№ 312

1770 г. мая 15. — Письмо Н. Чоглокова неизвестному о том, что Тотлебен вновь затеял измену — поступает во вред интересам русского двора: царей между собой ссорит, с князьями обходится дурно, лучших офицеров арестовывает и изгоняет из корпуса, установил связь с ахалцихским пашой, а он сам (Чоглоков) ежеминутно ожидает смерть

/л. 348/ Милостивой государь, батюшка

Слезами обливая бумагу, пишу вам сии строки. О любезное отечество! Как мало ты верных сынов имеешь! Жертвуя всиом, хотел я показать сколь то я чювствую, но не имея помощников честных, в вергнул сам себя в напасть. Изменник и злодей общества торжествует, а я ежеминутно, смерти ожидаю. Вот милостивой государь батюшка в каком я состояни нахожусь.

Приехавши в Грузию, старался сыскать милость царя Ираклия и дружбу его подданных; я так был счастлив, что в коротком времени желание мое исполнилось. Царь Ираклий, не токмо меня в свой совет призывал, но еще почти всегда на моем мнения полагался. Гр. Тотлебен, увидя сколько царь Ираклий меня ему предпочитает, стал меня ненавидеть. Между тем, обстоятельствы здешныя начел я разуметь и как из слов, так и из поступок графских усмотрел, что он или с ума сошел, или какую нибудь измену в мыслях имеет; во всиом он против интересу нашего двора поступал, з дешних царей между собою с сорил, с князьями весьма худо обходился, многих из них /л. 348об./ бил, а других в железах держал, деревни разорял и без плати брал скот и хлеб, таковые поступки меня в великое удивление привели, а еще более удивлялся и тому, что царь Ираклий так великодушно всио сие сносит; недовольно сего, граф с ахалцихским пашею вступил в переписку и назначил для отсылки в Россию двенатцать самых лутчих российских офицеров, не оставляя никого, кроме Немцов и самых негодных своим поведением руских. Задолг я себе почел, ему представить сколь такие поступки вредны службе ея и. в., после чего он и отменил отсылку опомянутых офицеров и только [239] старался сыскать какие-нибудь притчины, чтоб меня и майора Ременникова из сих мест выслать. Однем днем, что приехал я поздо ис царской ставки, нашел я весь наш лагерь в тревоге, подъезжая к графской палатке, увидел перед оной на наш лагирь наведенные две пушки и ескадрон пеших гусар в ружье. Граф, меня увидя, просил к себе в палатку, где были человека четыре других офицеров. Он сказал, что имеет объявить нерадостную мне весть, что Ременников арестован, ему я отвечал, что он пусть делает что хочет, мнеж до того нужды никакой нет; после сего сказал он, что и меня просит ис палатки моей не выходить. Причину оному у него спросил и получил в ответ, что ему сказано, будто я обще с майором Ременниковым и другими офицерами хотел ево арестовать. Я просил представить мне того, кто столь ложно на меня донес, /л. 349/ но граф закричал одному офицеру, чтоб мне полатку мою показать, сие мне было весьма досадно, и сказал я ему, что кроме ево никто сие зделать не отважитца; на сей мой ответ требовал он у меня шпагу, три раза я ево увещевал, чтоб он опомнился, но, напоследок, отдав ему оную, сказал, что будучи без вины арестован, шпагу свою от него не ефесом, но концом принять намерен. Я потом еще требовал, чтоб он объявил мне, за что я арестован, не зная, как мне отвечать, здумал он сказать, что он многократно запрещал мне ездить к царю и что в том его я не послушал и что ему сказал, будто я царю Ираклию говорил, что я по государе цесаревиче самоближней к российскому престолу. На сие, весьма осердившись, ему я при всех сказал, чтоб он стыдился так лгать и чтоб меня в Петербург отправил; а сам пошел в свою полатку. Между тем, людей моих всех арестовали и завладел он всеми моими саблями и писталетами, кой и теперь у него. Переводчика моего, князя Назарова, в туж ночь схватили и [с]пешкой в Россию потащили. На другой день у него переводчика моего, кн. Назарова, в тут ночь и меня граф отправил под наикрепчайшим караулом и велен ждать в местечке Межерисхеви дальнаго повелению; в оном местечке была язва; и держал он меня там более недели, но прошествии сего времени, прислал он весь свой лазарет и велел мне со оным следовать, не дав переводчика и проводников. Пришедши я в город Душет, с досады, а более еще зголоду, занемог, не смог далее ехать, не был я в состоянии, и верно б, там ожидать стал смерти, естлиб явная, чрез побег. /л. 349об./ Измена гр. Тотлебена и что он арестовать послал подполк. кн. Ратиева, меня от сна не разбудили. Собрав все свои силы, остаток моего слабого здоровья, не пожелел жертвовать, чтоб хоть последнею услугу отечеству своему показать и графа Тотлебена злым умыслам зделать препятствие. Услыша, что царь Иракли, постыдном графском побеге, победил турецкую армию, в Тефлис возвратился, ушел я из под караула и у него явился, чтоб остеречь ево и наставить, как поступить сим злодеем, который три раза присылал с великими угрозами, чтоб меня выдали. Но получил от царя Эраклия во ответ, что изменщиком таким как есть он, никакого дела иметь не хочет, что обо всем ея вел-ву представлено будет. Граф, между тем, выдал манифест, копию оного здесь прилагаю, [240] и теперь всеми мерами старается, чтоб сыскать, к тоб меня убить мог. Оставших после меня в Душет моих людей посадил граф в железа, екипаж мой також тысечь десеть рублей денег, сказывают, велел разграбить и самых лутчих моих лошадей под пушки от[п]рег. Во гистории моего ареста, о котором, думаю, много уже говорят, а еще более говорить будут. Покорно прошу, сие письмо графам Никите Ивановичю (Н. Панин) и Григорию Григорьевичю (Г. Орлов) и Захару Григорьевичу (З. Чернышев). [В] прочем и старатца, чтоб не был их милостию оставлен. Прося всемогущаго, чтоб жизнь ваш таких мучительных приключениев свами не случилось. Пребываю с истинным высокопочитанием и преданностью.

Н. Чоглоков.

Тефлис майя
15 дня 1770 года.

АВПР, ф. Сн. России с Грузией, 1768-75 гг., 110/2, д. 20, лл. 348-349. Подлинник.