ВВЕДЕНИЕ

После падения Византии, с которой Грузия в течении целого тысячелетия находилась в тесном религиозно-культурном и политическом общении, эта последняя осталась единственным христианским царством в Азии. Возвышение и быстрый рост Московского государства знаменовало новую эру в судьбах христианского Востока. Грузия ясно увидела, в особенности после падения татарских царств на Волге — Казанского и Астраханского, что отныне она будет не одна в борьбе с мусульманством и, так сказать, сама история указала ей на союз и покровительство России, которая в свою очередь стала все яснее и яснее сознавать свое призвание относительно христианских народов Востока. Это сознание вызвало у нее желание сблизиться с единственным христианским царством, уцелевшим на Востоке от турецкого погрома, — Грузией. Уже с конца XV века начинаются сношения этого царства с Московской Русью. Общая тема этих сношений, со стороны Грузинских царей, состояла в ходатайстве поддержать ослабевающее от “превозмогающего мусульманства” древнее православное царство Грузинское, оказав ему покровительство в заступничество пред властителями Турции и Персии. Россия со своей стороны делала что могла при тех обстоятельствах, поручая своим посланникам и резидентам в Турции и Персии ходатайствовать пред государями этих стран не притеснять обитателей единоверного христианского царства — Грузии, куда Россия посылала часто также посланников и духовных лиц для ободрения царей Грузинских и для поддержания в стране христианской веры. Так продолжалось до [II] начала XVIII века. Петр Великий, как во всем, так и в восточной политике России, начал новую эру: он рассудил, что своим участием в предпринимаемом в 1722 году персидском походе Грузия могла бы оказать существенную услугу России. И так, решено было перейти в сношениях с Грузией от слова к делу. По приглашению Петра Грузинский царь Вахтанг VI со своими войсками должен был соединиться с русской армией между Дербентом и Баку, но внезапное возвращение русского императора из Дербента в Астрахань расстроило план совместного действия соединенными силами русских и грузинских войск против мусульман. Это удалось только спустя лет 50 после того, а именно, при императрице Екатерине II, против другой мусульманской державы — Турции. Когда в ноябре 1768 года была объявлена турецкая война, в военном совете, под председательством императрицы, решено было поднять и других христиан против Турции. Воззвание, посланное с этою целью к грекам и славянам (собственно черногорцам), как известно, не имело никакого успеха (История России, Соловьева, т. 28, стр. 14, 30, 41,140.); граф Понятовский, возведенный, при деятельной поддержке Петербургского кабинета, на польский престол под именем короля Станислава Августа, также мало думал о содействии России против Турции; крымский хан со своими татарами, как и следовало ожидать, немедленно по объявлении войны, вторгся в южные пределы России и стал распространять свои грабежи и опустошения до самого Киева, и, затем, во всю кампанию сражался вместе с турками против России; кабардинцы, постоянно державшие сторону своих единоверцев, крымских татар и турок, в начале же войны обнаружили враждебные действия против России, пока генерал Медем не разбил их в 1769 году и не принудил присягнуть на подданство России; одни только грузинские цари и народ восторженно приняли воззвание Великой императрицы, призывавшей их на борьбу с общим врагом христианства, и [III] выразили готовность немедленно последовать призыву “православной монархины”, что они действительно и доказали самым делом, сражаясь против турок в течении всей пятилетней турецкой войны.

Впервые появляющиеся в печати памятники этой знаменательной эпохи совместного действия со стороны Закавказья грузинских и русских войск против Турции — и составляют содержание настоящего тома. Для исторической, связи и последовательности мы здесь перечислим вкратце события, памятниками которых документы эти служат.

В “Рассуждении” (стр. 1) (где нет слова “страница”, там число ссылки означает “номер” документа, помещенного в настоящем издании) о способах, какими грузин южно привлечь к участию в предпринятой войне против Турции, говорится, что “по трудности проездов грузинцы войском здешним никаким образом подкреплены быть не могут, но некоторая сумма денег то самое заменит”, далее, признавалось возможным отправить в Грузию несколько легких орудий с артиллеристами, что “сделает грузинскому войску ободрение”, кроме того “обнадеживание, подаваемое им, что при заключаемом с Портой мире позабыты не будут, — выведет их из заботы о будущем своем жребии”, и, наконец, признавалось нужным официально известить Грузинских царей о разрыве, происшедшем между Россией и Портой, пригласив их принять участие в этой войне; а для доставления им такого воззвания надобно было послать “не только человека способного и знающего грузинский язык, но и тамошнего уроженца, сведущего их нравы, обыкновения и ухватки”. За успех дела ручалось, главным образом, то, что “теплота веры в грузинцах великая, от чего происходит и их ко всероссийскому Императорскому двору усердие и доброжелательство к Российскому народу” (стр. 6 — 9). В это время имп. Екатерина стала особенно интересоваться Грузией (стр. 9). Со своей стороны, царь Имеретинский Соломон Александрович, еще в июне 1768 года, отправил в Петербург посольство, состоящее из митрополита [IV] Кутаисского Максима с одним архимандритом и двумя монахами, снабдив их грамотой к императрице Екатерине и письмом к гр. Н. И. Панину, с уведомлением, что он, Соломон, 12 лет уже с успехом обороняется от турок, которым он отказал в получении от Имеретии дани (ясиря) невольниками и невольницами, и предлагал им довольствоваться, по прежнему, холстом и деньгами; но, что если, наконец, турки, как более сильные и многочисленные, одержат над ним верх, то, чтобы императрица простерла мощную руку свою на Имеретию, приобщив ее к Российской империи, или снабдила бы его, Соломона, нужными средствами и боевыми материалами для продолжения борьбы с турками; если же в конце концов он не в состоянии будет более сопротивляться туркам, то да будет ему разрешено выехать в Россию и проживать здесь так, как другие (Грузинские) цари были приняты (стр. 13, 18 — 19). 4 октября 1768 года митрополит Максим был в Моздоке. От 30 ноября 1768 года был послан из Иностранной Коллегии выс. указ кизлярскому коменданту ген.-лейт. Потапову с письмом гр. Н. И. Панина к царю Соломону, в котором советовалось ему от имени императрицы, пользуясь настоящим благоприятным временем, поднять вместе с Карталинским и Кахетинским царем Ираклием оружие против турок, за что в будущем мирном трактате с Турцией специальными “артикулами” будут обеспечены интересы и польза их царств. В высочайшем указе повелевалось, чтобы Потапов немедленно отправил митрополита Максима в Петербург, а письмо Панина в Имеретию чрез архимандрита, прибывшего в Моздок с митрополитом Максимом; с этим же архимандритом должен был быть отправлен к царям Соломону и Ираклию способный и надежный человек “с секретною миссиею” — с целью побудить упомянутых царей принять участие в предпринятой войне против Турции. 6 января 1769 года митрополит Максим был отправлен из Моздока в Петербург, а 14 — 16 того же месяца Имеретинский архимандрит вместе с поручиком грузинского [V] гусарского полка, знавшим грузинский и русский языки, кн. Хвабуловым (Кобуловым) выехал в Имеретию (стр. 26 — 27). 8 Марта 1769 года митрополит Максим был в Петербурге и чрез гр. Панина подавал императрице Екатерине грамоту царя Соломона (стр. 18). 20 марта того же года кн. Хвабулов с архимандритом прибыли в Имеретию и представлялись царю Соломону в Раче, во время осады им крепости кн. Ростома Эристова Рачинского. Соломон, приняв из рук архимандрита письмо Н. И. Панина, выразил большую радость и готовность начать войну против Турции, и что если ему будут присланы из России вспомогательные войска, тогда он и своих наберет до 20 т. и начнет наступательную войну против пограничных турецких пашей. 26 марта кн. Хвабулов отправился из Имеретии в Тифлис, где вечером 11 апреля имел аудиенцию у царя Ираклия, который, выразив радость по поводу предложения, сделанного ему гр. Паниным о начатии войны против Турции, заявил однако желание, чтобы по этому поводу была прислана ему именная высочайшая грамота от императрицы, чтобы он был отличен знаком ее расположения и чтобы были присланы ему Русские вспомогательные войска на первое время от 7 — 5 тыс. человек, а позже 10 — 15 полков (стр. 441), с которыми может многие турецкие города завоевать и даже до самого Царя-града, и чтобы он был внесен в будущий Русско-турецкий мирный трактат. 21 мая, по взятии в плен кн. Ростома Эристова, царь Соломон прибыл в Тифлис, чтобы условиться с Ираклием о плане общей кампании против Турции. По отъезде царя Соломона из Тифлиса, кн. Хвабулов уже приготовлялся выехать в Россию вместе с посланниками Ираклия кн. Артемоном Андрониковым и Соломона кн. Давидом Квенихидзевым, как неожиданно получил чрез ген. Потапова из Петербурга приказание переговорить с царем Соломоном о пути чрез Кавказские горы, по которому удобнее русскому вспомогательному отряду прибыть в Имеретию. На совещании в г. Цхинвале цари Соломон и Ираклий решили, что лучшая дорога — это на Хеви (Дарьяльское ущелье) и на [VI] деревню Чими. Ираклий, кроме того, обещался, что велит расчистить дорогу эту и прикажет своим подданным помогать русскому отряду при переправе через горы. По мнению кн. Хвабулова, Ираклий в состоянии был выставить на войну до 50 тыс., а по заявлению посланника Ираклия Арт. Андроникова до 40 тыс. (стр. 86) человек, набранных в Карталинии, Кахетии, части Армении и среди других соседних народов, плативших ему дань (имп. Екатерина писала Румянцеву: “Грузины выступят — Гераклий с 30, а Соломон с 20 тыс. войском”. Соловьев, т. 28, стр. 24.). По исполнении своей миссии, Хвабулов, вместе с упомянутыми выше грузинскими посланниками 21 июля 1769 года возвратился в Кизляр. Царь Ираклий, между прочим, наказал своему послу заявить в Петербурге, что если Россия со временем начнет войну против Персии, то он готов со своей стороны принять участие и в персидском походе, но что за время турецкой кампании России необходимо письменно уверить Персию, чтобы и она за одно с Турцией не затевала войну против Грузии, и что, наконец, в Грузии во многих местах имеются золотые, серебряные и других металлов руды, и чтобы для их разработки, вместе с вспомогательными войсками, были присланы из России рудокопных и художественных дел мастера (стр. 195). Одновременно с царями Ираклием и Соломоном, и владетельный князь Мингрелии Кация Дадиани изъявлял свою готовность принять участие в войне против Турции (стр. 423).

Начальником русского вспомогательного корпуса, состоящего из 3,767 человек, был назначен ген.-майор граф Тотлебен 2) Вот краткие биографические сведения о тр. Тотлебене до назначения его начальником русского отряда, посланного в Грузию. Граф Тотлебен родился 31 Декабря 1715 года в деревне Тотлебен, в Тюрингии (по другим известиям — в Саксонии). Образование получил в Иене. Родители его жили в разводе. После смерти отца, в 1724 году, мать поместила молодого Тотлебена пажом при дворе саксонского курфюрста. Умный, красивый юноша имел успех у придворных дам. По совету известного графа Брюна, курфюрст женил его на одной графине, при чем, для уравнения с нею, Тотлебен пожалован в 1745 году в графы и назначен членом суда. Скоро долги, которые Тотлебен не переставал делать, и дурное обращение его с женою вынудили ее просить суд о разводе, что и состоялось; а затем обвинение во взяточничестве и в других злоупотреблениях по службе, и назначение следствия по этому делу доставили Тотлебена бежать в 1747 году из Дреадена в Голландию, которая вела в то время войну. Здесь Тотлебен получил позволение набрать на свой счет пехотный полк. Но набранный им всякий сброд, говорит г. Репинский, оказался настолько дурным и был так плохо одет, что хотя и двинулся в поход, но был признан никуда негодным и вскоре по заключении мира был распущен. Сам Тотлебен просидел несколько дней под арестом за беспорядки по службе и был оставлен за штатом. В 1750 году, пользуясь доверием одного негоцианта, Тотлебен увез из Голландии бывшую у него под опекою богатую 14-летнюю сироту, с которою, несмотря на преследования и даже арест в Веймаре, пробрался в Пруссию и здесь, под покровительством прусского короля, в 1754 г. обвенчался. На полученную в приданное крупную сумму он приобрел большие имения в Пруссии и поселился в Берлине, но поступить на прусскую службу ему не удалось. Дурное же обращение с женою и расточительная жизнь Тотлебена были причиной тому, что жена его должна была просить о разводе и получила его. Вскоре за дерзкие выходки против одного важного лица, Тотлебен должен был покинуть Берлин. Он уехал сначала в Саксонию, а затем в Голландию. Узнав тут, что русская императрица Елизавета Петровна намерена принять участие в войне Австрии с Пруссией, чтобы поддержать саксонского курфюрста, Тотлебен отправился в С.-Петербург и предложил свои услуги, и проект плана введения малой войны. Здесь, по рекомендации влиятельных лиц, Тотлебен получил доступ к императрице, которая приняла его милостиво и повелела рассмотреть его проект. Последствием этого было то, что Тотлебен с чином генерал-майора русской службы получил в команду отдельный корпус. В этой семилетней войне Тотлебен участвовал в нескольких сражениях, был ранен, получил орден св. Александра Невского, а 8 октября 1760 года, после незначительного сопротивления, занял Берлин. Но скоро обнаружилось его двуличное и вероломное поведение во время этой кампании, 19 июня 1761 года Тотлебен на пути к русской армии, стоявшей в Домерании под начальством Румянцева, в лагере при Берштейне был арестован полковыми командирами своего корпуса за тайные сношения с неприятелем и за сообщение ему сведений о передвижениях русской армии, чрез посредство двух жидов Саббатьки и Гершеля. Тотлебен вместе с Саббатькой был под стражей доставлен в Петербург и заключен в крепость. Назначенный 26 апреля 1762 года, по высочайшему повелению, военный суд постановил 20 мая приговор: за сношения с королем прусским Фридрихом II и принцем Генрихом Тотлебена, как изменника, казнить смертью, а жида Саббатьку освободить, так как он был только письмоносцем и шпионом Тотлебена. За последовавшей вскоре кончиной императора Петра III приговор этот не был приведен в исполнение, и Тотлебен продолжал сидеть под строгим караулом вплоть до весны 1763 года, и только 31 марта 1763 года императрица Екатерина II подписала указ, обнародованный Сенатом 11 апреля того же года, в котором сказано: “содержащийся под арестом армии генерал-майор Готлиб-Курт-Генрих граф фон-Тотлебен, служа прошлую войну в нашей армии, собственным своим поведением обличен во вредительных намерениях (в проекте указа сказано: “не только в намерении, но и в делах изменических”) против Российского государства, что самое, как свидетельством посторонних людей, которых он к тому употреблял, так, наконец, и собственными его своеручными письмами ему доказано; и потому держанным над ним кригсгерихтом осужден к лишению чести, имения и живота, и сентенция подписана одним генерал-фельдмаршалом, двумя полными генералами, двумя генерал-поручиками и двумя генерал-майорами. Но мы, в рассуждении том, что злое его, Тотлебена, умышление никаких вредительных следствий нашему государству еще не произвело, и он уже около трех лет в аресте сидел, по природному нашему великодушию, живота у него не отнимаем. А вместо того повелели мы нашему сенату его, Тотлебена, яко преступника, более нетерпимого в областях наших, под караулом вывезти за границу нашей империи и там, прочитав сентенцию военного суда, а потом и сей наш указ, отнять все чины и кавалерию у него, и взять письменный реверс в том, чтоб он ни под каким видом, ни тайно, ни явно, в империю нашу не въезжал и что в противном случае, ежели кто его увидит и узнает в государстве нашем, тот право имеет отнять у него живот каким заблагорассудит образом, и не преступить ни прав гражданских, ни военных, ниже общенародных, которые его, Тотлебена, защищать, яко изменника, выгнанного из Российского государства, более не могут; а потом вывезти заграницу и оставить тамо без всякого абшида” и т. д. “Сборник И. Р. Ист. Общества”, т. VII, стр. 272 — 273. Согласно этому указу Тотлебен был доставлен на прусскую границу и 13 мая 1763 года выпровожен из России. Кроме рукописного материала о жизни и похождениях графа Тотлебена, с 1762 года, имеется уже довольно богатая печатная литература на языках: французском, голландском, немецком и русском, см. между прочим статью под заглавием: “Граф Тотлебен, один из авантюристов 18 века”. Журн. “Новое Время” 1880 года, т. V”. Другие печатные, равно и письменные материалы указаны Г. К. Репинским в его статьях: “Граф Г, К. Г. Тотлебен в 1715 — 1763 гг. Материалы для биографии”. См. “Русская старина” 1880 г., т. LX, октябрь, т. LXII, 1889 г., июнь, т. LXIII, 1889 г., сентябрь, т. LXIV, октябрь.

В мае 1769 года императрица Екатерина писала гр. Н. И. Панину: “Никита Иванович! Вчерас, по благополучном моем сюда возвращении из Гатчины, получила я письмо от Тотлебена, в котором просит, чтоб я ему приказала голову отсечь или сослать в Сибирь в отдальнейшее и мне благоугоднейшее место и что он для того у Брауна (рижского генерал-губернатора) явиться будет, чтоб ожидать мое повеление, и что он никак нигде жить не может, и есть ли не боялся душу погубить, зарезался бы. Il me semble qu'on pourrait lui permettre un asile quelque part en Russie, en Siberie, — qu'en pensez vous”? Сборн. И. P. Ист. Общ. т. X, стр. 341.

5 июня 1769 года в № 44 СПБ. Ведомостей была оглашена просьба Тотлебена к императрице о помиловании и возвращении в Россию, и последовавшее затем прощение его. Ibid.), который прибыл 4 августа в Кизляр, а 12 [VII] того же месяца выехал из Моздока чрез горы в Грузию, русским же поверенным в делах в Грузии был назначен, знавший русский и грузинский языки, надворный советник князь Антон Романович Моуравов (стр. 190, 310, 366, 397, 417). [VIII]

Целью этой экспедиции было “учинить, со стороны Грузии, важную диверсию” против Турции. Русские регулярные войска [IX] должны были служить грузинским войскам, не только в пример и ободрение или поощрение, но и в действительное подкрепление, а в нужных случаях “должны были составлять как бы некоторый подвижной город для убежища и опоры; но главным образом грузины должны были поступить на диверсию собственными силами”. Также должны были быть посланы в Грузию “искусные в литейном и горном художествах люди и по 50 тыс. руб. каждому из двух царей на содержание грузинских и наемных войск” (стр. 53, 80, 87). Назначение же кн. А. Р. Моуравова, природного грузина, поверенным в делах в Грузии должно было служить “очевидным залогом высочайшего благонамерения императрицы к Грузинским царям и владетелям” (стр. 54).

В Кизляре Моуравов оставил сопровождавшего его Кутаисского митрополита Максима, а сам 14 августа был уже в Моздоке. 24 августа он догнал в горах, в 10 верстах от грузинской границы, русский отряд и с ним продолжал путь в Грузию. Переход чрез Кавказские горы был весьма затруднителен; пришлось сделать чрез Терек 10 мостов; 200 человек грузин, посланных пограничным грузинским губернатором, в течение трех дней на руках переносили пушки, лафеты, колеса и ящики с порохом на расстоянии 10 верст, с осетинской границы до первой грузинской деревни Стенан-Цминда, расположенной у нынешней Козибекской станции по Военно-Грузинской дороге. С этой же деревни в Грузию была, хотя местами узкая и каменистая, но безопасная от нападений горцев колесная дорога. Со своей стороны, царь Ираклий 27 августа выехал из Тифлиса в сопровождении детей Георгия и Леона, католикоса Антония и с многочисленной блестящей свитой на встречу русскому корпусу, и расположился в палатках при деревне Хода, куда 29 августа, в 5 часов пополудни, прибыли из русского лагеря, расположившегося в 2-х часовом расстоянии от Хода, на Адос-Миндори, гр. Тотлебен и кн. Моуравов, чтобы представиться царю Ираклию, который принял их торжественно и весьма радушно (стр. 20). На основании обещания, данного Тотлебеном при этой встрече, что [X] грузинские войска получат из России подкрепление и войском и деньгами, Ираклий от 4 сентября ходатайствовал в письме к Панину, что для успешной диверсии необходимо прислать в Грузию 15 или, по крайней мере, 10 полков русского войска (203, стр. 75, 85). Тотлебен, Моуравов и митрополит Максим вместе с русским отрядом прибыли 26 сентября на границу Имеретии, в урочище Кортохти. Туда же приехал 27 сентября и царь Соломон с католикосом Иосифом, имея в свите до 100 человек. 28 сентября, во время аудиенции, Тотлебен заявил царю о цели своего прибытия в Имеретию, а накануне еще вручил ему грамоту имп. Екатерины и письмо Панина. После этого Тотлебен, с согласия царя Соломона, приступил к осаде крепости Шорапани, стоявшей на горе, при реках Дзирула и Квирила. Турецкий гарнизон этой крепости, состояний из 23 человек, не хотел добровольно сдаться. Царь Соломон должен был поспешить на защиту северо-западных границ своего царства от нападения соединенных сил, в 9 тыс. человек, мингрельцев, абхазцев и турок, которых он разбил и обратил в бегство. Тотлебен, оставшись один, видя упорство турок и не имея достаточно фуража и провианта, после четырехдневных безуспешных попыток взять крепость, 13 октября снял осаду и, возвратившись в Карталинию, расположился в г. Гори и Цхирване (Крцхилване, Цхинвале), где он стоял лагерем еще 21 Декабря 1769 года (35, стр. 445). Моуравов, перечисляя крепости, находящиеся в Имеретии, Мингрелии, и Гурии, как-то: Шорапани, Цуцхвати, Багдади, Поти, Анаклию, Рухи, Цихис-дзири, Кобулети и др., — говорит “во всех в вышеписанных крепостях и в городе Кутаиси находятся в гарнизоне турков три тысячи, и из оных по большей части Имеретинцы; оставив свой (христианский) закон, приняли магометанской, и женаты на Имеретинках, и потому в здешней земле со многими имеют сродство и дружбу, — Имеретинцы к ним всегда ездят” (стр. 73). Царь Соломон, по словам Моуравова, мог выставить 6 тыс., а Дадиан Мингрельский до 8 тыс. человек. 29 октября 1769 года Ираклий еще не возвращался в Тифлис с экспедиции, предпринятой им к [XI] стороне Карса и Баязета; но сын и наследник его, царевич Георгий, остававшийся в это время в Тифлисе, отдал приказ, чтобы население местностей, где стоял русский корпус, снабжало его провиантом. От 16 декабря Тотлебен извещается из Петербурга, что обещанные им дарю Ираклию 10 полков, по недостатку войска, не могут быть посланы, и чтобы грузины постарались собственными силами сделать “диверсию” против Турции. От 21 декабря Тотлебен уведомляет царя Ираклия, что он, Тотлебен, 22 декабря отправляется на встречу русским войскам, идущим с артиллерией из Моздока, и к Новому (1770) году надеется прибыть обратно в Грузию (стр. 448). Во время этой поездки, как видно, Тотлебен доехал до Моздока. От 29 декабря Панин извещает царя Ираклия, что согласно его желанию, по повелению императрицы, имеет прибыть в Грузию проф. Гюльденштедт для исследования естественных богатств его царства, и рассчитывает на содействие и помощь со стороны грузинских властей (стр. 84.) Посланник царя Соломона кн. Д. Квенихидзе 8 марта 1770 года заявил в Моздоке коменданту Неймчу, что во время осады Тотлебеном крепости Шорапани Соломон должен был уйти на встречу Дадиану, который вместе с абхазцами и турками напал на Имеретию; Соломон разбил их 20 декабря 1769 года и отобрал 900 дворов от Мингрелии; далее кн. Квенихидзе заявил, что Соломон осадил державшего сторону турок кн. Ростома Эристова Рачинского и, взяв его с женою и детьми в плен, заключить его в тюрьму; в последствии Соломон ослепил Ростома и сына его Георгия, а владение этого несчастного, но пред тем сильного и опасного феодала присоединил к Имеретии; у Эристова в Раче было 9 хороших крепостей, один город, Губе, с 50 крепкими башнями, и еще крепость Глола с 12 башнями и с населением в 7 тыс. дворов. Наконец, Квенихидзе заявил, что ему поручено от своего царя ходатайствовать в Петербурге о подчинении ему, Соломону, Мингрелии, Абхазии и ахалцихского Атабега (паши), как это было в старину, о присылке в Имеретию человека умеющего отыскивать и разрабатывать золотые, серебряные и другие [XII] руды, имеющиеся в Имеретии, равно о присылке врача, который бы состоял при особе царя Соломона (36, 87).

Царь Ираклий в сопровождении сына своего Георгия и двух архиереев, имея с собою одну походную церковь, выехал из Тифлиса и 17 марта 1770 года прибыл в Сурам, где тогда стоял лагерем Тотлебен, чтобы вместе с ним, по предварительному уговору, предпринять поход на Ахалцих. С Ираклием прибыло 7 тыс. войска, да чрез несколько дней ожидалось еще 2 тыс. человек; при грузинском войске было 3 пушки, б штандартов, 50 человек лезгин и персидская (туземная) музыка (зурна). Кроме того, 4 тыс. грузинского войска было послано Ираклием на помощь Карабахскому хану; остальное же войско было оставлено Ираклием в Грузии для защиты ее в случае нападения лезгин; чрез Куру был сделан мост и Ираклий с Тотлебеном решили двинуться по Боржомскому ущелью чрез Квишхети, Садгери и Ацкури прямо к Ахалциху, где предполагалось не более 6 или 7 сот человек лезгинского войска (86). Ираклий предложил и Соломону принять участие в предпринимаемой экспедиции, но присланный им, 15 марта, в Сурам католикос Иосиф заявил, что Соломон, не получив обещанных ему на содержание войска 50 тыс. рублей и опасаясь нападения на Имеретию в его отсутствие Дадиана и турок, но решается принять участие в этой экспедиции (стр. 219).

Во время стояния лагерем царя Ираклия и Тотлебена при Сураме, был открыт заговор против Тотлебена (84, 85, 90). Главою заговора был прибывший в Грузию в качестве добровольца подполковник Чоглоков (Подполковник Наум Чоглоков был сын Марии Симоновны Чоглоковой, урожденной графини Гендриковой, двоюродной сестры имп. Еливаветы. Был судим вместе с кн. Ратиевым и другими лицами в Казани, и 22 апреля 1771 года приговорен к ссылке в Сибирь; впоследствии, при имп. Павле был возвращен из Сибири, и умер 6 января 1798 года в Новгороде. Сборник И. Р. Истор. Общ., т. X, стр. 441.), а его главным сообщником подполковник Ременников. “Они задумали, пишет Тотлебен, обольстив и обманув царя (Ираклия), погубить [XIII] его, Тотлебена, и похитить команду его корпуса” (стр. 199). В Великую Субботу, накануне Пасхи, Чоглоков был арестован и выслан в Россию под конвоем (стр. 208 — 212); но в Кавказских горах он успел бежать и 1 мая 1770 года прибыл в Тифлис, откуда Ираклием был снова отправлен в Моздок.

Еще 15 апреля, пред выступлением в поход, Ираклий предлагал Тотлебену заготовить заблаговременно провиант для русского войска (39, 40), но он не принял никаких мер к этому. Во время самого похода, близь Квишхети, Ираклий получил орден Св. Андрея Первозванного (от января 1770 года имп. Екатерина писала Вольтеру: “les Georgiens en effet ont leve le bonclier contre les Turcs.... Heraclius, le pins puissant de leurs princes est un homme de tete et de courage. Il a ci-devant contribue a la conquete de l'Inde sons le fameux Schah Nadir. Mes troupes ont passe le Caucase cet automne et se sont jointes aux Georgiens”. Сборн. И. P. Ист. Общ., т. VII, стр. 402. “Грузины действительно подняли оружие против турок.... Ираклий, могущественнейший из их владетелей, — человек с головою и храбрый. Прежде он содействовал, при знаменитом шахе Надире, завоеванию Индии. Мои войска перешли Кавказ прошлой осенью и соединились с грузинами”. А в письме от 13 февраля (1 марта) 1770 года Екатерина писала Вольтеру же, что Тотлебен скоро откроет военные действия против Турции. Сборн. И. Р. Ист. Общ., т. X, стр. 406.). 17 апреля Ираклий с Тотлебеном прибыл в Ацкур, откуда Тотлебен вознамерился возвратиться немедленно в Грузию. Ираклий уговаривал Тотлебена не возвращаться из похода, а двинуться вперед, в неприятельские деревни, где провианта вдоволь можно будет найти, а, в случае нужды, можно возвратиться в Тифлис чрез Джевахетию, имеющую лучшие и кратчайшие дороги, чем дорога по Боржомскому ущелью в Сурам, хотя по этой дороге, в Садгерах, и была оставлена часть русского и грузинского войска с артиллерией. Не смотря на настоятельные уговаривания царя Ираклия, Тотлебен с войском 19 апреля предпринял обратный путь чрез Боржомское ущелье в Грузию. Ираклий, возвратившись от Тотлебена к своим войскам, расположенным в трех верстах от Ацкура, в тот же день имел жаркое дело с турецко-лезгинским войском, которое он немедленно разбил и послал [XIV] гонца к Тотлебену сказать, чтобы он не возвращался в Грузию, а прибыл бы к нему, что никакой опасности не предвидится. Но Тотлебен был непреклонен. На следующий день 20 апреля, близь деревни Аспиндза, при реке того же имени, в двух часах езды от Ахалциха, Ираклий одержал блистательную победу над напавшим на него турецким 10 тысячным (по другим известиям — 20 тыс., стр. 149) корпусом, который был почти весь уничтожен грузинами, — спаслось только 13 человек, да 57 человек было взято в плен живыми. Ираклий собственноручно убил в этом сражении знаменитого лезгинского предводителя Малачилу (он же Кока, или Кохта), сына которого, вместе с двумя другими военнопленными турками, отослал чрез особого посла кн. Заала Орбелиани, очевидца и участника этого Аспиндзского сражения, в Россию; с ним же отправил имп. Екатерине в Петербург трофеи этой победы: 25 знамен, 8 серебр. булав, 3 чекана, 2 карабина и 2 сабли. В сражении этом участвовало не более 3 тыс. грузинского войска (41, 50, 61, 98, 99, 211, 213).

После Аспиндзского события между Ираклием и Тотлебеном начались враждебные действия. Оставшись один, Ираклий не мог приступить к осаде Ахалциха, поэтому 21 апреля дал отдых своим войскам, а 22 предпринял обратный путь чрез Ахалкалаки в Тифлис, где он был уже 26 апреля. Туда же прибыл подполковник кн. Ратиев с полком из Моздока, и Тотлебену предлагал Ираклий сделать то же самое, так как легче было продовольствовать русский корпус провиантом и фуражом в деревнях, близких к Тифлису (Мухрани, Дигоми, Лило и др.), чем в местах, где Тотлебен расположился лагерем. Тотлебен между тем, по уходе из Ацкура, форсированным маршем в два дня прибыл с войском чрез Гори в Душет и Ананур, крепости которых он занял, 2 мая он издал манифест, в котором предлагал тому, кто офицеров Ратиева, Чоглокова и Дегралия живых доставить в русский корпус 1.000 червонцев, а кто мертвых 1.000 р. наличными деньгами, так как упомянутые лица, сказано в манифесте, “оказались изменниками русской императрице, царю [XV] Ираклию и его фамилии” (89). Царь Ираклий протестовал против этого манифеста в письме к Моуравову, говоря: “Тотлебен не должен был к моему народу такие письма без ведома моего писать, — и за такими причинами не могу я стерпеть его в моей земле.... и если от такого презлого человека избавите, то беру на себя, что находящиеся здесь государевы войска в провианте и в хорошем содержании нужды не будут иметь, также буду и против неприятелей действовать” (42). Поручик Дегралия от 2 же мая доносил царю Ираклию, что он, Дегралия, с первого же дня приезда Тотлебена в Грузию писал, по приказанию Тотлебена, в Россию письма, направленные против Ираклия и его царства, что “генеральские (Тотлебена) все намерения и виды всегда противны были его инструкции и повелению нашей государыни, и всегда обманывал Российских первых министров: многократно писал генералу Чернышеву (военному министру) и генералу Панину, чтоб только время улучшить и Грузию завоевать именем своей императрицы, — землю, которая царя Ираклия в повелениях состоит” (209). Капитан Львов, прикомандированный к Тотлебену, писал, что этот последний окончательно решил “с царя Ираклия орден (Св. Андрея) снять и его самого в Россию отправить, князей противной партии также, сколько можно будет, прижать и всю Грузию в подданство ее величеству привести. В подданство же привести всю Грузию, право, и с 3 тыс наших солдат весьма легко.... а потом чрез Имеретию до Черного моря дойти, что также не трудно, потому что мы и теперь от того моря в верстах 300, и были верстах 140; до Черного моря ничто нас удержать не может, — турецкую храбрость при Ацкверии мы довольно видели, а там они еще хуже” (90). Тоже самое писал Тотлебен в Петербург (“От 12 Мая 1770 г. Тотлебен писал, что намерен взять Тифлис, подчинить всю Грузию русской власти, лишить Ираклия андреевской лепты и отправить его в Петербург, или вогнать его в Черное море”. Соловьев, т. ХХVIII, стр. 142.). Моуравову передали по секрету, что “Ираклий рассуждает: Тотлебен находящихся в службе е. и. в. штаб-офицеров брал по [XVI] секрету под караул и всех обер и унтер-офицеров Грузинской нации высылал из Грузии, также команду и 6 пушек, — не для того ль, чтоб завести в неприятельскую землю и там оставить его, Ираклия, с войском, самому ж, между тем, возвратиться опять со всей командою и сделаться владетелем Грузии” (стр. 94). Ираклий писал Моуравову и гр. Панину (стр. 44, 48, 49, 52, стр. 122, 233, 242, 465), что в его земле Тотлебеном заперты дороги, заняты крепости, рассылаются по 20 и по 30 человек разорять деревни и притеснение делается обывателям; из Душетской крепости сняты пушки и отвезены в Ананур, взято также до 200 пудов пороху; близ Мухрана командой Тотлебена разграблена православная церковь, разграблено также имущество Арагвского губернатора, который с семейством едва успел спастись бегством, причем был убит однако грузинский кн. Шаликов (Чоглоков писал ив Тифлиса в Петербург, что “Тотлебен или сума сошел, или какую-нибудь измену замышляет, поступая во всем против интересов русского двора: Грузинских царей между собою ссорил, с князьями обходился дурно, многих из них бил, других в оковах держал, деревни разорял, безденежно брал скот и хлеб, вступал в переговоры с ахалцихских пашею, назначил для отсылки в Россию 12 лучших русских офицеров, не оставляя никого, кроме немцев и самых негодных по поведению русских”. Соловьев, т. ХХVIII, стр. 142-143.), в Душете, Анануре Гори и Цхивале, без ведома и согласия царя Ираклия, жители приводились Тотлебеном к присяге в подданство России. Ираклий требовал, чтобы Тотлебен предъявил ему, если он имеет полномочие от императрицы на подобные поступки. “Что ж граф (Тотлебен) отнимает крепости и пушки, и ставит в оных свое войско, писал Ираклий Моуравову, — пусть он не делает сего и пусть не трогает меня, если на то не имеет от всемилост. императрицы повеления” (стр. 124), и чтобы Тотлебен сдерживал себя и свою команду от грабежей и насилий, пока получится из Петербурга ответ на его, Ираклия, представления о происшедших разногласиях между им, Ираклием, и Тотлебеном (стр. 122, 233 — 236). Ираклий писал Панину, что Тотлебен “бросил его одного в [XVII] неприятельской земле (где однако Бог его не оставил)” и сам “украдкой ретировался” в Грузию, где “он грабил его подданных, насылал к ним приказы, бил их, многих арестовал, ни о чем его не спрашивал и поступал во всем без ведома его так, как бы сам был повелитель” (стр. 459), что когда Тотлебен присваивал Душетскую и Ананурскую крепости, то Ираклий не оказывал сопротивления, но когда граф захотел самовольно распоряжаться в Горийской крепости, то Ираклий не допустил его до этого, и что он велел, наконец, арестовать Тотлебена за то: 1) что он из Ацкура, с поля сражения, “украдкою ретировался” и что 2) из Ананура, по его, Ираклия, предположению, Тотлебен намеревался увести русский вспомогательный корпус в Россию, не имея на то вые повеления, и таким образом хотел Грузию подвергнуть, в военное время, крайней опасности, что никакой другой причины у него не было действовать против Тотлебена, ибо он, Ираклий, добровольно впустил в свое царство русские войска (95, 212, стр. 120-123). Намекая на запятнанное прошлое Тотлебена, Ираклий писал Панину: “да сверх того, история о поступках Тотлебена нам известна”, и далее “чтоб грузинцев, приемлемых в подданство и протекцию ее вел-ва порядочным образом в том утвердить я распространить в Грузии православное христианство — нужен здесь для того такой человек, который бы во всем и всегда был ее и. величеству верен, и такой, который бы никогда измены в сердце своем против ее вел-ва не имел” (212). От 10 мая Моуравов писал Панину, что “дела грузинские приходят в замешательство” (стр. 111) вследствие произвольных действий Тотлебена.

Для расследования дела и восстановления порядка в русско-грузинских сношениях был послан в Грузию, по личному избранию императрицы, гвардии капитан Языков с двумя грамотами императрицы, письмами Панина и инструкцией (53, 57, 60). Одна грамота предназначалась для случая, если Тотлебен в самом деле успел привести в исполнение свою угрозу — лишил Ираклия престола, отобрал орден Св. Андрея и удалил его из Грузии, но если подданные его, оставшись верными своему царю, не пожелали бы воевать без него с [XVIII] турками, и вследствие этого необходимо было бы восстановить Ираклия в звании царя и возвратить ему орден, и царство; вторая же грамота (57) предназначалась для случая, если Тотлебен не смог привести в исполнение свой замысел относительно Ираклия и если этот последний по прежнему царствует (стр. 140 — 141). Тотлебену же Языков повез письмо Панина (65), в котором говорится, что он, Тотлебен, с Языковым “к соединению грузинских духов и рук изобретут средства наидостаточнейшие”, что “отдаленность Грузии и трудность проездов — два обстоятельства, которые присвоение сей земли непрочным делают. Может статься, что в продолжение время ни представятся и средства, по которым сии неудобности не будут больше такими казаться, но теперь главнейшая нужда, чтоб грузинцы нам в войне помогали.... и чтоб это производилось здешним руководством и просвещением, — коротко сказать: была бы душа здешняя, а тело грузинское. — Сие было намерение вашего в Грузию отправления” (стр. 155 — 156). Как бы в ответ на это Ираклий, по уходе русских войск из Грузии, пишет Панину, что расставание грузин с русскими войсками было похоже на “разлучение души от тела” (стр. 328). Еще до приезда Языкова Тотлебен переправился из Карталинии снова в Имеретию и в июле 1770 года вместе с царем Соломоном приступил к осаде крепости Багдади, в которой был турецкий гарнизон в 30 человек; спустя 3 часа, по начатии бомбардирования, крепость сдалась (стр. 152, 153, 172) и турецкий гарнизон был выпущен на свободу; а 5 — 6 августа сдалась Кутаисская крепость, в которой было 50 — 60 человек турецких солдат и около 220 женщин, детей и стариков, которые вместе с гарнизоном вышли из крепости ночью. Еще до этого Соломон взял крепости Шорапани, Цуцхвати и предместье Кутаиса, но по неимению больших осадных орудий он один не мог взять крепостей Кутаиса и Багдади, имевших толстые каменные стены (стр. 156). Летом 1770 года в Тифлисе, окрестных деревнях его и в Кахетии свирепствовала моровая язва, от которой умерло до 8 тыс. человек обоего пола (стр. 157, [XIX] 242). 20 августа 1770 года Языков выехал из Астрахани и 1 сентября был уже в Моздоке; а 23 сентября он прибыл в Кутаиси, где стоял русский корпус. Здесь он виделся с Тотлебеном, а 26 сентября арестовал прибывшего к нему из Карталинии кн. Моуравова и выслал в Россию, который в Кавказских горах был ограблен осетинами и кабардинцами. Во время аудиенции царь Соломон напомнил Языкову, что обещанных ему 50 тыс. рублей еще не получал. 3 октября Тотлебен с войском вместе с Дадианом выступил к Поти; Языков сомневался в успехе осады этой крепости без помощи Соломона и Ираклия (71, 77). 2 октября Языков вместе с Львовым, заменившим кн. Моуравова в качестве поверенного в делах в Грузии, отправились к царю Ираклию, к которому прибыли 23 октября в Барчало, где он с войском стоял, и в тот же день Языков представлялся царю. “Я ожидал, пишет Языков Панину, по обстоятельствам, что мне будет работа уговорить царя Ираклия [помириться с Тотлебеном и возобновить поход против Турции], вместо оного царь (Ираклий) во всем послушен и совершенно слепо предан нашей государыне” (стр. 146). Ираклий назначил Тотлебену, продолжает Языков, свидание в Гори 24 ноября, но этот последний не хочет, наперекор высоч. повелению, мириться ни с ним, ни с царем Соломоном, а, гоняясь за пустой славой, один хочет города брать, и что у него много людей под Кутаисом и Поти погибло и все понапрасну, — “такой ли малой диверсии ожидала государыня в здешнем краю”?! Тотлебен писал, что Имеретины не только русский корпус, но и себя не могут прокормить, — “напротив, в Имеретии, говорит Языков, много хлеба и скота, и одна Имеретия теперь наш корпус кормит.... Лаской из здешнего народа все сделаешь, а грубость и суровость их отгоняют.... Крепость Поти еще не взята и надежды нет на это.... Взятые Тотлебеном города весьма мало значут, — город Багдади — самый малый город, в котором вооруженных турок менее 30 человек было, в Кутаиси было с 60 человек, только все, от слабости команды, сквозь пикеты прорвались и ушли, а наших [XX] при взятии города человек 70 пропало; теперь под Поти побито до 100 человек, на против турок только 5... Еще две крепости, Аноклия и Рухи, заняты нашими, только пустые, в которых ни одного турка не нашли. Да и нельзя не бить наших, потому что ретражемент около города Поти сделан негодный, к тому же весь корпус расположен под выстрелами ружейными, в корпусе пороху и ядер весьма мало осталось, — того жаль, что принужден будет со стыдом оставить, иди потерять” (стр. 172 — 179). Тоже самое писал и царь Соломон (72) от 19 сентября, что от пребывания Тотлебена в Грузии нет никакой пользы, что после взятия Кутаиси Тотлебен пошел на Ахалцих, но дошел только до гор и возвратился снова в Имеретию, что определенного плана действия у него нет, а напрасно изнуряет войска, советов его, Соломона, не слушает и только ссорит его с царем Ираклием, который в свою очередь заявлял, что прежде чем брать крепости в Имеретии и Поти, следовало предпринять поход к стороне Карса и Баязета, более в обширных размерах, чем он, Ираклий, это сделал, и что взятие Багдадской и Кутаисской крепостей было следствием его Аспиндзской победы, лишившей турок возможности снабжать из Ахалциха войсками и провиантом осажденных, которые вынуждены были вследствие этого “есть кошачье мясо” (242, 244).

Львов от 2 декабря 1770 года (109) пишет, что вспыльчивый нрав Тотлебену весьма много несчастия делает, в особенности его “отменная жадность к грабежу, что он весьма показал при беспутном взятии Кутаиси.... Клянусь вам, батюшка, что я никогда не смел подумать, чтоб мог быть Тотлебен столько к интересу жаден, чтоб для получения оного и честь свою повредить ни мало не жалеет, — таким то точно он теперь всеми, в команде его находящимися, по справедливости почитается”. После взятия Багдада, за обедом, в присутствии царя Соломона, Тотлебен говорил, что “он считает великим несчастием, что имеет горячий нрав и что он дорого бы заплатил, если бы мог иметь нрав П. С Салтыкова, или кн. Волконского” (стр. 255); далее Львов сообщает [XXI] подробности о взятии крепостей Багдада и Кутаиса; в этой последней было 50 — 60 вооруженных турок и до 220 безоружных мещан, которые ушли из крепости в ночь на 6 августа, хотя у Тотлебена было до 4 тыс. войска (109). От 19 декабря 1770 года Языков пишет Панину, что Тотлебен в своих письмах называет царя Ираклил “изменником”, а Соломона “турком”, вследствие чего этот последний велел передать Языкову, что “когда он, Соломон, турок, то у него для русских как лошадей, так и ничего нет”. “Преданность царя Ираклия и царя Соломона, замечает Языков, к нашей государыне — но ограниченна.... Тотлебен же публично обоих царей бранит и считает их как последнего солдата, — им все оное чрез шпионов доходит; хотя они и непросвещенны, но однако же весьма любочестивы в своем звании царском, и графа в здешних народах до последнего человека не терпят, и, как мне кажется, ежели граф останется здесь будущую кампанию, то ничего другого, как дурного, ждать должно, потому что, видев мою инструкцию и получив указ ее величества, в противность оных, граф опять затеял со всеми ссориться и один с корпусом без помощи других под крепостью (Поти) стоит. Пребывание Тотлебена здесь ни на что иное, как только, чтоб достать себе добычу, что довольно уже и достал, и для того точно отгоняет от себя здешних царей и один хочет города брать. Пример его жадности к добыче под Кутаисом: когда из крепости выходили, голодные люди, и по большей части женщины с вьюками, что противно военным регулам, граф посылал офицеров оных обирать, даже снимал перстни с рук, оставляя одни рубашки, а взятое все в нему в ставку приносили; а по взятии уже крепости сказали графу, что есть пожитки, зарытые в крепости; послал он (офицеров) за пленными турками и велел оным офицерам допрашивать их — где в крепости зарыты пожитки — и сечь их нещадно батожьем. Тиранства такова, я думаю, у самих турок не бывает! Оное мне сказывали те самые исполнители — поручик Шишков и адъютант Табатасьев, да и много других тому подобных случаев, кои [XXII] считаю за излишнее вашему сиятельству описывать... Великий недостаток в провианте... солдаты наги, без пищи, никогда войско российское в такой нужде не было, — все оное от дурного распорядка. Тотлебену точно предписано, чтобы, не заготовя провианту, с корпусом не ходить (в поход). Лаской здесь хлеба со излишеством всегда можно достать, а за ссорами хлеба не продают” (стр. 160 — 162). От 25 января 1771 года Языков пишет Панину (121), что он 19 декабря отправился из Кутаиси в Поти к русскому корпусу: “мы живем, пишет он, под пушечными и ружейными выстрелами, от крепости Поти во 100 сажениях, следственно, иногда не без урона, только спасение наше, что наш неприятель прост, а то бы в один час мог нас выжить... Тотлебен совсем не хочет, чтобы здешней народ обще с нами против неприятеля действовал... наших же теперь, за расходом, под ружье станет 1,200 человек, следственно, регулярную крепость сим числом пристанно обнять не можно... Тотлебен со всеми здешними народами грубо обходится”. С царями не хочет мириться и пишет им грубые письма, не смотря на то, что Соломон оказал существенную услугу русскому корпусу, удержав в Гурии турецкие войска, идущие на помощь Поти. “Тотлебен никаких представлений в нашу пользу от меня не принимает и всегда с сердцем их отметает... Я приметил, что графу мой приезд не ндравен, следственно мое пребывание здесь будет напрасно... Все здешние народы оскорблены графом, и, как видно, они больше нам не рады” (стр. 282 — 287). От 27 февраля того же года Языков писал Панину (126), что Тотлебен 6 февраля с войском отступил от Поти и расположился на Рионе, на границе Имеретии и Мингрелии... “С наичувствительнейшей прискорбностью должен я вашему сиятельству истинную донести, что граф Тотлебен более стыда, нежели похвалы в здешнем краю нашей нации сделал! Здешней народ о нас заключает теперь менее, нежели как прежде... Граф царям Ираклию и Соломону вечной злодей. Его сиятельство никогда откровенно со мною не говорит, а когда я и доведу до того, то он ни начто не [XXIII] соглашается, а всегда с сердцем меня оставляет... Я приметил, что граф с моим приездом в корпус весьма был недоволен, и я с крайним оскорблением должен вашему сиятельству донести, что по вверенной мне комиссии, вследствие упорства и неповиновения Тотлебена, ничего исполнить не могу”. Цари Ираклий и Соломон “готовы всякой час против неприятеля выступить, а графа уговорить мне средства нет”, так заключает свое донесение Языков (стр. 291 — 295). От 27 февраля 1771 года Львов пишет Панину (127) подробности о неудачной осаде Поти, которую приписывает, между прочим, тому, что “Тотлебен пришел к крепости Поти, не имея почти ни малейшего об оном сведения, равно как о полаявши земель Мингрелии и Гурии” и что “русский корпус, стоявши при крепости Поти 3 месяца с половиною, претерпел великой в пропитании недостаток” (стр. 297). В начале марта 1771 года Тотлебен стоял лагерем близ Кутаиси. В конце марта, пишет Львов Панину (131): Тотлебен “самым несправедливейшим образом вознамерился отнять у меня шпагу. О таковом графа намерении я заподлинно сведав, принужденным себя нашел из Кутаиса к царю Соломону уехать... а гр. Тотлебену дал я знать, что я об аресте моем за подлинно сведал... 3 мая генералу Сухотину говорил Тотлебен, будто не он меня, а я, его сиятельство, арестовать хотел. Хотя сей его сиятельства переворот и казался мне весьма странным, но, зная довольно графа характер, я оному не удивился... Защитите, м. г., от злобы и от клеветы на меня гр. Тотлебена, которую я навлек на себя единственно сохранением верности моей ко всем, моей государыне и усердия моего к е. и. в. службе” (стр. 306).

Еще из первых донесений Языкова имп. Екатерина убедилась в необходимости сменить Тотлебена (От 19 декабря 1770 года имп. Екатерина писала гр. Н. И. Панину: “Я пробежала только Тотлебена письма, из которых усмотрела непослушание к нему Чоглокова и вранье сего необузданного и безмозглого молодца; да притом не хвалю же и неслыханные подозрительности Тотлебенова. Я думаю, что он способнее в Грузии наши дела испортить, нежели оные привести в полезное состояние, надлежит определить кого другого, я чаю”. Сборник И. Р. Историч. Общества, т. X, стр. 41.

От того же числа и года императрица писала Панину: “Мне кажется, что Моуравова отозвать надлежит их Грузии, и повеление ему же дать, чтоб он привез неотменно с собою Чоглокова и Ратиеви с офицером (Дегралием), о коем пишет в своем “манифесте” гр. Тотлебен (если к то еще правда, что Тотлебен оный манифест выдал)... а гр. Тотлебена сменить надлежит”. Ibid. стр. 442.). На место его [XXIV] от 13 января 1771 года (стр. 469) императрица назначила генерал-майора и кавалера только что учрежденного ордена св. Георгия Алексея Сухотина, которому перед отъездом из Петербурга повелевала удержать Поти, если он взят гр. Тотлебеном (217). В инструкции же, данной императрицей ген. Сухотину, между прочим сказано: “Наше намерение было и есть самих грузинцов на диверсию против неприятеля употребить, при подкреплении только с нашей стороны таким числом войска, какое уже в Грузии находится, а не непосредственную в том краю войну производить, к чему требовалось бы и множество людей и великое иждивение, а для будущего времени ни малой однако ж прочности не обещало б, что потому не ищется присовокупить грузинских земель, как отдаленных и совсем неподручных, к нашей империи... Ежели начатое гр. Тотлебеном и еще продолжаемое приведение грузинцов к присяге в верности к нам будет служить к лучшему грузинцов совокуплению в единомыслие, в рассуждении поисков против неприятеля, то и вам сие средство, при подающихся случаях, употреблять останется, а без того оной обряд совсем излишним почитается, непроча мы, как выше сказано, Грузию в непосредственную собственность империи нашей” (стр. 471 и 472).

По приезде в Грузию, Сухотин дурно направленного его предшественником дела поправить однако не мог, и сам, вследствие незнания местной природы и жизни, наделал немало ошибок; так, например, он возвратил царю Ираклию посланную ему, Сухотину, в подарок лошадь (стр. 480), чем он его жестоко оскорбил, так как подарки от Ираклия принимала неоднократно сама имп. Екатерина, равно гр. Панин и вице-канцлер кн. Голицын (стр. 327); вторая крупная ошибка [XXV] Сухотина, имевшая решительное влияние на неудачный исход его экспедиции, — это поход, предпринятый им в летнее время на Поти, не смотря на настоятельные советы Грузинских царей повременить начатием осады этой крепости до поздней осени. 26 апреля 1771 года Сухотин, чрез Дарьяльское ущелье, где он потерял 46 лошадей, прибыл в Грузию, Ананур, и чрез Тифлис, где он провел три дня, отправился в Кутаиси, куда он прибыл 13 мая. Здесь Сухотин “нашел русский корпус в состоянии самом бедном: люди без палаток, мундиров, шляп, никакого званая, ни одной лошади, ни одного седла, ни одного хомута, пороху на пушку только по пяти, а на человека по десяти выстрелов, ни одной штуки шанцевого инструменту, казна комисариацкая вся в долгах, без книг, расписок, счетов, той же, которая счисляется царям на подкрепление, только 20 тыс., а не 50 тыс. рублей... Тотлебен за своей палаткой, в церкви, держал турецких женщин под видом намерения отослать их в Петербург, коих я, говорит Сухотин, всех, кроме одной, взятой им, отправил с полковником Языковым и Клавером в Кизляр, считая их нестоящими далее провозу... Во время короткого моего пребывания в Грузии, имели мы собрание, — цари Ираклий, Соломон и я, в Хелтубане, для военного совета, на котором как поступить нынешнюю кампанию положили... Ничего так не хотел царь Ираклий сj своей фамилией и с князьями, как чтоб нынешнюю (летнюю) кампанию сделал я на Ахалцих. Когда же их воле не последовал, весьма то их оскорбило; для чего после его светлость, как человек с просвещением, в угождение своих подданных, просил у меня, что я по окончании Поти приду к Ахалциху, утешительного письма, а Языкова и Львова поруками по мне подписаться. При рассуждениях, которые в совете имели, я на все мои примечании находил, что царь Ираклий, будучи с просвещением, разбирал все пользы, клонящиеся к своим интересам, Соломон же, напротив, горя усердием к ее имп. величеству, на все без размышления соглашался, а тем самым возбуждал себе следовать и Ираклия” (стр. 480 — 482). [XXVI]

От 5 июля 1771 года из Кутаиса Сухотин доносил императрице (220): “тесняе состояния, всем, государыня, в котором я корпус получил от предместника моего быть ужо было ему не можно: обнажен, опешен и едва не обезоружен... Царей нашел я, всем, государыня, столько же оскорбленных гр. Тотлебеном, сколько верных и преданных вашему имп. величеству, ибо представить не могу, с какою подданностью всем, грамоты и с какою опять радостью приняли и меня”. Затем, Сухотин доносит императрице, что в самом непродолжительном времени приступит к осаде Поти. Но уже от 20 октября того же года он, после неудачной осады и отступления от Поти, просил императрицу, так как неумолимая судьба своими “неприступными пределами уничтожила все его труды и дела в нынешнюю кампанию”, уволить его от командования корпусом и отпустить на два года на воды с назначением ему пособия во внимание к его 30-летней службы (221). Дело в том, что на третий же день по приходе Сухотина с корпусом к Поти заболел злокачественной лихорадкой как он сам, так и 1,800 человек из его отряда, и он должен был отступить. Еще 20 ноября 1771 года, когда Львов приехал в Имеретию в русский лагерь, то “нашел генерала Сухотина в отчаянном состоянии: в здешнем крае, пишет Львов, не запомнят столь жестокой лихорадки, от которой и сами здешние жители много пострадали; из нашего корпуса от сей болезни до 800 человек померло; с некоторого времени сие несчастие уменьшается, и от великого числа только до 500 человек больных осталось” (140). Между тем, по предварительно составленному плану кампании, царь Ираклий простоял 6 недель у Ахалкалаки, взял и разорил крепость Хертвиси (стр. 319, 322, 386), ожидая прибытия от Поти Сухотина с отрядом для совместного похода на Ахалцих; царь Солом он стоял с войском в Багдади и заграждал путь туркам, идущим на помощь Поти; тоже самое делал владетель Гурии, а Дадиан находился с сухотиным при Поти и также пострадал от лихорадки (стр. 381).

После военной неудачи и болезни отношения Сухотина [XXVII] к царям и капитану Львову изменились. Царь Соломон сг своей стороны представлял императрице (стр. 138, 153, 345, 346), что советы его не принимались ни Тотлебеном, ни Сухотиным, которые действовали, руководствуясь единственно корыстью и славой, мало думая об интересах казны и вверенного им войска, что Сухотин, наперекор его советам, пошел на Поти в самое жаркое время и в самый худой воздух, и этим причинил вред своему войску. “Сколько мы догадываемся, пишет Соломон, Сухотин как не принял наших советов, так и нас с собою под крепость Поти не пригласил единственно для своего тщеславия, потому что хотелось ему одному оною завладеть и тем себя прославить. Из сего видно, что он о сбережении войск и казны вашего имп. величества никакого попечения не имеет. Воистину не знаем, что нам теперь делать! Клянемся всемогущим Богом, что мы стыдимся в том, что славные вашего имп. вел-ва войска чрез столь долгое время здесь находятся, но, по нашему несчастью, и до сих пор еще ничего важного оными не учинено. По указам вашего имп. величества исполнения нет, а нас однако ж во всем виноватыми называют. Есть ли бы мы по повелению в. вел-ва не восхотели ничего чинить, то, конечно, тогда остались бы уже и виноваты, но теперь что нам делать? Ваше имп. величество изволите называть меня “царем”, напротив того, здесь насылают ко мне письма, наполненные не только выговорами, но и ругательствами; и мы ничего более не можем на то ответствовать как только: да будет во всем воля ее величества” (стр. 328 — 329). Львов от 27 июня 1772 года (155) пишет Панину, что он подвергается от Сухотина незаслуженно наичувствительнейшим обидам и притеснениям, что он питает к нему какую то злобу, что Сухотин не дал ему конвоя, когда он, Львов, отправлялся из города Цхинвали в Тифлис, и вынужден был совершить это путешествие в свите Имеретинского царевича Арчила, имевшего конвоя свыше 200 человек, который тем не менее подвергся нападению 6 июня со стороны лезгинцев, прогнанных однако [XXVIII] имеретинами. Далее Львов сообщает: “бывшая в грузинских крепостях в Мухране, в Сураме, в Анануре и в Цхинвале наши команды заслуженного жалованья и никаких амуничных вещей за целый год, а некоторые из них и долее не получили, и в проезд мой чрез те места о удовольствовании меня неотступно просили. Состояние сих бедных было жалостное: они почти все были наги и босы, и, чтобы себе несколько помочь, принуждены были вступать в неприличные солдатству работы, т. е. косить траву, таскать из леса дрова и продавать обывателям.... Находясь в Имеретии с прискорбностью видел я, м. г., что, при усилившейся тогда в корпусе нашем болезни, больные солдаты не только не имели надлежащего призрения и не получали, исключая обыкновенного провианта, никакой положенной им порции, но и многие из них без всякого пользования безвременно умирали по неимению лекарства”, которого Сухотин не распорядился доставить из Карталинии в Имеретию, хотя об этом настоятельно просили его Львов и сами лекаря. “Опасаясь, заключает Львов свой рапорт, вашему высокографск. сиятельству таковыми подробностями более утруждать, я оное, с. гр., сокращаю, всепокорнейше, наконец, донося, что корпуса нашего штаб офицеры, обер офицеры и рядовые, по самым справедливым причинам, за совершенное свое несчастие почитают, что в команде его прев-а г. Сухотина находятся и, возвращаясь отсюда в Россию, ничему столько не радуются, как тому, что там из под оной избавлены быть надеются”. Прежде увольнения Сухотина вовсе от службы, императрица велела военному Совету рассмотреть его поведение во время командования корпусом (Соловьев, т. 28, стр. 234).

29 декабря 1771 года царь Ираклий отправил в Петербург посольство, состоящее из царевича Леона и католикоса Антония со свитою в 60 человек и с проектом договора, в котором были указаны условия, на каких Ираклий желал поступить под покровительство России. Посольство оставалось в Астрахани целый год и было отправлено из этого [XXIХ] города в Петербург только в январе 1773 года со свитою в 20 человек. Возбуждение этого вопроса в то время было найдено в Петербурге несвоевременным (стр. 326, 329, 333, 334, 365, 367, 368, 370, 372, 373, 394, 399, 400). В январе 1772 года был послан приказ Сухотину возвратиться в Россию с войском. Это повергло грузинских царей и народ в большое уныние, так как опасались мести со стороны мусульманских соседей (стр. 327, 333, 334, 336, 338, 341, 343, 345, 351, 359). 29 апреля 1772 года Львов прибыл в Имеретию, чтобы вручить царю Соломону грамоту императрицы и письмо Панина об отозвании из Грузии русского войска, которое выступило 5 мая из Кутаиса, а 25 мая оно было уже в 16 верстах от грузинской границы. 26 мая Соломон “в слезах расстался” с русским корпусом, который (корпус) прибыл 31 мая в город Цхинвал; 30 июня находился в Анануре, а в начале августа рассчитывал быть в Моздоке. Следовательно, русский корпус пробыл в Грузии ровно 3 года. В рапорте своем Панину от 30 июня 1772 года Львов между прочим пишет: “сколь ни велико было сожаление Имеретинцев о выходе отсюда (из Грузии) нашего войска, но оное не может ни мало сравниться с тем, которое о том же грузинцы изъявляют” (стр. 356.) Царю Ираклию Львов также лично вручил грамоту императрицы и письмо Панина об отозван, и из Грузии русского войска, 7 июня 1772 года, в Тифлисе, о чем царь высказал глубокое свое сожаление (стр. 355). 27 июня 1773 года царь Ираклий и Соломон заключили между собою оборонительный и наступательный союз и 4 октября, соединившись в Ацкверском ущелии, предприняли вместе поход против Турции; у каждого из них было по 5 тыс. человек. Ираклий сверх грузинского войска имел еще осетин, тагаурцев и ингушевцев до 1,000 человек, и 6 пушек. 16 октября соединенные грузинские войска вступили в Джевахетию и в течение 6 дней разоряли ее, доходя до Карса и Ардагана, осадили также Ахалкалаки; но, вследствие болезни царя Соломона, грузинские войска возвратились обратно, и 25 октября Соломон отправился в Имеретию, а Ираклий в [XXX] г. Гори (стр. 376, 378, 380, 384, 389, 390). В рапорте своем (183) от 28 февраля 1774 года Львов пишет гр. Панину, что ахалцихский паша, желая отомстить Соломону за его поход вместе с царем Ираклием на Джевахетию, послал против него 2.400 лезгин и 1.000 человек турок, из которых 6 февраля Соломон убил более 1.000 человек и 600 человек захватил в плен; значительная часть турецкого войска также погибла при преследовании Имеретинами, и только до 700 человек возвратились в Ахалцих; со стороны же имеретин было убито 50 и ранено до 100 человек. Знаменитого лезгинского предводителя Раджабу, который много лет Грузию разорял, Соломон послал живого в подарок Ираклию “как такого злодея, которого его светлость (Ираклий) многократно истребить домогался” (стр. 403). От 3 января 1774 года Панин, по случаю скорого окончания Русско-турецкой войны, извещал русского поверенного в делах в Грузии Львова, что он, откланявшись царям, может возвратиться в Россию. В письме Панину от 24 августа 1774 года (185) царь Ираклий пишет ему о положении Грузии до начатия грузинами войны против Турции следующее: лезгины, захватив 4 или 5 человек раз в несколько лет, отводили их в Ахалцих продавать, а с турками он, Ираклий, находился в мире и дружбе, и так как Персия с давних пор не имеет шаха, то с персидскими ханами жил он не только в согласии и покое, но по многим его стараниям они доведены были до того, что платили ему даже дань (ханы Ганджинский и Ериванский), что значительная часть лезгин также была усмирена, а другая часть за подарки и жалованье даже охраняла Грузию; когда же царь Соломон получил из Петербурга приглашение принять участие в Русско-турецкой войне и вместе с тем приглашался и он, Ираклий, оказать услуги христианству и “православной монархине”, то он немедленно выразил готовность принять участие в этой войне и что “многие из его, Ираклия, подданных пролили кровь при истреблении многих же турок и лезгинцев”. И потому “турки, разиня рты свои, как змеи, окружают нас, пишет Ираклий Панину, персияне, как свирепые львы, смотрят на нас, а лезгинцы [XXXI] острят зубы свои против нас, как голодные волки”, чтобы отомстить. Во время войны, продолжает Ираклий, “не щадил ни самого себя, ни родственников моих, ни приятелей моих и ни крестьян своих, и притом употреблено мною денег 430 тыс. рублей на содержание моего войска, на придворных моих и на тех, кои находились здесь, также и на необходимые другие надобности, отдав притом себя на совершенную жертву змеям туркам, львам персиянам и волкам лезгинцам, с которыми (до войны) со всеми имел мир, и бывшие прежде между нами вражды преданы были совсем забвению... и буде они меня и мою область совсем искоренят, то кто имеет за то отвечать Богу, и Российская императрица какую может иметь от того пользу?” Ираклий ходатайствует о присылке войск или ссуде ему достаточной суммы, на содержание в течение 3 — 4 лет войска для охранения границ царства от окружающих врагов, жаждущих мести, особенно после ухода русских войск из Грузии.

От 5 сентября 1764 года были посланы императрицею грамоты царям Ираклию и Соломону с извещением об окончании Русско-турецкой войны и с приложением 23 артикула, касающегося Грузии, Кучук-кайнарджийского договора, заключенного между Россией и Турцией 10 июля 1774 года.

Важность и польза издания предлагаемых исторических документов столь очевидна, что считаю лишним распространяться об этом (Издания и главнейшие обзоры памятников сношений Грузии с Россией: Correspondance en grec des rois georgiens du Cakheth avec la Russie, pendant le ХVII siecle; par M. Brosset. Две статьи в Bullet. scient t. IX — X. 1842.

Examen critique des Annales georgiennes, pour les temps modernes, au moyen des documents russes; par M. Brosset. Bullet hist-philol. t. II и Ш. 1845 — 1847. В семи статьях перечислено 31 русское и грузинское посольства, с 1492 по 1650 год.

Сношения России с Кавказом в XVI — ХVIII столетиях. Речь проф. А. А. Цагарели, читанная на годичном Акте С.-Петербургского университета 8 февраля 1891 года.).

Я еще летом 1881 года занимался в Московском Гл. Архиве Мин. Иностр. Дел этими [XXXII] документами, перечень которых составляет содержание моей статьи “Новые архивные материалы для истории Грузии ХVIII столетия”, напечатанной в журнале Мин. Народн. Просвещения за январь 1883 года. В ней я, между прочим, высказал “желание, чтобы, по крайней мере, важнейшие из названных в перечне документов увидели свет в ближайшем будущем”. Статья эта появилась в печати, когда я был в Египте на пути в Каменистую Аравию. Объехав христианский Восток, — Синай, Палестину, Афон и Константинополь, — по поручению Императорского Православного Палестинского Общества, с целью исследования грузинских древностей, по возвращении в Петербург занялся приведением в порядок и печатанием результатов моего археологического путешествия по Востоку. Так что только в 1889 году, почти накануне VIII Археологического Съезда, состоявшегося в январе 1890 года в Москве, я снова мог приняться за осуществление моей мысли — издать упомянутые документы. Но они, вероятно, еще не скоро бы увидели свет, если в многоуважаемом директоре упомянутого Архива бароне Ф. А. Бюлере не встретил живейшего сочувствия и деятельной поддержки к приведению в исполнение этого предприятия. В письме барону Ф. А. Бюлеру, от 14 февраля 1889 года, я развивал мысль о важности и пользе издания упомянутых актов для истории и археологии Грузии и России, и, в особенности, для истории дипломатических сношений между этими царствами за ХVIII столетие, [XXXIII] сблизивших их окончательно. Барон Бюлер представил мое письмо вместе с своим мнением г. Министру Иностранных Дел, который, одобрив вполне мысль об издании этих актов, ходатайствовал пред г. Министром Финансов об ассигновании необходимой суммы на напечатание их. С другой стороны, так как издание это было предпринято по поводу VIII Археологического Съезда, то по предложению, на основании моего письма, многоуважаемой председательницы Императорского Московского Археологического Общества графини П. С. Уваровой, Общество это сделало представление Почетному Председателю VIII Археологического Съезда Е. И. В. Великому Князю Сергию Александровичу об оказании содействия к осуществлению этого предприятия. Его Высочеству также благоугодно было ходатайствовать пред Министром Финансов об оказании содействия к изданию этих актов. 31 марта 1889 года Государь Император, по всеподданнейшему докладу Министра Финансов, Высочайше повелеть соизволил отпустить из Государственного Казначейства необходимую сумму на напечатание первого тома этих актов.

Все издание рассчитано на несколько томов, куда войдут акты с конца XVII столетия по 1800 год. Издание начато печатанием актов за последнее тридцатилетие, как наименее известных в печати. Сообразуясь со временем и со средствами, отпущенными на напечатание упомянутых документов, пришлось ограничиться напечатанием в I томе документов, на русском языке, за время первой турецкой войны при имп. Екатерине, с 1768 по 1774 год. В состав II тома войдут акты на грузинском языке с примечаниями и дополнениями, какие будут признаны нужными для желаемой полноты памятников, помещенных в I томе, равно и русские переводы XVIII века грузинских актов будут исправлены или вновь переведены, где это потребуется. Вообще же эти старинные, современные грузинским подлинникам, переводы, вошедшие в I том, верно передают грузинские подлинники, поэтому было признано полезным напечатать их без поправок и без изменения, при соблюдении исторического правописания, за исключением знаков [XXXIV] препинания, так как переводы эти имеют историческое значение, — по ним решались дела того времени (взял на себя грех частично исправить правописание на современное. – С. Трофимов). Из громадной массы документов, заключающихся в “Делах” Архива, из которых некоторые имеют до 1,000 страниц, выбирались прежде всего памятники, имеющие отношение к историко-политическим событиям, затем военным, экономическим, религиозным, научным, описаниям Грузии и смежных стран в разных отношениях и т. п. Большая часть предлагаемых документов переписывалась и сверялась с оригиналами в самом Московском Архиве Министерства Иностранных Дел, и только незначительная часть их переписывалась и сверялась в С.-Петербургском Государственном и Мин. Ин. Дел Архивах, куда были присланы из Московского Архива “Дела” с упомянутыми документами. Не все документы имеются в подлинниках, значительная часть их сохранилась в копиях, есть между ними даже проекты. В печати название документов удержано в том виде, в каком они встречаются в “Делах”, как-то: грамоты, представления, рапорты, доношения, письма, экстракты, цыдулы, ремарки, записки и т. п. Порядок печатания документов принят вообще хронологический, хотя впоследствии пришлось поневоле отступить (стр. 216, 417) от этого, вследствие поспешности в печатании части издания, которую было признано нужным предъявить VIII Археологическому Съезду в Москве; но этот недостаток восполняется “Хронологическим перечнем документов, вошедших в настоящий том”, помещенным непосредственно вслед за этим предисловием.

Вот главные действующие лица, принимавшие участие с 1768 по 1774 год, в сношениях Грузии с Россией, памятниками которых служат настоящие документы: императрица Екатерина II, первенствующей министр граф Н. И. Панин, вице-канцлер кн. А. М. Голицын; царь Карталинский и Кахетинский Ираклий II со своим советником, известным своею ученостью и превратностью судьбы, католикосом Антонием I; царь Имеретинский Соломон I со своим советником католикосом Иосифом; владетельный князь Мингрелии Кация Дадиани; владетельные князья Гурий Мамиа и Георгий и др. грузинскими посланниками в [XXXV] Россию за это же время были: кн. Артамон Андрониковкн. Заал Орбелиани, дворянин Натаишвилов (Натишвили), дворянин Тархан-Шахов, царевич Леон и католикос Антоний I; имеретинскими посланниками в Россию были: митрополит кутаисский Максим, кн. Давид Квинихидзе, дворянин Осип Ламидзе; русскими посланниками и поверенными в делах в Грузии были: поручик грузинского гусарского полка кн. Григорий Хвабулов (Кобулов?), знавший грузинский и русский языки; надворн. сов. кн. Антон Романович Моуравов, также знавший оба языка; гвардии капитан Языков и капитан-поручик И. Л. Львов. Начальниками русского отряда, бывшего в Грузии, были: ген.-майор граф Тотлебен и ген.-майор Алексей Сухотин. Переводчиками с грузинского языка на русский и обратно были: дворянин Иван Пицхелауров, Бежан Ягутов (Егутов), армянин Назаров (при Чоглокове), кв. Димитрий Цицианов (в Москве), подполковник Абасадзе (в С.-Петербурге), иеромонах Евфимий (в С.-Петербургской Александро-Невской лавре), протопоп Гавриил Яковлев (в Моздоке) и др. Для переводов с немецкого и французского языков на русский, которого гр. Тотлебен не знал, были при нем русские офицера.

Предлагаемые документы составляют драгоценные материалы прежде всего для истории дипломатических сношений России с Грузией, но и значение их специально для истории Грузии, при критическом отношении к ним. немаловажно. “Действительно, — говорит С. М. Соловьев, — это (донесения иностранных посланников) источник важный (для истории), — можно найти в них чрезвычайно любопытные известия, подробности; но с какой же осторожностью надобно относиться к этим известиям, к этим подробностям” (История России, т. 24, стр. 422.). В самом деле, исключительные, военные обстоятельства, при которых происходили в 70-х годах прошлого столетия сношения между Россией и Грузией, русские поверенные в делах в Грузии были большей частью люди молодые, неопытные в [XXXVI] политике и не знавшие природу и людей Грузии, ее историю, быт, культуру, склад жизни и характер народа, настоящее и прошлое, а начальники русского отряда и совсем не знали Грузию, они объяснялись с грузинами через переводчиков, не всегда твердых в знании русского языка; далее, вследствие войны, народные страсти были возбуждены, в силу инструкции русские политические агенты должны были обращать главное свое внимание на военную сторону дела в сношениях с грузинами, — вследствие всего этого и суждения русских людей о тогдашних грузинских делах не могли отличаться тою ясностью, спокойствием, разносторонностью и глубиной наблюдательности, какую мы находим у русских посланников XVI и XVII веков, посылаемых в Грузию с мирными, религиозно-политическими целями. Печатаемые ныне памятники отражают на себе вполне тогдашнее возбужденное настроение умов населения Грузии, происходившее от военных событий, столкновений с врагами и недоразумений, возникавших в среде самой союзной русско-грузинской армии. Чему и следует приписывать нередко одностороннее и неверное освещение исторических фактов и событий, происходивших в то время в Грузии. Я приведу здесь только два-три примера для доказательства той истины, что даже человек, воодушевленный наиискреннейшими желаниями узнать правду, но не подготовленный предварительно опытом и знанием к роли наблюдателя и описателя страны, и политических событий, — может сообщить много неточного об описываемой им земле и ее обитателях. Так, одним из благороднейших русских патриотов и деятелей в Грузии 70-х годов ХVIII века, посланный со специальной целью произвести следствие о действиях гр. Тотлебена, восстановить порядок и мир между грузинскими и русскими военачальниками, был, бесспорно, капитан Языков, который действительно прилагал все старания, без всякой предвзятой мысли и предубеждения относительно Грузии, узнать положение военных и политических дел в этой стране, и познакомиться с бытом и характером народа. Между тем и в его донесениях о Грузии мы встречаем много поверхностного, [XXXVII] неверного и ошибочного, заметного не только для историка или географа Грузии, но для и всякого сколько-нибудь близко знающего эту страну, ее прошлое, ее культуру, быт и нравы ее населения. О народном образовании в Грузии, например, Языков невысокого мнения. В своей записке о Грузии он, между прочим, пишет: “что ж принадлежит до благородных женщин, то они почти все писать умеют... Знатных девиц читать и писать учат, а патриарх (Имеретинский Иосиф) писать не умеет” (стр. 187, 192), и в доказательство этого приводит в примечании следующий анекдот: “сказывал мне грузинский патриарх Антоний, что он Имеретинскому патриарху говорил, для чего он писать не выучиться, и что не уметь — весьма стыдно. На оное он ему отвечал: на что мне знать писать, — разве для того, чтобы к девкам (девушкам) письма писать? Когда брат родной царя (Соломона), да он же и патриарх, так рассуждает, то легко можно о нижних людях заключение сделать, что они ни о науках, ни о просвещении никаких мыслей не имеют”. Правда, что бывали и Паны неграмотные или малограмотные, и однако это не мешало им быть очень умными людьми. Но Языков не дал себе труда спросить своих собеседников: как это так, что царь Соломон, князья и даже все благородные женщины и девицы грамотны, а глава духовенства неграмотен? Случайное ли это явление, или у них обыкновенно так водится, что то сословие (духовенство), которое во всех странах наиболее грамотно, у них наименее грамотным, или совсем неграмотным оказывается, даже сам, родной брат царя, патриарх неграмотен? Тогда бы он понял из их рассказа, что анекдот о неграмотности патриарха, если действительно и рассказал ему патриарх Антоний, то не более, как шутка дурного тона. Языкову бы рассказали тогда издавна заведенный в Грузии обычай поставлять во епископы и католикосы (патриархи) из царского или из первых княжеских родов, что одного из детей, еще в самом нежном возрасте, предназначали для такого высокого сана, такого избранника с 5 — 6-летнего возраста одевали по монашески, он носил обыкновенно длинные волосы и черный длинный [XXXVIII] подрясник до ног, его с детства так и называли “бери”, т. е. монах, сообразно с этим и воспитывали, его учили грамоте и вообще книжному искусству больше, чем других детей, каллиграфии, пению, посту, молитве, церковной службе, он не принимал участия в воинских упражнениях, равно в шумных играх и пиршествах других родственников и сверстников, словом, подготовляли, по возможности тщательно, с детства к высокому духовному сану (обычай этот сохранился до наших дней в Мингрелии в княжеском семействе Дадианов). Из подобных рассказов Языков бы понял несообразность и противоречие в сообщаемом им сведении, на основании которого царь Соломон оказывается грамотным, а брат его патриарх, с детства предназначенный и подготовляемый к высокому духовному званию, неграмотным. Он бы скоро заметил, что переданные ему якобы слова католикоса Иосифа — будто патриарху грамотность нужна для того, чтобы с дамами переписываться, — не более, как плохая, неостроумная шутка. Это все a priori, но мы имеем положительные сведения, что католикос Иосиф не только был одним из умнейших людей своей страны, но что он был одним из лучших грамотеев своего времени, не уступавший в этом отношении своему помощнику, кутаисскому митрополиту Максиму, приезжавшему послом в Россию. Я здесь сошлюсь только на доказательства, которые имеются в настоящем издании; русский поверенный в делах в Грузии, кап. Львов, в своем рапорте гр. Панину от 30 июня 1772 года пишет, что так как “Иосиф разумным патриархом почитается, то и царь (Соломон) его советам во многом следует”; Соломон собирался отправить его в Петербург послом (стр. 353). Кроме того, среди печатаемых ныне памятников имеется письмо католикоса Иосифа к царю Ираклию (стр. 262).

Вот еще пример поверхностного и ошибочного суждения кап. Языкова о грузинской жизни: “рыбы в Куре довольно, только жители почти не пользуются от незнания ловить и от лености; неводов у них нет, а ловят крючками и которую поймают, то сонную едят” (стр. 186); далее: “рыбы в Рионе [XXXIX] довольно, и осетры есть, только жители мало ею пользуются от лености и неумения ловить, ибо там неводов нет, а ловят крючками... Царь (Соломон в Великом посту) извинялся предо мною, говоря, что рыбе лову нет. Я ему сказывал как у нас ловят рыбу и в садки сажают, и что всегда рыба может быть. Последнему он весьма дивился, даже что оно ему непонятно было” (стр. 193).

Не ссылаясь на грузинские историко-юридические источники в доказательство того, что в Грузии рыболовство всегда широко практиковалось и считалось не только одним из излюбленных времяпрепровождений, как и охота, но и одною из существенных статей дохода царей, духовных лиц, помещиков и крестьян, — я укажу здесь только на свидетельство бывшего в Грузии одновременно с Языковым известного ученого, академика Гюльденштедта, которого путешествие в Грузию составляет эпоху в изучении Кавказа. Гюльденштедт перечисляет сорта рыб, которые во множестве водятся в реках Грузии (мурца, дчанари, локо, пичхули и проч.), и различные туземные способы ловли их, сохранившиеся и до наших дней в полной неприкосновенности, и говорит, что (Die Fischer in Tifis geben fur die Freyheit im Kur zu fischen jahrlich 13 bis 1400 Rubl. und den dritten Theil des Fanges in Natura. Guldenstadt, Reisen durch Russland und im Caucasischen Geburge. St.-Petersbourg. 1787. Ч. I, стр. 336.) одни только тифлисские рыбаки платили правительству за право свободной ловли рыбы в Куре, в районе города, от 1.300 — 1.400 рубл. в год и третью часть добычи натурой. Далее, еще в 1638 году русский посол, бывший в Кахетии, князь Ф. Ф. Волконский пишет, что в городе Греми, резиденции царя Теймураза, “в саду вырыт пруд, выложенный камнем и наполненный живою рыбою” (Переписка Грузинских Царей с Государами Российскими. Броссе, стр. XXXV.).

И так, в желании и умении пользоваться рыбными богатствами своей родины у грузин не было недостатка, но заводить живорыбные садки и содержать в них искусственно рыбу — в стране, где реки круглый год не замерзают, где 8 месяцев [XL] в году стоит жара, — значить лишать себя удовольствия есть дешево во всякое время года свежую и здоровую рыбу.

Еще один пример: Языков повествует, что когда Имеретинцы, “сошедшись вместе, сядут разговаривать, то каждый, вынув ножик, палочку строгает. — Я сперва не думал, чтоб оному была какая причина, но после узнал, что они как друг другу не верят, то у всякого первая оборона, нож, уже в руках готова” (стр. 196). Это все равно, если какой-нибудь иностранец-путешественник приехал бы, например, в Париж, и, заметив, что многие из французов, гуляющих по бульварам этой столицы, держать в руках палочки (тростики), вывел заключение из этого о непримиримой вражде и недоверчивости друг к другу обитателей этого города, и вообще французского народа, и невинный обычай ношения тростиков приписал бы к вынужденной самообороне каждого француза от своих соотечественников. Привычка строгать палочки, держать в руках четки и считать гишеровые (из черного камня) зерна во время праздничных и праздных собраний на улицах и по сие время сохраняется в Имеретии. и не имеет, конечно, никакого значения, кроме невинного времяпрепровождения. Эти и им подобные ошибки обязаны своим происхождением неблизкому знакомству Языкова с Грузией и грузинами. Если же один из наиболее беспристрастных и правдолюбивых наблюдателей часто так поверхностно и неверно судит о грузинских делах и грузинской жизни, то неудивительно, что при отсутствии этих качеств можно очень много поверхностных и неточных сведений сообщить о малознакомом народе и стране. И действительно, не только культурно-бытовые явления грузинской жизни, сообщаемые в предлагаемых памятниках нередко страдают неточностью или односторонностью, но и факты из грузинской военно-политической жизни или часто неверно подмечены, или же не всегда верно освещены. В задачу настоящего издания не входит критический разбор и оценка печатаемых ныне памятников в смысле исторического материала; следует только заметить вообще, что сведения, сообщаемые в издаваемых [XLI] ныне памятниках, могут быть весьма ценными материалами для истории Грузии при условии строгой проверки их современными им известиями, почерпнутыми из грузинских и иностранных источников.

Карта Закавказья, или скорее план военных действий в Грузии, помещенный в конце настоящего издания, был составлен во время самой кампании в силу инструкции, данной ген. Сухотину (стр. 476, § 7). Оригинал этой карты имеется в “Деле” № XXI, см. в конце книги стр. 497.

В заключение считаю приятным долгом выразить мою живейшую благодарность Директорам Архивов Министерства Иностранных Дел Московского и С.-Петербургского, и Государственного — баронам Ф. А. Бюлеру и Д. Ф. Стуарту за обязательное предоставление мне всевозможных удобств во время моих занятий в учреждениях, вверенных их заботам.

Ал. Цагарели.

20 марта 1891 года. С.-Петербург.