"Немец все могит"

(Из прошлых курьезов германского засилья).

Почему-то у нас сложилось издавна ни на чем не основанное убеждение, что немец, кто бы он ни был, “всякую науку превзошел, на все собаку съел, он все могит”. Целых два века неизменно держалось это убеждение не только в простом народе и торгово-промышленных сферах; даже правительственные власти всеми мерами старались проводить его. Вследствие этого не раз приходилось попадать нам впросак и отдуваться своими карманами за излишнюю к иностранцам доверчивость.

Почти во всех начинаниях, сооружениях и культурных устройствах мы никак не могли обойтись без того, чтобы не пригласить для руководительства работами заморских инженеров, учителей, мастеров и даже подмастерьев. Но эти только на словах наши друзья, — на деле являлись заклятыми недругами России. Чаще всего к нам присылались неучи, которые и за границей были не нужны, а ежели приезжали иногда в “тароватую Московию” за солидное вознаграждение настоящие мастера, то в большинства случаев они в секрете держали свою “механику” и не знакомили с ней русских рабочих. Бывали еще такие, которые нарочно портили порученное дело, чтобы не лишить доходности своих соотечественников.

Особенно сильно началось наводнение России иноземцами разных видов в “счастливый” век Екатерины II, когда без [119] всякого разбора совали германских отпрысков чуть не во все задуманные правительством предприятия, не справляясь с тем, — в состоянии ли они выполнить возлагаемые на них поручения.

Чтобы подтвердить это положение, не лишним будет рассказать в настоящее время два подобных случая, имевших место на далекой Кавказской окраине, о которых повествуют неизданные документы астраханского губернского архива.

В 1765 году, после устройства на р. Тереке крепости Моздокской, был возбужден, не знаю кем, довольно грандиозный проект облесения безводной Кизлярской степи, слишком на 800 верст отделявшей Кавказ от центра тогдашнего его управления, Астрахани, с сооружением там особой климатической станции с ботаническим питомником при ней, ради улучшения среди казаков и туземных поселенцев местного садоводства, шелководской промышленности и виноделия. Мысль, — бесспорно, — весьма важная и для края очень интересная; — только беда в том, что взялись за нее не тем концом и не такими руками...

Не известно, по чьей рекомендации, для устройства этого предприятия был вызван из Германии “ученый" садовод Христиан Фридрих Людек (Luedek). 27-го апреля этого же года, тайный советник Кабинета Ее Величества граф Адам Васильевич Олсуфьев заключил с ним контракт сроком на пять лет, по которому приезжий немец обязался “развести между Астраханью и Кизляром разных родов деревья, растения и прочие плантации”, с уплатой за то по 500 руб. ежегодно вознаграждения при казенной квартире и отоплении. Правительство, кроме того, согласилось выдать ему сейчас на его пеpeезд “с фамилиею” 80 руб. и такую же сумму по прошествии обусловленного срока, “ежели на его место будет определен другой или он, Людек, не захочет жить в тамошних местах”.

По договору он должен был стараться, чтобы разводимые им растения исправно росли и чтоб семена, кусты и отпрыски, находящееся в его смотрении, надлежащим способом одобряемы, прилежно охраняемы и пользовались по данному ему плану от главного садовника Императорских садов Экледена”. Однако, хитрый немец сделал при этом такую курьезную оговорку: “если, по прошествии пяти лет, он окажет явные опыты своего прилежания, то наградить его прибавкой жалованья, а ежели некоторые его намерения желаемая [120] успеха иметь не будут, то не причитать ему в вину и не приписывать его нерадению”.

В своем “кратком предуведомлении о разведении лесу”, он уверял, что может везде развести растения: “Никакая земля в свете худой нет, который не могла бы производить дровяного лесу, и для того только состоит, чтоб принять хорошие меры и для произведения оного употребить самый лучший способ. Также не должно вдруг устрашаться неудачного опыта, понеже можно уверяться, что малая ошибка сделана”.

Конечно, никаких гарантий в успешном выполнении взятых им на себя обязательств он не представил, да и представить не мог, за исключением разве выданного каким-то мало кому известным немецким же садовым заведением свидетельства в его якобы солидных знаниях приемов садоводства. Правительство, видимо, было так убеждено в его непогрешимой дееспособности, что никакого контроля над ним установлено не было, хотя в ближайшей к району его действий Астрахани еще со времен Великого Петра существовали садовая контора и училище садоводства.

Ему была предоставлена полная свобода как в выборе местностей под лесоразведение и способных к акклиматизации растений, так и в сооружении нужных приспособлений на ассигнованный кредит. Подчинили его ведению астраханского губернатора, “пред коим он должен был ответствовать”, но лишь в делах денежных.

Прибыв осенью того же года в Астрахань, Людек загодя объявил последнему, что будет разводить на Кавказе иву, ольху, осину и тополевое дерево, но, oбъеxaв Кизлярскую степь и пограничную полосу, он с ампломбом стал уверять в письме от 14 января: “Здешние страны почти для всего удобны, земля свойственна для шелковичных деревьев, для шафрана и хлопчатой бумаги. Также изрядно произрастать могут деревья персиковые и абрикосовые (хотя худого свойства), а леса наполнены дикими грушами, айвами, маслинами. И каперцовые кусты растут, хотя плод их хуже европейского, но, разглагольствовал он, “можно их сделать легко равными иностранным”.

Ученый лесовод находил возможным развести на Кавказе также “хорошие, благовонные и в краску употребляемый травы, особенно сорочинское пшено” и собирался еще улучшить водившийся “в великом множестве” дикий виноград, удивляясь, однако, тому, что из растущего по берегам Терека [121] винограда, гораздо худшего качества против иностранного, кизлярские армяне и гребенские казаки приготовляли довольно хорошее вино. Но “ежели бы они старались к разведению хороших сортов лоз, то и вина были бы лучше, ни в чем не уступая иностранным, ибо лето здесь продолжается долее немецкой земли".

Одним словом, обозрев все поверхностно и не вникнув основательно в экономическую жизнь края, Людек предвещал ему великую будущность, хотел сразу обогатить его и привести скоро и легко в самое отменное цветущее состояние. Но для этого, говорил он, нужны только три важные обстоятельства: “в предосторожность прекращения и истребления всех препятствий, довольное число работных людей, хороших мастеров и заводчиков и довольное число денег”.

О последнем вопросе, по-видимому, он долго не задумывался, будучи убежден искренно, что в тароватой России такого добра “куры не клюют”, но по первым двум обстоятельствам возникали у него некоторый сомнения.

По его мнению, в здешней малокультурной стране нет добрых мастеров и хороших работников. Их обязательно надо выписать “из немецкой земли, где их довольно, только нужно туда съездить”, так как с ними лучше договориться” там, “нежели когда они принимаются на службу, живучи в России”, а когда они “выйдут в здешние государствы, то будут безопасны”, ибо, откровенно выражался он, “кто же от хлеба пойдет искать хлеба”.

На первый раз садовод предлагал выписать их не меньше 400 человек, переселив в Кавказский край на счет казны, для чего, по его вычислению, потребуется не больше 25-30 тыс. руб., чтобы дать им возможность на первых порах окрепнуть и обзавестись всем необходимым.

Деньги эти отнюдь не пропадут, пояснил он, но возратятся сторицею, ибо чрез 10-20 лет каждый из них в состоянии будет “без отягощения” заплатить помещику или казне 10-рублевый оброк, чрез что “государство приобретет от 4 до 5 тыс. руб. ежегодного дохода”.

Но этого мало, говорил дальше Людек, таким переселением “будет оказано здешним подданным особливое благодеяние”, потому что, видя хорошие примеры иностранцев в хлебопашестве и садоводстве, всякий русский станет “стараться производить свои продукты” по немецкому образцу, “возбудится в них прилежание” и тогда “все обогатятся”. [122] “Границы увеличатся “многолюдием” и обезопасятся, дороги от “всегдашней великой перевозки улучшатся", что без сомнения привлечет в край “партикулярных ладей” и может дать “повод к устройству селений между Астраханью и Кизляром А. к разведению полезных растений и развитию других промышленных предприятий, и тогда не придется русским покупать разные производства в чужих землях, деньги останутся в государстве и Россия станет “обогащаться”.

Так заманчиво рисовал он перед губернатором на словах будущее Кавказа с приглашением туда иностранцев, однако, личным своим примером не сделал ничего такого, чтобы поддержать в окружающих объявленных им рачительную способность своих родичей.

Выехав 23 сентября с великой самоуверенностью из Астрахани на Кавказ, наделенный казенными прогонами, около месяца разъезжал Людек по казачьим станицам, но, увы, подходящего района для проектированной посадки лесных пород никак найти не мог.

“Я приметил, писал он 14 октября ген.-поруч. Бекетову (Ген.-поруч. Никита Афанасьевич Бекетов был астраханскими губернатором с 1763 по 1772 год), что от Кизляра до Старогладкова (Станица Гребенского казачьего войска, как и нижеперечисленные) места к разведению не находится, потому что сами казаки мало земель имеют. Между Старогладкова и Новогладкова хотя место и пространнее, однако сторона гористая и для того очень неудобная. Между Новогладкова и Щедрина хотя места хороши, но много оных захвачено Сарафанниковым (Т.-е. шелковым заводом, построенным армянином Сарафанниковым), так что и для казачьих городков земли не осталось довольно. Ежели разводить растения между казацкими городками, то никакого более не остается места, как только между Щедриным и Червленным. При том же оные места на большей части подвергаемы бывают наводнениям, чего ради должно делать большие плотины для защиты растений от воды. Между Червленным и Моздоком хотя довольно земли, однако места не все одинаковой доброты. До Коньковой луки находятся берега высокие, на которые воду пропустить без большой машины никак не можно. Калиновая лука очень способна, однако мне оную брать запрещено”.

Наконец, Людек остановил свой выбор на урочище Донском, в 30 верстах от крепости Моздокской, хотя там и [123] без того произрастали мелкие поросли тальника, доха и терновника. Но он избрал его потому, что вдоль реки “места довольно" и легко доставать воду, а “ежели растения размножены будут и нужда потребует, тогда можно ее помощью мельниц проводить до самой степи и оную сделать полезною”.

Так как задача правительства сводилась к облесению пустых, степных пространств, то губернатор не согласился с его выбором, предложив ему занять участок у Старого Городища (На этом месте, как полагают, в 1563 году быль построена кабардинским князем Темрюком Айдаровичем (тестем царя Грозного) первый русский город на Кавказе Терка), между станицами Щедринской и Новогладковской, которое ранее было отведено под поселение тайному советнику Кумани и считалось по плану “наилучшим”. Уже кизлярский комендант ген.-майор Потапов командировал туда инженер-прапорщика Семичева, чтобы произвести отвод и обмежевание последнего. Но садовод упорно отказался принять его “за отдаленностью от воды”. И перешел на болотистую с вредными для культурных произрастаний испарениями, “Рыбную Поляну лежащую недалеко от Кизляра, несмотря на то, что около нее и во всем урочище Медвежьей Луке, по его словам, “к строению способного леса не имелось и к произрастанию, видится, гораздо неспособно против урочища Донского”.

Не дожидаясь губернаторского разрешения, он начал тут возводить разные хозяйственные приспособления, заботясь больше о собственных своих удобствах, чем о лучшем и скорейшем исполнении порученного ему дела.

Сначала он построил две казармы для рабочих из плетня, обмазанного глиной, потом “два жилых покоя” себе с канцелярией, отдельную поварню, караульную избу для нарочито учрежденного там солдатского поста, ради защиты предприятия от разгрома горцев, “магазин” под склад продуктов и, наконец, оранжерейный дом для содержания шелковичных червей и “сбережения не выносивших зимней стужи растений”, хотя ни того, ни другого в заводе еще не было, а для населения не представляло никакого интереса культивировать по его образцу, те произрастания, которые не могли выдерживать местного климата.

Все время, пока не было приготовлено для него помещения, он жил в соседнем Сарафанникове заводе, откуда распоряжался постройкой и полевыми работами, которые начинались [124] и кончались ежедневно с немецкой аккуратностью, по звону колокола, нарочито для того выписанного им из Астрахани.

Четырнадцать служащих (из 37 присланных, по его требованию губернатором) считались мастерами — столярь, два кузнеца. 6 плотников и 5 кирпичников, и ни в какие другие работы не употреблялись, восемь человек (копиист, школьник, хлебопек и пять конторских служителей) составляли как бы постоянную свиту садовода, и только пятнадцать остальных производили “планташную" работу.

К маю 1766 года успели они, по его указанию, вскопать землю только на протяжении 50 саж. с 25 саж. шириной. Часть ее — около 15 грядок — Людек засадил тутовыми зернами, который, по его словам, дали обильные ростки — “от 4 до 5 тысяч молодых деревцев”, кои “чрез несколько лет можно будет рассаживать в другие места”. Но из посеянных в другой части участка только что полученных 6 мая из Петрограда семян размарина, лавендуловых и мелиссовых не взошло ни одного, лишь горчичные зерна произвели “хорошие всходы”, хотя одни из них от позднего времени и чрезвычайного жара посохли, а другие — испортили “насекомые твари” прежде, чем “могли они придти в силу”.

Осматривавшей плантацию комендант Потапов нашел там пустое поле. Людек оправдывал свой неуспех недостатком инструментов и рабочих рук, ибо, кроме вспахивания почвы, избранное место приходилось очищать от старых пней, камышу и всякого “дрязгу” и обводить загородью. При том же трое рабочих, как раз во время сева, убежали от немецкой педантичности, да и другие, жаловался он, “непрестанно думают о побеге”.

“Ни один из них не умеет сделать сохи, не умеет и владеть ею, а для планташных продуктов нужны люди хорошие, понеже без сего ни хлопчатой бумаги, ни табаку, ни употребляемых в краску трав с пользою развести не можно”, — говорил он в своем объяснении. Но губернатору казалось странным, при чем тут простые рабочие, когда культура всяких произрастаний зависит всецело от почвы, климатических условий и знаний самого руководителя, а не от покорной воли низших служащих.

Не имея еще никаких насаждений и не зная уверенно, привьются ли к местному краю проектируемый растения, Людек снова возбудил в ноябре 1766 года пред Бекетовым ходатайство о переводе на Кавказ “для полония травы, [125] собирания хлопчатой бумаги, шафрана, пересаживания табаку и кормления тутовыми листьями шелковичных червей”, — “баб и малых ребят”, которых “можно содержать строже”, советуя снабдить их на казенный счет лошадьми, рогатым скотом, семенами, провиантом и прочими вещами, пока не обзаведутся.

Хотя избранная им почва совсем не годилась под древесную акклиматизацию, он все-таки выписал от Эклебена семян английского и венгерского шафрана, белого тутовника, размаринов, лавендулов, мелиссов и горчицы, провансальских каперцевых кустов, свежих каштанов, миндаля в скорлупе разных сортов, бразильского дерева, миндальных, оливковых, самбуку с белым плодом и “всяких других плодоносных деревьев” каждого сорта по два “для употребления на прививку”.

Мало этого, он просил губернатора: “как сказывают в Персии должны быть шафрановые луковицы, каштановые, миндальные и волошские орехи, то не можно ли достать их оттуда, отправив двух человек: одного летом, другого осенью в Дербент, Баку, Шамаху, Гилян и другие места”.

Людек требовал настойчиво дать ему 4 хороших рабочих лошадей с хомутами, 6 ходов с крепкими колесами, бочку дегтя, 20 пудов железа, 1 пуд стали, 10 кос, два ящика стекол, 100 лубков, по 10 фунтов желтого воска, белой серы, терпентина и смолы “для пластыря” и “пару песочных часов”; наконец, одного хорошего мельника для устройства мельницы на пилку дубовых досок, двух виноградных садовников, одного садовника для прививки черенков, другого для разведения полезных трав и благовонных растений. Для посадки же тутовых деревьев он советовал пригласить армян и грузин “из десятой части”, как это делалось в Сарафанниковом заводе, отвести мне место и огородить его.

Ясно было видно, что, не надеясь после неудачного опыта, справиться с взятой на себя обязанностью, но не желая сознаться в том открыто, он хотел взвалить весь труд на выписываемых им специалистов, оставаясь главным руководителем дела, дабы не лишиться солидного вознаграждения и жить в свое удовольствие барином. Но Бекетов раскусил его замысел и обо всем донес в Петроград.

22 декабря 1766 года военная экспедиция представила кабинету о положении дела доклад, по которому оказалось, что вся [126] затея эта, не имевшая видимых результатов, обошлась казне со всеми расходами на ее оборудование и содержание служащих в 1.358 руб. 4 2/3 коп., не считая сумм, затраченных на покупку и пересылку из-за границы семян. Деньги тратились крайне безразсудно. Еще не приступая к работам, Людек успел получить в Петрограде от Эклебена 80 р. проездных и 166 р. 66 2/3 коп. жалованья за майскую треть 1765 года. По приезде в Астрахань ему выдали другую треть, а в Кизляре еще за треть вперед.

Конечно, при таких непомерных затратах невозможно было продолжать дело с выгодой для государства, и кабинет предписал астраханскому губернатору выпроводить “ученого” садовода под благовидным предлогом в столицу. Но едва ли он огорчился этим сильно, сумевши получить полностью жалованье и за весь 1766 год.

Так грустно кончилась необдуманная попытка облесения Кизлярской степи, находящейся до настоящего времени в первобытном состоянии, где по тощей траве, среди полынных стеблей и ползущих по земле диких каперцов, по-прежнему кочуют стада каранагайских племен да ближе к Тереку и Прорви разбросались казачьи станицы, культивируя с гpеxoм пополам, без ученых садоводов, фруктовые деревья и виноград, дающие, после хлебопашества, большое подспорье их немудрому хозяйству.

II. Улучшение Каспийской сельдяной промышленности.

Дельта Волги и Каспийское море с давних пор славились своими рыбными богатствами. Еще в 1704 году, с целию упорядочения тамошней рыбной промышленности, Петр Великий посылал туда мастера Везелева с весьма обширным “наказом”. Были попытки и в последующие периоды к усовершенствованию и расширению этой отрасли государственная хозяйства; но все они не имели положительных результатов, чтобы добываемые продукты могли конкурировать на мировом рынке с иностранными приготовлениями такого рода.

Особенно страдал там сельдяной промысел. Рыбы ловилось много, а приготовлять ее для употребления в пищу, как это делали немцы, бельгийцы и голландцы, у нас не умели. До 70-х годов XIX столетия волжские и каспийские рыболовы вырабатывали из селедки только жир и клей, а все [127] остальное тело, даже икра, выбрасывалось за негодностью, не имея сбыта ни в соленом, ни в копченом виде.

Горю этому решился помочь князь гр. А. Потемкин, назначенный в 1775 году управлять этим обширным краем в звании астраханского, азовского и новороссийского генерал-губернатора. Зная, как вкусно и умело приготовляли эту рыбу голландцы, в начале 1782 года, чрез посредство Петроградской банкирской конторы Сутерланд, он выписал из Голландии двух мастеров “селедочного дела”, братьев Франца и Антона Беккер (Frans ad Anton Boecker) и отправил их в Астрахань, к губернатору дейст. ст. с. М. М. Жукову (Михаил Михайловичу с 1781 по 1786 г.).

За какую плату договорились они с ним научить русских “варваров” приготовлять каспийскую сельдь “на голландский манер”, к сожалению, архивные данные не указывают того потому что Потемкин вызвал их не на счет казны, а на личные свои средства.

Само собою разумеется, по предписанию всемогущего князя, в Астрахани оказали им самое высокое радушное внимание. Для удобства желанных гостей было снаряжено особое судно, прочное и хорошо оснащенное. 23 июля того же года, в сопровождении местных рыбаков и солильщиков, с сетями и снастями, выехали голландцы на сельдяной лов, о котором так пишут сами:

“10 августа (по новому стилю), — переехали мы из Астрахани на судно (морское) и 18-го отправились в море".

“29 августа прибыли к Мангышлакским берегам, где ловили рыбу разных родов, но сельди не ловили”.

“3 сентября приехали в Дербент, но за каменьями (?) там ловить невозможно было.

“9 ловили за пять миль ниже Дербента, при устье горных рек, хотя все наше старание полагали, но между многими родами рыб сельди найти не могли”.

“16 сентября подвинулись они дальше по берегу к г. Баку, потом 23 числа были у Зензелинских берегов (в Персидских владениях), объехали на шлюпках все морское побережье до самого Екатериненполя, а селедки все-таки не нашли. Тогда 19 октября они повернули обратно к “Зеллияны” (Сальяны), “рассматривали все воднения и реки, но между многими рыбами не отыскали ничего, кроме шемаи, из которой и насолили 4 боченка “для пробы”. “Признаемся, как честные люди, что [128] лучше того приготовить нам не возможно. Одним словом в этом море сельди не находится”.

Между тем им не было никакой надобности ехать к Мангишлаку, в Баку и Энзели, когда селедка громадными стаями подымалась от Дербента и заполняла в весеннюю пору, с марта до июля, все волжские и терские рукава. Патентованные рыбаки легко могли бы обрести ее даже в самой Астрахани, не выезжая в море, где они пробыли без всякой для дела пользы до 6 марта следующего года, закончив свою мне сию 18 числа этого месяца. 10 апреля, наконец, надумали они подать губернатору письмо, прося дать “ордер, что делать им дальше”

Тем временем, получив от них из Сальян просоленную шемаю, Мих. Мих. послал два боченка с курьером к светлейшему на “апробацию”, испрашивая дальнейших указаний, как поступить с присланными иностранцами. Князь, видимо, понял, что попал в просак, когда получил губернаторское донесение и попробовал приготовленную “честными людьми” в лучшем виде “на манер голландской селедки шемаю”. С тем же курьером он предписал Жукову (от 3 апреля 1783 г.).

“Не находя нужным пребывание в Астрахани состоящих там сельдяных двух рыбаков, вашему пр-ву поручаю отправить оных в Санкт-Петербург, где они могут, в случае отсутствия моего, адресоваться к банкиру Сутерланду, которому об них дано от меня знать”.

10 мая 1783 г. голландцы покинули наконец гостеприимную Астрахань. Содержание их со всеми накладными расходами, по приготовлению судна, лодок, сетей и снастей, обошлось губернской канцелярии в 970 руб.

Этим, однако, селедочная эпопея не кончилась. В следующем году были выписаны из Архангельска природные русские мастера “селедочного дела”. Последние, однако, не столько учили волжских и каспийских рыбаков посолу рыбы, сколько сами учились употреблять бывшую тогда в большем распространении там виноградную водку, известную под именем “Кизлярки”.

Селедочной премудрости астраханцы научились потом сами, когда, благодаря уменьшению лова рыбы, тело ее, помимо клея и жира, приобрело ценность. Ныне и они умеют выдерживать селедку в выходах так, что вкусом она ничуть не уступает голландской, а по цене даже дороже ее.

П. Л. Юдин.

Текст воспроизведен по изданию: "Немец все могит" (Из прошлых курьезов германского засилья). I. Облесение Кавказской линии. // Русская старина, № 1. 1916