ЖАН ШАРДЕН

ПУТЕШЕСТВИЕ КАВАЛЕРА ШАРДЕНА ПО ЗАКАВКАЗЬЮ

В 1672-1673 гг.

VOYAGES DE MONSIEUR LE CHEVALIER CHARDIN EN PERSE ET AUTRES LIEUX DE L' ORIENT

25-го мы проехали только три мили. Дурная погода, снег, холод, мрак и ветер, господствовавшие на этих высоких горах, препятствовали нам ехать дальше и заставили остановиться в деревушке, домов в тридцать.

26-го ветер немного стих, снег перестал и холод стал менее жестокий; нам пришлось ехать шесть миль по этим же горам, покрытым лесом. Дорога была довольно ровная, подъемы и спуски не тяжелы: мы остановились в маленькой деревне на берегу одной большой реки.

27-го переехав на лодке эту реку, сделали еще три мили по такой же местности как и накануне, и, спустившись с горы в красивую и большую долину, простирающуюся вперед насколько может видеть глаз, остановились в деревне, называемой Сезано. Указанная долина, шириною в милю, очень [167] плодородна, обильно орошается водами и простирается вплоть до Мингрелии. Эта самая красивая местность в Имеретии. Горы, окружающие ее, покрыты лесами и все населены, так как большая часть земель в этих горах обрабатывается и на ней разбросано множество виноградников. В описываемой долине мало было снегу и воздух был теплый — весенний.

Сезано находится близ замка одной знатной старой женщины, тетки Имеретинского царя. В то время, когда мы там проезжали, она была больна. Узнав, что в деревню приехал капуцин, она тотчас же послала за ним, чтобы полечиться.

Во всех этих местах миссионеров принимают за лекарей, потому что они все охотно подают медицинскую помощь. Брат отправился к этой даме в надежде получить от нее какую-нибудь помощь для нашего предприятия. Спустя два часа после ухода брата Ангела, я был очень удивлен, увидев капуцина, приехавшего верхом из Гори с проводником. Как оказалось, он быль послан предупредить меня, что уволенный мною слуга приезжал из Тифлиса в Гори, открыл все, что он знал о моем предприятии и поклялся погубить меня, а затем неизвестно куда исчез. Такое известие не особенно удивило меня, так как я был почти приготовлен к нему; я попросил капуцина остаться со мною и выразил свою искреннюю благодарность общине за ее так горячо выказанное участие, расположение н ревность к моим интересам. Действительно, они не могли дать лучшего доказательства их внимания ко мне.

28-го мы проехали пять миль по той же долине, о которой я уже говорил; она вся покрыта лесами и деревнями, почва здесь так вязка, что наши лошади шли с трудом. Пройдя две мили мы оставили крепость Скандер вправо. Туземцы называют ее Сканда и говорят, что ее построил Александр Великий. Известно что восточные народы называют этого завоевателя Скандер; они утверждают, что он выстроил шестнадцать крепостей, которым дал свое имя. Быть может эта крепость и есть одна из шестнадцати, о которой говорит в своей седьмой книге Квинт Курций. Ее расположение подтверждает такую вероятность: она выстроена у подошвы горы. Упоминаемая крепость по виду не особенно древняя, незначительна и имеет только две квадратных башни без ограды, с кое-какими жилыми помещениями вокруг. Прокоп, говоря о неф, называет ее Лианд. Она была известна во времена продолжительных войн между Римлянами и Персами [168] (с VII века от основании Рима до появления магометанской религии), как крепость, которая сто раз переходила из рук в руки, столько же раз разрушалась и вновь отстраивалась.

В одной миле от Скандер мы прошли Шикарис. Это селение, состоящее из пятидесяти домов, считается в Имеретии городом, не смотря на отсутствие городских стен и на то, что оно ни чем не отличается от других селений. Мы остановились в одной миле от этого селения.

29-е и 30-е нам пришлось пробыть там, ибо наши проводники не хотели идти дальше; их удерживало и лишало мужества известие о войне, приносимое каждым путником. Они были убеждены, что их ведут или на смерть, или в рабство и тем крайне затрудняли наше путешествие. Я выносил терпеливо все их заявления и убеждал обоих моих капуцинов поступать также. Я указывал им на то, что уезжая из Тифлиса, тогда уже знал, что без мужества й терпения нельзя будет довести до конца наше предприятие и преодолеть препятствия, которые неминуемо встретятся нам. Мне пришлось доказывать моим спутникам, что нужно кротко пригрозить нашим людям и действовать на них обещаниями и хорошим обращением и добиться того, чтобы они только вошли в пределы Мингрелии, а там уж им самим нельзя будет отступить: забота о своем спасении заставит их действовать согласно нашему желанию. Позвав этих проводников и грузина, данного мне настоятелем, мы сказали им, что бояться нечего, что мы обо всех делах осведомлены, что мы не менее их желаем сохранить свою жизнь и имущество, и что, наконец, мы отвечаем им за них и за их лошадей. Один, как видно выборный, предложил мне дать подписку с обязательством выкупить их, если в течении этого путешествия они попадут в рабство, или же, в случае их смерти, выдать их женам по восьмидесяти экю. Я охотно удовлетворил их и прибавил к этому еще несколько обещаний. Мое поведение побудило их продолжать путешествие.

31-го мы отправились в путь; погода и дорога были очень дурны. Мы перешли три довольно широких и быстрых реки и вечером, прибыв Котатис, остановились в доме епископа Янателя, хотя его самого не было, но, однако, нас приняли любезно. Прислуга хорошо знала брата Ангела и знала также, что хозяин дома относится к нему с особенной благосклонностью.

Котатис — местечко построенное у подошвы холма, на [169] берегу реки Фас. Греческие историки VI века называют его Котез и считают главным городом. В настоящее время в нем двести домов. Дома вельмож и дворец князя находятся не не далеко. В Котатисе нет ни стен, ни укреплений и он представляет собою открытое место за исключением той части, где река и горы огораживают его. По другую сторону реки, как раз напротив, на более высоком холме, находится крепость Котатис, о которой я уже говорил, передавая о последних неурядицах в Имеретии. Хотя я не входил внутрь крепости, но она вся видна с противоположного холма и потому могу сказать, что в ней находятся несколько простых и одна замковая башня, а сама она обнесена двойной стеной, которая кажется на вид высокой и крепкой. Как только я прибыл в Котатис, то прежде всего осведомился о новостях. Новости действительно оказались и заключались в том, что новые мингрельский и гурийский князья ушли обратно в виду того, что турки не желают более продолжать войны, что большинство дворян, присягнувшие туркам, покинули их и что визирь Дадиана приготовлялся спуститься с гор с войском. Далее нам сообщили, что как только визирь узнал об отступлении этих двух князей и турок, он тотчас же послал восемьсот человек к Дадиану и написал ему, чтобы тот вышел из крепости, собрал как можно больше людей, обнародовал бы амнистию всем тем, кто присоединится к нему; затем, чтобы он пришел в Котатис, где имеретинский царь примкнет к нему со своими вельможами и таким образом все вместе двинутся на гурийского князя.

Поход на гурийского князя всем был очень желателен, так как в действительности он был причиной вторжения турок и всяких опустошений, которые были следствием этой войны. Войска только три дня как перешли Фас и следовательно все обстоятельства благоприятствовали моему предприятию, так как не было основания бояться с ними встречи.

1-го января 1673 года, мы решили провести в Котатисе по случаю нового года. Во время обеда, за которым я и двое моих славных капуцинов сидели вместе за одним столом с хозяевами наших лошадей и нашим проводником (по обычаю страны хозяева едят вместе с прислугой), вошел вдруг изменник, мой бывший слуга с ахалцихским армянином и священником Котатиса, (последний пришел просто указать им наше помещение). Я не особенно был удивлен его приходу, так как ежечасно опасался такого вторжения, а [170] потому имел полную возможность быстро овладеть собою и не выказать страха, охватившего меня. Увидя на нем белый тюрбан, я решил что он перешел в магометанство. Этот негодяй вошел с безумным и яростным выражением лица и, не ожидая приглашения, сел около моих людей. Такая наглость возмутила меня и я спросил у него, откуда он пришел в таком возбужденном состоянии. Он ответил, что приехал из Ахалциха, совершив весь путь в два дня. Этот ответ удивил меня и я вновь спросил его: “разве дорога была так легка и на горах так мало снегу, что можно совершить такой путь в два дня.— “Дорога самая отвратительная, сказал он и горы покрыты снегом точно также как и те, которые мы прошли по дороге из Гоние. Впрочем вы сами их увидите: Вы сейчас же должны вернуться в Ахалцих, так как я имею приказ от паши привести вас.— “Тебе это удастся сделать, возразил я, лишь в том случае, если ты обладаешь большею возможностью приневолить меня, чем я — помешать тебе поступить так, ибо в Ахалцихе мне нечего делать и возвращаться туда я не хочу. Мой друг, продолжал я, ты следуешь очень дурному совету. Послушайся меня и оставь хлопоты о том, чтобы причинить мне зло, так как Бог не попустит осуществиться твоим намерениям. Я тебе в Тифлисе уплатил все, что тебе следовало и если ты остался недоволен, то именно там ты должен был заявить о своих претензиях".

Я завел такой разговор с намерением попытать, не уйдет ли этот изменник. Но он мне возразил, что Имеретия такая страна, где нет справедливости, а что в Ахалцихе ему дадут удовлетворение. На это я ему сказал, что не надо совершать такого длинного и утомительного пути для разрешения такого ничтожного спора, так как и в Котатисе найдутся люди, способные разрешить его. Я говорил насколько возможно мягче, но это нисколько не тронуло негодяя: он повернулся со свирепым видом к своему товарищу и послал его за гурками. Армянин тотчас же вышел. Я только впоследствии узнал, что никаких турок, ожидающих зова не было и что такой поступок был простою хитростью, имеющей целью напугать меня. И, действительно, я очень испугался и думал, что погиб.

Священник Котатиса не обращал внимания на происходившее вокруг, так как я говорил на турецком языке, которого он не понимал. Он справился у брата Ангела о [171] причине спора. Брат, зная немного об этом деле, рассказал о нем священник. Затем я попросил брата передать тому же священнику, что я предложил этому негодяю предоставить суду выборных людей наш спор, то есть, чтобы они решили, насколько правильны его претензии и имеет ли он право так настойчиво требовать моего возвращения в Ахалцих. Священник и много прибежавших на шум грузин, найдя мое предложение справедливым, стали уговаривать этого несчастного согласиться; но чем больше просили его, тем он становился нахальнее в своих угрозах. Тогда, наконец, я уже вышел из себя и крикнул ему: “Изменник! ведь только страшная злость доводит тебя до этого. Я ручаюсь тебе, что с помощью Божией, ты не отвезешь меня в Ахалцих”, и с этими словами я бросился на него с обнаженной шпагой. Меня удержали за руку и предатель, которому я хотел нанести удар, выбежал из комнаты в замешательстве, весь дрожа от страха. После этого я не мог считать себя в безопасности и хотел бежать, но управляющий Янателя удержал меня, уверяя, что в доме его хозяина мне нечего бояться и что турки сюда не придут арестовать меня. Я посоветовался с обоими капуцинами о том, что делать и мы решили, что брат Ангел выедет завтра в Мингрелию, а отец Юстин Ливорнский (это имя капуцина, который, как я говорил, отыскивал меня) и я останемся здесь. Главной причиной, заставившей меня остаться и послать моему товарищу лошадей порожняком была та, что мы не могли приобрести более лошадей ни покупкой, ни наймом.

2-го брат Ангел выехал со всеми людьми и лошадьми, взятым мною, в Тифлис, а я вернулся с отцом Юстином в Шикарис, отстоящий от Котатиса на восемь миль. Мы выбрали это место в ожидании успешного окончания путешествия брата Ангела потому, что Шикарис находился против деревенского дома Янателя, где он жил с царицей. Мы могли в случае необходимости найти там помощь.

5-го Епископ и царица прислали нам приглашение посетить их. Мы отправились и остались там обедать, затем мы еще много раз после этого были у них. Приглашение на обед нельзя считать для нас большою честью, так как они не отказывают и своим простым людям и слугам. Царица очень красивая женщина, как я уже говорил, но ее поведение портит все: она держится до бесстыдства свободно, ее поступки и разговоры непристойны, во всяком случае не [172] сдержанны. Бесстыдство проглядывает во всем, чтобы она не и говорила, но это не считается у их ни пороком, ни срамом, так как падение в их стране вещь совершенно обыкновенная. Епископ Янатель прямо пожирает ее глазами; никогда порочная любовь не была более открытой и менее сдержанной.

Стоит только взглянуть на этих любовников, чтобы понять в каких они отношениях.

Сервировка и подача к столу Имеретинской царицы совершается точно также как и у Мингрельской княгини. Но самая сервировка первой гораздо богаче по обилию серебряной посуды, а окружающая царицу свита не имеет такого жалкого вида.

8-го один дворянин, посланный Имеретинским царем в Тифлис с поручением, приехал к Янателю донести царице об успешном выполнении отданного ему приказания. Его посылали занять восемь тысяч экю под залог царской короны. Корона эта золотая, украшенная драгоценными каменьями и стоит приблизительно четыре тысячи пистолей, но под нее никто не хотел дать денег. Тогда грузинский князь, узнав о нужде Их Величеств, послал им подарки: царю трех лошадей и тысячу экю, а царице материи из золотой и серебряной парчи, шелка и тафты и пять сот экю. Такие подарки были посланы грузинским князем с целью еще более укрепить Их Величества в намерении усыновить одного из его сыновей.

12-го я увидел царя, которого привезли из армии так как он почувствовал себя немного нездоровым. Он оказал нам много чести и ласки: приказал сесть около себя и дружески беседовал с нами. Он попенял отцу Юстину, что тот и его собратья покинули Котатис. Отец выставил тому причиной беспрерывные войны, приносившие им много вреда. У меня много огорчений сказал царь, но не могу им помочь. Я бедный слепец, которого заставляют делать все, что хотят. Я не смею открыться никому, так как никому на свете не доверяю и однако же приходится полагаться на всех, не смея никого обидеть из боязни, что кому-нибудь придет желание убить меня. Этот бедный царь был молод и строен. На верхней части лица он всегда носил повязку, впитывающую в себя сочащийся из глазных щелей гной и скрывающую от людей ужасный вид выколотых глаз. Царь любит пошутить и посмеяться, благодаря своему игривому нраву. Он сказал отцу Юстину, что ему следовало бы в его стране [173] жениться, на что отец ответил, что он не имеет права жениться, так как связан таким же обетом, как имеретинские епископы и монахи, которые не могут иметь жены. Наши епископы и монахи,— перебил его, с громким смехом царь,— имеют каждый по десяти жен, не считая жен своих соседей.

16-го на рассвете я был приятно пробужден моим товарищем. Он мне рассказал, что брат Ангел с лошадьми и людьми, посланными мною за ним, приехал в Сипиас, где застал его в страшной тоске и отчаянии вследствие разлуки со мною, отсутствия со дня моего отъезда каких-либо известий и от невозможности достать, ни за какую иену, ни лошадей, ни людей, чтобы проехать в Грузию. Узнав о моем благополучном приезде в Тифлис и о том, что я ожидаю его близ Котатиса, он несказанно обрадовался и тотчас же, вырыв в лесу из земли и достав с крыши дома половину спрятанных там вещей, приготовился в путь, но отъезд ему пришлось отложить до 11-го для того, чтобы дать отдохнуть лошадям. 11-го он выехал, оставив одного из наших слуг, наиболее преданного, охранять то, чего не посмел взять с собою, боясь рисковать зараз всем имуществом. К рассказанному он прибавил: “не пугайтесь того, что я вам еще расскажу, так как, слава Богу, все идет хорошо. В субботу, 14-го, около 8 часов вечера, мы благополучно приехали в Котатис; брат Ангел отвел меня в дом Янателя. Я вчера только узнал об угрозах, сделанных вам рассчитанным вами человеком. Если бы я раньше знал об этом случае, то ни минуты не остался бы в Котатисе. Брат Ангел и наши люди, не подозревая также ничего, просили меня в воскресенье утром остаться там до полудня, чтобы немного оправиться от усталости. Я согласился и велел им приготовиться к обеду. Сидя уже за столом я увидел входящего изменника с двадцатью вооруженными янычарами. Где мой хозяин, бешено закричал он, он хотел убить меня, но промахнулся, а уж я, конечно, не промахнусь, и говоря это он стал искать вас, но, не найдя, пошел в другую комнату, думая что вы спрятались там. Я последовал за ним, бросился со слезами на глазах к его ногам и обратился к нему со словами: Мой друг, что я тебе сделал, что ты хочешь меня погубить? если товарищ мой дурно с тобою обращается и не удовлетворил тебя, то я в этом не виноват: проси, что хочешь, я тебе дам тотчас же, только прикажи уйти туркам, которых ты привел. Хорошо, ответил этот негодяй, я их отведу и тотчас же [174] возвращусь к вам. С этими словами он вернулся в залу и сказал янычарам, показывая нм на брата Ангела: возьмите этого человека и отведите его в крепость к коменданту. Бедного брата схватили и повели. Янычары озирались по сторонам, надеясь что-нибудь стащить. Они взяли войлок, служивший нам плащом, и слава Богу удовольствовались только им, не взяв ничего из моего оружия, что явно указывает на Божью помощь; они не тронули также привезенных мною мешков, в которых было на пятьдесят тысяч экю золота и драгоценных камней. Как только янычары удалились из дома, я послал слугу следовать за братом Ангелом и стал усиленно просить проводников немедленно бежать. Мы оседлали, нагрузили лошадей в одну минуту и бежали, Господь мне помог и по Его милости и доброте я, наконец, приехал со всеми взятыми мною из Мингрелии вещами. То же, что взяли янычары, едва ли стоит два пистоля".

Я не стану говорить тут о чувстве радости и признательности, вызванном во мне этим рассказом, так как описать его нет возможности, да и вряд ли оно интересно читателю. Отец Юстин тотчас же отправился к Янателю жаловаться ему и царице на насилие, учиненное в его доме турками и просить их обоих похлопотать об освобождении брата Ангела. Отец возвратился в полдень и уверил нас, что, по этому делу, к коменданту крепости послали двух дворян. Я до того боялся турок (хотя теперь без всякого основания), что хотел тотчас же уехать, но лошадям нужно было дать отдых. После полудня мой товарищ нанял лошадей для возвращения в Мингрелию за остальными вещами, а я приготовлялся ехать в Тифлис со всем привезенным им имуществом.

17-го я и мой товарищ выехали каждый по своей дороге: он с пятью людьми и четырьмя лошадьми в Мингрелию, а я с отцом Юстином, с тремя людьми и с тремя лошадьми в Тифлис. Я возвращался по той же дороге, по которой приехал.

22-го к ночи мы прибыли в Гори. Там я прожил два дня, так как мне необходимо было разменять золото и помочь отцу Юстину приготовиться к возвращению в Котатис, как для того, чтобы отвезти денег моему товарищу и сопровождать его оттуда в Тифлис, так и для того, чтобы похлопотать об освобождении брата Ангела, в том случае, если он еще не арестован.

25-го утром, отец Юстин выехал в Котатис, а я в [175] то же время — в Тифлис, куда и прибыл, благодаря Богу, 26-го вечером с отцом капуцином, которого мне дал горийский настоятель, не желая отпустить меня одного.

6-го февраля вечером приехал также в Тифлис мой товарищ, с оставленными мною в Колхиде слугами, отцом Юстином и братом Ангелом. Как только я со всеми ими перецеловался, брат Ангел отвел меня в сторону и рассказал следующее о своем приключении: “Вы уже знаете, сказал он, каким образом ваш изменник-слуга приказал янычарам меня взять. Их дал ему комендант крепости. Он насказал коменданту, что вы должны ему триста экю, что вы посланник, едете в Мингрелию за многими богатствами, оставленными вами там и что в вашем лице он может приобрести такую богатую добычу, как никогда. Этот предатель просил янычар отвести меня в крепость, связать и обращаться со мною возможно хуже, но они, напротив, относились ко мне хорошо из уважения к моей одежде. Между ними быль один итальянский вероотступник, обращавшийся со мною очень любезно. Я шел насколько возможно медленнее, забавляя по пути этих мошенников, чтобы дать время убежать вашему товарищу, так как я нисколько ни сомневался, что он поступит именно так. Как только меня привели к коменданту, он спросил вашего слугу-негодяя: по чьему приказанию меня арестовали, не я ли его хозяин? На этот вопрос он ответил отрицательно и заявил, что он хозяина не нашел, но что, конечно, я знаю где он. Тогда комендант спросил меня о вас. Я сказал, что не знаю — где вы и что когда я вас оставил, вы имели намерение ехать в Тифлис. Затем комендант задал мне несколько вопросов относительно вашего происхождения и сказал мне, что я должен заплатить триста экю, которые, говорят, вы должны. На это ответил я ему, что вы бедный монах, согласившийся принять на себя хлопоты уведомить меня о бедственном положении монахов, находящихся в Мингрелии и что, получив такое известие, я поехал к ним. В заключение я сказал, что больше ничего о Вас знаю, что у меня нет денег и что я полный бедняк, о чем знает весь Котатис, начиная с царя и кончая его последним подданным. После такого заявления, комендант приказал меня обыскать и нашел на мне пояс, который вы мне дали и в котором оставалось еще каких-нибудь семь пистолей. По чудесному провидению Божьему, ваш товарищ не дал мне спрятать ни одной драгоценности, несмотря на то, что вы [176] ему писали. Комендант, не видя ничего, кроме этих небольших денег, сказал вашему слуге: где же богатства, которые ты мне вбил в голову? зачем ты привел мне этого бедного человека, не для того ли чтобы посмеяться надо мною? ты плут, которого я убью одним ударом палки. Господин! — ответил тот трепеща,— эти богатства в рунах товарища моего хозяина, который остановился у Янателя. Собака! - перебил его комендант,— почему не его ты привел ко мне? Сказав это он отправил его с теми же янычарами, которые привели меня в крепость и строго приказал им привести вашего товарища. Я страшно боялся как бы его не нашли, но этот страх сменился радостью, когда вернулись янычары и доложили коменданту, что ваш товарищ бежал. Тогда комендант накинулся на вашего слугу. Этот злодей казалось был охвачен одновременно и страхом и яростью: он сразу прозрел и понял, что Господь не допустил его взять вашего товарища со всем находившимся при нем имуществом. Затем я рассказал коменданту как он с вами поступил и с какою добротою и щедростью вы обошлись с ним при уплате ему жалованья. Вечером комендант пригласил меня с ним поужинать. Узнав что я лекарь, он тотчас же почувствовал себя нездоровым. Я дал ему, а также кое-кому из солдат, некоторые лекарства. После ужина я был отдан под охрану ренегата итальянца. Ваш слуга советовал заковать меня в кандалы из боязни, чтобы я не убежал. Этот мошенник старался выдумывать тысячу гадостей, чтобы ухудшить мое положение. На другой день царица и Янатель прислали к коменданту двух дворян с требованием освободить меня, так как я был их лекарем, а также и лекарем царя. В полдень пришли два посланца от одного вельможи. Его жена была сильно больна. Ему сказали, что я за долги был арестован в крепости, он прислал просить коменданта отпустить меня, предлагая заплатить мой долг. Хотя было ясно, что я ничего не должен, тем не менее пришлось дать коменданту двадцать пять экю, после чего я был отпущен несмотря на крики вашего слуги, который советовал ни под каким видом не отпускать меня, так как вы скорее заплатите за меня тысячу экю, чем оставите в крепости. Меня повели в дом вельможи, которому я был обязан моим освобождением. Оттуда я послал в Шикарис справиться о вас, и узнал, что вы возвратились в Тифлис, а ваш товарищ в Мингрелию. Несколько дней спустя, отец Юстин прибыл в Шикарис; он разузнал, где [177] я нахожусь и приехал ко мне. Мы отдали из ваших денег двадцать пять экю, благодаря которым меня освободили из заключения и затем возвратились в Шикарис. По истечении двух дней приехал ваш товарищ, со всем тем, что у вас оставалось в Мингрелии и рассказал, что выбрал дорогу минующую Котатис, так как, когда он переезжал на лодке реку Фас, протекающую в шести милях от этого города, то перевозчики ему сказали, что тот злой человек, который устраивал нам столько ловушек, дал им два экю, чтобы они уведомили его о нашем проезде и что этого свирепого человека сторожат четыре янычара с приказанием от коменданта не упустить его. Комендант хочет заставить его исполнить то, что он обещал. Таким образом, прибавил брат Ангел, вы видите, все обошлось счастливо и Господь расстроил замыслы этого негодяя; и без сомнения справедливость не допустит, чтобы он вышел из рук турецкого коменданта, не будучи им наказан.

Хотя было уже поздно, но ни мой товарищ, ни я, не могли идти ужинать пока не наговорились вволю о счастливом исходе наших дел и о всех несчастиях, из которых, признаться, я рассказал только часть, и пока не выразили Богу в горячих молитвах наших чувств к Его беспредельной доброте и к Его всемогущему содействию в чудесном освобождении моего товарища. Когда мы находились в тяжелом положении, то, конечно, и представить себе не могли такого благополучного исхода и, в самом деле, можно ли было надеяться спасти все имущество, когда со всех сторон ему грозило гибелью и мы сами были окружены опасностью.

В следующие дни мы подвели итог всем нашим потерям за время этого печального путешествия и нашли, что потери не превышали приблизительно одного процента из того, что мы сохранили и благополучно, ничего не повредив, довезли до Тифлиса.

Грузия (я слышал, что так называется вся страна, подвластная персам) граничит в настоящее время с восточной стороны с землями черкесов и Московией, с западной стороны с малой Арменией, с южной — с большой Арменией и с северной — с Черным морем и с тою частью Колхиды, которая называется Имеретией. По моему мнению Грузия есть та страна, которую древние называли Иверией. Она простиралась от Тавриза и Эрзерума до Танаиса и называлась Албанией. В настоящее время, как видно, она стала [178] меньше. Страна эта очень лесистая и гористая, в ней множество красивых, длинных, но не широких долин. Средняя часть Грузии представляет собою более ровную и гладкую площадь, чем остальные ее части. Река Кура, называемая большинством географов Кир, а также Корус, протекает по средине. Ее исток находится в Кавказском хребте на расстоянии, как говорят, полутора дня пути от Ахалциха. Она впадает в Каспийское море. Эта река имеет то преимущество перед другими реками Персидской Империи, что по ней ходят суда на довольно большом расстоянии, чего не замечается на других реках, каковое обстоятельство и является крайне удивительным фактом для такого обширного государства. Именно в этой реке знаменитый завоеватель Персии, Кир, чуть было не утонул во время своего бегства; благодаря такому случаю она, по сообщению древних историков, получила его имя. По-моему, заявлению этих историков можно дать полную веру, так как во всей стране, о которой я только что говорил, эту реку вообще называют Курой, или Та-Батмен-Су, что означает: река царя Бахмена (Имя Бахмен одно из тех многих, которое приписывают царю Киру).

В старых персидских географических книгах говорится, что Грузия находится в большой Армении, но все новейшие — называют ее отдельной провинцией называемой Гурзистан, и делят на четыре части: 1. Имеретия, о которой мы так много говорили. 2. Гурия, которая заключает в себе все земли, находящиеся под управлением Ахалцихского паши, 3. Кахетинское царство, простирающееся далеко в глубь Кавказского хребта и именно и составляющее древнюю Иверию и 4, Карталиния — прежняя восточная Грузия, которую древние географы называли Азиатской Албанией. Царство кахетинское и карталинское находятся под властью персов и составляют провинцию называемую Гургистаном. Грузины не называют себя иначе как картвелами. Это название не новое, оно встречается, хотя и немного искаженное, в рукописях многих древних авторов, главным образом у Св. Епифания, который, упоминая об этих народах, называет их всегда кардийцами. Говорят, что грузинами их называли греки от слова георгос, что на их языке означает земледелец. Другие утверждают, что название грузин происходит от имени св. Георгия — великого святого всех христиан греческого обряда. Но эта не верная этимология, так как название грузины встречаются у авторов, живших гораздо раньше чем св. Георгий, как [179] например: Плиний и Помпоний Мела. Во всей Грузии, как мы заметили, мало городов. В кахетинском царстве раньше их было много, но они все теперь разрушены за исключением одного называемого также Какет (Caket). Когда я жил в Тифлисе, то мне говорили, что города эти были велики и роскошно построены. Этому можно верить, судя по развалинам.

Северные народы Кавказского хребта: аланы, сванеты, гуны и другие народы, по многим рассказам, славятся своею силой и мужеством, равно как и амазонки, которыми и было разорено маленькое кахетинское царство. Амазонки живут не далеко от северной части кахетинского царства. Древние и новейшие географы согласны в этом. Птоломей указывает их страну в Азиатской Сарматии, называемой ныне Татарией, на западе Волги, между этою рекою и горами Hippique, а там-то и находится северная часть кахетинского царства. Квинт Курций говорить в том же смысле, что царство Talestis было близь реки Фас. Страбон того же мнения, говоря об экспедиции Помпея и Капидия. Я никого не встретил в Грузии, кто бы был в стране амазонок, но слышал от многих рассказы о ней. Мне показывали у князя одежду из грубой шерстяной материи и совершенно особенного фасона, которая принадлежала одной амазонке, убитой около Кахетии во время последних войн.

Скоро можно будет получить известия об этих знаменитых воительницах, так как тифлисские капуцины мне говорили, что весною в страну амазонок отправятся два миссионера, посылаемых туда духовной общиной. Однажды я по этому поводу довольно долго беседовал с сыном грузинского князя. Между прочим он мне сказал, что выше Кахетии, на расстоянии пяти дней пути к северу, живет сильное племя, которого почти никто не знает и которое вело продолжительные войны с татарами, называемыми также калмак (это те самые, которых мы называем калмыками). Все народы, населяющие Кавказский хребет, ведут с ними постоянную войну, но не могут принудить их заключить с ними ни мир, ни даже простого договора, так как это племя дикое, не имеющее ни законов, ни религии. Оно, как самое ближайшее к Кахетии племя, часто делает на нее набеги и вынуждает наместника,- старшего сына грузинского князя,— быть всегда на готове отразить этих варваров.

Я рассказал молодому князю о том, что говорится в греческих и римских историях об амазонках, а он, после [180] некоторых рассуждений, высказал мне, что этот народ, вероятно, есть скифы, кочующие также как и туркмены и арабы, у которых во главе княжества стоит женщина как и у Achinois. Свита такой женщины-правительницы состоит также из женщин и повсюду сопровождает ее.

Всем известно, что амазонки для удобства ездят по-мужски (на востоке все женщины ездят верхом по-мужски, а некоторые ездят не хуже мужчин), что войска их состояли также из женщин и что их правительница пристегивает себе на боку кинжал; все это, повторяю, известно, но об уродовании грудей и других подробностях, мы предоставляем врать тем сказкам, которыми лживый грек имел наглость наполнить свою историю со слов латинского поэта.

В Карталинии всего только четыре города: Гори, Сурам, Али и Тифлис. О Тифлисе мы скажем позднее.

Гори представляет собой маленький городок, расположенный в долине между двух гор, на берегу реки Куры у подошвы высокого холма, на котором стоит крепость с персидским гарнизоном. Она выстроена сорок лет тому назад, во время последних гургистанских войн Рустан-Ханом – генералом персидской армии. Один миссионер-августинец, бывший тогда в Гори, составил для нее план. Эта крепость не особенно защищена: главная ее сила заключается в ее местоположении. Гарнизон ее состоит всего из ста человек. Дома в Гори построены из глины, равно как и гостиный двор: жители все купцы и довольно богатые; там можно очень дешево найти все необходимое для жизни. Название города Гори — производят от грузинского слова гори, что значит свинья, так как там очень много свиней и они превосходны на вкус.

Сурам — собственно говоря не город; он вдвое меньше Гори, но имеет вблизи большую, хорошо выстроенную крепость с гарнизоном в сто человек. Около Сурама есть местность, называемая Семаше, это слово грузинское и означает три замка. Туземцы говорят, что Ной, выйдя из ковчега, поселился в этой стране и что его сыновья, каждый, выстроили по замку. Я ничего не говорю о Али, гак как об этом городе было уже упомянуто выше. Воздух в Грузии хороший и сухой; климат не равномерный: зимою холодно, а летом слишком жарко. Хорошая погода начинается не раньше мая и длится до конца ноября. Земля для хорошего урожая требует орошения и при этом условии производит в изобилии всякие [181] хлебные злаки, овощи и фрукты. Грузия страна очень плодородная; там можно на маленькие средства жить прекрасно. Хлеб замечательно хорош. Фрукты всяких сортов — превосходны. Нигде в Европе не родятся такие вкусные и красивые груши и яблоки, нигде в Азии нет лучших гранатов. Скота, как крупного, так и мелкого, очень много и он очень породист; дичь бесподобная, особенно много сортов пернатой дичи; кабаны водятся во множестве и они также вкусны как и в Колхиде. Простой народ питается исключительно свиньями, которыми полна каждая деревня. И действительно, у них нет ничего лучшие как это мясо. Туземцы говорят, что оно никогда им не вредит, сколько бы его не съели, Я думаю, что это правда, так как за обедом мне почти всегда давали свинину и не было случая, чтобы она мне повредила. Каспийское море, лежащее близ Грузии, и Кура, пересекающая ее, поставляют столько рыбы и хорошей воды, что можно с уверенностью сказать, что нет другой страны, где бы во всякое время можно было иметь такой стол как там; с такою же уверенностью можно сказать, что нигде не пьют так много и такого хорошего вина, как в Грузии. Виноградные лозы вьются вокруг деревьев как и в Колхиде. Из Тифлиса постоянно отправляют большое количество вина в Армению, Мидию и Испагань для царя. Вьюк в одну лошадь в триста фунтов стоит только восемь франков, я говорю о лучшем вине, обыкновенное же — посредственное — стоит вдвое дешевле. Остальные жизненные припасы стоят соразмерно этому.

Хотя Грузия производит много шелку, но все же не так уж много, как о том пишут путешественники. Туземцы не умеют его хорошо выделывать; они вывозят его на продажу в Турцию, Эрзерум и другие места, с которыми ведут большую торговлю. Наружность грузин самая красивая на всем востоке и, могу сказать, даже в целом мире. В этой стране я не видел ни одного некрасивого лица, как среди женщин, так и среди мужчин: природа одарила здесь большинство женщин такою красотою, какой я нигде в других местах не видал; я считаю невозможным смотреть на них и не любить их. Невозможно нарисовать более восхитительного личика и более стройного стана, чем у грузинок. Оне высоки, гибки и имеют поразительно тонкую талию, но их портит то, что все оне румянятся и белятся; притирания считаются у них таким же украшением, как у нас драгоценные камни и хорошие платья. [182]

Грузины обладают большим природным умом; из них можно было бы сделать великих людей, если бы их учили наукам и искусствам, но, к сожалению, воспитание, получаемое детьми, настолько плохо и они, имеют перед собой такую массу дурных примеров, что из них выходят очень невежественные и порочные люди. Они почти все мошенники, бездельники, предатели, неблагодарны и надменны. С невероятным бесстыдством они отпираются от того, что сказали или сделали, лгут без зазрения совести, просят больше, чем им следует, вымышляют факты и притворяются; они непримиримы в своей ненависти и никогда не прощают обид. Правда, что они нелегко приходят в гнев и не проявляют без причины своей ненависти. Кроме этих душевных пороков, они подвержены и другим — более грязным: пьянству и сластолюбию, каковые пороки считаются вообще вещью обыденной, настолько они общи всем грузинам. Церковные служители напиваются точно также как и светские и окружают себя красивыми рабынями-наложницами. Никому из духовных лиц такое поведение не ставится в упрек, так как обычай вообще допускает это. Настоятель капуцинов уверял меня, что он лично слышал, как убеждали католикоса (здесь так называют грузинского патриарха), что тот, кто окончательно не напивается по большим праздникам (как Пасха и Рождество), не должен считаться христианином и должен быть отлучаем от церкви. Помимо этого, грузины страшные ростовщики, они никогда не одолжат денег без залога и берут за ссуду самое меньшее два процента в месяц. Женщины не менее порочны и злы. Оне питают большую слабость к мужчинам и в них еще сильнее стремление к пороку, заполонившему всю их страну. Но в общем грузины очень учтивы, человеколюбивы, степенны и умеют владеть собою. Их обычаи и нравы, большею частью, носят на себе следы обычаев окружающих их народов: мне кажется что это является результатом, во первых, торговых сношений с разными племенами, а во-вторых, - той терпимости, которую грузины проявляют ко всякой религии и ко всякому обычаю.

В Грузии встречаются армяне, греки, турки, персы, индейцы, татары, московиты и европейцы. Армян так много, что они своею численностью превышают грузин, они также гораздо богаче последних, но занимают, по большей части, небольшие должности. Грузины более могущественны, горды, пусты и [183] тщеславны. Различие в их взглядах, нравах и вере послужило причиной к страшной ненависти между ними. Они взаимно ненавидят друг друга и, по-моему, никогда не сольются. Грузины, обыкновенно, страшно презирают армян и смотрят на них приблизительно также, как мы в Европе на евреев. Одежда грузин похожа на одежду поляков, они носят шапки в роде польских. Их камзолы открыты на груди и стягиваются пуговицами, с петличными шнурками, обувь такая же как и у персов. Женские платья ни чем не рознятся от одежды персиянок. Дома вельмож и все публичные здания построены по образцу персидских строений. Постройки стоят дешево, так как у них лес, камень, гипс и известь в изобилии. Они даже в манере сидеть, лежать и есть подражают персам.

Дворянство проявляет над своими людьми власть более чем тираническую, обращаясь со ними еще хуже, чем в Колхиде и заставляя бесплатно и на своих харчах работать целыми месяцами. Обычай дает им право располагать свободой и жизнью своих подданных: брать и продавать их детей или обращать в своих рабов. Впрочем, они редко продают людей старше двадцатилетнего возраста, а в особенности женщин. Вера грузин приблизительно похожа на мингрельскую; и те, и другие приняли ее одновременно в IV веке, благодаря проповеди некой Иверийской женщины, принявшей в Константинополе христианство. Следовательно, сказанное мною о мингрельцах, что они христианского, кроме имени, ничего не имеют, и что не только не соблюдают, но даже не знают ни одной заповеди Иисуса Христа, в сущности вполне применимо и к грузинам, но, во всяком случае, грузины больше соблюдают посты и дольше молятся. Миссионеры, когда я был в Тифлисе, отправили в Рим отчет о состоянии их миссии, который показали мне. В нем между прочим упоминается о довольно забавном случае. Я расскажу о нем, так как он здесь уместен.

В Гори жила одна очень безнравственная женщина из хорошей фамилии; женщина эта заболела настолько серьезно, что уже не рассчитывала больше встать. Она послала за священником и во время исповеди покаялась в своем разврате, обещая ему никогда больше не обращать внимания на мужчин, кроме своего мужа. Но священник сказал ей: ”Сударыня! Я вас слишком хорошо знаю, чтобы поверить этому. Вам трудно будет порвать все связи, которые вы имели со столькими [184] волокитами, но теперь я требую только одного, чтобы таких связей у вас было не более двух или трех и притом на тех условиях, которые я вам поставлю”. Больная, страшно возмутившись недостойным предложением своего духовника, прогнала его и тотчас же послала за капуцином, которому и рассказала о происшедшем и затем исповедовалась у него. В том же отчете указывается, что священники приказывают кающимся в какой-нибудь краже не возвращать хозяину похищенного имущества, а отдавать таковое им, священникам; таким образом, краденое имущество почти никогда не возвращается владельцам.

В Грузии много епископов, один архиепископ и один патриарх — называемый католикосом. Князь, хотя по религии магометанин, старается, чтобы в епархии было достаточно духовенства и на духовные должности назначает обыкновенно своих родных. Дворяне присваивают себе такую же власть и каждый, на своих землях, не только располагает церковными приходами, но даже заточает в тюрьму духовных лиц и наказывает их наравне с другими. Дворяне пользуются ими для всевозможных работ, отнимают у них детей и, не довольствуясь тем, что человеку дороже жизни (я говорю о детях), лишают этих бедных людей не менее драгоценного блага — свободы, продавая их в рабство магометанам, в чем я имел случай лично убедиться. Грузинские церкви содержатся не многим лучше чем мингрельские. В городах оне еще довольно чисты, но в деревнях страшно запущены. У грузин, как и у других христианских племен, окружающих их с севера и с запада, существует странный обычай: они строят большинство церквей на вершинах гор в отдаленных и почти недоступных местах. Эти церкви видны издалека и местные жители молятся на них на расстоянии трех-четырех миль, но туда почти никогда не ходят; можно с уверенностью сказать, что большая часть церквей отпирается не более одного раза в десять лет. Их строят, а затем оставляют на произвол ветра и птиц. Я никогда не мог узнать причину такой нелепости. Все, у кого я об этом спрашивал, давали мне всегда один и тот же глупый ответ: таков обычай.

Грузины убеждены, что, за совершенные ими некоторые грехи, они получают прощение, если выстроят маленькую церковь, и, как мне кажется, они потому строят их в недоступных местах, чтобы, раз выстроив и [185] получив тем прощение грехов, избежать нравственной обязанности украшать их и содержать в порядке.

Я упомянул выше, что св. Георгий считается у этих христиан великим святым; они его называют Мар-Гергис и считают Капподийским уроженцем, сыном одного сирийского патриарха, замученном при Диоклециане. Магометане не менее грузин почитают этого святого и рассказывают про него следующую легенду: св. Георгий, в числе других чудес, совершил одно замечательное, а именно возвратил жизнь быку одной бедной старухи, у которой останавливался. Эта легенда несколько похожа на ту, которую рассказывают мингрельцы, сообщая как св. Георгий перенес быка из одной местности в другую, находящуюся на расстоянии более ста миль. (О ней я уже упомянул, когда говорил о мингрельской религии).

О совершенных в Грузии персами завоеваниях столько передавалось рассказов и писалось, что я воздержусь говорить о них от себя, так как почти все авторы, в своих описаниях, согласны между собою. Вот вкратце, что я нашел в персидской истории.

Великий Измаил (которого наши историки называют Софи) после покорения стран, лежащих близ западной части Каспийского моря, около Мидии и Армении, и после изгнания из этих месть турок, объявил войну грузинам, несмотря на то, что, в начале своего царствования, именно от них он получил значительную помощь. Эту войну Измаил окончил очень успешно, заставив грузин платить ему дань и дать заложников. В составе Грузии, кроме княжеств кахетинского и карталинского, входили разные наместничества, называемые ериставствами, так сказать вассальные владения, правители которых всегда вели между собою войны.

Такое дробное деление Грузии и, главным образом, междоусобные войны ериставов послужили основной причиной разорения Грузин.

Местные жители платили дань в продолжение всего царствования Измаила и его наследника Тахмаза, в высшей степени счастливого в войне. В то же время, в той части Грузии, которую называют Карталиния и которая, гранича с Персией как я говорил, составляет восточную часть Грузии — царствовал Луарсаб. Этот царь после себя оставил двух сыновей и разделил между ними свое государство. Старшого звали Симоном, а младшего Давидом. Они оба остались недовольны разделом и, выступив друг против друга войною, обратились [186] за помощью к Тахмазу. Просьба младшего пришла раньше. Тахмаз ответил, что он дает ему все владения его отца, если он — Давид согласится перейти в магометанство. Давид согласился принять магометанскую религию и явился в персидскую армию, вступившую в Карталинию с тридцатитысячной кавалерией. Его послали к Тахмазу, который находился тогда временно в Казбине. Как только этот грузинский царь очутился в его власти, Тахмаз написал Симону тоже самое, что писал его брату, то есть предложил ему принять магометанскую религию и приехать к нему, если он желает владеть всеми поместьями своих предков. Симон, будучи подавлен персидским войском, сдался, но не пожелал отречься от своей веры. Тахмаз взял в плен обоих царей и, овладев таким образом Грузиею, отправил Симона в качестве пленника в крепость Женжхе близ Каспийского моря, а Давида назначил наместником Грузии, переменив его имя Давид на Дауд-хан, указывающее на его магометанское исповедание. Затем Тахмаз велел грузинским вельможам присягнуть ему в верности и взял в заложники как их детей, так и детей Давида.

Грузины свергли персидское иго только после смерти Тахмаза, по примеру большинства персидских провинций и были свободны во все царствование Измаила II (продолжавшееся только два года) и в первые четыре года царствования Магомета, прозванного Кода-Бенде, т. е. служитель Бога. Этот царь тоже предпринял поход против Грузии, чтобы вновь ее покорить. Дауд-Хан при его приближении бежал, а брат его, Симон, воспользовавшись этим случаем, принял магометанство с целью завладеть имуществом брата и добился того, что был назначен тифлисским ханом под именем Симон-Хан.

Кахетинский царь, по имени Александр, умер в царствование Магомета Кода-Бенде, оставив после себя трех сыновей и двух дочерей. Старшего звали Давидом. Его мужество и несчастия прославили его на весь мир под именем Теймураз-Хана, данным ему персами. Он был взят в заложники царем Тахмазом и находился при персидском дворе, когда умер его отец. Давида воспитывали очень заботливо вместе с Великим Абасом, бывшим одних с ним лет. Он вырос среди персидских нравов, которые, во всяком случае, лучше грузинских. Как только умер его отец, мать его, красивая и умная царица, называемая грузинами Кетеваной, а по персидским летописям — Марианой, написала следующее [187] письмо Кода-Бенде: Ваше Величество! мой муж умер и я вас умоляю отпустить ко мне моего сына Теймураза на его отцовский престол. Взамен посылаю заложником его брата. Теймураз, принеся присягу на верность персидскому парю, как своему сюзерену, был отпущен на царство. Карталинский царь Симон, о котором мы говорили выше, умер в начале царствования Великого Абаса, оставив корону старшему сыну Луарсабу, который, по молодости лет, находился под опекой своего первого министра, человека очень умного, но низкого происхождения, называемого грузинами Мехру, а персами Морад. Этот министр, пользовавшийся в царстве неограниченною властью, был также и правителем города Тифлиса. У него была очень красивая дочь, в которую Луарсаб страстно влюбился и пользовался взаимностью. Отец положительно ничем не мог помешать их свиданиям. Однажды он застал их запершихся вместе и сказал царю: ”Ваше величество! не обесчещивайте ни моей дочери, ни моего дома. Если она нравится вам, то женитесь на ней, если же вы не хотите жениться, то не оставайтесь с нею наедине”. Луарсаб поклялся ему не иметь другой жены кроме его дочери, а потому Мехру позволил ей жить с царем как с мужем. Однако этот брак не состоялся, так как против него восстали царица, мать Луарсаба, и придворные дамы. Последние заявили, что оне не будут считать себя подданными особы низкого происхождения. Луарсаб, вероятно очень довольный этим препятствием, заявил Мехру, что не может жениться на его дочери. Грузины, как я уже говорил, очень мстительны. Царю посоветовали, во избежание мести, умертвить Мехру. Царь согласился и на ближайшем пиру у его величества решили напоить его министра, а затем убить. Мехру был извещен о заговоре в тот момент, когда все было уже готово: он был уже на половину пьян, когда паж царя, бывший из числа любимцев Мехру, подавая чашу и умышленно согнувшись, как бы из почтения, тихо сказал ему: господин, вас хотят убить. Мехру нисколько не смутился. Возвратив чашу, он поднялся, будто для того, чтобы выйти из за стола (это нисколько не считается предосудительным в странах, где пир длится по пол дня). Выйдя на двор, он побежал в свою конюшню, схватил первую попавшуюся ему под руку шапку и дорожный плащ конюха и, не замеченный своими людьми, надел уздечку на лучшую свою лошадь, вскочил на нее и ускакал. Он так удачно исполнил все это, что бегство не было открыто и увенчалось полным успехом. Мехру [188] поехал искать защиты к Великому Абасу, победоносно возвращавшемуся в Испагань из похода в Ширван и Шемаху — стран соседних с Грузией и Каспийским морем. Прибыв к царю, он рассказал ему как служил Луарсабу и его покойному отцу, как за это в награду обесчестили, обещав жениться, его единственную дочь и покушались на его жизнь. Он просил у его величества, как у истинного повелителя Грузии, правосудия и возвращения имущества.

Мехру избрал еще более верное средство отомстить Луарсабу, влюбив Абаса в его сестру, одну из самых красивых девушек Грузии; красота ее была воспета всеми персидскими поэтами и о ней до сих пор еще в Персии поются песни. При крещении ей дано было имя Дареджана, но персы в своих песнях называют ее Пери. Мехру, чтобы воспламенить Абаса, при всяком удобном случае, с особенным искусством рассказывал о ней, и достиг того, что царь отправил сначала одного, а затем другого посла просить ее у Луарсаба. Первый был отослан с прекрасными обещаниями, а второму сказали, что княжна сосватана с овдовевшим кахетинским царем Теймуразом. Абас, еще более воспламененный отказом, послал к Луарсабу третьего посла, уполномочив последнего настоятельно просить у него сестру и, в случае надобности, пустить в ход разные обещания и даже угрозы. Одновременно он написал Теймуразу требуя, чтобы тот отказался от сестры Луарсаба и приехал бы к нему. Луарсаб, взбешенный надменными и часто повторяемыми настояниями, вместо ответа оскорбил посла, чтобы к нему по этому делу больше не присылали. Это случилось около 1610 г. Абас был не в состоянии привести в исполнение своих угроз против Грузии, так как вел войну с Турцией. Он сделал вид, что покорился обстоятельствам, а между тем поручил одному кармелитскому монаху-миссионеру сперва отправиться в Европу и возбудить там христианских князей на войну с Турками, для чего провести свои войска через Грузию, а затем, по возвращении, убедить Теймураза не присоединяться к туркам и ничем им не помогать против персов. Теймураз, очень легковерный, или очень боязливый, сделал то, что от него требовали, но вскоре сильно раскаялся в этом, так как в 1613 году Абас выехал из Испагани с намерением объявить Грузии войну. Этот царь, помимо своих великих достоинств, обладавший также твердостью и необыкновенной хитростью, затеял эту войну, якобы добиваясь руки сестры Луарсаба. Он говорил, что последняя [189] любит его, что она присылала ему письма через свою наперсницу; он утверждал еще, что она была ему обещана и что Луарсаб изменник и бессовестный лгун. Между тем Абас готовился к походу совершенно по другой причине, а вовсе не для того, чтобы сражаться с соперником в любви; все прекрасно видели, что этот царь желал, придравшись к случаю, обратить грузин в своих подданных, потому что многим грузинским вельможам он уже платил жалованье, а Мехру ежедневно старался заманить новых. У Абаса заложниками были два сына Теймураза, а также брат и сестра Луарсаба. Наконец, некоторых грузинских князей царской крови он сманил в магометанство для того, чтобы приобрести больше надежных правителей для провинций и тем увеличить свои доходы. Он был убежден, что если разъединит грузин, то настанет конец их царству; вещь возможная, в особенности между такими мстительными народами. Он написал Теймуразу, что Луарсаб, как человек неблагодарный, непокорный и сумасшедший, не достоин царствовать, а потому он решил отнять у него корону; и что если Теймураз возьмет его в плен или убьет, то получит его царство. Тоже самое он написал Луарсабу относительно Теймураза, а своему генералу Лолла-бек, находившемуся около Мидии, приказал вторгнуться в Грузию с тридцатью тысячной конницей и все покрыть кровью и пламенем.

Луарсабу и Теймуразу посоветовали соединиться. Они свиделись и сообщили друг другу о письмах Абаса; тогда поняв, что персидский царь решил погубить их обоих, они дали друг другу слово или погибнуть вместе, или спастись. Чтобы более укрепить союз, Луарсаб в самом деле отдал свою сестру — прелестную Дареджану — Теймуразу, который, как я уже говорил, был вдовцом. Абас, узнав эту новость, вышел из себя; он хотел собственноручно убить обоих сыновей Теймураза и других заложников Грузии и клялся умертвить всех, но ограничился лишь ускорением своего похода, чтобы скорее наказать оскорбивших его царей. Теймураз, получив сведения о приближении персидской армии, собирался готовиться к обороне, но узнав, что одна партия его вельмож склонялась сдаться, послал свою мать к Абасу. Эта царица, после потери мужа, сделалась монахиней. Я уже говорил, в рассказе о мингрельской религии (во всем схожей с грузинской), что для того чтобы быть монахиней, достаточно носить только монашеское платье, без всяких обетов и не [190] покидая своего обычного жилища. Мариана или Кетевана (ее называли двумя именами), надев строго монашеское платье, чтобы чувствовать себя увереннее и импонировать царю своею набожностью, отправилась в путь с большою свитой и великолепными подарками; царица ехала настолько быстро, что застала Абаса еще в Испагани. Явившись к царю, она бросилась ему в ноги, умоляя простить сына и выказала возможно больше почтения и покорности, считая их за самое верное средство умилостивить царя. Хотя царица была уже довольно пожилая, но еще очень красива и Абас с первого же взгляда влюбился в нее, или притворился влюбленным и предложил ей принять магометанство и вступить с ним в брак: но целомудренная царица, верная своей религии (эту верность поддерживало еще ее отвращение к замкнутой гаремной жизни персидских цариц), отказала царю с непоколебимой и невероятной в грузинке твердостью и стойкостью. Абас взбешенный отказом, или просто-напросто воспользовавшись им как предлогом (есть основание думать, что он хотел жениться на Кетеване только с целью отомстить Теймуразу), отправил царицу в заключение — в отдаленный дом, а затем приказал сделать ее обоих внуков, присланных Теймуразом в заложники, евнухами и обратить их в магометанство.

После этого он уехал в Грузию. Кетевана много лет прожила в заключении и, спустя долгое время после покорения Грузии Абасом, в 1624 году была переведена в Ширас, где и подвергнута жестоким мучениям. Абас написал Иман-Кули-Хану, начальнику того города, где жила Кетевана, чтобы он во что бы то ни стало принудил Кетевану перейти в магометанство, и если на нее не подействуют обещания, угрозы и даже побои, то окончательно замучить ее. Иман-Кули-Хан, в надежде, что на царицу такой строгий приказ подействует, показал ей его, но надежда не оправдалась; последовавшие затем мучения также не покорили этой по истине героической и святой души. Кетевана стоически выносила побои, кандалы и умерла на горячих углях. Она во имя Иисуса Христа восемь лет выносила в заточении невероятно тяжкие мучения, которые изобретали и разнообразили ежедневно. Труп ее был брошен на живодерне, но августинцы, жившие в то время в Ширасе ночью похитили его, набальзамировали, положили в гроб и с одним из своих собратьев тайно отправили Теймуразу.

Однако, возвратимся к изложению войны в Грузии; Абас [191] вторгнулся в Грузию с армией, предводительствуемой Мехру. Его армия ежедневно увеличивалась перебежчиками-грузинами, число которых постепенно возрастало: одни примыкали, соблазненные обещаниями, а других побуждала боязнь или желание мести. Однако, несмотря на это, Луарсаб решил сражаться, надеясь запереть персов в лесах и там уничтожить их. Абас думал, что он погиб и что его предали: когда его армия углубилась в страну на двадцать пять миль, то Луарсаб, разделив свои войска на две части, завалил проход срубленным лесом, так что персидское войско не могло двинуться ни вперед, ни назад. Вследствие этого Абас пришел в страшное уныние, а Мехру опасался, что он его убьет как предателя, и потому сказал ему: ”Ваше величество! Я на своих плечах вынесу вас отсюда”, и он сдержал слово: он велел пехоте проделать окольную дорогу в лесу, и, оставив лагерь, блокированный грузинами, взял только кавалерию. Абас сам принял командование над ней и, пройдя через леса, бросился на царство кахетинское, произведя там большое опустошение. Он велел вырубить даже деревья, питающие шелковичных червей, дабы страна, получающая от них громадную выгоду, была бы окончательно разорена. Луарсаб, узнав об этом, совершенно растерялся и бежал в Мингрелию. Абас глубоко убежденный в том, что он не может быть уверен в своей победе, пока грузинские цари будут на свободе, написал Луарсабу следующее письмо: ”Зачем вы убежали? Я мщу только одному Теймуразу, неблагодарному человеку, изменнику и мятежнику. Приезжайте сдаться мне и я утвержу вас во владении грузинским царством: если вы не приедете, то я совершенно разорю его и превращу в пустыню. Луарсаб из любви и преданности к своему народу, приехал и сдался Абасу. Царь принял его дружески, с великими почестями и очень торжественно вновь посадил его на грузинский престол. Это было сделано для того, чтобы лучше обмануть грузин и впоследствии самому захватить трон без всякого кровопролития. Он сделал Луарсабу прекрасные подарки и, между прочим, султан из драгоценных камней, который просил носить всегда, а в особенности, когда он будет посещать его. Это царский знак — сказал ему Абас, и я хочу, чтобы вы всегда носили его, дабы народ знал, что вы царь. В день своего отъезда из Тифлис, он сказал Луарсабу: я остановлюсь в шести милях отсюда, а войску прикажу двинуться вперед. Не хотите ли вы сопровождать меня? Такое предложение служило бедному Луарсабу [192] западней и имело целью, тихо, без шума, удалить его из столицы. Луарсаб согласился, не подозревая злого умысла. Абас приказал очень ловкому и известному мошеннику, служившему в его гвардии, украсть у Луарсаба султан. Приказание было удачно выполнено. Когда Луарсаб пришел к царю, то Абас сказал ему: Луарсаб! где ваш султан? ведь я же просил вас постоянно носить этот царский знак? — Ваше величество! я в отчаянии, ответил Луарсаб, у меня его украли, со вчерашнего дня его искали у всей моей прислуги, но не нашли. Как! —воскликнул гневно царь, в моем лагере обкрадывают царя Грузии! позвать ко мне главного судью, стражу и начальника судного совета. Это было второю хитростью, при помощи которой хотели овладеть несчастным Луарсабом без боя. Его арестовали, но Абас не осмелился умертвить его из боязни вызвать возмущение в Грузии, а отправил в Мазандеран — в надежде, что нездоровый климат этой местности скоро с ним покончит; но, узнав, что Луарсаб переносил его без вреда для здоровья, велел перевести его в Ширас, где наконец, и покончил с ним. Насильственная смерть Луарсаба была вызвана следующим обстоятельством: грузинские князья давно просили Московского Великого Князя вступиться за них, и тот, исключительно для этой цели, прислал большое посольство. Персидский царь, умный и очень деятельный, приказал начальнику Шемахи, города, расположенного у Каспийского моря, откуда должны были прибыть в Персию посланники Московии, разузнать, не приехали ли эти послы по делу Луарсаба и, в утвердительном случае, допытаться, настолько ли они принимают в нем участие, что можно опасаться разрыва с Московией. Его уведомили, что посольство приехало действительно по этому делу и что во главе его стоит очень важный вельможа, снабженный серьезными инструкциями. Так как Абас ни за что не хотел дать свободы грузинскому царю и в то же самое время не хотел отказать Великому Князю Московии, то предписал начальнику Шираса избавиться от пленного Луарсаба, но так, чтобы смерть его показалась бы простой случайностью. Это было приведено в исполнение и Абаса, за два дня до приезда посланника Московии, известили о смерти Луарсаба. Тогда царь приказал доложить себе об этом публично и сделал вид, что он очень удивлен и рассержен. Ах, Боже мой! - сказал, он,— это ужасно, скажите мне, как он умер? Ваше величество! - ответил курьер,- он пошел на рыбную ловлю и закидывая сеть, упал в воду. В таком случае,— воскликнул Абас, я желаю, [193] чтобы вся его стража была казнена, так как ей уже нечего больше заботиться о нем.

Посланник Московии получил аудиенцию: после обеда, когда его порядочно напоили, царь велел ему приблизиться к своей особе и сказал ему: и так, господин посланник, что желает русский царь, мой брат? Посланник начал излагать данное ему поручение, но как только он произнес имя Луарсаба царь сказал ему: я думал, что вы уже знаете о несчастии случившимся с этим бедным царем; я очень был опечален. Если бы Господь сохранил его жизнь, я конечно от всего сердца сделал бы все, что желает ваш повелитель.

Место Луарсаба занял его брат, обращенный предварительно в магометанство, но уже не как царь, а лишь как наместник. К грузинскому его титулу был присоединен — персидский и таким образом он носил имя — Баграт-Мирза, что означает владетельный князь. Абас оставил в Грузии войско для отражения Теймураза. Этот царь сначала воевал, получая небольшую помощь от турок и христианских князей — соседних с Черным морем, в земли которых он удалился в виду того, что дела его приняли плохой оборот. Видя, что такая ничтожная помощь, не оказывает ему никакой пользы, он лично отправился в Константинополь просить турок о помощи. Его поездка увенчалось полным успехом и большое турецкое войско было послано в Грузию. Турки неоднократно разбивая персов, возвратили наконец Теймуразу его царство - Кахетию. Но Теймураз не долго царствовал. Как только турки ушли, Абас вернулся в Грузию, положение которой теперь совершенно изменилось. Он приказал построить крепости и наполнил их природными персами, вывел из Грузии более восьмидесяти тысяч семейств и поселил большинство из них в Мазандеране, стране лежащей около Каспийского моря, а остальною частью населил Армению, Мидию и персидскую провинцию, переведя на место выселенных грузин, персов и армян. К строгости он присоединил и мягкость, чтобы попробовать, не лучше ли она удержит этот народ в повиновении. Он заключил с грузинами договор, закрепив его присягою. В договоре сказано, что их страна не будет обременена налогами и что религия не будет изменена, что в Грузии не будут разрушать церквей и строить мечетей, что наместником у них будешь всегда грузин из рода их царей, но магометанин и, что, наконец, один из его сыновей, который пожелает переменить религию, получит место начальника и [194] главного судьи в Испагане до тех пор, пока унаследует своему отцу.

Абас умер в 1628 году. Как только Теймураз узнал о его смерти, то тотчас же возвратился в Грузию, возмутил грузин и при их помощи, убив наместника и перебив всех опасных для себя персов, сделался владетелем сильных городов, исключая Тифлиса. Но недолго ему пришлось владеть ими: Сефи, наследовавший престол своего деда Абаса, послал в 1613 году против него сильное войско, под предводительством Рустан-хана, грузина, сына Симона-хана, того самого наместника, которого грузины убили. Он был назначен главным судьею в Испагане уже после смерти Абаса и назывался Косру-Мирза. Царь Сефи, знавший его за очень энергичного и храброго человека, назначил его генералом своей армии и наместником Грузии, на место его отца. Разбив во многих битвах грузинские войска, Рустан-хан вновь завоевал всю Карталинию и часть Кахетинского царства и прогнал Теймураза, который был принужден бежать в укрепленные места Кавказского хребта. Этот царь одинаково храбрый и несчастный в течении нескольких лет славно держался в горах, борясь за свою жизнь скорее как беглец, нежели как царь, защищающий свою корону.

Не получая помощи ни от турок, ни от христиан, он отправился просить ее в Московию, но, не имев там успеха и убедившись, что уже не настанет дня, когда он возвратится во владения своих предков, уехал в Имеретию, где царицей была его сестра. Чанаваз-хан взял его в плен, когда получил маленькое Имеретинское царство, в котором, как я говорил, поставил царем своего сына. Теймураз мог бы совершенно свободно удалиться в Турцию, но этому мешало, помимо тех соображений, что он уже стар и что турки будут обращаться с ним хуже персов, еще и страстное желание быть похороненным в своей стране. Чановаз-хан, приведя его в Тифлис, написал царю, что знаменитый Теймураз в его руках. Царь приказал выслать его ко двору. Утомление, старость и тоска по родине наконец сломили Теймураза: он заболел. Царь поместил его в одном из своих дворцов и, окружив его большим комфортом, приказал своим лекарям отнестись к его болезни как можно внимательнее. Он умер в 1659 году; тело его было перевезено в Грузию, где и погребено по обычаю страны с громадной пышностью.

Рустан-хан, покорив вновь Грузию, построил, как [195] сказано, крепость Гори. Он повсюду водворил мир и порядок, управляя страной очень мягко и справедливо. Он женился на сестре мингрельского князя Левана Дадиана, несмотря на то, что она была христианка и была уже замужем за гурийским князем. Леван раздраженный тем, что замышлял против него этот князь, отнял у него княжество, ослепил, взял жену и отдал за Рустан-хана, хотя мингрельское и грузинское духовенство старалось помешать этому чудовищному, если смею так выразиться, браку. Княгиню эту звали Марией, в настоящее время она жена Чанаваз-хана, наместника Грузии (мы говорили о ней в рассказе о последних переворотах в Имеретии). Рустан-хан умер в 1640 году, тело его отвезено в Ком где и погребено. Чанаваз-хан, родственник Теймураза, был тогда начальником и главным судьею в Испагане. Так как Рустам-хан не имел детей, то он усыновил Чанаваз-хана и послал его ко двору с просьбой смотреть на него как на его сына и утвердить это усыновление. Его величество выбор одобрил. Он приказал совершить над молодым человеком обряд обрезания и вверил ему управление городом. В настоящее время именно этот Чанаваз-хан и есть наместник Грузии. Ему уже более восьмидесяти лет, но он еще очень бодр.

Как только Рустан-хан умерь, его жена княгиня Мария узнала, что о ее красоте рассказали много лестного персидскому царю, и что Его Величество приказал прислать ее к нему. Ей посоветовали или куда-нибудь спрятаться, или бежать в Мингрелию,— но она предпочла другой путь; она была слишком уверена что во всей Персидской Империи не найдется такого уголка, где бы ее не открыли, она отправилась в тифлисскую крепость и, чтобы избежать рук того, кто ее хотел иметь, заперлась там на три дня. Все это время она показывалась женщинам коменданта, а затем послала ему сказать, что, полагаясь на мнение своих женщин, которые видели ее, он может написать царю, что она не так красива и молода, чтобы ее желать и даже немного уродлива и что она заклинает Его Величество оставить ее окончить дни на своей родине. Одновременно с этим она послала царю богатый подарок из золота и серебра и четырех необыкновенной красоты девушек. Когда подарок был отправлен, то княгиня стала вести замкнутую жизнь, бросилась в благотворительность, стала раздавать большую милостыню бедным, чтобы они молились за нее Богу. По истечении трех месяцев пришел от царя [196] Чанаваз-хану приказ жениться на ней. Князь, получив этот приказ, очень обрадовался, так как княгиня Мария была очень богата. Он женился на ней, несмотря на то, что уже был женат, и всегда относился к ней с большим уважением, благодаря ее большому состоянию. Хотя ее первый муж — гурийский князь был еще жив, но он был очень стар и слаб (он жил в Грузии). Княгиня дала ему одну из своих девушек, чтобы утешить его в потере ее и содержала его, но, по правде сказать, довольно бедно. Однако она выказывает еще некоторую нежность к нему: несколько лет тому назад, бывши на границе Имеретии, она призвала его к себе и продержала восемь дней. Чанаваз-хан приревновал, но княгиня стала трунить над его ревностью говоря, что он оказал большую честь гурийскому князю, ревнуя ее к этому бедному, слепому, лишенному всего, несчастному и точно такому же немощному, как и он сам — старику.

Большинство грузинских вельмож исповедуют магометанскую религию, но лишь наружно. Одни придерживаются этой религии, чтобы получить хорошее жалованье и место при дворе, а другие чтобы иметь честь видеть своих дочерей за царем, или хотя бы отдать их в услужение их женам. Есть среди этих подлых дворян и такие, которые сами приводят к царю самых красивых своих дочерей, за что получают в награду пенсию или место. Пенсия дается смотря по званию лиц, но обыкновенно не превышает двух тысяч экю в год. По этому поводу, когда я был в Тифлисе, произошла печальная история: один вельможа сообщил царю, что у него есть племянница поразительной красоты. Царь приказал привести ее к нему. Этот злой человек сам взялся объявить и исполнить приказ. Он явился к своей сестре — вдове, и сказал, что персидский царь желает жениться на ее дочери, а потому ее необходимо приготовить к этому. Мать сообщила о таком насилии своей бедной дочери, которая пришла в отчаяние. Она любила одного молодого человека, жившего но соседству и была в свою очередь страстно любима им. Мать это хорошо знала. Они решили сообщить ему через слугу о своем несчастии. В полночь к ним явился этот молодой человек и застал мать и дочь оплакивающими свою горькую долю. Он бросился к их ногам и сказал, что он ничего не боится так, как потерять свою возлюбленную и что для него никакой гнев царя ничто в сравнении с таким несчастием. Как на единственный исход из [197] такого положения, он указал на необходимость тотчас им пожениться, чтобы на другой день заявить их вероломному родственнику, что его племянница, которую требовали ко двору, уже более не девушка. Совет был принят. Мать вышла, а влюбленный утер глаза своей возлюбленной и в туже минуту совершил брак. Дядя, узнав о случившемся, донес царю. Его Величество разгневался и отдал именное приказание прислать ко двору мать, дочь и ее мужа. Эти лица бежали и в течении нескольких месяцев удачно скрывались, но, наконец, увидев, что их скоро откроют и нельзя больше будет скрываться, они спаслись в Ахалцих, где паша принял их под свое покровительство.

Страх, господствующий в Грузии перед подобными случаями, принуждает людей, имеющих красивых дочерей, выдавать их замуж насколько возможно раньше, даже во время их детства, в особенности простой народ выдает замуж своих дочерей очень рано; случается, что их обручают, когда они еще в колыбели, для того, чтобы господа, которым они принадлежат, не отняли бы их с целью продать или обратить в наложниц: известно, что к замужним женщинам и к детям, которых нельзя со спокойной совестью оторвать от их домов, господа относятся все-таки с некоторою осторожностью.

Кахетинское царство в настоящее время покорено персидским царем. Честь окончательного его завоевания принадлежит Чанаваз-хану. Наместником Кахетии был назначен его сын Арчил, который для получения этой должности перешел в магометанство. Мы говорили о нем, когда передавали о последних событиях в этом маленьком царстве и о его любви к Систана-Дареджане — жене имеретинского паря. Систана-Дареджана была пленницей в Ахалцихе. Паши относились к ней с большим уважением. Арчил постоянно думал о ней с тех пор, как потерял ее из виду. Отец его действовал на пашу, то подарками, то интригами, так что наконец в 1660 году он возвратил ей свободу. Она с триумфом была привезена в Тифлис. Арчил тотчас же женился на ней и тем приобрел право на царство кахетинское (в котором фактически он уже был наместником), потому что Систана-Дареджана была дочерью Теймураза-хана и сестрою Ираклия — единственного сына этого несчастного царя, способного наследовать отцу, так как все другие сыновья были ослеплены. Этот Ираклий уехал в Московию со своею [198] матерью и говорят, что великий князь окружил их свитой и содержал достойно их званию.

С Арчилом, кахетинским наместником, был достойный любопытства случай: он был в юности обручен с одною девицей из знатного грузинского дома и та очень стремилась сделаться его женою. В этой стране нарушить брачное условие — вещь неслыханная. Когда она узнала, что он женится на Систане-Дареджане, то послала к нему просить у него удовлетворения, за смерть, на которую он осудил ее счастье. (В Грузии так называют оскорбление нанесенное невесте, когда ее оставляют, чтобы жениться на другой). Она сначала думала истребовать удовлетворение судом, но поняла, что таким путем ничего не добьется, так как ее оскорбитель по своему положению имел громадное влияние на суд, поэтому она решила выставить против неверного Арчила отряд в четыреста человек. Он отказался сражаться с нею и приказал сказать, что вовсе не желает биться с девушкой и чтобы вообще она не поднимала шума, иначе он всем расскажет о благосклонности, которою она подарила некоего молодого придворного - Сизи, хваставшегося этим. Девица, оскорбленная еще больше тем, что к презрению прибавили клевету, свое чувство досады обратила на Сизи, она вызвала его на дуэль, но он уклонился, тогда она устроила ему засаду, разбила его, обратила в бегство, преследовала и убила у него более двадцати человек. Она имела брата, который принял ее сторону против Сизи. Князь и весь двор всевозможными усилиями старались их помирить, но этого достичь не могли. Наконец, враждующим сторонам предоставили порешить их ссору оружием. В Грузии в обычае, когда суд не может выяснить между дворянами ссоры, ни усмирить их, предоставить им драться в загороженном месте для поединка. Стороны исповедуются и причащаются и, таким образом приготовленные к смерти, идут на ристалище. Это называется идти на суд Божий. Грузины уверяют, что возложить непосредственно на Бога наказание преступления очень хорошо и справедливо, когда людской суд не может выяснить, виновен ли обвиняемый, или обвинитель просто клевещет. Сизи и его противник сошлись, но небольшой отряд солдат, когда они взялись за оружие, разнял их. Девица со стыда и горя вскоре умерла, а ее брат, из уважения к княжескому сану, наконец примирился и с Арчилом и с Сизи.

Прежде чем перейти к рассказу о том, что было со [199] мною в Тифлисе, мне кажется необходимо описать его, хотя прилагаемой рисунок дает о нем достаточно ясное понятие.

Это самый красивый город Персии, хотя не особенно большой. Он расположен у подошвы одной горы, обмываемой с восточной стороны Курой, или одним из ее рукавов. Эта река, носящая также название Кир, берет свое начало в горах Грузии и сливаясь с Араксом около города Шемахи, в месте называемом Паянард, впадает в море. Дома в городе расположены преимущественно по одному берегу Куры. Город окружен красивой и крепкой стеною за исключением той стороны, где протекает река. Он тянется в длину с юга на север, и с южной стороны имеет большую крепость, расположенную на склоне горы с гарнизоном и жителями исключительно природными персами. Военный плац, находящийся впереди, служит также общественной площадью и рынком. Эта крепость является местом убежища: все преступники и люди обремененные долгами там в безопасности. Грузинский князь, идя получать письма или подарки от царя, по обычаю всегда за городскими воротами проходит через крепость, так как дорога, ведущая из Персии в Тифлис пролегает именно тут. Можно с уверенностью сказать, что князь никогда не проходил через нее без страха быть арестованным комендантом, который быть может получил на то секретное предписание. Персы очень умно установили обычай, предписывающий наместникам Грузии и начальникам других провинций, получать царские посылки за воротами города, так как при таком способе их, без всякого труда и риска, всегда можно арестовать.

Тифлисская крепость была выстроена турками в 1567 году, после того как они под предводительством знаменитого Мустафы паши — их генералиссимуса, которому Симон-хан, бывший тогда царем, не в состоянии был сопротивляться, овладели городом и всеми его окрестностями. Мустафа посоветовал Сулейману в разных местах Грузии выстроить крепости, убеждая его, что без этой меры невозможно держать страну в покорности. Сулейман в точности выполнил этот совет. И действительно большинство грузинских крепостей были построены турками. Мустафа поднял более ста пушек на вал этой крепости, управление которой вверил одному бассе (Тоже что и паша) по имени Магомет. [200]

Однако вернемся к описанию самого города Тифлиса.

Он имеет четырнадцать церквей (очень большое число для такой страны, где религиозность развита слабо). Из них шесть принадлежит грузинам, а остальные — армянские. Самая главная из грузинских церквей — собор, называемый Сионским, расположен на берегу реки и весь построен из прекрасного тесанного камня. Постройка его относится к очень отдаленным временам. Он выстроен в стиле древних восточных церквей и состоит из четырех отделений; над средним из них высится большой купол, поддерживаемый четырьмя четырехгранными толстыми столбами. Наверху, над куполом, находится колокольня. Алтарь помешается посредине одного из отделений собора, обращенного на восток. Внутри собор украшен плоской живописью в греческом стиле, писанной недавно и такими плохими художниками, что нет никакой возможности определить,— какие события изображает она. Архиерейский дом примыкает к церкви. Тибелель (этим именем называют тифлисских епископов), живет в архиерейском доме. После собора, самые главные грузинские церкви суть — Тетрашен, то есть белая постройка, возведенная княгиней Марией и Анческат (Анчисхат), что означает образ святого Абгара (грузины называют св. Абгара Ангесом). По грузинским преданиям в названной церкви долго находилась чудотворная икона Спасителя, полученная по преданию св. Абгаром от самого Иисуса Христа. Эту церковь называют также церковью католикоса, так как его палаты непосредственно примыкают к ней и католикос никогда не молится и не совершает божественной службы в других церквах. Анческат выстроен также на берегу реки, на одной линии с архиерейским домом. У грузин была еще одна очень красивая церковь, расположенная в конце южной части города, но несколько лет тому назад, князь обратил ее в пороховой магазин, потому что для службы она уже не годилась: еще задолго до этого, часть ее была разбита молниею. Князь приказал заново переделать ее под магазин и назвал древним ее именем Метех, что означает разрыв, разлад. Ей дали это название потому, что один грузинский царь выстроил ее в покаяние себе за то, что без всякого повода нарушил мир с одним соседним князем.

Среди армянских церквей самыми и главными считаются Паша-Ванк, что значит обитель паши. В ней живет тифлисский армянский епископ; они названа так потому, что как [201] рассказывают армяне, ее выстроил бежавший из Турции паша, принявший в этом городе христианство. Затем следует церковь Сурп-Нишан, что в точном переводе означает красный знак, а в переносном смысле святой крест; далее следуют церкви Беткем или Петхаин; (Вифлеем) Норашен, или новая постройка и наконец Могнай (Могнин). Могнай — название одного армянского селения, близ Эривани, где по преданиям долго хранился череп св. Георгия; но когда часть этого черепа перенесли в упомянутую церковь, то и ее назвали именем той местности, откуда перенесли часть черепа,

Не смотря на то, что Тифлис принадлежит магометанскому государству и управляется вместе со всей его областью князем магометанином, в нем совсем нет мечетей. Персы употребляли все усилия, чтобы выстроить мечеть, но не могли довести до конца ее постройки, так как народ тотчас же поднимался с оружием в руках, разрушал работу и жестоко расправлялся с рабочими. Грузинские князья в глубине души были очень довольны таким возмущением народа, хотя наружно показывали обратное; отступившись лишь формально от христианской религии, ради получения наместничества, они, скрепя сердце, соглашались упрочить магометанство в управляемой ими стране. Персы дают грузинам, как в самом Тифлисе, так и во всей стране, полную свободу в отправлении всех внешних религиозных обрядов и не решаются в этом случае прибегать к крайним мерам, потому что, как сказано, грузины по своему характеру своенравны, легковерны, храбры, свободолюбивы и живут недалеко от Турции.

Все церковные колокольни на своих вершинах имеют кресты и снабжены большим количеством колоколов, в которые и звонят во время совершения церковной службы.

Повседневно продают открыто наравне с другим мясом - свинину, а вино продается на каждом перекрестке. Вероятно персы с неудовольствием смотрят на все это, но искоренить такой торговли еще не могут.

(пер. Бахутовой Е. В. и Д. П. Носовича)
Текст воспроизведен по изданию: Путешествие кавалера Шардена по Закавказью в 1672-1673 гг. Тифлис. 1902