СОЙМОНОВ Ф. И.

ОПИСАНИЕ КАСПИЙСКОГО МОРЯ

VІІ.

О ЕЗДЕ В ГИЛАН.

Для коронования Государыни Императрицы ЕКАТЕРИНЫ АЛЕКСЕЕВНЫ отложено отправление Генерала Матюшкина, потому что Государь Император изволил, чтоб он прежде был при сей церемонии. Как оное торжество совершилось в Москве 7 Маия 1724 года, и Государь поехал назад с Санктепетербург: то Генерал Матюшкин, и с ним Капитан Лейтенант Соймонов, отправились на двух легких стругах в Астрахань, куда прибыли они в четыре недели, 15 Августа. [181]

По прибытии в Астрахань получили они известие о приключившемся Подполковнику Зимбулатову и всем Офицерам ею команды несчастии у Княгини Саллианской. Генерал Лейтенант послал Капитана Лейтенанта к Ярконскому устью, чтоб он выбрал лучшие из находящихся там судов, и привел в состояние к езде в Гилань. А в крепости Святого Креста, в которой тогда командовал Генерал Маиор Кропотов, послал он ордер, о присылке некоторой части солдат, которых он намерен был взять с собою в Гилань. В Ярконском устье выбрал господин Соймонов три судна и приказал приготовить, а Кропотов репортовал, что по тогдашним нуждам за невозможное ему показалось, из гарнизона крепости Святого Креста отустить солдат. Между тем прошла уже половина Октября месяца; чего ради думал Генерал Матюшкин, что за поздым осенним временен может он отложить езду до будущей весны, и для того послал куриера к Государю с репортом, представляя, "что из команды Генерала Маиора Кропотова солдат взять не можно, и требовал на то указу." Посланной курьер приехав в Новгород услышал, что Его Императорское Величество тогда быть изволил в Старой Руссе, для осматривания тамошних соляных заводов. Он поехал к Императору, и [182] чрез несколько часов отправлен был назад в Астрахань, с сим тол кратким, коль важным к Генералу Матюшкину от Его Величества ответным указом: "Какова ты требуешь указа, я не знаю, потому что при отправлении твоем из Москвы дано тебе о всех предприятиях, полное наставление, а есть ли упустишь нынешней осени время и не поедеш: то ходататйствовать будешь пред судом." С сим приехал курьер 8 Ноября в Астрахань, употребив на всю поездку не больше как 19 дней.

По получении сего указа немедленно сел Генерал Матюшкин в шлюпку, и следующего дня, 9 Ноября, прибыл к господину Соймонову в Ярконское устье. Той же ночи хотел он итти в море, но хотя все суда были в готовности, однако не можно было ночью итти чрез находящиеся при устье реки Волги мели. Ноября 10 числа поутру рано поехали на трех гекботах. Как только они вышли в море, то восстал противной ветр, за которым они два дни стоять принуждены были. 13 дня дошли они до острова Чечня. Естьлиб Генерал Лейтенант Матюшкин был тол смелой мореходец, как храброй Генерал на сухом пути, то бы господин Соймонов держал курс прямой к Апшеронскому проливу, где он [183] и назначил собираться прочим судам, есть ли они отстанут. Но страх от морской езды был у сего предостойного Генерала, никаких других опасностей небоящегося, непреодолимой: того ради господин Соймонов и принужден был потому поступать, и по большой части ехать подле берегов.

От 24 до 30 Ноября прибыл Генерал в Дербент. Там еще командовал Полковник Юнгер, который показывал несколько жестяных ящиков с шафраном, уродившемся того года в тамошних старых и новозаведенных Шафранных садах. Генерал приказал послать сей шафран к Государю Императору в Санктъпетербург. Тогда уже в Дербенте пили новое вино, которое делали присланные от Его Императорского Величества из Астраханских виноградных садов Венгерцы винные мастера. Хотя оно не было так хорошо как Венгерское; однако гораздо лучше тамошнего чихиря. А называют чихирем то вино, которое Персияне выдавивши из винограду не запускают, чтоб оно ходило, но еще при давлении из кистей мешают с водою. От того произходит, что оно не имеет ни крепкого вкусу, ниже прочности. Венгерские винные мастера сказали: "Что не можно из Дербентского винограду [184] зделать вино против Венгерского, потому что сколь Дербента земля селитряная, почему виноград бывает несколько солон."

В ту бытность их в Дербенте, были они с гостях у Дербентского Наипа, которой им сказал: "что хотя город Дербент построен во время Персидского их Шаха Кубата и сына его Ноуширвана, но прежде того Александр Великий строил там большую каменную стену, которой остатки еще видны; "и во уверение того объявил книгу на старинном Арапском языке писанную на пергаменте. Сей случай побудил в господине Соймонове немалое желание знать ту древнюю Историю. И по прозьбе Генерала Матюшкина, получил он ту книгу у Наипа, которую взял с собою в Гилань, где ученой Татарской духовной из Казани, которой был при Генерале главным Переводчиком, перевел оную на Российской язык.

Декабря 3 дня пришли они в Апшеронской пролив, в котором стояли три дни, к между тем на Святом острову Козаки Донские с Генералом бывшие, стреляли несколько коз диких. Оттуда пошли они в Баку, где опять несколько дней пробыли. Полковник Остафьев был там [185] там Коммендантом. Будучи там слышали они обстоятельно, что случилось с Подполковником Зимбулатовым и с бывшим с ним Офицерами. Зимбулатов по прибытии своем к реке Куру выбрал удобное место где стоять лагерем со своим баталионом напротив жилища Саллианской Княгини Канумы, и учинил порядочное приготовление для укрепления того места, о чем хитрая Княгиня великое оказывала удовольствие. Когда она думала., что довольно возбудила к себе доверения, то позвала она Подполковника со всеми его Офицерами к себе обедать. Зимбулатов не опасаясь никакого коварства, пошел к ней с Офицерами, не взявши с собою солдат для прикрытия. Ибо некоторые Унтер-Офицеры и денщики тольже мало к прикрытию здесь служили, как и гребцы находящиеся на шлюпках. Из Офицеров остался в лагере один больной Прапорщик. Но как они за столом сидя развеселились, то приказала Княгиня войти не малому числу сильнейших своих людей с обнаженными саблями и кинжалами, которые напали на офицеров, и всех до одного умертвили безчеловечно многими ранами; да и Унтер-Офицеры, денщики, гребцы, словом: все на оной стороне реки бывшие, равное несчастие претерпели. Убийцы гнались за некоторыми до шлюпок, и там жалостно смерти их предавали. Сие видя [186] оставшиеся в лагере солдаты, и опасаясь равномерного неприятельского нападения, которому без предводительства Офицеров противиться не надеялись, признали за лучшее, чтоб с больным Прапорщиком возвращаться на судах, на которых пришли, чрез море в Баку, куда и прибыли благополучно.

Потом поехал Генерал Матюшкин к устью реки Кура, и оттуда в Гилань все вдоль берегов. При реке Куре ничего больше не учинилсь, как что Генерал посмотрел тамошние места. Приготовления к строению города отложены до другого удобного времени.

Генерал Матюшкин прибыл в Зинзилинскую гавань 22, а в Ряще 24 Декабря 1724 года. Россияне находились тогда в Ряще в сумнительном состоянии от близ стоящего Персидского войска из 20000 человек, под предводительством Кескерского Везиря, так что ежедневно опасались неприятельского нападения. А у Бригадира Левашева, которой тогда получил известие, что Государь Император пожаловал его Генерал-Маиором, находилось токмо шесть баталионов пехоты, 500 человек драгун, и несколько рот легкого войска из Армян, Грузинцов и Донских Козаков. [187] Матюшкин хотя и привез с собою прибавочное войско, но оного, рассуждая по числу судов, не больше быть могло как 300 человек. В журнале господина Соймонова о подлинном числе сего сикурса не упоминается.

Но помогало Россиянам военное искусство, благоразумие и неусыпное старание их Генералов. Необходимая нужда возбуждала и во всяком рядовом солдате особливую храбрость. Артиллерия, хотя из немногих токмо полевых пушек состояла, но весьма была полезна, потому что российские Артилеристы знали употребление оные гораздо искусное, нежели Персияне. Наконец имели Россияне для защищения своего две крепости, из которых одна уже нами описана под именем Укрепленного караванного двора, а другая в прошедшем 1723 году вновь заложена была.

Государь Император, наведавшись в Астрахани у прикащика Евреиновых о положении и о всех обстоятельствах страны около Ряща, определил, чтоб на выезде из города по Казбинской дороге, откуда с Персидской стороны надлежало опасаться нападения, заложена была регулярная крепость, о чем написано было особливым пунктом в инструкции данные Полковнику Шипову. Посему Шипов [188] точно исполнял. Заложенная им на определенном месте, а Левашевым совершенная новая крепость [ибо ей другого имени не было] состояла из земленого вала о пяти бастионах, и служила яко бы цитадель, защищая город с западной стороны, так как с восточной стороны старой караван-сарай ктому же способствовал.

Следуя журналу господина Соймонова, надлежит нам здесь объявить еще несколько о городе Ряще, о жителях оного, о их торгах и промыслах, и вообще о состоянии земли Гиланской. Но притом помогут нам и другие не меньше достоверные известия от бывших же в Гилани людей произшедшие. Впрочем может читатель также найти о сем некоторые известия у господина Ганвая в I. Части его описания стр. 204 немецкого издания.

Город Ряще лежит под 36° 40' высоты полюса, к средине Гилани, на 10 или на 12 верст от Каспийского моря, при речке, которая бы текла в реку Перибазаре, естьлиб она во многих местах не высыхала. Для сего пользуются жители по большой части копаными колодезями, кирпичем очень чисто выкладенными; как то находятся такие во всех деревнях, да и там, где речной воды [189] довольно, потому что Персияне колодезьную воду для чистоты ее речной предпочитают. Домы все каменные и порядочно построенные по большой части крыты черепицею. Хотя город занимает место на 5 верст квадратных, однако есть и иного пустых мест, садов и рынков, а особливо больше 50 караванных дворов много места занимающих. Сии доказывают о преждебывших там великих торгах; а торги состояли наибольше в шелку сырце, которой до Российского завоевания, или лучше сказать до Персидских мятежей, нигде не родился так изобильно, как в Гилани. Торги привлекли великое богатство, почему купцы были в чести, и состояли в равном почтении с дворянством. Купцы и все мещанство великое имели участие в правлении. Ибо хотя Шах обыкновенно посылал туда Везиря, которой его именем управлял городом и уездом: однако он не мог без согласия мещан ничего учинить важного. Визирство было в Ряще прибыточной чин. Потому Везири часто сменялись. Ибо всегда довольно было таких кои искали себе сего места. Ктому же и благоразумие требовало, чтоб Губернатору не давать времени в отдаленной провинции много познакомиться, и усилившись отложиться от государства. [190]

По частым и великим караванам, из Турции, Персии, Бухарии, и из самой Индии в Ряще приходившим, зделалось сие место зборищем всех Европейских и Азиатских товаров. Развозили шелк до гаваней Средиземного моря и Персидского залива; а особливо Армяне отправляли сей торг до помянутых гаваней. Хотя на Европейские товары, особливо на сукна и другии шерстяные материи, довольной был росход в Ряще, или меняли оные на Персидские, Бухарские, Индийские, бумажные и шелковые материи: но на покупку шелку сырцу требовалось наличное серебро, из которого в Ряще, по желанию каждого, чеканили Абаси и другие сорты монет; не для прибытку от чеканки, но для одной токмо удобности, дабы при покупке других товаров избегать труда отдавать серебро на вес. Сия есть причина, для чего не примешивают меди в сей род монет, и для чего у нас продаются оные на вес за чистое серебро? Главное основание к споспешествованию сих торгов состояло в вольности и в весьма умеренной пошлине, для Шаха збираемой. Однако доходы были знатные, потому что ниской тариф множеством товаров награждался. Что Индейской купец Амбуран, свидетельствовал пред Государем ПЕТРОМ Великим о тогдашнем сильном вывозе Гиланского шелку в Турцию. О том уже выше объявлено. [191]

Но сие цветущее купечество чрез несколько лет, когда от Персидских мятежей караванам ходить стало опасно, со всем пришло в упадок. Правда, что было еще тогда довольно денег везде и в самых деревнях, в коих многие простые мужики по шелковым своим заводам представляли купцов, или фабрикантов; как то и Офицеры, иногда посыланные, для укрощения несмирных, никогда не возвращались без богатой добычи: но только и было, и не прибавилось нового богатства, потому что на запасенной шелк купцов не находилось. Из того последовало натуральным образом, что и делание шелку остановилось. Частопомянутой разбойник Дауд Бег разграбил в Ширване некоторые из Турции приходящие караваны, а еще больше хищность Авганцов зделала все дороги в Персию опасными, а особливо ту, по которой из Индии приежжают. По сей причине караванные сараи в Ряще уже несколько лет стояли пусты. Ктому же настал страх от Российского войска при его вступлении и ежегодном умножении в Гилани, также от манифеста, публикованного Бригадиром Левашевым, что оная провинция России уступлена. Знатнейшие купцы, в Ряще домами жившие, выехали тогда оттуда; а изрядной купеческой город превратился в военной, и земля тамошняя зделалась [192] театром войны, потому что Персидские начальники, при Шахе Тахмасе бывшие, не хотели согласиться на обещанное Измаилом Бегом уступление. В Гилани, пока оная земля была в Российском владении, считалось вдоль морского берега 50 верст длины, а от моря до гор, которыми сия провинция отделялась от Персии, 30 верст ширины.

Известие, господином Соймоновым о делании шелку в Гилани сообщенное, внесем мы при конце морских его путешествий, и токмо здесь объявим еще несколько о прочем состоянии сей провинции. Оная изобилует лошадьми, быками и овцами. Для того ли верблюды не плодятся в Гилани, что, как господин Ганвай пишет, буксовое дерево им вредно, о том не подтверждают наши известия. Кроме пшеницы, из которой хлеб пекут, и ячменя, коим кормят лошадей, родится там такое множество сарачинского пшена, что еще многие соседственные провинции могут оным довольствоваться. Сия польза произходит от того, что земля к морю ниска и болотна, также иногда во время сильных северных ветров морскою водою заливается. Сверьх того текут многие целые реки и речки из гор в море, из которых жители проводят на свой поля каналы [193] и тем напаяют жадную землю. Где сие учиниться не может, там ростут цитроны, помаранцы, финики, смоквы, гранатные яблоки, сливы, пигвы, оливы, дыни, арбузы и виноград, превеликими хотя не весьма сладкими кистеми отягченной, которой вьется в верьх по другим деревьям, и всякой овощ ростет в таком изобилии, что вся земля уподобляется приятнейшему и полезнейшему саду. Вино из тамошнего винограду запускали ходить, которое зделалось гораздо лучше Дербентского, потому что в Гилани земля не селитреная, и походило на хорошее красное вино Французское. Но одобрять виноград, Персияне не умеют, так как во всем полагаются они на одну натуру; ни к каким деревам они не прививают, лесу не подчищают, жеребцов не кладут, и проч. До прибытия Российского войска была земля местами сильным лесом покрыта. Самые лучшие деревья ореховые без разбору употреблялись на дрова, чего для некоторой Офицер (Господин Бодан в представлении, которое поднес он в 1731 году Его Сиятельству господину Генералу Фельдмаршалу Графу Фон Миниху) учинил предложение, чтоб беречь самые здоровые деревья, и употребить на приклады к ружьям, [194] которыми вся Российская армия весьма удобно снабдена быть может. Но один из сих лесов, почти до Ряща простирающейся, вырублен был для безопасности города. Чрез то открылся вид до самых гор, которые для их вышины беспрестанно снегом покрыты.

Напротив того одно обстоятельство сей земли вред причиняющее состоит в влажности тамошнего воздуха, многие болезни производящий, чему причиною суть многочисленные болота и каналы, также и Каспийское море с изходящими от него парами. Особливо сие примечено в осеннее время, когда обыкновенно дуют северные ветры. Лежащие в юге высокие горы иногда препятствуют в том, что морские пары далее ветром проноситься немогут, но остаются в Гилани. Все железо, да и карманные часы ржавеют от сего влажного воздуха. Нигде так много не находится комаров и других инсектов, как в Гилани. Такожде некоторые плоды, например смоквы, финки, дыни, почитали за нездоровые Российским солдатам, но то лучше приписать можно излишнему употреблению оных, к которым простые люди меры не имеют. Напоследок сказывают, что скорое пременение погоды, когда днем было чрезмерно жарко, а ночью настала нечаянная стужа, повредило здравие тех, кои в [195] том не предостереглися, да и от того иные живота лишились, что тем вероятнее, понеже сие обстоятельство также в Венгрии и в Италии иностранному войску обыкновенно смерть наносит. Сие бесспорно, что владение Гиланью, в рассуждении великого числа солдат, там померших, весьма неприбыточно было Российскому государству. Но в то время, о коем мы здесь говорим, надеялись еще оное преодолеть. Для того защищали свое право, сколько было можно и имели счастие, утверждати оное с малым числом народа.

Сначала думал Генерал Лейтенант Матюшкин отвратить неприятельские нападения Персиян чрез то, что послал нарочного к Шаху Тахмасу, с письменным преставлением: "коль то мало сходствует с заключенным между обоими дворами трактатом, что когда Россияне ничего больше не учинили, как токмо взяли во владение уступленную им провинцию, не делая Персиянам нималейшие обиды, сии толь неприятельски с ними поступают, что нет ни единого дня, в которой бы они жить могли без страху; он просил, чтоб Шах послал к своим Везирям другие указы, дабы он принужден не был, прогонять силу силою, что Шаху конечно не принесет пользы; напротив того [196]обещал он поступать точно по заключенному с Измаилом Бегом трактату, и защищать Шаха против его неприятелей, есть ли он сам похочет к тому способствовать, исполнить по своему обещанию, трактат ратификовать, и зделать приготовление к содержанию Российского войска." Но на то никакого ответу не воспоследовало. Толь слабой Государь, как Шах Тахмаз, зависил со всем от своих Министров, а Измаила Бега, жившего тогда в Ряще под Российским покровительством, почитали они за изменника.

В тоже время случилось, что вышеобъявленной Российской Консул, когда он находился при Шахе в Ардевиле впал с сумнительные обстоятельства, от некоторых служителей Шаха, кои хотели его ограбить. Он заперся, они разламали двери. Принужден он в них стрелять. Некоторые были застрелены. От того Консул был в превеликом страхе, чтоб смерть сих людей ему неотомстили. Однако замечательные обстоятельства двора его защитили. За одну большую бутылку чихиря, которую он подчивал Шаховых Министров, не токмо помирился, но и дружбу зделал. Из сего можно понять тогдашнее состояние дел Шаха Тахмаса. [197]

Между тем с начала 1725 года совершенно показались неприятельские действия. За день пред тем получено известие чрез Армянских и Персидских купцов, что следующего утра учинен будет сильной приступ; но с которой стороны, того сказать не могли. Всех сторон, с малым числом войска обнять не возможно было: однако готовились по своей силе, и расставили караулы с таким распоряжением, чтоб всякой по данным сигналам туды обратился, где покажется неприятель. По вероятности заключали, что приступ учинен будет к одной из двух крепостей. Но может быть, что новая крепость показалась неприятелям важнее, нежели чтоб с самого начала отведать у оной своего счастия, или что уская дорога, оттуда к горам лежащие, не обещала им довольной безопасности, чтоб по оной спасшись с случае поражения. И так они пришли по другой дороге от рек Фузы и Себдуры, и маршируя разными колоннами, на рассвете соединились все на большом лугу пред укрепленным караванным двором. Сего ради собралось туда все российское войско, оставя токмо нужное число людей на прочих постах, и стало пред караванным двором в порядок сражения.

Воперьвых выскакала неприятельская конница на оной луг с великою борзостию и [198] и криком, и разъежжала во все стороны, но прилежно наблюдали, чтоб не очень приближаться к Россиянам. Потом пришло пешее их войско, и заняло место меж дорог и около конных по опушке лесу. Да и те не осмелились подойти блиско. Они производили стрельбу чрезъмерную, но на таком расстоянии, что не токмо одним выстрелом, но и тремя пули их долететь не могли. Напротив того, как Россияне стали метать из малых мортир гранаты в неприятельскую конницу: то тотчас все разбежались, которые однакож вскоре возвратившись, показывали прежнее свое храбрование. Россияне ждали еще несколько времени, не учинят ли неприятели формального приступа. Но ничего больше не происходило, как прежде. Пустая их стрельба раздражила наконец Генерала, что он приказал согнать их с поля, что и учинилось одним баталионом пехоты, за которым три роты драгун следовали. Но наперед приказал он из полковых пушек скорою стрельбою помять их конницу, которая немедленно в бег обратилась, так что Россияне в своем движении никакого не имели препятствия.

По средине того лугу была малая река по колено глубиною. Как Российские солдаты подходили к оной, то от [199] Персиян превеликая стрельба произошла, и тогда уже их и пули наших доставали. Но чрезь то Россияне тем больше разъярились, и вскоре перешедши речку, передние несколько рот тотчас построились. Великое множество конницы паки прискакало с удивительным криком, но с такою же поспешностию, как только Россияне один по них залп дали, назад обратились. Видя сие пехота, также в бег ударилась, за коими Российских драгун три роты пять верст гнались и побили оных невероятное множество.

По прошествии трех дней вторично учинен такой же от них приступ, а потом ни одной недели не прохаживало, в которой бы неприятели не делали подобных опытов, и завсегда прежним образом были назад прогнаны. Каждой раз пред тем приходили известия, или по их намерению угрозы, коль ужасно следующего дня поступлено будет. Сие продолжалось два месяца. Наконец пустую их тревогу почитали так мало, что больше одной или двух рот против их не посылали. И то токмо яко бы для одной забавы. Малая речка была всегда рубежем между обеими и воюющими партиями, и Персияне точно наблюдали, чтоб не переходить чрез оную. Напротив того когда переходили Россияне, то им думалось, что [200] время спасать живот свой. Одно токмо несчастие приключилось Грузинскому ротмистру, коему ухо и со всей щеки кожу срубили. Сие зделалось от того, что он далеко наперед выехал, не дождався следующей за ним пехотной роты, которых неприятели весьма боялись. А коль ни малая была опасность от таких неприятелей; однако Персидской Посол Измаил Бег, находящейся тогда в Ряще, был всегда в превеликом страхе и в отчаянии. Каждый приступ приводил его вне себя. Но и с ним очень бы худо поступлено было, естьлибы он попался в руки своим землякам. После отвезли его назад в Астрахань, где еще больше 20 лет он прожил.

Как опять все утишилось, то услышали причину сих бесполезных и толь часто повторенных нападений. Везирь имел от того себе прибыток; потому что по учинении каждого приступа, збирал он к новым вооружениям во всей земли новые подати, которые по большой части шли в собственную его казну. Должно было думать, да и опасались, чтоб Персияне в тоже время не нападали на стоящие в Зинзилинском проливе суда. Но сии не токмо никакого нападения, но и никакого знаку неприятельского, не видали. Напротив того они и с теми, которые [201] приносили к ним съестные припасы, скот и дичину на продажу, обходились по дружески.

В Марте месяц хотя Персияне ничего уже больше не предпринимали против стоящего в Ряще гарнизона, однакож они иногда еще обеспокоивали чинимые из Перибазара транспорты. Есть там не широкая, но глубокая и быстрая река, а дорога лежала подле самой той реки. За оной в некоторых местах имели неприятели в лесу, и стреляли по мимоидущим Россиянам, из которых иные и вред от того получили. Другого способа не было, как что надлежало писалось партию, для прогнания оттуда Персиян. По учинении сего оной лес вырублен.

Потом пришел к Ряще Везирь из Астары с прибавочным войском, о котором говорили: что он поступит гораздо храбряе прежнего Везиря. Он стал лагерем при оной быстрой реке, о которой мы теперь говорили, и хотел переправиться чрез оную. Но как ему послали на встречу три баталиона пехоты и несколько конницы: то и он ни мало оказал охоты, дать бой с россиянами. Несколько его людей реку уже перешли было, которые по большой части побиты, а другие разогнаны, и которые чрез реку возвратиться хотели, те потонули. [202]

Еще случилось, что Офицер с малою силою посланной в близ лежащую деревню для приведения жителей в послушание, был атакован великим множеством неприятелей, и принужден терпеть некоторую осаду в своей деревне. Другая команда пошла ему на вспоможение. Как сии шли по уской дороге, на которой едва шесть человек в ряд стать могли, то напало ка них великое же множество неприятелей. Но при нем была малая пушка, из которой как только стрелять начали, то все Персияне вдруг разбежались. Сим способом спаслись и находящиеся в деревне Россияне, которые услышим стрельбу, могли без препятствия соединиться со своими, и возвратиться в Ряще. При всем том почти никакого не произошло урону. Один токмо Стик-юнкер Львов, которой знал толь искусно употреблять пушку, в грудь был прострелен.

Сим кончились все неприятельские действия, по крайней мере так долго, пока Генерал Лейтенант Матюшкин находился в Гилани. Кажется, что перемена правления в Испагани, когда Султан Эшрев 22 Апреля возведен был на престол вместо кончающегося Мир-Махмуда, понудила принять другие меры. Матюшкин хотел следующего лета строить [203] названной Государем Императором город при устьи реки Кура, на которой конец 5000 человек Казанских Татар, Черемис и Чуваш, отчасти в Ряще, отчасти в Баку были в готовности и суда уже были оснащены; но на Святой неделе пришло печальное известие о кончине Государя Императора ПЕТРА Великого, и побудило отложить сие намерение до получения подтвердительного указа.

Другие причины требовали, чтоб Генерал Лейтенант поехал в крепость святого Креста. Чего ради в Июнь отправился он с господином Соймоновым из Ряща. Зашед в Баку пробыли там сем дней, а в Дербенте четыре дни; в Аграханской залив прибывши, поехал Матюшкин на шлюпке на Сулак в помянутую крепость, а Соймонов продолжал свой путь в Астрахань.

В Астрахани лежал провиант, для Гарнизону в Крепость святого Креста назначенной, которой еще той же осени перевесть туда надлежало. Господин Соймонов переправил оной в Октябре месяце в Аграханской ретранжемент. Между тем Генерал Лейтенант Матюшкин окончав свои дела в крепости святого Креста, употребил сей случай на возвратную езду в Астрахань. Ноября [204] шестого прибыли они в Астрахань, и тем заключили морскую езду 1725 года.

VIII.

НОВОЕ МОРЕПЛАВАНИЕ ДЛЯ ОПИСАНИЯ КАСПИЙСКОГО МОРЯ.

В начале 1726 года случилось, что 21 судно, в Ярковской гавани стоявший, в жестокую погоду, сильным наводнением и давлением от льду взнесены были на остров Четырех бугров, и по збытии воды там остались. Может быть, что некоторые причли сие приключение неосторожности караульных Офицеров; но господин Соймонов, которому в Астрахани ежедневно было репортовано о всех обстоятельствах, уверен был, что сие несчастие зделалось не от их слабости, но от необходимого случая. Между тем надлежало дело исследовать, и стараться, чтоб суда механическими способами опять спущены были на полу. На такой конец Контр-Адмирал Синявин был послан из Адмиралтейской коллегии в Астрахань, с которым прешло и девять морских Офицеров, на смену тем, которые уже много лет служили на Каспийском море. [205]

При сем случае надеялся господин Соймонов возвратиться в Санктпетербург: но еще трудился он над снятием судов с острова, (Из сих токмо 7 судов опять спущены на воду. Прочих, за дальностию от берега, не можно было снять, которые разломали и годные употребили на другую потребу) то из Адмиралтеиской коллегии получен был указ, чтоб еще послать искусного Офицера, для точнейшего описания Каспийского моря, а особливо восточного берега оного. И как притом Контр-Адмиралу поручено было, выбрать кого он к тому за способнейшего рассудит: то без дального размышления выбрал он господина Соймонова. От того не помогли никакие представления. Причина, которую приводил господин Сомонов для своего отпущения, что он уже сем лет ездил по Каспийскому морю, служила к тому же, чтоб Контр-Адмирала смотрящего больше на пользу дела, нежели на сопряженные с оным трудности, еще больше укрепить в его избрании. Кратко: господин Соймонов принужден был препроводить еще лето на Каспийском море.

Выбрать Офицеров, унтер-Офицеров, рядовых, суда, такелаж, и все к езде потребное, состояло во изволении [206] господина Соймонова. Он выбрал два судна: Гекбот Царицын, которой уже нарочито был старой и ветх, и Шнаву Астрахань. Сии стояли в гавани Ярконского устья, и там были починены, оснащены и людьми снабдены. На гекботе находилось 10 медных пушек и 8б человек, а на шнаве 54 человека и 6 пушек. На обоих судах и половина людей была матрозов да половина солдат. Но притом и матрозы были не вооружены, как солдаты. Для мелкости залива, по реке Эмбе названном, и для большего споспешения дела, послал господин Соймонов бот с 16 человеками, под командою штурмана Долматова, описать сей залив по всем его излучинам и глубинам.

Сему новому Каспийского моря описанию, одолжены мы изрядною картою Каспийского моря, которая в 1731 году определением Адмиралтейской коллегии напечатана, (Зри известие о ландкартах, в Ежемесяч. Сочин. 1761 году в Декабре месяце стр. 486) а потом Англинским Капитаном Вудруфом, вторично издана с некоторыми прибавлениями. При чтении сих известий не худо бы при себе иметь такую карту, для ясного понятия о том, что учинено при сем вторичном описании. Есть ли еще [207] сравнить оную с прежнею картою Капитана фон Вердена, то никакого не останется сомнения, что потребно были новое описание, дабы точнее определить положение восточного берега.

Как суда всеми потребностями снабдены были, то вышли они 6 Маия в море из устья реки Волги, Гекботы и шнава взяли свой курс на SO к углу Тук-Караганскхому, а бот пошел прямо к востоку, для начатия своего описания при устье реки Яика. Ветр был благополучной, следующего дня потеряли они бот из виду. На третей день, при продолжающемся прежнем ветре, увидели они около полудня угол Тук-Карагач в SO, а вскоре потом Кулалинские острова к востоку. И надобно думать, яко бы здесь погрешено в множественном числе, потому что в первом отделении сих известий говорено об одном токмо острове Кулали называемом. Так то называется самой большой из сих островов. Но понеже подле и позади оного лежат еще другие малые острова, собственных имян неимеющие: то оные разумеются под том же общим именем. Что же мыс Тук-Караган, хотя и далее лежащей, усмотрен прежде островов, то оное без сомнения находящимся на оном горам приписать должно. [208]

Господин Соймонов намерен был описать точное положение всех сих островов, глубину около оных вымерять, и связать чрез компас пейлинги. Но того учинить следующий случай не допустил, Он стоял на якоре при северном конце большого острова, когда с начала ночи стал ветр прибавляться, а к полуночи так усилился, что целым штурмом назвать могли. От превеликого волнения повредился гекбот, и появилась в нем великая течь, так что не успевали воду выливать всеми силами. Едва могли удерживать, чтоб не прибавлялась. В сей опасности препроводили весь следующей день, и часть ночи не без великого утомления людей, пока ветр утих, и о починке судна стараться можно было. Увидев бусу, которая от Астрахани отправлена была к Кулалинским островам для тюленьей ловли, потому что тюлени на сих островах днем выходят, и по заплескам на берегах ложатся, где их убивают, послали туда шлюпку, и взяли проводника, которой им показал губу при южном конце большого Кумалинского острова, в которую вошли они, как в безопасную гавань. Сия морская губа находится на той стороне острова, которая лежит к матерой земле, или к восточному берегу. Господин Соймонов положил оную по ее величине и глубине [209] на поле своей карты. Но на Вудруфовой карте, у господина Ганвая, оной губы не находится, может быть для того, что польза оные казалась Англичанам незнатною. И что токмо Россиянам, из Астрахани на мысу Тук-Карагане торги отправляющим, может быть пригодна. Выгрузивши судно, нашли место, в которое втекла вода, и оное изнутри законопатили.

Ехать ли еще далее на старом гекботе, или послать оной назад в Астрахань, и продолжать путь на одной токмо шнаве? то был предмет совета господина Соймонова с его Офицерами. Но его и всех прочих мнения туда клонились, что лучше при шнаве иметь худое судно, нежели совсем никакого; потому что в случае несчастия одного судна, могут люди спастися на другом, и по тридневном пребывании в помянутой гавани продолжали езду далее.

Пред мысом Тух-Караганом приметили они высоту полюса на 44°24'. Они проехали мимо, да проехали также и Александров Бай, или залив, потому что сия страна довольно уже известна была по экспедиции Александра Бекевича. Но что касается до положения берегов и до примеченных высот полюса, то явилось у [210] них все новое. Ибо на фон Верденовой, карте почти каждое место положено целым градусом далее к северу, нежели быть надлежит, которая разность умножится еще больше при следующем заливе Карабугас называемом. Ветр был благополучный и погода хорошая: чего ради тем меньше употребляли времени в рассмотрении не важных дел, что вдоль всего берега грунты из раковин состоящие были для бросания якоря не надежны. Довольно, что положение берегов везде ниских и приярых примечено с глубинами, которые и на карте точно означены. Два простирающихся в море мыса определены по высотам полюса: Пещаной угол под 41°00', а Камель угол под 41°19'. При перьвом въежжают в Александров залив.

Господин Соймонов намерен был, войти в залив Карабугас, потому что, сколько ему было известно, никакое Российское судно в оной итти еще не отважилось. Кажется что всеобщей слух, яко бы в сем заливе есть пучина, поглащающая воду Каспийского моря, удерживал от того прежних плавателей. Но господин Соймонов имел другие препятствия. За две версты от входу в залив были хорошие пещаные грунты. Вскоре потом появились каменистые и такой неровной глубины, что с 12 на семь, а [211] потом с 16 на шесть сажен, с весьма частыми переменами. Как однажды лот бросить, и вынув бросить в другой раз, то все глубина переменная. И сие было необманчивое доказательство скрытых камней, коих остерегаться надлежало. При таком ветре отдалились суда на шесть миль от берега, однако грунты не переменились. Сильнымх западным ветром прибило их опять к берегу, и может быть не миновали бы они погибели, есть-либ не восстал ветр WXW, по которому пошли они на SO Чрез то хотя они удалились от берегу, но грунты появились еще опаснее. Глубина вдруг переменилась от 20 до семи, и от 15 до пяти сажен. Люди были в таком страхе, что казалось им, будто видят высунувшиеся из воды камни, коих однако не видели. Особливое есть свойство Каспийского моря, что иногда вода близ берегов имеет такое движение, которое подобно обыкновенному плесканию при высунувшихся из воды камнях, но в самом деле то происходит от волн из моря и от берегов друг на друга ударяющих. Сие то есть что Бурун называют на Каспийском море, о чем можно видеть в Оренбургской Топографии в сочинениях 1762 году месяце Апрель страница 417. От того напал на людей такой страх, что всяк чаял смерти быть неизбежимой. В сем [212] бедственном случае проежали мимо залив Каарабугасской, а как скоро нашли грунты лучше прежних, то стали на якорь. Грунты были ракушешные на 12 сажен глубиною. Прежде обегали таких, яко опасных; ныне, в сравнении опаснейших подводных камней, почитали оные хорошими, чтоб по крайней мере несколько отдохнуть было можно. Однако и там было не без подводных камней. Ибо как восстал сильной ветр из севера, и дул двои сутки: то якорной канат у шнавы в одну ночь перетерло, что никакой другой причине, как острому камню, приписать можно. Потом последовали западные ветры, новою опасностию угрожающие, есть ли возвратиться к заливу. Между тем господин Соймонов приметил высоту полюса входу в оной залив. Для прочего ссылается он на прежние описания, а из всего следующее происходит известие.

Залив Карабугас, которому бы по справедливости особливым озером назвать можно, соединяется с Каспийским морем под 40°40' высоты полюса, посредством канала, на две версты длиною, на полверсты шириною, и от шести до семи футов глубиною. Фигура его кругловата, и в окружности на 30 верст считается. Сказывают, яко бы в канал приметили непрерывное быстрое течение из [213] Каспийского моря в сей залив, и по сему заключают, что вода Каспийского моря там вбирается в пучину. Но объявленное течение имеет основание на ложном примечании. Ибо оное бывает токмо тогда, когда дует сильной ветр с западу, и вода пред заливом вздымается, от чего она неотменно должна стекать в открытой канал. Тоже примечают в канале, которым Зинзилинской залив соединяется с Каспийским морем, ибо во время северного ветра есть течение в оной, которого при переменных обстоятельствах не токмо нет, но и бывает иногда противное течение из Зинзилинского залива в море Каспийское. И так из сего не можно вынесть никакой пучины, воду Каспийского моря поглащающие. Жители острова Огурчинского, по свидетельству господина Ганвая, (Часть 1, стр. 109, немецкого издания) уверяли Капитана Вудруфа, что нет такой пучины. Также со всем не основательно, что Персияне сказывали Олеарию, (Пути описание книг. IV, гл. 16, стр. 213) яко бы при берегах Мизандронских такая же есть пучина, потому что ту страну многократно наши объежжали, а нигде такого места не видали, напротив того кажется, что основанное на опытах славного Галлея мнение [214] Капитана Перри, (Стат России, стр. 106. Англинского издания) есть вероятнейшим, по которому Каспийское море никакого не имеет стечения обыкновенным исхождением паров теряется столько воды, сколько из рек в оное втекает.

От Карабугасского залива пошли они к заливу Красноводскому, где на половине дороги находится мыс, прямо против Апшеронского полуострова лежащий. В том месте Каспийское море весьма уско, и ширина оного относится не с большим на 20 миль немецких. Красноводским, или Красноводские горы, называемой, под 39°40' высоты полюса. Против самого устья залива мало галежной пещаной грунт, где на 17 саженях глубины стали на якорь. Там претерпели они паки сильной ветер два дни, отчего в гекботе опять вода не мало прибывать стала, но тому много помогли. По утишении погоды увидели они в заливе много мелких судов под парусами. Описывать тот залив господину Соймонову было не указано.Потому что Лейтенанты, Князь Урусов и Южин описали оной в 1718 году. Однако же признаться должно, что когда их данные приобщены к карте Капитана фон [215] Вердена, труды Англинского Капитана Вудруфа, у Ганвая еще больше к тому прибавили. (Зри чаcть 1. стр. 92, немецкого издания. В сем состоит важнейшее прибавление Капитана Вудруфа к карте господина Соймонова)

Потом поехали они к южному углу сего залива, или может быть к одному из лежащих там островов, которые в то время не все еще нашим были известны. Здесь грунты были каменистые и для того не бросали они якорь до тех пор, пока ветр не утишился. Они стояли на 18 сажен глубины. Устье залива было от них на востоке и мало к северу. Море еще сильно волновалось.

Известно уже, что Красноводской залив соединен с Балханским, и что из лежащих перед оным и в оном заливе островов самой большой называется Огурчей, а по Персидски Идак. Прочие острова имеют также собственные свои имена, но обыкновенно и они включаются в общем именовании Огурчинских островов. Похваляют тамошнюю плодородную землю. Для того Трухменцы приходят туда летом с матерой земли, и сеют там пшеницу, сарачинское пшено и хлопчатую [216] бумагу. Такие Трухменцы были и те, коих видели в заливе. От оных пригребли три лодки, спрашивая: какие суда, и куда идут? ответствовали им: что Российские торговые суда с мукою пшеничною, которую они везут на продажу Персидским подданным. Они просили, чтоб суда вошли к ним в залив для торгу; но им ответствовано: что за глубиною судов в залив войти не можно; есть ли де они хотят с ними торговать, то надлежит им самим приехать на судно. И с тем погребли Трухменцы к своим товарищам, и несколько советуя опять приехали с прежним требованием, в чем им потомуж отказано было. А притом послан был штурман с шестью солдатами и с толмачем, которому приказано о том же пространнее с ними говорить, и осведомиться о прочих тамошних обстоятельствах и торгах, каковые известия при таких случаях получить способно бывает. Но как шлюпка к ним подгребать стала, то с Трухменской лодки по ней стрелять начали, что и с других их судов делали. Сие видя штурман также и по них стрелял, чем вся война кончилась. С гекбота дали сигнал, чтоб штурман возвратился на судно, которой как приехал, то не хотел господин Соймонов долее мешкать на том месте. С поспешностию подъимали якори, и развязывали [217] парусы. Когда все было в готовности а Трухменцы сие видя, и пришед в великую робость, назад к своим берегам побежали: то оборотили в самой скорости гекбот к ним боком, и стали стрелять из пушек; но не видно было, трафило ли хоть одно ядро в их судно, что может быть от качания гекбота от морского волнения и не делалось.

Сперьва прошли они Огурчинские острова, которые остались влеве. Как опять приехали к берегу матерые земли, то стали на якорь на 7 сажен глубины. Здесь ничего не произошло особливого. Они продолжали свою езду к Астрабатскому заливу. Берега были везде ниские и безлесные, а якорные моста отмелые, и грунты пещаные. От прежнего описания было известно, что Астрабатской залив также не глубок; чего ради опасность имели, чтоб Персияне, от которых ныне больше прежнего остерегаться надлежало, на мелких местах не учинили какого нападения, коего избежать едва бы можно было. Для того употребил господин Соймонов всякую предосторожность, и за неимением копей приказал много шестов большими корабельными гвоздями насадя укрепить, отчегобы ту же пользу, как от копей, надеяться можно было. [218]

По въезде в Астрабатской залив стали на якорь пред устьем реки Астрабата, и перьвые имели старание, чтоб запастись пресною водою. Сие учинено чрез одну ночь с великим поспешением.Но оне начали лавировать по заливу, и продолжали девять дней при непрерывном западном ветре; и во все оное время из тамошних жителей ни один им не явился. Казалось яко бы город Ферабат, так оной называет господин Соймонов, а другие называют Астрабат, со всем был пуст; однако Российские суда часто оной город проежживали, потому что стоит блиско берега, в самой средине залива. Напротив того оказались почти везде лошади, быки и овцы на пасстве; да и видны были деревни, или одинакие дворы, поберегу залива стоящие. Из безчисленного же множества рыболовных лодок заключили, что та страна многолюдна. Но что значила особливая поступка жителей, что они со всем не казались Россиянам? Был ли то страх, или коварство? Поджидали ли сии, что Россияне прельстившись на скотские стада, выдут на берег, дабы тем удобнее их погубить? Господин Соймонов так думал. Но он не имел нужды в съестных припасах. Многие огни, горящие ночью не токмо по берегу, но и на отдаленных горах, показывали, что Персияне [219] их стерегут. Или может статься, что оное чинилось для чести Шаха Тахмаса, о котором после слышали, что около того времени находился он в Астрабате, или по близости города.

К доказательству сего служит артикул Санктпетербургских ведомостей от 21 Генваря 1727 года, на которого тем надежнее ссылаться можно, что такие известия сообщаются от Министерства. Слова суть следующие: "Из Персидского города Бастама получено от 6 Августа 1726 года следующее известие: Шах Тахмасиб пошел 6 Июня от Астрабата чрез горы в Дамган, и потом 3 Июля [не известно, своевольно ли, или по неволе] Фатали Хана объявил Векилем. И поручил ему во всем совершенную власть и правление. Потом сей Хан поехал из Дамгана в Бастам, куда он прибыл 23 Июля. Августа 5 Шах и Фатали Хан начали вооружаться в поход под город Мешед, потому что объявлено, что Мелих Махмуд, Хан того города, которой и знак сего достоинства носит, идет со своим войском к Бастаму, и уже приближился к Сазывару, так что его войско отстоит от Бастама на три токмо Менциля. Августа 5 дня уведомленось, что 3000 человек Авганцов идут, и находятся не далеко от [220] Дамгана. Но Шах на то не смотря идет против Мелиха Махмуда. Он набрал из разных народов до 3000 человек и с деревенскими мужиками. Впрочем владычествуют в Персии следующие партии: в провинции и городе Эриване, Сулзагар Хан, родом Авганец; в Мешеди помянутой Мелих Махмуд, Персиянин; в Ширасе, сказывают, что властительствует сын Шаха Мирзам Сафи; а в Апшере, Надир Кули-Бег."

Вид и величина Астрабатского залива точно представлены на карте Капитана Фон-Вердена, и таким же образом положены на карте господина Соймонова, напротив того Вудруф погрешил, что недовольною длиною представил перешеек, которым прикрыт залив со стороны Каспийского моря. По въезде в залив в леве находится текущая от востока река, Астрабат. Сия река на Вудруфовой карте и у Ганвая (Част 1. стр. 116. немецкого издания) называется Корган, да и та земля, которая простирается оттуда к северу вдоль морского берега именуется на оной карте степь Корган. Корган значит тоже что Гиоргиан, или Жоржиан, о чем зри у Гербелота. (Под словами: Гиоргиан и Коаресм) Гиоргиан была прежде [221] прежде провинция земли Хуаресмии, и главной город в оной темже именем назывался, или оной тотже был город, что мы называем ныне Ургенчь. (Зри общую историю путешествий част 7, стр. 248) Астрабат причислился к тойже провинции, по крайней мере простиралась оная провинция до сего места. Абулгази Баадур Хан (Родословная история о Татарах, стр. 626 и след) часто упоминает о реке Курган; но всегда разумеет реку Астрабат. Таверниер (Путешествие, книга IV. глава 1) пишет, что провинция Астрабат простирается до реки Рут-Кане-Куркан, под которым именем разумеет он неправильно реку Оксус древних писателей. Ибо кажется, что то никакая река другая, как та самая, о которой здесь говорится. И так видно, как река Астрабат могла получить имя Корган, или Гиоргиан. Самым делом, имя Астрабат реке не прилично, но оным может токмо называться город, или другое населенное место, что доказывает окончание Абад, которое на Персидском языке жилище значит. Так то переводит Оттер (Путешествие в Персию, том I. стр. 178) Гарун-Абат, жилище Аарона. Так то [222] находятся в Персии и другие разные города с сим окончанием, да и в самой Индии есть такие, кои чаятельно от Персян построены. (Зри у Оттера том І. стр 186, 200, 245, 265, 327, 347, 345, 349, том II. стр. 10, 11) Астрабат и Ферабат суть тому примерами.

Город Астрабат, как уже выше сказано, стоит посреди помянутого залива, на южном берегу, и по свидетельству господина Соймонова, имеет пред собою еще особливой малой залив, яко бы гавань. По сему есть погрешность, когда оной означен на Вудруфовой карте, яко бы нарочито далеко отстоит от морского берегу. По справедливости винят господина Ганвая, что хотя он довольно тщателен в описании других известий, однако географическое мест положение редко изъясняет. Сочиненной им проспект Астрабатского залива (Часть I стр. 117) представляет не город, но токмо страну оные реки. Персияне и прочие восточные народы выговаривают то имя Астер-Абат, а больше Эстер-Абат. О географическом положении сего города можно видеть у Гербелота, (Под словом: Астрабат) [223] Тавернера, (В реестре долгот и широт мест присовокупленном к 3 книге его пути описания) Витзена, (Северная и восточная Татария, второе издание стр. 453) у сочинителя примечаний к Абулгазию (Стр. 667) и у Оттера, (Пути Описание. Т. I. стр. 200) Гебелот приводит также в несколько о истории оного, из чего явствует оного древность. Напротив того Ферабат, или собственнео Фера-Абад, по свидетельству Оттера, (Тамже стр. 245) построен Шахом Аббасом I, которой там и умер. Олеарий (Пути описание кн. 5. гл. 3. стр. 288 и гл. 32. стр. 338) пишет, что на сем месте была прежде деревня, Тагона называемая, куды Шах Аббас перевел больше жителей, и нарек город Ферабатом, по приятному его положению. Ибо Фера на Персидском языке значит Веселый. Сие ведая, видим мы и причину, для чего еще и другие места, сим же именем нарицаются. Караван Сарай, Шах Ферабат, нашел Олеарий (Кн. IV. гл. 34 стр. 259) на пути между Касбином и Комом. И во время Оттера, (Vоуаgе Т. I. р. 265) близ Зулфы, или [224] Испагани, был увеселительной двор Шахов, которой Фера-Абадом назывался. По Витзенову известию (Noord en Oost Tatarie. р. 686) впадает при Ферабате река Теггине-руд в Каспийское море, которое будто там до шести или семи мил от берегу так мелко, что в некоторых местах едва можно ловить рыбу неводами. Как Ферабат в 1668 году разграблен Донскими Козаками, [под предводительством Стенки Разина], то описывает Шардин, (Voyage en Perse. Tome IV. при конце) и притом сожалеет наипаче о славных палатах Шаха Аббаса, которые сии разбойники совсем разорили. Господин Ганвай (Часть I. стр. 150) упоминает о развалинах сих палат, кои мимо едучи он видеть, приписывая падение оных частым грабежам Туркоманов. [Трухменцов] в его время город почти пуст стоял.

В рассуждении сего не можно прекословить, что Астрабат и Ферабат суть два места разные. Но притом и видно, как то учиниться могло, что господину Соймонову лежащей в Астрабатском заливе город, объявлен под последним именем. Без сомнения то произошло от [225] от приятного положения Астрабата. Может быть толмачи говорили: что имя Ферабат по справедливости оному пристойнее, нежели тому опустошенному городу, которого остатки могут токмо наводит ужас и печаль. При таких случаях часто бывает не прямое толкование. Но есть ли кто сего заподлинно не признавает, и думает: что Астрабат во время Шаха Гуссейна, и когда господин Соймонов в перьвой раз туда приехал, действительно назывался Ферабатом: то однако без сумнения признаться должно, что, как ко время Ганвая, так и ныне, имя Астрабат в общем у всех употреблении.

Наши мореплаватели не могли довольно насладиться приятным видом Астрабата. Город окружен каменною стеною, за которою видны изрядно построенные домы с красными черепицею крытыми кровлями. Вокруг, выключая токмо сторону от залива, стоит густой лес больших кедровых и кипарисных дерев, которые тогда в полном цвете были. Также и цитронных, помаранцовых, гранатных, и других плодоносных дерев там изобильно. Сквозь лес везде просечены перспективы. На множество ходящего при заливе скота, смотреть было весьма весело. Позади города вздымаются [226] горы яко бы ступенями, так что отдаленные все выше ближних. Но все покрыты густым лесом, между которым в разных местах видны белые домы с красными кровлями, подающие оку переменное увеселение. К тому же случилось, что воздух был ясной и чистой; что никогда не было сильного ветру; дули токмо тихие западные ветры, и сию страну от великого жару, особливо ночью, прохлаждали. Господин Соймонов, уверяет, что нигде он не видал толь приятного проспекта.

От земли Мизандронской к югу лежит чрезвычайно высокая гора, Демоан называется, которая отовсюду видна, и с Каспийского моря. Олеарий (Книга IV. глава 35. стр. 255) упоминает о хребте Демавенде, [ибо сие есть тоже имя] что при оном, у города Нириса, четыре дни езды от Испагани, находятся богатые железные заводы, на которых делается наилучшая сталь. Но на своей карт положил он сию гору очень далеко к югу, так как напротив того на Вудруфовой карте у Ганвая поставлена она очень близко к берегу Каспийского моря. По справедливости можно оную почитать за отрасл хребта Тавра, Персидской Географ [227] Абулгазен говорит, (У Витзена стр. 500) что гора Дибавечд [другое произношение тогоже имени] толь далеко превышает все прочие горы, коль сии вздымаются выше земной поверхности, что она 50 миль видна, и во весь год покрыта снегом. Сказывают, что оная гора на 20, (Витзен стр. 437) и есть ли последовать господину Ганваю, (Часть І. стр. 116) на 30 миль немецких отстоит от Каспийского моря. Сию гору можно было при ясной погоде видеть и из Астрабата, потому господин Соймонов вздумал измерить вышину оные. Не мог он иметь фундаментальной линеи довольной величины. По отдалению горы и по углу, под которым он увидит вершину оные, надлежало ему найти перпендикулярную ее вышину. И так поставя свой квадрант, увидел он вершину горы, под 22°30'. Но коль то будет удивительная вышина, при показанном отдалении? Господину Соймонову сказывали, что гора отстоит от Астрабата токмо на три дни езды, за которые он считал 60 верст. Пускай то будет 10 миль немецких. Под объявленным углом, считая и преломление лучей, по точному тригонометрическому счислению, выдет [228] перпендикулярная вышина горы на 4 71/100 миль немецких. По расстоянию на 20 мил будет восемь мил и 58/100 частей, а по расстоянию на 30 миль выдет 13 миль и 12/100 частей. Правда, что у некоторых древних Географов, коих известия собирали Кирхер (Mund. subterr. Т. I. p. 93) и Рикциол, (Geogr. ref. L. VI. C. 20) также находятся удивительные высоты гор. Но когда П. Фелье (Зри господина Бугера Vоуаgе au Perou р. 48. У господина Бернулли Hydrodynam. Sect. X. § 26. и след. состоит 13158 футов, что учинит 2193 Французских сажен) измерял гору Пико на острове Тенериф, и нашел перпендикулярную вышину оные токмо на 2213 сажен, в коем числе по мнению господина Бугера, есть еще 140 и до 150 сажен лишних; и когда господин Дела Кондамин (Journal du Voyage a l'Equateur p. 48) и Бугер, (Figure da la Terre p. 380) по точным их примечаниям, высочайшей из всех гор на земле, Шимборассо в Перу, определили перпендикулярную вышину над горизонтом моря не больше 3217, или 3230 сажен, которое число не составляет еще немецкой мили, то явствует, как должно почитать измерения и определения древних. Сей опыт доказывает о рачении господина [229] Соймонова к поспешествованию наук; поэтому не хотели мы умолчать о сем хотя неудачном обстоятельстве до справедливой его похвалы касающемся. Но какую при таком измерении осторожность употреблять должно, то Кирхер (Mundi subt. p. 95) и Рикциол, (Geogr. reform. L. VI. C. 13. fg) а в наши времена Лулоф, (Руководство к Математическому и физическому познанию земного шара стр. 187 на немецком языке) пространно показали.

Есть ли бы от отдаления, по которому какая гора видна издали, учинит счисление: то оное бы также не подавало точного известия. Преломление лучей всегда показывает гору гораздо выше, нежели она есть с самом деле. Надлежало была иметь от глаза до самой горы чистой горизонт, дабы ничто оную не закрывало, когда она для круглости земли скрывается от глазу. Но где можно найти такую равнину, кроме моря? Положим, что есть такая. Да примем известное астрономическое горизонтальное преломление лучей на 33': то гора, за 50 немецких миль едва еще видимая, не будет выше 276/1000 частей немецкой мили. Но естьлиб [230] в таком отдалении горя еще несколько высока видна была: то хотя и надлежало бы ей приписать высоту выше прежней; но понеже в сем случае тот угол, под которым оная видна, надлежит изъискав определить: то паки найдутся прежние затруднения. Произходящие на море сомнительства, когда описывают горы, яко в весьма дальнем расстоянии видимые, представил господин Лулоф (В предобъявленной книге стр. 199) взятым от горы Пико примером.

По довольном осмотрении всех обстоятельств Астрабатского залива, и когда между тем ветр зделался благополучным, то продолжал господин Соймонов езду в Гилань вдоль Мизандронского Берега. Иногда посылал он шлюпки к берегу. Но сих издали еще встречали Персияне ружейными выстрелами. Хорошо, что не нужно было, сей берег описать вновь, потому что оной уже прежде в 1720 году довольно был описан. И так могли они при находящихся сих затруднениях без вреда мимо ехать. Но не мог господин Соймонов удержаться, чтоб Персиянам неприятельские их действия, явную войну показывающие, не отплатить при случае некоторых [231] торговых бус с ним встретившихся. 14 таких судов из Гилани идущих к Мизандронской пристани получено в добычу, которые по снятии людей и товаров на Российские суда, затоплены. Другие же, когда Российские шлюпки гнались за ними, на мель сели, и люди разбежались. Наконец число пленных Персиян превосходило число Россиян, так что содержать их было не без опасности. Закрепляли их по два человека в одну ручную колодку, так что у каждого одна токмо рука была свободна, а ночью держали их под деком. По прибытии в Гилань, все они отданы Генералу-Маиору Левашеву. Пришедши к Зинзилинскому заливу приказал господин Соймонов судам стать на якорях пред устьем, а сам пошел в Ряще. В то время было в Ряще моровое поветрие, так что ни десятого человека из Россиян здорового не было. Чрез два дни бытности там господина Соймонова из гребцов на двух шлюпках половина заболели. И для того всякое старание приложили, чтоб не умедля в путь отправиться. Генерал-Маиор Левашев сам присоветовал к скорому отъезду, а впрочем он рачительно скрыл свое несчастие от Персиян, дабы от сего случая не употребили себе в пользу. [232]

Намерение господина Соймонова было такое, чтоб описание залива Кизил Агача привести больше в совершенство; чего ради взял он с собою из Гилани корабельной бот, для употребления оного на мелких местах с лучшею способностию. Пришед к речке Куре принужден он был, за сильным штурмом пробыть там несколько дней. Гекбот по прежнему не мало потек. По счастию ветр был с Севера, с которой стороны стояли суда прикрыты землею. Сверьх того вода была мелка. В противном случае не так бы легко было, исправиться.

Как по утишении того сильного ветра пошли к Кизил-Агачскому заливу, то увидели Персидскую Бусу, за которой господин Соймонов послал Мичмана на шлюпке, для взятия оной. Мичману приказано было, по снятии людей и товару на свою шлюпку, потопил оное судно. Но груз состоит по большой части изо нефти, которая там обыкновенно держится в бараньих кожах, Тулуки называемых. Сии тулуки делаются следующим образом: Кожи с баранов, как мешки, здирают, не разрезывая брюхо, а шею и ноги завязывают. Потом на верьх шерстию выворотя, наливают туда нефть, и крепко завязывают. Таких нефтью налитых тулуков, или мехов, было на [233] судне около 1000, коликого множества не мог Мичман вместить у себя на шлюпке. Он взял токмо людей и мелкие товары; а хотя судно и прорубил для затопления, но притом и зажег, от чего вся нефть скоро загорелась, и произвела толь великой черной дым, что небо покрылось оным как густыми облаками. Господин Соймонов был весьма недоволен сею поступкою, потому что жители земли Саллиана, Ленкары и Астары от того встревожились, и зажгли стоящие на горах маяки для предостережения своих соседов. Была опасность, чтоб неприятели, увидя в заливе один токмо корабельной бот и две шлюпки, в намееренном деле им не препятствовали. Однако ничего худого не воспоследовало. Господин Соймонов все свои дела в заливе отправил, а суда между тем стояли пред заливом на якорях.

В заливе попались им две малые Персидские бусы, на которых людей было около 40 человек, те коих токмо малое число взяли в полон, а прочих отпустили. На против того груз, состоявшей из 10 быков, 100 баранов и 13 тулуков масла, взят в добычу.

Надлежало было корабельной бот возвратить в Гилань; но за худым состоянием гекбота приказано оному следовать [234] еще за господином Соймоновым до до города Баку. Прошед Мыс Везирь, за 12 миль до Баку. противной ветр принудил их стать на якорь промеж Свиными островами. Собственно один токмо из сих островов, к юге лежащий, называется Свиной, а почему, не известно. Большую часть, таких Российских имен должно приписать Козакам, когда на Каспийском море грабежи чинили. Прочие из сих островов, от юга к северу один за другим лежащие, называются: Лос, Буйл, и Дуванной, которое последнее звание, кажется, от того произошло, что некогда Козаки дуванили, то есть разделяли меж себя, на оном свою добычу. В то время зделался ночью жестокой штурм, отчего гекбот опять сильно потек. Тремя насосами едва успевали выливать воду и держать судно в такой мере, что хотя убавить воды не могли, однакож и прибавляться больше не допустили. Сей штурм продолжался 37 часов, после чего ветр утихать начал, а потом и способным стал, с коим и пришла к Баку.

В самое то время случился при Баку галиот, которой готов был отходить в Астрахань, а удержан был, дабы господину Соймонову на оном ехать вместо ветхого гекбота. Между тем, как груз [235] из одного судна перегружали в другое, еще осматривал господин Соймонов достопамятности Апшеронского полуострова, причем баталион солдат был с ним в конвое для тогдашних бунтовщиков. Примечания его во всем сходствовали с прежними, которые чрез сие третие исследование еще больше и утверждаются.

Продолжая путь несколько пробыл господин Соймонов при острогах Святом и Жилом, осматривая и описывая оные по Геодезическим правилам. Потом следовал он к Дербенту, а оттуда прямо в Астрахань, где шестого Ноября прибыл, препроводивши во всем пути шесть месяцов. Никто не усумнится почесть сию езду из всех господином Соймоновым чиненных за важнейшую. Оною одною все Каспийское море объехано. Она же есть основанием новой карты, о которой объявлено выше сего. Сию карту сочинил господин Соймонов в Астрахани, и послал в Адмиралтейскую коллегию; по получении которой не токмо послан был к нему указ, чтоб возвратиться в Санктепербург, но и вечнодостойные блаженные памяти Государыня Императрица ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА изволила его пожаловать Капитаном от флота. [236]

С оною картою вместе издано в 1731 году от государственной Адмиралтейской коллегии Описание Каспийского моря на трех листах с половиною в четверку на Российском языке, которое, яко из журнала господина Соймонова выбранное, а едва кроме Российских морских служителей кому известное, наипаче достойно чтоб из оного привесть главнейшее содержание для большего и изъяснения.