ЖАН ШАРДЕН

ПУТЕШЕСТВИЕ КАВАЛЕРА ШАРДЕНА ПО ЗАКАВКАЗЬЮ

В 1672-1673 гг.

VOYAGES DE MONSIEUR LE CHEVALIER CHARDIN EN PERSE ET AUTRES LIEUX DE L' ORIENT

Жан Шарден, один из знаменитейших путешественников XVII века, родился в Париже 26 ноября 1643 года, в протестантской семье. По поручению отца своего, богатого ювелира и торговца драгоценными каменьями, он отправился в 1665 голу, в сопровождении лионского купца Резена (Raisin), в Индию, а оттуда в Персию, где пробыл шесть лет. Получив звание придворного ювелира, он сблизился со многими сановниками персидского государства, что дало ему возможность получить подробные сведения о политике, управлении, обычаях, о нравах, науках и искусстве страны, дотоле совершенно неизвестной в Европе. В мае 1670 года он вернулся с богатой коллекцией по землеведению и археологии на родину, где издал свой первый труд: «Рассказ о короновании царя персидского Сулеймана III» (Париж, 1671). Убедившись вскоре, что протестанту закрыт всякий доступ к карьере в католической Франции, он 17 августа 1671 года снова отправился с большим запасом ювелирных изделий, заказанных ему шахом Аббасом II, в Персию, через Константинополь и Закавказье, в сопровождении своего прежнего спутника Резена и художника Грело (Grelot). После четырехлетнего пребывания в Испагани он переехал в Индию, откуда возвратился через мыс Доброй Надежды в 1677 году в Европу, но уже не во Францию, а в Англию. Король Карл II принял его милостиво и 24 августа 1681 года дал ему титул кавалера (chevalier), в день свадьбы его с соотечественницей-протестанткой, также принужденной из-за религиозных преследований покинуть родину. В 1683 году он был назначен посланником в [4] Голландию и управляющим тамошнею конторою англо-индийской компании. Вернувшись в 1711 году в Англию, он провел там остаток жизни и скончался 26 января 1713 года в Лондоне.

Описание второго путешествия Шардена по Востоку пользуется широкой известностью и отличается точностью и оригинальностью сведений. Монтескье, Руссо и Гиббон, много заимствовали у него и высказывались о нем с живейшим восхищением. Первое издание было сделано самим автором в Лондоне в 1686 году, но остановилось на первом томе, заключающем в себе описание путешествия от Парижа до Испагани. В 1711 году Шарден напечатал описание своего путешествия в Амстердаме, сразу двумя изданиями, трехтомным in 4° и десятитомным in 12°, у Луи Делорма. Следующее издание появилось в Париже в 1723 году; амстердамское издание 1735 года представляет в настоящее время весьма большую редкость. Лучшим считается десятитомное издание известного французского ориенталиста Лангле (Langles), вышедшее в 1811 году в Париже. Сочинение Шардена переведено на голландский, английский и немецкий языки. На русском языке теперь впервые появляется отрывок из первого тома, заключающий в себе описание путешествия от Константинополя, по Черному морю и Закавказью, до Джульфы на Араксе. Наш перевод сделан с амстердамского издания 1711 года, озаглавленного ”Voyages de Monsieur le chevalier Chardin en Perse et autres lieux de L’Orient. Tome premier, contenant le voyage de Paris' a Ispaha'n, capitale de l'empire de Perse”.

Приложенный к переводу портрет взят из амстердамского 4-х томного издания сочинений Шардена, представляющего в настоящее время, как выше было сказано, библиографическую редкость. [5]

от Константинополя до Джульфы на Араксе в 1672-1673 гг.

19-го июля 1672 года греческий купец, который должен был доставить меня в Мингрелию, явился с известием, что наш каюк пробуксировал к выходу в Черное море и ищет только ветра, чтобы отойти. Я тотчас же хотел отправиться туда, но мои друзья нашли, что этого не следовало делать раньше, чем корабль будет совершенно готов к отплытию, потому что, как они говорили, могло бы стать известно, что я француз. Поэтому я провел три дня у графа Синибальди Фиэски, генуэзского резидента, в его загородном доме на Босфоре, а затем еще четыре дня в живописном греческом монастыре, который расположен у конца пролива, на европейской стороне, против порта, где наше судно ожидало попутного ветра.

Фракийский Босфор, несомненно, одно из красивейших мест на свете. Греки называли босфорами проливы или каналы, через которые бык мог переправиться вплавь. Этот пролив имеет 15 миль в длину и около 2 в ширину, в [6] одних местах более, в других менее. Берега его гористы и усеяны загородными домами, лесами, садами и парками, изобилующими приятными видами, живописными необитаемыми пространствами со множеством ключей и источников. Вид Константинополя, когда смотришь на него из пролива, на расстоянии двух миль, ни с чем несравним, и на мой взгляд, так же как и по всеобщему мнению, это самый прелестный вид, какой только можно встретить. Прогулка по Босфору доставляет приятнейшее развлечение, какое только может доставить прогулка по воде. В хорошие дни там бывает множество лодок с гуляющими. Генуэзский резидент неоднократно говорил мне, что однажды он вздумал сосчитать суда, проходившие перед его домом, от полудня до захода солнца, и насчитал около 1,300.

На Босфоре стоять четыре укрепления, хорошо снабженные пушками, друг против друга: два в восьми милях от Черного моря и два у самого выхода. Последние возведены только 40 лет тому назад, чтобы преградить вход в пролив казакам, московитам и полякам, приходившим прежде на своих судах и совершавшим набеги в виду самого Константинополя. Эти укрепления служат тюрьмами для военнопленных и для знатных людей, которых хотят принудить к каким-либо услугам. Маяк или фонарь, указывающий вход в пролив, находится вне его, на расстоянии около двух миль. Маячный огонь указывает ночью судам путь, которого следует держаться. Днем они узнают его по колонне из белого мрамора, стоящей на той же стороне канала, на высокой скале, образующей островок; эта скала, признаваемая за один из тех плавающих островов, о которых, под именем «Кианейских островов» поэты рассказали столько басен, отделена от суши, т. е. окружена морем со всех сторон. Ее называют колонной Помпея и уверяют, что она воздвигнута в память побед великого римского консула над Митридатом, который был царем в этой части Черного моря. Построена она, должно быть, удивительно прочно, так как бури и вихри, непрерывно бьющие ее в течение стольких веков, не тронули ее, и это в ней всего замечательнее, потому что, с другой стороны, она не очень высока, и ширина подножья не соответствует, по-видимому, требованиям искусства.

17-го на рассвете я сел на корабль, который собирался, отходить. Более восьмидесяти судов разной величины вышли, в море в одно время с нами. На нашем было всего 200 [7] человек: комендант Азака со свитой, состоявшей из 20 человек, сотня янычар, 30 матросов и 50 пассажиров. У меня было три каюты: мы с товарищем занимали две, в третьей поместили багаж, а наши люди спали на палубе. Каюты очень тесны и очень неудобны. Наши были на корме. Их было на санке всего тридцать, в том числе каюта капитана, обширная и весьма чистая. Там свободно могло разместиться десять человек. На турецких судах чрезвычайно неудобно то, что приходится запасаться всем необходимым для жизни, даже дровами и водой; все остальное сносно. Каждый волен варить себе пищу два или три раза в день. Очаг находится на кормовой палубе. Когда желают сварить что-нибудь, приносят туда треножник, дрова и воду. Я видел иногда на огне 16 и 18 котелков. Необходимые удобства устроены на корме с внешней стороны судна, в виде будок, которые по желанию прикрепляются и снимаются.

Саика имеет одну палубу и только две мачты с бушпритом, а именно грот и фок-мачты. Каждая из этих мачт не может нести более двух парусов, а обыкновенно несет только один; вовсе нет веревочных лестниц, кроме одной, прикрепленной к верхушке грот-мачты, вдоль которой она спускается отвесно; марсов на мачтах нет, также как и на бушприте, который несет только один парус. Из этого уже видно, что турецкие матросы не влезают на мачты, чтобы спустить или распустить паруса; в этом нет и надобности, так как реи находятся всегда внизу, на палубе. Когда хотят поднять парус, его развязывают и тянут кверху рею, к которой он прикреплен. Паруса фок-мачты прикрепляются к реям каждый раз, как собираются их ставить, и, когда парус прикреплен, поднимают рею на блоке, находящемся на верхушке фок-мачты. По всему этому можно судить, что оснастка этих судов не особенно разумна; не лучше и рангоут.

На этих судах не пользуются ни насосами для откачивания воды, ни воротом для вытягивания якоря. Воду откачивают ведрами, а якоря подымают следующим образом. На корме устроены два небольших блока, по которым проходит якорный канат; 20 или 30 человек берутся за него и тащат изо всей силы, пока якорь не окажется наверху. Когда нагруженное судно входит в порт, то ставят на четыре якоря: два прикреплены на носу, и два на корме. Вот главнейшие особенности, которые я заметил относительно постройки этих судов и приемов управления ими у турок. [8]

Их плавание не искусно и не безопасно. Самые смелые лоцманы, их, турки или греки, обладают только опытностью, не основанною ни на каких правилах. Они не пользуются вовсе картами, не делают, как наши моряки, точных наблюдений над пройденным путем, чтобы ежедневно, при помощи этих наблюдений, знать, в каком расстоянии они находятся от места, куда идут. Они плохо понимают показания бусоли и знают только одно,— что цветок лилии обращен всегда к северу. Когда они хотят пуститься, в путь, они выжидают попутного ветра и хорошей погоды. Когда эти условия наступают, они не выходят тотчас в море, а ждут часов 8 или 10, чтобы быть уверенными в постоянстве погоды и ветра. Они руководятся берегами, в виду которых почти всегда идут. Когда приходится лавировать, следят за компасом. Они знают по чужим отзывам и по собственному опыту, с какой стороны должен быть север, чтобы попасть в то место, куда они идут, и только этим и руководствуются, ничего больше в этом отношении не понимая. Если бы они совершали длинные переходы в открытом море, никто не избежал бы бури,- хорошо же, что они держатся близ берегов, недалеко от гаваней. При крепком ветре, они идут по волне, складывают паруса и предоставляют себя направлению волн. При противном ветре не пытаются противостоять ему, поворачивают на другой галс и охотнее возвращаются назад, откуда вышли, нежели противятся силе бушующего моря. Что их губит, так это ветер, который гонит их к берегу, потому, что, когда ветер сбивает их в этом направлении, они очень скоро оказываются выкинутыми на берег, так как не умеют ни лавировать, ни дрейфовать.

Я слышал от старых турецких капитанов, что на Черном море плавает 1500 судов и что из них ежегодно гибнет сотня. Всего более следует опасаться кораблекрушения при входе в Босфор.

Вход этот очень тесен. Часто там дует противный ветер; из пролива почти постоянно дует такой ветер, отгоняющий суда, а когда он крепчает, то выбрасывает суда на берег, усеянный крутыми скалами. Там разбилось столько галер и кораблей, что и не сосчитать. Недавно семнадцать галер погибло там в один день, а в прошлом году там погибло, тоже в один день, посвященный у греков памяти св. Димитрия, тридцать шесть саик. Я тоже указываю этот день, так как греки и турки считают его пагубным для [9] мореплавателей. Поэтому в турецком флоте принято за правило выходить в море не иначе, как в день св. Георгия, в конце апреля, и входить в порт в день св. Димитрия, который приходится в начале октября; научились они этому у греков, которые с давних времен особенно почитают этих двух святых, хотя первый из них и считается легендарным, и обозначили днями их празднования конец и начало периода навигации. Подражая им, португальцы приняли в восточной Индии время рождественских и пасхальных праздников, первый период - для переходов из Гоа в Лиссабон, а второй - из Лиссабона в Гоа. Следующее обстоятельство ясно показывает большое число кораблекрушений при входе в Черное Море: все ближайшие селения построены из обломков судов, и жители не употребляют иных строительных материалов. Страшно сказать, но уверяют, что эти варвары зажигают во время бури огни на более опасных скалах на берегу, для того, чтобы суда, обманутые этими мнимыми маяками, доходили к ним и терпели крушение. Нет сомнения, что частые во все времена года бури на Черном море, его короткие и отрывистые волны, узкое и сдавленное ложе, опасные берега, частью опоясывающие его служат главной причиной происходящих на нем кораблекрушений; но также несомненно, что хорошие лоцманы и матросы могли бы спасти половину гибнущих там судов.

3-го августа, утром, мы прибыли в Корфу, после восьмидневного плавания, в течение которого погода была прекрасная и ветер слабый. На пятый день мы увидели мыс Херсонеса Таврического. Греки называют Херсонесом то, что римляне называют peninsula, а мы — полуостровом; они назвали этот полуостров Таврическим, потому, что он был первоначально населен скифами с гор Тавра. Новейшие географы называют его Крымской Татарией, от названия Крым, которое турки и татары дают этой стране; это — испорченное название киммериев, первоначального имени обитателей этой страны. Называют ее также Перекопской Татарией, т. е. Татарией городов, чтобы отличить татар этого полуострова, которые живут большею частью года, особенно зимою, в городах, от других татар Европы, обитающих вне этого полуострова, которых называют ногайцами, или ордою — слово, обозначающее собрание, употребляемое обыкновенно турками и персами в смысле военного или царского стана. Таким образом, в Персии это обозначает местопребывание царя; так, например, орду дер Сисагон значит: двор находится в Испагани. Страна, [10] населенная этими двумя татарскими племенами, перекопскими и ногайскими, называется Малой Татарией, в отличие от татар азиатских, живущих по ту сторону Меотийского озера, к востоку от Каспийского моря и до пределов Китая. Относительно слова татары следует заметить, что так говорят и пишут на Востоке, тогда как у французов оно пишется тартары.

Возвращаясь к Херсонесу Таврическому, или Перекопскому полуострову, замечу, что он простирается с востока на запад, имея около 250 лье в окружности, т. е. 35 лье в длину, с севера на юг, и 55 лье в самом широком месте. Некоторые географы считают его более обширным и утверждают, что он больше Мореи, древнего Пелопонеса. Перешеек, соединяющий его с континентом, имеет только 1 лье ширины. Берега этого полуострова, начиная с наиболее выдающегося в море, до Каффы возвышенны, усеяны высокими горами, покрытыми лесами и селениями. Лоцманы считают от Константинополя до Каффы по Черному морю 750 миль. Не знаю, как они считают и как это согласуется с тем, что очень часто саики совершают этот путь ровно в дна дня и две ночи. По моему счету, здесь не более 200 лье. Бросая якорь, наше судно произвело два пушечных выстрела. Комендант, назначенный в Азак, приказал всем своим солдатам дать ружейный залп. Затем он сошел на берег с офицерами, присланными пашою к нему на встречу. Город и порт пользуются большой свободой. В него входят и выходят из него, не испрашивая разрешений. Осмотра судов не производится. Как только судно бросает якорь, к нему подходит несколько лодок, которые доставляют на берег желающих сойти.

Каффа — большой город, построенный у подошвы холма, на берегу моря. Он тянется узкой и длинной полосой, по направлению с юга к северу, и окружен толстыми стенами. На обоих концах расположено по башне, несколько выдающейся в море, так что, когда смотришь с судна, город имеет вид полулуния. Южная башня стоит на утесе, господствующем над окрестностями. Она очень обширна и в ней живет паша. Другая меньше, но хорошо снабжена артиллерией. Море омывает обращенную к нему сторону башни. Эти башни укреплены двойной стеной, так же как и город. В Каффе считается 4,000 домов: 3,200 — магометан-турок и татар, 800 - христиан-греков. Дома невелики и построены из глины. Базар (так называют места, где производится торговля), общественные здания, мечети и бани построены тоже из глины. В [11] городе не видно ни одного каменного здания, исключая восьми старинных, построенных генуэзцами, церквей, частью разрушенных. Город Каффа очень древний, но происхождение его хорошо не известно. Страбон говорит, что он славится с древнейших времен, и был могуществен во времена афинской республики. О нем упоминается в войнах римлян с Митридатом, царем понтийским, интересы которого он поддерживал; но, вероятно, война или другая невзгода его совершенно разрушила, потому что греки вновь основали его в пятом веке, назвали Феодосией, по имени императора Феодосия, царствовавшего в то время, укрепили и сделали одним из сильнейших оплотов империи против казаков и татар, которых звали в те времена гуннами. Но татары в конце концов сами овладели городом и всем полуостровом, на котором он расположен. Тогда-то имя его и изменилось, и назвали его Каффой, что происходит от каффер, слово арабского корня, обозначающее неверный на всех магометанских наречиях. Татары дали ему это имя, чтобы обозначить, что он был населен христианами, которых они обыкновенно называют каффер, или неверные, как и мы, христиане, в отместку зовем их. Это произошло в двенадцатом веке, во время крестовых походов и большой слабости восточных императоров.

Генуэзцы, будучи тогда сильны на море и замечая падение византийской империи, которая не имела возможности защищаться ни от турок, ни от татар, думали, что, помогая этой империи против их вторжений, им удастся присвоить себе часть завоеваний, сделанных этими варварами на Черном море. Им, действительно, посчастливилось в этом, так как, послав туда сильный по тому времени флот, они отняли многие места на берегу моря, как с азиатской, так и с европейской стороны, и главным образом город Каффу, который они завоевали в 1266 году, в царствование Михаила Палеолога. Плодами победы они пользовались в течение двух веков и более, но с неудержимым ростом могущества оттоманов в продолжение этих веков по всей Азии и Европе, причем даже Константинополь подпал их игу, - генуэзцы оказались вынуждены оставить все, чем они владели на Черном море. Каффа была отнята у них в 1474 году, в царствование Магомета второго. Некоторые писатели утверждают, что это произошло годом позже.

Каффская почва суха и песчаниста. Вода там не хороша, но воздух очень чист. Вокруг города очень мало садов и [12] не растет никаких плодовых деревьев. Фрукты привозят в изобилии из соседних селении, но они не хороши. Я не знаю, есть ли город на свете, где пищевые продукты лучше и дешевле, чем в Каффе. Барашки там превосходного вкуса, фунт стоит только 4 денье. Мясо других животных, хлеб, овощи, дичь, масло продаются, сравнительно, еще дешевле. Соль имеется в готовом виде. Словом, все необходимое для жизни там почти ничего не стоит. Поэтому в прежние времена этот город справедливо называли житницей Греции, также как Мессину — житницей Рима, ибо не было мест более удобных для устройства больших продовольственных складов. Следует, однако, заметить, что свежую рыбу там можно редко иметь, что в окрестностях порта ловится только рыба небольших размеров и при том только в известное время года, как-то осенью и весною. Почти все тамошние турки и все татары носят небольшие суконные шапки, подбитые бараньим мехом. Но, так как по всей Азии такие шапки обыкновенно носят и христиане, то в Каффе они должны прикреплять к шапке небольшой кусок сукна, похожий на те куски сукна, которые евреи пришивают в Германии на свои плащи. Это делается для того, чтобы отличить их от магометан.

Каффский рейд защищен от всех ветров, кроме, северного и юго-западного. Суда бросают якорь довольно близко от берега, в 10-12 саженях; дно иловатое и хорошо держит якорь. Там производится торговля более обширная, чем в какой-либо другой гавани на Черном море. В те сорок дней, что я там провел, я видел более 400 пришедших и ушедших кораблей, не считая малых судов берегового плавания. Наибольшее значение имеет торговля соленой рыбой и икрой, которая получается с Меотийского болота и развозится по всей Европе до Индии. Улов рыбы в этом болоте, при его небольшом пространстве, невероятный. Туземцы объясняют почти бесконечное множество рыбы, которая там ловится, тем, что пропитанная илом, и мало соленая, вследствие впадения Танаиса, вода этого болота привлекает рыбу не только из Танаиса и Черного моря, но также из Геллеспонта и Архипелага; по словам жителей, рыба в короткое время откармливается и жиреет. Многие уверяли меня, что там очень часто ловится рыба, имеющая от 24 до 26 футов длины и от 800 до 900 фунтов веса, дающая от 3 до 4 центнеров икры. Икра состоит из яиц этой рыбы, и ее ценят гораздо более самой рыбы, так как она является предметом обширной торговли. [13] Я не видал этой рыбы в Каффе живой, но верю тому, что о ней говорят, судя по тем кускам, которые и видел, и по удивительному количеству ее, развозимому в тысячу мест.

Ловля этой рыбы, которую считают из породы осетров, происходит с октября по апрель следующим образом: ее загоняют в окруженное сваями пространство и там убивают ударами копья. Может быть, из-за обилия тины в воде Меотийского озера называют его болотом, потому что к нему скорее подошло бы название озеро, так как по нем плавают суда, уровень его не повышается и не понижается, и оно находится в беспрерывном сообщении с большой рекой и с морем. Наиболее значения, после икры и рыбы, имеет в Каффе вывоз зерна, масла и соли, чем этот город снабжает Константинополь и множество других мест. Каффское масло - лучшее в Турции. Венецианцы часто домогались разрешения торговать здесь, но им всегда отказывали. В 1672 году кавалер Квирини истратил много денег, чтобы получить это разрешение, и действительно получил, но начальник константинопольской таможни отменил его. Вот как это случилось.

Во всех договорах с европейцами заключается условие, что они уплачивают таможенные пошлины только в местах выгрузки товаров. В силу этого условия, венецианцы не хотели платить в Константинополе за товары, оказавшиеся на небольшом судне, шедшем прямо в Каффу. Начальник таможни настаивал на уплате. Кавалер Квирини достал от дефтердара приказ начальнику таможни не осматривать ничего, находящегося на венецианском судне, отходившем в Каффу. Дефтердар — главный государственный казначей. Все таможни находятся в его ведении. Получив этот приказ, начальник таможни написал визирю, что венецианская торговля на Черном море была бы очень убыточна для султана и Порты; что для его величества убытки очевидны из того, что товары, отправляемые в Черное море и приходящие из Венеции, платят пошлину два раза, при входе и при выходе из Константинополя; что тоже относится и к товарам, привозимым с Черного моря венецианцами, и что султан потерял бы все это, если бы венецианцам был предоставлен свободный проход, так как, по договору, они должны платить пошлину лишь там, где выгружают товары. Кроме того, разрешение венецианцам входа в Черное море означает открытие христианским [14] владетелям нового пути сообщения и единения с прилегающими к этому морю странами, враждебными Порте. Наконец, следует принять в соображение, что это разрешение разорило бы бесчисленное множество моряков, подданных султана, турок и христиан, потому, что европейцы гораздо искуснее в мореплавании, нежели турки, что поэтому венецианцы завладели бы перевозкой по Черному морю, и что всякий хотел бы погрузить свои товары на их суда, Великий визирь все это понял хорошо. Он приказал константинопольскому губернатору не пускать венецианского судна в Черное море.

30-го мая спутник-грек приказал перенести мои пожитки, кладь и все, что мне принадлежало, с судна, на котором я пришел в Каффу, на другое, грузившееся для отхода в Колхиду. Он отправился сообщить начальнику каффской таможни, что на азакском судне есть два франкских попа, которые желают пересесть на другое, идущее в Мингрелию, что у этих попов с собою разные пустяки, как-то книги и другие не имеющие цены предметы для монастырского обихода, и если таможня желает сделать осмотр, то чтобы выслала человека на корабль. Восточные христиане и турки называют попами (pape) всякого рода людей, имеющих отношение к священнослужению, будь то живущие в безбрачии или женатые. Итак, мой спутник выдал нас, меня и товарища, за попов.

Наш грек уверял, что мы едем к итальянским миссионерам, пребывающим в Колхиде, и что мы их собратья. Начальник таможни тотчас же отправил людей осмотреть наши пожитки. Спутник наш пришел с ними. Я открыл досмотрщику два сундука. Он сунул руку в тот, где были только книги, бумаги и математические инструменты, и, нащупав в глубине только такие же вещи, какие он видел сверху, засмеялся и спросил у приведшего его человека, стоило ли везти это из Европы в Мингрелию. Я бы за них не дал и пяти соль, ответил хитрый грек: я сказать начальнику таможни, что у этих попов только пустяки,— вы видите, что это правда. Затем, он обратился ко мне и сказал: “Отец, дайте один аслан этому честному человеку за то, что он потрудился прийти осмотреть ваши пожитки, и приготовьтесь к переходу на мингрельское судно". Я достал, несколько замявшись, такую монету, стоящую сорок соль, с видом человека, у которого их немного и который бережет пять или шесть штук их, как сокровище. Я подал ее досмотрщику. Он сперва показал вид, будто не хочет брать. Все же монету он взял, [15] после того как ему сказали, что это для уплаты за лодку, и что он не должен отказываться. В ту же минуту он ушел. Мой спутник отправился за ним и слышал, как он доложил начальнику таможни, что у нас нет ничего, кроме книг, бумаг и каких-то предметов из меди и дерева, которые не стоят провозных денег.

Через два часа мой верный грек возвратился. Он нам сказал, что необходимо, для того чтобы окончательно обезопасить себя от таможни, дать корабельному писарю столько же, сколько я дал таможенному досмотрщику, так как писарь ведет точный список того, что выгружается, и представляет его каждый вечер начальнику таможни, которому он служит для контроля. Я сказал ему, чтобы он делал все, что находит нужным. Тогда же он подозвал писаря и сказал ему: “Ты видишь, что таможенный досмотрщик ничего не нашел в сундуках франкских попов. У них еще есть сундук с книгами и пять или шесть ящиков с картинками для их церкви. Они не раскрыли их, потому что воздух портит живопись и что картины плотно уложены. Прошу тебя принять монету, которую они тебе дают, и сохранить в твоей памяти только те два сундука, которые были осмотрены, не отмечая остального. Писарь обещал сделать, что от него требовали, и сдержал слово. Он позволил нам унести все, что у нас было, и сказал нам, чтобы мы уходили с Богом. Мы сложили всю свою кладь в две лодки и приказали перевезти ее на судно, принимавшее грузы для Мингрелии. Никто у нас ничего не спросил. Люди из таможни и с корабля, на котором мы пришли, а также с того, на который мы садились, чистосердечно поверили, что мы попы и что все, что мы имели, очень малоценно, что мешки наполнены, как я им сказал, съестными припасами и что ничего больше там нет. Есть известные, трудно определимые, условия, которые совершенно необходимы для благополучного проезда по Турции и с которыми переезжаешь ее легко и безопасно. Избегаешь поборов и дурного обращения и успешно проходишь через таможни, которые, в сущности, не особенно строги. Но в конце концов все же необходимо счастье: то есть, кроме мудрого и сообразного с духом турок поведения, необходимо благоприятное стечение обстоятельств.

25-го августа судно, на котором я пришел в Каффу, отправилось в крепость Азак. Три саики одинаковой с ним величины пошли сопровождать его. Отправлявшийся туда [16] новый комендант не хотел уходить ранее возвращения курьера, посланного им в эту крепость, чтобы узнать, в перемирии ли она с Московитами и нет ли корсаров на Меотийском болоте. Каффские жители считают морем до Азака 450 миль, сухим путем меньше. Переход совершается легко в 12 или 13 дней. Пролив Меотийского болота,— я говорю о канале между ним и Черным морем, - имеет 5 лье длины. Древние называли этот канал Киммерийским Босфором. Новейшие писатели называют его Каффским проливом, а также Устьем св. Иоанна. Большие суда, идущие в Азак, останавливаются в Палестре, в 40 милях от крепости и в 20 от Танаиса, потому что дальше для них слишком мелко. Крепость Азак стоит в 15 милях от реки. Для людей и денег, посылаемых туда, там небезопасно, т. к. московиты иногда наносят сильные удары и с суши, и с моря. Коменданты этой крепости постоянно заключают перемирия с соседями, но не на долго, потому что и с той, и с другой стороны ежедневно встречаются случаи и предлоги для разрыва. У турок две крепости, в которых содержатся гарнизоны, при устье Танаиса и на берегах ее. Устье это они ограждают толстой цепью и препятствуют таким образом московитам и черкесам выходить на больших судах в болото и море. До постройки этой крепости и прокладки цепи, народы эти спускались по Танаису на своих судах и крейсировали во все стороны. В настоящее время этот проход закрыт от больших судов. Иногда ночью перетаскивают на людях легкие суда через цепь, но отваживаются на это редко, из-за опасения быть пущенными ко дну пушечными выстрелами с обеих крепостей. В прежние времена в 3 лье от болота стояла крепость, называвшаяся Тана, по имени реки Танаиса; теперь она разрушена и это, вопреки утверждению некоторых, вовсе не Азак, который отстоит оттуда на 15 лье. Река Танаис широка, а в длину имеет около 80 лье и, говорят, его устье или выход в море имеет от 25 до 30 лье ширины. Древние называли ее Орксент (Orxentes), туземцы, т. е. с одного берега московиты и казаки, а с другого — татары; называют ее Дон, или Тон и Тен, смотря по произношению у этих народов букв Т и Д, которые так легко смешать в восточных языках; но как ни писать — Дон или Тон, ясно, что от этого имени греки произвели название Танаис, данной ими этой большой реке.

30-го наше судно вышло в море по направлению к месту, [17] называемому Дузла, т. е. солеварни. Это большие солончаковые болота на берегу моря, в 50 милях от Каффы. Мы прибыли туда 31-го утром и тотчас же весь экипаж принялся за нагрузку соли. Ее никто не охранял. Уверяют, что здесь грузится солью ежегодно 200 кораблей и что, если бы была потребность, могло бы нагружаться вдвое больше. Эти солеварни не требуют расходов на свое содержание. Морскую воду впускают из болот, дно которых состоит из жирной и твердой почвы. Там она сгущается и дает белую соль, отличающуюся хорошими качествами и, между прочим, способностью хорошо сохранять солонину. В день платят человеку за нагрузку соли по 40 соль, независимо от количества нагруженной соли. В миле от берега есть татарское селение. Я отправился туда с несколькими людьми за съестными припасами и увидел во всем этом местечке только 8 или 10 домов с маленькой мечетью: но вокруг было множество круглых и квадратных палаток, большею частью от 10 до 14 футов в диаметре, закрытых со всех сторон, и простых двухколесных телег, служащих также жилищами. Лучшие из этих палаток, довольно чисты. Оне построены из согнутых прутьев, переплетающихся друг с другом, покрытых снаружи плотными сероватыми кусками войлока, крепко натянутыми, и украшены изнутри также войлоком, разноцветным и более тонким. Дверь сделана из того же материала: вверху имеется небольшое отверстие для пропуска света и выхода дыма, которое по желанию закрывается совсем или на половину войлоком; пол покрыт коврами, которыми некоторые палатки обтянуты также и с боков. У каждой семьи есть такая палатка, и кроме того еще две,— одна из грубой шерстяной ткани для скота и лошадей, а другая устроенная, как выше описано, но гораздо менее чистая и большая по размерам. Посредине устроена круглая яма, глубиною в пять футов и шириною в два. В ней варятся кушанья. В этой палатке живут рабы. В ней держат пожитки семьи и съестные припасы. Население соседних стран, исключая находящихся ныне под властью турок и персов, живет в шалашах, устроенных, так же как и эти татарские палатки, но гораздо более обширных, так как они занимают место от 15 до 20 футов в поперечнике, и также не имеющих ни окон, ни печей. Огонь разводят посередине. Свет проходит через одну или две двери и через отдушину вверху, которая служит тоже для выхода дыма, как я уже выше заметил. Татары, как и все восточные народы, сохраняют [18] зерно и фураж в глубоких ямах, которые они называют амбар, т. е. магазин. Их закрывают так тщательно, что незаметно, что поверхность земли была тронута, так что узнать место могут только те, кто устраивал амбар. Я видел такие ямы, которыми пользовались несколько поколений, причем в них никогда не заводилась сырость и зерно не приобретало гнилого или протухлого запаха. Татары устраивают эти ямы или в палатках, или в поле, и, как я сказал, восстановляют поверхность над ямами так сходно с окрестною почвою, что вовсе незаметно, где копали землю. Когда они хотят переменить место пребывания, то делают это быстро и без особого труда, т. к. их палатки в полчаса разбираются и складываются. Они обыкновенно ездят на быках и лошадях, которых держат в большом количестве. Религия этого народа магометанская, но с большой примесью суеверий и странных суждений о волшебстве и гаданиях.

2-го сентября перед рассветом поднялся такой сильный противный ветер, что мы были принуждены вернуться в Каффу, потому что берег, у которого мы находились, небезопасен. Обратный путь мы прошли в 10 часов.

7-го в полночь мы снова вышли в море при недурной погоде. Она длилась недолго. Утром разыгралась ужасная буря, заставившая нас опасаться гибели. Мне всего больше причиняло боязни то, что наш корабль быль чрезвычайно нагружен. Товары не только наполняли его, но лежали и на палубе грудой футов в 12. Буря, слава Богу, не затянулась, и нас спасло то, что ветер был все время попутный.

Груз нашего судна состоял из соли, рыбы, икры, жира, сухарей, шерсти, железа, олова, меди, медной и глиняной посуды, всякого рода сбруи и оружия; земледельческих орудий, сукон и полотна всех цветов, готового мужского и женского платья, одеял, ковров, кож, сапог и башмаков, словом всякого рода предметов, наиболее необходимых человеку. Тут были всевозможные мелочные, бакалейные, благовонные, москательные и аптекарские товары. Этот корабль был, так сказать, городок, тут все можно было найти. Нас было сто человек.

8-го утром мы открыли берега пролива Меотийского болота. Они возвышенны; мы находились от них в 30 милях. Вследствие обширности этого знаменитого болота, турки называют его морем, а так как вода его мало смешивается с морскою — синим морем. К вечеру мы были близ мыса Куодос, [19] который Птоломей называет Корокондама. Он сильно вдается в море. Берега очень возвышенны и видны издалека. От Каффы до этого мыса мы шли проливом. Оттуда до Мингрелии мы плыли все время вблизи берега.

От Каффы до пролива Меотийского болота 120 миль. Страна, между ними, подвластна туркам и населена татарами; населенных мест мало, потому что весь этот берег почти пустынен. От пролива Меотийского болота до Мингрелии по берегу 600 миль. Здесь ряд красивых гор, покрытых лесом, населенных черкесами. Турки называют эти народы “черкес" или ,,керкес" Древние называли их обыкновенно зихами (Zageens), а также обитателями гор, что соответствует названию, которое некоторые восточные географы дают этому народу,— пенж-даги (peng-dagni), т. е. пять гор, где определенное число поставлено на место неопределенного. Помпоний Мела называет их саргасами; они не подданные Порты и не платят ей дани. Климат здесь довольно дурной, холодный и сырой. Пшеница у них вовсе не растет. Ничего редкого там не получается. Поэтому турки предоставляют эти обширные страны туземцам, которых не стоит завоевывать и обращать в подданство. Корабли, идущие из Константинополя и Каффы в Мингрелию, бросают якорь у этих берегов в нескольких местах. В каждом стоят день или два и в это время берег бывает усеян этими полуголыми и жадными варварами, располагающимися отдельными, с каждой горы особо, полчищами, имеющими разбойничий вид. Торговлю с черкесами ведут с оружием в руках. Когда они хотят войти на корабль, им дают заложников, и они делают тоже самое, когда люди с корабля хотят сойти на берег, что случается редко, т. к. они очень вероломны. Они дают трех заложников за одного. Предметы ввоза к ним те же, что и в Мингрелию, т. к. их страна еще более бедна. Взамен у них берут людей, всякого пола и возраста, мед, воск, коней, шкуры шакала; это животное похоже на лисицу, но гораздо большей величины. Вывозят также шкуры, похожие на куньи и других животных, водящихся в черкесских горах. Вот и все, что можно найти у этих народов. Мена происходит следующим образом. Лодка с корабля подходит совсем близко к берегу. Находящиеся в ней люди хорошо вооружены. Они позволяют приблизиться к месту, где пристала лодка, одинаковому с ними числу черкесов. Если они видят, что подходит больше, то удаляются в море, Близко сойдясь для переговоров, они [20] показывают друг другу товары, назначенные к обмену. Условливаются в мене и совершают ее. Однако, надо все время быть настороже, потому что эти черкесы олицетворение неверности и вероломства. Они не могут, видя удобный случай для кражи, не воспользоваться им.

Эти народы совсем дики. Некогда они были христианами, теперь же не имеют никакой религии, даже естественной; я считаю ни за что несколько суеверных обычаев, перенятых, как кажется, от соседних христиан и магометан. Они живут в деревянных хижинах, и ходят почти голыми. Каждый мужчина — заклятый враг всех окрестных мужчин. Жители берут друг друга в рабство и продают туркам и татарам. Женщины возделывают землю. Черкесы и соседи их питаются тестом, приготовляемым из очень мелких зерен, похожих на просо. Люди, занимающиеся торговлей на этих берегах, рассказывают о множестве варварских обыкновений, существующих у этих народов. Но все же не следует особенно доверять рассказам о них и о внутренности их страны, т. к. никто там не бывает; все, что о них знают, идет через рабов, которых оттуда вывозят; но это дикари и все, что у них узнаешь, мало достоверно. Именно это и помешало мне обозначить большее число мест на составленной мною карте Черного моря, т. к. я предпочел оставить пространство, занятое черкесами и абхазами, пустым, нежели наполнять его, доверяя столь грубым людям, не умеющим обыкновенно отличить север от юга.

Абхазы граничат с черкесами. Они занимают сто миль по морскому берегу, между Черкесией и Мингрелией. Они не так дики, как черкесы, но имеют ту же склонность к кражам и разбойничеству. С ними ведут торговлю с теми же предосторожностями, о которых я упоминал. Они имеют потребность в тех же предметах, что и соседи их; и как и те, обменивают их на невольников обоего пола, меха, ланьи и тигровые шкуры, льняную пряжу, самшит, воск и мед. Прокопий, в своей истории войны с персами, называет этот народ абазгами.

10-го сентября мы прибыли в Изгаур, это мингрельский рейд, довольно удобный летом. В нем стоят суда, приходящие торговать в Колхиду. Семь больших кораблей уже стояло там, когда мы прибыли. Наш капитан поставил свое судно на четыре якоря, два с носа, а два с кормы, и сложил на палубу мачты и реи. Изгаур — пустынная местность, [21] ненаселенная. Там ставят шалаши из ветвей, по мере прихода купцов, и когда можно считать себя в безопасности от абхазов, что не часто случается. В другое время там нет ни одного дома.

Раньше, чем приступить к повествованию о понесенных мною трудах и угрожавших мне в Мингрелии опасностях, я опишу эту страну и сопредельные местности, избегая всего сомнительного, о чем я не был бы очень хорошо осведомлен.

Колхида расположена у края Черного моря. С востока она замыкается небольшим царством, составляющим часть Грузии, или которое у туземцев носит название Имеретии, а у турок — Пашачук или Паша-кучук, что значить маленький князь; с юга - Черным морем, с запада —Абхазией, с севера — горами Кавказа. Она простирается в длину от моря к горам, в ширину – от Абхазии к царству Имеретинскому. Коакс (Corax) и Фазис (Phasis),— реки, прославленные древними историками,— называемые теперь Кодур и Рион, составляют его границы. Первая отделяет ее от Абхазии, вторая — от Имеретии. В длину Колхида простирается не более, как на сто десять миль, в ширину — на шестьдесят, Мне известно это не только от всех туземцев, которые так показывают, но и потому, что я проехал ее из конца в конец. Она была некогда защищена от абхазов с северной стороны стеною в шестьдесят миль длины, которая давно уже разрушилась; леса ее служат ей теперь защитой и главнейшей охраной. Обитатели Кавказа составляют ту воинственную народность, столь прославившуюся под именем гуннов, которая распалась теперь на разные мелкие племена. Те из них, которые граничат с Колхидой суть, во-первых, алланы, страна которых составляла в прежние времена северную границу Армении, между горами Кавказа и Каспийским морем, где определяют место страны амазонок. Это известный народ, бывший обыкновенно в союзе с персами против римлян в течение первых семи веков. Остальные состоят из сванов, жигов, карачиолов, или карачеркесов,— народов еще более диких, чем их имена; последние, во всяком случае, мало изменились, как легко заметят люди, знакомые с древней историей, из которой видно, что алланы назывались аланами, сваны - тцанами, жиги — зихами, карачеркесы — карачиолами. Эти карачеркесы, как их зовут турки, т. е. черные черкесы, составляют северную отрасль, Турки дали им это [22] название по причине беспрерывных туманов и облаков в их стране, хотя они самый красивый народ в мире. Некогда они были христианами. Это можно видеть по некоторым обычаям и известным обрядам, совершаемым ими; но теперь у них нет религии. Живут они грабежами и хуже самых отчаянных разбойников; ходят почти голыми; не знают никаких искусств и, кроме дара слова, нет в них почти ничего человеческого. Ростом они выше других народов, а по свирепости их внешнего вида и голоса не трудно заметить, что таковы же их ум и сердце. На них смотреть страшно особенно, когда знаешь их и хорошо осведомлен, что это отъявленные убийцы и самые дерзкие воры на свете. Наречия этих народов довольно различны, но имеют общие свойства, приближаясь к славянскому или грузинскому языку, смотря по близости к Херсонесу или Фазису.

Древнее царство Колхоса не занимало такой ограниченной площади, как теперь, т. к. оно простиралось с одной стороны до Меотийского болота, а с другой до Иверии. Столица его, Колхос, стояла при устье Фазиса, на западном берегу, почему Мингрелию и считают древней Колхидой, т. к. она на востоке доходит до этой реки. Наши новейшие географы настаивают на существовании города Фассо на месте древнего Колхоса, но я положительно удостоверяю, что это неверно.

Все восточные народы называют Колхиду Одише, а колхов — мингрельцами. Я не мог разобраться в этимологии этих двух названий и, с желательной точностью, в происхождении этого народа, который Диодор Сицилийский и другие авторы считают выходцами из Египта, образовавшими колонии в царствование Сезостриса. Но это мало вероятно. Местность довольно пересеченная. Холмы и горы, долины и равнины создают большое разнообразие местности и страна незаметно возвышается по мере удаления от берега моря. Она почти вся покрыта лесом и, за исключением разработанных земель, вся — густой и высокий лес; деревья разрастаются так сильно, что если бы тщательно не извлекали корней из пахотных полей и с проезжих дорог, страна обратилась бы вскоре в густой лес, из которого нельзя было бы выбраться. Воздух достаточно умеренный в отношении тепла и холода. Он не склонен к бурям, грому, молнии; град образуется редко, но большое неудобство и вред заключаются в крайней сырости. Дождь идет там, почти не переставая. Летом влажная почва, раскаленная жгучим солнцем, заражает воздух и служит [23] причиною постоянных болезней, а часто и чумы. Воздух этот для иностранцев невыносим. От изнурения они приобретают отвратительную худобу и становятся в один год желтыми, иссохшими и тщедушными. Туземцы страдают от него менее, но не многие из них доживают до шестидесяти лет.

Той же температуре воздуха я приписываю водянку,— болезнь, которую можно назвать эпидемическою у мингрельцев и с которою они борятся, не только находясь в постоянном движении, верхом на лошади, по полям и дорогам, и не останавливаясь более трех или четырех дней в одном месте, но также принимая в пище много соли и держась постоянно у огня. Тому же я приписываю обилие паразитов, от которых страдают как люди, так и животные, особенно свиньи, почти сплошь покрытые вшами, въедающимися даже в кожу их. Наконец, воздуху Мингрелии следует приписать то, что ядовитые животные там почти не имеют яда, или же имеют его мало,

Колхида изобилует водами. Оне выходят из гор Кавказа и изливаются в Черное мере. Главные реки — Кодур, он же Коракс, о котором я говорил выше, Соком, или, как мне кажется, Терсцен Ариана и Тассирис Птоломея; Лангур, называвшийся у древних Астольф, Коби, у Ариана называемый Кобо, который теперь впадением в море соединяется с другой рекой такой же величины, называемой Цианискари, которая есть река Кианея; Тахур, у Ариана Сигам, Цхенискари, т. е. река-лошадь, которой дано такое название за быстроту течения и которую греки по той же причине называли Hyppos; Абасция, обозначенная у Страбона под именем Главк, у Ариана - Кариес и у Птоломея — Каритус. Эти две реки сливаются с Фазисом в двадцати милях от места его впадения в море. Я нарочно привел и древние, и новые названия мингрельских рек, потому все историки-географы, особенно же Ариан и некоторые новейшие, указывают их неверно. Кроме этих рек, есть еще другие, меньшие. О них я вовсе не упоминаю, так как все они, не доходя до моря, сливаются с названными выше. На всех этих реках есть броды, известные туземцам, по которым они и переправляются; потому-то я и не видел там мостов; лодки же имеются только на некоторых реках, хотя все оне быстры. Чтобы побороть силу потока, туземцы, для перехода реки в брод обыкновенно собираются вместе, по несколько человек и двигаются, тесно прижимаясь друг к другу и опираясь, [24] кроме того, на длинные палки, которые вырубают нарочно для этого.

Почва Колхиды плоха и на ней произрастает немного родов зерновых хлебов и овощей. Плодовые деревья находятся почти в диком состоянии и фрукты не вкусны. Они причиняют болезни. В Колхиде растут приблизительно те же породы, что у нас во Франции. Есть дыни, большие, но никуда не годные. Что растет успешно, так это виноград, который повсюду развозится в изобилии. Лозы, посаженные у деревьев, поднимаются на самые высокие верхушки. Я видел лозы такой толщины, что едва мог ее обхватить. Лозы подрезывают в четыре года раз. Мингрельское вино превосходно: крепкое и очень густое. Оно приятно на вкус и полезно для желудка. Нигде в Азии лучшего нельзя пить. Если бы туземцы умели выделывать вино, как у нас, оно было бы лучшим в мире; но они не применяют к этому делу ни одного из необходимых для того приемов. Они выдалбливают толстые древесные стволы и употребляют их вместо чанов, в которых давят виноград. Тотчас после выжимки же сок сливают в большие кувшины, или сосуды из глины, закопанные в землю внутри домов или же по близости жилищ. В каждом из таких сосудов содержится двести или триста пинт. Наполненный сосуд закрывают деревянной крышкой, а сверху засыпают землею, точно так, как на востоке закрывают ямы, в которых хранится зерно, о чем я уже говорил.

Во время посева земля в Мингрелии так сыра, что ее вовсе не обрабатывают, когда сеют пшеницу и ячмень, чтобы не размягчить чрезмерно, а просто бросают на поверхность почвы зерна, которые отлично всходят, пуская корни на глубину до одного фута. Мингрельцы говорят, что если бы под ячмень и пшеницу они обрабатывали землю, то почва так размягчилась бы, что малейший ветер повалил бы стебли и они не могли бы держаться в ней прямо. Под другие хлеба они обрабатывают землю деревянными сошниками, проводя тем не менее такие же глубокие борозды, как и железным лемехом, вследствие мягкости и влажности почвы, о чем я уже говорил. Будучи невообразимо ленивы и слабы, они подбадривают и развлекают себя во время работы пением и воем столь громким, что оглушают друг друга. Следует заметить, что привычка возбуждать себя при работе пением распространена на востоке почти повсеместно, и признаком того, что это происходит от умственной лености и телесной слабости, служит то, что [25] привычка эта сильнее развита на юге: в Индии, например, моряки не могут без пения ни тащить канат, ни даже взяться за него. Верблюды и волы приучены идти под звуки песни, и чем тяжелее их ноша, тем громче и с меньшими перерывами следует петь.

Обычный зерновой хлеб мингрельцев составляет гоми. Зерна его так же мелки, как у кориандра, и несколько похожи на просо. Его сеют весной, тем же способом, как и рис. Пальцем делают в земле ямку, кладут в нее зерно и закрывают. Зерно дает стебель толщиною в большой палец, в рост человека высотою, с колосом наверху, заключающим в себе более трех сот зерен. Стебель гоми несколько напоминает сахарный тростник. Собирают его к октябрю и для просушки вешают на высокие плетни, выставленные на солнце. После того, как оно провисит двадцать дней на этих плетнях, его складывают в амбары. Молотят его только перед тем, чтобы варить, а варят только в часы принятия пищи. Оно безвкусно и тяжело ложится на желудок. Варится очень скоро, менее чем в полчаса. Когда вода, в которую оно положено, начинает закипать, его слегка помешивают деревянной лопаточкой и, как бы слабо на него не давили, образуется род теста. Когда все зерна разойдутся, а тесто хорошо замесится, уменьшают огонь, дают воде выкипеть и сушат тесто в том же котле, в котором оно варилось.

Это тесто совершенно бело. Иногда приготовляют белое как снег. Его подают на небольших лопаточках, нарочно для того сделанных. Турки называют этот хлеб паста, а мингрельцы — гоми. Его легко пальцами ломать на куски. Оно действует очень прохладительно и слабительно; в холодном и разогретом виде не годится в пищу, Черкесы, мингрельцы, грузины, подвластные Турции, абхазы, жители Кавказа, все население берегов Черного моря от пролива Меотийского болота до Трапезонда питается исключительно этим тестом. Оно составляет их хлеб и другого у них нет. Они так к нему привыкли, что предпочитают его пшеничному хлебу. Я заметил это в большей части здешних стран и не удивляюсь тому, потому что сам, когда по необходимости пришлось питаться этим своего рода английским пудингом, - так как его можно сравнить с нашим плум-пуддингом,— так вошел во вкус, что впоследствии с трудом перешел на обыкновенный хлеб. Я чувствовал себя отлично при этой пище, от которой телом поправился, сравнительно с прежним. В [26] Армении и Грузии я видел многих сановников, турок и грузин, между прочими и князя тифлисского и ахалцихского пашу, которые выписывали для себя этот хлеб, и ели его как лакомство. Питаясь им, следует пить чистое вино, чтобы умерить его охлаждающее и слабительное действие, чего, впрочем, эти гомифаги не упускают делать.

Кроме гоми, в Мингрелии сеют довольно много проса, немного риса и пшеницы и очень ограниченное количество ячменя. Пшеничный хлеб едят только состоятельные люди, как лакомство, а простой народ никогда.

Обычное мясо в этой стране — говядина и свинина. Свинина в огромном изобилии и очень хороша, лучшей нельзя получить нигде на свете. Есть также козлятина, но тощая и невкусная. Дичь очень хороша, но редка, Когда я там был, ее почти нельзя было достать, по случаю войны, опустошившей всю страну. Рыбы нет вовсе, кроме соленой, привозимой из Турции, с Дона и из немногих других мест, в известное время года. Из дичи в пищу употребляют в Мингрелии мясо кабана, оленя, лани и зайца; оно превосходно, лучшего не может быть. Есть также куропатки, фазаны и перепела, в большом количестве, несколько родов речных птиц, дикие голуби, которые очень вкусны и жирны, как откормленные цыплята. Я видел, как их потрошили и вырезывали восемь или девять желез, что меня очень изумило. Мингрельцы ловят этих голубей сетями. Много ловится осенью, а на зиму они улетают в горы Кавказа.

Мингрельское дворянство занимается одной только охотой. Охотятся главным образом с хищными птицами, которых приучают, а затем пользуются ими для охоты. Можно с уверенностью сказать, что нет нет в мире страны, столь изобилующей хищными птицами, каковы, например, сокол, ястреб, чоглок и другие, как Мингрелия. Они вьют гнезда к горах Кавказа. Едва вылупившиеся птенцы падают в лежащие ниже леса, где их ловят во множестве и приручают в течение пяти или шести дней.

Интереснее всего соколиная охота на журавля. Водяную птицу и фазана берут ястребом. У них, как в Персии и Турции, к седлу прикрепляется небольшой барабан, чтобы испугать этими звуками дичь и поднять ее с воды: тогда пускают ястреба. Когда попадаются цапли, у них снимают перья с головы, из которых делают султаны, и потом отпускают. Туземцы утверждают, что перья вновь отрастают и так же [27] красивы, как прежние. Как с воды, так и в лесу дичь подымают барабанным боем, пугающим диких зверей и выгоняющим их на открытые места, где их и стреляют. Мингрельцы держат для охоты и собак, но предпочитают брать зверя с коня. Господин имеет право на правую лопатку, госпожа на левую; остальное съедается охотниками.

Кроме поименованных мною птиц, в Мингрелии водятся и другие, странные по виду и оперению, известные в наших местах. Там много орлов и пеликанов. Все это водится в горах Кавказа, где живет бесчисленное множество диких зверей,— тигров, леопардов, львов, волков и шакалов; последние — род лисицы, на которую очень похожи, исключая того, что они больше и шерсть у них более густая и жесткая. Говорят, что это гиена древних. Действительно, они выкапывают мертвых из могил и пожирают животных и падаль. На востоке хоронят мертвых в саванах, без гробов. Я видел там во многих местах, что на могилы наваливают большие камни, единственно для того, чтобы не дать этим зверям возможности откапывать и пожирать трупы; но шакалы опасны не только мертвым. Они воюют также и с живыми, бросаясь на каждого, кто не способен противиться им, как, например, на детей. Поразительно, с какой ловкостью это животное проникает в дома и проскальзывает в палатки, откуда уносит одежду, когда не находит ничего иного, особенно же чулки и башмаки. Крик этого животного ужасен: это резкий и пронзительный вой, протяжный, как кошачье мяуканье. Так как они ходят обыкновенно стаями, то и кричат всегда все вместе, перекликаясь друг с другом в тон, причем одни тянут высокие ноты, а другие низкие; с непривычки это кажется чрезвычайно странным. От этих животных, которых в Африке называют дабул, страдают и Африка, и Азия. Некоторые полагают, что это то животное, которое по-латыни зовется крокута (crocuta), а по-гречески цицисса (cycissa), и которых прежде считали дикими собаками; среди других стран востока, и Мингрелия кишит шакалами и волками. Иногда они осаждают жилища и подымают страшный вой. Хуже всего, что они причиняют большие опустошения в стадах и табунах. Настоятель театинских монахов, пребывающих в Мингрелии, уверял меня, что в течение недели волки съели у него трех лошадей и жеребенка, в очень близком расстоянии от его дома.

В Мингрелии очень много лошадей, довольно хороших. Их держат в большом количестве, потому что прокормить лошадь [28] ничего не стоит. Спешившись, тотчас же снимают седло и узду и отправляют коня на пастьбу. В конюшни их никогда не запирают и держат исключительно на подножном корме.

В Мингрелии нет ни городов, ни посадов, и всего лишь два селения на берегу моря; дома разбросаны по всей стране и трудно сделать тысячу шагов, не встретив трех или четырех построек, недалеко друг от друга. Есть там девять или десять замков, из коих главный, называемый Рукс, служит местопребыванием князя мингрельского. Замок окружен каменной стеной, но так плохо построенной и такой тонкой, что его пробили бы самые малые полевые орудия. Внутри имеется артиллерия, чего нет в прочих замках. Вот как они устроены. Посредине поляны в густом лесу строят каменную башню, высотою в тридцать или сорок футов, способную вместить пятьдесят или шестьдесят человек. Эта башня составляет наиболее укрепленное место замка. В ней хранятся все богатства господина и всех, нашедших у него приют. Вблизи этой башни стоит еще пять или шесть более низких, построенных из дерева, служащих для склада съестных припасов и где укрывают на время осады женщин и детей. Кроме того, на поляне расположено несколько хижин, одне из дерева, другие из ветвей, третьи из камыша или тростника. Все пространство окружено плотной изгородью и дремучим лесом со всех сторон, так что пробраться к нему можно только по дороге, прорубленной через лес. При известии о близости неприятеля, дорогу преграждают, наваливая на нее деревья, так что по ней невозможно проникнуть к башне. Мингрельцы пребывают там, когда опасаются неприятеля, но, как только опасность миновала, возвращаются в свои жилища.

Все дома в Мингрелии деревянные: так как лес везде близок, то постройка стоит очень дешево. Дома бедных людей строятся в один этаж, а у дворян в два. Для защиты от сырости почвы, внизу всегда устраиваются мостки, на которых можно сидеть и лежать. Знатные люди сидят на коврах, прочие на скамьях. Дома очень неудобны и грязны, нет ни печей, ни окон. Огонь разводится посреди комнаты. Свет проходит через дверь. Фундамента нет вовсе и воры без труда проникают в дом. Они копают яму под первым бревном нижнего этажа, поддерживающим остальные, и пролезают в жилище. Услышав шум, они удаляются с той же легкостью. Обстоятельство это принуждает туземцев заводить для каждой семьи одно общее обширное помещение. Там же они хранят [29] все имущество, кроме зерна и иногда вина. Они живут там все вместе, а на ночь загоняют туда же и скот. Перед домами князя и знати находятся ровные площади, на которых даются аудиенции и происходит суд; эти, так называемые, дворы представляют собой пространства, окруженные изгородями или же заборами.

Мингрельцы отличаются природной красотой, мужчины статны, женщины прекрасны. Каждая из женщин высшего сословия имеет какую-либо чарующую и прелестную особенность. Я видел среди них чудесно сложенных, величественных, с восхитительными лицами и удивительными талиями. Кроме того, взгляд у них привлекательный, ласкающий и, как бы, просящий любви у всех, кто смотрит на них. Менее красивые и пожилые сильно румянятся и белятся, раскрашивая себе все лицо, брови, щеки, лоб, нос и подбородок. Некоторые только подводят брови. Наряжаются они, как только могут. Одежда их напоминает персидскую. Оне причесываются и завиваются очень похоже на европейских женщин и носят вуаль, закрывающую голову сверху и сзади. Оне обладают природным острым и проницательным умом, вежливы, чинны и приветливы. Но в конце концов это — злейшие на свете женщины: гордые, надменные, вероломные, лукавые, жестокие и бесстыжие. Нет такого злодейства, которого они не пустили бы в ход, чтобы приобрести любовника, сохранить его при себе или же погубить.

(пер. Бахутовой Е. В. и Д. П. Носовича)
Текст воспроизведен по изданию: Путешествие кавалера Шардена по Закавказью в 1672-1673 гг. Тифлис. 1902