136. Д. V. Октябрь 1771 г.—Ответные пункты от бывшего в Грузии поверенным в делах надв. сов. кн. Моуравова.

1-е. Во всю мою бытность в Грузии никогда не имел и не оказывал я излишнего доброжелательства грузинцам, а состояло мое к ним доброжелательство единственно в том, чтоб они при нынешнем военном времени сколько возможно собственными своими силами оказали ее и. в. услуги, дабы чрез то удостоились всевыс. ее в. покровительства, а исполняя я возложенную на меня должность таким образом, никогда и ни малейшего гр. Тотлебену не чинил препятствия, но по все крайней возможности оказывал всегда ему послушание, и во всем пособствование; что же касается до бывших моих о Имеретийском владетеле Соломоне представлений, в которых я называл его невежею и бедным, и для здешних видов непрочным, то сие еще в то время происходило, когда все оное мною очевидно в нем видимо было, напротив же того, когда прислал [311] он нарочно из Имеретии в Грузию своего брата, католикоса, с таким ко мне объявлением, что он соберет войско, и, вооружась против турок, окажет ее и. в. услуги, а при том и с Дадианом помирится, но чтоб удостоился он, однако ж, получить те пятьдесят тысяч рублев, которые ему грамотой ее в. пожалованы, почему я в ободрение и обласкание его, чтоб он, льстясь надеждою, употребил в силу означенных своих уверений всевозможные к учинению против турок диверсии способы, а притом бы чрез то ж самое сыскать удобный способ склонить и Дадиана к составлению общественного с прочими Грузинскими владетелями против неприятеля дела, и обнадежил его, Соломона, когда он все оное исполнит, исходатайствовать ему помянутые деньги.

2-е, к потаению пред генералом пересылки с турецкой стороны с грузинцами—никаких убеждений не имел, и нарочно присланный от Ахалцихского паши, его казначей, как приехал в Тифлис к карталинскому и кахетскому владетелю Ираклию в исходе 1769 года, и на другой день приезда его прибыл туда ж и граф Тотлебен, и тогда ж уведомил я его о приезде того турка и о его комиссии, и тот турок находился еще там же, в городе.

3-е, артиллерии подполковник кн. Чолокаев делать мортиры и гаубицы, и ставить пушки на лафеты грузинцев не обучал, и я сообщником ему не был, а что он в Тифлис приезжал, то мне известно, что сие учинено им было с позволения гр. Тотлебена, и возвращение его оттуда воспоследовало по полученному от него ж повелению, между тем же были ли какие об отзыве его к нему приказы, я того не знаю.

4-е, подполковник Чоглоков по приезде своем в Грузию не имел со мною долгий разговор и продолжительного обхождения, и я от него сумасбродных речей не слыхал, а ежели б что предосудительное слышал, то б не отменно прежде всех, по должности своей, дал бы знать и не утаил бы. Чоглаков находился, по приезде своем в Грузию, у гр. Тотлебена девять дней, и без дозволения самого гр. Тотлебена никто из его лагеря в грузинский, где я стоял, и который в трех верстах расстоянием был, отлучаться не мог; как же скоро, по побеге своем из под ареста, явился он в Тифлис, то моего старания не было, чтоб он принят был там Ираклием, и того же самого часа требовал я у Ираклия, чтоб его отправил к гр. Тотлебену, как обещал отправить его. [312]

5-е, гр. Тотлебен, будучи под турецкой крепостью Ацкур с Ираклием дня с два и держа оную в атаке, возвратился в Грузию, а Ираклий, по отступлении его от оной крепости, разбил на другой день турецкий корпус, и после того возвратился в Тифлис не той дорогою, по которой он с гр. Тотлебеном шел в неприятельскую землю, и по которой же гр. Тотлебен возвратился, но совсем другою чрез неприятельскую землю, с тем, дабы удовольствовать его во всем том, что он у него потребует на свой корпус, чтоб ему, Ираклию, не лишиться всев. ее и. в. покровительства. Подполковник же князь Ратиев, маршируя из России и находясь в Грузии расстоянием от Тифлиса один день езды, сделался ослушным гр. Тотлебену и высланную от него на встречу для арестования его команду заарестовав, и стрелял, по той причине и ранен был один человек, и едва той высланной команды командир майор Карп с двумя гусарами от него уйти мог после такого происшествия отправил ко мне чрез нарочно от него посланных письмо, и в оном писал, что явная измена, и что он предвидит все худое, и что гр. Тотлебен ненавистник как русским, так и грузинцам, и, думает—низвергнуть такого изменника не противно будет ее и. в., пока он больше бед не причинит, и что он, Ратиев, шеф эскадронов и по именному указу послан. Я сие письмо получил в тот самый день, в который Ираклий и я возвратились из похода в Тифлис: я, рассуждая о учиненном им, Ратиевым, против своего командира важном ослушании и преступлении, и что он того, как и в письме своем дал мне вразумить, пришел в крайнюю дисперацию, весьма опасаясь я, чтоб отказом своим, при таких его обстоятельствах, когда он по учинении всего вышепредставленного никоим образом сам добровольно к гр. Тотлебену не пошел бы, не подвигнуть его и на такое предприятие, чтоб или уклонится ему со всей командою в Персию, или восстать против него, и от того сделать кровопролитие, и нашел я, по своему мнению, за лучшее средство призвать его, Ратиева, в Тифлис, и на сие решился тем наипаче, что как гр. Тотлебен при отступлении своем из под Ацкура уведомил меня, что он имеет остановиться в Мухране, от которого до Тифлиса половина дня езды, и там ожидать марширующий из России к нему команды, то и можно бы его, Ратиева, выпроводить из Тифлиса в нему, и, таким образом. пригласил я его, Ратиева, в Тифлис, как [313] для вышеописанных причин, так и для того, что Ираклиева нам глубочайшая покорность, преданность, Ираклиево сомнение и мнение были известны. Вздумал для лишнего своего оправдания выманить у Ираклия письмо, которым бы засвидетельствовал якобы о учиненной гр. Тотлебеном измене, и чтоб и приказал ему ж, Ратиеву, и арестовать его; ибо он по своему мнению, находясь в дисперации, воображал себе, что когда он такое письмо представит в государственную Военную Комиссию, то тем и во всем оправдаться возможет, и потому говорил он Ираклию, что я высылаю его из Тифлиса к гр. Тотлебену, почему он и не может уже остаться у него без письменного вида; сказывал притом, чтоб дал ему письмо, и оным бы приказал арестовать гр. Тотлебена, и он арестует его, уверяя еще притом Ираклия, что за то не только с него, Ираклия, ничего не взыщется, но еще и большую благодарность получит. Ираклий, почитая за сущую свою погибель, возвращение гр. Тотлебена с корпусом в Россию, и думая притом точно, что он не для чего иного к Анануру помаршировал, как для того, чтоб в самом уже деле возвратится, написал письмо на имя Ратиева, и тем приказал ему арестовать гр. Тотлебена. Я, узнав сие, того же числа объявил Ираклию, при котором были сыновья и зятья его, также католикос и другие чиновные его люди, что он тем данным Ратиеву письмом помрачил всю свою преданность и усердие ко всем, монархине, и что, ежели не желает он себе и потомкам своим несчастия, то б ниже в мыслях своих о арестовании императорского генерала не воображал. По сим моим изъяснениям уничтожил я такое Ираклиево мнение, и он, узнав свою ошибку, требовал от Ратиева и обратно оного данного от себя письма, одинако ж он объявил ему, что уже оное от него куда надлежало и отправлено, и при том просил, чтоб он и сам ко всев. ея и. в. двору донес о том, что, хотя и подлинно намерение было арестовать, однако ж оное отменено. Господина полковника Клавера не покушался я ввести ни в какое соглашение и к нему письма, как от Ратиева, так и от Ираклия не препровождал, и Ираклий мне об оном не объявлял, да он же, Ираклий, сколько я после узнал, писал к нему Клаверу для того, что ежели гр. Тотлебен возвратится в Россию, то б хотя он, Клавер, с полком у него остался, а чтоб и Ратиев писал к Клаверу ж, то оное вижу только из данных мне вопросных пунктов. С начала прибытия Ратиева в Тифлис, чтоб не привести его, [314] как в великой уже дисперации находившегося, еще на развращеннейшие мысли, писал в нему, что он призван был мною в Тифлис для лучшего команды его продовольствия, и в надежде, что и гр. Тотлебен туда ж прибудет, и что мне неизвестно было, где сей генерал между тем находился, но такие мои показании недовольными почтены были им, Ратиевым, потому что мною не только гр. Тотлебен изменником не назван был, но и ему самому запрещал его таким называть и признавать; а как для вышеописанных резонов, которые почитая он себе за неудовольствие к гр. Тотлебену не отправился, и приметя я потом и усердие к ее и. в. довольно мне видны и известны были, и потому как бы ни пожелал Ратиев предпринять что-нибудь худое, до того допущен не мог бы быть. Между мною, Ратиевым и Чоглоковым заговор составлен не был против гр. Тотлебена и я никогда не искал случая арестовать его, и преклонять Ираклия, и составить с помянутыми двумя подполковниками общее против него дело, никогда ниже в помышлении своем не имел я. Ираклий чрез мой перевод находившимся тогда в Тифлисе гр. Тотлебена офицерам капитану поручику Наврозову и артиллерии штык юнкеру кн. Калычеву, также и пришедшим с Ратиевым офицерам внушения не делал о при чтении гр. Тотлебену измены, а арест его состоял на такой конец, что он, гр. Тотлебен, маршируя еще из неприятельской земли по Грузии, и не останавливаясь в Мухране, пошел прямо в Ананури, которое местечко последнее от Грузии по лежащей в Россию дороге. Ираклий известясь о сем пришел в такую печаль, какой больше уже не может быть,—сказывал, что он, дабы навсегда заслужить всев. ее и. в. двора повеления, не выпускать из Грузии гр. Тотлебена с корпусом и арестовать его. Ратиев же, усмотря такое, что до получения из государственной Военной Коллегии резолюции, и имея он надежду на Ираклиево письмо, будто чрез оное оправдаться, к гр. Тотлебену явится не хотел, а притом утверждал и Ираклия в его мнении, что с него не взыщется за то, что он держит у себя команду, то для большего его убеждения, и дабы привести его в совесть и послушание пред своим генералом, объявил я ему тогда прямую причину, что он позван был мною для предупреждения кровопролития единственно и по письму его требовал, чтоб он представил команду своему генералу и оправдался б пред ним. Из его писанного на оное мое письмо ответа довольно видно, какую он [315] надежду полагал на Ираклиево письмо, сделавшись ослушным до прибытия в Тифлис своему главному командиру, и притом писал во мне письмо вышепредставленным образом, спрашивал в чем бы его оправдание состояло, и как я подумал, чтоб он до какого кровопролития дошел, и зачем верил его письму, притом писал еще для лучшего частного себе оправдания будто Ираклий чрез мой перевод объявил офицерам, что он признает гр. Тотлебена неверным ее и. в., и писал притом же он, Ратиев, что сие значит по-российски, не что иное как изменника. Из таких его, Ратиева, отзывов ничего другого заключить не можно как только, что как он не только не слыхал от меня, чтоб я гр. Тотлебена называл изменником, но всегда и ему запрещал, чтоб он совсем ниже мыслил о том, что будто гр. Тотлебен изменник, то и всячески старался он выторговать от меня, чтоб и я также, как и он, изменником назвал, и потому на все его писанное письмо более ничего я ему не ответствовал, как только, что ежели я неправду к нему писал, то имею в том ответствовать там, где мне надлежит по должности моей; и сие учинил я для того, что опасался, ежели во всех его поступках там мне его изуличить и обвинить, чтоб он куда не бежал и тем побегом не навел бы какого, яко будучи не в границе и в Азии, вреда, притом же более всего мое попечение было о том, чтоб он явился у своего генерала, да к тому ж Ираклий, чтоб ни говорил словесно или письменно про нашего генерала, то никто из офицеров ни малейшего резона не имел по ним делать исполнение и верить ему, и кроме Ратиева и поручика его Богданова, которые еще до прибытия в Тифлис изменником называли гр. Тотлебена, никто таким именем не называл; притом же еще он, Ратиев, писал ко мне, что он мною призван был в Тифлис, то потому и иметь дело с Ираклием совсем не долженствовал, а надлежало ему делать то, что я от него требовал, то есть, чтоб он немедля в Тифлисе явился к своему генералу. Со дня прибытия Ратиева в Тифлис, даже до отправления его из оного города, Ираклий, хотя почти ежедневно получал чрез меня от гр. Тотлебена письма, коими требовал, чтоб команда к нему отпущена была, а ежели в скорости отпущена не будет, то всеми мерами угрожал его, Ираклия, что он поступит с ним так, как с неприятелем и силою его в тому принудить в состоянии найдется; притом же писал, что он до получения ее и. в. [316] повеления не возвратится в Россию; но Ираклий все его угрозы ниже слышать не хотел, сказывая с удивлением, что как можно взыскать с него что-нибудь за то, что он как наивернейший всем-шей г-рени раб держит у себя ее и. в. войско, а надлежит взыскать с графа Тотлебена за то, что он по повелению ее в. и совсем своим корпусом не находится с ним вместе, но всегда от него отлучается и под Ацкуром оставил его явной жертвой неприятелю, и сделал превеличайшую остановку в службе ее и. в. Объявляю еще при том, что, хотя гр. Тотлебен и пишет к нему, что он не возвратится, но однако ж он ему верить не может. Если б я не убедил Ираклия так, как и Ратиева, то он Ираклий намерен был отправить только Чоглокова сюда, в Санктпетербург, а пришедшую с Ратиевым команду оставить у себя до получения от в. ее и. в. двора на свои представлении резолюции; гр. Тотлебен не был в состоянии принудить его к тому силою, и ежели б он, будучи в неприятельской земле, принял советы и просьбы Ираклиевы, и не возвратился б в Грузию, а возвратясь уж, остановился б в Мухране, так как он пред тем ко мне писал, и Ираклия об оном велел уведомить, и в местечко Ананури не промаршировал бы, и тем не привел бы Ираклия в превеличайшее сомнение, то и в пропитании никакого недостатка не воспоследовало бы, и в ту ж еще кампанию великую диверсию неприятелю сделать можно было, также Ратиев и Чоглоков без всякого медлительства из Тифлиса отправлены бы были к нему, гр. Тотлебену. Я как с самого начала, так и напоследок никаких увертков не употреблял и в происшедших замешательствах никакого участия не имел, и писанные мною к Ратиеву письма, как из вышепредставленных обстоятельств усмотреть соизволено будет, не противоречат; что ж гр. Тотлебен приписывает еще мне о происках в напрасном из здешних денег грузинцам расточении, то я того никогда не проискивал.

При сем еще всенижайше осмеливаюсь представить, что гр. Тотлебену весьма противно было, и едва терпеть он мог, что повелено было и мне из Грузии о тамошних обстоятельствах сюда доносить. По данной мне инструкции, сколько ни старался ему угождать, дабы чрез то приобрести тесное его соответствие, однако ж он с крайним неудовольствием на мою там бытность взирал, и нимало мне не доброжелательствовал, а единственно старался как-нибудь ввергнуть меня в несчастие, что и явно видно из учиненных им [317] против меня, по присяжной моей должности доношу, напрасных протестов, все чиненные мною ему справедливые представления принимал он с огорчением, и неограниченное его самолюбие до того простиралось, что он никогда и никаких советов и представлений и от Грузинских владетелей не мог ни в малейшее уважение поставлять; но главнейшее его желание всегда состояло в том, чтоб поступать во всем по собственному мыслей своих расположению, не принимая ни от кого никаких предложений, хотя б оные, по тамошнему месту, и весьма полезны быть могли, как то из нижеописанного происшествия явствует. Когда Ираклий, выступя из Тифлиса с войском своим, начал сам оным командовать, то он, гр. Тотлебен, как довольно приметить я мог, со всекрайнейшим негодованием едва стерпеть то мог; истинное к услугам ее и. в. владетеля Ираклия усердие и преданность, и явно хотя ему видимы были, однако ж, приметив он в нем, что он сам и предводительствовать своим войском против неприятеля желал, то он, напротив того, желая единственно то, дабы ему одному всей Грузией командовать, несказанно против него огорчался, и в место того, чтоб всех тамошних владетелей на составление общего дела согласить, приводил только из них одного с другим в ссору, ибо показывал получаемые им от одного владетеля письма другому, такие, в которых написано было какое либо от первого на последнего неудовольствие; Ираклий же, хотя и держал чрез некоторое время и Ратиева команду у себя, но чрез то в службе ее и. в. никакой остановки не воспоследовало, потому что гр. Тотлебен при отступлении своем от крепости Ацкура писал ко мне, что он имеет дождаться в Мухране всех команд, марширующих из России к нему. И так сперва явился в нему Ратиев с командою, а потом прибыл к нему ж и господин полковник Клавер с полком, после чего и выступил он в поход. Когда же Ираклий имел сражение с турецким корпусом, то, находясь я при нем, Ираклии не щадил жизни своей, по присяжной моей должности, дабы прославить ее и. в. оружие в Азии. Под самым почти городом Ахальцихе и в самом сражении, ободрял я ираклиево войско, пришедшее пред тем, по причине отступления гр. Тотлебена, в уныние и отчаяние, и грузинцы, будучи ободрены моими многими убедительными словами, бросились на неприятеля с таким жаром, что весь тогда бывшей турецкий корпус истребили и в Куре реке потопили; потом же, хотя [318] и возвратился он, Ираклий, в Тифлис, но с самого его туда приезда, не упускал он никакого случая, где б можно было оказать ее и. в. услуги, такие какие он одними собственными своими силами, не имея подкрепления от войск ее и. в., в состоянии был учинить; ибо посланы были им беспрестанно большие партии, кои делали набеги на турецкие деревни, и встречавшиеся неприятельские партии разбивали, множество рогатого скота и лошадей из неприятельской земли отогнали, и все почти деревни от Ахальцихе до самого города Карса совсем разорили, а сверх того до пяти тысяч лезгинцов, при которых находилось несколько и турок, в Кахетии разбили и прогнали их за Кавказские горы. Потом же и сам Ираклий со своим войском выступил таки к Ахалцихским окрестностям, и не дойдя он до оных один день езды, получил я лейб-гвардии от капитана Языкова письмо, коим требовал, чтоб я приехал к нему в лагерь гр. Тотлебена, который стоял тогда в Имеретии под Кутаисом; и я по оному письму, оставя Ираклия на речке Алгети, отправился и прибыл в лагерь гр. Тотлебена, где прошлого 1770 года сентября 26 числа арестован и отправлен потом сюда за караулом и под присмотром капитана барона Штейна. Во время же проезда дорогою чрез Осетию тамошние жители учинили на нас нападение, и нетолько со всем бывшим моим бедным имуществом до нага меня ограбили, но и жизнь свою с величайшей нуждою спасти я мог, и более ста верст веден был чрез степь до Моздока, а оттуда отправлен и сюда в Санктпетербург. Всенижайше представя, по присяжной моей должности, самую сущую истину и мое оправдание, всенижайше ж прошу освободить меня из под ареста, в котором с 1770 года сентября 26 числа нахожусь, притом и осетинцами лишен всего моего бедного имущества и до нага ограблен, и не имею никаких собственных к пропитанию своему доходов, получаю половинное жалованье в год по триста рублев,—находясь же в таком несчастливейшем состоянии препровождаю всегорестнейшую жизнь, всенижайше прошу удостоить находиться мне в службе ее и. в., которую я двадцать три года так, как наивернейшему ее и. в. рабу принадлежит, беспорочно продолжал. Князь Антон Моуравов.