СОЙМОНОВ Ф. И.

ОПИСАНИЕ КАСПИЙСКОГО МОРЯ

V.

О МЯТЕЖАХ МИР-ВЕЙСОМ И МИР-МАХМУДОМ В ПЕРСИИ ПРОИЗВЕДЕННЫХ.

Мансур-Хан был от Шаха Персидского Губернатором в Кандагаре, когда Мир-Вейс, родом Авганец, стал появляться, и от Шаха, по представлению Хана, поставлен был над всеми Авганцами главным командиром. Последовавший: за Мансуром в Губернаторстве Грузинской Князь, Джюрджи Хан, не имел толь доброго мнения о Мир-Вейс, потому что по прибытии своем в Кандагар приметил, что Мир-Вейс наполнен бунтовскими намерении, и для того, наблюдая истинную верность к Шаху, отрешил он его от команды. [136] Мир-Вейс пошел в Испагань жаловаться на Джюрджи Хана, которой напротив того приносил и свои жалобы, с представлением, чтоб сего беспокойного человека удержали в столице, в противном случае пребывание его в Кандагаре может произвесть худые следствия. Однако Мир-Вейс сыскал милость у скопца, Ахмуда Агай Хадце, бывшего тогда государственным казначеем, и чрез то он прежней свой чин паки получил. Сему определению Джюрджи Хан противился, потому что не мог он покинуть принятого на Мир-Вейса подозрения. По вторичным его представлениям пошел Мир-Вейс ко двору в другой раз. Министров Шаха задарив, опять выходил он милостивой себе указ, которому Джюрджи Хан противиться не преставал. Но как Мир-Вейс пришел в третий раз в Испагань, и его подарки паки от всех Ханских жалоб его защитили: то не смея возвратиться в Кандагар, предприял он путь с дозволения Персидских Министров, на поклонение в Мекку, а Шах поехал тогда в Хоразан.

Губернаторы в Кандагаре содержали по старинному обыкновению 12000 человек Тюфенцов, то есть мушкатеров, на Шаховом жалованье, для защищения сего пограничного города. Но Джюрджи Хан [137] сверьх того имел при себе еще до 4.000 человек Грузинского войска, между коими и Тюфенцами частые произходили ссоры. Джюрджи Хан, приняв сторону своих земляков, представлял Хану: что Тюфенцы не нужны; можно лучше надеяться на Грузинцов. И как не трудно ему было получить на то соизволение от двора; то Тюфенцы отставлены, а Грузинцы стали так своевольны, что чинили Авганцам разные великие обиды. В самое то время возвратился Мир-Вейс из Мекки, и слышав что произходило в его отечестве, допущен был до Шаха, в Хоразане еще пребывающего, целовать ему ноги, причем получил он случай принести на Джюрджи Хана жалобу, что он так худо поступает с Авгвнцами. Посланной к Джюрджи Хану указ для пресечения оных ссор ничего не действовал. Дела остались в прежнем состоянии, и как Мир-Вейс не переставал жаловаться, так и Губернаторские представления все на том окончили: чтоб Мир-Вейсу возвратиться в Кандагар не дозволять; его де пребывание произведет великие мятежи, и Шах опасаться имеет чтоб чрез него не лишиться Кандагара. Коль бы счастлива была Персия, естелиб в Испагане последовали сему совету, а подкупленные новыми подарками придворные служители не выходили бы указу, чтоб Мир-Вейсу [138] прежней его чин был возвращен. Притом некто из знатнейших Министров Шаха писал к Джюрджи Хану: чтоб он, по крайней мере ему в угождение, милостивее поступал с Мир-Вейсом, что имело желаемое действие. Ибо с того времени полагал Джюрджи-Хан надежду на Мир-Вейса, и оказывал ему надлежащее его по чину почтение.

У Джюрджи Хана был племянник Алексин Мирза именем, внук его брата. Сего определил он полководцом Кандагарских войск. Пришло известие, что некоторой народ, Блутцы, взбунтовался. Алексин пошел туда с войском, и укротил мятежников. Когда, он возвращался, то Джюрджи Хан поехал ему на встречу, хотя и никакой Губернатор [Беглербег] обыкновенно не оставляет порученного города. Мир-Вейс был в Ханской свите с двумя или тремя стами Арганцов, на которые он совершенно мог надеяться. За три мили [Агачь] от Кандагара ночевал Хан в своем саду, близь которого находились некоторые Мир-Вейсовы деревни. Тогда казалось сему хитрому человеку, что удобной есть случай к произведению в действие давно предприятого им намерения к снисканию высочайшей себе власти убиением Джюрджи Хана. [139]

Он начал дело с знатнейшими служителями Хана, коих он поутру рано, яко бы по Шахову указу, забрать и убить велел. Потом четыре или 500 человек Авганцов обступили сад, в котором Хан стоял. Донесли Хану, что зделал Мир-Вейс; но Хан тому не верил, и тех уговаривал, кои Мир-Вейсу противиться хотели. Между тем некоторые из Мир-Вейсовых людей взлезли на кровлю Ханских покоев, и проломав оную, самого Хана застрелили.

По свершении сего дела поспешил Мир-Вейс с Авганцами в Кандагар к К городу пришедши велел он сказать Везирю и Мустуфию, яко главнейшим в Кандагаре начальникам: что по Шахову указу казнил он Джюрджи Хана и знатнейших его служителей, и что ему поручено от Шаха Губернаторство над Кандагаром. Везир и Мустуфи поверили ли тому, или нет, однако чрез три дни отворили они ему ворота. Как скоро Мир-Вейс вошел в город, то он послал Везиря и Мустуфия в темницу, также Джюрджи Ханову жену и детей под караул забрал.

Между тем Алексин Мирза о том, что произходило проведав, пошел со своим войском к Кандагару, и в [140] надежде, что Мир-Вейс вступит с ним в сражение, поставил свой лагерь в виду города. Но Мир-Вейс думал инако. Мирзе Алексину велел он под клятвою сказать, что он зделал, то учинено "по Шахову указу; а в оном указе также написано, чтоб он ему, Алексине Мирзе, здал Губернаторство в Кандагаре, и так Алексин Мирза пришел бы к нему в город." Как сей тому поверил, и не опасаясь пришел в город, но Мир-Вейс тотчас взял его под караул. Потом больше он не сомневался, с Грузинским войском, без предводителя оставшим, вступить в сражение, на котором он и имел счастие, побить большую часть оного, а прочих в бег обратить. Вскоре потом позволил он Алексину Мирзе и жене Джюрджи Хана, вытти из города, и выбрать самим себе место своего пребывания.

Когда пришло о сем известие к Шаху, то Хозрев Хан, другой Грузинской Князь, и брать Алексину Мирзе и Хану Вахтангу, послан Сипазаларом, или Генералом Фельдмаршалом, с многочисленным войском в Кандагар, чтоб за смерть Джюрджи Хана отомстил Мир-Вейсу и его сообщникам, и бунт бы укротил. В тоже время пошел и Абдулла Хан, со своим сыном Саадуллою, на службу [141] Шахову в Кандагар, и пришедши туда наперед Хозрева, имел счастие, захватить Мир-Вейсову жену и сыновей, и получить великую добычу. Но сия корысть была ему не прочна. Мир-Вейс чинил за Абдуллою погоню, и одержал над ним толь совершенную победу, что сей едва спас живот свой побегом, и возвратился в Испагань, в жалостном состоянии.

Хозрев Хан пришел под Кандагар в небытность Мир-Вейса. Есть река Исала, четыре Агача, или 20 верст, от города, чрез которую Хозреву переправиться надлежало, в чем некоторые из Мир-Вейсова войска хотели ему препятствовать. Но Хозрев их победил, и от семи до восьми сот человек в реки затопил, а перешедшие чрез реку Персияне еще толикоеж число на берегу порубили. Сие произвело великой страх в Кандагаре. Один из Мир-Вейсовых родственников ушел на горы. Жители кричали с городских стен Персидскому пред воротами лагерем стоящему войску: "чтоб они к ним вошли, Мир-Вейса нет в город." Но Везирь посланной от Шаха для содержания войска, и по его совету Хозреву поступать должно было, на то не согласился. Ничего не помогло, что некоторые Ханы и другие [142] знатные Офицеры Персидской армии ему представляли, что неотменно город занять должно. Напротив того Везир говорил: "что Шах дал ему казну для содержания войска, по российскому счислению 90000 рублей, токмо для того, чтоб сыскать неприятеля, и его победить, а не для взятия беззащитного города; есть ли он сие учинит, то должен он будет помянутые деньги дополнять своими." И так пошли Персияне на лежащую пред городом гору Бабапелие, и там окопались.

Мир-Вейс, возвращаясь с бывшего с Абдуллою сражения, и увидя, что дорога в Кандагар заперта Персидскою армиею, три дни укрывался в некотором саду. Известившиеся о том Персияне там его окружили. Он просил свободного проезду, и Везирь ктому присоветовал, дабы, когда он войдет в город, взять оной приступом. как скоро Мир-Вейс в Кандагар пришел, то велел он бить в набат, и говорил; "теперь счастие на моей стороне." Да и в самом деле его выласки по большой части были счастливы. Алексин Мирза, в Персидской армии находившейся, убит на одном сражении. Между тем время проходило, и Хозрев Хан в своем шанце стоял семь месяцов без пользы. [143] Напоследок явился у Персиян великой недостаток в съестных припасах, так что от трех до 400 человек на каждой день умирало с голоду.

В сие время писал Мир-Вейс к Хану Хозреву: "есть ли Хан хочет просить Шаха, чтоб Его Величество простил его Мир-Вейса за учиненное преступление, то он пришлет своего сына в заклад своей верности, и с договорными пунктами, на коих он намерен здать город; между тем пошли бы они в Семиндавер, куда его сын скоро прибудет с договором и с богатыми подарками." Хозрев Хан надеясь чрез то достать своему войску съестные припасы, пошел туда с армиею, хотя и отсоветывали ему в том некоторые знатные Офицеры; да и сам Везирь не думал, что бы Мир-Вейсу поверить можно. Но едва только армия вышла на чистое поле, то напали на оную Авганцы стылу, и причинили Персиянам превеликое поражение. Самого Хозрева поимали и казнили. Мугамет Кули-Мирза, Хозреву брат, спасся побегом, и о сем несчастии, так как Абдулла о своем, принес известие ко двору в Испагань. Абдулла получил для себя и для своего сына 40 томанов, или 500 рублей, на содержание, из доходов города Герата. [144]

Мир-Вейс, пользовавшись еще несколько времени счастливым успехом своего оружия в завоевании некоторых Персидских городов, напоследок умер, и по нем принял владение над Авганцами и в Кандагаре брат его Енгур, которой убит другим своим братом Этелем.

Тогда Курдши Баша, Мугамед Саман Хан, потам Сипазаларом в Герат, для усмирения Авгвнцов. Но едва он вступил в сие достоинство, то скончался Манзур Хан, бывший Губернатор в Кандагаре, определился на его место, которой уже после двух лет пришел в Герат. Сей вместо того, чтоб укрощать бунтовщиков, вдался в роскошное житие. Между тем Мир-Махмуд, сын Мир-Вейса, убил своего дядю Этеля, а принял в Кандагаре правление. Великие произошли раздоры между Манзур Ханом и Беглербегом в Герате, для чего для Фатали Хан, Губернатор в Мешеде, получил от двора указ, чтоб взять обоих под караул. Таким образом получил Мир-Махмуд время и случай к наибольшему своему усилению.

Потом Аббас Кули-Хан, сын Сефи Кули-Хана, получил Губернаторство в Герате, которого прародители издавна пользовались сим же достоинством. [145] Мир-Махмуд послал в Герат не большое войско, под видом, яко бы забрать оттуда его родственников. Аббас Кули-Хан, опасаясь другого намерения, вознамерился оному противиться, и шел ему на встречу три Агача от Герата до Маланского мосту. Сам оставшись в своем лагере, приказал он своему дворецкому Ишиху Агази-Баше прогнать Авганцов. Но сей был побежден, и едва спасся бегом. Когда Ишик Агази-Баша возвратился к Аббасу Кули-Хану, то сей отняв у него все имение, посадил его в темницу. Между тем Авганцы пошли назад. Спустя несколько времени Ишик Агази-Баша нашел способ склонить Аббаса Кули-Хана великими подарками, к возвращению себе прежнего чина. Но как некоторые негодующие в уезде города Герата взбунтовались, и себе избрали в предводители; Ишика Агази-Башу, то передавшись к ним, напал он нечаянно на Герат, и Аббаса- Кули-Хана взял в полон. Тогда в Герате был Дзафер Кули-Хан, Губернатор города Форага. Сей просил о тамошнем Губернаторстве, и оное получил.

Однажды ночью (При сем помнить должно, что Магометане в пост месяца Рамазана едят токмо ночью) во время поста, весь месяц Рамазан продолжающегося, [146] имел Дзаафер Кули-Хан пиршество, на котором был Абдулла Хан и его сын Саадулла, что подало причину к новым ссорам. Абдулла требовал большое блюдо некоторого кушания, и Дзааферов дворецкой отказал в том посланному грубыми словами. Потому Саадулла с 300 человек своих людей в туже ночь вышел из города, и стал на некотором месте, на три дни езды от Герата. Дзаафер Кули-Хан вышел с 700 человек против его, но ничего не мог зделать, потому что некоторые знатные от него отпали, и перешли на другую сторону. Чрез то умножилось Саадуллово войско до 700 человек; и тогда он отважился, дать бой с Дзаафером Кули-Ханом, и шел ему на встречу. Приближившись к неприятелю, притворился он, яко бы от страху назад отступает, и чрез то уловил он Дзаафера Кули-Хана, что сей из укрепленного своего лагеря вышел. Как скоро сие было зделано, то Саадулла напал на Дзаафера, и взял его с полон. Потом пошел Саадулла в Герат, где Ишик Агази-Баша, по советовании с жителями города, отворил ему ворота. Но он скоро потерял всю любовь чрез учиненные гражданам насильствия, потому что он многих с женами и детьми сажал без всякой причины в темницы. [147]

Шах думал сии беспокойствия чрез то прекратить, что Фатали-Хана, Губернатора города Мешеда, зделал Сипазаларом, и послал его в Герат с многочисленным войском. По приближении сего к городу, обратился Саадулла в бег, и войско Фатали-Хана за ним гналося. На четыре дни езды расстоянием от Герата поставил Саадулла свой лагерь. Со всех сторон обступили его многолюдством, и взяли в полон; но чрез несколько дней Губернатор города Низабура выпустил его ночью. Тотже час Фатали-Хан учинил за ним погоню, и он бы легко его преодолел, естьлиб в тоже время, когда Фатали-Хан догнал Саадуллу, не отпали от него некоторые народы, в сем известии Дшемгирами называемые. От того Саадулла пришел в смелость, переметчики ему помогали, Фатали-Хан убит на сражении, Саадулла вошел паки в Герат; а Дшемгиры разграбили тамошнюю казну.

Потом казалось Саадулле, яко бы он ничего больше опасаться в Герате не имеет. И так захотел он итти в Кандагар, чтобы с Мир-Махмудом дать бой о преимуществе. Мир-Махмуд послал ему на встречу нарочитую силу, которая имела счастие, убить его в сражении. Мир-Махмуд послал голову его, яко бунтовщика им наказанного, к Шаху, которой [148] тогда находился в Казбине, желая чрез то доказать свою верность, причем велел сказать: "что хотя его отец зделался Шаху неверным: однако он не хочет ему в том последовать." Вскоре после того и сам он пришел ко двору, чтоб еще больше уверить Шаха о своей верности. Правда, что многие знатные рассудили, что сему человеку верить не можно; скрывается де в том токмо хитрость и обман, как то и отец его тоже делал, старающийся обложить Шаха и его Министров, дабы ему тем удобнее произвести свое плутовство в действо: но Фетали-Хан, Ехтима-Девлет, или перьвой Министр, так ему помогал, что Шах дал ему еще многие драгоценные подарки и одеяния, и пожаловал ему грамоту, быть Губернатором в Кандагаре. И таким образом Мир-Махумуд от двора отпущен был.

Вскоре потом Зефи-Кули Хан объявлен Сипазаларом, для усмирения Герата, в котором прежние мятежи еще продолжались. Как сей пошел из Казбина, то Шах послал к Мир-Махмуду указ, чтоб он со своим войском шел в Герат, и вспомогал бы к восстановлению общего покоя. Но Мир-Махмуд под видом, яко бы он идет в Герат, обратился на Кирман, завоевал город, и [149] взявши в плен многих жителей, повел их в Кандагар.

Между тем хотел Зефи Кули-Хан итти в Мешед, но сошелся на дороге с войском набегающих Курдов, под предводительством одного Бега. Исбивши из оных от семи до 8000 человек, чрез сие так зделался неистов, что велел он порубить до 3000 человек собственного своего войска. Потом пошел он в город Казир, где получил воздаяние за свою свирепость. Малое войско Авганцов едва только показалось пред городом, когда все от него отпали. И так не трудно было Авганцам овладети городом, и казнить Зефи Кули-Хана, лучшей судьбины недостойного.

Тол многие внутренние мятежи произходили прежде падения царства Персидского, и открывали Мир-Махмуду дорогу к пленению самого Шаха в его столице. В то самое время, когда Шах от сего бунтовщика в крайней находился опасности, Измаил-Бег был отправлен из Испагани. Для того оканчивает он здесь реляцию свою.

К сему известию присовокупим мы еще другое, также от некоего природного Персиянина произходившее, и по его [150] разсказыванию записанное Немецким Офицером в 1725   году в Дербенте. Когда в 1720 году, приближился Мир-Махмуд к Персидским границам, то послал Шах Гусейн в Дербент Полковника своей гвардии Махмуд-Бега с некоторою суммою денег, и с указом к Шамхалу и Узмею, владельцу над Хайтаками, чтоб они к защищению Государства выслали свои войска против бунтовщиков. На посланные от Шаха деньги надлежало тому Полковнику вооружить войска, и содержать в походе. Но оных денег к помянутому намерению недоставало. Махмуд-Бег принужден был еще больше занять в Дербенте. Коль мало чрез то произведено в действо, и как напротив того оные вспомогательные войска под предводительством Сурхая и Дауд-Бега отложились от Шаха, о том можно читать в известиях (Зри Ежемесяч. Сочинения 1760 на месяц Сентябрь стр. 227) Полковника Гербера. Не смотря на то требовали заимодавцы от Махмуда-Бега платежа; и понеже для воспоследовавшей в Испагани перемены заплатить было некому: то Махмуд- Бег задержан был в Дербенте. Его рассказывание много разнится от известия Измаила-Бега: однако за тем не должно [151] всего опровергнуть. Такие обстоятельства надлежит оставить до будущего лучшего изеяснсния.

На четыре дни езды от Кандагара, так то начинается сие известие, кочует Татарский народ Калишинцами называемой, которой имеет пропитание от скотоводства, и подобно как Калмыки и Монгалы, перекочуют со своими кибитками с одного места на другое, по тому, как паства для их скота требует. Они считают себя вольными. Хотя и принадлежат к Кандагару: Однако иногда передаются великому Моголу, как то в военные времена между Шахом и Моголом обыкновенно приставали они к сильнейшей сторон. Они могут поставить войска, до 15000 человек, и имеют своих Элбегов, или Князей, которое, достоинство за несколько сот лет было наследственно в Мир-Вейсовой фамилии.

В то время, когда Мир-Вейс был Элибегом над Калишинцами, послал Шах в Кандагар Ханом, или Губернатором Грузинского Князя, которой оставя Христианскую веру принял Магометанской закон. Сей взял туды с собою несколько тысячь человек своих земляков, кои чинили Калишинцам всякое утеснение. Не довольно, что скот у них похищали, [152] главное сокровище, жены, не были от насильствия Грузинцов свободны. Элибег Мир-Вейс жаловался о том Хану, и неоднократно повторял свои жалобы, но не токмо не получил никакой сатисфакции, но еще и отказано ему поносными словами. Наконец ответствовал он Хану с огорчением: "что он верной слуга Шаху, которому и впредь готов сказывать всякое послушание, но понеже Хан не дает ему никакой управы над его земляками: то он принужден будет, сам искать оную, и донести Шаху о несправедливых Ханских поступках". Мир-Вейс действительно послал ко двору свои на Хана жалобы. Но Хан жаловался также на Мир-Вейса, и его описал, яко тайного врага правительству, "которого стеречься должно, чтоб он не произвел мятежей, надлежит его взять под караул, или со всем его истребить; есть ли сие угодно, тоб прислали ему о том указ". О сем слышал Мир-Вейс, но ни мало не давал знать, что то ему известно, токмо с того времяни берегся он тем больше Ханских подъисков.

Когда пришли ко двору с обеих сторон жалобы, то до тех пор их не рассматривали, пока Шах не предприял езду в Мешед на поклонение. Тогда [153] вздумалось Министрам, призвать к себе Губернатора и Мир-Вейса из Кандагара, дабы их помирить, или прекратить их ссоры судейским приговором. По приходе их ко двору, Ханские доносы такое действие имели, что Мир-Вейс был арестован. Оказались доказательства, что действительно Мир-Вейс худое имел намерение, но к тому подали перьвый ему повод ссоры с Ханом. Некоторые придворные служители за него вступились. Рассматривание поручено таким людям, кои еще наперед были задарены Мир-Вейсом. Сам перьвой Министр, или Эхтемаут-Девлет, держал его сторону, что после еще больше оказалось. Чрез сие учинилось, что рассматривание дела отставлено, и что один из знатнейших скопцов, Мугамед-Ага, в великой милости состоявшей, учинил за Мир-Вейса Шаху прошение. По сему Мир-Вейс освободился из под караула, и назад в Кандагар отпущен был с Ханом, с коим по виду и помирился и один другому обещал между собою содержать дружество.

По возвращении их в Кандагар умел Мир-Вейс оказывать себя совершенно довольным, и так угодить Хану, что сей почитал его за наилучшего своего правителя. Часто приежжая в Кандагар, [154] всегда приходил он к Хану на поклон, также и Хан не оставлял довольно его подчивать. Все подозрение миновалось так совершенно, что когда Мир-Вейс просил некогда Хана, чтоб он посетил его его в его юртах: сей ему обещался, и чрез несколько дней потом пришел к нему с малою свитою. Мир-Вейс имел тогда свой стан за пять Агачь, что в сем известии истолковано: три мили немецких, от Кандагара. Он принял Хана по дружески, подчивал его наилучшим образом, и упоил довольно. Но как по прощании Хан хотел садится на лошадь, то подговоренные на то люди Хана и его свиту изрубили.

Перьвая потом нужда была, чтоб овладеть городом Кандагаром, прежде нежели придет туда известие о произшедшем. На такой конец употребил Мир-Вейс следующую хитрость: надел он на себя платье убитого Хана, и сел на его лошадь; знатнейшие его служители также переоделись в платье убитых с Ханом людей, и сели на их лошадей. Мир-Вейс поспешал наперед, а несколько тысячь его народу за ним следовали. По приходе его к городу, думали караульные, рассуждая по платью и по лошадям, что то их Хан, и так отворили ему ворота. Ибо то было в [155] сумерках, потому не могли они лица распознать. Вдруг караульных порубили, и ворота обставили своими, пока протчей народ Калишинцов прибыл. Таким образом овладел Мир-Вейс городом Кандагаром. Большая часть жителей, а особливо Грузинцы, побиты, и на их места поселились калишинцы в городе.

Великое богатство, Мир-Вейсом в Кандагаре похищенное, привело его в состояние, чтоб привлекать к себе еще других около живущих народов, и содержать их на жалованье для своей обороны. В числе оных наипаче были Авганцы, в кибитках же кочующей народ, которого считалось до 20000 человек. Понеже как сии, так и Калишинцы, были Сунны, то одинакой их закон служил к большему укреплению общего их интереса. Все Сунны провинции Кандагарской почитали Мир-Вейса за своего избавителя, от ига Персидского. Персияне крайнее претерпевали от них гонение, не будучи в состоянии к сопротивлению.

Между тем Мир-Вейс беспрестанно имел с знатнейшими двора в Испагане тайную переписку, кои остались на его стороне, потому что присылаемые от него подарки по взятии города Кандагара стали еще быть знатнее. От того зделалось, [156] что когда по получении известия о явном взбунтовании Мир-Вейса, Шах указал, послать столько войска, сколько потребно, в Кандагар, чтоб не дать времени бунтовщику усилиться: то однако ничего не учинено. Все шло весьма продолжительно; ибо Эхтемаут-Девлет [перьвой Министр] всячески старался Мир-Вейса охранять; войско было разделено на разные партии, яко бы чрез то хотели бунтовщику помочь в победе. Некоторые думали, что Эхтемаут-Девлет о всем против бунтовщика предприятом, весть ему подал, и чрез то помог к усиливанию его, и к продолжению внутренних беспокойствий. Но он за то и принял себе достойное наказание. Ибо как некогда, посланное к нему от Мир-Вейса письмо с драгоценными подарками, попалось Шаху в руки: то глаза ему выкололи, и другой возведен на его место.

Сия перемена при Дворе привела Мир-Вейсовы дела некоим образом в замешательство. Лишившись своего защитника, начал он бояться, что будут против его употреблять сильнейшие средства, которым долго противиться не будет в состоянии. Того ради отправил он своего сродника послаником к Великому Моголу, с таким предложением: что он и его народ пойдет к нему в [157] подданство, и здаст ему город Кандагар, есть ли за то Великий Могол обнадежит его защищением против Персиян. Но Могол ужаснувшись такой измены, велел Посланцу обрезать нос и уши, и послал его назад к Мир-Вейсу без дального ответа.

Все счастие бунтовщика зависило от худого военного состояния Персидского государства, которое во время правления Шаха Гусейна в такой пришло упадок, что не инако, как с великим трудом, набрать войско было можно, и когда оное было набрано, то несогласие между начальниками предупреждало все добрые намерения. Один бунт восставал против другова, и напоследок никто не знал, которой стороны держаться, или кому повиноваться. Таким образом жил Мир-Вейс 17 лет в спокойном владении Кандагаром, и как он умер в 1719 году, (Без сомнения произошла здесь ошибка. Ибо, что Мир-Вейс умер в 1717 году, то подтверждается всеми прочими известиями) то сын его Мир-Махмуд последовал ему в правлении, и в бунтовских умыслах на Персидское государство. Сей сверьх владения Кандагаром, еще на пространнейшие [158] склонился намерения, в коих также счастие ему послужило. Мир-Махмуд пошел в Персию, и одну провинцию по другой присовокупил к своим завоеваниям. Сказывают, что с начала выступил он не больше как с 15000 человек Авганцов. Но из сих помалу по удачливым произшествиям произросло великое войско. Как из Ширвана никакой не пришло Шаху помощи, то Мир-Махмуд в 1732 году взял Испагань, и самого Шаха с большею частию его фамилии посадил в темницу. Он умер в 1722 году в Испагане, и родственник его Ельщериф, [которого мы называем Ешрефом] последовал ему в правлении. Здесь кончится реляция Махмуд-Бега (Можно еще читать о сих мятежах: Chronicon Peregrinantis, seu historia ultimi belli Persarum cum Aghwanis gesti, которую книгу перевед с Турецкого языка Профессор Клодий, и в печать издал в Лейбциге, 1731, в четвертку). Теперь мы продолжать будем рассматривать достопамятности в журнал господина Соймонова содержащиеся.

VI.

О ЭКСПЕДИЦИИ В БАКУ.

Когда Государь Император изволил из Астрахани поехать в Москву, то приказал Его Величество в Казани и в Нижнем Новегороде со всяким поспешением построить 30 больших гекботов, кои бы по вскрытии рек поплыли в Астрахань. Но дабы тем исправнее все произходило, то остались Маиоры гвардии Румянцов в Казани, а Князь Юсупов в Нижнем Новегороде для надсматривания. Дальное распределение Государя состояло в данной Генерал-Маиору Матюшкину инструкции, в которой написаны были сии по Его Величества обыкновеннию краткие, но важные слова: "Когда придут весною из Казани 15 гекботов: тогда с четырьми полками на оных итти к Баке, и взять." Для сего остался Матюшкин в Астрахани с частию бывшего с Государем на Дербентском походе войска. Гекботы пришли, которые с великим поспешением вооружили, и еще пять галиотов и неколько бус прибавили. По вооружении росписаны были суда на три части. Одна часть состояла под повелением главного командира Генерала Маиора Матюшкина, другие под командою Генерала Маиора Князя Трубецкова, а третьею командовал [160] Бригадир Князь Борятянской. Капитаны-Лейтенанты Князь Урусов, Пушкин и Соймонов были главнейшими морскими Офицерами при трех частях эскадры. Артиллериею командовал Маиор [бывшей после Полковником] Гербер.

Июня 20 дня 1733 года отправились они от Астрахани, и шестого Июля прибыли к Баке, где суда посреди залива стали на якорь. Генерал-Маиор Матюшкин взял с собою из Астрахани письмо от Персидского Посла Исмаила-Бега к Султану [главнейшему начальнику] города Баку, в котором письме Посол старался склонить Султана, чтоб он здал город Россиянам. Сие письмо послал Матюшкин с Маиором Нечаевым в город, и при том велел сказать: "что он прислан по Великого Государя Императора Всероссийского указу, чтоб принять город в защищение против бунтовщиков: и того ради он уповает, что Султан не будет противиться его предприятиям, но наипаче поступит по предложенному от Измаила-Бега совету". Но Бакинцы устояли в прежнем своем упорстве. Маиора в город не пустив задержали два часа, на пристани, и отпустили с следующим словесным ответом: "Жители городя Баку верные подданные Шахова Величества, и уже четыре года [161] против бунтовщика Дауда стояли, да и впредь сколько бы оной бунтовщик жить ни имел, и сколько бы ни силен зделался, они того не опасаются, чего ради и войска на вспоможение себе ни единого человека, и провианта ни единого батмана иметь не желают. Что же касается до письма Посольского, то оное де писано в России, и сверьх того они не обязаны, следовать совету Измаила-Бега, ниже принимать от него повеления".

Потому ответу приказал Матюшкин тотчас делать настоящие приготовления к атаке. Сперьва командированы два Полковника, Остафьев и Безобразов, с четырьмя баталионами к выходу на берег. И артиллерии Маиор Гербер получил приказание, чтоб держать в готовности два бомбардирских гекбота, и еще пять других, на которых были 18 фунтовые медные пушки.

Июля 21 дня в 7 часу поутру начали перевозить командированных солдат на берег на шлюпках и ботах под прикрытием одного большего бота и некоторых бус. Сие делалось без всякого помешательства, и не малая часть солдат на берег сошли, и обметались рогатками. Но тогда появилась сильная из города [162] конная выласка, в надежде что могут управиться с россиянами, пока сии не перевезут еще пушек на берег. Но в том они обманулись. Маиор Гербер имел уже две полевые пушки в готовности, с коими как стал производить скорую стрельбу но немедленно все побежали назад в город.

Тогда же и сем гекботов, дна бомбардирских, а пять для стреляния бреша по данной от Генерала-Маиора Матюшкина диспозиции, подшед ближе к городу, полуциркулем стали на якорь. Осажденные думали, воспрепятствовать судам стрелянием из своих пушек, и действительно не было без труда людям, пока шли суда на предписанные места. Но как уже с судов пушки действовать начали, то и часа не вытерпели Персияне, от своих пушек побежали, и больше не было от них стрельбы слышно. Мортиры также оказали свое действие, и от третьей бомбы, искусством Штик-юнкера Чиркова, учинился в городе великой пожар. В тот день до вечера брошено 94 бомбы в город. На берегу зделали батарею, подле Россйиского лагеря помянутых двух баталионов, и поставили на оную четыре гоубицы. Как из сих, так и с судов, день и ночь стреляли в бреш, чтоб же дать осажденным времени, проломанные [163] места заделывать. И тако в четыре дни довольной бреш был зделан, однако осажденные к здаче еще никакой склонности не оказали, время препроводя в пустых выласках на помянутую батарею, и то все на лошадях, чаятельно для того, чтоб скоряе от гонящихся за ними Россиян уйти возможно было.

Июля 25 дня определено было взять город приступом, причем Генерал-Маиор следующее зделал распоряжение: на берегу ночью учинить в лагере тревогу, яко бы оттуда учинен быть имеет приступ. Когда же осажденные обратят туда всю свою силу: то находящемуся на судах войску зделав десант итти в проломное место. Но сему учиниться не можно было, потому что восстал в ту ночь сильной с берегу ветер, которой суда с мест стаскал, так что и стрельбу продолжать было не можно. Сей случай употребили осажденные себе в пользу, и в ту же ночь заделали проломы, так что, как день настал, никакого вреда на от них было не видно.

Следующего утра поимали Персиянина, которой ехал в город с арбузами. Привели его к Генералу Маиору Матюшкину; но как он ничего не знал сказать: то рассудил Генерал Маиор его отпустить в город, [164] и послал с ним письмо к начальнику и жителям города, следующего содержания: "Генерал Маиор укорял их, что они не поверили письму полномочного Посла Шахова, и противились его совету; также и оскорбили его Генерала Маиора, что они посланного его не пустили в город; они бы рассудили, что их городская стена сколькоб крепка ни была, однако от Российских ядр развалилась; что же они проломы заделали и замазали, однако им то не поможет; замаска еще и высохнуть времени не имела, потому она от перьвого выстрелу паки развалиться может. И для того бы они здались на дискрецию, что как учинят, то обнадеживает их Всевысочайшею Императорскою милостию, и что всякой при своем имении остаться инеет без малейшего повреждения; есть ли же они еще дольше противиться будут, и на тот день на милостивую дискрецию не здадутся: то при неминуемо воспоследующем взятии города никому никакого пардона учинено не будет."

Сие письмо имело такое действие, что при получении оного и одного часа не прошло, как осажденные выставили белые знамена на приморских набережных башнях. Да притом же с берегу знаки давали, чтобы [165] кого к ним прислали, для сведания о их намерении. Генерал Маиор послал две вооруженные шлюпки с Офицерами, с коими пришли из города четыре депутата объявляющие, что жители желают здать город, и в учиненной противности просят прощения.

В присудствии сих депутатов писал Генерал Маиор Матюшкин договорные пункты, и послал оные с ними в город. Депутаты просили для здачи несколько часов времени, дабы отворить ворота, которые при начале осады землею засыпали,

Между тем хотя сильной ветр с прежней ночи и много умалился, однакож вовсе не утих, и волнение было не мало, чего ради не без труда было перевесть на берег Генерала Маиора Матюшкина, потому что он чрезвычайно боялся ехать на шлюпке. Но ему неотменно надлежало быть на берегу, для взятия города во владение. Напоследок перевезли его на большом боте.

На берегу находящиеся баталионы были поставлены в строй, а Бакинские жители почти все вышли за город без оружия, уведомляя Генерала Маиора, что все ко вшествию Россиян готово. Вшествие произходило в наилучшем порядке. Ворота [166] и другие места караулами заняли. Посреди города есть большая площадь, на которой стоит знатнейшая мечеть. Там учредили гауптвахт. Солдатам отвели квартиры в двух пустых каменных караван-сараях, в Армянском и в Индейском, в коих им гораздо было безопаснее, нежелиб по обывательским домам расставленным быть.

В городе найдено 80 пушек медных и чугунных и две большие гоубицы без станков. Пороху и другой аммуниции было очень мало, особливо не доставало ядер к гоубицам. Но дабы из них стрелять, то собирали Персияне ядра от Российских 18 фунтовых пушек, и клали по три и по четыре в гоубицу. Тогда спознали притчину, для чего ядра всегда переносило чрез суда. Ибо Персияне не могли поворотить гоубицы, и прицелить без лафетов.

Что касается до гарнизона в городе, то оной состоял из 700 человек Персидских солдат под командою одного Юс-Баши [то есть Полковника] Дерия Кули-бега, которые приняты в службу. Как Юс-Баши доносил на Султана, и как Султан взят под караул, и отослан в Россию, то находится в известиях Полковника Гербера, в Октябре 1760 [167] году стр. 294 сих Ежемесячных Сочинений. Но там должно поправить ден взятия города Баку; потому что из журнала господина Соймонова явствует, что то было 26 числа, Июля, в которое город здался, и принят во владение. Есть ли то правда, что иностранной писатель (Перемененная Россия часть 2, стр. 106) объявляет, что известие о сем взятии 14 Сентября [чаятельно по новому стилю] пришло в Санктетербург: то никакая почта скоряе ходить не может.

Капитан-Лейтенант Соймонов за нужное признавал, осмотреть еще залив Кызыл-Агатской, о котором он доносил Государю Императору, что там может быть найдется удобное место для заложения города. Получив к тому позволение от Генерала Маиора Матюшкина, поехал он туда на большом почтовом боте, с 18 гранадерами для своей безопасности, и нашел реку Кызыл-Агач (Сия река называется у господина Вонная Кецильагах, что есть справедливо по Англинскому произношению. Но немецкому переводчику надлежало было писать по немецкому произношению. Зри часть I. Стр. 287 По Олеариеву путешественному описанию кн. VI, глав. 5. Стр. 370 находится городок Кизыль-Агачь при сей реке, и полторы мили от берегу полагает он два острова Келехол и Аалыбалух, которые также означены и карте господина Соймонова. Шардин путеш. Том I. Стр. 268 называет реку Кизыльбейце и говорит, что при оной лежит город Ардевиль) по [168] показанию рыбака в близости того места, на котором стоял он на якоре. Измерив глубину возвратился он к Баку. Что касается до способности к заложению города, то не упомянуто о том в журнале. Может статься, что господин Соймонов не так нашел, как он надеялся. Сверьх того, как намерение Государя Императора было то, чтоб новой город споспешествовал торгу с Грузиниею посредством реки Кура: то бы едва можно было получить сие совершенно при реке Кызыл-Агаче, и не без трудности бы было в сухопутном перевозе. Кажется, что для того господин Соймонов обратил мысль свою на реку Кур, и не смотря на нискую страну, избрал там место, согласно с Государевым намерениен, как о том в надлежащем месте показано будет.

Прочее время пребывания своего в Баку употребил господин Соймонов, сколько [169] дела его по команде ему дозволяли, на описание достопамятностей натуры, которыми оная страна пред другими преисполнена. Он разъежжал по окольным местам, и описывал, что он видел, не рассуждая о том, что другие прежде его о сих же достопамятствах писали. Однако примечания его иного служат к дополнению того, что Олеарий, Кемпфер, Бруйн, Гербер о сем повествуют, чего ради не за излишно признано быть может оные сюды внести. И хотя часть сих примечаний еще в 1739 году господином Соймоновым, бывшим в то время Обер-Прокурором Правительствующего Сената, сообщена была к тогдашним примечаниям при ведомостях, и напечатана в 57 части примечаний означенного года; однако то нашему намерению препятствовать не может. Ибо, кроме того, что оные примечания ныне редко у кого находятся, то возъимеем мы здесь случай, поправить некоторые тогда при печатании учиненные ошибки, и то, чего там нет, прибавить из журнала господина сочинителя.

В расстоянии 12 верст от города Баку, сии суть слова господина Соймонова, есть на полуострове Апшероне на сухой равнине место на несколько верст в обширности, где нефть находится, и где некоторые места горят с [170] беспрестанным, пламенем, также там восходящие из земли пары, есть ли кто поднесет к ним пламя, зажигаются, и употребляются в разную потребу. Сия страна есть несколько ниже прочие земли, и вид имеет кругловатой долины. Там находится несколько колодезей от 4 до 10 футов глубины с белою нефтью, также девять каменных полат, и один сад, в котором есть на сем футов глубины выкопанной колодезь с пресною водою. Около 500 шагов от оных полат есть то место, на котором из разщелин земли выходит непрестанное пламя, однако без всякого треску, и без вреда подходящим к сему месту. Много таких находится разщелин горящих, иногда больше, иногда меньше. Загорается место, которое прежде не горело, напротив, же того на другом погасает пламя, есть ли истощится в земле материя огонь производящая. Дождь сему огню не вредит, хотя множеством воды оной погасить можно. В каменных полатах живут Индейские Пильгримы старинной Персидской секты Гевров, или почитателей огня, и питаются милостинею, в чем не могут иметь недостатку, потому что часто туда приходят люди из окололежащия страны, а особливо живущие в Баку. Индейские купцы, для отправления святому огню поклонения. То вероятно, что [171] сии Гевры стараются для собственной своей пользы о содержании непрерывного огня, и есть ли одно место гореть перестанет, то зажигают другое. Ибо в самом деле кажется, что оной огонь одинакое имеет начало с восходящими везде из земли парами, кои всякой тотчас зажечь может. Есть ли на земле зделается узкая борозда произвольною фигурою, на два, или три вершка глубины, и поднесут к той борозде пламя, то тотже час загарается вся та фигура на поларшина вышиною. В домах делают жители малую на земли яму той же глубины, ставят туда глиняные трубочки в четыре или пять вершков вышиною, и зажигают изходящей сквозь трубочки пар лучинкою, или соломинкою; тогда по величине верьхнего отверстия трубочки произходит пламя такой же вышины, как на поле, которое довольно жарко, что сии люди над оным котел ставить, и кушение себе варить могут Они употребляют и такие, или другие, из камышу зделанные трубочки, вместо свечь, потому что сквозь оные пускают пары, и вверьху зажигают. Некоторые делают также фигурные подсвешники из многих вместе сложенных трубочек, потому что изходящие во все дырочки пары вверьху горят, но чрез то пламя сквозь среднюю, трубку изходящих паров несколько [172] уменьшается. Трубка хотя из сухова камышу зделанная не скоро загорается: от пламени; чему причина множество с стремлением восходящих паров при выходе сопротивления не имеющих, и для того к сторонам трубки не касающихся. Кельи Индейских Пилигримов бывают от того теплы, так, что они другого огня не требуют. Есть ли они хотят свечи свои погасить, то покрывают оные сукном. Сим же способом тамошние жители жгут и известь: выкапывают яму, положат в оную известковые камни, зажигают пары, и до тех пор жгут, пока камни перегорят. Тогда утушают пламя брошенною туда землею. Пламя паров в тон разнится от протчего огня, что оно гораздо беляе, и подобно пламени от зажженной вотки. От того не произходит ни дыму ни копоти, и покои в домах потому не коптеют. Запах такой, как от серы, или пороху, и от терпентину, Кажется, что горючие пары произходят от нефти, которою все нижние земные слои наполнены. Но понеже пламя нефти, есть ли горит в лампаде, не весьма разнится от масленого пламени, и бывает от него копоть в покоях: то надлежит быть парам гораздо чище и светляе. Самой верхней слой земли, таких паров в себе не имеющей, коего [173] по сей причине отбрасывают или разгребают, редко бывает на четверть аршина глубиною. Оная земля весьма суха, и больше походит на песок, нежели на собственную землю. О сей же материи говорено и в письме господина Надворного Советника Лерха, которое напечатано во второй части Верьх-Саксонской Горной Академии господина Цимермана страница 177, также находится известие о том же в Философических трансакциях 1748 году, и в Физических увеселениях часть перьвая страница 198, но оное требует себе из здесь приведенного поправления.

Впрочем весь недостаток дров в Баку нефтью награждается, поточу что она нетокмо в лампадах употребляется, но всем при Каспийском море лежащим провинциям, и внутрь самой Персии, но и к варению кушания она пригодна. О сем Пишет также господин Лерхе в вышепонянутом письме. Бросят несколько пригоршней земли, польют нефтью, и зажгут бумагою, то загорается сильным пламенем. Над пламенем ставят таган, а на таган котел с кушанием, которое варится скоряе, нежели дровами. Чем больше мешают землю палкою, тем сильняе горит пламя. Но понеже к сему употребляют токмо черную и нечистую нефть: то произходит от [174] того копоть и худой запах: покои от того чернеют, однако кушание не имеет худого вкусу. В то время, когда город Баку состоял под Российским владением, давали каждому Офицеру и солдату порцию нефти. Впрочем нефть продавалась из казны для государственной Прибыли, от которые ежегодно приходило 20 000 рублей. Сим примечанием дополняются известия господина Соймонова. Теперь мы услышим от него других достопамятностей.

В Бакинском заливе, две версты от города к Югу, видны, на четыре сажени глубины, остатки большого каменного строения, которого хотя большая часть уже и развалилась, однако в некоторых местах выше воды еще знаки есть. Сказывают, что то был караван-сарай, которой в старину стоял на твердой земле, и землетрясением поглощен морем.

Сквозь город протекает ключевая вода, и вышла из полу горы, при низу которой стоит город. Сия гора состоит из целого камня. И по исследованию с несказанным трудом и работою во оной камень прорублен проход, по которому сия вода бежит. Ход не везде идет прямо, но иногда и криво, и [175] разным пространством. В некоторых местах он шире, в других уже, инде выше, инде ниже, может быть потому, как мягкость или твердость камня работе способствовала, или препятствовала. Наконец приходят к началу ключа на 100 сажен от города, которое расстояние мало не за один прорубленой проход в камени почесть можно.

В каменной горе, за 200 сажен от города, около средины оные, есть отверстие, от которого прорублено в низ в гору камнем 46 сажен, шириною около трех аршин, а вышиною как человеку рукою достать можно. По окончании же той лесницы зделана полата, яко грот, и в средине басейн, глубиною в аршин, в котором пресная и чистая вода всегда содержится. Есть ли все сие токмо для того зделано, чтоб доставать пресную воду: то удивительно, как толь трудную и долговременную работу предприятьмогли, не зная, получат ли желаемое, или нет.

В соседствии города Баку находятся во многих местах колодези, или родники, в коих вода с землею смешена на подобие жидкого киселя. И от той густоты обыкновенно, по натуре жидких тел, не течения, но одно вспучивание бывает, то [176] есть, в таком колодезе в средине; каковаб велика или мала скважина ни была, та густая вода вздувается по нескольку вершков вверьх, а потом тот яко бы пузырь прорывается, и та жидкая материя на все стороны разливается, а потом то разлитое на все стороны от скважины засыхает, и от того около скважины бугром делается, и то так часто, что чрез несколько минут и вздувается и прорывается. Такой бугор, в шесть сажен вышиною находился со многими малыми на равном месте, пять верст от Баку к югу, в низу было в окружности на 24 сажени с половиною. Господин Соймонов принял труд, все точно измерять. Он опустил камень на снурке в отверстие, и усмотрел, что камень шел глубже, нежели была поверьхность земли, на которой сей бугор стоял. Превосходную вышину оного без сомнения надлежит приписать великому его отверстию три аршина в поперешнике имеющего, отчего оной против других производил большие пузыри, и больше материи выбрасывал. Господин Лерхе также упоминал о сих ростущих горах в приведенном и месте; також и Кемпфер (Amoen. exot. p. 283) описал такую гору, которая была осьми сажен [177] вышиною, и называлася Югтопа. Жители близ лежащие деревни ему сказывали, что иногда большие камни выбрасывало в отверстие. Здесь кончится описание господином Соймоновым усмотренных достопамятностей.

Потом надлежало ехать обратно в Астрахань. Большая часть судов еще прежде возвратилась, как скоро находящиеся на оных артиллерия, аммуниция, провиант и проч. были выгружены, и привезены в город. Токмо три еще находились в Баку; то были те, на которых ехали, Генерал Маиор Матюшкин, Генерал Маиор Князь Трубецкой, и Бригадир Князь Борятинской. Последней остался в Баку, по Государеву указу Коммендантом, да при сем остались Полковники, Остафьев, Безобразов и Фразер. Тогда получил господин Соймонов на свое судно пасажиров, каких он еще не имел, а именно: Султана Бакинского и трех его братей, которых он вез в Астрахань со всем их наличным имением.

По прибытии в Астрахань получил Генерал Маиор Матюшкин Государев указ, в котором Его Императорское Величество за рачительную и верную его службу пожаловал его Генералом Лейтенантом, а притом велел ему, для [178] лучшего наставления о будущих предприятиях, быть к его Императорскому Величеству, и взять с собою Капитан-Лейтенанта Соймонова. Перед отъездом из Астрахани послал Генерал Лейтенант Матюшкин ордер к Князю Борятинскому в Баку, в такой силе (чтоб отправить довольную команду к реке Куру, дабы, по данной от Государя Генералу Матюшкину инструкции, овладеть тою страною. Вскоре потом Капитан Нетисов отправлен был к Государю с известием, что то учинено, и что Подполковник Зимбулатов с баталионом драгун пошел туда морем, овладел провинциею Саллианскою.

Матюшкин и Соймонов по многим трудностям, от худой дороги и переменой погоды происходившим, прибыли к Государю. Матюшкин впал в болезнь, и лежал несколько недель. Между тем Государь Император многократно его посещал, и был в то самое время у Генерала, когда Капитан Нетисов приехал из Баку курьером. Государь изволил спросить: "во многом ли числе послана команда в Саллиан? На то донесено: что с одним баталионом. Очень мало, сказал Государь; потому что ведомо, что та Сальянская Княгиня Канума великая воровка, и опасно, чтоб чего [179] худова не учинилось; и притом приказал определить к Бригадиру Борятинскому ордером, чтоб людей туда прибавить, и чтоб от той Княгини имели всякую осторожность." Таким образом Государь предвидел, что вскоре потом воспоследовало в Саллиане. Ибо Зимбулатов и все Офицеры там убиты, как то известно по описанию Полковника Гербера в Сочинениях 1760 Октября страница 301. Но притом есть та разность, что Гербер приписал сие безчеловечие Саллианскому Султану Гусану Бегу.

Государь Император сносил карту Капитана-Лейтенанта Соймонова, о нижней стране реки Кура, с малою карточкою тойже страны и Гилани из Баку с Капитаном Нетисовым присланною. На последней означены были два озера, по обеим сторонам реки Кура, коих не было на Соймоновой карте. Но господин Соймонов легко в том извинился, потому что так далеко не ходил он вверьх по рек; ибо расстояние сих озер есть до 70 верст от устья реки Кура. "Правда, сказал Государь, Саллиан страна изрядная. Но далеко от моря. В рассуждении сего то место, на котором предложил Соймонов, быть городу выгодняе." Тогда же Государь повелел Генералу Лейтенанту Матюшкину, [180] построит на том месте крепость, и для того самому туды ехать, а потом принять главную команду над войском в Гилани. Казанских Татар, Черемисов и Чуваш назначено 5000 человек в работу в устью реки Кура и в Гилане, и как чрез несколько дней послан о том указ к Губернатору в Казань: то сии люди еще прежде прибытия Генерала Матюшкина и Капитана-Лейтенанта Соймонова в Астрахань, были уже в Баку, и в Гилань отправлены.