наш генерал на этот раз лучше разузнал дорогу; мое желание исполнилось и мы проехали в этот день лишь те 21 версты, которые было положено сделать по маршруту.

Дорога была довольно плохая; мы встретили на пути 14 речек и один поток или реку, называемую Деличай, что значит бешеная река; это Самур в миниатюре. Я переправилась через него без особенного труда и без страха, не смотря на то, что было не особенно легко взобраться на противоположный довольно крутой берег, на котором раскинулась хорошенькая деревушка с цветущими садами, представляя собою прелестное зрелище. Выехав из деревни, мы вступили на красивую равнину, заросшую зеленой муравой; на ней кучками росли деревья и кустарники, которые в то время были в полном цвету; особенно много было розовых кустов, на которых безо всякого ухода растут такие же красивые розы, какие украшают наши сады; деревья были по большей части фруктовые и кроме того тут было много оливковых деревьев и одно райское дерево; вы такого не знаете: на нем бывает множество мелких желтых цветочков с чрезвычайно приятным запахом. Воздух был полон благоуханием всех этих цветов; заходящее солнце разливало приятную теплоту и, в довершение всего, дорога была гладкая, ровная. Какая разница в сравнении с предыдущим днем! Проехав по этой великолепной дороге более десяти верст и переправившись через каменистую и довольно быструю реку Ахчай, мы расположились лагерем на горе, у подошвы которой она протекала, поблизости от деревни Егрен и в четырех верстах от Кубы, довольно значительного города, принадлежащего ханам Дербента.

Местоположение нашего лагеря было прелестное; мы расположились на зеленеющей равнине, усеянной там и сям кустарником и большими деревьями; было где погулять и отдохнуть в тени, и отовсюду открывались самые очаровательные виды. Прибавьте к этому довольно хорошую воду, умеренную температуру, близость города, из [369] которого мы получили все необходимое, и вы легко поймете, что нам было хорошо. Против того места, где расположился лагерем Владимирский полк, приблизительно в полуверсте от него находился сад, принадлежавшей Ших-Али; в этом саду не было ничего особенно замечательного, но он был тенист, в нем были целые аллеи фруктовых деревьев и хорошо убитые дорожки; поэтому я гуляла в нем каждый день. Позади этого сада, с противоположной стороны от нашего лагеря, находилась небольшая персидская деревенька; когда я зашла в нее, то жители приняли нас очень хорошо, особенно женщины были рады увидеть русскую; они привели нас в маленький садик и предложили нам рвать самим тутовые ягоды, так как иного угощения у них не было. Мы часто возвращались из наших прогулок при лунном свете; вечера были восхитительные, воздух был тепел и чисть, луна отражалась в волнах быстрой речки, слабо освещая равнину и верхушки деревьев противоположного берега, тогда как лучи ее серебрили вершины снеговых гор, возвышавшихся на горизонте. Остановясь иногда на склоне горы, я любовалась закатом солнца; багровый цвет, в который были окрашены все предметы последними лучами заходящего солнца, бледнел, уступая место более мягкому и нежному свету луны. Я испытала тут много приятных минут и это были последние приятные дни, проведенные мною в Персии. Мы провели в этой местности около двух недель, которые показались мне весьма короткими; однако, пришлось уехать оттуда.

Выступив с места нашей стоянки рано утром, нам пришлось проехать около тридцати верст по довольно плохой дороге; на пути нам пришлось переправляться через десять или двенадцать ручейков и через четыре небольшие речки, из коих одна, называемая Сильбили, была в роде Деличая; нам пришлось ехать в самую сильную жару; воздух был удушливый и мы глотали целые облака пыли; наконец, к вечеру мы достигли берега небольшой речки Урутляр, где предположено было отдохнуть до следующего дня. Теперь мне придется возвратиться вновь несколько назад. [370]

VIII.

Говоря вам о нашей стоянке близь Кубы, я увлеклась желанием передать вам все то, что я испытала приятного в этой местности, и поэтому совершенно позабыла упомянуть об одном обстоятельстве, само по себе довольно ничтожном, но послужившем поводом к весьма важному событию.

Во время перехода нашего из Дербента в Кубу, Ших-Али до того сумел убедить графа и его приближенных в своей покорности и в своей личной преданности графу, что последний стал питать к нему особое доверие, и прямым результатом этого было данное ему разрешение повидаться со своей женой и матерью во время нашего пребывания близь Кубы. Сверх всего этого, он высказал желание дать обед графу и прочим генералам; на эту просьбу его точно также было изъявлено согласие и ему было дозволено даже рассылать гонцов по окрестным деревням с письмами, в которых он требовал будто бы присылки разной провизии, необходимой, по его словам, для угощения гостей. Это дозволение, данное ему так неосторожно, дало ему возможность приготовить такое блюдо, которое оказалось вовсе неудобоваримым для графа, и всем нам причинило много беспокойства.

Теперь продолжаю свой рассказ. Мы тронулись в путь довольно рано утром; нам предстояло проехать 22 версты; на пути попадались ежеминутно речки, ручейки, овраги; дорога была скучная, она тянулась по бесплодной пустыне, почва которой вся растрескалась от жары, а трава высохла и пожелтела от палящих лучей солнца; налево тянулся песчаный берег моря, окаймлявший горизонт с этой стороны, направо высились горы и скалы, почерневшие и обожженные солнцем; нигде не виднелось деревца, нигде не было малейшего намека на тень и взору не на чем было отдохнуть. Целью нашего путешествия в этот день был старинный, довольно высокий, вал, тянувшийся от моря до гор и составлявший, как говорят, в былое время часть укреплений, возведенных тут Александром Великим. Хотя столь громкое имя, связанное с этим местом, придавало ему значительный интерес, я была, однако, весьма недовольна тем, что мы должны были тут остановиться и предполагали даже провести в этом месте восемь дней. Наш лагерь [371] находился на той же бесплодной равнине, которую мы только что прошли; возле него не было ни травки, ни кусточка. Небольшая речка Гильени, из которой мы брали воду для питья, находилась слишком далеко и поэтому не могла увеселять наши взоры; это выражение может показаться вам странным, но когда находишься во время палящей жары на высохшей почве, то один вид проточной воды как бы освежает и ободряет человека.

Мое инстинктивное отвращение к этому лагерю оправдалось вполне; нам пришлось тут ужасно страдать от чрезмерной жары; палящее солнце не позволяло нам выйти из палаток, а сидя в них, мы были плохо защищены от ветра, который, врываясь в палатки, не освежал, а обжигал нас, так как воздух был раскален; в продолжение нескольких дней ни одно облачко не защитило нас от солнечных лучей; дождик был бы для нас истинным благодеянием, но его не было во все время пребывания нашего в этом злосчастном месте. Лагерь этот был единогласно прозван нами “огненным лагерем”; это название покажется странным вам, обитательнице севера, никогда не уезжавшей из вашего холодного климата, но дело в том, что тут даже ночь не приносила нам отдохновения: воздух до того накалялся днем, что даже в отсутствии солнца ночью он жег нас, и мы проводили ночи без сна и отдыха; днем мы не могли ничего есть, а сильная испарина окончательно изнуряла нас; во всем лагере не видно было ни одного свежего, веселого лица; все были унылы, истомлены; не думайте, что я преувеличиваю, но это уныние доходило у иных до отчаяния. При этой сильной жаре мы не имели ни капли свежей воды, которая могла бы освежить нас, и, не смотря на страшную жажду, мы с отвращением пили до нельзя нагретую воду. К счастью, мы двинулись вскоре далее и еще к нашему большему благополучию накануне нашего отъезда поднялся небольшой ветерок, дувший с моря, от которого мы были не вдалеке. Этот ветерок освежил нас и дал нам возможность снова собраться с силами.

Мы находились до сих пор под начальством нашего тяжеловесного генерала Б. Граф. Зубов был так недоволен его командованием авангардом, что решил оставить его на арьергарде, надеясь, что он уже не собьется с пути, идя по дороге, по которой пройдет перед ним все остальное войско; это обстоятельство было причиною того, что мы остались на месте нашей стоянки еще лишний день и, разумеется, не были за это особенно благодарны [372] нашему генералу, однако, приходилось вооружиться терпением; к счастью, жара спала, как я уже говорила вам. Оставив лагерь, нам было предписано ехать берегом моря до небольшой речки Атачай, протекавшей в 7 или 8 верстах от нашего лагеря; достигнув ее, мы должны были изменить направление, повернув вправо к горам и ехать 15 верст берегом Атачая, по весьма тесному ущелью, между высокими горами; затем, остановившись на ночлег, на следующее утро подняться на горы, чтобы укрыться там от жары. Эта диспозиция была весьма целесообразна, взяв во внимание жаркое время года, но один крайне прискорбный случай изменил отчасти эти планы, причинив всем, а нам в особенности, много неприятного. Это прискорбное обстоятельство был побег Ших-Али.

Вы помните, вероятно, что ему было дозволено разговаривать с несколькими персами, которые были особенно преданы ему, и даже писать и посылать гонцов в принадлежащие ему деревни; он воспользовался этим неуместным доверием, чтобы подготовить и облегчить свой побег, и только выжидал того момента, когда армия вступит в ущелье для того, чтобы привести свой замысел в исполнение; это было для него не трудно, так как он пользовался довольно большой свободой и отлично знал все ходы и выходы в ущельях этих гор, тогда как русским дороги тут были совершенно неизвестны. Он был настолько предусмотрителен, что заказал себе подставных лошадей во всех тех местах, где ему пришлось ехать, полагая, что, не смотря на нерадение его караульщиков, за ним будет погоня, лишь только заметят его отсутствие; все меры были приняты им так хорошо, что ему нечего было опасаться.

Итак, граф Зубов выступил из лагеря первый, с бригадою генерала К. и графа Арг. Ших-Али приказал оседлать лучшую свою лошадь, надел кольчугу, вооружился с головы до ног; так как ему ни в чем не было отказа, то ему не препятствовали, хотя подобные приготовления с его стороны могли возбудить подозрение: в самом деле, к чему было ему это вооружение? Разве он не знал, что в случае опасности его защитят, да, кроме того, в окрестности у него были только подданные или друзья; однако, по привычке, никто не потрудился об этом подумать.

Подъехав к ущелью, Ших-Али предложил Миллеру показать ему свое искусство в метании копья и в джигитовке; тот изъявил на это согласие и Ших-Али, весьма ловкий и проворный наездник, действительно, показал свое искусство. Бросив копье, [373] он на всем скаку ловил его на воздухе, затем, пустив лошадь в карьер, делал джигитовку с поразительною смелостью и быстротою, то исчезая за горами, то снова появляясь, пока мы не углубились довольно далеко в ущелье; тогда, пришпорив лошадь, он исчез как стрела в узкое ущелье, между двумя остроконечными горами; доверие к нему было так велико, что сначала никто не был встревожен его исчезновением. Миллер и его приверженцы, забавлявшиеся проделками Али, стояли несколько времени разинув рот, ожидая его возвращения. За то как велики были их смятение и ужас, когда они поняли, наконец, что он провел их; в погоню за ним были посланы немедленно казаки из свиты графа, но не смотря на быстроту своих коней, они потеряли его вскоре из вида; только двое казаков, имевшие самых лучших лошадей, преследовали его некоторое время издали до одной деревни, где Ших-Али пересел на приготовленную для него подставную лошадь и поскакал на ней далее, тогда как измученные лошади казаков не могли мчаться далее, Вот каким образом ускользнул пленник из наших рук: как видите, причиною этого была наша собственная непростительная неосмотрительность.

Не могу сказать вам в точности, какое именно впечатление произвело на графа известие о побеге Ших-Али; как бы то ни было, приближенные сумели вскоре рассеять его опасения и уверить его, что ничего нет легче как поймать Ших-Али, что для этого достаточно будет послать в горы несколько небольших отрядов и что он скоро будет в наших руках, так как многие из его подданных преданы нам и наверно выдадут его. Но на деле это оказалось немыслимым; Ших-Али был слишком умен и хитер, чтобы попасть снова в наши руки, если ему удалось однажды вырваться из них. Я думаю, что графа значительно успокаивала уверенность в той особой милости, которой он пользовался при дворе; всякому другому пришлось бы, без сомнения, дать строгий ответ по случаю пропажи столь важного пленника.

Мы сидели преспокойно за столом, когда нарочный от графа Зубова привез Булгакову, обедавшему с нами, известие о побеге Ших-Али; известие это никого не удивило; этого можно было ожидать, видя как слаб был за ним присмотр и какое слепое доверие он сумел внушить к себе. Мы все даже посмеялись от души над этим событием, хотя нам следовало бы скорее плакать, так как с побегом Ших-Али у нас стало одним непримиримым и хитрым врагом более и он, без сомнения, стал бы [374] употреблять все усилия, чтобы создать нам еще более врагов и тем отомстить за свой плен и отблагодарить нас за чересчур хорошее обращение с ним в нашем лагере. Действительно, он при первой же возможности поспешил утолить свою жажду русской крови и с беспримерной жестокостью умертвил одного русского офицера, взятого в плен его приверженцами, и собственноручно вырвал у него из груди сердце. И такой-то изверг сумел снискать благосклонность приближенных графа своей низкой лестью, а, быть может, и другими, более действительными, средствами.

В. И. Бакунина