109. Д. X. 2 декабря 1770 г.—Письмо кап.-поруч. Львова из Грузии [в Моздок?].

Батюшка, милостивый государь мой,

Степан Васильевич!

Письма ваши, батюшка, чрез Н. Д. Языкова и с приехавшим сюда после его курьером, я исправно получил. Теперь изволите усмотреть, достоин ли я обвинен быть в рассуждении неудовольствия, которое гр. Тотлебен на меня имеет и о коем все слышали. Так как по его, гр. Тотлебена, собственной просьбе, имел я позволение его во всяком случае предостерегать, то точное исполнение сего наиболее меня пред ним оправдает. Запальчивый его нрав мне, как и прочим, довольно был известен, но, имев от него столько к себе доверенности, за непременный долг почитал на то не обращаться, а поступать с ним искренно; частью его признании о своем вспыльчивом нраве более меня к тому поощряли; в описании сем, батюшка, я не вместил только многие подробности, касающиеся до гр. Тотлебена, для того, что они ему весьма много несчастия делают, а особлива в рассуждении его отменной жадности к грабежу, что он весьма показал при беспутном взятии крепости Кутаиса, с умыслу им таким образом и расположено было, о чем я и Н. Д. Языков ото всех здесь весьма обстоятельно слышали: клянусь вам, батюшка, что я никогда не смел подумать, чтоб мог быть гр. Тотлебен столько к интересу жаден, чтоб для получения оного и честь свою повредит [250] ни мало не жалеет; таким-то точно он теперь всеми, в команде его находящимися, по справедливости почитается.

Теперь я живу, батюшка, при царе Ираклии, в городе, Гори называемом, куда приехал недавно, да, как кажется, и ненадолго, во время бывших здесь замешательств. Когда подполковник кн. Ратиев с командою своей был в Тефлисе, узнал граф, что Ратиев старался и следующей в Грузию пехотный полк провести другою дорогою в Тефлис же чрез горы, и так как прибыть к графу умедлил, то сие замедление и более графа в том утвердило; тогда граф послал меня в самой скорости оному полку навстречу дли объяснения полковнику Клаверу, как неизвестных ему здешних обстоятельств. Несмотря на трудность и опасность, каковы здесь чрез сии горы проезжать, в одни сутки повстречал я оный полк, расстоянием верст до ста от города Ананур, где тогда граф находился; при отправлении моем, дал мне граф один ордер к полковнику, чтоб он с полком, как возможно к нему в Ананур поспешил, другой открытый ордер имел я от графа такой, что когда полковник Клавер не к графу, а в Тефлис захочет следовать, то, чтоб, объявя ему тот открытый ордер, команду над полком отдать другому по нем следующему, а его, полковника, отправить назад в Россию. Прибыв в полк, увиделся с полковником, узнал я, что полковник в Тифлис идти не хотел, хотя как от царя, так и от прочих туда чрез письма зван был; а что он с полком своим не мог еще прибыть к графу, тому была видимая причина в рассуждении претрудного проезда. Пробыв несколько часов у полковника, получил я и еще ордер от графа, чтоб полковник от команды, если он не хочет в Ананур идти, отказался, и хотя один батальон в самой скорости к нему доставит. Приказания по сим его ордерам иначе было исполнить нельзя, потому что полковник и по первому ордеру прямо к графу маршировать хотел, да показал мне письма, кои он, советуясь с прочими штаб-офицерами, в ответ в Тефлиз отправил, что он туда быть не следует и, что он идет к графу (да и без новых хлопот у нас тогда, по несчастию, довольно их было); итак, не объявя я полковнику тех ордеров, уговоря его оставить тягости в деревне осетинской, в самой скорости из лагеря возвратился, а полковник с одним батальоном за мною ж в поход выступил. Приехав в Ананур, рапортовал и графа, что полковник не в Тифлиз, а к нему следует, и что он с одним батальоном и прибыть сюда [251] чрез два дня надеется. Граф показал при сем случае, первое свое на меня неудовольствие, говоря мне для чего я полковнику в команде не отказал и его назад не отправил, и когда я ему донес, что по его же ко мне ордерам я того сделать был не должен, то, хотя он более меня в сем и не винил, однако же видна была его на меня досада; притом давал мне не раз знать, что он и еще сомневается, чтоб полковник прибыл к нему, а не в Тефлиз. На другой день после сего полковник к графу с одним батальоном и прибыл, спустя несколько дней и весь полк туда же пришел, наконец, и Ратиев с командою его из Тефлиза прибыл же. Намерение графское положено было, чтоб идти совсем корпусом в Имеретию. Войдя в оную, от границы грузинской верст до 20, царь Соломон со своими князьями к графу приехал на встречу. Положено было атаковать крепость Багдади. Между тем царь Соломон жаловался графу, что князь его, Дадиян называемый, давно уже от него отложился и не только ему неповинуется, но уже его со своими людьми и атаковать покушался. Граф, по обыкновенной своей скорости и запальчивости, велел перевести царю, что “я де с Дадияна сдеру кожу очень скоро”. Как я из поверенных мне от графа дел знал, что о Дадяне письмо было из Петербурга и к царю Ираклию, чтоб его с царем Соломоном помирить и обратить против турок, то я за долг почел тихонько графу напомнить, что то сам этот Дадьян, о коем писано было. Я знаю, что то он самый, отвечал граф, показал при сем неудовольствие. Итак, сии слова царю Соломону переведены были. Царь был доволен и, благодаря графа, просил, чтоб он кожи с Дадьяна не сдирал и отдал бы его ему только живого в руки. К крепости Багдади пришли мы спустя несколько дней после сего и, осмотря оную сколько неприятели позволили, видно было, что не весьма легко и не без малого потеряния людей оную взять можно, а особливо в рассуждении того, что граф в корпусе своем осадных орудий не имеет, а имеет только двенадцати фунтовые единороги и трехфунтовые единороги и пушки, коими здешние из дикого камня, до двух сажень толщиною, построенные стены пробивать невозможно, о чем я графу и прежде сего неоднократно представлял, и кроме того, что известное действие сих орудий из теории, видно оное было в практике при атаке крепости Ацкур; крепости же здешние все из дикого камня и на подобие сего построены. Осмотрев, таким образом крепость, того же дня были мы в лагере у царя Соломона, с коим [252] граф говорил, что когда сия крепость взята будет, то может ли он ее занять, оставя в ней довольное число гарнизона, потому, что она лежит неподалеку от границы турецкой и от крепости Ахалцих турецкой же. Но ему царь, отвечал, что если оная крепость возьмется, то он намерен ее до подошвы разорить, опасаясь, чтоб турки ее опять не заняли, потому что он в ней довольно гарнизона оставить не может. Граф хотя и советовал ему не разорять, но, наконец, отдал ему на волю. Тот же день около вечера начали мы по крепостным стенам палить, и хотя, по малости орудий, без всякого почти действия, исключая, что удалось нам (как мы то после узнали) в обеих башнях из коих на нас из пушек же палили, под оными подбить лафет и несколько повредить башни; сие неприятеля привело в страх, так, что нам довольно слышно было, как они из крепости кричали, упоминая имя Соломона, в которое время от царя Соломона прислан был князь с просьбою к графу, чтоб приказал перестать палить, потому что неприятели хотят сдаться без боя и сдать крепость, кричат, чтоб к ним царь перестал палить. Позволил царю послать для договора к крепости с тем только, чтоб завтра поутру графа о сдаче обстоятельно уведомит, и мы возвратились с батареей в лагерь, будучи весьма довольны, что получили крепость, не потеряв ни одного человека; по утру узнал граф от царя Соломона, что неприятели крепость без бою отдадут, когда супруга его, царица, их обнадежит, что сии останутся все живы и при своем имении, и что, получа от царицы таковое обнадеживание, тот же час все знамена и пушки из крепости графу представят и царицу с ее людьми в крепость впустят; и как царица тогда жила не далее 20 верст от крепости, то приказал граф, чтоб за нею послано было и, когда он получит знамена и пушки, а крепость имеретинцами займется, то пойдет далее к Кутаису, и из русских там, в крепость сию, не впускать; между сим временем употреблено было несколько часов в пересылке тех трех турков, коих мы из сей крепости, за два дня пред сим, чрез царя Соломона, в наш лагерь получили и о коих прочие в крепости турки сомневались, и что б их уверить положено было тех трех турок в крепость отпускать, брав на места из крепости других в аманаты. Царица прибыла, неприятель был обнадежен и несколько Имеретинских князей с военными людьми в оную впущено уже было; царица прислала сына своего графа благодарить за взятие крепости. [253]

Спустя час, и царь к графу прибыл и за тоже благодарил и уверял, что и царица в крепость вошла. Для чего ж знамена еще не принесены?—спросил граф с горячностью. Царь уверял, что тот же час они принесутся и что в крепости уже действительно его люди и царица; и как царь от графа уехал, то пошел граф на батарею, с которой и царицына ставка видна была; граф видя, что царица еще не в крепости, говорил с обыкновенным жаром, что то, конечно, обман от царя и турки еще крепость не отдают, я их проучу, и подобное сему, велел тотчас готовится, чтобы снова пальбу начать; царь в самое то время пришел же на батарею и, видя, что хотят палить по крепости, просил графа усильно, чтоб он того не делал, потому что люди его, впущены в крепость и роптать будут. Граф сказал ему, что он его уверил будто царица уже в крепости; царь просил, чтоб граф потерпел хотя один час, в которое время непременно известие граф из крепости получит и царица в крепость войдет; я, как обыкновенно, всегда переводил, что граф с царем говорил, и при сем случае тоже смягчить принужден был. Видя сие, царь просил, чтоб он подождал. И как граф на то согласился, то видны были уже знамена, выносимые из крепости; царь, приметя сие, бросился к знаменам на встречу и, ухватя одно, выбежал весьма скоро на батарею, знамя уклонил к графским ногам и его благодарил за получение оной крепости; скоро после сего и пушки все из крепости к ним привезены были; крепость заняли имеретинцы и царица в оную вошла, и как граф дал слово, чтоб никого из русских в крепость не впускать, то определил к крепостям воротит для того нарочно наш караул; учредя сие, послал граф переводчика поздравить царицу с совершенным занятием крепости, и как оный переводчик назад возвратился, то сказал графу, между прочим, что он в крепостной стене множество видел дыр, пробитых нашими ядрами. Услышать сие весьма было удивительно; на туже пору пришел к графу гусарский офицер, Лукс называемый, и тоже графу говорил, что тоже видел; граф, несколько переменясь, послал меня тотчас в крепость, дав мне одного артиллерийского офицера и адъютанта, чтоб я с сими осмотрел крепость, обо всем ему рапортовал; видны были его на меня досады потому, что он подумал непременно, что я ему о действии наших пушек несправедливо доносил; осмотря крепость, не найдено было ни одной дыры, пробитой нашими ядрами, а найдено множество [254] называемых амбразур, или бойниц, кои во всех здешних крепостях, на подобие циркуля для ружей, делаются в стенах и в башнях, и кои от ядер пробитыми показались; возвратясь, рапортовал я графу о сей их ошибке и о твердости крепости, причем спрашивал он меня, что как бы я думал, что когда б сия крепость не сдалась? Я доносил ему, что не без малого потеряния людей и не весьма скоро ее взять бы можно было. Спрашивал он потом, что царь Соломон в крепости с турками сделал бы? Я ему отвечал, что он, как сказал прежде, рассылает их целыми семьями по своим деревням и крепость намерен всю брать. Я это слышал, сказал граф, да он их, ограбя, по деревням рассылает, о сем мне теперь рапортовал казак с пикета. Я уверял его, ссылаясь на посланных со мною и на караульного у ворот офицера, что в крепости грабежа неприметно и все, кажется, спокойно; почти и все офицеры, кои в ту крепость от графа уволены были, сие ему подтвердили. На что граф сказал: “ну как бы то ни было, а мне весьма жаль, что я крепость сию отдал Соломону, а моим людям ничего недосталось” и подобные сему слова, касающиеся до добычи. На другой день было приказано идти в поход к Кутаису. Граф по утру рано подъехал к крепости и, видя, что неприятель уже все разослан, и оставшие после их некоторые домашние вещи (корзинки и т. п.) имеретинцы из крепости выносят, в присутствии своего царя и патриарха, что и представилось графу, что крепость грабят, подъехал к царю и, покричав с ним, плюнул и в лагерь поскакал; в лагере говорит мне с превеликим сердцем: “ведь вы рапортовали мене вчерас, что в крепости не грабят, а я теперь оттуда” и, посадя меня на свою лошадь, принудил ехать к крепости, чтоб посмотреть. Подъезжая я к крепости, видел великой внутри оной дым и после вдруг огонь; подъехав к воротам, спрашивал о причине пожара и что здесь граф делал. Караульный и прочие офицеры, кои для выбирания из крепости некоторых артиллерийских припасов командированы были, сказали мне, что граф, подъехав к царю и покричав с ним, плюнул и ускакал в лагерь, а царь Соломон, осердяс, ничего из крепости не велел выносить и строение зажег; и так в короткое время все дома в крепости были в огне; царь своих людей оставил (в крепости), а мы пошли в поход в Кутаису. Отъехав верст с 20, остановились в поле для роздыха; граф начал говорить тотчас о взятие Багдатской крепости, говоря мне, что весьма жалеет, что сию крепость таким образом [255] взял, и не иначе. Зависело от вас,—говорил я. Потом говорил граф: скалите мне, какая нам в том польза, что она только взята? Я должен был ему сказать, что польза та, что не потеряно ни одного солдата, а крепость от турков отнята. И то бы я немного потерял, да взял бы так, чтоб Соломону ничего не досталось в добычу, да вы меня уговорили. Учтивейшим образом говорил я ему, что я с его же, графа, позволения, то делать осмеливался, и что не от него ли зависимо сдачу той крепости принять, или иначе ее взять. Граф, будучи в обыкновенной своей запальчивости, продолжал говорить мне: я удивляюсь что вы имеретинскую сторону держите? Должен был я сие выслушать с наичувствительнейшим огорчением и потом ему сказал, что я никогда ненадеялся, чтоб его с., по всем моим искренним и усердным в рассуждении его поступкам, обо мне сделал такое заключение, и что я сие слышать считаю за великое несчастие. И, когда я приметил, что его сие весьма разгоречило, то принужден был замолчать,—будучи в крайней прискорбности, не мог истинно надивится, чтоб графа неполучение такой добычи так тронуть могло. Пошли после сего опять в поход и, заняв тот же день лагерь, неподалеку от Кутаиса, граф пригласил меня на чашку кофе. Он, конечно, мог видит мое справедливое смущение, но, однако ж, о сем говорить не начинал. Спустя день, празднована была победа наша над турками, царь с духовными и с князьями своими у графа обедал, при окончании стола граф начал говорить, что он считает великим несчастием, что имеет горячей нрав, и что он бы дорого заплатил, если бы мог иметь нрав Петра Семеновича Салтыкова, или кн. Волконского, и подобное сему; сей разговор начал он, как я думал, нарочно, однако я в него не мешался; не подалеко от графа и от меня сидел майор, Карп называемый, который, вмешаясь в сей разговор, говорил, что “то правда, что в. с. горячи весьма, и что чистого и правого обидите, как, например, третьего дня, указывая на меня, вы осердились на Ивана Лаврентьевича”. Чтоб перервать сию речь, сказал я майору Карпу, чтоб он, если меня любит, говорил обо мне без меня, а теперь я сам здесь и разговор сей почитаю не вовремя начатым. Граф как бы рад был сему, тотчас мне при всем столе говорил, что он весьма жалеет, если мне досадил, и что он меня всегда любил и не имеет смысла мне досаду сделать. Я, ни мало не противореча, слушал его уверении. Столь кончился, царь со своими уехал, граф начал меня снова уверять, [256] что он никогда не хотел меня обидеть, и если то сделал, по своей известной горячности и вспыльчивости, то он об том сожалеет. Я никогда не надеялся сыскать лучшего случая как сей с должною учтивостью ему изъяснить, что сказанные им третьего дня слова должны были быть мне чувствительны, что я обиделся, и что я ничью иную сторону держать не могу, как справедливейшую, и что, как кажется мне, он должен быть уверен о сем из моих поступков. Граф божился, что он с намерением, чтоб меня обидеть, никогда не говаривал, и подобное сему, и целовав меня, уверял, что он меня как брата своего любит, и просил, чтоб я и вперед с ним всегда искренно обходился; между тем, указав на крепость, говорил, что когда благополучно сия крепость возьмется, то я намерен вас с сим отправить в Петербург, с тем, чтоб вы, конечно, назад возвратились. Я просил его, чтоб он и при атаке той крепости, меня употреблял к чему найдет способным, и что я все с истинной охотою исполнять буду. Таким образом, сие изъяснение кончилось.

5 числа, начали атаковать крепость, не раз старались мы пробить стены, но, по малости орудий, того сделать не могли; положено было окружить всю крепость частыми постами, чтобы отнять у неприятеля способ доставить себе пропитание, которое они прежде от имеретинцов доставали. Спустя несколько дней, пойманы были нашими несколько турков, кои объявили, что из крепости ночью вышли, чтоб достать и провести в крепость лошадей, коих они, за неимением другой пищи, уже давно употребляют, и получали их прежде от имеретинцов, в ночное время, и как оных в крепости теперь только

6 осталось, то он послан был, чтоб достать еще, что гарнизона в крепости было от 50 до 60 человек и до 220 человек мещане обоего пола, кои уже великий недостаток в провианте терпят, потому, что вооруженные (военные) прочим почти уже ничего не дают. На другой день посланы были еще несколько турков для того же; из крепости вышедшие объявили, что некоторые мещане с гарнизоном уже и шум начинали, принуждая или сдать крепость, или им прислать обоз пропитания, в противном случае, они будут принуждены гарнизон к тому принудить; объявили притом, что от голода многие мещане намерены из крепости выйти со своими семьями, да опасаются, чтоб русскими не были побиты, и для того остались. Узнав сие, граф послал переводчика, чтоб мещан с их семьями и имением из крепости вывести, обнадежив, что живы останутся; я почитал за долг [257] и представлял графу, что турки, имея весьма мало пропитания, намерены от лишних и бесполезных в крепости людей освободиться и хлеб сберечь. Сие мое представление графом принято не было, а приметил только я, что он осердится. Переводчик был послан; к вечеру нарочно для принятия тех вышедших послана была команда; как скоро атакой вызов в крепости узнали, то тот же вечер до 60 человек вышло, кои все были или люди старые, или почти младенцы, и большая часть женщин, и все почти чуть могли от голода ходить; с сего время начали из крепости выходить каждый день по несколько человек все невооруженные и подобные сим, объявляли они, что их в крепости нимало не удерживали; чрез несколько дней набралось у нас таковых голодных до 160 человек и крепость еще не отдают, и наших солдат ежедневно или бьют, или ранят—мне чувствительно было, что граф моего представления не принял, что ему и полковник говорил же; после увидал граф, что мое представление не неосновательно, и хотя и приказал на всех пикетах, чтоб никого из крепости не выпускать и всех стрелять, но то было довольно поздно; между тем, граф много раз посылал к крепости уговаривать неприятеля, чтоб сдались, и что они отсидеться никакого способа не имеют. Турки всегда обманывали; наконец, просили, чтоб граф уверил их письменно в высочайшем имени ее и. в., что они живы останутся когда сдадутся, и сие им письменное уверение переслано было, но и после сего несколько дней крепость не сдают; еще беспрестанно граф посылал их уговаривать, и как они сказали, что сомневаются, граф к ним так часто подсылает, то граф и сам им у стены показался, сказав им, что он генерал российского здесь войска. После сего сказали, что вышлют они трех доверенных турков, с коими о сдаче их договорится можно и графу. И действительно трех турок к графу выслали. Граф приказал полковнику Клаверу, всем штаб офицерам и мне с сими турками переговорить с коим намерением они пришли и ему донести; но прежде нежели у тех доверенных спрашивать было, просили они, чтоб их накормить, и чрез то сделать великую им милость; граф приказал им подать кушанья и они показали сколько были голодны, отложив обыкновенную турецкую гордость. Потом сказали полковнику, что они присланы объявить графу, что крепость, как он к ним писал, отдают с тем, чтоб их отпустить всех, куда пожелают, и без имения; в сие время и граф в палатку к ним вошел, и сведав, что турки [258] говорят, осердясь, говорил, что они врут, он к ним не писал сегодня, как прежде, чтоб отдались военнопленными, и говорил, что я вам и письмо то велю им из крепости выслать и показать; однако мы его не видали; турки просили, чтоб из них отпустить хотя одного в крепость, чтоб сие графское предложение объявит; один из них и отпущен был, но ответа мы не получали, а прочие здесь остались у нас; и так мучились мы и с сей крепостью по 6 число августа месяца, которого числа удалось нам в одном месте приметить, что крепостная стена гораздо осыпалась, и потому заключили, что она слаба, и для того в одном, близ стены лежащем доме, поставили 12 фунтовый единорог и начали в то место палить с такой пользою, что с семнадцати выстрелов пробили брешь в диаметре сажень с полторы; неприятели нам в сем месте вредить не могли, и мы хотели пальбу продолжать; к несчастию, от пальбы нашего единорога, стенка каменная сего дома, лежащая к крепости, вдруг обрушилась и нас открыла; в самое то время из ружей двух канонир у нас и ранили и мы, не могши в том долее остаться, перебежали с артиллерийским офицером и с канонирами вблизи лежащий другой дом, и к которому тогда и граф пришел же; с другой батареи я показывал ему пролом и просил позволения, чтоб сделав прикрытия, вместо обваленной стенки, турами пальбу продолжать, и тем пользоваться; полковник Клавер, случившейся неподалеку от того же места, графу о сем же представлял; граф согласился; приказано было ставить туры, а между тем пошли с графом в лагерь с тем намерением, чтоб после полудня пальбу продолжать; прибавя на сию батарею еще орудий, после полудня пошли мы с графом и с полковником на батарею, и лишь только туда пришли, рапортовано было графу, что на пикете пойман турок и привезен в его ставке в лагерь. Граф говорил нам, чтоб его подождать на батарее, а он из лагеря тотчас возвратится. Мы остались и дожидались с полковником до 7 часов пополудни, и видя, что граф не едет, пошли в лагерь; подходя в лагерю увидели, что многие команды идут из лагеря к крепости; повстречав их, спрашивали и узнали, что они посланы для подкрепления пикетов; подходя к графской ставке, нашли графа, который нам за тайну сказал, что удержало его назад возвратится то, что вышедший сегодня турок уверил, что все военные из крепости люди сию ночь прорваться и уйти хотят, и что положили сие твердо, несколько и из имения своего для того [259] приготовили, чтоб взять с собою; к сему, говорил граф, что он уже для сего все потребное распоряжение сделал; и нам не можно было себе представить, чтоб из них кто-нибудь мог бегством спастись, хотя не сомневались, что они сие предпримут; уходить им непременно надлежало из крепости только в одну сторону, потому что прочие две окружены были рекой Рионом, глубокой и быстрой, а от последней был форштат, в котором жили наши карабинеры и в конце которого начинался наш лагерь, и там оставалась одна сторона, где бы туркам прорваться надлежало, которую, как казалось, зная сие их предприятие и имея до 4 тысяч человек в команде, весьма легко было, укрепя, сих голодных турок удержать и не дать им того исполнить; для сей ночной экспедиции употреблены были выбранные самим графом офицеры, семь человек из немцев и восьмой русский; сам граф давал им указание и поставил сие как им поступать. Часу в десятом после полудня, того 6 числа августа, как только темнеть стало, турки все и действительно из крепости вышли и между пикетами нашими прорвались все, исключая тех, кои за военными несли вьюки с их имением, и у коих отбив вьюки неприятелей, бросились все в пустую крепость, в которую и граф сам в пробитой в стене пролом вошел же с несколькими гусарами, в то время как услышал на другой стороне крепости, где турки вышли, тревогу и заключил, что они уже из крепости вышли; услышав в лагере, что подле крепости бьют тревогу, и не нашедши графа в его ставке, ни в целом лагере, не имев при том на сей случай никакого особливого приказания, командиры все собрали в лагере каждой свою команду и, слышав, что тревога у крепости продолжается, да и у ставке графской оную бьют же, а подле крепости и стрельба слышна ж была, то сочли за нужное, оставя в лагере надлежащее прикрытие, команды свои поспешно вести к крепости; услышав я тревогу и не найдя графа дома, узнал только, что он уже давно в крепости пошел, и видя, что Томский пехотный полк туда следует, пошел туда же; при том полку, подходя ближе, слышна была продолжающаяся тревога и перестрелка и великий крик; пришедши на место, где наш пикет был поставлен, нашли только одного часового, который объявил, что турки уже давно вышли, но не знает все ли прорвались, и что офицер от сего пикета в крепости, а о графе сказать ничего не мог; в сие самое время подбежал ко мне канонир от артиллерийского офицера, который его послал, чтоб на его батарею прислана была команда [260] для прикрытия, потому что бывшую у него граф взял с собою; услыша, что граф в той стороне, спешил я туда и, идучи, повстречал карабинерного майора Желабова, идущего с командой в крепость же, пошел и он со мною, узнав о графе; прейдя туда, артиллерийский поручик Сергеев сказывал нам, что граф на его батареи был, и, сидя долго, услыша, что на другой стороне крепости бьют тревогу, вошел сам проломом в крепость, и что, два раза из оного выходя и забрав отсюда последних людей, там остался; в сие время возвратился из крепости адъютант, посланный к графу от майора Желобова, и объявляя, что граф команды все приказал вести назад в лагерь и сердится, для чего без повеления его оные приведены, что турок в крепости уже никого нет, исключая двух, кои заперлись в башне, которых граф до утра там оставляет, и что у ворот поставлен уже карауль, чтоб никого в крепость не впускать, а высылать бы всех из оной; в тоже время и начали выходить из крепости солдаты со вьюками целыми толпами; таким образом прошла вся ночь; по утру граф говорил мне, что бывшей всю ночь беспорядок ему не нравится, и что он жалеет, что неприятели ушли, и прочее. Я сказывал графу, что и я на многих постах поставленных не нашел, в жалею, что они вместо того, чтобы преследовать неприятеля, бросились в пустую крепость для грабежа; поговоря таким образом, граф казался в великой досаде, наконец, сказал мне, что, быв так, я не хочу о сем беспорядке подробно исследовать для того, что многие будут несчастные; я с должной учтивостью донес, что то зависит от него, но сожалел, что неприятели все почти ушли, бывши в наших руках, и что как в крепости, так и вне оной, число убитых составляет большей частью женщины и младенцы, а военных людей, в том числе весьма мало найдено; осмотрев граф сам убитых, и видя что их весьма немного, посылал в царю Соломону, чтобы он по всем близлежащим деревням приказал ушедших турок ловить и представлять графу, обещая за то награждение; однако ж, не более одной турецкой головы и одного живого турка имеретинцы привели; прочим же всем туркам весьма нетрудно было пройти, куда они хотели, потому, что как имеретинцы, поблизости сей крепости живущие, находились у турок в подданстве, и большая часть им была знакома, то и за малейшую плату их до желаемых месть лесами чрез горы проводили; видя граф, что так многие из крепости ушли, и чтоб то некоторым образом прикрыть бывшим в ту ночь [261] беспорядком (что также от его же распоряжения произошло, требовал от всех командиров ответов, почему они без повеления к крепости, а после и в крепость, команды свои привели? Таким образом, взятие крепости Кутатис кончилось.