ПУТЕШЕСТВИЕ ШАРДЕНА В ПЕРСИЮ.

Рассматриваемый нами путешественник провел лучшие свои годы в отдаленных странах, и вся его известность в западной Европе зависела от превосходных наблюдений, произведенных им в этих странах, и от тех описаний, которые он публиковал. Для нас же он интересен по некоторым подробностям, объясняющим отношения Poccии при царе Алексее Михайловиче к Персии и к соседним с нею кавказским народам.

Расскажем вкратце его биографию. Жан Шарден родился в Париже 26 ноября 1643 года. Он быль сын богатого ювелира и исповедовал протестантскую религию. Это последнее обстоятельство имело большое влияние, как мы увидим скоро, на судьбу нашего путешественника. Едва ему минуло 22 года, как он предпринял, в 1664 году, по торговым операциям своего отца, первое путешествие в Ост-Индию, куда отправился прямо через Персию. Eгo пребывание в Сурате не было продолжительно, потому что на следующий год мы видим его опять в Персии, где он и прожил 6 лет. Там он занялся торговыми операциями и учеными трудами. Титул «Купца персидского короля», полученный им 6 месяцев спустя после его прибытия, привел его в cношение с главными придворными лицами, и он воспользовался свободным доступом, который он имел у шаха и у придворных, чтобы собрать большое число сведений и известий относительно политической системы, доходов и внутреннего и внешнего положения Персии. Необходимость иметь непосредственное cooбщение с лицами, от которых он хотел что-либо узнать, заставила его выучиться персидскому языку: это изучение, [2] облегчая ему чтение произведений, написанных на этом языке, естественно привело его к исследованию историй и древностей Персии.

Во время своего первого пребывания в Персии, Шарден посетил два раза развалины Персеполя, в 1666 и 1667 годах.

Шарден воротился в Париж в 1670 году. Но там он нашел, как сам выражается, что «религия, в которой он был воспитан, совершенно удалила его от всех должностей, и нужно было или переменить ее, или совсем отказаться от того, что называют почестями и повышением. Каждое из этих решений казалось для него тяжелым». Это было время фаворитки Людовика XIV, Ментенон, время сильных религиозных преследований (драгонады), во время которых протестанты и диссиденты были лишаемы права публично отправлять свое богослужение; имущества их конфисковались, священники изгонялись из Франции и т. д. Вследствие этого, десятки тысяч протестантов пробрались чрез строго оберегаемые границы, и успели удалиться в другие страны, преимущественно в Англию, Голландию и Бранденбург, где охотно принимали этих переселенцев, чтобы воспользоваться их знаниями и трудолюбием для развития мануфактур и торговли. В этом же переселении принял участие и Шарден. Но сначала он решился воротиться в Азию.

Его первою заботою было исполнить заказ, данный Аббасом II — приготовить изделия из драгоценных камней, модели которых он сам начертил своею собственною рукою. Его отец и одна негоциантка, знаменитая своими предприятиями, по имени Леско, доверили ему достаточное количество брильянтов. 17 августа 1671 года, 15 месяцев спустя по возвращении своем в столицу, Шарден отправился в Персию, где оставался еще дольше, чем в первый раз, так как он, к концу 1677 года, в царствование Солимана, выехал из Персии в Индию. Прибывши в Сурат в начале 1678 года, он оставил этот город к концу следующего года; и тогда, можно думать, что он отправился в Европу морем, так как он говорит, что он видел Готтентотов, следовательно, он должен быль быть на мысе Доброй Надежды. Мы не знаем, прямо ли в Англию направился Шарден? Но нам известно, что он устрашенный грозою, бушевавшею долгое время в его отечестве, вскоре переселился туда и на веки распрощался со своим неблагодарным отечеством. [3]

Он надеялся найти убежище в Лондоне, куда прибыл 14 апреля 1681 года. Десять дней после прибытия в эту столицу, король Карл II пожаловал ему титул chevalier и возложил на него орден собственными руками. В тот же самый день он женился на девице Руэн, которая также бежала из Франции, чтобы избавиться от энергичных преследований священников и драгунов.

Шарден скоро получил другую должность. Карл II назначил его своим полномочным министром в Голландских штатах; английская Ост-Индская компания избрала его своим агентом в тех же штатах.

Он успел во время своего пребывания в Голландии, издать том своих «Voyages», издание более обширное, чем первое, появившееся в Лондоне в 1686 году. Мы не знаем того времени, когда Шарден воротился в Англию; это могло случиться после издания его «Voyages», вышедшего в 1711 году, потому что менее чем через два года спустя, 26 января 1713 года, этот знаменитый путешественник умер в окрестностях Лондона, на 69 году своей жизни.

«Путешествия Шардена» печатались главным образом в Англии и Голландии (на русском языке издания его «Путешествий» не было). Перечислять все издания и скучно, и бесполезно. Мы укажем только на более оригинальные и на более точные; их числом 4 и все они значительно различаются одно от другого. Первое издание, напечатанное в Лондоне, под руководством самого автора, 1686 г., украшенное 18 картинами, содержит в себе только его путешествие из Парижа в Испагань. Но и оно не кончено: вышел в свет только один том. Полное путешествие вышло, 25 лет спустя, в Амстердаме, в 1711 году, двумя изданиями: одно в 3 тома, а другое в 10 томов, с 79 рисунками. В 1713 году голландские книгопродавцы публиковали новое издание его «Путешествий», в 4 томах. Но оно исполнено типографических ошибок, дополнений и извращений первых изданий. Не смотря на это, оно быстро разошлось и чрез несколько лет цена на «Путешествие» неимоверно возвысилась: один экземпляр продавался по 420 фр. (105 руб.). Но, как видим, ни одно из этих изданий не принадлежит Франции. Первое издание, вышедшее во Франции, появилось в 1811 году, в 10 томах с атласом, содержащим 58 таблиц, и с примечаниями, составленными Лангле. Этим изданием мы пользовались в настоящем случае. [4]

Мы займемся нашим путешественником на столько, на сколько он интересен по отношению к истории и географии России. Сведения, сообщаемые Шарденом о топографии России, относятся исключительно к северным берегами Черного, и, главным образом, Азовского моря, так как Шарден был только в этой части России. О внутреннем быте русских нет у него ни слова, и не удивительно, что, передавая с мельчайшими подробностями внутреннее состояние Турции, Персии, кавказских народов, чрез земли которым, он проезжал и на долгое время там останавливался, ничего подобного не говорит о русских нравах и о самих русских, в территории которых он, собственно говоря, и не был, да и с самим русским народом совершенно был не знаком, а если что и передает о них, то судя по посольствам русских и из уст рассказов восточных народов. Поэтому, кроме некоторых черт, разбросанных там и сям в его сочинении, как напр. страсть к пьянству, неимоверное восхваление своего, пренебрежение чужестранного, лукавство, хитрость, ничего другого из внутреннего быта русских у него не встречаем. Более сведений и заметок у Шардена находится относительно внешней политики русского двора в сношениях с восточными народами, среди которых Шарден провел большую часть своего времени.

Эти сведения помещены или, лучше сказать, разбросаны во всем его сочинении, начиная с I тома, но главным образом в X томе, где они приведены в виде цельного эпизода. Это история вторжения Стеньки Разина в персидские области. В предыдущих же томах эти сведения носят отрывочный характер и представляют намеки то на то, то на другое какое-нибудь событие, как напр. указание на войну России с Польшею, враждебные отношения России к Туркам и т. д. Более цельные эпизоды представляют отношения Рocсии к Персии и кавказским народам, но они ограничиваются только лишь посольствами, имевшими целью: то поторговать в пользу государства, не платя пошлин, то вмешательство русского дворе в дело какого-нибудь князька, ходатайство за него и т. п. В I-м томе встречаем рассказ об отношении польского двора к турецкому (во время Дорошенко) и довольно обстоятельный рассказ о польском посольстве к турецкому султану. Этот рассказ также вставлен в виде отдельного эпизода. Если собрать все, сказанное Шарденом о внутреннем [5] и внешнем быте русских, то, в сущности, все это мало прибавит к нашим сведениям об истории Poccии той эпохи в какую жил и путешествовал Шарден; и притом сведения о Poccии Шардена, как человека лично не интересовавшегося и совершенно не знакомого, а слышавшего их среди народа, враждебного Poccии, не достаточны и подчас не вполне достоверны; так напр. причина опустошения Стенькою Разиным персидских берегов у него объясняется не верно. Иногда встречаются ошибки в именах: так сведения Шардена о Польше относятся к царствованию Михаила Вишневецкого, а у него назван король Казимир, и т. п. Но как бы ни были маловажны для нас сочинения Шардена вообще и разбросанные в 10 томах заметки, касающиеся сколько-нибудь Персии, постараемся все-таки привести в общих чертах содержание его сочинения, и, главным образом, в переводе привести те места, которые для нас кажутся наиболее интересными.

Отправляясь во второе свое путешествие, Шарден садится на корабль в Ливорно 10 ноября 1671 года, приезжает в Смирну уже на следующий год, т. е. в 1672 году, а оттуда отправляется в Константинополь. Это его путешествие по Средиземному морю для нас не имеет интереса. Оставаясь долгое время в Константинополе, Шарден имел возможность присмотреться и разузнать нравы и обычаи турок; а, вращаясь в высшей сфере, среди приближенных турецкого султана, он в то же время интересовался политическими отношениями константинопольского кабинета к европейским и азиатским дворам, и, что узнавал, то и записывал в свой дневник. В это именно время велись дружеские сношения турок с казаками, происшедшие вследствие известного ходатайства Дорошенко и его обещаний турецкому двору, и, обусловливаемая этим обстоятельством, неприязнь Польши к Турции. Шарден рассказывает, по какому поводу произошли такие враждебные отношения Польши к Турции, как турецкий двор принял польского посла, с каким ответом он его отпустил и что предпринимали Турки по отношению к Польше? Впрочем, больших подробностей в описании этих отношений у Шардена нет; он передает только то, что ему в немногих словах сообщали сами Турки, и говорит притом мимоходом, о польском после, которого он видел в Турции, не вдаваясь в излишние для него подробности. Вот текст его в переводе: [6]

«Визирь дал польскому послу Высоцкому (Witzoski), при его отъезде , 1700 экю для уплаты долгов и на дорогу и кроме того семь повозок (chariots). Силистрийский паша получил приказания провести его чрез татарские пределы, и приказать татарами удерживать его у себя до тех пор, пока они узнают, что турецкий посол, бывший в Польше, воротился в Турцию. Диван сделал все то, что мог, для улаженья дел с этим послом и для избежания войны с его повелителем. Порта имела планы на Персию и на Черное море и старалась на время отделаться от Польши. Предметом несогласия была протекция, которую великий Султан дал казакам. Польша просила, чтобы его величество отказался публично от того покровительства, которое было дано всенародно, посылкою Дорошенко, славному предводителю этих польских мятежников (fameux general de ces rebelles de Pologne), знамени, жалованной грамоты и других знаков достоинства, которыми паши жаловались в Турции. Это делалось с той целью, чтобы напуганные казаки подчинились без сопротивления его величеству, королю польскому, и чтобы он, т. е. е. в., тем легче овладел Украиной, которая есть его частная собственность и наследие его предков».

В царствование короля Казимира, Рацеский (Ratzieuski) прибыл просить подтверждения хотинского трактата (он был заключен между Польшею и Турциею подле Хотина: Турки, предводительствуемые славным Ахметом Купрули, были разбиты Яном Собесским, бывшим впоследствии королем в Польше). Порта отвечала, что она безусловно готова его подтвердить, если не будет речи о казаках. Рацеский умер в Адрианополе во время переговоров. Его секретарь, упомянутый выше Высоцкий, назначен был королем, преемником Казимира (т. е. Михаилом Вишневецким), в качестве посла, и получил приказание объяснить Порте, что так как Украина есть частная собственность короля, царствовавшего тогда в Польше, то е. в. имеет двойной интерес завладеть ею. Порта отвечала, что она не воспрепятствовала бы этому и даже помогла бы Польше сделать все, что последней вздумается предпринять против казаков, но что великий Султан дорожит своим словом и открыто не может отказаться от данного казакам покровительства. Высоцкий, человек жестокий и упрямый, ни за что не хотел принять такого ответа. Он громко сказал, в присутствии полного дивана, что когда его [7] повелитель, король, сенаторы и республика согласятся принять простую ратификацию, он откажется сделать это, не в силу полномочия, которое он от них имел, а в качестве польского шляхтича. Визирь, видя такую надменность и получив известие, что польский король подвигается с армиею ко Львову, приготовился в войне.

«Когда король и сенат узнали, что великий Султан вооружился против них и что весною наверно он вторгнется в Польшу, то они пришли в величайшее смятение. Сам даже посол не знал, в каком он был положении. Обманутый слухами, пущенными о восстании Арабов и разграблении Мекки, также уверениями, что е. в., император aвстрийский, послал 50 кораблей на Архипелаг, он увещевал поляков не поддаваться и ничего не уступать, потому что великий Султан очень скоро будет обессилен с многих сторон возникшими войнами и междоусобиями. Для Польши это было как нельзя кстати. Она послала в Турцию толмача. Этот толмач прибыл 23 мая в сопровождении 8 человек, 6 недель спустя по отъезду посла; ему назначили квартиру и 13 франков в день на издержки. Привезенные им письма были адресованы от великого канцлера к великому визирю. Они гласили, что Польша весьма удивилась, узнав о военных приготовлениях и замыслах Турции; что она не знает причины войны и сама не дала повода к ней; что если Порта подтвердит хотинский договор, то король будет к ней расположен; что он отправит еще одного чрезвычайного посла; что если она положила непременно начать войну, е. в. будет всегда готов защищаться, но что он объявляет, что поляки никогда самовольно не были нарушителями мира».

«3атем вторично был послан толмач с письмами, гласившими, что Польша пришлет чрезвычайного посла, который прибудет очень скоро. Однако apмия Султана, с великим визиром во главе, не переставала двигаться к Силистрии».

На этом Шарден и останавливается. Дальнейшего хода сношений Турции с Польшею, описания успехов турецкой армии и расширения турецкого государства у него не встречаем. Все то, что мы привели в переводе, случилось во время его пребывания в Константинополе. Окончания кампании он не мог дождаться: он с нетерпением старался как можно скорее вырваться, убраться из Константинополя, чтобы достигнуть своей цели, Персии, куда скоро [8] он и направился. Но в этом случае он встретил затруднение, которое едва мог разрешить: ехать ли ему сухим путем или морем? Последнее ему представляло некоторые неудобства и беспокойства, а именно: опасность со стороны морских разбойников, а также и свойства Черного моря, весьма бурного, не имеющего хороших гаваней. Но зато, с другой стороны, его привлекалa скорость поездки и желание познакомиться с побережьем Черного моря. Последнему он отдал предпочтение и решился сесть в саику (saique — род судна; левантское судно), направлявшуюся в Каффу; это судно тем менее казалось для него опасным, что на ней ехал комендант крепости Азова (Azaq); следовательно лоцманы этого судна были более опытные и искусные.

При выходе из Константинопольского пролива, Шарден видел четыре замка, построенные по обеим сторонам пролива, один против другого. Они построены, как Шарден говорит, 40 лет тому назад с целью — воспрепятствовать набегам казаков: москвитян и поляков, которые прежде совершали на своих барках набеги до самого Константинополя. 3-го августа саика достигла Каффы.

«Каффа — большой город, построенный у подошвы холма, на берегу моря; в длину больше, чем в ширину. Его длина простирается от юга к северу; город окружен крепкими стенами. На двух концах, вдающихся немного в море, есть 2 замка, так что когда смотреть на город с корабля, то он кажется построенным полулунно. Замок с южной стороны стоит на возвышенности, с которой видна вся окрестность; он очень велик и там живет паша; другой замок меньше, но хорошо укреплен пушками; море омывает одну из его сторон. Оба эти замка укреплены двойною стеною, также как и город. В Каффе считают 4,000 домов: 3,200 магометанских — турок и татар, 800 христианских — греков и армян. Армян 6ольше, нежели греков. Дома маленькие и все земляные. Рынки, публичные места, мечети и бани также земляные. В городе не видно никакого каменного строения, исключая 8 древних, полуразрушенных церквей, построенных Генуэзцами. Этот город Каффа — очень древний, но наверно его происхождения не знают. Страбон говорит, что он был известен в древности и был могущественен при Афинской республике. Во время войны Римлян с Митридатом, понтийским царем, он принимал в ней участие; но, вероятно, война или [9] другое какое бедствие окончательно разрушило его; ибо находим известие, что Греки основали его вновь в 5 столетии, и назвали его Феодосией, по имени императора Феодосия, тогда царствовавшего (Шарден здесь противоречит самому себе: ибо если город, о котором он говорит, означен Страбоном (жившим во время императора Августа) именем Theodosia, то он не мог получить это имя от императора Theodose, который вступил на престол 400 лет спустя после Aвгуста. Еще и Демосфен, раньше августова времени, говорит о Theodosia или ********* в своих речах.), укрепили и сделали его одним из самых значительных оплотов империи против казаков и татар, которых в те времена называли Гунами (Huns). Но татары не преминули сделаться под конец господствующими и заселили почти весь полуостров. Тогда он получил название Каффа, происходящее от Caffer, обыкновенного арабского термина, означающего неверный (infidelе). Татары дали ему это имя для обозначения, что там жили христиане (infideles). Это случилось в 12 столетии, во время священной войны и великой слабости восточных императоров. Генуэзцы, бывшие тогда могущественными на море, заметя упадок греческой империи, не могшей защищаться ни против турок, ни против татар, думали, что, помогая этой империи против их нападений, они завладеют завоеваниями, сделанными этими варварами на Черном море. И действительно, они весьма успешно окончили свое дело; ибо, пославши туда флот, они отняли несколько мест на берегу этого моря, в том числе и Каффу, которую они завоевали в 1266 году, при Михаиле Палеологе. Владели этим городом более 2 cтолетий, пока могущественные Оттоманы не отняли у Генуэзцев всего, что было у них на Черном море. Каффа была взята в 1474 году, при Магомете II».

«Почва Каффы суха и песчана. Вода не хороша, но воздух хорош. Садов мало, и ни одного фруктового. Я не знаю ни одного города, в свете, где бы всякая другая пища былa лучше и по самой низкой цене, как в Каффе. Баранина превосходная: фунт стоит 4 дете. Соль почти даром. Свежая рыба встречается редко, и то маленькая. Почти все турки и татары, живущие в Каффе, носят маленькие шапочки, подбитые овечьей кожей. Но так как шапочки во всей Азии есть oобыкновеннейший головной убор христиан, то каффские христиане принуждены пришить к своим шапочкам, для [10] отличия от магометан, маленькую суконную заплатку, как в Германии жиды делают это на своем плаще. Каффский рейд открыт всем ветрам, исключая северного и юго-восточного. Корабли стоят на якоре довольно близко от берега, в 10 или 12 саженях, на иловатой глуби, весьма надежной и хорошей. Там производится значительная торговля, наибольшая в Черном море. В продолжение 40 дней, проведенных мною в Каффе, я видел более 400 парусов, не считая маленьких суден, буксирующих там и сям вдоль берега. Самая значительная торговля производится соленою рыбою и рыбьею икрою, которая добывается в Азовском море и развозится по всей Европе, даже в Индию. Рыбная ловля в этом небольшом море невероятная. Причина таковой состоит в том, что вода этого болота (Palus) весьма илистая, мутная и малосоленая, вследствие близости Дона (Tanais), впадающего в это море... Я слышал от многих лиц, уверявших меня, что там ловится рыба длиною от 24 до 26 футов, весом каждая 800 и 900 фунтов и дающая от 3 до 4 центнеров икры (1 центнер = 100 фунтам). Рыбью икру ценят там дороже самой рыбы. Я никогда не видел в Каффе этой громадной рыбы, но верю рассказам о величине ее, судя по тем отдельными, частям рыбы, которые мне показывали, и по неимоверному количеству, развозимому в тысячу мест. Ловля рыбы, а именно осетров, производится от октября до aпреля следующим образом: загоняют ее в пространства, окруженные кольями, и там ее дротиками убивают. Может быть грязное свойство воды дало название этому морю болота (marais), ибо его лучше назвать озером, потому что на нем плавают корабли, оно ни высоко, ни низко, и соединяется с большою рекою и морем».

«Кроме торговли икрою и рыбою, самая значительная торговля, производимая в Каффе, есть торговля хлебом, маслом, солью. Каффа снабжает всем этим Константинополь и множество других мест. Каффское масло считается в Турции наилучшим. Венецианцы часто добивались иметь торговлю в этом городе, но им всегда отказывали. В 1672 году кавалер Quirini сделал вcе усилия к достижению этого, но и ему, под разными предлогами, отказали».

Дальше, идет длинный рассказ о домогательствах и усилиях Квирини — иметь свою торговлю в Каффе, рассказ к нашей цели не касающийся; поэтому мы и не будем его передавать. [11]

Шарден пользуется случаем (так как отправлялся новый комендант в Азов) и из Каффы на том же корабле, на котором он приехал в Каффу, едет в Азов, с единственною целью познакомиться с этим городом и с его жителями. Но прежде чем отправиться в путь, новый комендант крепости Азова послал туда курьера разузнать, в перемирии ли жители Азова с москвитянами и нет ли корсаров, крейсирующих в Азовском море. Курьер воротился и сообщил, что все обстоит благополучно.

«Каффские жители считают от Азова до Каффы морем 450 миль; сушею менее. Достигают же туда едва в 12 или 13 дней. Пролив Азовского моря, я хочу сказать канал между этим болотом и Черным морем, имеет 5 льё. Древние называли этот канал Bosphore Cimmerien; теперь он носит название каффского пролива, а также устья св. Иоанна (la Bouche de Saint - Jean). Большие корабли, идущие в Азов, останавливаются в г. Палестре (Palestra) (Вероятно, нынешний Таганрог), находящемся в 40 милях от крепости и в 20 от Дона, ибо дальше идет мель. Крепость Азов находится в 14-ти милях от реки. Опасно ездить туда, особенно, посылать деньги, ибо москвитяне нападают иногда на путешественников то с моря, то с суши. Коменданты Азова всегда в перемирии с соседями, но они не держат его, ибо, как с той, так и с другой стороны найдется всегда какой-нибудь повод к вторжению. Турки имеют 2 маленькие крепостцы, где они содержат гарнизон, при устье Дона и на его берегах; они замыкают это устье большою цепью и препятствуют также москвитянам и черкесам плавать на больших барках по обоим морям. Прежде чем эти две крепости были построены и положена была цепь, эти народы, плавая по Дону, опустошали его берега. Теперь же для больших кораблей этот проход заперт; они иногда проходят ночью, с большим усилием, на легких лодках поверх цепи; но это случается редко, вследствие опасности быть разбитыми вдребезги выстрелами из пушек, находящихся в обеих крепостцах. Некогда была крепость в 3 милях от Азовского моря, называемая Тана; но теперь она разрушена, и это не есть Азов, как некоторые предполагают который лежит в 15 льё дальше. Река Дон длиною 80 льё, а ширина при устье простирается от 25 до 30 льё. Древние [12] называют ее Oxentes; туземцы же, которые, с одной стороны — москвитяне и казаки, а с другой — татары, называют ее Don или Тоn и Теn, сообразно выговору буквы Т и D».

Пробыв в Aзове около 2 недель и побывав в его окрестностях, на соляных озерах (les salines), наш путешественник возвращается обратно в Каффу, откуда направился в Персию через Мингрелию.

Путешествие Шардена по Имеретии, Мингрелии, Грузии и другим кавказским землям и пребывание его в них для нас собственно ничем не интересно. Упоминаются, впрочем, несколько московских посольств, но и то, по большей части, посольства с торговою целью. Во время пребывания его в Грузии, ему рассказывали, да и как сам он выражается, собирал он из разных письменных источников — последние политические известия о Грузии и о покорении ее Персами. В одном из таких эпизодов, изображающих неурядицы в Грузии, он упоминает о московском посольстве к персидскому шаху, пришедшем с целью ходатайствовать за плененного последним грузинского князька Георгия Люазарба; но это посольство ничего не успело сделать, так как персидский шах, узнав заранее цель прибытия русского посольства и не желая, ни даровать свободу Люазарбу, ни отказать в то же время желанию великого князя московского, прежде прибытия послов, велел Люазарба убить, а послам — его смерть выставил как будто происшедшую случайно.

В одном месте описания путешествия по Грузии, Шарден приводит целиком письмо вице - короля Шивавас-Хана к польскому королю Иоанну-Казимиру, в ответ на таковое же письмо от канцлера Яна Лещинского, графа Лешно, посланное чрез польского офицера Бурбибуз-Данбека (?). Впрочем, оно в себе ничего особенного не содержит и сам Шарден приводит его, так сказать, ради курьеза, для того, чтобы показать, насколько мелкие восточные князьки горды и чванливы пред западными государями. Главная сущность письма состоит в том, что Шинавас-Хан уверяет польского короля Иоанна-Казимира в своем к нему благорасположении и отвечает согласием как от себя, так и от персидского короля на утверждение и продолжение дружественных отношений к Польше. Письмо написано на 2 листах, и все дело заключается в последних двух строках, а само письмо состоит из перечисления обоюдных титулов. [13]

По приезде в Персию, Шарден в 1673 году в Испагани встречает опять посольство от русского двора, прибывшее, как для своих торговых операций, так и с письмом от царя к персидскому шаху, в котором первый просит шаха вступить с ним и с поляками в союз против Турции. Шах обещал согласиться на такое предложение только в том случае, если поляки и москвичи, заключив с ним союз и начав войну с Турциею, не будут заключать мира с последнею без его согласия. В таком только случае он может согласиться и сделает нападение на Багдад, чтобы отвлечь силы Турции от Польши. Здесь Шарден довольно подробно описывает прием послов, как русских, так и послов других держав, праздники и игры персов по этому поводу при дворе, и перечисляет подарки, принесенные этими посольствами персидскому королю. От великого князя московского были присланы следующие вещи: большой хрустальный раскрашенный фонарь, 9 маленьких хрустальных зеркал, разрисованных по сторонам, 50 соболей, 26 аршин красного и зеленого сукна и 20 бутылок московской водки. В свою очередь, московский посол получил при отъезде от шаха подарки, состоявшие в так называемом calate, т. е. туда входили: прекрасная лошадь, чепрак, вышитый серебром, седло и вышитая уздечка; 3 полных парчовых костюма, один золотой, другой серебряный, а третий — шелковый и 900 пистолей. В подаренном костюме посол должен был явиться на последнюю аудиенцию к королю, а первую аудиенцию он совершал в своем национальном костюме, который состоял, по описанию Шардена, из желтого атласа, и, поверх его, из большого камзола красного бархата, опушенного соболями, достигавшего до земли. На голове он имел также соболью шапку, покрытую малиновым бархатом очень высокую, унизанную спереди жемчужинами, а сзади нее падали две нитки жемчуга на плечи, до пояса. Шарден, изображая прием послов и званный обед у шаха, сообщает одну характеристическую особенность тогдашних москвитян, это именно — непривычка и неупотребление ими вина; почему на королевском обеде, в то время, когда все остальные присутствующие пили вино, русскому послу поднесли водку. Шарден полюбопытствовал узнать причину, и придворные рассказали ему следующий случай, происшедший будто в 1664 году с русскими послами в Персии. Призванные ко двору, они за обедом до того напились пьяны, что [14] начали рвать, и один из них, не найдя приличного места куда бы он мог вырвать, подставил для этой цели свою шайку. Присутствующие, боясь королевского гнева, начали делать знаки послу поскорее выйти; но тот, в замешательстве, поспешно надел на голову шапку и облил содержимым голову и платье. Это заставило шаха рассмеяться и он назвал москвитян «Франкскими Узбеками». «Он хотел сказать, прибавляет Шарден, что как между магометанами нет грязнее, диче и необразованнее народа Узбеков (татары на реке Oxus), так и между европейцами по дурным качествами нет народа хуже москвитян». Шарден разделяет такое мнение Персов о русских, и вообще во всем его сочинении в тех местах, в которых он говорит о москвичах, он высказывает презрение к ним и отзывается о них, со слов Персов, как о народе необразованном, грубом, низком, с разбойническими наклонностями, хитром, любящем выпить и т. п.

Все, приведенное нами и сколько-нибудь интересующее нас, заимствовано из первых трех книг «Voyages» Шардена. Остальные тома, как то: IV, V, VI, VII, VIII и IX посвящены описанию внутреннего быта персов, весьма подробному и интересному, но не относящемуся к нашей цели. Мы только упомянем вкратце содержание перечисленных нами томов.

Четвертый том заключает в себе очерк персидской монархии, ее управления, сил, законов, нравов и обычаев жителей.

Пятый - посвящен описанию искусств и наук у персов, их способности к механике, и их качеств в гражданской жизни.

Шестой заключает описание их политического, военного и гражданского управления.

Седьмой - описание религии, которую персы исповедуют, почерпнутое из народного богослужения, а также из их священных книг.

Осьмой - описание города Испагани, столицы персидского государства, украшенное 16 картинами.

Девятый – путешествие в 1674 году, из Испагани в Бандер-Абасси, персидский порт, подле Ормузда; описание развалин Персеполя.

Десятый - описание 2-го путешествия, в 1679 году, из Испагани в Бандер-Абасси, и описание персидского двора. [15]

В последнем, X томе мы встречаем довольно подробный рассказ о разграблении русскими казаками персидских провинций, во время возмущения Стеньки Разина. Как нам известно, в то время, весною 1668 года, Стенька, воротившись из-под Яицка, гулял по Каспийскому морю; он страшно разорил берега от Дербента до Баку и, достигнув Решта, предложил свою службу шаху, прося земель для поселения. Переговоры затянулись: жители Решта напали врасплох на казаков и убили у них 400 человек. Разин отплыл от Решта и жестоко отмстил свое поражение в Фергабате: он дал знать жителям, что приплыл к ним для торговли, торговал пять дней, на шестой поправил шапку на голове: это был условленный знак: казаки бросились на беззащитную добычу и разделались с нею по-казацки. Нахватавши много пленных, Стенька укрепился на одном полуострове на зимовку и завел с персиянами размен невольников: за трех и четырех христиан казаки давали по одному персиянину. Эти события известны нам из истории возмущения Стеньки Разина. Но не таким светом освещаются они у Шардена, который сообщал их под влиянием персидского двора. Персидский двор грабительство и разбои казаков приписывал интригам русского двора, который употребил их, как средство к отомщению Персии. Так думали персы, и в таком виде передает нам известие Шарден. Далее, дело под Рештом у Шардена выходит совсем иначе, нежели сколько нам известно о нем: мы знаем, что Разин был застигнут врасплох и что у него убили 400 человек казаков, а по Шардену следует, что сам Разин с 4.000 человек напал нечаянно на Решт и перебил беззащитных жителей, впрочем после большого кровопролития с обеих сторон. Приведем лучше текст, где сперва приводится причина будто бы умышленного со стороны русского правительства нападения казаков, а потом и самые разбои Стеньки Разина.

«Между тем как происходили такие события при персидском дворе (тревоги по поводу кометы, ожидание войны, возмущение Gemchid-kan’a губернатора Kand-dar’a, его казнь, назначение нового губернатора, Mahammed-kouli-kaan’a), прибыли туда 4 депутата от московских казаков, которые два месяца раньше, сделали ужасное вторжение в Персию со стороны Гиркании, на берегах Каспийского моря; но прежде, чем говорить об этом вторжении, нужно рассказать [16] повод к нему. В 1664 году прибыло в Испагань знаменитое московское посольство, состоявшее из 2 послов, которых свита простиралась до 800 человек, и которые представили шаху подарки ценою на персидские деньги 5000 томанов (1 томан = 12 рубл.), а на наши 250 фунтов (60,000 руб.). Они состояли из 2 карет, украшенных превосходнейшим шитьем, из фризовых лошадей, из животных их страны, как то: лисицы, белые медведи и доги, но самое главное, из огромного множества соболей, которых персы называют samour. Эти послы, как и думали, пришли поторговать и иметь средство, под титулом посольства, привезти и увезти товары, не платя пошлин. Полагают, одних соболей они продали в Испагани — на 8000 томанов; из этого можно судить и об остальном. Персидский шах однако обошелся с ними сперва великодушно и дал им на расходы, назначив по 10 томанов в день, т. е. 500 ливров, что они предпочли лучше взять деньгами, нежели продуктами. Жили они очень скупо, имея хорошее помещение, которое дал им король. Эти нечистоплотные люди были в грязи, как собаки. Поэтому персы считают теперь этот московский народ за самый низкий и самый гнусный между христианами, и называют его презрительно европейскими узбеками, желая этим выразить, как они их мало ценят, потому что Узбеки самый презренный народ на Восток».

«Шах, заметив бесчестие этих посланников и видя, что на самом деле они были посланы от своего повелителя только поторговать, продать свои меха и другие товары и вывезти материи, бархат и др. подобное, что найдут в Персии, и вместе с тем и деньги, под конец худо обошелся и не расчелся с ними. Один из них умер, а другой воротился с совершенно разоренною свитою, без всякой чести и почти без всякого ответа».

«Московский государь сильно обиделся по этому поводу; но он немедленно это скрыл, потому что он не осмеливался нападать на Аббаса. Узнав в начале 1667 года, что он умер, и что персидский скипетр достался в руки молодого принца, он решился отомстить, но желал однако избегнуть открытой войны; поэтому чтобы отомстить не заметно, он подстрекнул казаков, живущих около Черного моря, пойти вдоль Азовского моря и оттуда напасть на Персию, от границ Гиркании; наказав быть им осмотрительными, он посоветовал казакам выдумать, что нападение на [17] персидские области было совершено по их собственной инициативе. Все дело было так, и персы так думали».

«Казаки немедленно являются в числе 6000, на 40 больших барках в Каспийском море; барки эти суть ничто иное, как длинные и широкие корабли, но не глубокие — для избежания скал, находящихся во множестве в этом море в 2 или 3 футах под водою. Каждая барка имела по 2 маленькие пушки. Они приступают сперва в Решту (Erech, Recht), маленькому городу на берегу Гилянском (Guylan) или Гиркании, куда входят в числе 4000, и, найдя его (Решт) без гарнизона, и жителей, не ждавших нападения, беззащитными, они бросаются на них и, после большого кровопролития с той и другой стороны, поспешно удаляются со всею добычею на корабли, которые они пустили в море на столько, на сколько нужно, чтобы их не заметили».

«Чтобы прикрыть свои набеги, они посылают 4 лиц от себя в качестве депутатов ко двору с верительными грамотами, как будто бы это было посольство. Люди губернатора Шемахи (Chamakky) провели их в Испагань, куда они прибыли немного спустя после нового вторжения. Их приняли очень хорошо: дали помещение, платили за них, как обыкновенно делается с другими послами. Они просили аудиенции у шаха; но им отказано было в ней на том основании, что они не были достойны требовать этой чести и что даже они казались врагами. Только дали им аудиенцию у первого министра, что они и приняли. Там депутаты представили, что они посланы от 6000 казаков, их товарищей, в качестве депутатов; что действительно до сих пор они были подданными московского государства, но что, измученные худым обращением, которое они терпели там, решились убежать из своей страны с детьми и женами и с остатком имущества, которое они успели унести с собою; что, решившись переселиться, они избрали Персию как монархию, наиболее ценящую правосудие и наилучше обращающуюся с подданными; поэтому они решились подчиниться ей; в этой решимости они отправились в Scha-seven из любви к королю; что теперь они надеются на великодушие этого великого монарха, который выслушает их просьбы, даст им убежище и несколько земли для жительства. — Они тогда представили верительные грамоты; по Персы никак не [18] могли их прочитать, и напрасно призывали искусных переводчиков как своих, так и европейских, находившихся в Испагани. С трудом нашли двух человек (капуцина Рафаэля Ман и секретаря голландского посольства, Герберта Ягера), знающих все европейские языки. Но и они ничего не могли сделать. Это были, говорили они, по большей части греческие буквы, перемешанные с другими незнакомыми, которые некоторые сближали с сирийскими; они читали слова то так, то сяк; но как они не находили там никакой связи, то и не осмеливались уверять, что хорошо разобрали: поэтому они были принуждены послать это письмо к первому министру, и начальник капуцинов объявил ему, что это было письмо казацкое, русское, которого он не мог прочитать».

«Нужно было поверить тому, о чем решительно говорили депутаты; поэтому первый министр отвечал: «Если то, что вы утверждаете, справедливо, и если вы пришли к нам в гости с целью принять подданство его величества, то зачем пришли в Персию с оружием в руках? Зачем убивали вы наших подданных, разграбили один из наших городов и опустошили наши земли?».

«Казаки в оправдание отвечали, что их к этому принудили; они пришли просить, как граждане, средств к жизни — за деньги жители же города, забывши право гостеприимства и сострадание, которое они должны иметь к чужеземцам, напали на них и причинили им вред; что необходимость защищаться должна извинить казаков, если они искали оружием того, чего они не могли получить посредством просьб».

«В то время как такие дела происходили с казаками, прибыл посол des Orous, т. е. от великого князя московского. Этот посол представил письмо от своего повелителя к персидскому королю, гласившее, что великий князь московский, узнав о замысле казаков оставить свою землю и убежать в Персию, просит его величество не принимать предложений тех, которые считаются за разбойников и беглецов, и которые не будут никому верны, потому что они остались таковыми своему природному князю; что он приготовил войско для того, чтобы возвратить их по праву и водворить на место жительства».

«Но как великий князь московский ни увещевал персов не [19] доверять казакам, персы все-таки считали, что они тем не менее не должны вполне доверяться и ему, ибо при персидском дворе всегда думали, что он был в сношении с этими ворами, и истина, на которой это предположение основываюсь, была довольно очевидна: ибо, как возможно, говорили политики, чтобы беглецы, в числе 5, 6 тысяч, прибыли в страну на 40 барках, с 80 пушками, снабженные всякого рода боевыми орудиями и провиантом, и чтобы они ворвались с оружием в руках в нашу землю? Не достаточно ли очевидно, что их послал великий князь московский отомстить за то бесчестие, которое, как он убежден, получили его послы?».

«Если посол великого князя московского не убедил персидский двор в благорасположении своего повелителя, то и посланник паши Bas-ra нисколько не убедил в благорасположении своего». — Далее этот рассказ прерывается описанием других событий, происходивших в то время в персидской монархии, как то: различных столкновений с оттоманскою империею; приводится письмо папы Климента IV к персидскому шаху, в котором папа просит покровительства шаха для миссионеров, посланных в Грузию.

«Мы говорили о том, что сделали в этом году казаки на Каспийском мopе, об их депутации, посланной ко двору, которой не вполне остались довольны; мы говорили также о прекрасных заключениях, сделанных глубокомысленными политиками для открытия их прямых целей или какого-нибудь обмана, скрывавшегося под этой депутацией: нам нужно сообщить еще второе вторжение и все то, что они сделали в Персии в этом же 1668 году».

«Между тем как решили в Испагани, нужно ли считать казаков за друзей или за неприятелей, их депутаты собирались в обратный путь (ибо все то, что они там сделали, было предпринято для того, чтобы искусно обмануть персов). Хотя, по-видимому, казаки получили от персов xopoшие обещания, весьма выгодные для них, они все-таки остались при прежнем намерении: грабить приморские провинции Персии с восточной стороны. Для совершения этого они оставляют Саbe и, подвигаясь дальше вдоль восточных провинций по Каспийскому морю, делают 70 льё, не будучи замечены с суши; они высаживаются в Фергабаде, столице Мазандерана. Там они выходят на сушу, притворяясь купцами, вступают на рынок и в лавки, как люди, [20] не сведущие в большой торговле, но не смотря на это, имеющие кое-что продать и купить; выдают золотые дукаты за 5 chayet (chahy), стоящие 25 су на нашу монету; продают английское сукно по 4 abassis (a’bbacy), за один queze (guez) или персидский локоть. Персы в продолжение этих 5 дней очень ласкали купцов, потому что для них был выгоден их счет и считали их за дураков, которых счастливая судьба привела сюда; но на шестой день эти плуты, продолжая свою игру, сошедшись вместе со всеми теми, которые были в городе в достаточном количестве, рассыпавшемся однако ж по различным местам для того, чтобы не возбудить подозрения, хватаются за оружие, убивают всех тех, кого встречают, разрушают дома и, снабженные добычею, убивши более 500 человек, в тот же день возвращаются на свои корабли, которые, как и в предыдущий раз (под Рештом), они удалили на середину моря, дабы их не заметили».

«Значительнейший, непоправимый урон — было разрушение великолепного строения — королевского дворца, находившегося посреди города и заключавшего в себе фарфоровые сокровища и китайские вазы, сердоликовые, агатовые, коралловые, янтарные чаши, посуду из горного хрусталя и другие редкости без счету, который эти варвары разломали или унесли с собою. Они разломали еще большой haouse или tanqui, т. е. громадный яшмовый бассейн, весь покрытый золотыми пластинками и находившийся в этом дворце. Я не могу вспомнить без сожаления великолепия и прелести этого прекрасного места; и, если читатель помнит описание его, сделанное мною, он наверно пожелал бы, чтобы такие великолепные вещи навсегда оставались не тронутыми».

«В Фергабаде и его окрестностях еще остается небольшое количество христиан из той громадной массы, которую здесь поселил Аббас Великий; их до того уменьшилось, что они составляют только сотую часть того количества, которое было вначале; большая часть, из своих интересов, приняла магометанскую религию. Эта небольшая оставшаяся часть христиан узнала, что казаки — также христиане и, желая избавиться от их жестокостей и разграбления своих домов, увидев, что казаки идут к ним, закричали: «Христос, Христос!» и дабы лучше дать знать, что они христиане, они сделали [21] большие знаки креста от головы до ног. Казаки, услышав, что произносится такое священное имя и увидев, что они запечатлены знаком орудия нашего спасения, пощадили их и оставили в покое их жилища».

«Жители Фергабада, спасшие бегством свою жизнь, возвратились в город на другой день утром, думая, что казаки ушли, и начали собирать и приводить в порядок, оставшееся после казацкого разоренья имущество; но во время этих занятий, казаки вдруг выходят вторично на сушу и, не устремляясь теперь уже на имущества, а только на лица, убивают их до 700 человек и столько же берут в плен: после чего они окончательно удаляются».

«Наступила зима; казаки задумали пробраться в Персию; для этого они искали места, в котором они были бы более безопасны. Против города Фергабада есть полуостров, в форме языка, вдающийся на 10 льё в Каспийское море. Он изобилует оленями, кабанами, газелями и другою дичью; а также лесами, пресною водою одним словом, всем необходимым к жизни. Персы называют его Mionne Кеlle, т. е. средний край; этим они хотят обозначить кусок земли, выдающийся в море. Внутри его казаки заготовили окопы, заставляя своих пленников день и ночь рыть большой ров вокруг своего лагеря; с помощью множества больших деревьев, растущих там в изобилии, прилаживая одно к другому, а промежутки между ними закрывая дерном, они образовали род вала, на который поставили для защиты свои badelige или пушки. Этого только персы и желали: лишь только они узнали, что казаки укрепились в этом месте, они в том же году, не смотря на зимнее время года, отправились атаковать их и, так как они были сильнее на суше, чем казаки, то они их разбили, отняли почти всех своих пленников и заставили их броситься в барки, с которыми, скитаясь по всему полуострову, они нашли в самом отдаленном углу более удобный пост, защищенный болотом: там они остановились со всей своей добычей и своими маленькими кораблями.

«Я надеюсь быть скоро, если даст Бог, в третий раз в Персии, где я узнаю все, случившееся с ними, и передам это своим читателям».

Этими словами оканчивает Шарден описание своих путешествий. [22]

Ему, как мы видели из его биографии, не удалось быть в третий раз в Персии; в противном случае мы бы прочитали у него описание разгрома Разиным Трухменских улусов, на восточном берегу и поражения персидского флота и 4000 войска, под предводительством Меледы-Хана, при Свилом острове, чем и окончилась гулянка Разина по Каспийскому морю.

Ст.[удент] Дьяконенко

(пер. ?. Дьяконенко)
Текст воспроизведен по изданию: Путешествие Шардена в Персию // Киевские университетские известия, № 9. 1873