90. Д. X. 15 мая 1770 г.—Выдержка (экстракт) из письма капит.-поруч. Львова к полковнику Перфильеву.

В Кизляре удивился я, найдя подполковника Чоглокова, который гораздо задолго из Петербурга отправлен; я еще больше стал удивляться, когда он мне сказывал, что болезнь его в Кизляре так долго задергала, и когда от других я сведал, что он давно уже здоров и живет в гулянье. Между Кизляром и Моздоком нашел я подполковника гусарского Ратиева, о котором я слышал еще в Астрахани и от самого губернатора, что он должен быть давно в Грузии, и что я его конечно в дороге не застану. В Моздоке мне особого конвоя не дали, а Чоглоков долее уже не смел остаться, и за день моего приезда получил пятьдесят гусар и две пушки, отправленные в Грузию. С сим конвоем и меня из Моздока отправили. Я признаюсь, что был весьма рад, потому что конвой был довольно велик и не так опасно было в дороге от проклятых лезгин, и тому, что ехать не одному такою дорогою, которую и описать не можно. Отправясь из Моздока, увидел я, что Чоглоков имеет с собою превеликий штат и обоз: при нем был собственный переводчик армянского и грузинского языка, отставной, или лучше, выгнанный из службы Никитом Афонасьевичем Бекетовым прапорщик князь Назаров, армянской нации, нанятый подлекарь с изрядной аптекою, два егеря, человек до шести гусар собственных, камердинер, повар и прочее. Экипаж его и меня, бедняка с одним чемоданом, продержал около месяца в дороге затем, что почти везде сквозь ущелья на руках переносить надлежало; к крайней моей досаде у Чоглокова с собою взято было совсем не нужных вещей великое множество, как например, русская кибитка на роспусках и подобное сему; с первых же дней, выехав из Моздока, раскаивался я, [223] что с ним еду, а особливо как он, по обыкновенному своему хвастовству, публично меня уверял, что он государыне ближней родня и подобное сему мне болтал. Уже мы были дней восемь или более в дороге, как он мне открыл свой сундучок с золотыми табакерками и часами, числом вещей до 50 и сказал мне, что тут всего на 7000 рублев. Я удивился и спросил его на что ему в Грузии такие вещи, он отвечал, что я де и последнею в России свою деревню продать велел и дожидаю денег в самой скорости. Я всего того истинно не мог разобрать порядочно, только мог приметить крайнее его неудовольствие из всех его слов, которые я против воли слушал. Он врал при всех с нами ехавших, и они, слыша сие, также не рады были. Как переехали мы большую половину, то, к несчастию моему, услышал я, что Чоглоков тужил, что деньги ему за деревню нешлются, а притом говорил я де еду или на эшафоте умереть, или быть царем. Мороз меня по коже подрал, не знал я что делать и говорил ему, что ты бредишь. Не брежу, отвечал он, я то говорю, что думаю. Боялся крайне я с сих пор сего враля слышать. Наконец, по много несчастию, добрался я до графа (Тотлебена). Чоглоков во всей Грузии по дороге уверял всех жителей, и особливо начальников в городках, что он государыне двоюродный брат и после цесаревича—наследник престола. Сие уверение происходило чрез его собственного переводчика; как сказывали, в целом лагере не раз кричал, что я де здесь вольный человек, и до Тотлебена мне нужды нету, да может быть у меня де есть именной указ, и я совсем за особливою комиссией сюда прислан, а не к Тотлебену.

Страшную субботу, с вечеру сижу, я с Чоглоковым в нашей палатке, вдруг Чоглоков говорит мне: знаешь ли ты, что я буду скоро у царя Ираклия сердарем, то есть военноначальником? Удивился я сему да не очень, привыкши уже к его вранью. Потом, говорит мне, что я де тебя понять не могу, для чего ты ни к царю, ни к князьям не ездишь без графа, что ты в него так влюбился, царь и князья на тебя за то досадуют. Я отвечал ему: я и тебе, братец, не советую так туда часто ездить, да уже и граф тебе о том сто раз говорил, а ты и меня туды же тянешь. На сие, осердясь он, говорил: а вот твой грае сегодня ж арестован будет, тут и конец его команде, а по нем я здесь старшей. Арестовать графа без указа кому можно? Можно, говорит он, когда я с майором [224] Ременниковым и несколькими офицерам и уже согласен, и еще вчерась было положено да отложили. Как Чоглоков мне сказал, что положено у них было арестовать графа, то какова мне сия весть была приятна, сами себе легко представить можете; изо всего видно было, что при таком случае необходимо надлежало быть междоусобию. Когда же Чоглоков поехал в царский лагерь, я, оставшись один в палатке, рассуждал что делать, наконец, положил сказать графу, прося его никому не сказывать что я ему открою. Посему и сказал я. На что мне граф отвечал, показав ордера, что вот вам в уверение и ордера, по которым Ременников должен быть арестован, а и Чоглокова де я также знаю, и что де они хотели меня арестовать, то мне известно. Наконец и офицеров тех мне представил, от коих он был уведомлен; но однако ж меня за сию осторожность благодарил, и в туже ночь приказал Ременникова и Чоглокова арестовать. Но как Чоглоков еще в лагерь не бывал, то сам граф его дожидал в своей ставке, послал к нему на встречу, чтоб его позвали из грузинского лагеря прямо к графу, между тем собрал офицеров; майор Жолубов и я должны были дожидаться ж. Как скоро Чоглоков в ставку графскую вошел, то видно было, что он догадался, побледнел и весьма казалось оробел. Граф говорил ему, хотя я вам много раз советовал, чтобы вы поступки ваши поправлять старались, однако ж вы напротив того еще большие вздоры начинать хотите, и я обо всем уже несколько дней знаю, теперь говорю вам, чтоб вы завтра ехали в Петербург обратно, а мне такой волонтер ненадобен, на меня ж вам досадовать не за что, я все сделал, что можно было, чтоб вас остеречь. Изрядно, говорил Чоглоков, я еду, только знайте, что это для меня весьма обидно. Граф говорил ему: вы тому сами причиною и прошу ехать не споря. Чоглоков ответствовал: хотя я и поеду, да знайте, что опять скоро буду. Граф отвечал: пожалуй не считайтесь, и если добром не хотите ехать, то я вас под арестом отправлю. —Как под арестом? Если вы у меня возьмете шпагу, то знайте, что не иначе ее возвратить сможете, как концом к себе. Граф тот час велел его арестовать, говоря ему: вам известно, что меня зовут Тотлебен и, когда государыня возвратит вам опять шпагу, то можете меня везде и всегда сыскать.—Если я получу опять шпагу, то, конечно, и в конце света вас найду, я знаю, что вы граф Тотлебен и я Чоглоков. Я то знаю, говорил граф, и верю, только [225] тому верить я не должен, чтоб вы третья персона в России были и наследник престола, в России я служили служу, и наследника Российского знаю, а между тем, прошу меня оставить и идти в вашу палатку. Почему и Чоглоков принужден был идти. На другой день граф, взяв меня с собою, поехал к царю в лагерь и, поздравя с праздником, говорил ему: я был принужден в такой праздник некоторых в моей команде арестовать и посылаю их в Петербург. Царь видно уже о сем был извещен, говорит, что де принадлежит до господина Чоглокова, то, право, с приезда его я заключил об нем, что он странный человек, и его прожектов понять не мог, он де мне много раз говорил, что имеет от государыни повеление ехать в Армению, и для того просил меня, чтоб я ему дал 3000 грузинцов, а в—ше де с—о ему также де обещали дать гусар до 100 и две пушки, и что де я в Армении все сделать могу, что захочу. Граф отвечал царю: я весьма сожалею, что ваше в—во и прежде, по долгу вашему, мне не открывали о его прожектах, о которых он ни малого повеления не имеет. Царь ему на сие отвечал, что я де и сам сему мало верил, видя, что Чоглоков весьма человек молодой и странный, а, право, только боялся, когда он мне многое и другое болтал, и, по совести говорю, что не рад был его визитам.

А потом пошли мы в поход к Ахалциху. Возвратясь назад форсированными маршами с небольшим в двое сутки, пришли мы в город Душет, его заняли и еще, в верстах в десяти, поважнее крепость Ананури занять принуждены были, где теперь и находимся с главным корпусом. В городе Душете оставлена довольная команда, а в Ананури вступили со всей артиллерией и с прочими людьми; жители города Ананури с крайнею охотою государыне в верности и подданстве присягнули и все Ананурские духовные также присягою утвердили, чтоб быт им верноподданными нашей монархине. Как скоро по дороге к Моздоку в Грузии на форпостах узнали, что граф с корпусом уже Душет и Ананури занял и многие около лежащие деревни, то тот же день еще двух наших отправленных курьеров в Россию выпустили, держав их прежде три дня под арестом, и будучи намерены и их в Тифлис отправить к царю. А теперь [в русском лагере] непременно положили, чтоб, дождав Томский полк, с царя Ираклия орден отобрать и его самого в Россию отправить, князей противной партии также, сколько можно будет, [226] прижать, и всю Грузию в подданство ее в—а привести. В подданство же привести всю Грузию право и с 3000-ми наших солдат весьма легко. К тому ж везде в городах и деревнях, где наши стоят, грузинцы получают много денег, которых они прежде почти и не знали, и чрез то теперь обогащаются. Гр. Тотлебен намерен орден с него (Ираклия) снять и всю Грузию ее в. в подданство привести, что, кажется, весьма легко, а потом чрез Имеретию до Черного моря дойти, что также не трудно потому, что мы и теперь от того моря в верстах 300, и были в верстах 140; до Черного моря ничто нас удержать не может, турецкую храбрость при Атскверии мы довольно видели, а там они еще хуже.

Из Ананури.