ЖАН ШАРДЕН

ПУТЕШЕСТВИЕ КАВАЛЕРА ШАРДЕНА ПО ЗАКАВКАЗЬЮ

В

1672-1673 гг.

VOYAGES DE MONSIEUR LE CHEVALIER CHARDIN EN PERSE ET AUTRES LIEUX DE L' ORIENT

Знатные люди едят, сидя на коврах, по восточному обычаю. Скатерть из разноцветного полотна или кожи, а часто едят на голых досках. Простой народ сидит на скамьях, а перед ним ставятся такой же высоты скамейки, заменяющие стол. Посуда и стаканы — деревянные. У людей высшего класса бывает немного серебра. По обычаю этой дикой страны, все, без различия пола и состояния, обедают вместе, — царь, его свита, не исключая конюхов, царица, женщины, девушки, прислуга, до последнего лакея. Когда нет дождя, едят на дворе. Рассаживаются в круг или рядами и занимают места выше или ниже, смотря по положению в обществе. Когда холодно, на дворе раскладывают костры около обедающих. Отопление там ничего не стоит, потому что вся страна — сплошной лес, как я уже говорил. В богатых домах, когда сядут обедать, четыре человека приносят на плечах огромный котел с гоми — вареными зернами, о которых я упоминал. Обыкновенно, полуголый оборванец раздает деревянной лопаточкой всем по куску, весящему фунта три. Двое слуг, одетых почище, приносят другой котел с гоми, более белым, чем первое. Это подают почетным лицам. В будни домашняя челядь ничего не получает, хозяевам же подают немного овощей, жареной, сушеной рыбы или мяса. По праздникам или когда угощают кого-нибудь, режут свинью, быка или корову, если нет дичи. Только что убитое животное потрошат и без соли и приправь кладут в тот же котел, в котором варится тесто. Когда мясо несколько сварится, его снимают с огня, сливают бульон и подают к столу без приправы. Перед хозяином дома всегда ставится большая порция мяса. Ему же подают большую часть овощей, весь хлеб и всю дичь, а он раздает гостям и тем, кому хочет оказать внимание. Едят пальцами и так нечистоплотно, что только сильный голод мог бы заставить сесть за стол с этими дикарями даже наименее порядочных людей нашей Европы. Когда примутся за еду, два человека разливают всем по очереди напитки. У простых людей это делают женщины или девушки. Считается одинаково невежливым спросить себе вина и отказаться от него; следует ждать, когда вам поднесут, а поднесенное принять. Зараз подают не менее четверти штофа, и чаша обходит вокруг стола, за обыкновенным обедом, три раза. В праздники и на пиршествах званые гости, и почетные лица напиваются до пьяна.

Мингрельцы и соседи их большие пьяницы. В этом [34] отношении они превосходят немцев и всех северян. Вина они никогда не разбавляют водой. Разгорячившись, находят, что кубки в полштофа малы и начинают пить из кувшинов. Я жил близ Котатиса, у дворянина, одного из первых пьяниц во всей стране. Пока я гостил у него, он устроить пир для трех своих друзей. Они вчетвером так увлеклись, что с десяти часов утра до пяти часов вечера выпили полтора вьюка вина: вьюк весит 300 фунтов. По общепринятому обычаю этого народа, всякий выходить за нуждою из-за стола во время пира столько раз, сколько ему потребуется и возвращается с неумытыми руками. Приглашенных и друзей заставляют пить, как только они могут; за столом особенно строго соблюдаются обычаи вежливости и обмениваются приветствиями. Между мужчинами идут разговоры о кражах, войнах, битвах, убийствах и продаже невольников. С женщинами ведут довольно неприличные беседы, так как они всему остальному предпочитают любовные речи, какими бы бесстыдствами последние не были пересыпаны, и нисколько не стыдятся самых грязных выражений. Дети их научаются этим словам и разговорам, как только начинают говорить. Не достигнув еще десятилетнего возраста, они в разговорах с женщинами становятся до такой степени непристойными, что и сказать нельзя. Без преувеличения можно сказать, что детей в Мингрелии воспитывают хуже, чем где бы то ни было. Отец воспитывает их на воровстве, а мать научает бесстыдству.

Я заметил выше, что женщины в этой стране вежливы и чинны. Таковы же мужчины. Людям, более высокопоставленным, и мужчины, и женщины кланяются, преклоняя колено. Когда с вестью приходить человек уважаемый, или же если он послан почетным лицом, для него постилают на землю ковер, у ног того, к кому послание направлено. Он преклоняет колено и остается в таком положении во все время своего посещения, о чем я уже рассказывал. То же самое делается, когда приносят какую-либо добрую весть.

В этой северной части описываемых мною стран очень распространен обычай не передавать лицу, выше стоящему, ничего, — ни подарка, ни прошения, ни известия, — иначе, как стоя на коленях. С ним иначе, как в этом положении, и не говорят. При дворе греческих императоров это называлось обожанием; отсюда, к концу империи, такой вид выражения почтения перешел к христианским владетельным [35] князьям берегов Черного моря. Императоров это оскорбляло, так как они считали, что хотя те князья и являются властителями в своих небольших государствах, но тем не менее остаются вассалами империи, и в качестве таковых должны не только воздерживаться от ношения облачений, присвоенных исключительно императорам, на что они иногда осмеливались, но также не требовать коленопреклонения перед собой и оказания других высших почестей.

Язык колхов происходит от иверийского или грузинского, который считают происходящим от греческого. Простонародная речь отличается от письменной. Памятников письменной речи не сохранилось, кроме текста Библии, из которой найдены, впрочем, только Новый завет, а также литургия; оба памятника написаны заглавными буквами. Так что язык древних колхов, собственно, есть язык мертвый, который только наука может восстановить. Духовенство не понимает даже богослужения, хотя служит или должно служить ежедневно.

Мингрелия в настоящее время мало населена, насчитывая не более двадцати тысяч жителей. Еще тридцать лет тому назад население ее доходило до восьмидесяти тысяч. Такое уменьшение произошло от войн с соседями и оттого, что дворяне продали в последние годы множество людей обоего пола. С давних времен из Мингрелии ежегодно вывозилось, путем продажи и мены, по двенадцати тысяч человек. Все это поступает в руки магометан, персов и турок, так как от них идет спрос. Три тысячи человек вывозится ежегодно прямо в Константинополь; их обменивают на ткани, оружие и другие предметы, привозимые в Мингрелию, о которых я упоминал. Ежегодно туда приходит несколько десятков кораблей из Константинополя и Каффы и более шестидесяти фелюг из Гониэ, Ириссы и Трапезунда. В Мингрелии они грузятся, кроме рабов, шелком, льняными тканями, пряжею и семенем, воловьими кожами, куньим и бобровым мехом, самшитом, медом и воском. Мингрельский медь превосходен. Есть два сорта — желтый и белый, последний встречается реже, но гораздо лучше и слаще, не уступая рафинадному сахару; это очень тонкое лакомство. Он тверд на зубах. Кроме домашнего меда, имеется и дикий, который находят в изобилии в отверстиях и трещинах древесных стволов. Его вывозят на каффских судах в Татарию, где из него приготовляют, с примесью зернового хлеба, очень крепкий напиток. Турки получают [36] большие барыши с вывозимых из Мингрелии предметов, продавая за четыре экю то, за что платили одно. Особенно много наживают на невольниках.

Невероятна бесчеловечность и жестокосердие, проявляемые мингрельцами в отношении к своим землякам, а некоторыми и к родственникам. Они вечно ищут случая обрушиться на своих подвластных, чтобы иметь предлог продать их с женами и детьми; отнимают детей у соседей с той же целью; продают даже собственных детей, жен и матерей, и делается это не из мести или злобы, а исключительно под влиянием природной жестокости. Мне указывали на нескольких дворян, дошедших вот до какой степени жестокосердия. Один из них продал однажды двенадцать священников. История этого злодеяния полна удивительных подробностей и ее стоит рассказать, как случай, которому не найдется ничего подобного. Дворянин этот влюбился в благородную девушку и решил жениться на ней, хотя уже был женат. Сделал предложение и получил согласие. В Мингрелии существует обычай покупать себе жену. Цена зависит от общественного положения, возраста, красоты. Дворянин мог добыть средства, необходимые для уплаты по уговору за свою возлюбленную и на расходы по свадьбе, исключительно продажей своих рабов. Последние, узнав об его намерениях, разбежались с женами и детьми. В отчаянии он придумал следующий, переходящий все возможные пределы, вероломный план. Он пригласил к себе двенадцать священников отслужить торжественную обедню и совершить жертвоприношение. Священники, ничего не подозревая, согласились. Им в голову не могло придти, что их собираются продать туркам, так как ничего подобного в Мингрелии не было видано. Дворянин принял их любезно, заставил отслужить обедню и зарезал в жертву быка, которым их, затем, и угостил. Напоив их хорошенько, он приказал своим людям схватить их, заковать, обрить усы и бороду, а в следующую ночь свез их на турецкое судно и променял на разную домашнюю утварь; но так как вырученных денег не хватило на выкуп возлюбленной и свадебные расходы, то этот лютый зверь взял свою жену и продал ее на то же судно.

Вся мингрельская торговля — меновая и производится на ярмарках, открываемых последовательно в различных местах, где запасаются всем необходимым, как на рынках. Товар отдают за товар же. Деньги не имеют в народе [37] установленной цены. В обращении находятся пиастры, голландские экю и абазы — монеты, которые чеканятся в Грузии, находящейся у границ Персии, и стоят восемнадцать соль. Князь мингрельский, скончавшийся двадцать лет тому назад, начал чеканить монету, но это продолжалось недолго, потому что ввоз серебра в страну ограниченный, а в самой стране его не добывают. Не добывают также ни золота, ни других металлов. Я не знаю, что сталось с золотоносным гравием и песком, который, по словам древних, собирали при помощи овечьих шкур, и который послужил для составления басни о золотом руне. В Колхиде его нигде нет, ни в горах, ни в реках, и куда бы ни обратиться, нигде не найдешь возможности согласовать древние времена с настоящим в этом отношении.

Во всей Мингрелии имеется только четыре тысячи вооруженных людей, но при этом почти все они конные. Пехотинцев не более трехсот человек. Солдаты эти не распределены по полкам или ротам. Каждый владелец и дворянин ведет своих людей в бой без строя и порядка, без офицеров и водит их повсюду за собой как при отступлении, так и при нападении на врага.

Войны мингрельцев с соседями состоять, в сущности, из набегов и грабежей; нападения их на неприятеля чрезвычайно стремительны, так как у них нет недостатка в мужестве и решительности. Если неприятель обращается в бегство, они преследуют его вглубь страны, повсюду жгут и грабят, уводя людей всякого возраста и пола, а затем удаляются с той же стремительностью. Пленных набирают как можно больше; как только выбьют кого-нибудь из седла, тотчас же соскакивают с лошади, связывают побежденного веревкой, которую, как я говорил, они носят на поясе, и оставляют его под охраной своих слуг. Захвативший пленника имеет над ним право жизни и смерти и может распорядиться им по своему желанию. Обыкновенно его обращают в рабство и продают туркам. При нападениях мингрельцы стараются занять брод на какой-нибудь реке и, стреляя из засады, препятствуют неприятелю переправиться на другой берег. При неудаче обращаются в бегство и укрываются в лесах, оставляя страну на произвол судьбы. Таким образом, войны между этими народами непродолжительны; менее чем в две недели все приходить к концу и неприятель удаляется, разграбив весь край. [38]

Доходы князя мингрельского простираются не свыше двадцати тысяч экю в год; они получаются от таможенных пошлин со всех ввозимых и вывозимых товаров, от продажи людей и от произвольно взимаемых налогов. Все поступления складываются в сундуки, так как не расходуется ни одного денье. Подвластные служат ему без жалованья, а имения приносят столько припасов для прокормления всего дома, что еще остается. Царю персидскому он часто посылает ястребов и других хищных птиц, получая за то от царя золотую парчу и шелковые ткани, ковры, оружие, посуду и много других вещей, в которых случается недостаток у такого убогого князя, как мингрельский. Подобные же отношения он поддерживает и с ханом грузинским. При торжественных празднествах его двор состоит из двухсот дворян, а в обыкновенное время при дворе находится около ста двадцати. Свита князя, кроме дворян, состоит из трехсот чело-век, а княгини — из ста, того и другого пола. В большие праздники она окружена 60-ю красивыми и нарядными придворными дамами.

В прежнее время колхи исповедовали, как я думаю, одну веру с греками. Церковные историки повествуют, что некая рабыня обратила к вере в Иисуса Христа царя, царицу и знать Колхиды, во времена Константина Великого, который отправил к новообращенным священников и ученых богословов, чтобы крестить их и научить таинствам христианским. Армянское предание называет эту рабыню Ниной. По другим источникам, они обязаны знакомством с христианским учением Кириллу, которого славяне на своем языке называют Chiusil, жившему около 860 года. Мингрельцы показывают на берегу моря, в местности, именуемой Пигилитас, близь реки Коракса, обширный храм о трех кораблях. Они утверждают, что на том месте, где построена церковь, проповедовал св. Андрей. Я видел ее издали; она древней постройки, насколько можно судить на расстоянии в одну милю. Католикос бывает там раз в год для изготовления священного масла, называемого греками миром; это слово происходит от слова мирры, белой аравийской камеди. О религии я не разговаривал ни с одним мингрельцем, не найдя никого, кто бы знал, что такое верование, закон, грех, таинство и богослужение. В этом отношении я заметил только, что женщины зажигают иногда небольшие свечи и прикрепляют их у двери своего жилища или церкви, сжигая в то же время [39] крупинку ладана, и вместе с тем преклоняются, делая крестное знамение.

Так как, по незнакомству с мингрельским и грузинским языками, я был лишен возможности узнать из бесед с туземцами об их верованиях, то думаю, что лучше всего могу сообщить сведения об их религии, изложив переданный мне отцом доном Иосифом-Марием Цампи, итальянцем из Мантуи, настоятелем театинцев, миссионером в Колхиде, отчет, написанный им собственноручно, нигде не напечатанный. Этот монах, подаривший мне труд во время моего пребывания у него, приступил к составлению его, прожив в этих местах двадцать три года. Таким образом, ему должны быть отлично известны местные обряды и верования и я имею основание думать, что он выполнил свою работу добросовестно. Вот ее дословный перевод.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Я боюсь, как бы читатель этого небольшого труда не счел себя обманутым наподобие посланцев царя Саула, которые, отправившись по его приказанию схватить Давида, нашли на его месте в постели только призрак его. Будут отыскивать среди этих народов истинное христианство, а найдут лишь тень и очертания его, затемненные множеством суеверий.

При создании церкви, мингрельцы, как и другие соседние народы, приняли веру христианскую, по обряду греков, от святых просветителей и сохраняли ее в чистоте в течение длинного ряда годов, до тех пор, пока не стало тех, которые достойно насаждали ее среди них; смешали ее с обрядами еврейскими и другими, и как истые греки удалились от святой римско-католической церкви.

С той поры, эти несчастные, шедшие в начале по пути к небу, пали по недостатку искусных пастырей в столь глубокую бездну невежества, что ныне постигла их ужасная слепота. Среди них неизвестно, что есть вера, что религия, и большинство видит в будущей жизни лишь басню и изобретение человеческое. Но хуже всего несчастие, которое нам надлежит оплакивать, как некогда печальный Иеремия оплакивал бедствия Иерусалима, а именно, что их священники, епископы и католикос, или же патриарх, не знают, каковы обязанности, налагаемые на них их саном, не умеют даже ни читать, ни писать, — так далеки они от знания божественного служения. [40]

Их священники или папы (ибо они так именуют их) стараются единственно о том, чтобы обманывать их, избрав своим исключительным замятием предсказывание будущего и притворяясь, будто находят это знание в своих книгах; жалкие слепцы верят им, как бы ангелам, потому что принуждены принимать все, что не пожелали бы их священники.

Отсюда происходит, что опасно больные с врачами не советуются, а призывают священника не для того, чтобы он причастил их и помолился Богу о спасении души, о чем они вовсе не заботятся, но чтобы узнать от него, написано ли в книге, что больной умрет или не умрет от той болезни, а также о том, от какой причины болезнь приключилась. Папа со строгим видом начинает перелистывать свою книгу и затем говорит больному, что такая-то икона сердита на него и желает причинить ему смерть; что для умилостивления ее необходимо принести ей овцу, или корову, или быка или иную жертву, или же дать денег, чтобы она не убила его! Несчастные больные, из страха смерти, обещают священнику и дают ему, что тот требует. Но он берет жертву себе, а дающий остается в дураках. Такова-то наука этих пап, сосущих кровь бедных мингрельцев и злоупотребляющих их суевериями.

С целью облегчить их бедственное положение, наш святой отец папа Урбан VIII, из чувства истинно-отеческого сострадания и горя ревностью, как достойный пастырь, вернуть в овчарню этих заблудших овец, назначил к ним в 1632 году нескольких отцов-театинцев, весьма ревностных ко спасению душ; они, испытав тысячи и тысячи опасностей на море, были захвачены турками и привезены в Константинополь, не раз опасаясь за жизнь свою; наконец, заступничество христианнейшего короля спасло их.

Но это была не первая миссия театинцев в Мингрелию. Ибо еще шестью годами ранее тот же святой отец, о котором мы только что говорили, отправил, туда иных театинцев, положивших первое основание этой миссии, а именно отцов Д. Петра Авитабиль, человека святой жизни, и Иакова Стефани, тоже святой жизни человека, с некоторыми другими, которых его святейшество снабдил письмами к Дадиану, владетельному князю Одише, или же Мингрелии, к Меппе, царю Имеретии, и к князьям Гурии и Кахетии, составляющих части Грузии, расположенные между Мингрелией и Персией. Все эти князья приняли наших отцов благосклонно, особенно Теймураз-хан, князь Горийской области, в Грузии, где они и [41] основали первоначально свое обиталище; а с течением времени, заместители их, отличавшиеся чрезвычайной добродетелью и редким благоразумием, распространились по Гурии и Мингрелии, хотя и с невероятными трудами и страданиями.

Глава I.

О том, в какое время колхи уверовали в Иисуса Христа и кто впервые насадил Его учение в их стране.

Так как общим названием колхов обозначается несколько племен, почти не имеющих отличия одно от другого в отношении священных обрядов, а именно: абхазы, черкесы, аланы, сваны и другие, то я счел необходимым, раньше чем говорить собственно о колхах, сообщить читателю о каждом из этих племен, которые, в сущности, составляют одну народность. По преданию, славный святой апостол Андрей проповедовал веру абхазам; он был в Скифии, перешел оттуда в Грецию и Эпир, а затем к Sodianes и Suictines; и признается достоверным, что он дошел, в конце концов, до абхазов, населяющих часть Колхиды. Достоверность этого предания подтверждается существованием старинной церкви о трех кораблях, построенной в селении Пиччиота (Picciota) в честь названного святого апостола и служащей метрополией всей Колхиды; каждый католикос или патриарх отправляется туда один раз в течение своей жизни, в сопровождении всех епископов, для приготовления священного масла, называемого ими миром. Туда же отправляется князь и весь двор. Первоначально церковь эта носила имя Пиччиольской Пресвятой Девы Марии, но преданность этого народа святому апостолу Андрею, по мнению их, строителю ее, превозмогла и они дали ей имя его.

Рассказывают, что перед этой церковью есть мраморный столб, из которого, по произволению Божьему, изошел кипящий поток воды, когда святой апостол был умерщвлен; течение этого потока остановили некоторые лица, призывая имя святого апостола; поэтому, после такого чуда, народ проникся великим почитанием его и, проходя мимо столба, прикладывается к нему и преклоняет колени. Я рассказываю это со слов одного из наших отцов, отца Христофора Кастелли, который был в Пиччиоте с католикосом и видел почитание [42] (положим, варварское), оказываемое народом столбу, святому апостолу и кресту на груди его.

Относительно обращения иверийцев и грузин читаем у Барония, что в 100 году их обратила в христианскую веру проповедь святого папы Климента, сосланного императором Траяном на остров Херсонес. Я нахожу мнение отца Фомы (Thomas de Jesus) кармелита, лучше обоснованным. В книге 4-й, об обращении всех народов, в главе 9-й, на листе 190, он говорить, что обращение иверийцев было делом некоей рабыни, поминаемой в святцах 15-го декабря, под именем христианки, с достославным прозванием апостола иверийцев или грузин, которые зовут ее святой Ниной. Никифор говорит об этой святой в книге 8-й, гл. 34-й. Выше упомянутый Фома рассказывает, что она, будучи в рабском состоянии, вела святую жизнь, постоянно пребывая в посте, молитве и благочестивых упражнениях, чем и привлекла к себе уважение этих варваров, коим на вопрос о том, для чего она столь усердно умерщвляет плоть свою, отвечала, что ей по нраву такой образ жизни и что она обожает своего Господа Иисуса Христа Распятого.

Не веданное дотоле Имя это поразило их удивлением, и они прониклись почтением к этой женщине, которой ранее вовсе не придавали значения. Случилось однажды, что когда, по обычаю страны, заключающемуся в том, что если заболеет ребенок, мать несет его к соседям, надеясь найти у них лекарство, случилось, говорю я, что одна мать, понапрасну носившая дитя свое по многим домам, пошла к той рабыне, мало надеясь, впрочем, на исцеление, потому что ей особого уважения не было оказываемо. Рабыня ответила ей, что лекарства не знает, но что Бог, которому она поклоняется, в достаточной мере могуществен, чтобы вернуть здоровье болящему; взяв, затем, дитя на руки, она накрыла его своей власяницей, сотворила молитву и возвратила матери совершенно здоровым. Некоторое время спустя, царица, издавна страдавшая жестокими болями, услышав о том чудесном исцелении и исполнившись веры, послала за рабыней и через ее посредство восстановила свое здоровье. Подвигнутая чудесным исцелением к принятию христианства, она убедила своего мужа последовать ее примеру. Тот обещал; но пока он еще не приступал к исполнению этого обещания, случилось, что однажды на охоте застала его ужасная буря и распространилась такая сильная темнота, что он не мог видеть даже бывших с ним. [43] Пораженный этим и вспомнив данное им жене, но неисполненное обещание принять христианство, он дал в ту минуту обет Богу, что сделает это без промедления, если будет избавлен от опасности, в которой находился. Тотчас же тьма рассеялась, и небо прояснилось. Вернувшись к жене своей, он рассказал ей о случившемся и приказал привести рабыню, которая, выслушав о всем происшедшем и узнав о желании царя, убедила его возненавидеть идолов, креститься, поклониться истинному Богу Иисусу Христу Распятому и воздвигнуть Ему храм. Царь в точности все исполнил. Он отрекся от своих идолов, убедил всех своих подданных поступить также и принялся за построение величайшего храма со многими столбами. Но когда два столба были уже поставлены и приступили к постановке третьего, то никак не могли воздвигнуть его, и все работавшие и присутствовавшие удалились в удивлении и смущении. Тогда рабыня осталась в храме одна и вымолила у Бога, что столб сам собою возведется и поставится на предназначенном для него месте. Вернувшись по утру, рабочие были чрезвычайно поражены, увидев, что столб стоит на своем месте. От этого народ еще более утвердился в вере христианской. Царь, по имени Бакурия, отправил к императору Константину послов, чтобы известить его о своем обращении. Император обрадовался и отправил к нему священников и церковнослужителей для наставления народа в таинствах веры; а когда, по истечении некоторого времени, царь сам отправился в Константинополь, император принял его с большим почетом, возвел в графское достоинство первой степени, назначил князем палестинским и генералом двух армейских корпусов, называвшихся арцирским и скутарским. Но происки двух имперских князей Рустика и Иоанна, завидовавших славе Бакурия, погубили его. Бог не оставил этого преступления безнаказанным, допустив, чтобы императорская армия в пятьдесят тысяч человек была разбита тридцатью тысячами персов, а Рустик и Иоанн обезглавлены.

Кардинал Бароний утверждает, что колхи приняли христианство в 523 году, при патриархе Ормизде и императоре Иустине, который оказал много внимания царю Бакурию, о котором мы говорили, во время его поездки в Константинополь с целью креститься, назвал его своим сыном и дал титул императора Азии, вместе с императорской короной и белой мантией. [44]

Невероятно мнение Таргальота, высказанное в пятой книге его истории, будто колхи крестились одновременно с армянами при папе Иулии и императоре Константине, потому что армяне приняли христианство в достославное время архиепископа Григория, этого блестящего светоча Армении, в царствование Тиридата, при императоре Константине.

Бароний пишет, что колхи всегда блюли чистоту своей веры; но наученные греческим обрядам через святого Кирилла и брата его Мефодия, отправленных к ним императором Михаилом, и подчинившись греческому патриарху, все они впали в заблуждение. Но тем не менее, они столь же тверды в вере христианской, как и вначале, хотя и окружены турками, персами, татарами и евреями. Царь персидский Кобад вознамерился с помощью сильного войска принудить их изменить вере, но они мужественно сражались под предводительством царя своего Гургена, столь же великого полководца, как и доброго христианина, и при содействии императора Иустина одержали победу.

Армянин Гетум, живший в 1282 году, говорит, что народы эти решились скорее умереть с оружием в руках, нежели принять магометанство. Об этом передает Рамуцио в своем сочинении (часть I, глава 21).

Кетевана, царица кахетинская, мать Теймураз-хана, который дал впервые приют нашим монахам в своей стране, прославилась в наши дни твердостью, с какою перенесла мучения за веру. Отправленная сыном своим в Персию для заключения мира с шахом Абасом, она скончалась там от тяжких мук, которым долгое время подвергал ее этот варвар в темнице. Славное мученичество ее описано пребывающими в Испагани отцами августинцами.

Тот же Теймураз-хан, после нескольких войн с враждебной к нему Персией, погубил свое царство из-за религиозных ссор. Он очень любил наших монахов, которые для вящшего привлечения его на свою сторону и в знак своей благодарности, принесли ему в дар несколько церковных облачений, вышитых золотом по шелку.

Однажды, беседуя о вере с одним из наших отцов, доном Иаковом Стефани, который говорил с истинно-апостольской свободой речи, он так раздражился, что, положив руку на меч свой, сказал ему: “вы, франки, слишком настойчивы, упрямы; с этим мечем в руках я буду защищать свою веру против всех, кто скажет мне, [45] что она не истинная вера”. Бедный отец принужден был умолкнуть.

Глава II.

О католикосе, главе духовенства.

После того, как грузины и имеретины примкнули к греческому исповеданию, о чем мы выше заметили, выбор католикоса зависел от греческих патриархов, ближайших к парю Имеретии и Грузии, а именно, от константинопольского или же александрийского. Но в настоящее время этим избранием распоряжается исключительно царь имеретинский; в наше время он назначил католикосом всей Имеретии и всего Одише бера, или монаха, по имени Гинакела. Народ признает этого католикоса верховным патриархом, не сохранив ни в чем подчиненности греческим патриархам. Мы видели тому пример, когда князь мингрельский Леван Дадиан отдал нашим монахам церковь, посвященную святому Георгию. Несколько греческих монахов, бывших тогда в той стране, крайне вознегодовали на это и написали патриарху константинопольскому, который в письмах на имя князя и католикоса сетовал на передачу церкви франкам, что равносильно молчаливому согласию стать одного с ними исповедания, и приказывал отобрать ее от них, предупреждая, что в случае неисполнения этого требования он будет принужден прибегнуть к отлучению их от церкви. Но ни тот, ни другой на это внимания не обратили, вследствие чего только увеличилось пренебрежение с их стороны к такого рода посланиям.

Католикос управляет Мингрелией, Гурией, Абхазией и Сванетией. Его метрополия находится в Пиччиоте, близ границы Абхазии, и называется храмом святого Андрея или Пресвятой Девы Марии, о чем мы говорили выше.

Доходы его заключаются в хлебе, вине и разного рода припасах, которые каждая семья его многочисленных подвластных обязана давать ему. Разъезды по епархии составляют его постоянное занятие, но не для наставления и исцеления порученных его попечению душ, не для посещения храмов или же надзора за управлением епископов и не с целью наблюдения за тем, как совершается служба Божья. Заботы эти мало его [46] занимают; разъезды же предпринимаются им, в сопровождении более двухсот человек, алчных, как и он, чтобы высасывать кровь этих несчастных, поедая их скот и, вырывая из рук их все, что имеют, до последнего соля. Надо заметить, что эта страна до крайней степени бедна и столь же по природе великолепна.

Святость католикоса, столь высоко чтимого народом, состоит в постоянной молитве, не только днем, но еще гораздо более ночью, ибо он обязан почти беспрерывно находиться в храме и бодрствовать на молитве большую часть ночи. Уважают его также за воздержание от пищи и питья; так, он во время поста совсем не пьет вина. Поэтому, когда священник становится католикосом, то начинает новую жизнь, проводя дни и ночи в церкви, воздерживаясь от вина и от большей части обычных блюд в постные дни, особенно же на святой неделе.

Они так невежественны, что едва читают служебник и требник, отчего и происходит их упорство в отношении обрядности.

Я никогда не кончил бы, если бы вздумал здесь распространяться о симонии католикоса. Не получив пятисот экю, он не посвящает епископа; не исповедует иначе, как за крупную денежную сумму; так что однажды визирь князя, давший ему за исповедь только пятьдесят экю и пожелавший во время болезни вторично исповедаться, получил отказ от католикоса, который сказал ему, что сперва следовало бы подумать о вознаграждении за предыдущую исповедь. Он служит обедню не иначе, как уверенный заранее в получении ста экю, а заупокойную — и того больше.

Глава III.

О мингрельских епископах.

В одной только Мингрелии шесть епископов, а именно: дандрелийский — у границы абхазов; мокуарийский, бедиелийский — на побережье Черного моря; сайзелийский, скалинджикельский и скоинделийский — близ царства Имеретинского и Кавказских гор. Епископы эти совершенно пренебрегают заботою о своих духовных чадах. Церквей своей епархии они не [47] посещают и оставляют священников пребывать в таком невежестве, что те впадают все в новые заблуждения. Они не заботятся, крещены ли младенцы, вступает ли кто в двоеженство, какая участь постигает родившихся. От этого происходит, что жестокосердые матери, едва разрешившись от бремени, заживо хоронят своих детей, или иным способом лишают их жизни, не боясь ни наказания со стороны князя, не обращающего на это никакого внимания, ни увещаний монахов, которых наши отцы неоднократно, но без особого успеха, предупреждали о подобных случаях. Единственное занятие этих епископов заключается в ежедневных пирах и опьянении себя в большей или меньшей степени, смотря по количеству имеющегося у них в изобилии прекрасного вина и съестных припасов. Они одеваются великолепно и для достижения этой роскоши выжимают все соки из своих подвластных, а затем продают несчастных туркам, отдавая их, таким образом, в науку к дьяволу. Таков обычай страны. Как и греки, они в точности соблюдают воздержание от мясной пищи, а в остальном свободны от голоса совести, воображая, что исполнением этой обязанности они избавились от всех других и что тем самым исполняют все заповеди; такое же значение они придают и хождению на молитву в кафедральный храм ночью или утром. Прелаты эти очень заботятся о своих епископальных соборах, содержат их в чистоте, украшают иконами, греческого письма, в золотых ризах, украшенных жемчугом и другими драгоценностями, и этим способом надеются смягчить Божий гнев. Согрешив, они не исповедуются, но полагают, что заглаживают грехи свои, украшая иконы золотом или драгоценными камнями. Они думают также, что такие поступки делают их святыми в глазах мирян, так же как и строгое соблюдение поста, состоящего у них в воздержании от рыбы и вина; так большинство и поступает, причем едят раз в день, поздно вечером. Миряне делают то же самое.

Так как многие из епископов не умеют читать, то обедню они выучивают наизусть и служат преимущественно на похоронах, но не иначе, как получив хорошую плату вперед; вообще, ни одной из своих епископских обязанностей они не выполняют иначе, как за деньги, по примеру своего главы католикоса.

Они носят великолепные одежды, что я уже заметил, короткие, почти как у мирян, из бархата ярко-красного [48] цвета, с золотыми цепями на шее и на руках. Их можно отличить по длинной бороде и камилавке, закрывающей уши. Они ездят верхом на красивых боевых конях, выезжая на войну по требованию князя, так как они считаются начальниками и главными вождями своих подвластных, которые обязаны быть вооруженными. На врага нападают и сражаются с ним без всякой дисциплины и порядка. Они охотятся на оленей и кабанов, а с соколом — на фазанов и других птиц. Многие монахи получают от князя сан и доходы епископа, не будучи посвященными. Но и посвященные и не посвященные, безразлично, рукополагают за денежную плату священников.

Глава IV.

О монахах и монахинях.

Кроме епископов, у них есть еще род прелатов, которых они называют цинасгвари, подобных нашим аббатам. У них имеются свои церкви, они богаты и живут как епископы.

Из монахов есть только принадлежащие к ордену святого Василия, которые в прежние времена, по словам св. Иеремии (посл. к Евст.), были трех разрядов. Одни назывались ценобитами, потому что они жили общинами, как наши нынешние иноки. Другие- анахоретами, обитавшими в пустынях и предававшимися молитве. Последние — ремоботы, жившие по два или по три вместе и приобретавшие средства к жизни общей работой; это были люди, преданные земным благами мало стремившиеся к небесным. Монахи эти старались один перед другим отличиться показным постничеством и добрыми делами. Кассьян говорит в 7 главе X книги своего труда о четвертом разряде таких монахов, о сарабиатах, мало отличающихся от третьего разряда.

Нынешние мингрельские монахи принадлежат к третьему разряду. Они приходят с горы Афона, под предлогом сбора в пользу Иерусалима и остаются в стране, благодаря покровительству князя, который отдает им какую либо церковь. Некоторые из них находят приют в доме одного грузинского монаха, по имени Никифора Ирбаки, но которого обыкновенно зовут иноком Николаем, принадлежащего к одному из первых родов Грузии; это человек лет шестидесяти, носящий [49] сан архимандрита или аббата, именуемого также джварисмама, т. е. отец креста. Народ весьма уважает его, а мингрельские князья назначают его своим визирем и посланником, так как он отлично понимает политику и неоднократно бывал в Иерусалиме, Он объездил всю Европу, видел Испанию, Францию, Англию, Польшу и Италию и везде останавливался у наших отцов. Он знает много языков, помимо грузинского и мингрельского, а именно: греческий, турецкий, арабский, российский, французский, испанский и итальянский. Он исповедал католическую веру перед лицом папы Урбана VIII. Наших отцов он весьма уважает.

Монахи эти никогда не едят мяса. Одежды их сделаны из черноватой шерстяной материи. Бороду и волосы на голове носят длинные. Постятся и молятся, строго соблюдая устав; но затем вовсе не пекутся о благе своего несчастного народа, обедню служат редко, имея притязание на крупное вознаграждение за церковную службу.

Мингрельцы делают своих родственников берами или монахами следующим образом. Еще в детском возрасте им надевают на голову черную скуфью, закрывающую часть ушей. Им внушается воздержание от мяса, потому что и они бере; этого, они неукоснительно придерживаются, вовсе не зная, что такое значит быть бере: Затем, отдают их на воспитание другим берам. Те, которые отдают их на воспитание греческим монахам, наилучше достигают цели.

Есть несколько разрядов монахинь; одни из них девицы, которые, по достижении возраста вступления в брак не заботятся о замужестве; другие служанки, поступающие в монахини вместе со своими госпожами, после смерти господина. Иные — вдовы, не желающие вторично выйти замуж, иные — женщины, пресытившиеся светскою жизнью и покидающие ее, придя в известный возраст. Другие — женщины отверженные, как, например, Тамара, принцесса редкой красоты, с которой развелся имеретинский царь, чтобы жениться на дочери. Теймураз-хана. Другие, наконец, становятся монахинями из-за бедности; такие просят по церквам милостыню, которую подают им щедрее обыкновенного, из уважения к их одежде. Они одеты в черное, на голове носят покрывало, того же цвета, мяса никогда не едят. Они не пребывают безвыходно в монастыре; но живут повсюду, где им угодно. Обета монашеской жизни навсегда они не дают, а могут оставить ее, когда им вздумается. [50]

Глава V.

О папах или мингрельских священникам.

Только один Бог знает, в каком плачевном состояли должны чувствовать себя эти несчастные папы, вследствие сомнительности своего священства. Ибо они посвящены через беров или епископов, которые, быть может, не крещены; или же, если и крещены, то не рукоположены, а иногда и сами эти священники бывают некрещеные. Все это делает действительность их священства весьма сомнительною. Общее название их — папа. Священник, не имеющий церкви, называется кошеси; домовый священник — охдели, приходский — кандалаки, общее же их название — папа.

Число этих священников очень велико и все это люди бедные, которым их священство служит единственным средством пропитания. От посвящаемого не требуется большой учености; достаточно уметь читать или выучить наизусть обедню, которую он затем и служит на память до конца своей жизни. Епископы не подвергают испытанно лиц, желающих быть священниками, ибо сами часто бывают невежественнее последних; а так как каждое посвящение приносит им доход, равный, по крайней мере, цене хорошей лошади, то как бы ни был человек невежествен, он без затруднений возводится, в священнический сан.

Священники не обязаны пребывать в безбрачии; напротив, по обычаю греков, они перед посвящением в сан берут в жены девственницу. Но, в отличие от греков, после смерти первой жены они могут жениться вторично, а затем и в третий, и в четвертый раз. Необходимо, однако, так как это противоречит церковным постановлениями и правилам св. Василия, иметь разрешение епископа, который: всегда дает его за плату в двойном размере по сравнению с взимаемой им за иного рода разрешения.

Эти жалкие священники пользуются весьма малым уважением со стороны прихожан, ибо они принуждены возделывать не только свои собственные земли, наравне с крестьянами, но и земли своих владельцев и господ, а во время их путешествий носить за ними на своих плечах их багаж, подвергаясь сверх того, по всякому, поводу, дурному обращению с их стороны, как презренные рабы. Причиной неуважения к [51] ним является их невежество, алчность и пристрастие к пьянству, которому они предаются у мирян за столом, у коих получают пропитание. Они так бедны, что обыкновенно бывают прикрыты одной лишь рубашкой из грубого полотна, да короткой, из жесткой шерсти, одеждой, через которую видно их тело. Обуты они столь же худо; от мирян отличаются только тем, что стригут в кружок волосы на голове и бороду. В Мингрелии к священнику относятся с уважением тогда лишь, когда он служит обедню, после которой присутствующие просит у него сандоба, т. е. благословения. За столом священнику подносить напитки ранее, чем остальным, и никто не начинает пить, не сказав: “сындоба, патори”, т. е. благослови, господин. Он отвечает: “гинда Гомерт”, т. е. благослови вас Бог. Во время болезни мингрельцы еще придают значение священникам, ибо верят всему, что те им говорят. Их приглашают и просят посмотреть в книге, умрет ли больной или нет от болезни, приковавшей его к постели, и в чем причина болезни. Папа долго перелистывает свою книгу и наконец объявляет первую попавшуюся выдумку, какая ему придет на ум: что болезнь приключилась оттого, что такая то икона разгневалась на больного и что для искупления грехов и снискания благосклонности иконы следует заколоть теленка или быка, или же пожертвовать иконе кусок шелковой материи, без соблюдения чего больной умрет. Больной клятвенно обещает исполнить все.

Глава VI.

Несколько замечаний.

Священники и беры или монахи носят, как я уже сказал, одинаковые с мирянами одежды и вовсе не заботятся о том, чтобы иметь платье, предписанное в древнее время для духовных лиц. Это было длинное одеяние, доходившее до пят и называвшееся каракалла, потому что император Антонин, прозванный Каракалла, ввел этот покрой в римском народе. Наше духовенство и ныне носить его в отличие от других сословий: Bede, в 7 книге “De rebus Auglor.”, гл. 7, и Бароний, при описании событий 213 года, говорят, что платье это первоначально было не черного цвета, а красного, как и теперь носят при папском дворе, и что духовенство начало носить его, [52] по утверждению Барония, в 393 году. Право же ношения его было дано духовенству как украшение за добрую жизнь. Мингрельские священники, не ищущие стольких отличий, довольствуются одеждой мирского покроя, подражая в этом еврейским церковно-служителям, о которых Бекан говорит в гл. 5 анналов нового завета: “левиты не имеют священных облачений, только священно-служители употребляют таковые, но исключительно во время служения в скинии или храме”. Также поступают и мингрельские священники, которые вне времени исполнения своих обязанностей всюду появляются в разодранных лохмотьях. Они носят длинные волосы. и очень длинные бороды, как это делали церковнослужители ветхого завета, следуя заповеди Божьей (кн. Левит., 19,27): “не стригите головы вашей кругом и не порти края бороды твоей”. Но зачем Бог запретил это делать, вопреки издавна установившемуся в церкви обычаю бриться? Св. Исидор, в книге о богослужении, говорить, что покинувший свет, чтобы посвятить себя Богу, должен пробривать себе кружок на голове и чем выше он поднимается в иерархии, тем более должен расширять этот кружок, как мы то видим у епископов и, главным образом, у папы, ибо это признак священства и царствия Божья. В книге пророка Иезекииля, гл. 5, также читаем, что пристойно брить бороду, ибо было предписано назареям бриться после посвящения. В древности бритая борода была признаком благородства, все римские императоры брились и Дион упрекает Адриана за то, что он первый среди римских императоров стал носить бороду. Писание требует даже, чтобы во время скорби брили голову и бороду (кн. прор. Исайи, гл. 7 и 15, кн. Иезек., гл. 5). Иов, оплакивая свои утраты, обрился и, распростертый на земле, молился Богу. Подобным образом и мингрельцы бреют все волосы на лице, даже брови, когда оплакивают покойников.

По нашему мнению, Бог запрещал своим служителями евреям бриться не потому, чтобы в этом было нечто дурное, но для того, чтобы они не были похожи на египтян и других соседей-язычников, которые, считая, что боги их любят круглую форму, как самую совершенную, делают себе кружок на голове и даже строят круглые, храмы. Бороду они также стригли кружком, особенно жрецы Изиды и Сераписа, которые придавали такой вид не только бороде, но и другим волосам на теле.

Bede, в книге 5 своей истории, гл. 22, доказывает, что [53] хорошо иметь пробритый круг на голове, как у наших духовных лиц, и говорит, что это знаменует терновый венец, возложенный на главу Спасителя во время страстей, и что он отличает христианина так же, как и крестное знамение. Никен, епископ тревский, родился с таким кружком. Бог, в 19 гл., кн. Левит., предписывает священникам не портить края бород своих. Точно также и мингрельские священники отпускают бороду, не отрезая никогда ни одного волоска. Диоген говорил, что носит бороду, чтобы не забыть, что он мужчина. Артемидор говорит, что сыновья столь же украшают отцов своих, как борода лицо. Диоген, увидев человека без бороды, сказал ему: “не хочешь ли ты упрекнуть природу за то, что она тебя сделала мужчиной, а не женщиной?” Бог, в кн. Левит., запрещает стричь волосы. Мингрельцы, во всем подобные священникам ветхого завета, исполняют это в точности.

Глава VII

О мингрельских церквах.

Рассказав о духовных храмах, кои суть лица духовные, так как сказано: “вы — храмы Божьи”, мы обращаемся к описанию вещественных храмов, которые бывают четырех родов. К первому роду относятся небольшие церкви или часовни, имеющиеся у всех почти мингрельцев, куда они заходят помолиться; Они называют их саджовари или Голгофа. Ко второму роду принадлежат церкви в княжеских дворцах, называемые также саджовари. Третьего рода — приходские церкви, а к четвертому относятся кафедральные соборы. Самая красивая церковь — Мокуарийская. Все церкви обращены к востоку, как храм Соломона. В каждой имеется круглый алтарь с престолом, где служится обедня. Украшены они большими иконами, из позолоченной или посеребренной меди, и отделаны жемчугом и драгоценными камнями, большею частью поддельными. Из икон чаще встречаются образа Божьей Матери, греческого письма, Предвечного Отца, такого же письма, Распятие, образа многих греческих святых и другие; все они покрыты шелковыми завесами. Из всех образов, икона св. Георгия составляет предмет их наибольшего почитания. Перед нею всегда стоить множество зажженных свечей. Можно бы к перечисленным родам храмов прибавить и пятый, а именно: [54] их марани, или погреба, куда папы отправляются иногда служить, дабы сильнее возгореться любовью к Богу.

Церкви второго рода строятся большей частью из камня, иногда из дерева, с резьбой на внутренней стороне и с куполами, покрытыми медными пластинками или раскрашенными тонкими дубовыми дощечками. В часовнях есть алтари и престолы, где служится обедня по греческому обряду, с занавесками из шелковой материи, иногда шитыми золотом. Там помещаются портреты князя и княгини, и образа святых, как и в других церквах, и в каждой есть священник на жалованья, папа или бер, который смотрит за ней. Князь часто посещает часовню, и при его посещениях служат обедню; служба совершается также во время великого поста.

Церкви третьего рода строятся частью из камня, частью из дерева. Их, преимущественно строят на возвышенностях, чтобы предохранить живопись от сырости. Они обсажены несколькими толстыми и высокими деревьями и окружены каменными оградами или заборами из кольев. Корни этих деревьев посвящаются иконам, вследствие чего их не рубят, так как никто не осмеливается к ним прикоснуться из опасения навлечь на себя гнев иконы. Умерших хоронят в ограде, в церкви же никогда. Перед дверью есть небольшая паперть, где стоять женщины, когда они приходят в церковь, что бывает только на Пасху. Войти в церковь имеет право только княгиня, что соответствует греческому обычаю. Помянутая паперть служит местом погребения некоторых знатных лиц, для того, чтобы, как говорить св. Августин в речи 22-й к братьям-пустынникам, входящие и выходящее вспоминали о смерти и тем самым обращались к Богу. Церковные двери всегда заперты на ключ и священник, живущий по близости, отворяет их только во время обедни или похорон. Наверху устроена небольшая комната, где помещается колокол, если он имеется; но в большинстве церквей колоколов нет и чтобы созвать народ в церковь, бьют в очень тонкую деревянную дощечку, величиною в квадратный фут. Иконам, висящим в церквах, делаются приношения, которые состоят из оленьих рогов, кабаньих клыков, фазаньих перьев, луков и колчанов, чтобы снискать их покровительство на охоте. Посреди церкви есть две гирлянды из шелкового шнурка, красного или белого, с висящими кистями, которые употребляются во время бракосочетания, как мы увидим ниже. У стены висит ящик с миром или священным [55] елеем. Там же стоит разорванная, жалкая хоругвь, служащая при крестных ходах, и очень длинная медная труба, длиннее употребляемых у нас, которою перед крестным ходом созывают народ в церковь. Звук ее довольно высокий, похожий на звук еврейской трубы, но вовсе не приятный. Кн. Чисел, гл. 10, ст. 3: “когда затрубят ими, соберется к тебе все общество ко входу скинии собрания”. Кроме того, в церквах имеются большие книги, изъеденные пылью и мышами. Это псалтири. Мне стыдно рассказывать о том, как мало заботятся священники о святых иконах. Сырость, черви, крысы все сговорилось привести их в жалкий вид. О некоторых они все же заботятся, украшая, их, как мы уже говорили, прекрасными шелковыми тканями и жемчугом. Пол в церквах бывает иногда не чище конюшни. Покровы престола изорваны и запятнаны вином, так как их употребляют порой вместо плата для отирания потира. Напрестольная пелена, из грубой и плохо сработанной ткани, повешена в углу на веревке; на другой веревке висит кувшин для вина. Престол стоит посредине алтаря, имеет круглую форму и поддерживается каменным подножием; на нем лежит грязный и зловонный плат, деревянная чаша, от которой тошнит, служащая потиром, небольшая доска, служащая дискосом, и несколько старых тряпок вместо покровцев. На передней стене алтаря есть небольшая икона, перед которой совершается служба. При этом всегда держат в руках железное кадило. Остальное обхожу молчанием, чтобы не надоесть читателю, который, если ему угодно, может верить, что в действительности найдется еще многое, чего я не описал. Следует заметить, что все это относится к приходским церквам, находящимся в ведении пап.

Епископские церкви построены из мягкого камня, белого как мрамор, с разнообразной резьбой. Впереди устроены паперти, из того же материала, украшенные живописью и различными грузинскими надписями. Внутри они очень чисты и опрятны. Иконы изображают жизнь Иисуса Христа, Спасителя нашего, и греческих святых. Псалтири хорошо написаны и переплетены, для предохранения от пыли, с оправами, застежками и разными серебряными фигурами. Образа оправлены в рамы почти в рост человека. Одни серебряные, другие медные. Некоторые иконы, изображающие Пресвятую Деву и св. Георгия, которые у них в большом почитании, вделаны в простые небольшие рамки. Среди церкви висит медная люстра, в которую вставлено много свечей. Имеется также несколько [56] больших свечей. Алтарь содержится очень чисто, закрывается широкой завесой; чаша серебряная. Дай Бог, чтобы епископы так же заботились о пасомых, как о церквах своих! Несчастные мингрельцы шествовали бы по стезе истины я спасения. Но все совершенство и вся святость этих епископов заключается, в воздержании от мясной пиши, в точном соблюдении поста, в постоянной молитве днем и ночью и в содержании храмов прекрасном порядке; в прочем же они ничего не стыдятся. Беры благоговейно блюдут тоже самое. У церквей их есть колокольни с хорошими колоколами. Некоторые из этих церквей очень древни, что заметно по толщине стен и кладке камней. Теперь уже не строят так хорошо из камня. Церкви строятся простые деревянные.

Глава VIII.

О колоколах, именуемых цанцалуки. О священной доске, которую называют ора и употребляют вместо колокола, и о трубе под названием оа.

В Мингрелии колокола редки и невелики, вследствие дороговизны металла. По два колокола имеется в церквах у беров, а у пап и князя по одному. На востоке не ограничиваются одними только, колоколами, Иоанн Корона говорит в 24 главе своей истории, что народ сзывают в церковь при помощи инструмента, называемого дерево или дощечка, название, которое за ним осталось. Рассказывая о чудесах св. Анастасия, замученного в 627 году, он говорить, что, когда останки его были привезены в Кесарию, жители вышли навстречу, ударяя в священные доски.

Священная доска — тонкая дощечка, шириною в ладонь, а длиною около пяти ладоней, которую, употребляют для того, чтобы созвать верующих в церковь, если в ней нет колоколов; но в тех церквах, где имеются колокола, сначала бьют в священную доску, а потом. звонят в колокола. Однажды я спросил у одного бера, отчего они сперва не звонят в колокола? Он отвечал мне, что таков обычай первых христиан и что звук, издаваемый этой дощечкой, напоминает о животворящем древе. Когда слышат его, каждый совершает крестное знамение и хвалит Бога. А так как звук его слаб, то звонят в колокол, чтобы оповестить всех о предшедшем ударе в [57] священную доску. Другой говорил мне, что это древо знаменует собою грехопадение наших прародителей Адама и Евы и что верующие, слыша звук его, каются и просят у Бога прощения за тот грек; точно также и звон колокол он напоминает о милости Божьей к человеку, выразившейся в воплощении, и о вести, принесенной ангелом Девы Марии.

Трубою, называемой оа, сзывают к крестным ходам и собраниям по делам прохода, в подражание евреям: кн. Чисел, гл. 10, ст. 7, 8: “когда надобно собрать собрание, трубите, но не тревогу. Сыны Аароновы, священники, должны трубить трубами”. Иногда трубят очень громко, если из церкви похищена вещь большой ценности, дабы звуком напутать вора, якобы гласом Божьим, как они говорят, и чтобы он усовестился, думая, что икона покарает его: Иезек., гл. 33, ст. 5: “голос трубы он слышал, он не остерег его, кровь его на нем будет; а кто остерегся, тот спас жизнь свою”.

Глава IX.

Об иконах.

Народ этот очень почитает иконы, которые у них называются хаты; и тот, кто не вращался среди них, сначала думал бы, видя как пылко они оказывают им почитание, что нигде на свете нет столь пламенной христианской набожности. Но благочестие их, несомненно, ближе к иудейству и язычеству, чем к христианству. Ибо они почитают иконы не как изображения Иисуса Христа, Пресвятой Девы и святых, сущих на небесах как тому учит нас святая, церковь Христова, источник истины, но воздают почет вещественным чертам иконы, потому ли что она сама красива, или покрыта украшениями, или сделана из дорогого металла, или же известна своею жестокостью, убивая много людей; такие иконы почитают страха ради. Поэтому то большая часть образов сделана из серебра, а некоторые поволочены и усыпаны драгоценными камнями, среди которых все же много поддельных, что встречается в самых известных церквах, напр., в церкви св. Георгия. Почитание, оказываемое образам в главнейших храмах, как то, епископских и княжеских, доходит до. невероятного. Проходя по улице, ведущей к месту нахождения иконы, они издалека начинают преклоняться, повергаясь [58] на землю и творя крестные знамения, а затем три раза обходят вокруг церкви.

Некоторые, подойдя к церковным дверям, целуют землю, становясь на колени три или четыре раза, и многократно крестятся; затем снова падают ниц и бьют себя в грудь, после чего обращаются к иконе с просьбами. Первая и главная просьба состоит в том, чтобы образ убил их врагов и обокравших их; доказательством высокой степени почитания икон является то, что клятва на образе имеет решающее значение на суде. Апелляция не допускается вовсе, и страх пред иконами так силен, что есть много людей, которые не соглашаются присягать пред ними, даже показывая истину. Такие люди встречаются, по правде сказать, редко, ибо, вообще говоря, они довольно часто дают ложные клятвы, но при этом клянутся исключительно только теми образами, которые имеют самый кроткий вид, известны как не жестокие и, по мнению их, настроены по отношению к ним благоприятно. Все это уважение происходит не от любви к Богу или к иконам в ожидании благ для души в будущей жизни, ибо в иную жизнь, кроме здешней, они не верят; проистекает же это из боязни быть убитым, заболеть, быть обокраденным, разоренным владельцами или проданным туркам. Поэтому, если их обворуют, они отправляются к наиболее чтимой иконе, с приношением, состоящим из двух небольших хлебцев и маленькой бутылки вина; папа, стоя перед образом, двигает жертву вокруг головы приносящего. Потом, обращаясь к образу, как к своему товарищу или ровному с ним по положению, ибо у них так принято молиться, говорит ему: “ты знаешь, что меня обокрали и что я не могу поймать вора. Итак, прошу тебя этим даром, который я принес тебе, убить его и уничтожить (с этими словами он берет палку, втыкает ее в землю перед иконой и ударяет по ней молотком, или чем-нибудь подобным, пока она вся не войдет в землю) и поступить с ним, как я поступил с этой палкой”. Окончив эту чудную молитву, он уходит с папой из церкви и они вместе съедают и выпивают принесенное иконе. Они постоянно молятся о смерти врагов и о гибели всего, принадлежащего им — домов, земель, скота. Заболев, прежде всего, приглашают священника, которому верят как ангелу, чтобы узнать причину болезни. Как мы уже заметили, папа сначала перелистывает свою книгу, а затем выдумывает какую-нибудь ложь, вроде того, например, что [59] такая то икона гневается; тотчас вслед за этим его посылают совершать ей моления, несут приношение и дают обещание принести еще много, если больной выздоровеет; но, выздоровев, обета не исполняют, говоря, что обещались только для того, чтобы икона не убила больного. Образа, пред которыми воры преимущественно боятся клясться, из страха смерти, суть св. Георгия, принадлежащий семье Моцимоли, в селении Кетас, именуемый Туара-Ангелос, и св. Иова, в селении Пудац. Говорят, что эта икона находилась сперва в церкви, построенной около болота, где было много лягушек, оглушавших ее; утомленная этим, она ушла на вершину горы. Она считается такой жестокой, что всякий, приближающийся к ней, тотчас поражается смертью. Поэтому мингрельцы, приходящие к ней молиться, останавливаются в значительном отдалении, бросая, ей оттуда свои приношения, и сейчас же убегают. Один из священников служит обедню два или три раза в год, делая это с большим опасением; а когда он собирает пожертвования для этой иконы, то настоятельно советует не клясться ею, ложно ли или правдиво, чтобы не возбудить ее гнева.

Из образов св. Георгия, внушающих страх, известны Скелисский, у подошвы горы Кавказ, и знаменитая икона Иссорийская, весьма чтимая мингрельцами, грузинами, абхазами, и во всех окрестных странах. Есть еще несколько других, но те, о которых мы говорили, наиболее пользуются доверием. Все наперерыв хвалят и превозносят иконы своих приходов. Говорят, например, что такой-то образ отличается храбростью и военной доблестью. Мингрельцы совершают со своими иконами крестные ходы, собирая пожертвования; и если где-нибудь сборы бывают значительны, каждый папа несет туда свою икону, чтобы ей принесли пожертвования.

Некий дворянин, по имени Рамаца, однажды заболел в такое время, когда было запрещено есть мясо; убедившись после долгих увещаний со стороны врача в необходимости мясной пищи и поняв причину, почему следует это делать, он, наконец, решился. Раз во время обеда пришел папа, который принес ему от католикоса икону, чтобы исцелить его. Он тотчас же приказал прикрыть блюдо, в котором была говядина, боясь, как бы икона не заметила ее, позвал священника, перекрестился, высказал иконе несколько приветствий, а затем отослал ее, проси благодарить, католикоса, и снова [60] примялся за мясо, Почитание икон идет от греков так же, как строгое запрещение мяса в известное время. В подтверждение этого запрета, они изображают на образах Тайную Вечерю, совершаемую с рыбой, а не с пасхальным агнцем, потому, что многие из них уверяют, что Иисус Христос никогда не ел мяса. Один мингрельский священник рассказывал в беседе со мной, что, как каждый знает, во время хареба, т. е. Благовещения, едят только рыбу. Случилось так, что в год последний Пасха Иисуса Христа Благовещение пришлось как раз в великую субботу. И пока Спаситель наш, сидя за столом с апостолами, поучал их, прошло много времени, наступила полночь раньше, чем они приступили к еде; тогда, посоветовавшись о том, нельзя ли им теперь есть мясо вместо холодной рыбы, лежавшей на столе перед ними, и решив, что это возможно, они увидели, как внезапно большая рыба обратилась в ягненка, которого они и сели. Этот священник, вопреки остальным, утверждал, что Иисус Христос ел мясо. Наших икон мингрельцы вовсе не почитают и не оказывают им никаких знаков уважения. Один мингрелец сказал нам однажды: “отчего ваши образа не сильнее наших? Так как. ваши мечи сильнее и ткани крепче, чем у других народов, то и образа ваши, должны бы быть также могущественнее”. Милая шутка!

Глава X.

О священных реликвиях.

У народа этого имеется много реликвий, доставшихся ему, во-первых, в те времена, когда вера христианская процветала в нем, а князья вступали в союзы с константинопольскими императорами, которые дарили им много реликвий; во-вторых. от некоторых духовных лиц из названного города, делавших мингрельцам такие же подарки, дабы поддержать их благочестие, и, в-третьих, от тех же лиц, которые после взятия Константинополя турками бежали от магометанского владычества в Мингрелию и рассеялись по окрестным странам. Рассказывают, что в то время пришел в Колхиду один архиепископ, принесший с собою частицу животворящего креста, величиною в ладонь (несколько более восьми дюймов французского фута), и хитон, принадлежавший, будто бы, Богородице. Наши монахи видели его. Полотно, из которого он [61] сшить, желтовато и усеяно цветами, вышитыми иглою. В длину он имеет восемь римских ладоней и четыре в ширину; рукава короткие, длиной в ладонь, воротник узкий. Я тоже видел его в Кописской церкви, где он хранится и где и видел тоже высохшую руку, в золотом ковчеге, украшенном драгоценностями, которую считают принадлежавшею св. Марину, а также руку св. Кирика и еще несколько мощей, обделанных в золото или серебро. Одежда, о которой я говорил, хранится в ящичке из черного дерева с серебряными украшениями в виде цветов, в котором находится, кроме того, небольшая коробка с несколькими волосами из бороды Спасителя и веревкою, которою Его бичевали. Ящик этот запечатан княжеской печатью. Когда нам показывали эти святыни, их выложили на ковер, и мы брали их в руки с уважением и благоговением; мингрельцы же обращаются с ними небрежно, более ценя золото и серебро ковчегов, нежели самые мощи, потому что последних много у них. Что касается богослужебных книг, то таковых у них по несколько, большого формата, написанных крупными буквами по-грузински; каждый епископ раз в жизни переписывает свою книгу, для возобновления ее. Клавдий Рота, якобинский монах, в легенде своей об успении Божий Матери говорит, что, по словам великого Дамаскина и св. Германа, архиепископа константинопольского, императрица Пульхерия построила, в царствование императора Максимина, церковь во имя Богородицы, в улице, называемой Бальтемского; пригласив туда Ювеналия, архиепископа иерусалимского, и других епископов палестинских, находившихся в Константинополе по случаю Халкидонского собора, император обратился к ним с такой речью: “мы узнали, что тело Пресвятой Девы погребено в поле Гевсиманском. Мы желаем хранит это священное тело в нашей столице, а для сего да будет оно перенесено сюда со всею возможною торжественностью”. На это Ювеналий ответил: “в священном писании сказано, что тело Ее вознесено во славе, а в гробнице лежат только одежды и покров, коими тело Ее было облечено”. Епископ этот прислал в Константинополь указанные священные реликвии, и они были отданы на хранение в церковь, о которой мы только что рассказывали.

Говорят, что в Бедиелийской церкви есть также частица Честного креста, волосы из бороды Иисуса Христа, веревки, которыми его связали и бичевали, и пелены, коими Богородица пеленала его в детстве. Непристойное обращение мингрельцев [62] с этими реликвиями, к которым они не питают ни уважения, ни страха, приводит в ужас. Боятся они только икон своих; но и с них украли бы драгоценности, если бы к тому представилась возможность.

Глава XI.

О священнических облачениях.

Св. Иероним, в книге 4 о пророчестве Иезекииля, говорит, что церковью предписано два рода, одежд для ее служителей: одни, употребляемые обыкновенно, а другие — при исполнении обязанностей служения. Мингрельские священники не носят ни одежд первого рода, будучи одеты почти так же, как и миряне, ни второго, потому что при богослужении одеваются как и всегда; это происходит, от их бедности и нищеты, не позволяющей им иметь иных церковных облачений, кроме накинутой на плечи изодранной тряпки. Облачение их епископов богаче, как-то: хитон, называемый ими кварти, сделанный не из холста, а из шерсти; епитрахиль, носящая название олари, которая, однако, не перекрещивается спереди; два нарукавника, именуемые санктави; ризы — питтаны и басмаки. Облачения эти греческого образца, шелковые, шитые золотом, носятся епископами, священниками и монахами. Но что касается пап, т. е. приходских священников, то их крайняя бедность заставляет их ограничиваться употреблением каких-нибудь рваных лохмотьев, вместо священнических облачений. Многие служат обедню, накинув поверх платья простую полотняную рубашку. Во время служения они никогда не бывают с босыми ногами, следуя наставлению апостольскому: посл. к Ефес., гл. 6, ст. 15: “и обувь ноги в готовность благовествовать мир”, которое исполняют ненарушимо, для каковой цели держать в церкви свои чиаполо, или обыкновенные сандалии, или же какую-нибудь старую обувь; при неимении же таковой, кладут пред престолом доску, на которую и становятся во время служения. Согласно греческому обряду, у них имеются потир, называемый, бардзимы, лжица — лагари, дискос — пешхуми, звездица — камара, воздухи — дапарна, напрестольная пелена — беркели, служебник — сабарехи; но и чаша и лжица, и дискос, которым надлежало бы быть серебряными, медными или хотя бы оловянными, часто бывают у жалких, бедных пап деревянные, грязные и зловонные. Если же папа [63] находится в доме у какого-нибудь мирянина, которому захочется отслужить обедню, то он служит ее тут же в марани или погребе, так как знает ее наизусть. Таким образом ему нет надобности в служебнике. Он берет кубок из числа тех, что служат обыкновенно для питья, взамен потира и засаленное блюдо вместо дискоса. На скорую руку печется в золе небольшой хлебец, заменяющий просфору, в вине же недостатка не бывает, так как дело происходит в погребе. Престолом служит какая-нибудь грязная и пыльная доска, на которой папа и служит обедню, доставь предварительно у кого-либо из домашних рубашку или нечто подобное, что и надевает на спину, вместо ризы. О пеленах и плате для отирания потира он не заботится, ибо его собственные руки служат ему платом. Когда подходить время чтения Евангелия, он вынимает из кармана небольшую книгу, писаную по-грузински, которая заключает в себе род требника; у большинства эта книга изорвана, с перепутанными листами, часто с совсем стертыми буквами, иногда без большей половины листов. Но священник, не смущаясь, служит обедню по такой книге и перелистывает страницы ее, в то же время, читая молитву, которую ищет, так как знает всю обедню наизусть. Точно также не смущается он отсутствием на престоле антиминса и пелены. Все это относится, однако, только до приходских священников, так как в церквах у епископов, аббатов и монахов все предметы, необходимые для служения обедни, содержатся в отличном порядке, так же как и в княжеских церквах.

Глава XII.

Об обедне.

Обедня служится на письменном грузинском языке, который духовенство столь же мало понимает, как наши крестьяне латинский язык. Дома священников расположены всегда далеко от церквей, потому что последние строятся в местах уединенных. Священник служить обедню, когда кто-нибудь попросить, за плату, состоящую из трех или четырех сажен веревки, козьей или овечьей шкуры, или же обеда, или чего-либо иного. Во всякую погоду, под дождем и ветром, он отправляется в церковь, взяв с собою облачения в [64] кожанном мешке, вино в глиняном сосуде или небольшой тыкве, испеченный на углях хлебец, с выдавленными на нем грузинскими буквами, и свечу. Эти предметы доставляет лицо, заказавшее обедню.

Взяв все это, священник направляется к церкви. Приблизившись к ней, он начинает произносить молитвы. Подойдя к двери, он кладет свою ношу на землю, ударяет в священную доску и звонит в колокол. Делается это не для того, чтобы созвать народ, ибо мингрельцы ходят в церковь только по торжественным дням. После этого священник входит в церковь, зажигает свечу принесенным с собою огнем, не переставая в то же время вслух читать молитвы. Он надевает свои жалкие облачения, а именно: ризу, которую кладет себе на плечи, как у нас надевают ее при посвящении в священнический сан, если таковая имеется; в противном случае, обходится и без нее. Затем, он облачает престол, покрывая его какой-либо тканью, служащей пеленою; около Евангелия ставит тазик или доску, заменяющую дискос; около посланий апостольских — кубок взамен чаши, а посредине — хлеб, который назначается для освящения, именуемый себисквери, и все время не перестает читать молитвы. Затем, он наливает в чашу значительное количество вина. В левую руку он берет хлеб, в правую небольшой нож, которым и отрезает в месте, где наложена печать, потребное количество, которое кладет на, дискос. После этого берет звездицу, называемую камара, состоящую из двух полукружий, и ставит ее над хлебом, положенным в дискос; излишек хлеба отлагает в сторону. Затем, покрывает дискос куском белого полотна, а другим куском — чашу с вином. После того, он отходит несколько ближе к престолу и читает “отче наш”, потом послания и вслед же евангелие, а затем со служебником в руке идет на средину церкви, где поет “верую” и читает несколько молитв о святых дарах. Вернувшись, затем, в алтарь, он снимает с дискоса покрывавшее его полотно и кладет его себе на голову, берет дискос в левую руку и поднимает его ко лбу, а в правую берет потир, который держит против груди, медленно выходит к народу, на середину церкви, и обходит ее кругом с песнопением. Народ, если таковой присутствует, при приближении священника бросается на землю, совершая поклоны, а после его прохождения, призывает имя Божье, выказывая величайшее благочестие, идет вслед за дарами, сопровождая их с [65] зажженными свечами в руках. По окончании этой процессии, священник переходит к престолу, ставит на него сначала чашу, а затем дискос, берет в руки полотно, лежавшее на голове его, и держит его перед дарами, читая молитвы. Затем, громким голосом нараспев, произносит слова освящения сначала хлеба, а потом вина, берет звездицу и проводит ею крестообразно сначала над дискосом, а затем над потиром и над дарами, после чего берет правой рукою освященный хлеб и поднимает его над головою, читая молитвы, но окончании которых трижды совершает этим хлебом крестное знамение, кладет его себе в рот и ест. Потом пьет вино, держа чашу обеими руками, и если крошки хлеба остались на дискосе, собирает их руною и кладет в рот; съедая, таким образом, хлеб и с чашей в руках, он обращается к народу и говорит ему: “шишит”, что значит трепетание. Затем он расставляет все по местам, тушит свечу, если она не догорела, потому что иногда ее хватает только на половину обедни, разоблачается, складывает свои облачения в кожаный мешок и возвращается домой.

Такое совершение литургии, в сущности, вполне согласуется с обрядами, установленными святыми Василием, Григорием Надианским и другими святыми и одобренными папой: но совершается оно невежественными мингрельцами, без благочестия и благоговения; людьми, которые, Бог знает, крещены ли и рукоположены ли надлежащим образом, ибо епископы, не пекущиеся о своих епархиях, сами весьма невежественны и нерадивы. Они служат обедню, когда получают за это что-нибудь; если же им ничего не заплатят, они вовсе не служат. Во время великого поста служат только два раза в неделю, в субботу к воскресенье, ибо в эти дни католикос, епископы и монахи постятся, принимая пищу раз в день, после вечернию. Если же они служили бы и в остальные пять дней, то тем самым нарушили бы пост, который, по их убеждению, заключается в том, чтобы не есть более одного раза в сутки, по вечерам, и чтобы до того времени ничего не подносить ко рту. Заметьте, что если священник, отправившись в церковь служить обедню, найдет двери запертыми; то он служит снаружи, прикрепив к дверям свечу. Несколько священников, пожелавших одновременно отслужить обедню в одной и той же церкви, служат не каждый отдельно, так как это у них не в обычае, но все вместе, и [66] совершают это без уважения к службе, перемешивая молитвы с разными посторонними разговорами.

Глава XIII.

О крещении.

Как только родится ребенок, папа, или священник, совершает над челом его крестное знамение, а через восемь дней помазует его священным елеем, называемым миром. Крестят его спустя долгое время, когда ребенку уже около двух лет; происходит это следующим образом. Священник идет в марани, т. е. погреб, заменяющий в этом случае церковь, и садится на скамью, а на другую, стоящую против него, сажает крестного отца с младенцем. Около священника стоит блюдо с ореховым маслом и кадка или чан, или же иная деревянная посуда, служащая купелью. Он спрашивает имя, затем зажигает небольшую свечку и начинает читать, что длится довольно долго; перед окончанием чтения снимает свою скуфью, после чего читает еще немного, потом оборачивается, все читая, и, почитав еще некоторое время, просит принести воду; а так как часто случается, что в это время вода еще не нагрета, то ему приходится ожидать. Воду выливают в кадку, и священник берет ореховое масло и льет его туда же с молитвами и песнопением. Тем временем, крестный отец, раздев ребенка, сажает его в кадку совсем нагого и моет руками все тело его, причем священник вовсе не прикасается к нему и не произносит ни слова; по окончании омовения, он берет рог с миром, или священным маслом, которое столь густо, что похоже на засохшую мазь, отрезает щепкой небольшой кусок и передает его крестному отцу, который и помазует ребенку сначала лоб, затем нос, глаза, уши, грудь, пупок, колени, лодыжки, пятки, подколенки, задние части, поясницу, локти, плечи и темя; священник в это время и рта не раскрывает. Потом крестный отец сажает обратно ребенка в кадку, берет немного освящен наго хлеба и дает ему с вином, и если тот пьет и ест, то говорят, что это добрый знак и, что он будет силен и отважен; после чего передает его на руки матери, произнося трижды: “вы дали мне его жидом, а я возвращаю вам его христианином”. Затем ребенка убаюкивают и дают ему немного поспать, а потом обмывают [67] свежей водой, что делает не крестный отец, а другое лицо, которое тоже считается вступающим с матерью ребенка в родство, но не столь близкое, как крестный отец; ибо следует заметить, что крестный отец ребенка считается с матерью его в той же степени родства, как брат и сестра, так что он во всякий час и во всякое время может входить к ней, как в собственный дом. Должно заметить, что священники совершают таинство крещения без церковных облачений, о чем они вовсе не заботятся; они никогда и не крестили бы, если бы при этом не представлялось случая попировать, так как весь этот священный обряд состоит главным образом из торжественного пиршества, продолжающегося целый день; поэтому те, которые не имеют средств пожертвовать по крайней мере свинью, вовсе не крестят детей своих. Оттого часто случается, что дети этих несчастных умирают некрещеными.

Богатые, наоборот, не довольствуются несколькими свиньями, но, чтобы придать пиру более пышности, режут быков и других животных, приглашая всех своих родных и друзей на празднество, которое продолжается всю ночь, пока большинство не перепьется. По-видимому, мингрельцы приняли греческий обряд крещения, при котором за раз совершается три таинства, а именно: крещение, миропомазание и причащение. Ибо, обмывая дитя, они совершают крещение; помазывая его елеем, — миропомазание, а давая хлеб и вино, — причащение. Но я думаю, что давать таким образом ребенку хлеб и вино, составляет скорее подражание евреям, которые давали детям вино и молоко, со словами: “emite oinum et bac”, как говорит св. Иероним в главе 55. В прежние времена мингрельцы, действительно, придерживались греческих обрядов, но впоследствии во многом исказили их. Некоторые священники, из числа наиболее ученых, рассказывали мне, что дитя погружают иногда, для большей торжественности, не в воду, а в вино. Если бы они не были слишком невежественны, их могли бы назвать лютеранами, потому что однажды Лютер, когда его спросили о веществе, необходимом для крещения, ответил, что погружать можно во всякую жидкость, как-то: в молоко и вино; об этом сообщает Беллярмин в кн. “О святом крещении”, гл. 2. Как-то раз пригласили священника, чтобы окрестить больное дитя. Священник этот, видя, что ребенок умирает, наотрез отказался крестить его, говоря, что не желает напрасно тратить священный елей, как будто крещение [68] заключается в помазании елеем. Когда ребенок, не будучи окрещен, умер, пришел другой папа, друг дома, чтобы посетить семью в ее несчастии и утешить в понесенной утрате. Отец ребенка сказал ему со слезами на глазах, что его более всего огорчает в смерти сына то, что дитя скончалось некрещеным, потому что приглашенный для крещения священник отказался окрестить его из опасения потратить напрасно священный елей. Тогда священник перебил его речь словами: “разве вы не знали, что тот папа скуп? Не плачьте, утешьтесь, я его окрещу: немного елея ничего не стоит”. Сказав это, он достал из-под одежды рожек, взял немного елея и помазал мертвое дитя, как это делается при крещении. Такова то глупость и бессмыслие этих священников! Предоставляю судить читателям, надлежащим ли образом окрещены эти дети. Поэтому наши отцы-миссионеры не упускают случаев крестить sub coniditione всех детей, которых встречают, как будто давая им лекарство или лаская их.

Они дают детям своим имена по поводу какого-нибудь случайного события, в подражание евреям, как мы видим на примере Веньямина, названного сыном болезни, вследствие страданий, перенесенных матерью его Рахилью гири рождении его (кн. Бытия, гл. 35, ст. 18). Также и мингрельцы называют ребенка Обжека, т. е. пятница, если он родился в этот день; Гвианиса, т. е. поздно пришедший, если он родится вечером; Превалиса, т. е. февраль, если время его рождения приходится на этот месяц и т. п. Очень немногие носят имена святых, потому что, говорят они, не позволено простому человеку давать имя святого, чтобы он не обесчестил его, подобно тому, как это случилось с бессердечным воином, называвшимся Александром. Этот царь, читаем мы в жизнеописании его, составленном Плутархом, сказал ему в гневе: “или веди себя, как Александр, или перемени имя”. Итак, мингрельцы, не носящие имен христианских святых, как бы говорят: “поступки наши — не поступки христиан, и, дабы не навлечь на себя упреков, мы не будем носить их имен”. Св. Августин, в гл. 70, о св. Иоанне говорит: “имя христианина непорочно и честно”; народы же эти чрезвычайно далеки от обоих сих совершенств. Следует еще заметить, что какого бы возврата они не достигли, их продолжают называть сыном такого-то, как в писании: “puer centum annorum”.

Формула крещений, на их языке, такова: “нателис-игебтс [69] сакалитос мамисата амин. Дацицата амин. Дацулица цминда сата амин”.

Эту формулу крещения знают очень немногие священники. Она известна нескольким берам. Всего более удивительно то, что часто люди крестятся вторично.

Мы ничего не говорим здесь о св. мире, ибо мингрельцы об нем не слыхали, кроме того, что, согласно греческому обряду, помазание совершает не священник, а крестный отец, как мы заметили выше, при описании крещения.

Глава XIV.

О причащении.

Таинство евхаристии совершается у них не обязательно, как у греков, на квасном хлебе, а как придется. Они приготовляют круглый хлебец, весящий несколько более одной унции и составленный из муки, воды, пшена и вина, на который налагают нижеследующую печать

Хлеб с такой печатью называется до освящения себисквери, а после освящения нацероба сацеребели. Предсмертное причастие, даваемое больным, называется нацили; священники сохраняют его в небольшой сумочке из холста или иной ткани, которую всегда носят на поясе, о чем мы расскажем ниже.

Arcadius, в сочинении о согласии церквей, кн. 3, говорит, что, вероятно, во времена апостолов освящался иногда квасной, [70] иногда пресный хлеб. Латиняне следуют примеру Иисуса Христа, который освятил опресноки; мингрельцы же освящают и квасной, и пресный хлеб, безразлично. Составные части их просфор — мука, соль, вино и вода — иудейские, ибо Бог заповедал в древние времена солить всякую жертву: Левит, гл. 2. ст. 13: “всякое приношение твое хлебное соли солью”. У священников этих не в обычае прибавлять в чащу с вином воды. Впрочем, я встречал и таких, которые прибавляли воду; и когда я спросил как-то одного священника, отчего они не вливают в чашу воды, он отвечал мне, что иногда он разбавляет водой вино, когда оно слишком крепко, но что достаточно хлопот с переноской вина, огня, свечи и мешка с облачениями, чтобы заботиться еще о доставке воды. Затем я спросил его, чтобы он сделал, если бы вино обратилось в уксус? Он отвечал, что освятил бы его, но не сделал бы того же с водой, ибо это уже не вино. Эти священники, в подражание грекам, которые вслед за освящением даров и непосредственно перед причащением имеют обыкновение вливать в чашу немного “теплоты”, в воспоминание о теплой крови и воде, вышедших из ребра умершего Иисуса Христа, — свяченники эти, говорю я, нагревают на свече железную ложку, затем вливают туда немного воды, которую вливают согретой таким образом в чашу и после того причащаются. Они не знают, для чего проделывают все это; по их словам, таков обычай, но все же не все и не постоянно делают это.

Я много раз старался узнать у разного рода духовных лиц, какова формула причащения, но только один из них, несколько менее невежественный, сумел ответить мне! Он сказал мне, что при освящении тела, именуемого маркверит, произносится следующее: “мигет чамет ессе арис хорци чеми квентуис шате хили миса тевебелат цодоат”; при освящении крови, магваинт: “сута млеганква веста ессе арис сизели чемит квентуис шапте хити цодоат”. Затем я спросил его, совершена ли литургия, если священник забудет слова, произносимые при освящении даров? Он отвечал: “отчего же нет? но священник, забывающий слова, совершает великий грех”. В сущности, они не понимают, в чем дело, и служат по привычке и из-за выгод; отсюда следует вопрос, имеют ли совершаемые ими таинства силу или нет? — предоставляю решение ученым. Что же касается нацили, или предсмертного причастия для больных, [71] то мингрельцы поступают в этом отношении, как греки, освящая его раз в год, в великий четверг, в воспоминание о тайной вечери Спасителя. Но в то время, как греки сохраняют дары в золотой и серебряной дароносице, или в ином пристойном сосуде, как обе этом говорят Бароний и Arcudius, в соч. о согласии церквей, кн. 3, о святой евхаристии, колхидские священники держат их в холстяном и кожаном мешке, обыкновенно засаленном и грязном, который они носят на поясе, куда бы ни шли и чтобы ни делали, даже в таких местах, где с ними обходятся без должного почтения и уважения, как будто дары просто кусок мяса. А так как они часто бывают пьяны, то и валяются в таких случаях на земле с мешком на поясе, не обращая на него никакого внимания. Когда раздеваются и ложатся спать, то мешок кладут вместе с платьем в изголовье или в иное место. Если больной потребует причастия, они несут дары к нему сами или же, не желая обременять себя, отправляют их с тем, кто был к ним прислан, будь то мужчина, женщина или дитя. А так как это напили, т. е. дары, бывают иногда несколько твердо, потому что давно приготовлено, его, чтобы больной мог его проглотить, берут руками, комкают и обращают в мелкие кусочки, которые кладут на блюдо или камень, не заботясь о крошках, падающих и пристающих к рукам; затем нацили кладут в небольшое количество вина и дают больному выпить, обращаясь к иконе с молитвою и прося не убивать его. Когда эти люди пьют размолоченные указанным способом дары, обыкновенно большая часть остается на их длинной и густой бороде; но это их нисколько не удручает: они вытираются рукой, или же рукавом рубашки, или чем-либо иным.

Напутствуются лишь немногие, ибо считается дурным предзнаменованием иметь дары в доме больного. Поэтому, вместо того, чтобы давать больному, их кладут в бутылку или небольшую тыкву с вином, которую ставят в угол, и наблюдают, что с ними сделается, по чему и судят об исходе болезни. Если нацили опустится на дно бутылки, то это дурное предзнаменование и больной умрет, если же оно плавает на поверхности, то это знаменует обратное. Нацили приготовляется из муки, вина и соли. Воды в него не прибавляют, как в просфоры, ибо, говорят они, если бы в нем была вода, то оно не сохранилось бы целый год. Вопрос же о том, пригодно ли это вещество для освящения и есть ли оно [72] истинный хлеб, предоставляю решению ученых. В конце года священники, у которых есть остатки нацили, относят их на престол; там они лежат и поддаются мышами. Так то принимается святое, причастие и таково, их благоговение, с коим они причащаются; отсюда легко заключить о том, какова их вера и как они веруют в действительность святых тайн.

Глава XV.

О покаянии.

Народы эти признают таинство покаяния, именуемое у них гандоба. Грехи они называют иоджиа, раскаяние — иодуа, сокрущение сердца-сцнанули. Все это им известно. Но все жени миряне, ни духовные лица никогда не исповедуются, даже при самой кончине, а если кто-нибудь, вздумает исповедаться, ему необходимо иметь достаточно” средств для уплаты духовнику. Случилось однажды” что некий господин по имени Патацолукия, исповедавшись у католикоса, дал ему пятьдесят экю, когда же пожелал вторично исповедаться, то католикос не принял его, говоря, что ему, слишком мало было дано прошлый раз. О другом дворянине рассказывают, что он подарил епископу за исповедь лошадь и еще несколько вещей. Епископ этот, возвращаясь с подарками домой, встретил сына того дворянину и поблагодарил его за то, что отец его так много подарил. — “Как, воскликнул сын, мой отец так много нагрешил и так мало дал своему духовнику? Мне стыдно за него, но я поправлю его ошибку и обещаю вам прислать еще, много разных вещей”. Дело в том, что он верил, что у кого много грехов, тот должен делать духовнику более значительные подарки. Итак, в этой стране исповедываются очень немногие, я бы сказал, — почти никто. А если кто-нибудь и исповедывается, то исповедь его скорее кощунство, нежели истинное покаяние. Ибо он кается лишь в том, в чем ему вздумается, покаяться, а большую часть грехов скрывает. Отсюда происходить то, что когда они совершают дурной поступок, который и сами считают за большой грех, они скрывают, но в то же время искупают его, следуя общераспространенному среди них убеждению, что совершивший великий грех должен для искупления его сделать [73] доброе дело. Добрым делом почитается приношение иконе жертвы или дара, состоящего из шелковых тканей или денег, чем, по их верованию, с них и снимается грех, помимо иного покаяния. Заблуждение это идет от греков. Тоже делают и епископы, и все духовенство на востоке. Происходит это оттого, что так как по древним канонам священнослужители, живущие в прелюбодействе, отрешаются навсегда от сана, они никогда не исповедываются, из страха открыть друг другу свои грехи или навлечь на себя подозрения, а затем лишиться доходов. Они были бы правы в своем страхе перед последствиями исповеди, если бы в указанных канонах шла речь о внутреннем приговоре совести, но в них говорится только о внешнем судилище.

И вот эти достопочтенные духовные липа, вместо исповеди отправляются к реке для омовений перед слушанием обедни и хотят этим способ выполнить требование исповеди. Точно также, перед тем как совершить жертвоприношение, именуемое sanctos, где участвует несколько священников, они век вместе ходят мыться в реке и в течение недели видят своих жен, полагая тщеславно, что это тоже; что исповедь. Есть у них еще причина не исповедываться, а именно то обстоятельство, что как епископы, так и священники не хранят тайну исповеди, но всем и каждому рассказывают о том, что говорилось на исповеди, беседуя об этом часто даже в присутствии кающегося.

Впрочем, мингрельцы убеждены, что надо только иметь духовника, или монцгвари, как они его называют, а исповедываться не стоит вовсе; поэтому у каждого из них есть духовник. Они приходят к какому-нибудь священнослужителю — епископу, монаху или священнику безразлично, — известному за доброго христианина, добродетельного и ученого, приносят ему какой либо подарок, смотря по средствам, и просят быть их духовником. Он же принимает подарок и соглашается нести обязанности духовника; но, тем не менее, они никогда не исповедываются, если же заболевают, то посылают за духовником, чтобы он исцелил их, или заставляют снести себя к нему, но все же не исповедываются. Лучшая услуга, которую он может им оказать, состоит в том, чтобы освятить воду и окропить их, затем омыть ей какую-нибудь икону и дать выпить больному, с чтением молитв. Духовник имеет право, после смерти своего духовного чада, на лошадь, на которой тот ездил в последнее время, на [74] одежду его и на все, что на нем было во время его посещения.

Еще многое, кроме сего, делают эти несчастные люди, ослепленные ненасытной жадностью своих невежественных епископов. Будучи здоровы, они отправляются или к католикосу, или к епископу, или же к своему духовнику и просят дать им письменное разрешение от грехов как содеянных в прошлом, так и тех, которые будут совершены ими в течение всей жизни. Невежды эти исполняют их просьбу и вручают им разрешительное свидетельство от всех прошлых и будущих грехов без предварительной исповеди; но так как такие разрешения стоят очень дорого, то получают их только богатые. Иерусалимский патриарх дал такое свидетельство князю, который много заплатил за него. Когда имеющий разрешительное свидетельство болен и находится при смерти, ему кладут его в руку и верят, что для спасения достаточно, без исповеди или иного обряда, иметь в руках разрешение от грехов. Таково-то невежество этого народа, никогда не бывающего у исповеди. Когда говоришь им о исповеди, что неоднократно приходилось делать и мне, они отвечают, что у них вовсе нет грехов, потому что не знают, что такое грех и в чем он заключается, так как нет никого, кто научил бы их. Может иногда случиться, что человек перед смертью и покается в грехах, в общих выражениях, особенно если кто-либо из монашествующих внушить ему сделать это; но по большей части они умирают, как животным. К этому следует добавить, что священники не знают слов разрешительной молитвы и при больном только и делают; что молятся образу, чтобы он не убил его и не гневался.

Глава XVI.

О елеосвящении.

Мне ни разу не пришлось видеть у этого народа совершения таинства елеосвящения. Я бывал у многих в их смертный час, причем присутствовали и священники, но не один из них не совершал этого таинства. Я расспрашивал об этом нескольких священников, но все отвечали мне, что помазание священным елеем совершается только при [75] крещении, сущность которого у них и заключается в помазании елеем, приготовляемым католикосом, как мы о том говорили выше. Некоторые, однако, заболев, призывают бера, который освящает немного орехового или оливкового масла и помазывает им больных, но это — ни соборование, ни миропомазание.

Глава XVII.

О посвящении в сан и о безбрачии священников.

Мингрельские епископы блюдут таинство священства, из за доставляемых им выгод, ибо католикос не рукополагает епископа менее, чем за пятьсот экю, а епископ не посвящает священника дешевле, как за стоимость хорошей лошади; но я никак не мог узнать, каким образом совершается посвящение этих лиц в сан.

Закон о безбрачии всегда почитался у греков и других восточных народов; а во избежание бесчестия среди духовенства, они разрешили священникам раз в жизни вступать в брак с девушкой, перед тем, как принять сан; по смерти же ее они должны оставаться вдовцами. Но досточтимое духовенство мингрельское, делая вид, будто всегда следует греческим обрядам, нашло способ избежать действия сурового закона; ибо на той же девушке, на которой женится перед посвящением человек, желающий быть священником, он женится вторично после посвящения в сан, без разрешения со стороны епископа, уверяя, что посвящением нарушается брак. Если же жена умирает, они полагают, что могут жениться вторично, так как могли же они, согласно разрешению, жениться после посвящения; на этом основании они вступают во второй брак, затем и в третий, и в четвертый, и в который только пожелают; епископы никогда не отказывают им в разрешении, но продают его очень дорого, ибо, следует заметить, разрешение на вступление во второй брак стоит священнику вдвое дороже того, во что обошлось первое разрешение, в третий раз втрое дороже, и т. д.; при этом епископ, думая лишь о получении денег, без затруднений дает разрешение, не справляясь о том, женится ли священник на девушке, вдове или разведенной. Но если бы священник женился вторично без разрешения епископа, то он [76] был бы объявлен неспособным отправлять духовную должность, ему сбрили бы бороду и волосы на голове, и он был бы лишен сана; ибо должно заметить, что они не верят, что таинство сообщает благодать неизгладимо, и, далекие от этого, вновь посвящают в сан священников, лишенных священства, как будто бы они никогда не были посвящены. В этом отношении они поступают так же, как и с крещением, которое некоторые заставляют беров вторично совершать над ними, как будто бы первое было недостаточно. Однажды некий священник, заметив, что молодой мальчик украл у него свинью, выстрелом из пращи убил его. Тотчас же его объявили неспособным отправлять должность, обрили, отняли церковь и доходы; но через некоторое время его друзья и сделанные им подарки снискали ему благосклонность католикоса, и доходы были ему возвращены, после чего его снова посвятили в сан, как будто он никогда раньше не был священником.

Глава. ХVIII.

О браке.

Таинство брака, который он называет горгини, может в этой стране быть названо торговой сделкой, потому что родители невесты торгуются с ищущим ее руки из-за цены, которую хотят взять за нее и которая за девушку бывает всегда гораздо больше, чем за вдову. Сторговавшись, жених принимается всеми средствами собирать условленную сумму, берет детей у своих вассалов, или ленников, которые не только подвластны ему, но как бы рабы его, и предает их туркам, чтобы было тем заплатить за жену, остающегося тем временем по прежнему у родителей, где будущий муж может свободно видеться с ней время от времени; от этого случается иногда, что она становится беременной раньше свадьбы. Когда жених соберет условленную сумму, отец невесты устраивает торжественный пир, продолжающийся до следующего дня, на который приглашаются родственники и друзья, а также те, кто договаривался об условиях брака. Жених, тоже в сопровождении родных и друзей, является с обещанным за невесту выкупом, который и передает отцу ее или ближайшим родственниками перед тем, как сесть за стол. Тогда же [77] ему показывают приготовленное невесте приданое, которое обыкновенно бывает равноценно с тем, что жених дает за невесту. Приданое состоит из мебели и домашней утвари, скота, одежды, и нескольких рабов для услуг жене, но считающихся принадлежащими мужу так же, как и все остальное, кроме платьев и драгоценностей невесты. После ужина, кончающегося утром, невесту, в сопровождении ближайших родственников, гостей и друзей, отвозят к жениху с подарками, каждый по своим средствам. Всю дорогу идут с песнями и музыкой. Между тем двое из числа заключавших брачный договор едут карьером впереди, к дому жениха, чтобы известить о прибытии невесты. Там им тотчас же предлагают бутылку вина, хлеба и мяса, они же, не слезая с лошадей, берут бутылку и скачут по двору и вокруг дома, разливая вино с пожеланиями молодым мирной, согласной жизни. Затем они спешиваются, слегка закусывают и потом возвращаются к невесте. По прибыли к дому жениха, ее ведут в залу, где в то время собирается и где уже собралась вся семья. Сначала входят друзья, потом родные, потом невеста, которая при входе совершает обычный поклон, пригибая к земле колено. Затем она выходит на середину залы, где разложен ковер, а на нем кувшин вина и котел с вареным тестом, заменяющим хлеб. Ударом ноги она опрокидывает кувшин с вином, набирает полные пригоршни теста и разбрасывает его большими кусками по всей зале. По окончании этой церемонии, переходят в другую комнату, где приготовлено пиршество. Это и есть свадебный пир, на котором рассаживаются по порядку старшинства. Пьют, едят, поют и проводят в этом весь день и всю следующую ночь, пока так не напьются, что не могут больше сидеть. Пир продолжается обыкновенно, таким образом, три или четыре дня, но новобрачные еще не ложатся спать вместе, потому что обряд бракосочетания еще не совершался. Это происходит всегда тайно, не в назначенный день, как они говорят, из-за опасения, как бы магари, или волшебники, не заколдовали молодых. Бракосочетание может происходить во всякое время и днем и ночью, в погреби или в церкви, но не внутри, а у дверей.

Туда приходит священник с брачущимуся и с посаженым отцом, которого называют мегорчили. Священник, с зажженной свечей в руке, начинает читать. На стоящем рядом столе лежат два венца, из живых цветов или из шелка, с ниспадающими разноцветными кистями, длинное [78] покрывало, иголка и нитка, которыми пришивают молодых одного к другому, чаша с вином и куски хлеба.

Посаженый отец кладет покрывало молодым на голову и сшивает вместе их платья. Тем временем священник продолжает безостановочно читать. Затем посаженый отец берет оба венца и надевает их на молодых, а время от времени, по мере того, как священник читает известные молитвы, он перемещает их, надевая на голову невесты венец, который был на женихе, а на голову жениха тот, который был на невесте, и делает это три или четыре раза. Когда священник окончит чтение, посаженый отец берет хлеб и чашу, ломает хлеб на куски и кладет первый кусок в рот жениху, а второй невесте, и так попеременно до шести раз; седьмой же кусок берет себе и съедает его. Так же дает им по очереди пить из чаши, каждому по три раза, а остатки выпивает сам; затем они с миром расходятся.

Покрываю, под которым стоят молодые, знаменует собою целомудрие и смирение; это заимствовано из еврейских обрядов, как мы то видим на примере Ревекки (кн. Быт., гл. 24) и как это замечает св. Амвросий (поел. 2, кн. Авраама, гл. последн. Исидор в кн. о богослужении). Сшивание одежди бракующихся производилось в древние времена двумя скрученными нитями, из коих одна была белая, другая красная; и это означало супружеский союз, который не должно разрывать от разводом, ни разлучением, как о том говорит Чаков в своем трактате о христианской религии, кн. 20. гл. 146. Быт. мингрельцы сшивают их Просто ниткой, чем и изображаются весьма верно малую продолжительность их брачного союза, с большой легкостью прерываемого разлучением и разводом. Среди них часто можно встретить мужа, имеющего двух жен, а иногда и трех, причем первая служит горничной для следующей: это старое еврейское заблуждение. Хлеб и вино при бракосочетании употреблялись в обрядах древних христиан, ибо новобрачные причащались непосредственно вслед за благословением их союза. Но эти народы, извратив смысл и назначение всех истинно-христианских обрядов, извратили и этот, придав ему совсем иное значение. Произошло это оттого, что бракосочетание совершается у них во всякое время дня, и до обеда, и после него, когда они уже не могут причащаться. Один священник сказал мне как-то, что хлеб и вино, которые новобрачные едят и пьют вместе, означает, что они одинаково должны быть хозяевами пищи и питья; что [79] покрывало на их головах означает брачное ложе, что посаженый отец, доедая и запивая остатки, тем самым вступает с молодыми в родство и что ему надлежит настраивать и улаживать разногласия, которые могли бы возникнуть между новобрачными; последние питают к посаженому отцу такое доверие, что ему открыт свободный доступ в этот дом как в его собственный и что если бы муж застал его вдвоем с женой взаперти, то это не возбудило бы в нем подозрений: так велика вольность отношений, в которых они живут.

Что касается супружеской верности, то они соблюдают ее, пока им это угодно, как мы уже заметили; особенно же знатные люди, как мы видели на примере царя имеретинского, давшего развод своей первой жене Тамаре, — которая вышла вскоре замуж за другого владетельного князя, чтобы жениться на дочери Теймураз-хана, князя кахетинского; также на примере Дадиана, князя мингрельского, который развелся с первой женой, происходившей из страны Абхазов, из владетельной семьи Тарассиа, причем приказал отрезать ей нос и уши из за пустых ложных подозрений, и женился на жене своего дяди, бывшего еще в живых, из Либардийского дома, вырвав ее силою из рук его. Я мог бы привести еще много подобных примеров. Хуже всего то, что привычка давать жене развод вошла в обычай, особенно в простом народе. У некоторых в доме по две и по три жены. Другие держат их в разных местах для того, чтобы, куда бы они ни приехали, они могли быть с женою. В конце концов, большинство, вообще, довольствуется одной женой, кроме тех случаев, когда жена бесплодна или вечно ссорится; тогда они говорят, что Бог не благословил этого брака и не хочет его продолжения, ибо Бог все делает хорошо. Поэтому, так как жена отличается дурным характером или не имеет детей, — а это не хорошо, — то это значит, что Бог не благословил такого брака; следовательно, должно его прекратить и жениться на другой.

Глава XIX.

О богослужении.

Все богослужения, и литургия, совершаются на древнем письменном грузинском языке, сильно отличающемся от обычного народного говора. Различаются и шрифты, из коих [80] один, употребляемый для общенародного языка, применяется во всех случаях, относящихся к гражданским делам; другой для освященного писания, богослужения и всего относящегося до религии, а потому только немногие понимают и читают его. Среди священников также немногие понимают его и, дабы пополнить этот недостаток, они выучивают обедню наизусть и служат таким образом во всякое время и по всяким поводами. Не только священники, но и епископы не понимают и не умеют читать священного писания, отчего происходит очень большой вред для народа, ибо, не понимая писания, он впадает в грубые заблуждения, не только в вопросах веры, но еще более в тех, кои касаются нравственности, так как не сомневаются, что, согласно с мнением св. Илария (О соборах), все ереси произошли от неверно понятого писания. Очень немногие мингрельцы умеют читать и писать, Грамотных женщин гораздо больше. Некоторые из них даже прикидываются учеными и разговаривают о предметах, которых не могут понимать, отчего и говорят многое некстати. К ним можно со всей справедливостью применить слова, сказанные как-то св. Василием повару императора Климента; “твое дело размышлять о кушаньях, а не переваривать священные и божественные догматы”. Священники редко поют при богослужении или, лучше сказать, никогда не поют; одни лишь епископы да бери, т. е. монахи, поют иногда утром и вечером, особенно в посту. Тогда они обыкновенно составляют два хора, между которыми становится чтец, громко произносящий то, что следует петь. Но временам они меняют гласы, по-гречески. Должно заметить, что так поют и в тех случаях, когда их много, и когда немного, даже когда поет только один человек; это оттого, что они музыки не знают, отчего и пение их неприятно и не благозвучно.

Пение с давних времен вошло в обычай христиан, хотя всегда бывали разные еретики, не терпевшие его, как, между прочим, Юлиан Отступник, по свидетельству Руфина (История, кн. 10, гл. 31); но христиане, наперекор ему, пели громкими голосами. Моисей, со всем народом израильским, мужчинами и женщинами, воспевал победу, одержанную при переходе через Черное море, где потонули египтяне (Исход. гл. 15, ст. 1-20); св. Василий говорит в послании № 63, что в его время на всем востоке в церквах пели все присутствующие вместе; но Лаодикейский собор постановил, что песнопения в