ЖАН ШАРДЕН

ПУТЕШЕСТВИЕ КАВАЛЕРА ШАРДЕНА ПО ЗАКАВКАЗЬЮ

В 1672-1673 гг.

VOYAGES DE MONSIEUR LE CHEVALIER CHARDIN EN PERSE ET AUTRES LIEUX DE L' ORIENT

Наиболее молоденькие актрисы начинают пьесу описанием любви, изображая ее прелести и очарования, затем переходят к изображению страсти и исступления и, наконец, [262] рассказывают крайне живые и трогательные эпизоды, где главную роль играют красивые мужчины и девушки. Этим заканчивается первый акт. Во втором труппа разделяется на два хора: один рассказывает о преследованиях страстного любовника, другой — об отказе надменной возлюбленной. Третий акт описывает союз любовников и после этого только актрисы начинают петь и жестикулировать. Певцы и музыканты в патетических местах приближаются к обезумевшим актрисам и кричат им в уши, чтобы тем привести их в себя. В подобных сценах все, кто еще способен к стыду, бывают принуждены отвернуться, не будучи в состоянии выносить ни нахальства, ни сладострастья этих последних сцен. Между тем оне нисколько не оскорбляют персидской добродетели, потому что здесь воздержание считается за порок и даже за грех. Их религия обязывает мужчин совершать брачный акт, как только делаются они к тому способными. Так как между этими актрисами и музыкантами есть люди хорошо знакомые с той публикой, перед которой они играют, то свои пьесы они обыкновенно приноравливают ко вкусу тех, кто их пригласил, или тех, кто им должен заплатить. Однако довольно об этом.

Танцовщицы, как я уже говорил, составляют труппы. Труппа царская, например, состоит из двадцати четырех самых знаменитых куртизанок страны. У них есть старшая, назначаемая по обыкновению из старых танцовщиц; оне однако не живут вместе, а, наоборот, разбросаны по всем концам города. Обязанности старшей состоят в том, чтобы собирать танцовщиц и вести туда, куда приглашают труппу, предупреждать часто возникающие споры из-за ревности или платы, вообще сохранять порядок, в случаях оскорбления защищать, присматривать за их поведением, наказывать плетьми, если оне не соблюдают интересы труппы, в случае повторения такого проступка,— вовсе их исключать; наконец, на них лежит обязанность раздавать танцовщицам их жалованье и заботиться о том, чтобы их платья были роскошны, домашняя утварь в чистоте, следить за прислугой, чтобы она точно исполняла свои обязанности и т. д. У каждой танцовщицы две горничные, лакей, повар и конюх для двух-трех лошадей; когда же она следует за двором, то под один только ее багаж назначается четыре лошади; на Востоке необходимо брать все с собою, как в походе. Одна из лошадей идет под двумя большими чемоданами, [263] другая под двумя большими сундуками, третья под кухонными принадлежностями, а четвертая под провизией и фуражом для лошадей. Во время своих путешествий труппа не испытывает никаких задержек, так как ее снабжают лошадьми и помещениями в продолжение всего пути. Годовой оклад жалованья каждой танцовщицы составляет тысячу восемьсот франков деньгами, известное количество материй для костюма и паек как для нее самой, так и для ее прислуги. Есть танцовщицы, получающие до девятисот экю. Размер их жалованья вполне зависит от того, насколько танцовщица нравится царю. Однако, все это составляет только меньшую часть их доходов, Есть из них такие, которые пробыв где-нибудь не более 24 часов, привозят иногда более пятидесяти пистолей; настолько в Персии велик и хорошо оплачивается разврат. Царь часто делает им значительные подарки, смотря по тому, насколько оне сами и их танцы нравятся ему. Вельможи также делают им подарки. Помню, когда я ездил в Гирканию к Абасу II в 1665 году, то при дворе видел однажды вечером двух танцовщиц, на каждой из них было надето более чем на десять тысяч экю драгоценностей. Так как я любовался их великолепными нарядами, то оне пригласили меня взглянуть на их помещение. На другой день я был у них с одним французом-хирургом и моим переводчиком (последнего я взял с собою, потому что тогда еще не умел говорить по-персидски). Помещение их было очень богато и роскошно отделано, и так как духи в жарких странах составляют высшее наслаждение, то у куртизанок все было пропитано ими. У них есть одна особенность: их всех называют одним именем, обозначающим цену, назначаемую ими себе за визит: десять томанов, пять томанов, два томана и т. д. (один томан на наши деньги составляет пятнадцать экю). Нет ни одной, которая бы отдавалась менее чем за один томан; и когда куртизанка уже более не стоит этой цены, то ее удаляют из труппы и берут на ее место другую. Однако между этими женщинами почти нет ни одной, разбогатевшей от своего постыдного ремесла: оне сами покупают те удовольствия, которыми торгуют, а потому и беднеют. Таким образом им ничего не остается от этой позорной торговли, кроме раскаяния и желания вновь купить себе любовь. Труппа провинциальных танцовщиц состоит обыкновенно из семи-восьми девушек.

Персии публичных женщин легче узнать, чем где [264] бы то ни было: хотя оне одеваются также, как и порядочные женщины и также покрываются чадрой; но, во-первых, она короче и менее прикрывает, а во-вторых, уже одна манера куртизанки держать себя и ее походка дает возможность узнать ее с первого взгляда. Число таких женщин в провинциях не особенно велико, но в Испагани, в столице, оно ужасно. Мне говорили в 1666 году, когда я там был, что по росписям их насчитывают четырнадцать тысяч человек (оне платят налог, достигающий суммы в двести тысяч экю и составляют целый отдельный институт, в котором имеются свой начальник и подчиненные). Меня уверяли, что кроме этих явных проституток, насчитывается столько же тайных, то есть таких, которые не желают быть занесенными в роспись, чтобы не быть известными, и чиновники всегда очень довольны не заносить их в роспись, так как оне за это им платят гораздо больше. Однако, несмотря на то, что эта гнусная профессия так распространена, я думаю, что нет страны, где женщины продавались бы так дорого. В первые годы своего разврата проститутка отдается не дешевле пятнадцати или двадцати пистолей; такой факт положительно делается непонятным, если принять во внимание что в Персии, с одной стороны, религия позволяет покупать девушек-рабынь и иметь сколько угодно наложниц (что должно было бы уменьшить цену публичных женщин), а с другой — молодежь не особенно богата и женится довольно рано. Объяснить его можно лишь сладострастием жарких стран, где плотские вожделения более сильны, чет в других странах, а также и искусством самих проституток, действующим крайне возбуждающе. Им справедливо приписывают разорение военного сословия а также молодых дворян, находящихся при дворе. Говорят, что кто раз увлекся куртизанкой, тот не в состоянии уже ее покинуть до тех пор, пока она сама не прогонит его; такой же момент обыкновенно наступает тогда, когда она оберет своего любовника до последнего экю. Я встречал очень умных и честных людей, которые настолько сильно увлекались какой-нибудь куртизанкой, что считали невозможным оторваться от нее. В свое оправдание они говорят, что они околдованы, и, действительно, они сами твердо в это верят и думают, что если бы даже захотели порвать цепи, то не в силах были бы довести этого до конца и что только та, которая надела их — может освободить. Таких рабов любви узнают по [265] выжженным местам на теле, преимущественно на руках. Метки делаются раскаленным железом, которое так сильно нажимают, что выжженное место оказывается вдавленным на толщину монеты в 30 су. Несчастные рабы любви делают указанные метки в период самой сильной страсти, чтобы доказать своим любовницам, что огонь их любви делает тело нечувствительным даже к настоящему огню. Чем больше таких знаков на теле, тем, значит, любовь сильнее. Есть люди, которые делают эти знаки по всему телу до поясницы. Когда приглашают таких женщин, то, по обычаю страны, плату им посылают вперед, при чем, если за ними посылают только для танцев, то обращаются к старшей и посылают деньги ей по таксе, за каждую приглашенную танцовщицу по два пистоля и, смотря по тому, если оне хорошо танцуют, им делают еще подарки. Если же эти женщины приглашаются для оргий, то установленную ими для этой цели плату посылают непосредственно им. Такая женщина приезжает на лошади с одной или двумя служанками и с лакеем и увозит оттуда, куда была приглашена, все, что только может. В бытность мою в Гиркании, приехал туда пограничный султан (по нашему — наместник царя в провинции), который, услышав рассказы об одной куртизанке, послал на другой день за нею двух лошадей и пять экю, прося ее приехать к нему. Он думал, что это очень большая плата; но певица ответила ему, что он очевидно ее не знает, так, как она никогда не выходит из своего дома менее, как за тридцать экю. Тогда султан послал ей десять; ему опять отказали. Он послал пятнадцать, затем двадцать и все с тем же успехом. Эти отказы еще больше возбудили его желание и он сказал своим друзьям: “Вот создание, которое тан дорожится, нет возможности овладеть ею, но мы выкинем с нею штуку, чтобы заставить ее быть в другой раз сговорчивее”. Он послал ей десять пистолей. Она приехала и когда вошла, то султан спросил ее: получила ли она его десять пистолей? Я отдала их моим служанкам, так как не отдаюсь так дешево, я приехала из уважения к Вам. Султан сказал, что он ничего не хотел от нее кроме того, чтобы она попела и потанцевала для его друзей. И заставляя ее петь и танцевать, он продержал ее без пищи и питья до полуночи, хотя сам прекрасно пообедал; затем он увел ее к себе в кабинет, где продержал ее, по очереди со своими друзьями, до утра. Настало утро и она подумала, что наконец ее [266] освободят. Но султан собрал в зал всех своих людей, начиная с своего метр д'отеля и кончая конюхом, ввел туда девушку и сказал ей: Моя красавица! я — бедный, незначительный правитель, не имеющий средств платить за одну ночь десять пистолей; мои люди приняли участье в этом расходе, а потому имеют право также принять участие в удовольствии. Таким образом ее продержали еще день и ночь. Куртизанка, возмущенная поступком султана, подняла большой шум, думая, что наделает этим много хлопот своему обидчику; но последний, видя, что дело принимает плохой оборот, поспешил передать царю этот случай в комическом виде. Такая выходка избавила его от неприятности и от обязанности уплатить куртизанке еще десять пистолей за то, что ее продержали две ночи вместо одной.

Проститутки, платящие налог, живут в караван-сарае, где оне отделены, так как никто не желает жить в подобном обществе, а те, которые не платят,— живут в своих собственных домах, так как в Персии пет частных квартир, а тем более меблированных комнат. В Испагани есть один квартал, населенный проститутками и называемый — квартал открытых или снявших покрывало. В этой столице, в прежнее время, бывало, только настанет вечер, проститутки, как стаи ворон рассыпались за заработком по всему городу, а в особенности же по караван-сараям. Но возмутительнее всего то, что проституциею занимались также и мальчики, гуляя в особых костюмах открыто повсюду. Сарутаки, бывший в начале царствования Абаса II великим визирем, а по своим убеждением и стойкости — евнухом, строжайше запретил такую противоестественную проституцию. После него, его преемник и последователь Калиф Султан — установил еще и другие законы, запрещающие публичным женщинам открыто предлагать себя и предписывающие им никуда не выходить без приглашения. Кроме того, исходя из того убеждения, что употребление вина есть источник этих пороков, он, под страхом строгого наказания, запретил продавать вино проституткам. За нарушение этих законов виновных в развращении мальчиков сажали на кол, а одну женщину, торговавшую своими родными дочерьми, сбросили с высокой башни и труп ее тотчас же выбросили на съедение собакам. Такими мерами надеялись поднять нравственный уровень страны, но оказалось, что самые строгие наказания в результате не дали ничего, кроме общественного скандала и [267] насмешек со стороны самых гнусных преступников, всюду появлявшихся с высокоподнятой головой. Передав о мероприятиях против публичных женщин в Персии, я нахожу уместным тут же сообщить о сущности и форме брачного союза в этой стране. Прежде всего я должен указать на то, что для каждого правоверного мусульманина, согласно магометанской религии, брак обязателен. Указанная религия воспрещает безбрачие и воздержание, трактуя о них, как о пороке и грехе против желаний и потребностей организма. Относительно этого персы держатся следующего убеждения: действительно, в период времени от Иисуса Христа до Магомета, безбрачие восхвалялось и было приятно Богу потому, что Сам упомянутый пророк, то есть Иисус Христос был рожден от Девы и жил в безбрачии, но после появления другого пророка и установления им другой веры, Бог уже не желает больше, чтобы ему служили воздержанием, а, наоборот, желает, чтобы все мужчины вступали в брак. Даже сам Иисус Христос, когда он вернется в мир в конце веков с Магометом Мехди, двенадцатым имамом, или наследником Магомета, чтобы уничтожить Антихриста, то Он Сам женится и будет иметь несколько жен. В доказательство правильности своего взгляда персы приводят выдержку из священной книги, которая гласит: в день Страшного Суда земля, на которой человек, живший в безбрачии, обыкновенно ложился отдыхать, восстанет против него и скажет: какое преступление совершила я, что этот человек — враг природы — попирал меня, меня, которая беспрерывно трудилась в произрождении и сотворении всего сущего. Таково учение этой чувственной, скотской религии; но так как толкования идут всегда дальше самого смысла текста, то персидские ученые, основываясь на нем, поучают ужасным мерзостям, как например: мальчику, как только он почувствует плотское побуждение, необходимо тотчас же предоставлять женщину; бороться с любовью грех и, напротив, дело похвальное удовлетворять любовные страсти. Есть даже и такие скоты, которые говорят, что удовлетворять свою страсть разрешается с первым встречным лицом: женщине с сыном, мужчине с дочерью и т. д. Конечно, такое учение гнусно и большинство персов сами презирают его. Вообще, нужно отдать им справедливость, что они менее скотски удовлетворяют свои вожделения, чем все остальные магометане; таковое обстоятельство является очень важным в двух следующих [268] случаях: 1) магометане других сект считают позволенным противоестественный грех; поэтому, например, между турками, признающими это учение, такой грех очень распространен; но персы осуждают его и судьи наказывают виновных в нем, несмотря на то, что среди этих судей встречаются некоторые казуисты, снисходительно относящиеся к указанному греху; однако, все-таки большинство против этого постыдного сластолюбия, 2) персы разрешают только магометанам иметь несколько жен и брать наложниц, а если мужчина и женщина, христиане или язычники,— пожелают жить вместе по взаимному договору, как магометане, и для утверждения такового обратятся в суд, то последний не утвердит его, а с позором прогоняет просителей.

Существование упомянутого закона персы объясняют тем, что их религия, несмотря на то, что она покровительствует сластолюбию, не позволяет нарушать основные религиозные принципы; христианская религия позволяет пить какое угодно вино, но запрещает иметь больше одной жены, магометанская же позволяет иметь сколько угодно жен и решительно запрещает употреблять вино.

Молодых девушек до замужества держат в гаремах; молодым же людям дают девушку-рабыню или наложницу, как только у них явится к тому побуждение.

Персы не могут понять, что есть лица, которые добровольно живут целомудренно. На наши уверения, что подобные случаи часто встречаются в христианских странах, они нам, не стесняясь, возражают, что тут вероятно есть какая-нибудь загадка, которую мы скрываем от них, ибо они не могут себе представить — как можно обойтись без женщины, если только не впасть в преступление противоестественного греха. Разве европейцы, говорят они, не созданы также, как и другие люди, и не едят ли они также, как и мы? Если они не пользуются женщинами, значит,— они поступают еще хуже. Я вспомнил к этому, что в бытность мою у капуцинов в Испагани, один ученый и скромный господин из провинции Бактриан, посетивший нас, завел с настоятелем, отцом Рафаилом дю-Монс, такой разговор: Отец! говорят, у вас нет жен и вы живете между собою по-турецки (то есть, пользуетесь мальчиками), возможно ли, чтобы вы были привычны к такому отвратительному преступлению? — Упаси Боже, сказал отец, мы очень далеки от этого и даем обет никогда не дотрагиваться до женщины! — Как! воскликнул перс, вы живете, [269] не трогая женщин? — Да, ответил отец. — Но, отец, возразил очень серьезно этот господин, может быть вы живете также без пищи? Мы считаем одинаково трудным обходиться как без пищи так и без женщин.— Это сравнение, конечно, преувеличено, хотя не будем поспешны в своих заключениях, так как мы не так созданы, чтобы правильно судить об этом: жаркий климат и пища с очень острыми соусами являются причиной той чувственности, степень пыла которой, слава Богу, нам не знакома; в каком бы тяжелом положении не жил перс и как бы не старался он удержаться, никогда не освободиться ему от плотского вожделения. Однако, несмотря на это, прелюбодеяние у магометан считается грехом и пользование проститутками их религия возбраняет, а людьми степенными и установившимися считается позорным или, по крайней мере, поступком неприличным. Не взирая на это, проститутками полны города и люди уважаемые и порядочные пользуются ими. Каждый вечер, гуляя около соборов или больших мечетей, вы можете встретить массу публичных женщин, закрытых чадрами, входящих в сопровождении своих служанок, или без них, в маленькие помещения священников и регентов. За ними тотчас же запирают дверь до следующего дня. На рассвете, или немного позднее, оне удаляются. Такое их поведение решительно никого не шокирует. Тоже самое вы можете встретить в караван-сараях у иностранных купцов. Как все это согласовать? Вот объяснение самих персов. Прежде всего они утверждают, что женщины проститутки находятся в состоянии греха, из которого выходят только после покаяния — бросая свою беспорядочную жизнь, что проститутки считаются неверными, так как оне занимаются ремеслом, запрещенным религией, и что всякое общение с проституткой есть уже само по себе грех, но, продолжают персы, стоит только на ней жениться, чтобы это общение сделалось законным, поэтому люди, не лишенные совести, не имеют общения с куртизанкой, иначе, как женившись на ней, по взаимному договору, на час, на ночь, на день, на неделю, словом на сколько пожелают. Я хочу подробнее остановиться на том, как в Персии заключаются эти договоры, на основании которых персы, как указано сейчас, со спокойной совестью сходятся с публичной женщиной, веря, что такой брак так же нравственен и законен, как и всякий другой. Подобный брак называется у [270] них Зике-Кудим, что значит: я заключил договор пользования, то есть, я женился.

Чтобы перейти теперь к браку персов, нужно заметить, что они также, как и другие магометане — последователи учения Али, обладают женщинами на одном из следующих трех оснований: или на основании купли-продажи, или найма, или же брака. Эти три рода брачных союзов, в силу религиозного учения, считаются вполне легальными и местное гражданское право, рожденных от таких союзов детей, одинаково признает законными. Таким образом, если человек имеет от своей рабыни сына раньше чем от жены, то сын рабыни признается старшим и пользуется правом первородства, устраняя, следовательно, сына законной жены, будь она хоть княжеского или царского рода. Вот почему в Персии знатность и дворянство приобретаются по отцу.

Жены-рабыни называются Канице. Закон позволяет каждому иметь их столько, сколько он может прокормить; ни полиция, ни духовенство, ни гражданская власть не обращают никакого внимания на то, как с ними обращаются, потому что на всем Востоке власть хозяина над рабом - неограниченна. Всякий, кто имеет девушек-рабынь, может ими пользоваться решительно для всего, и не только располагает тем, что называется их честью, но даже и их жизнью. На Востоке не считается бесчестным для рабыни служить своему хозяину в качестве наложницы; напротив, в этом большая честь и лучшая участь, на какую она только может рассчитывать, так как когда ею пользуются, как наложницею, то ей дают отдельное помещение от других рабынь, хорошо одевают, приставляют к ней служанок, оказывают ей всякие преимущества и не смотрят на нее, не как на рабыню, а как на мать законного наследника дома.

Наемные жены называются Мутаа и Амуад, что означает наложница или служанка. Число их и время пользования ими вполне произвольны, но всегда за установленную цену. В Испагани, в столице Персии, красивых и молодых женщин нанимают за четыреста пятьдесят ливров в год, с обязанностью одевать, кормить и давать помещение. Такого рода брак чисто гражданский договор, утверждаемый судом и считается одинаково нравственным, законным и честным, как и все другие брачные договоры. К концу срока, при желании сторон, договор возобновляют. Нарушить его раньше срока и удалить наемную жену позволяется; если виновной [271] стороной является муж, то, при удалении жены, он обязан выдать ей целиком оговоренное в контракте жалованье; если же мужа покидает добровольно наемная жена, то она не имеет права ранее сорока дней, ни законно наняться, ни отдаться кому-либо другому. Этот срок называется днями очищения. Срок вдовства для женщин установлен в сто тридцать дней и не смотря на то, что магометанский закон так благосклонно относится к невоздержанию, тем не менее подвергаются осуждению те женщины, которые после смерти мужа не воздерживаются от общества мужчин в течение указанного времени. Тот, кто знаком с Моисеевым законом, наверное уже догадался, что такое постановление взято магометанами у евреев, но только с некоторыми изменениями. Брачные законы и тех, и других очень схожи, как в смысле прав и обязанностей, так равно и в предписании относительно обращения с женщинами.

Законные жены называются Некаа и магометанская религия разрешает их иметь четыре. Однако большею частью магометане имеют одну жену по следующим двум причинам: первая причина та, что при многоженстве хозяйство ведется очень плохо, так как каждая хочет распоряжаться и взаимная ревность вызывает всегда в доме беспорядок. Вторая причина — экономия и бережливость: в Персии брак сопряжен с большими расходами; случается, что брачующийся часто разоряется. В виду этого немного встречается лиц, имеющих несколько жен, обыкновенно же довольствуются наложницами и рабынями. Люди знатные берут себе жен из равных себе по званию и положению семейств и, если их чувственность не может удовлетвориться одною женою (несчастие, которое всегда происходит с ними), то тогда они пользуются рабынями; поэтому в семье мир нисколько не нарушается и жена остается всегда госпожою и хозяйкою. Счастлива ли она или нет, этого вопроса ее родные никогда не касаются. Люди среднего состояния обыкновенно берут себе наемных жен, руководствуясь тем, что в случае необходимости легче отделаться он них. Бедные же люди, наоборот, берут их очень редко, так как у них нет средств платить им жалованье. Знатные люди тоже не нанимают себе жен, так как, во-первых, они не желают пользоваться остатками другого, а во-вторых, не желают, чтобы женщиной, принадлежавшей им, затем наслаждались другие. Если же случится, что знатный человек влюбится в женщину, которая по [272] своему происхождению не может быть его законной женою (некаа) или в публичную, то он нанимает ее на восемьдесят лет, и дабы иметь ее всю свою жизнь, не женясь на ней. Знатные люди прибегают к этому способу еще и в том случае, когда они женаты на знатной девушке, потому что ее родители были бы оскорблены, если бы он в общество ее, как равную ей, ввел женщину низкого происхождения.

В Персии женятся обыкновенно при содействии поверенных, потому что женщины никогда не показываются мужчинам. Церемония брака происходит таким образом: родственники жениха и невесты собираются в доме невесты. Отец ее со своими близкими выходит встречать будущего зятя, целует его и ведет к невесте, а затем удаляется. Присутствие его при составлении контракта считается противозаконным, так как будущему мужу в этом случае предоставляется полная свобода. Контракт совершается в отдельном помещении, где находятся только жених, поверенные и священник, обыкновенно приглашаемый для составления контракта. Поверенные в Персии представляют собою приблизительно тоже самое, что в Англии Trustees des mariages (свадебные поверенные), которые составляют статьи контракта и хранят его. Если брачующиеся знатного рода, то для составления контракта приглашают седр, - первосвященника, или шейк-эль-ислама — главного гражданского судью. Если же это люди среднего сословия, то они приглашают кази — гражданского судью, если же это простые люди, то приглашается мулла. Невеста в обществе нескольких женщин идет в комнату смежную с тою, где совершается контракт, при чем, дверь хотя и полуоткрыта, но портьера спущена, так что никого не видно. Тогда поверенный невесты становится против двери и, протягивая туда руку, громко говорит: Я (имя рек), уполномоченный вами (имя рек) поверенный, отдаю вас замуж за присутствующего здесь (имя рек). Вы будете его женою навеки за установленную плату, относительно которой вы уже условились. Затем отвечает поверенный жениха: Я (имя рек), уполномоченный поверенный (имя рек), беру от его имени в постоянные жены (имя рек), которая ему вручается здесь присутствующим ее поверенным (имя рек) за оговоренную и условленную плату. Потом лицо, приглашенное для составления контракта, поднимается и, подойдя к портьере, говорит невесте: утверждаете ли вы обещание, которое (имя рек) ваш поверенный дает от вашего имени? Она отвечает — да. Далее тоже самое [273] спрашивают у жениха, составляют контракт, прикладывают печать, предлагая всем присутствующим приложить, как свидетелям, свои печати и уже затем контракт передается поверенному невесты. Контракт этот хранится женою для большего ее обеспечения; чем больше печатей, тем лучше, но нужно, чтобы их было не менее десяти.

При браке с наемными женами на время, в форме заключения контракта нет никакой разницы, только поверенные сторон произносят другие формулы; вот что они говорят: первый — такой-то (имя рек), в силу имеющейся у меня подлинной доверенности, выданной мне таким то (имя рек), отдаю ее (имя рек) такому-то (имя рек) за такую-то цену для пользования на такой-то срок, а второй:— Я, такой-то (имя рек), в силу подлинной доверенности, выданной мне таким-то (имя рек), беру от его имени такую-то (имя рек) в жены на указанных условиях, в чем клянусь своею честью. Контракты между простолюдинами проще: у них нет поверенных, невеста входит под чадрою вместе со своими родными в то помещение, где находятся мужчины; все присутствующие сидят, жених говорит ей: Я, поверенный самого себя, беру вас (имя рек) в жены навсегда за такую-то условленную плату, в чем и клянусь своею честью.

Браки в Персии обыкновенно устраиваются при помощи женщин. Как только стороны придут к соглашению относительно всех статей контракта, жених, сообразуясь со своим наличным состоянием, определяет плату, затем он посылает своей невесте обручальное кольцо и подарки, состоящие из одежды, драгоценностей и денег. Невеста отдаривает жениха вышитыми платками, ермолкой, вышитой на пяльцах и другими подобными вещами по большей части своей работы. Брачное торжество происходит в доме жениха в течение десяти дней. На десятый день утром ему присылают то, что называется приданым невесты, заключающимся в ее пожитках, а именно: в разных драгоценностях, домашней утвари, в рабах и евнухах, сообразно по ее происхождению. Вот и все ее приданое; другого ей при замужестве не дают. Приданое везут на верблюдах или других вьючных животных под музыку. Ее рабы или евнухи едут верхом на этих верблюдах, или верхом на лошадях. Часто бывают, что, для виду, домашнюю утварь и прислугу берут на прокат, а сундуки посылают пустыми. Все это делается из тщеславия, напоказ. Молодая является в дом [274] мужа ночью, в сопровождении свиты и если она из знатной семьи, то ее везут в кажиавате (род парной люльки, перекинутой через спину верблюда). Если она из среднего сословия, то ее везут верхом на лошади или ведут пешком. Музыканты начинают играть марш. Множество слуг следует за нею с зажженными восковыми свечами в руках, потом идут женщины, также с зажженными свечами. Молодая сверху до низу закрыта и, кроме того, имеет еще на голове парчовое покрывало, собранное на подобие юбки, сшитое из золотой парчи, или шелка и закрывающее ее до талии. Вообще нужно сказать, что вся фигура молодой так тщательно скрыта, что даже рысьи глаза не разглядят,— как она сложена. Персы говорят, что это делается для того, чтобы помешать завистницам и ревнивицам заколдовать ее. Когда она идет пешком, то две женщины ведут ее под руки, если же она едет на лошади, то евнух ведет ее лошадь в поводу. Через час по приезде в дом своего мужа, по окончании свадебного пира, знатные дамы ведут ее в брачную комнату, раздевают, снимая все, кроме сорочки и шаровар, и укладывают в постель. Немного спустя, в эту комнату евнухи или старухи приводят жениха; при чем необходимым условием считается, чтобы в брачной комнате не было огня.

Таким образом муж не видит своей жены до тех пор, пока брак не совершен и часто он совершается только спустя несколько дней после прибытия жены к мужу. Красавица убегает, прячется между женщин и не позволяет мужу прикоснуться к себе. Это часто случается у знатных особ, потому что, по их мнению, согласиться так скоро на ласку считается со стороны молодой развратом. В особенности поступают так девицы царской крови. Проходят месяцы, пока их принудят стать женой и убедят в том, что их мужья достойны коснуться их. Рассказывают о дочери Великого Абаса, вышедшей замуж за одного из генералов его армии. Она долго не соглашалась отдаться своему мужу; тогда последний пожаловался царю, сказав ему, что его величество дал ему не женщину, а тигрицу, к которой он не смеет приблизиться, потому что она уже два раза угрожала ему кинжалом. Великий Абас не мог удержаться от смеха и спросил генерала: сколько у него в гареме белых рабынь. Генерал ответил царю, что у него их приблизительно сорок пять. В таком случае прикажите им лечь одной возле другой около вас, сказал ему царь, и я уверен, что таким образом вы [275] укротите вашу супругу. Генерал так и поступил. Генеральша страшно возмутилась таким странным поступком и воскликнула: Это ли супружеская верность? Видя, что ее муж, несмотря на ее гнев, все же продолжает поступать так, царевна пошла жаловаться на него отцу, говоря, что пришла просить у него правосудия против дерзости ее мужа, который живет со всеми своими девушками-рабынями. Царь ответил ей раздраженно, что ее муж действует так по его приказанию и отправил дочь обратно домой, довольно внушительно приказав ей лично пригласить своего мужа к себе в спальню. Дочь царя так и сделала и после этого жила очень хорошо со своим мужем. Кстати, я передам довольно забавную историю про одну из наложниц Сефи, последнего царя этой династии. Царь ужасно ее любил, что заставило ее возгордиться и позволять себе говорить иногда с царем очень смело. Однажды Сефи, человек по характеру грубый, так сильно рассердился на нее, что хотел ее убить немедленно, но, ослепленный гневом, решил, что смерть не может служить для нее достаточным наказанием и вот как он ее наказал: прежде всего он отнял у нее служанок, евнухов и все движимое имущество, затем сжег ее платья, истолок в ступе все ее драгоценности, выбросив потом все в пруд, и, в довершение немилости, отдал ее замуж за отвратительного негра — одного из своих поваров. Несчастная женщина была отведена к своему супругу с одною, оставленной ей, горничной. Горничная была красива и также статна, как хозяйка. Когда этот отвратительный негр вздумал приблизиться к последней, то горничная загородила собой госпожу и, выхватив кинжал, сказала ему: Собака-негр! если ты хоть пальцем коснешься до нее, я вонжу тебе этот кинжал в сердце. Бедный повар поспешил уйти. Об этом донесли царю. Такой поступок ему понравился и он отдал свою прежнюю наложницу замуж за полковника, послав ей одежду и домашнюю утварь, приличную ее званию.

При заключении брака, простые люди пускаются иногда на обман, как например: жених иногда, чтобы принудить родителей невесты дать свое согласие, обещает плату, превышающую его средства, и когда к нему приводят жену, то он запирает за нею двери и заявляет, что он не хочет ее взять за такую дорогую цену. Тогда между родными обеих сторон происходит спор и родные невесты принуждены бывают уступить, чтобы заставить мужа принять в свой дом [276] жену, так как для них и для нее будет окончательным бесчестием возвращение дочери назад домой.

Кажется, что такой способ женитьбы (не видя невесты своей) должен был бы породить несчастные браки; но этого совсем нет и можно даже сказать, что вообще такие браки в тех странах, где женятся, не видя невесты, счастливее тех, где женщину видят раньше брака. Может быть, счастье в браке является также результатом того, что, не видя других женщин, муж по необходимости привязывается к своей жене. Однако, нельзя сказать, чтобы персы совершенно не знали — на ком они женятся, так как мать, родственницы, или другие лица, к которым обращаются с просьбой выбрать жену, так искусно и живо описываются наружность невесты, что такого описания вполне достаточно жениху, чтобы судить — понравится ли ему она и может ли он быть ею доволен. К тому же девочек, даже знатных семейств, до семи-восьми лет не держат взаперти; до этого возраста оне показываются всюду; это делается для того, чтобы оне были на виду у людей и чтобы последние могли присмотреться к ним. Таким образом, иногда случается, что женятся на той, которую видели только маленькой девочкой.

Магометанская религия допускает развод какими бы причинами он не был вызван. Достаточно того, что одна сторона почувствовала отвращение к другой, или что супруги просто пожелали расстаться по какой-нибудь причине и тогда даже самые умные и порядочные люди разводятся. Акт развода совершается перед судьею или перед духовным лицом и называется талаак, что значит разводное письмо. Как только акт совершен, обе стороны могут вступать в брак с кем угодно. В случае, если виновен муж при расторжении брака, он обязан дать выкуп жене; но если развода искала жена, тогда она не может рассчитывать на выкуп. Магометане возобновление расторгнутых браков считают законным и по закону можно расторгать и возобновлять брак до трех раз. Это положительно взято у евреев: но если случается, что после третьего развода муж и жена пожелают вновь соединиться, то они это могут сделать только при следующем странном условии: женщина сначала должна выйти замуж за другого, прожить с ним сорок дней и затем развестись. Вообще же магометане считают предосудительным возобновлять брак с женщиной, с которой разводились трижды. Персы вообще редко пользуются такой широкой свободой [277] развода. Мещане еще иногда прибегают к нему, но люди знатные скорее предпочтут умереть, чем развестись со своими женами, или лишить их жизни, чем согласиться дать им развод. В низшем сословии тоже почти никогда не разводятся; они слишком просты и грубы, чтобы разводиться, да кроме того это им обошлось бы дорого вследствие того, что нужно дать жене выкуп. Среди черни иногда случается по этому поводу вопиющая несправедливость: не желая давать жене выкупа, муж так дурно обращается с нею, что она принуждена бывает просить развода и жертвовать всем для своей свободы. Суд редко знает о распрях, происходящих между мужем и женою, об их дурных поступках в отношении друг друга и вообще об истинных причинах развода.

Помещения, в которых живут жены — священны, а в особенности у людей с положением. Всякий, кто даже только осведомляется о том, что там происходит, уже совершает преступление. Муж пользуется своею властью над женою неограниченно, и, говорят, что мужья иногда прибегают к очень жестоким и довольно странным наказаниям и что при помощи яда часто отправляют на тот свет жен, так что никто даже не догадывается об их насильственной смерти.

Ко всему сказанному следует прибавить, что запрещенные степени родства для вступления в брак почти те же, что и у евреев: мать, мачеха, сестра, невестка, тетка и племянница; впрочем, на жене своего брата жениться разрешается, но это бывает очень редко. Прочие магометане с гнусной снисходительностью смотрят на такое родство: когда покойный великий Могол, отец ныне царствующего индийского царя Авренга-Цеба, как рассказывают, страстно влюбился в свою родную дочь, то нашел казуистов, которые сказали ему: каждый может есть виноград с лозы, посаженной им самим.

12-го. Я отпустил чиновника, сопровождавшего меня до Эривани и данного мне грузинским ханом. Я подарил ему восемь пистолей и снабдил письмом к отцу Рафаилу Пармскому в котором уведомляю, что этот проводник очень хорошо служил мне и я прошу об этом доложить князю, передав ему мою наипочтительнейшую благодарность. В обычае страны — давать своим провожатым при их отпуске такие письма. Если бы они посмели возвратиться к своему повелителю без подобного письма, то это поставили бы им в вину, за которую не преминули бы наказать. [278]

13-го. Часть дня я провел во дворце и обедал у Наместника.

14-го и 15-го. Я также обедал там. Он был со мною очень ласков в надежде, что я дешево уступлю ему выбранные им вещи. Непостижимо, до какой низости доходят эти персидские вельможи с людьми, независящими от них, когда желают извлечь из них выгоду. Они не считают в этом случае постыдным прибегать даже к мольбам; они льстят, восхваляют, обещают; всякое средство у них оправдывает цель; но за то, когда они достигают желаемого, то уже никакого внимания не обращают на тех, у которых раньше так заискивали. Вообще в Персии прибегают ко всевозможным хитростям в деловых сношениях.

16-го я видел патриарха Армении; его зовут Яковом. Он совершенно белый, как лунь, старец, с почтенной осанкой, но легкомысленный и своим поведением справедливо заслужил нарекание своей паствы в недостатке справедливости и в избытке честолюбия. Он жил в епископстве и город служил ему местом заключения. Дурные поступки, которые он позволял себе, навлекли на него такое наказание. Вот в чем заключались те дела, о которых он долго беседовал со мною. Армянское духовенство, как я заметил уже выше, также покупает и продает свои места, как и духовенство других религий Востока. Но что они дороже всего продают, так это святое масло, называемое греками миром. Большинство восточных христиан воображает, что это - целительный бальзам против всех болезней души и есть целое христианское учение, утверждающее, что милость возрождения и отпущения грехов сообщается этим маслом и потому, например, при крещении, главным образом, необходимо употреблять это масло, а не воду. Духовенство поддерживает в народе это суеверие из-за выгоды, которую получает, продавая очень дорого каждое помазание этим миром. Один только патриарх имеет право его освящать; он продает его епископам и священникам. Каких-нибудь двенадцать лет тому назад, персидскому патриарху пришло в голову помешать армянскому и всего Востока духовенству запасаться святым маслом где-нибудь, помимо его. Турецкое армянское духовенство давно покупает миро в Иерусалиме у армянского Патриарха, живущего там и состоящего главою всех армянских христиан Оттоманской империи. Яков домогался, чтобы турецкие армяне ездили бы в Иерусалим за святым [279] маслом только в случае войны между Турцией и Персией, мешающей им приезжать к нему и думал, что, сделав некоторые затраты при дворе султана, он получит приказ Порты, в силу которого армянское духовенство будет принуждено приезжать в Персию за святым маслом, как это было раньше. Чтобы захватить такой важный акт в свои руки, необходимо было заручиться согласием турецких армян. Яков достиг этого легко, а затем поехал в Порту и много истративши там и прожив довольно долго получил наконец все, что желал.

Иерусалимский армянский патриарх, более хитрый и более знакомый с турецкими обычаями, даже не тронулся со своего патриаршего престола в то время, когда Яков договаривался при дворе султана: он дал ему потратиться и истощить свои силы и показался только тогда, когда Яков думал возвратиться в Персию. Он без особенного труда, указав на интересы султана в этом деле, успел убедить Диван, что султан по своей собственной вине потерпит убыток, принуждая армян своей империи посылать в Персию за святым маслом, так как оно приносит большой доход. Диван уничтожил приказ, данный в пользу патриарха Персии, и оставил все по-прежнему.

Яков, к своему несчастию и к несчастию всей своей нации, решил бороться со своим противником и захотел поправить дело, думая, что его подарки и ходатайства дадут ему перевес. Точно я не могу сказать, сколько он употребил денег на это скверное дело, но говорят, что сумма достигает восьмисот тысяч ливров. Я знаю, что он только в Константинополе занял пятьсот тысяч, которые и употребил на эту прекрасную цель. Прежде всего он занимал у армян, сколько только мог и когда он увидел, что тут кредит его исчерпан, стал занимать у турок; наконец, он потерял всякий кредит, должен был отказаться от дальнейших попыток и удалиться из Турции, где разоренным ходатаям нечего делать. Патриарх рассчитывал принудить персидских армян, посещающих Константинополь, заплатить туркам его долг; он усиленно склонял к этому свою паству и отчасти достиг: они уплатили значительные суммы с целью избавить от неприятности своего патриарха, который, как они думали, гораздо меньше задолжал, чем это было в действительности; но увидя, что по мере того, как они выплачивали его некоторые долги, открывались еще большие, [280] армяне, несмотря на всю хитрость и влияние патриарха, отказались от дальнейших платежей. В виду этого Яков попросил своих кредиторов-турок послать с ним людей в Армению, которым он там уплатит долг. Кредиторы отпустили его на таких условиях. Но когда патриарх прибыл к себе, то увидел, что персы и турки одинаково раздражены против его расходов безрассудного предприятия. Никто не захотел дать ему денег, ни-же позволить ему тронуть патриаршую казну. В виду этого, двое канцелярских служителей константинопольского таможенного досмотрщика, приехавшие за получением восьмидесяти тысяч ливров, принуждены были возвратиться обратно, найдя патриарха вполне несостоятельным.

Главный таможенный досмотрщик, видя, что одолженные им деньги в большой опасности, выхлопотал себе у султана приказ начальнику Ерзерума, в коем предписывалось дать его людям, возвращавшимся в Персию, необходимую помощь для получения денег. Паша дал им рекомендательные письма к эриванскому хану. Эти письма подействовали мало, и так как в Азии делопроизводство вообще тянется крайне долго, а расстояния еще более увеличивают волокиту, то турецкие канцелярские служители пробыли в Эривани целый год, ничего не достигнув. Наконец, они получили новые рекомендательные письма от великого визиря, константинопольского каймакана и ерзерумского паши к эриванскому наместнику, которые были настолько убедительны и настоятельны, что наместник смутился. Он послал за патриархом и сказал ему, что необходимо уплатить восемьдесят тысяч. Патриарх, который действительно был несостоятелен, указал наместнику на свое бессилие и неотступно умолял его выхлопотать ему у двора разрешение собрать эту сумму с церквей Мидии и Грузии. Он сделал много подарков наместнику, чтобы побудить его ходатайствовать об этом. Наместник в конце концов согласился. Благодаря своим хлопотам, он получил разрешение и как только оно было получено, Яков послал комиссаров привести его в исполнение. Армянское духовенство и миряне этих провинций, люди бедные и притесняемые постоянно увеличивающимися налогами и податями, ни за что не хотели подчиниться этому новому налогу. Начальники Мидии и Грузии, узнав в чем дело, совершенно запретили своим подданным христианам платить и сказали, что если наместник Армении был так добр к [282] патриарху, то может приказать собрать деньги в церквах своих областей. Нужно было вновь написать об этом ко двору; наместник Армении, боясь, что патриарх сбежит или не пожелает сам ехать ко двору, приказал ему оставаться в Эривани и никуда без разрешения не отлучаться. Вот в каком положении был патриарх, когда я его видел. Он, казалось, с большим нетерпением ожидал решения двора. Необходимо заметить, что первоначально христианские патриархи в Азии получали жалованье от магометанских князей, подданными которых они считались; не прошло еще столетия с тех пор, когда константинопольский патриарх получал четыре тысячи экю, как его приемники, благодаря неосторожному поведению, ослабили уважение к своему сану, а сумма, получаемая ими, была сбавлена до двух тысяч пятисот экю. Стремление быть патриархом было настолько велико, что претенденты сами предложили султану сбавить им плату; таким образом, благодаря конкуренции, место патриарха продавалось чуть ли не с публичного торга, за известную плату. Дело в настоящее время стоит в том положении святокупства, что тот, кто предлагает больше, получает патриархат, а патриарх делает ежегодно такие большие подарки министрам, что они не находят выгодным уступать это место другому,

21-го марта, спустя 47 минут по восходе солнца, в первый день месяца Цилхазе,— двенадцатого месяца магометанского лунного года, артиллерия и гарнизон крепости дали три залпа, чтобы тем возвестить и прославить день нового года. О нем возвещают всегда в тот момент, когда солнце входит в созвездие Овена, днем или ночью.

У персов множество праздников, как религиозных так и гражданских, то есть священных дней в память о чудесах и религиозных событиях, а также в память важных переворотов. Однако персы соблюдают и торжественно празднуют только три религиозных праздника (1-й — день после их поста, празднуемый с таким же торжеством, как христианами Пасха; 2-й — день жертвы Авраама и 3-й — день мученической смерти сыновей Али) и один только гражданский праздник — день нового года. Нужно заметить, что соблюдая только один гражданский праздник, они празднуют его очень торжественно. Чествование нового года длится три дня, а в некоторых домах, как например при дворе,— восемь дней, считая, как указано, с того момента, когда солнце входит в знак Овена. Этот праздник они называют [282] Нурус-Султание, что означает новый царский год или государственный, в отличие от настоящего нового года персидской эры, считаемого с того дня, когда лже-пророк Магомет, боясь, что народ из ненависти к проповедуемой им новой вере убьет его, бежал из Мекки. Годовщину этого дня все магометане считают днем нового года. Первый день магометанского нового года, исчисляемый, как я уже заметил, по лунному году, приходится на первый день месяца Махаррама, то есть первого месяца после того события, которое называется у них гиждра. Коснувшись древней эпохи, я еще упомяну о временах, когда главную роль играло солнце: день прежнего солнечного года установлен по персидским преданиям Жемехидом — четвертым персидским царем; персы очень торжественно справляли праздник в честь дней солнцестояния и равноденствия, в особенности весеннего равноденствия,— как времени возвращения хорошей погоды. Торжество в честь этого нового года длилось восемь дней. В первый день царь принимал поздравление от народа, во второй день принимал ученых и в особенности астрономов, в третий — священников, в четвертый — представителей городских правлений, в пятый — государственных сановников, в шестой — своих родных, и два остальных дня уделял своим женам и детям. Так праздновался в Персии новый год до вторжения магометан, которые с новой религией ввели и новое летосчисление и теперь первый день нового года уже не приходится больше в весеннее равноденствие, а в первый день лунного месяца, называемый Махаррам. Магометане стали постепенно все более стеснять празднование нового года по старому счислению и наконец совершенно уничтожили этот праздник. Они боролись против него, потому что покоренный народ, твердо державшийся своей огнепоклоннической религии, совершал его, соблюдая тем своей религиозный праздник нового года, посвященный солнцу, и это обстоятельство, конечно, считалось магометанами идолопоклонством и, кроме того, их чувство оскорблялось при виде в этот день праздничного веселия выражаемого публично: магометане привыкли считать грехом веселье в первый день нового года, потому что этот день (в лунном году) падал на первый день Махаррама, а они в течение десяти дней этого месяца: соблюдали траур в память мученической смерти сыновей Али. Так продолжалось до 475 года, в который царь Желалелдин вступил на престол в день равноденствия весеннего. Астрономы, воспользовавшись этим случаем, [283] указали царю, что, по воле Провидения, его восшествие на престол совпало с первым днем года древнего календаря, надеясь тем заставить его вновь возобновить стародавний обычай страны — чествовать начало года празднествами; они доказывали ему, что вообще праздновать первый день нового года по магометанскому счислению нехорошо, так как день магометанского нового года — день траурный; а начинать год в день годовщины мученичества — это дурное предзнаменование. Следовательно, день нового года необходимо установить в первый день солнечного года, как приходящийся всегда в самое лучшее время года весною, когда все возрождается; между тем, как первый день магометанского нового года приходится последовательно во все времена года, потому что он лунный. Наконец, чтобы окончательно убедить царя, астрономы указали ему еще и на то, что если он вновь установит праздник нового солнечного года, то в этот год будет доброе предзнаменование: по древнему обычаю, персы вели летосчисление по своим царям, а он ведь воцарился как раз в первый день солнечного года, то есть первый день нового года вполне совпадал с первым днем его царствования. Такая мысль очень понравилась царю и он вновь установил древний праздник в честь нового государственного года, празднуемый с тех пор с большою пышностью. О нем возвещают в народе, как я уже сказал, залпами из орудий и ружей, где таковые есть, как например, в столице и других больших городах. Астрологи, великолепно одетые, отправляются в царский дворец или к наместнику города, за час или за два до равноденствия, и где-нибудь на террасе или плоской крыше, при помощи астролябии следят за наступлением этого момента. При наступлении такового они дают знак и тотчас же начинается пальба и раздаются звуки цимбал, рогов и труб — оглашающих воздух. У всех вельмож и богачей в домах также начинается пение и веселие. В Испагани во все дни в продолжение праздника перед дверьми царскими играет музыка, происходят танцы, стрельба, комедии, подобные ярмарочным, и каждый проводит неделю в таком веселии, которое бывает лишь раз в год. Персы, в числе тех названий, которые дают этому празднику, называют его праздником новых одежд, потому что нет такого бедняка и несчастного человека, который в этот день не надел бы нового платья; те же, у кого есть средства, надевают ежедневно в продолжение всего праздника новые платья. Это [284] самое лучшее время видеть двор, так как он тогда пышнее и великолепнее, чем когда-либо. Придворные друг перед другом соперничают всем тем, что только есть у них самого лучшего и богатого. В течение всей недели устраиваются прогулки в разные загородные места (в чем соревнования еще больше), а накануне дарят друг другу яйца, разрисованные и золоченые, дарятся даже и такие яйца, которые стоят до трех дукатов золотом за штуку. Царь на красивых блюдах посылает штук до пятисот таких яиц главным обитательницам своего гарема. Я сохранил несколько таких яиц. Самое яйцо позолочено и на нем очень искусно изображено четыре маленьких рисунка или миниатюры. Говорят, что обычай меняться яйцами в новый год существует у персов с незапамятных времен и что, в данном случае, служит им символом происхождения и начала. Нельзя себе представить, какое количество яиц расходуется в этот праздник!

После указанного выше момента равноденствия вельможи в нарядных костюмах в тажах или царских шапках, украшенных драгоценными каменьями, отправляются во дворец поздравить царя с праздником и при поздравлении подносят ему подарок, состоящий из драгоценностей, алмазов, материй, духов, редкостей, лошадей, денег и т. д., каждый, смотря по своему положению и состоянию, Большинство вельмож дарят царю прямо золото, мотивируя это тем, что они во всем мире ничего не могут найти достойного сокровищницы его величества. Ему обыкновенно делают подарки стоимостью от пятисот дукатов до четырех тысяч. Вельможи, занимающие должности в провинциях, также поздравляют царя и подносят подарки. Вообще, всякий считает своею обязанностью поднести подарок и от этого никто не может быть освобожден; каждый старается превзойти своими подарками остальных и даже самого себя, в отношении своих подношений за предыдущие годы. Таким образом царь получает целое богатство, часть которого расходует на свой гарем, раздавая новогодние подарки всем находящимся там людям, число которых очень значительно. Прием у царя длится с 10 ч. утра до часу дня, при чем на этом приеме царь особенно любезен с вельможами. Ровно в час дня царь, окончив прием, удаляется в свой гарем. Подражая ему, вельможи точно также проводят день праздника, после визита к царю, то есть принимают визиты и подарки от своих подчиненных. Нужно заметить, что на Востоке твердо [285] установился обычай подношения подарков; подчиненные одаряют начальников, бедные богатых и т. д., начиная от простого земледельца и кончая царем.

Религиозные люди, если только позволяют обстоятельства, проводят все первые дни праздника дома в молитве. Встав на рассвете и омыв все тело водою, они одеваются в чистые одежды, воздерживаются от общения с женщинами, совершают свои обычные и праздничные молитвы, читают алкоран и другие священные книги. Все это делается для того, чтобы такою набожностью заслужить счастливый год. Остальные же (дети своего века) поступают совершенно иначе: они раскладывают свои богатства, свое имущество, помещаются посреди них, считают его, любуются им, и вообще проводят день веселясь и пользуясь всевозможными удовольствиями, веруя, что такое поведение служит добрым предзнаменованием хорошего и плодородного года. Особенно торжественно магометане празднуют этот день еще и в воспоминание о назначении Али наследником престола Магомета. По преданиям Магомет именно в день весеннего равноденствия провозгласил в присутствии войска своим наследником Али; в виду этого, хотя все религиозные праздники считаются по лунному году, но этот - единственный, празднуется в день солнечного года, что послужило темой следующего четырехстишья:

Весна появляется с тюльпаном в руке, похожим на чашу.

Чтобы пролить капли утренней зари на могилу царя, находящуюся в Нежефе (т. е. на могилу Али).

В этот самый день Али воссел на пророческий престол.

Он сделал праздник первого дня года — славным праздником.

Покойный царь, Абас II, не задолго до своей смерти, приказал ежедневно торжественно встречать с музыкой восход солнца в двенадцати домах по очереди; как говорят, такой обычай существовал у персов еще в самые древния времена, но преждевременная, скоропостижная смерть Абаса II помешала восстановлению этого древнего обычая.

22-го, после полудня, я отправился во дворец принести наместнику поздравление с новым годом. Я подарил ему античной и очень красивой работы кинжал с рукояткой и ножнами из слоновой кости, кругом отделанными эмалированным золотом. Наместник любовался им и был очень доволен моим подарком. По персидскому обычаю, принявшему силу закона, в продолжение этого праздника нельзя явиться [286] к вельможе без подарка. Наместник усадил меня около себя и приказал подать завтрак из свежих и сушенных фруктов и превосходных грузинских и ширасских вин. Главный государственный казначей и посол царя также были у него. Я провел в разговорах там два часа.

25-го он прислал за мною. Поговорив некоторое время о разных незначительных предметах, наместник наедине сказал мне, что ему, из расположения ко мне, очень неприятно, что я приехал в Персию в такое плохое для меня время, когда я не могу получить за привезенные драгоценности хорошего дохода; царь их не любит и ничего не покупает; так что мне отнюдь нельзя рассчитывать на то, что было при Абасе II; то время совершенно прошло и теперь мне будет трудно продать при дворе даже на три тысячи пистолей. Затем он мне сказал, что его слова отнюдь не имеют целью лишить меня мужества, а что сообщил он мне это для того, чтобы я заранее мог обдумать свое положение и не упустил бы случая продать то, что я привез; он сам имеет намерение у меня купить на десять тысяч экю, если я назначу подходящую цену. Я прекрасно понял, к чему клонились все эти разговоры и хотя знал, что его сообщение верно, однако не сомневался в том, что он действовал больше ради своей выгоды, чем из участия к моим делам. Я поблагодарил и сказал, что уже слышал о сообщенной им мне перемене при дворе; но что я все таки надеюсь продать, полагаясь на справедливость его величества; царь рассудит, что я совершил такое дальнее путешествие и привез столько драгоценностей только по приказанию его покойного отца и уверен поэтому, что буду в состоянии продать на столько, чтобы не быть в убытке. Однако, все-таки я очень признателен за его доброту и заботы обо мне и поэтому уступлю ему все гораздо дешевле, чем кому либо.

После такого разговора наместник обещал мне протекцию его сыновей и его друзей, имеющих вес при дворе, уверяя, что он отрекомендует меня им с лучшей стороны. Затем он приказал принести вещи, отобранные им, и сказал, что хочет начать покупку с небольших драгоценных вещей недорогой цены, чтобы посмотреть — сдержу ли я слово. Такой подход мне не понравился и я предложил ему купить все, что он хочет приобрести сразу, не разделяя покупок по частям, уверяя его, что так ему будет выгоднее; и кроме того, я просил его начать покупку с крупных [287] вещей, но ни на первое, ни на второе предложение не было возможности склонить его. Он так ловко забрал меня в руки, что в это время я совершенно был убежден в искренности его желания начать покупку с вещей, в которых он больше понимает толк, чтобы, таким образом, судить — насколько дорого я продаю свой товар. Мы отобрали сорок часов разной формы, я уступил их ему, с целью тем заслужить доверие и продать ему побольше вещей. За получением денег он послал меня в свое казначейство и пока мне отсчитывали там деньги, вдруг пришел туда наместник с большим зеркалом из горного хрусталя в золотой оправе (это зеркало он выбрал из тех, которые я ему показывал) и сказал мне: так как теперь час благоприятный, то он не прочь приобрести и эту вещь. Я отдал ему ее за пятьсот экю, которые он велел мне выдать с остальными деньгами. Уже было говорено, что персы очень верят в астрологию и что приписывают влиянию светил успехи и неудачи. Когда два благоприятных светила находятся в соединении, то это они называют благоприятным часом.

Хотя персы просвещены и образованы, тем не менее во всем свете нет ни одного народа бестолковее и суевернее их. Они во всем видят влияние судьбы; по их мнению все дни года, а также часы делятся на счастливые или несчастные, или, как выражаются они: на черные и белые; поэтому персы так боятся волшебства и чар и так верят талисманам и амулетам.

Названные только что предметы делаются из кусочка бумаги, заботливо выбранной, на которой изображены цитаты из алкорана и хадиса (изречения первых наследников Магомета), молитвы святых и разные кабалистические знаки. Как при выборе бумаги, так и при писании указанных цитат и знаков, обращается строгое внимание на самое время изготовления амулетов и талисманов, а равно и на место, где они изготовляются. Персы носят их на шее, на поясе, но больше всего на руках, между плечом и локтем, зашивая их в маленькие шелковые или парчовые мешочки, величиною по крайней мере в пол-экю, которые можно сперва принять за маленькие клубочки. Некоторые носят талисманы и амулеты в виде браслетов, нашивая на ленту по семи-восьми таких мешочков. Другие же носят такие бумажки в маленьких золотых или серебряных коробочках или [288] футлярах (как для зубочисток), чтобы лучше сохранить их и не снимать ни днем ни ночью и даже не расставаться с ними в бане. Я видел людей, которые таким образом носят весь алкоран. Персы делают амулеты как из бумаги, так и из камня, на котором гравируют упомянутые отрывки молитв и т. п. Но никогда амулеты и талисманы не делаются из пергамента или кожи, потому что персы считают дохлых животных нечистыми, а следовательно не чистой и их кожу, из которой делается пергамент. Наконец, персы вделывают свои амулеты в кольца — между камнем и оправой. По-персидски амулеты называются — дуаа, то есть обеты или молитвы; нужно заметить, что есть амулеты, предохраняющие от всевозможных бед и способствующие получить всевозможные блага. Из такого же суеверия персы привязывают амулеты на шеи животных и к клеткам птиц, иногда штук по двенадцати, наконец, они их вешают на неодушевленные предметы и даже помещают в лавках, полагая, что это привлечет к ним покупателей.

Я опишу в этом повествовании и другие суеверия персов по мере того, как представится случай. Тут же упомяну только о тех талисманах, которые, как мне удалось видеть, были добыты следующим путем: взяли лист бумаги длиною более аршина, а ширина только в пять-шесть пальцев и затем отнесли его к сорока лицам, поочередно от одного к другому, наиболее честным и набожным в стране; этих лиц составители амулетов просили написать, по их выбору, какую-нибудь молитву, считаемую ими более действительной и приятной Богу. Каждая молитва состоит не более, как из одного или двух стихов из алкорана или хадиса. Когда, таким образом, бумага была вся исписана, то ее сложили, зашили в мешочек и надели на себя.

Персы по своей суеверной набожности полагают, что из этих сорока лиц, по крайней мере, хоть одно лицо найдется, угодное Богу, молитва которого будет действительна и, следовательно, иметь силу в отношении того, кто ее носит. Монахи, нищие и большинство бедняков, просящих милостыню, имеют всегда в протягиваемой руке большой квадратный кусок бумаги, от двух до трех футов, с большим количеством подписей, в виде печатей; это написаны молитвы, которыми можно заслужить от Бога особенные милости. Указанные печати или подписи принадлежат самым добродетельным и набожным людям. По верованию персов, [289] добродетельные люди, учинив свои подписи, соединяются с владельцами бумаги посредством написанных молитв и, следовательно, содействуют в испрошении у Бога милости. Персы уверены в том, что среди многих лиц, давших подписи, должно оказаться хоть одно, угодное Богу, чья молитва была бы действительна для того, кому она дана. Когда нищие останавливаются где-нибудь или ночуют, то вывешивают эту бумагу в передней части помещения.

24-го наместник оказал мне честь своим посещением, но я мог бы прекрасно обойтись и без его визита, так как каковой стоил мне золотой коробки в восемь пистолей. Я преподнес ему этот подарок в силу обычая страны, где визиты знатных людей оплачиваются подарками. Наместник пробыл в моей комнате четверть часа; уйдя от меня, он остановился перед комнатой, находившейся близ моей и где помещались люди константинопольского таможенного досмотрщика. Затем он зашел к турецкому купцу и к купцу армянину, остановившимся в том же караван-сарае. Ему повсюду, куда он заходил, делали подарки, хотя, правда, не особенно ценные. Люди таможенного досмотрщика дали ему два дуката, купец турок — мешок кофе стоимостью в два экю, купец армянин — два аршина шелковой ткани.

Наместник исправно два раза в неделю, по пятницам и субботам, выезжает из крепости и посещает некоторые кварталы города, отдавая необходимые приказания. Когда он останавливается перед каким-нибудь домом, то желающие делают ему подарки, но раз он входит в дом, то уже, в силу обычая, хозяин обязан сделать подношение. Чиновник, называемый сборщиком подарков, ведет учет всем подношениям, как бы оне дешево не стоили.

29-го и 30-го я обедал у наместника и продал ему на пять сот пистолей мелких драгоценных вещей. Мы договаривались без свидетелей и как только торг был окончен, он тотчас же заплатил за все наличными деньгами, чего до сих пор я не встречал в Персии; конечно, от такой манеры вести свои дела наместник был в выигрыше, так как я ему уступал все гораздо дешевле, чем кому-либо. В этот же день, немного спустя после моего возвращения домой, за мной прислала супруга наместника, желая купить много выбранных ею драгоценностей. Только что я собрался сесть на лошадь, как вдруг ко мне приехал главный государственный казначей Персии и таким образом мне не пришлось в этот [290] день поехать в крепость. Я не хотел также ехать к жене наместника в течение трех следующих дней, так как это были последние дни Святой. Отправился я во дворец только 4-го апреля. Управляющий княгини, старый евнух, сказал мне, что она сильно разгневалась на меня за промедление и если бы так поступил туземец, то она приказала бы ему дать двести ударов палкой. Это заставило меня рассмеяться и из любопытства спросить у евнуха: случалось ли когда-нибудь, чтобы княгиня так расправлялась? – Она, ответил он мне, самая гордая женщина, какую только можно встретишь, и за самую ничтожную вину наказывает очень строго. Когда кто-либо из мужчин причинит ей неприятность, то она посылает за ним своих евнухов, которые, связав по рукам и ногам провинившегося, кладут в мешок и несут к ней в сераль, и по ее приказанию наказывают в ее присутствии, не вынимая его из мешка, так что виновный даже не знает, где он находится.— Я не знал, что знатные персидские дамы умеют так наказывать. Я попросил евнуха передать княгине о причине, задержавшей меня дома и передать ей мои уверения в том, что я готов всегда исполнять ее приказания. Мне пришлось пробыть четыре часа у крыльца сераля, тогда как управляющий то входил, то выходил. Княгиня купила на четыре тысячи ливров драгоценностей, за которые я получил деньги на другой день утром.

3-го я отправился к наместнику и просил его дать мне отпускной билет, так как я спешил ко двору. Он обещал мне его дать после полудня, к каковому времени я и вернулся во дворец. Встретив меня, он, смеясь, спросил, сколько стоила коробка, которую я подарил ему во время его визита ко мне. Я, не зная с какою целью он меня спрашивает об этом, ответил, что она стоит десять пистолей. Вы обяжете меня, сказал он, взяв ее обратно и дав мне взамен, на ту же сумму, ключи, пружины и часовые цепочки. Меня очень удивила такая просьба, показавшаяся нескромной для человека его звания. Я сказал ему, что сделаю все, что ему угодно и прибавил, что у меня имеются часовые инструменты, привезенные для царских мастеров и, что если ему угодно, то я дам их ему. Он поймал меня на слове и сказал, что этим я доставлю ему большое удовольствие (Наместник знал и любил механику и отлично умел выверять часы). Затем он приказал принести все те вещи, которые раздумал купить и отдал их мне. Я был очень поражен этим поступком, так как был глубоко уверен, что он купит все [291] отобранные им вещи. Тут только я понял, что был в глазах его простофилей, что он соблазнил меня большой покупкой только для того, чтобы купить у меня дешево, что ему нравилось. Я скрыл свою досаду и неудовольствие и поблагодарил его с веселым видом. Я просил его дать мне рекомендательные письма к его сыновьям. Он обещал и дважды просил меня поехать с ним в деревню, куда он завтра уезжал. Я извинился и самым почтительным образом поблагодарил за такое приглашение. В то же время я попросил его разрешить Азарию сопровождать меня до Тавриза.— С удовольствием даю свое согласие, ответил он мне, и прикажу ему быть вашим мехемандаром или проводником.— Азарий — тот честный армянин, о котором было уже говорено. Поблагодарив вновь наместника за все оказанные им мне милости, я наконец откланялся ему, уверив его, что не упущу случая похвалиться при дворе этими милостями. Я вовсе не хотел требовать от него выполнения всех многочисленных обещаний, данных мне, ибо был уверен, что это ни к чему не поведет, так как по обычаю страны, оне были даны мне вовсе не для того, чтобы их сдержать, а чтобы вернее получить от меня то, что желали.

5-го наместник выехал в лагерь, разбитый в миле от города, на большом красивом лугу, покрытом цветами в продолжение всей весны. Две реки, омывающие Эривань, медленно протекают, извиваясь, по этому лугу и образуя много маленьких островков. Помещения наместника, его супруги и более знатных особ из его свиты расположены отдельно по островам, соединяющимся между собою маленькими переносными мостиками. Шатры наместника великолепны, в них все удобства дворца в миниатюре, до бань включительно. Двор его состоял из пятисот человек, не считая женщин и евнухов. Вельможи, по обычаю этого государства, проводят в деревне весну, развлекаясь охотой, рыбной ловлей, прогулками, упражняясь в езде верхом и ходьбе, пользуясь воздухом и свежестью, которые они так любят. Там они отдыхают от городской жизни и если у них нет дел, принуждающих возвращаться в город, то они проводят все лето в очаровательных местностях соседних гор. Это они называют Иелак, что значит — жизнь в деревне.

6-го управляющий наместника устроил мне обед. Комендант крепости, уроженец Дагестана, был также на пиру. Дагестан — большая, очень гористая страна, лежащая на [292] северо-запад от Каспийского моря и граничащая с Московией. Я с большим удовольствием слушал его рассказы об особенностях обычаев его страны.

Персидский царь признается там за повелителя, но он не полновластный хозяин и народы, населяющие эту страну, не всегда подчиняются его приказаниям. На их неповиновение смотрят сквозь пальцы, так как, вследствие неприступной высоты их гор, нет возможности держать дагестанцев в покорности. Племя это самое жестокое и дикое на всем Востоке. Мне кажется, что они — остатки парфян.

Вечером комендант крепости прислал мне в подарок фрукты, вино и барашка.

7-го казначей прислал мне такое же угощение, как комендант. Я отплатил этим господам маленькими подарками за оказанную мне ими любезность. Они в Эривани оказывали мне некоторые услуги, не смея требовать за это платы, которую в Персии все обязаны платить чиновникам наместника со всех сумм, получаемых из казначейства. Наместник строго запретил спрашивать с меня какую то бы ни было плату. Чтобы понудить меня добровольно отблагодарить их, они относились ко мне чрезвычайно ласково, так как были уверены в том, что я настолько хорошо знаком с обычаями страны, и знаю, что вообще все персидские чиновники никогда не поступают так учтиво с иностранцами из одного только бескорыстного великодушия. После полудня я поехал в лагерь откланяться наместнику, который был чрезвычайно приветлив и дал мне два рекомендательных письма к своим старшим сыновьям (как говорят, единственным любимцам царя). Вот перевод письма к старшему сыну.

Боже, я прошу Всевышнего Создателя всех благ, сохранить жизнь и здоровие высокому и могущественному Неер-Али-Беку, моему почитаемому и счастливому сыну, любимцу и наперснику Его Величества.

Мы возносим усердные молитвы к Небу за ваше счастие и величие. Причиной нашего письма послужило участье, которое мы принимаем в делах господина Шардена, недавно приехавшего в сей город и в настоящее время отъезжающего во дворец, который

1

считается всеобщим пристанищем. Я считаю необходимым преду-

2

предить вас о его намерениях и почтительнейших просьбах, с которыми от имеет обратиться к Высочайшему Двору, чтобы [293] обдумав их, вы приложили бы все старание, дабы ответ был благоприятен. Мы желаем быть особенно уведомлены о результатах нашей рекомендации и о том, как примут и будут обращаться с нашим знаменитым другом. Мы желаем также, чтобы вы нам сообщили о его здоровье. Мы молим горячо Бога о том, чтобы он (Шарден) имел счастие быть хорошо и милостиво при-

3

нят Великим царем, которому да поклоняется вся Вселенная и который да не лишится успеха в своих делах. Предвечный Бог да продлит вашу жизнь.

3) По-персидски сказано, что все души должны служить его душе — его душе. Это повторение одного выражения очень употребительно на всех восточных языках и взято несомненно из духовной литературы; примеров тому тысяча, напр.: в псалме LXVIII стих 13-й: они бежали, они бежали вместо того, чтобы сказать — они все быстро бежали. В псалме LXXXVII ст. 5: человек — человек, вместо человек совершенный. Греческие и латинские писатели, весьма изысканные и вежливые в речах, как напр.: Плоций, Овидий и Этулий употребляли такой же прием.

Затем я отправился проститься с главными вельможами и между прочим с главным государственным казначеем. Этот господин, по имени Магомет-Шефи, уговорил меня проехать в Испагань через Ардевиль, уверяя, что в этом городе я непременно что-нибудь продам. Я обещал ему и взял у него рекомендательное письмо к начальнику Ардевиля,— его близкому родственнику. Вот содержание письма:

Боже. Великий, знаменитый и благородный господин, достойный быть названным небесным избранником; цвет правителей, наместников и людей счастливых; источник милости, чести и вежливости, образец непорочности; пример благородства и [294] благотворительности; имеющий неподкупное, прямое и верное сердце. Заступник своих лучших друзей и родных; мой превосходный господин и повелитель. Я молю Бога о сохранении вашего здравия и о продлении вашей жизни.

Выразив вам мое уважение и благоговение, я уведомляю вас, мой господин, ум которого ясен и блестящ, как солнце, что господин Шарден, цвет европейского купечества, возымел намерение проехать через город Казбин, в великолепный дворец — всеобщее пристанище, но я, ваш истинный друг, желая угодить вам, убедил его проехать через Святой Ардевиль. У него драгоценные товары, которые он покажет вашей благородной особе и я уверен, что вы их одобрите, если найдете их достойными себя. Надеюсь, что ваша милость прикажет своим людям позаботиться об этом благородном иностранце. Я, с Божьею помощью, рассчитываю в конце будущего месяца — Цилхаже, выехать в Тифлис. Если могу быть полезным вашему превосходительству в этом городе, то удостойте меня чести уведомить об этом. Умоляю вас верить мне, что известие о вашем здоровье служит мне лучшим подарком. Да сохранит Бог своею милостью вашу благородную особу до дня Суда.

Я, истинный друг великих и благородных людей Ивана-бек, Гиеа-бек и Махаммеда-бек, для своего спокойствия, убеждаю себя в их добром здоровье.

На печати находился стих такого содержания: я вверил свою судьбу Богу, я Магомет Шефи — Его создание. Внизу письма, в углу, стояло мелким шрифтом: Да сохранит Бог доброе здоровье моего друга.

Эта бесподобная вежливость, выражаемая в письмах восточных пародов, также соблюдается и в обращении. Их учтивость в письмах прежде всего выражается: 1) в бумаге; у них ее семь-восемь сортов: обыкновенная, белая, желтая, зеленая, красная и всяких других цветов; вся золоченая, или посеребренная. Самой лучшей бумагой считается белая с разрисованными, слегка набросанными золотыми цветами, чтобы не расплывались чернила и не пропитывали бы бумаги. 2) — в том, чтобы писать имя и титулы лица, кому адресуется письмо,— цветными или золотыми буквами. 3) делать поля в половину листа и начинать письмо, отступив на две трети листа.— 4) прикладывание печати вместо подписи. В знак глубокого уважения печать прикладывают на обороте письма, в [295] нижнем углу, и накладывают ее таким образом, чтобы получился не весь ее оттиск, а только часть. Это делается для того, чтобы выразить, что я не достоин целиком предстать перед вами. Я не смею в вашем присутствии показаться иначе, как на половину. Есть три места в письме, куда по обычаю прикладывают печати: а) если пишет равный — равному, то печать прикладывается, по нашему, на правой стороне (по восточному на левой), б) если пишет начальник подчиненному, как напр. государь поданному, или хозяин слуге, то ее прикладывают вверху, и в) если, наконец, подчиненный пишет начальнику, то, как я говорил, печать прикладывается на половину и на обороте листа. 5-я и последняя учтивость заключается в запечатывании письма: особенное уважение выражается тем, что письмо вкладывают в вышитый мешочек, перевязанный золотым или шелковым шнурком с такими же маленькими кисточками и скрепленным печатным оттиском из сургуча.

Персы в своих письмах держатся трех суеверных обычаев, причину и необходимость которых сами не умеют объяснить. Первый из этих обычаев состоит в том, что они ножницами отрезают правый уголок листа так, чтобы бумага была не квадратная и не четырехугольная, а пятиугольная. Они говорят, что изменяя правильную форму листа на неправильную, хотят этим показать, что вся наша деятельность и все наши поступки страдают несовершенством и ошибками и, следовательно, все преходяще. Второй обычай заключается в том, что в письмах около печати три раза пишется слово кратим — слово, не имеющее никакого значения. Объяснение, даваемое персами этому обычаю, крайне смешное и невероятное. Они утверждают, что кратим — кличка собаки, принадлежащей семи спящим (о которых у них существует та же легенда, как и у восточных христиан у у других народов, перенявших ее у персов) и что она — охранительница писем; что эта собака, говорят персы, находилась в пещере семи спящих, охраняя ее в течение их трехвекового сна. Когда же Господь поднял их в рай, то собака вцепилась в платье одного из спящих и тоже была поднята на небо. Господь, увидев ее, сказал: Кратим! каким образом ты очутилась в раю? Я не вводил тебя сюда, но не хочу и гнать и, чтобы ты здесь пользовалась таким же почетом, как твои хозяева, ты будешь заведовать письмами и заботиться, чтобы у почталионов не крали из сумок во время сна. Наконец, третий и последний [296] обычай следующий: податель, передавая письмо лицу, стоящему выше себя, или равному, никогда не отдает их в руки, а кладет на колени; когда же письма передают почталионам, курьерам, или людям, стоящим ниже себя, то таковые бросают им издали. Этому обычаю, твердо укоренившемуся, даже самые легковерные персы не в состоянии дать объяснения и на расспросы отвечают, как и в других подобных случаях: Каада-эст, то есть таков обычай.

Я еще был в лагере, когда приехал туда царский курьер, привезший указ Его Величества по делу патриарха. От наместника я узнал следующее: министры высказались по этому делу в том смысле, чтобы продать сокровища, украшения и вообще богатства как самой Эчмиадзинской церкви, так и всего монастыря; вырученными же за это деньгами уплатить долги патриарха. Было уже решено принять такую меру, но армяне, узнав о таком решении, заявили, что всей вырученной от продажи суммы далеко будет недостаточно для уплаты всех долгов патриарха и, кроме того, если отнять у Эчмиадзина его сокровища и украшения, то это значит окончательно разорить это святое место, привлекающее в Персию много народа и собирающее ежегодно очень большие суммы, благодаря набожности восточных христиан. В виду этого царь положил: собрать в Армении со всех христианских деревень всю ту сумму, которую необходимо для уплаты долга людям константинопольского таможенного досмотрщика, ибо его главным образом нужно удовлетворить.

Патриарх очень обрадовался такому указу царя и сделал подарок курьеру. Но такое решение возмутило каждого честного человека в городе и все с отвращением смотрели на равнодушие патриарха к насилиям, благодаря которым увеличится число бедных христиан ради покрытия его расходов из за неумеренного властолюбия.

8-го, за час до рассвета, я выехал из Эривани и четыре мили ехал по холмам и долинам. Страна, по которой я проезжал, была испещрена деревнями; в одной из них, очень большой и красивой, по названию Девин, я остановился.

9-го мы проехали пять миль по ровным и плодородным местам, окруженным горами, оставив вправо гору, называемую горой Ноя. Остановились мы в деревне Кенер.

10-го, продолжая путь, мы сделали восемь миль. Большое поселение, называемое Седарек, на полпути осталось влево от нас; оно по своему значению соответствует главному [297] городу той части Армении, которая называется Шарур. Начальник этой части Армении живет в этом поселении. Ночь мы провели в разрушенном караван-сарае, близ сел. Нуратшин.

11-го мы сделали четыре мили по той же дороге и по такой же красивой местности, но менее ровной, а каменистой и холмистой. Мы переехали реку Харпасуй, орошающую соседние земли; она отделяет часть Армении со столицею — Эривань от той части, где столицей Нахичевань.

12-го, пройдя пять миль по гладким и плодородным долинам, мы прибыли в Нахичевань.

Нахичевань — большой разрушенный город; его скорее можно назвать грудой развалин, постепенно восстановляемых и заселяемых. Центр города в настоящее время возобновлен и обитаем; в нем большие базары, в виде, как уже сказано, длинных галерей или крытых улиц, по обеим сторонам которых расположены лавки, торгующие всевозможными товарами и провизией. В Нахичевани приблизительно две тысячи домов, пять караван-сараев; имеются бани, рынки, большие заведения, где собираются курить или пить кофе.

Персидская история передает, что в прежнее время здесь было до сорока тысяч домов и что, до взятия арабами этой страны, в ней было пять городов, выстроенных персидским царем Бехрон-Чубином. За городом видны развалины большой крепости и многих фортов, разрушенных Великим Абасом в конце прошлого столетия. Отняв у турок Нахичевань и сознавая, что не в силах будет удержать в своих руках окрестные форты, Великий Абас велел их разрушить и вывести оттуда население. Он поступал так всюду для того, чтобы помешать туркам укрепиться в крепостях и пользоваться оттуда жизненными припасами. В том состоянии, в каком еще находится до сих пор этот город, он имеет очень жалкий вид. Персидская история, как уже сказано, утверждает, что этот город был одним из самых больших и красивых городов Армении. В летописях, хранящихся в знаменитом монастыре трех церквей, говорится, что город Нахичевань — древний Ардашад, называемый греческой историей Артаксат и Артаксазат. Другие армянские писатели считают Нахичевань еще более древним и говорят, что строить его начал Ной, поселившийся там после потопа. В доказательство своих слов ссылаются на происхождение названия этого города: по их словам Нахичевань на старом армянском языке значит первый поселок или первый странноприимный дом. [298] Птоломей упоминает об одном городе в этой местности, называя его Наксуан, быть может,— это и есть Нахичевань. По моему же или Нахичевань есть знаменитый Артаксат, или Артаксат был расположен очень близко от него, так как Тацит говорит, что Аракс протекал близ этого города и, в действительности, эта река протекает от Нахичевани не более как в семи милях.

Город Нахичевань под 38⁰ 40' широты и 81⁰ 31' долготы. Будучи столицей части Армении — он управляется ханом. В пяти милях от него на север находится большое селение Абренер — что в переводе значит плодородное поле. Жители этого и других ближайших селений римско-католического вероисповедания. Их епископы и приходские священники — доминиканцы. Служат они на армянском языке, В католическую веру обратил их 350 лет тому назад некий италианец по имени Дон Бартелеми из Болоньи (доминиканского ордена), распространив таким образом и сюда власть папы. Более двадцати других окрестных деревень также подчинились власти папы, но затем их вновь заставили признать армянского патриарха главою и возвратиться к своей первоначальной религии. Число последователей римской церкви, вследствие гонения на них патриарха и нахичеванских правителей, с каждым днем уменьшается. Эти бедные люди навлекли на себя гнев и насилие правителей за свое желание выйти из под их власти. По этому поводу в 1664 году в Персию приехал в качестве посланника папы — доминиканец-италианец. Он привез царю письма от многих европейских государей и, сделав большие подарки Его Величеству, достиг того, что в селениях римских католиков все причитающиеся с них подати и платежи должны были ежегодно сами непосредственно посылать в царское казначейство; причем о селениях, записанных в книгах правителя и главного сборщика Мидии, был отдан приказ как ему, так и правителю Нахичевани и всем другим начальствующим лицам, признавать эти селения совершенно неподвластными их ведомству и не производить никаких сборов в них. Такое постановление тогда же принесло мало пользы названным селениям, впоследствии же принесло их жителям много бед и настанет день, когда оно будет причиной их разорения: нахичеванские правители, раздраженные их поступками и приносимыми Абасу жалобами, стали после смерти этого доброго царя страшно притеснять их, сбирая три или четыре раза те подати, которые, согласно [299] приведенному выше постановлению, жители должны были сами непосредственно внести в царское казначейство. Эти бедные люди, вследствие ли слабости правительства, или, может быть, благодаря своему бессилию в борьбе с могуществом противной стороны, нигде не могли получить удовлетворения. Управляющий Мидии поступил еще хуже: он послал ко двору подложную выписку из своих отчетных книг, по которой оказалось, что селения римских католиков должны уплачивать ежегодно по восемнадцати тысячи ливров (т. е. ровно вдвое больше того, что они должны были платить в действительности); благодаря этому, каждый раз, когда они вносят в казначейство сумму своей подати, им выдают квитанцию, но с пометкой, что с них получено меньше, чем они должны заплатить. Пользуясь таким крючкотворством и притеснениями, правители всегда имеют возможность при желании, разорить жителей в конец.

Когда я приехал в Нахичевань, то самого хана не застал; сын его, исправлявший должность, вскоре узнал о моем приезде и прислал мне приглашение на обед, прося показать ему часы и некоторые драгоценности. Я остался очень недоволен его поступком со мною: после выраженных мне любезностей и угощения обедом, он оставил меня со своими офицерами, которые некоторым образом принудили меня уступить им за пятьдесят пистолей те вещи, которых в Эривани я не отдал за шестьдесят. Конечно, со мною обращались бы еще хуже, если бы у меня не было указа и паспортов царских. Такие места положительно служат живодерней для состоятельных иностранцев. Всегда приходится расплачиваться за проезд.

13-го мы выехали из Нахичевани и сделали всего семь миль. На первой миле нам пришлось переехать реку по очень большому мосту, называемую всеми туземцами также Нахичевань. Местность проезжаемая нами безводна и бесплодна. Там ничего не встречается кроме каменистых косогоров. Ночевали мы на берегу реки Аракс, которую восточные люди называют Арас и Арес. Ее переезжают в том месте, где находится разрушенный город Эски-Джульфы или Старый Джульфы, который некоторые писатели называют древним Ариаммен. Он называется старым в отличие от города Джульфы, построенного против Испагани. Этот город имеет полное основание называться старым, так как он совершенно разрушен; ныне можно судить только о его [300] величине. Он был расположен по склону горы, вдоль берегов реки. Доступ к нему, очень трудный, уже по самому географическому положению, оберегался еще большим числом фортов. По словам армян, в этом городе было четыре тысячи домов, но, судя по развалинам, их могло быт вдвое менее, причем большинство их состояло из каких-то ям и пещер, сделанных в горе и более пригодных для скота, чем для людского жилья. Я не думаю, чтобы где-нибудь на свете нашлась местность менее плодородная и ужасная, чем старый Джульфы; там не видно ни деревьев, ни травы. Правда, по соседству встречаются места более плодородные, но все же нельзя встретить города, расположенного в более сухой и каменистой местности. Однако расположение города красивое и похоже на длинный амфитеатр. Там в настоящее время живет не более тридцати армянских семейств.

Джульфы со всеми его фортами и укреплениями разрушил Абас Великий. Он поступил так по той же причине, по которой разрушил Нахичевань и другие города Армении, находящиеся на той же линии, а именно для того, чтобы лишить турецкую армию жизненных припасов. Этот тонкий политик и великий полководец, видя, что его силы не равны неприятельским, и желая помешать им ежегодно вторгаться в Персию, решил превратить в пустыню страны, лежащие между Ерзерумом и Тавризом, по той линии, где расположены Эривань и Нахичевань и служившие обычным маршрутом для турок, где они укреплялись, потому что находили там достаточно жизненных припасов для продовольствия войска. По словам персидской истории, он вывел из этих мест всех жителей и животных, разрушил все здания, сжег все деревни и деревья, отравил много родников и таким способом обеспечил свои владения.

Однако вернемся к нашему ночлегу. Аракс знаменитая река, отделяющая Армению от Мидии. Начало свое она берет у той горы, на которой, как полагают, остановился Ноев ковчег и, может быть, от этой знаменитой горы Арарат она и получила свое название. Она впадает в Каспийское море. Река эта большая и очень быстрая, питается большим числом речонок и ручьев без названий. В городе Джульфы и в других местах много раз строили через нее мосты, но, судя по уцелевшим аркам, эти мосты, несмотря на свою изумительно капитальную постройку, не могли устоять против сильного течения Аракса. Во время оттепели тающие снега [301] соседних гор увеличивают реку, она делается такою бешеною, что нет плотин и сооружений, которых она не снесла бы. Действительно, шум ее вод и быстрота течения поразительны. Мы переехали ее на большом судне, в котором одновременно можно поместить двадцать лошадей и тридцать человек людей. Я позволил перевести только своих людей и багаж. Четыре человека управляли судном. Они поднялись приблизительно на триста шагов вдоль берега и, постепенно входя в течение, предоставили ему барку, направляя ее к другому берегу лишь одним большим рулем. Течение несло судно с невероятной стремительностью, со скоростью пятисот шагов в секунду. Вот как перевозчики переправляются через Аракс: они употребляют более двух часов на переезд взад и вперед, благодаря тем страшным усилиям, к которым приходится прибегать. Зимою, когда вода спадает, эту реку переезжают на верблюдах, брод находится в полумиле от Джульфы, в местности, где русло очень широко, вследствие чего и течение там гораздо спокойнее.

КОНЕЦ.

(пер. Бахутовой Е. В. и Д. П. Носовича)
Текст воспроизведен по изданию: Путешествие кавалера Шардена по Закавказью в 1672-1673 гг. Тифлис. 1902