Вот, наконец, Улудай, пораздумав, собрал своих узденей и сказал: «объявите всему миру от Дербента до Анапы, что лишь тот назовется сыном моим, кто совершит такое дело, какого еще никто в горах не совершал».

Вскоре, в целом мире, от Дербента до Анапы, узнали о приговоре Улудая, и кровь, пуще прежнего начала литься, а горькие слезы вдовиц сожгли все поля от устья Терека до устья Кубана, и настал плачь, голод и все бедствия земли. А в Кубечах, то и дело что день и ночь стучали молоты, потрясая горы, и ковали шашки, кинжалы, кольчуги для сильных богатырей, искателей руки Шекюр-Ханум, ломавших оружие как дроворубы древесные сучья.

Наконец, через месяц-другой, к Улудаю на двор прискакал лихой удалец, весь закованный в броню.

Гость самодовольно улыбнулся и продолжал:

— Целому миру известно, какого ты хочешь жениха для дочери. Ты знал моего отца — от Дербента до Анапы не было человека храбрее, сильнее и выше его: когда бывало вытянется в рост, то луна задевала за макушку его головы.

— Правда, правда, был великан твой отец, сам я видел, да и старики сказывают, что горы были ему по плеча; но когда мой отец выпрямлялся во весь рост, тогда твой отец проходил под его ногами....

— Пожалуй, не будем считаться отцами! Я скажу о себе: я кликнул охотников и пять тысяч панцырников скакали за мной, домчались до Дона, разграбили села Уруссов и отогнали пять тысяч коней. Они там, на долине, возьми их в кебин за дочерью — я сделал то, чего никто еще не делал в целом свете, от Дербента до Анапы.

— Ты сделал славное дело, я об этом слышал. Но Кунчук сделал более тебя. С сотнею панцырников он вторгся в Анапу, убил Каймакана, сжег город, освободил свою невесту и ускакал невредим. Будь моим гостем, но мужем дочери не будешь.

На другой день явился новый искатель руки прелестной Шекюр-Ханум, и так начал речь:

— Я один, без товарищей, переплыл Терек, ночью, прокрался мимо караулов в станицу, заколол сонных двадцать человек, отрезал у них двадцать правых рук, зажег станицу и в общей суматохе пожара вышел, никем не преследуемый, и принес к тебе все двадцать рук — перечти .... Я сделал то, чего никто еще не делал, — отдай мне свою дочь!

Много являлось лихих удальцов к Улудаю и каждый рассказывал или про чудный подвиг храбрости, или про удалое воровство, не менее славное блистательнейшей победы, — но Улудай каждому в ответ рассказывал подобное же деяние, совершенное встарь.

Женихи, искатели руки прелестной Шекюр-Ханум уже перестали являться к обладателю заколдованного клада; а сам он, свесив печально голову, крепко задумался: «или уже и не найдется во всём свете достойного жениха моей ненаглядной дочери!»

Однажды Джан-Кличь отпустил на хищничество за Терек всех своих узденей и нукеров, и только сам один, из мужчин, остался в доме, с своею тяжкою думой.

Вдруг нежданно скрипнула дверь кунацкой, Джан-Кличь оглянулся, перед ним статный молодец.

— Селям алейкюм!

— Алейкюм селям! — добро пожаловать, что нужно?

— Пришел за твоею дочерью.

— Ого, какой молодец! А знаешь ли, что сотни славнейших удальцов всего света, от Дербента до Анапы, напрасно домогались этой чести, да никто не мог получить?

— Знаю, и смеюсь над ними! а я так получу, за чем пришел.

— Не гони, увидишь что сделаю! но прежде скажи мне: ты-то сам и храбр и силен?

— Слава Аллаху, в нашей фамилии еще не бывало труса; а имени Улудая боятся от Дербента до Анапы! А силен ли я ?.... вот дедовские панцыри, подыми, если можешь, а я ношу их на себе; ни один еще булат не рассекал, не пробивал, и одна пуля не пронзала этой стали, а посмотри, они иззубрены в тысячи местах — их носили мои предки и ни один не умер от раны.

— О, да ты храбр и силен! ни тебя, ни предков твоих еще никто не побеждал....

— И не будет такого счастливца.

— Правда ли?.... Вдруг незнакомец вспрянул над Улудаем и приставил кинжал к его груди.

— Слушай, сопротивление напрасно, ты один, а у меня, посмотри в потолок — двенадцать моих нукеров целят в тебя.... (двенадцать дул просунулись сквозь крышу сакли) Я могу сделать то, чего еще никто и никогда не делал — убить одного из Улудаев, убить тебя, — хочешь сделаю....

— Нет, не хочу!

— Но ты согласен, что могу сделать то, чего еще никто в свете не делал?

— Совершенно согласен.

— Так стало быть я исполнил условие, по которому могу жениться на твоей дочери?

— Совершенно исполнил, и я исполню данное мною слово, но это еще не всё.

— А что же еще ?

— Чтоб сделаться мужем моей дочери, надо прежде исполнить то, что она потребует.

— Нет, извини, оно записано в коране Андреевского Эфендия Сулеймана. Однакож, ты исполнил мое условие, так пойдем теперь к дочери.

Прелестная Шекюр-Ханум, у себя, на женской половине, сидела на парчовой подушке, окруженная старухами, и между ними блестела, как полный месяц средь черных туч.

— Вот молодец, который если исполнит и твое условие, то будешь его женой.

— Мне легко угодить, — сказала Шекюр-Ханум сладким голоском, с лукавою улыбкой устремя взоры на статного князя.

— Скажи, чего от меня хочешь — всё исполню, хоть будь трудное дело.

— Сделай самое обыкновенное дело; но если во сто раз не отгадаешь этого дела, задуманного мною и известного этим трем женщинам, то я не буду твоею женой.

— Сделать самое обыкновенное дело легче самого трудного, изволь.... я совершу намаз?

— Раз! — закричали в один голос три старухи и углем черкнули на стене.

— Сделаю пять омовений.

— Два.

— Пообедаю.

— Три.

— Украду лошадь из конюшни соседа.

— Четыре.... пять.... шесть.... черточки быстро прирастали, вот их уже стало несколько десятков, а дело обыкновенное не сделано.

— Ступай, надумайся, а то скоро будет уже сто и ты потеряешь право на мне жениться, — печально сказала Шекюр-Ханум.

Между тем смеркалось и каждую минуту можно было ожидать возвращения из хищнического набега людей Улудая, и тогда, жених и все его товарищи непременно пали бы жертвой наглого поступка, которым он исторг согласие отца красавицы.

Вот уже, кажется, скачут люди Улудая, что-то чернеет вдали.... будто слышен и топот.... спеши, или смерть....

Жених вскочил в саклю невесты, проворно стал говорить самые обыкновенные вещи, — старухи каркали как вороны и, наконец, произнесли роковое: сто, без единицы.

В бешенстве выбежал жених из сакли, голова его горела, все члены дрожали, холодный пот обливал тело, вблизи раздались радостные гики челяди Улудая....

— Я погиб и храбрые товарищи! пусть и она погибнет от моего кинжала ... не доставайся никому!

Вдруг, из-за угла показалась старуха, махнула рукой иступленному, он к ней, она шепнула ему на ухо и скрылась....

Он вбежал в саклю Шекюр-Ханум, трепещущие уста отказывались выговорить роковое слово, он только показал на конец своего кинжала и баранью шкуру....

— Я твоя!.... — радостно вскрикнула Шекюр-Ханум и протянула к нему руки.

— Будь же осторожен, не порань груди в первый день брака! — сказал Улудай. (В Кабарде, говорят, в старину, девушкам с малолетства зашивали грудь в баранью кожу, и молодой должен был распороть кинжалом этот корсет в день брака)

Три вороны старухи не удержали на языке тайны, — проболтались четвертой, а у той, в свою очередь, свербел язык подсказать ее молодцу.