ПО СЛЕДАМ НИКИФОРА ИРБАХА

4. Краткий комментарий к политическим итогам посольства Никифора Ирбаха в Испанию

(Продолжение. Начало см. «Мацне», серия истории, 1991, № 2)

Грузинское посольство 1625-1629 годов в Западную Европу, в том числе в Испанию (1627-1628 гг.), состоялось, как уже отмечалось, в условиях чрезвычайно напряженной политической обстановки в восточно-грузинских царствах Картли и Кахети, которые после одержанной в Марткопском сражении победы над персами остро нуждались в закреплении достигнутого, стабилизации положения в царствах и ограждении их населения от эксцессов недавнего прошлого. Такое могло быть гарантировано лишь вследствие привлечения на свою сторону «третьей силы», иными словами, мощного союзника восточно-грузинских царств, который оказался бы способен, прежде всего, приостановить или вовсе положить предел перманентному кровопролитному конфликту этих царств с Персией, взяв их под свое могучее покровительство.

В тех конкретных политических условиях грузинская политическая мысль и дипломатия, будучи достаточно зрелыми и обладавшими необходимыми, соответствующими требованиями века, средствами и уровнем самовыражения, о чем свидетельствуют сохранившиеся исторические документы, в качестве такого возможного своего союзника определили Испанию. В этом выборе был свой резон: он заключался не только в том, что Испания в то время еще не успела полностью утратить свое реноме мощной колониальной державы и «владычицы морей», но и в том, что Грузия и Испания являлись теми «двумя Ибериями», а грузины и испанцы — теми иберами восточными и западными, на коренное и кровное родство которых указывала традиция, восходящая к незапамятным: временам, и на которую более чем откровенно намекало содержание одной из любопытнейших исторических справок, присутствующих в рассматриваемой связке документов из архива Симанкас ⁸⁹.

Тем не менее, главной подоплекой этого выбора, как уже известно, послужило совпадение политических интересов Восточной Грузии и Испании в двух ближневосточных регионах, во-первых, в Персидском (более точно — Ормузском), где должен был сработать грузинский заговор против шаха Аббаса I и облегчить тем самым [56] испано-португальским войскам возвращение этого региона под свою власть с тем, чтобы использовать затем их мощь в поддержку интересов восточно-грузинских царств Картли и Кахети; и, во-вторых, в турецком, где должен был сработать другой грузинский заговор (на этот раз против султана), который предусматривал, с одной стороны, объединение усилий Теймураза I и его союзника, мятежного Абазы-паши в походе через Каппадокию и Вифинию на Константинополь, а с другой — поддержку этого похода с моря испанским флотом и морским десантом. Именно «выяснение отношений» с Испанией на предмет осуществления этих планировавшихся взаимовыгодных испано-грузинских военных мероприятий в двух ближневосточных регионах, по-видимому, в зависимости от того, какому из них испанская сторона склонна была отдать политическое предпочтение, составляло главную цель посольства Никифора Ирбаха.

Но, как уже известно, в связи с сугубой конспирацией задач прибывшего в Мадрид грузинского посольства проблематика Ормузского региона, которая для грузинской стороны являлась политически наиболее злободневной, не, нашла отражения в соответствующих официальных документах, в которых все внимание было сосредоточено на рассмотрении плана Теймураза I о «крестовом походе» против Турции. В самом деле, если проследить за содержанием этих документов, выясняется, что законспирированной оказалась лишь та часть протокольно и другим способом зафиксированного фактического материала, которая касалась Персии, но не Турции, хотя Ормузская проблема грузинским послом была поставлена перед испанским правительством с самого начала своего общения с Государственным советом Испании ⁹⁰.

Факт замалчивания в испанских документах проблемы Ормузского региона, скорее всего явился следствием соответствующей просьбы грузинской стороны, что имело веское объяснение: европейские державы располагали при дворе шаха Аббаса I множеством различных миссий и представительств, начиная с дипломатов разного ранга и профилей и до католических миссионеров различных Орденов (иезуитов, капуцинов, босоногих кармелитов, францисканцев и других), которые основные свои обязанности подчас совмещали с функциями осведомителей персидского двора, наверное, не без вознаграждения за это. Между тем, в Турции в то же время наблюдалась другая картина: дипломатические и другие представительства западноевропейских стран были здесь столь редки, что французскому послу в Константинополе, особенно в ту пору, приходилось представлять, а иногда и отстаивать при султанском дворе интересы тех или других западных стран, которые не имели своих полномочных дипломатических представительств в Турции. Соответственно и опасность того, что информация о существе переговоров грузинского посла в Мадриде могла стать достоянием персидского двора, просочившись по разным каналам, была более реальной, чем проникновение такой информации в Турцию. Впрочем, ее возможная утечка в Турцию, да еще в том контексте, в каком она была представлена в соответствующих [57] испанских официальных документах, не столь устрашала грузинского царя и его посла, ибо, как уже отмечалось, шаху Аббасу I, от которого исходила главная опасность для грузинских заговорщиков (особенно тех, которые находились в Персии), скорее всего, могли импонировать тайные донесения о связях грузин с испанцами против Турции,

Таким образом, объектом полугласного официального обсуждения на заседаниях Государственного совета Испании стала та часть грузинских политических предложений, которая касалась предполагавшихся совместных военных мероприятий против Турции и которая по сравнению с злободневностью эрмузской проблемы для Восточной Грузии, конечно, являлась второстепенной. На основании существующего фактического материала о посольстве Никифора Ирбаха трудно судить, насколько правомерна мысль о том, что на закрытых заседаниях Совета первым долгом все-таки обсуждалась Ормузская проблема, а все связанное с совместным походом против Турции служило для отвода глаз. Но, с другой стороны, нельзя не считаться с тем вполне реальным фактом, что проблема «крестового похода» против Оттоманской порты, находившаяся в фарваторе глобальных политических устремлений католической Западной Европы, непосредственно увязывалась также с насущными интересами внешней политики собственно Испании, не говоря уже о заинтересованности в таком походе со стороны всей Грузии, как Восточной, так и Западной.

Между тем, неоднократное обсуждение этой, в общем-то не простой политической проблемы — не простой даже для такой державы, какой являлась тогда Испания, — на Государственном совете страны показало отнюдь неоднозначное се толкование членами испанского верховного органа государственной власти. С самого начала обсуждения грузинских политических предложений на Совете четко обозначились три группировки его членов, состоявшие из сторонников, противников и придерживавшихся как бы нейтральной позиции. На первом закрытом заседании Государственного совета, как и на последнем, на котором были подведены общие итоги обсуждения грузинских политических предложений и приняты практические решения, король Филипп IV присутствовал собственной персоной. Непосредственно устного участия в обсуждении этих предложений он не принимал, несмотря на то, что каждый из выступавших по этому поводу обращал свою речь лично к нему. Судя по сохранившимся документам, довольно продолжительный процесс этого обсуждения свидетельствовал о том, что король Филипп, возможно, по молодости (ему тогда было 22 года), как бы со стороны наблюдал, рекомендовал, давал поручения и принимал решения по рассматривавшимся на Совете грузинским политическим предложениям.

И все-таки, на наш взгляд, не столько кажущаяся инертность молодого испанского короля, сколько здравомыслие, связанное с чрезмерной осмотрительностью во имя «интересов державы», а также, к сожалению, корыстные побуждения отдельных членов Государственного совета Испании предопределили ту разноречивость мнений, которая была характерна для обсуждения этих предложений при Совете. Чтобы раскрыть скобки, следует сказать, что ядро сторонников грузинских политических предложений составляли члены комиссии Государственного совета, которые собрались для негласного их обсуждения в доме дона Агустина де Мессиа, тогда как в роли противников этих предложений выступили почти исключительно клерикалы: их позиция имела вполне определенную подоплеку, о которой будет [58] сказано ниже. Что касается «нейтралов», то в их высказываниях было немало заслуживавших внимания предложений, которые частично уже рассмотрены выше.

С сожалением следует отметить, что на первом же закрытом заседании Государственного совета, при общем доброжелательном обсуждении письма Теймураза I к Филиппу IV и содержащихся в нем политических предложений, не обошлось без ложки дегтя. Именно клерикалы во главе с папским нунцием кардиналом Сапатой задали тон отрицательной трактовке этих предложений и добивались того, чтобы при их рассмотрении акцент был сделан не на политике, т. е. самом существенном в содержании письма Теймураза I, а на религии, в частности, на обязательном условии перехода восточно-грузинского православного государя в католичество и безоговорочного подчинения его Папе римскому. Одним из первых на этом заседании Совета высказался кардинал Сапата: он начал с того, что поставил под сомнение «истинность» прибывшего в Мадрид грузинского посольства, попытавшись уподобить его участников «людям», которых он наблюдал в Риме и Неаполе и «которые приезжали туда с бумагами подобного рода, и большинство из них считаются шпионами Великого Турка, и все они приезжают только для того, чтобы добывать деньги» ⁹¹.

Подозрительность кардинала Сапаты в отношении грузинского посла и его полномочий разделили немногие из членов Совета, но вышеуказанную позицию клериколов о примате религии над политикой в связи с грузинскими предложениями одобрили многие, в том числе и такой влиятельный сановник испанского двора как Оливарес, он же граф-герцог де Сан Лукар полагавшие, что политические дела предпочтительнее вести с духовными единомышленниками. Именно Оливарес задал тон обсуждению грузинских предложений в этом ключе, пытаясь перевести их из политического в религиозное русло. Наиболее четко эта позиция сформулирована в его выступлении на Совете, которая в протокольной записи выглядит так: он «оценивает это дело с точки зрения подчинения этого государя (Теймураза I — Д. В.) папе. Это согласовано (читай: так заведено — Д. В.) и пусть будет согласовано и остальное между Римской и Греческой церквами в качестве дела, требующего большого размышления и весьма важного в отношении религии. И поэтому оно наиболее близко вашему величеству, а не из-за других государственных интересов, которые, по мнению графа герцога, следует учитывать в незначительной степени или не учитывать совсем. Не стоит вмешиваться в это дело, кроме того, чтобы отослать этого комиссара (грузинского посла — Д. В.), удовлетворив его» ⁹².

С этим высказыванием графа Оливареса — герцога де Сан Лукар перекликается и мнение другого члена Совета дона Фернандо Хирона, примыкавшего якобы к нейтралам, но фактически иносказательно активно поддержавшего позицию клерикалов: «по его разумению, — сказано в протокольной записи, — самое важное для блага христианского мира предоставить государям Леванта (самим разбираться) в своих войнах и несогласиях..., послу (грузинского царя — Д. В.) выразить на словах удовлетворение тем, что ваше величество получил от его государя письмо, и тем, что в нем говорится. И когда ваше величество освободится от великих дел, которые невозможно отринуть, что, как надеется ваше величество, случится скоро, представится более [59] благоприятная возможность рассмотреть то, что предлагает его государь» ⁹³.

Вышеприведенные мнения графа-герцога де Сан Лукар и дона Фернандо Хирона являлись, на наш взгляд, симптоматичными в том смысле, что свидетельствовали о некоем застое внешней политики некогда процветавшей, но уже вступившей на путь политической деградации такой мощной колониальной державы, как Испания, которую члены ее высшего правительствующего Совета стремились оградить от рискованных мероприятий и дополнительных политических стрессов, ожидавших страну, как отмечал дон Фернандо Хирон, в связи с надвигавшимися «великими делами». Лишь после того, полагал он, когда эти испытания минуют Испанию и появится «благоприятная возможность», тогда-де можно вернуться к обсуждению предложений грузинского царя.

Самым досадным при обсуждении этих предложений на Государственном совете Испании, как нам кажется, явился следующий факт: часть членов Совета вместо стремления оказать действенную помощь на взаимовыгодной основе своим единоверцам — восточно-грузинскому христианскому населению, истекавшему кровью в войнах за свою независимость с иноверцами-мусульманами, желала не только заставить его перейти в католичество, но и... использовать в своих корыстных целях, а именно в тогдашних европейских политических и клерикальных распрях. Ведь именно к этому призывал маркиз де Инохоса, когда на Совете, в частности, предлагал: «воодушевить его (Теймураза I), чтобы он продолжал войны с Турком, так как это было бы диверсией в войнах с Германией, которая помогает Императору» ⁹⁴. Иными словами, маркиз де Инохоса полагал, что антитурецкие военные акции («диверсии») Теймураза I на одном из важнейших этапов тридцатилетней войны могли положительно сказаться на сражениях в Германии, «которая помогает Императору», и на политике Габсбургов в целом. Но маркиз выдавал желаемое за действительное: до того, пока Теймураз I со своими подданными — жителями восточно-грузинских царств Картли и Кахети не приобщился к католической вере и не присягнул Папе римскому, его нельзя было рассматривать в качестве полноценного союзника по общеевропейским делам (хотя следует заметить, что в предыдущих веках указанные царства, как и вся Грузия, неоднократно выступали в этой роли и не безуспешно).

Именно через призму рассматривал Теймураза I и его политические предложения Филиппу IV папский нунций в Испании кардинал Сапата, когда столь резко отрицательно высказался на Государственном совете о грузинском после и сопровождавших его лицах, являвшихся его коллегами — священнослужителями и «братьями во Христе». Но этот факт, кроме вышеотмеченного, имел и вполне конкретное объяснение. Во-первых, основанием для отрицательного настроя папского нунция в отношении грузинского посольства мог послужить тот факт, что, направляясь из Неаполя с политическими целями в такую католическую державу, как Испания, оно миновало Рим и ватиканского понтифика, с которых и должны были начинаться, по мнению нунция, всякие международные политические дела в католическом мире. Тем самым, грузинское посольство как бы показало свое неуважение к папе, не говоря о том, что Никифор Ирбах и сопровождавшие его лица, [60] будучи представителями православной церкви, то бишь «схизматиками» в толковании христианской догматики, уже потому считались провинившимися» в глазах папского нунция и его единомышленников в Испании ⁹⁵. Во-вторых, дело осложнилось, как выясняется, еще одним обстоятельством: после аудиенции Никифора Ирбаха v короля Филиппа IV и еще до первого закрытого заседания Государственного совета по грузинским политическим предложениям, дополнительные сведения о целях грузинского посольства были получены, оказывается, также и у переводчика посла Константина Софии, который, как известно, находился на службе у испанского короля в Неаполе.

О содержании беседы с ним дона Хуана де Вильелы узнаем из краткой аннотации к ней, представленной в королевскую канцелярию 12 июля 1627 года, где сказано: «Он (Константин Софиа — Д. В.) говорит, что (грузинский) король — христианин по греческому обряду, и от него он привез письма, в которых обещается, что в случае благоприятного исхода он (Теймураз I) согласен на подчинение его святейшеству (Папе римскому). И ему (Константину Софие) было сказано, что было бы хорошо посоветоваться по этому пункту н поговорить с пунцием об этих материях. Как кажется, нунций не воспринял это с благосклонностью и не высказал удовольствия по поводу предложенного.

Содержание этой небольшой справки о беседе полномочного представителя испанского двора с одним из косвенных участников грузинского посольства в Мадриде незадолго до первого закрытого заседания Государственного совета, на котором обсуждались грузинские политические предложения, проливает свет не только на заданность позиции папского нунция на этом заседании. Независимо от того, насколько правомерной была отрицательная реакция кардинала Сапаты на условие, которое Константин Софиа от имени Теймураза поставил перед ним в связи с вопросом о подчинении восточно-грузинского царя папе римскому, следует отметить следующее.

Во-первых, нам сдается, что эта встреча и беседа Константина София с доном Хуаном де Вильелой носила, если можно так выразиться, осведомительный характер и состоялась без ведома грузинского посла; во-вторых, Константин Софиа не был уполномочен грузинским послом, тем более царем Теймуразом I, ставить какие-либо условия от имени последнего о столь важном вопросе ⁹⁷ и в столь [61] ответственный момент — перед обсуждением Государственным советом Испании в делом грузинских политических предложений; в-третьих, само условие, поставленное Константином Софией перед нунцием — о подчинении восточно-грузинского царя папе (т. е. его перехода из православия в католичество) лишь только в случае «благоприятного исхода» совместного испано-грузинского военного мероприятия против Турции, — отдавало униатским умонастроением самого Константина Софии и его небесно-корыстной заинтересованностью, как грека по происхождению, в успехе такого мероприятия, ради чего он и стремился гарантировать кардиналу Сапате переход в католичество Теймураза I, не подозревая, по-видимому, об обратной реакции нунция на такое условие; в-четвертых, вышеуказанное условие Константина Софии, взявшего на себя смелость предлагать его от имени Теймураза I, никак не согласовать с позицией по этому вопросу Никифора Ирбаха, который стремился убедить испанские власти в том, что и восточно-грузинский царь, и его подданные едва ли не уже состоявшиеся католики, которые стремятся к единению с испанцами, в том числе и в вопросах веры; в-пятых, отсебятина, если можно так выразиться, Константина Софии внесла определенный диссонанс в дело взаимопонимания между договаривающимися сторонами и способствовала не только негативной позиции папского нунция в связи с грузинскими политическими предложениями, но и нагнетанию страстей среди членов Государственного совета вокруг вопроса о вероисповедании Теймураза I.

В самом деле, в свете вышеотмеченного отнюдь не было случайным то обстоятельство, что при обсуждении грузинской политической проблематики на двух закрытых заседаниях Государственного совета Испании так остро встал вопрос именно о вероисповедании восточно-грузинского царя, которому ряд членов Совета один за другим хотели внушить через его посла необходимость перехода из православия в католичество как главного условия для осуществления предлагавшихся им испанскому королю в общем-то вполне взаимовыгодных политических предложений как в связи с Ормузским регионом, так и в связи с совместным походом против Турции. Достаточно вспомнить вышеприведенное высказывание по этому поводу графа-герцога де Сан Лукар, предлагавшего восточно-грузинскому царю и его подданным менее болезненную, чем принятие ислама, разновидность вероотступничества — обрести католичество взамен православия, в котором грузины до этого пребывали более двенадцати веков. Тем досаднее был сам факт такого предложения, ибо подоплекой его служили узкоклерикальные интересы, не раз приводившие христианский мир к необратимым потерям и даже катастрофам (разве не к их разряду [62] следует отнести, в частности, провал ферраго-флорентийского собора и последовавшее за ним стирание с лица земли целого Византийского государства?).

Как ни странно, но в роли невольного оппонента некоторых своих коллег по Государственному совету, требовавших перехода Теймураза I из православия в католичество, выступил не кто иной, как вполне солидарный с ними в этом вопросе Отец-духовник Филиппа IV. Узнав о том, что грузинский посол, будучи сам священнослужителем, сравнительно легко соглашается на такое предложение своих испанских коллег, Отец-духовник с возмущением вопрошал: «если (грузинский) посол предлагает повиноваться и признать папу, это весьма подозрительно, ибо кажется невозможным, чтобы он выполнял поручение своего короля относительно решения столь важного и едва ли король может сделать это без согласия своего королевства. В то же, что оно дано или будет дано, поверить невозможно, так как совершить перемены в делах религии — задача весьма трудная. По крайней мере они (грузины) отличаются от нас относительно повиновения папе, хотя бы потому, что они, как известно, состоят в схизме. И таким образом пусть выяснится, правду ли говорит он (посол) или нет, и насколько он сознает, о чем идет речь» ⁹⁸.

Грузинский посол вполне сознавал свою ответственность на переговорах в Мадриде (на то он и был известным грузинским дипломатом), когда отстаивал испано-грузинский военно-политический союз не только ценой обещания о постепенном переходе восточно-грузинского царя в католичество, но и ценой его подчинения испанскому королю в предстоящем совместном сражении с недругами в качестве верноподданного вассала, и делал это во имя интересов своего народа и государства. А вот испанские ревнители католичества не хотели считаться с тем фактом, что для Теймураза I и его посла, озабоченных крайне тяжелым политическим положением своего народа, истекавшего кровью от перманентных волчьих нашествий своих мусульманских недоброжелателей, в условиях, когда стоял вопрос быть или не быть вообще христианской Восточной Грузии, другой вопрос — о переходе ее царя из православия в католичество был второстепенным, по крайней мере, не более важным, чем выяснение животрепещущего для судеб тогдашних царств Картли и Кахети вопроса — обретут ли они в испанском короле Филиппе IV и его империи надежного союзника в борьбе с многочисленными своими врагами или нет.

Ответ на этот кардинальный для восточно-грузинских царств политический вопрос был зафиксирован в вышеприведенных решениях Государственного совета Испании по грузинским предложениям, одобренных Филиппом IV. Эти решения безусловно свидетельствовали о том, что высший орган государственной власти Испании не оказался на поводу у клерикалов во главе с кардиналом Сапатой, хотя отрицательное воздействие последнего на весь ход обсуждения в Совете грузинских предложений было несомненным ⁹⁹. Значительная заслуга в [63] том, что Государственный совет страны и испанский король не только одобрили политические предложения Теймураза I, но и решили скрепить с ним в дальнейшем прочный союз, принадлежала специально назначенной комиссии Государственного совета по рассмотрению этих предложений и особенно ее члену дону Хуану де Вильеле.

Среди рекомендаций этой комиссии, которые почти без исключения составили основу решений испанского правительства по грузинским политическим предложениям, следует выделить основополагающее заявление членов комиссии, где сказано: «предприятие, о котором идет речь (в предложениях грузинского царя), есть предприятие великое, и что ваше величество (Филипп IV), входя в него, пожелал, чтобы оно, в первую очередь, учитывало интересы короля Иберии» ¹⁰⁰. Это заявление обращает на себя внимание прежде всего тем, что в нем зафиксировано согласие короля Испании Филиппа IV на участие в предлагавшемся Теймуразом I совместном военном мероприятии (безотносительно к тому, какое из предлагавшихся Теймуразом I военных мероприятий имелось здесь в виду, Ормуз или Константинополь). Вряд ли следует доказывать, что такого ответственного заявления члены комиссии без ведома и одобрения Филиппа IV и его ближайшего окружения не могли бы себе позволить.

Но дело в том, что многоступенчатый и постольку долговременный характер решения испанского правительства по грузинским предложениям не соответствовал заложенному в них смыслу и духу. Они были рассчитаны, прежде всего, на безотлагательность реакции и практических шагов испанской стороны для осуществления внезапного удара по врагу с тем, чтобы максимально использовать благоприятную политическую обстановку как внутри Турции, так и вокруг нее. Под «благоприятной обстановкой» для совместного грузино-испанского похода против Турции не позднее 1628 года имелись в виду, с одной стороны, крайне обострившиеся внутригосударственные противоречия в стране (убийство султана Османа II и слабоумие Мустафы I, неспособного к управлению империей, нескончаемые придворные интриги, восстания и смуты среди янычар и сипахиев, недовольство населения в провинциях, вызванное своевольством, коррупцией и разложением местных властей, усугублявшееся повальной эпидемией чумы), а с другой — явные симптомы деградации турецкой державы, сказывавшиеся не только в упадке былой военной мощи, но и в заметном послаблении диктата в странах, оказавшихся в сфере ее политического влияния. Углубившийся процесс распада Турецкой империи стимулировался продолжительной и малоуспешной войной с Персией, которая в 1623 году захватила у турок Багдад и крепко удерживала в своих руках. Вот как характеризовал состояние Турции в этот период один из видных востоковедов прошлого века И. В. Цинкайзен: «Еще никогда симптомы смертельной болезни, уже много лет изнутри подтачивавшей жизненный нерв государства, не проявлялись с такой устрашающей очевидностью; еще никогда опасность, что этот конгломерат земель, собранных воедино в результате победоносных завоеваний, снова распадется на отдельные части, не была столь велика и угрожающа, как [64] в этот роковой момент нужды, бедствий и большой озабоченности за будущее империи» ¹⁰¹.

Захват Багдада персами настолько обескуражил турков, что последующие годы они бездумно и, соответственно, безуспешно снаряжали крупные военные экспедиции с привлечением огромного количества войск, что отрицательно сказывалось на охране других рубежей империи и на подавлении внутренних неурядиц. Проблема отвоевания Багдада, по-видимому, настолько завоевала престижные интересы султанского двора, что когда вслед за Марткопским сражением Георгий Саакадзе предложил турецкому правительству разумнейший план совместного удара по персам со стороны юго-восточного Закавказья (через территории Грузии и соседних с ней ханств), оно отклонило его под предлогом первостепенности решения багдадской проблемы. «Бесталанный и погрязший в коррупции (турецкий) генералитет оказался не в состоянии правильно оценить грандиозный план Георгия Саакадзе и сложность ситуации, которая создалась для шаха Аббаса в результате Картлийского (Марткопского — Д. В.) восстания» ¹⁰².

Этот крупный промах турецкого великого везиря Хафиз-паши дорого обошелся Турции: вместо стабилизации положения в стране, оно стало предельно напряженным, особенно в связи с мощными восстаниями в пределах империи, среди которых своей стойкостью и упорством выделялось восстание Эрзерумского Абаза-паши, а также Фахреддина, эмира Сайды, который постоянно держал под угрозой Дамаск и Алеппо, принадлежавшие тогда Турции. Умелая стратегия Абаза-паши, действовавшего в сговоре с Теймуразом I, но также попеременно с персами (и это не противоречило интересам восточно-грузинского царя) привела к тому, что в 1626 году в узком ущелье между Илидже и Эрзерумом им были разгромлены войска бегларбега Анатолии Дишленга Хусейна-паши, шедшего на выручку «Акизке», т. е. Ахалцихе — исконно грузинской провинции, захваченной турками в XVI веке, — которая таким образом оказалась в «руках персов» ¹⁰³. Последовавшее за этим нападение турецких войск «на Эрзерум, являвшийся тогда столицей мятежника Абазы, предпринятое с целью мести за это поражение, закончилось после семидесятидневной осады в начале декабря (1626 г.), столь же позорным, сколь и трудным отступлением на зимние квартиры в Тохат, куда армия, а вернее ее остатки, которым удалось избежать гибели в течение трудного перехода в горных ущельях от снега, льда и холода, прибыла в ужасном состоянии» ¹⁰⁴.

Другие документальные сведения, сохранившиеся по истории мятежа Абаза-паши, свидетельствуют о том» что его политические шаги, в том числе дипломатические и военно-практические, периода пребывания посольства Никифора Ирбаха в Испании непосредственно перекликались с конкретными аспектами плана Теймураза I о «крестовом [65] походе» против Турции, что, на наш взгляд, неоспоримо свидетельствует об участии Абаза-паши в составлении этого плана. Так, сохранилось свидетельство английского резидента в Турции Роу от 11 марта 1628 года о том, что «Абаза-паша отправил своих представителей к польскому королю и казакам, которые были встречены хорошо, однако о чем конкретно велись переговоры или о чем договорились, еще остается в секрете» ¹⁰⁵. Комментируя это сообщение, И. В. Цинкайзен отмечает, что Абаза-паша «наладил связи с польским королем и казаками, естественно, для того, чтобы натравить их на Порту и тем самым затруднить войну в Азии или даже сделать ее совсем невозможной» ¹⁰⁶.

Таковы вкратце конкретные политические события и обстоятельства, подразумевавшиеся под «благоприятной обстановкой» для совместного грузино-испанского похода против Турции, в котором, согласно плану Теймураза I, значительная роль отводилась Абаза-паше со своим войском. О том, что мятежный эрзерумский паша превратился в мощную силу и в какой-то степени даже в противовес всей турецкой армии, об этом вскоре смекнули и в Константинополе, изменив в последующие годы тактику отношений с ним. «Теперь (при султанском дворе), кажется, окончательно пришли к убеждению, — отмечается в исследовании О. В. Цинкайзена, что сначала надо сломить могущество мятежников, чтобы затем их оружие с успехом обратить против Персии. Таким образом, необходимо было обуздать Фахреддина, эмира друзов, прекратить волнения в Сирии и Аравии и — это было главное — положить конец господству Абаза-паши, которое постепенно крепло и расширялось. Ибо, несмотря на то, что он, казалось, был полон решимости любой ценой отстоять свою независимость и с помощью персов создать собственное государство в Азии, его — и не без основания — подозревали в том, что он установил контакты и с врагами Османской империи в Европе» ¹⁰⁷.

Как непосредственно перекликается вышеизложенное с содержанием тщательно продуманного плана Теймураза I в совместном ударе по Константинополю, который столь обстоятельно, но, к сожалению, без должной оперативности обсуждался на заседаниях Государственного совета Испании? Вот почему его осуществление вполне осознанно планировалось на срок не позднее 1628 года, ибо всякое промедление в связи с этим сроком было чревато непредвиденными осложнениями и такими же последствиями, что, собственно, исторически и подтвердилось. Между тем, Государственный совет Испании, принимая решение по грузинским политическим предложениям, проявил не только медлительность, но и определенную половинчатость: с одной стороны, он принял к сведению и даже разделил точку зрения сторонников этих предложений, что и нашло отражение в решениях по этому поводу испанского правительства, но, с другой стороны, в тактическом плане Совет пошел не за доном Хуаном де Вильелой и другими сторонниками предложений грузинского царя, а по сути дела разделил мнение умеренно настроенных своих членов или тех же «нейтралов», которые одновременно были и за и против этих предложений.

О том, что между этими двумя позициями по грузинским [66] предложениям была существенная разница, свидетельствуют соответствующие краткие выдержки из выступлений на Совете: тот же дон Хуан де Вильела, например, полагал, что «решение следует приводить в исполнение с быстротой, с тем, чтобы Турок был атакован с суши прежде, чем мог обдумать или предпринять защитные меры» ¹⁰⁸, тогда как граф де Монтеррей, рассуждавший по принципу« как бы чего не вышло», высказал, на наш взгляд, курьезное опасение: «Должно принять во внимание состояние дел в Оттоманской империи, — говорил он, — которая, как кажется, находится в упадке, вызванном внутренними раздорами. А им помешает и пресечет их начало столь великой войны (т. е. «крестового похода») под справедливым предлогом (защиты) религии. Из-за этого магометане объединятся для общей защиты» ¹⁰⁹. Кстати, этот довод не был оригинальным: с ним явно перекликались некоторые другие высказывания на том же заседании Совета, в частности, маркиза де Монтесклароса: «Турок.... нанесет меньший вред короне и монархии, если его не трогать и не беспокоить» ¹¹⁰.

Немудрено, что на фоне такого умонастроения большинства членов Государственного совета правящие круги Испании недооценили важнейшее условие именно оперативного, безотлагательного реагирования на предлагавшийся грузинской стороной военный союз, в частности, против Турции. В самом деле, в то время как грузинский посол и его царь ожидали от испанского правительства «приказа и решения его величества (Филиппа IV)» с тем, чтобы начать совместный поход с суши и моря «ближайшей весной (16)28 года» ¹¹¹ или по крайней мере осенью того же года ¹¹², продолжительность переговоров, начавшихся в Мадриде и продолженных в Риме, с последующими посещениями и политическими собеседованиями с некоторыми итальянскими владетельными князьями и вице-королями Неаполя и Сицилии, затянули дело: Никифор Ирбах сумел отправиться на родину не ранее конца 1628 года.

Таким образом, подводя некоторый итог краткому общему комментарию к испанским документам о посольстве Никифора Ирбаха в Западную Европу (1625-1629 гг.), выявленных в Генеральном архиве Симанкас, следует отметить следующее. Содержание рассмотренных выше документов свидетельствует о том, что ряд политических обстоятельств как в тогдашней Грузии, так и в Испании, наряду со значительной и весьма ощутимой в то далекое время территориальной отдаленностью этих стран друг от друга, воспрепятствовали тому, чтобы заключенный между ними военно-политический союз оказался более эффективным, чем это получилось на самом деле. Если попытаться кратко сформулировать мысль о том, почему почти до мельчайших подробностей продуманные и организационно подкрепленные грузинские политические предложения к Испании о совместных боевых действиях против общих врагов как в Ормузском регионе, так и в Турции остались нереализованными, то главной причиной этого, как нам кажется, явился все-таки временной фактор (цейтнот). Были упущены именно время и возможность к использованию на редкость [67] благоприятной политической обстановки как в Ормузском регионе в связи с восстанием Руи Ферейры Д’Андрада, так и в Турции, имея в виду мятежного Абазу-паша с многотысячным своим отрядом в качестве потенциального союзника испано-грузинских войск.

Временному дисбалансу, если можно так выразиться, в испано-грузинских отношениях исследуемого периода, безусловно, способствовало и то, что Государственный совет Испании принял не очень конкретное, к тому же многоступенчатое решение по грузинским политическим предложениям, которое предусматривало направление в Грузию и вышеуказанные регионы Ближнего Востока испанских военных специалистов, способных оценить обстановку на местах и обязанных поставить в известность об этом испанского короля и Государственный совет. За этим должно было последовать повторное обсуждение грузинских предложений на Совете и только после этого планировалось послать официального испанского посла («через Московию») к Теймуразу I с окончательным ответом Филиппа IV на его предложения.

Такое решение Государственного совета, утвержденное Филиппом IV, с точки зрения интересов испанской монархии, переживавшей в то время также весьма напряженный период своей истории, конечно, нельзя определить как необдуманное или неоправданное, но оно, в силу несоответствия тогдашних коммуникационных возможностей сравнительно быстрой смене политических обстоятельств, объективно отрицательно сказалось на осуществлении вышеотмеченных, на наш взгляд, вполне реалистических предложений грузинской стороны.

Согласно содержанию рассмотренных выше документов, испанское правительство, к сожалению, слишком поздно, в самом конце почти полуторагодичного пребывания Никифора Ирбаха в Мадриде, спохватилось в связи с упущенным временем. Об этом свидетельствует, в частности, небольшая выдержка из письма Филиппа IV, посланного им через грузинского посла папе Урбану VIII, где отмечалось: «Я написал графу де Оньяте, моему послу (в Риме), чтобы он представил вашему блаженству указанного дона Нисефоро и помог ему в том, что потребуется для быстрейшего ¹¹³ ( его) отъезда и возвращения (на родину)» ¹¹⁴. Никифор Ирбах вернулся в Грузию, увы, не ранее лета 1629 года, когда самое подходящее время для осуществления предложений Теймураза I практически было уже упущено.

Если попытаться вкратце, схематически изложить политические последствия затянувшегося обсуждения «грузинских дел» в Испании, прежде всего, в связи с предлагавшимся совместным военным мероприятием против Турции, то следует отметить следующее. После того, как турецкий диван с одобрения султана Мурада IV принял решение о безотлагательном обуздании мятежников и, первым долгом, самого грозного среди них Абаза-паши, влияние которого, как отмечают исследователи, распространилось к тому времени на значительную часть турецкого войска (сипахиев) и определенные слои населения страны, против него был направлен многочисленный корпус янычаров во главе с самим новым великим везиром Хосрев-пашой. Последний воспользовался отсутствием Абаза-паши в Эрзеруме и, опередив его возвращение в этот город-крепость, осадил его. Правильно оценив [68] сложившуюся обстановку, Абаза-паша принял предложение Хосрева-паши о мирной сдаче Эрзерума при условии сохранения за ним определенных привилегий ¹¹⁵. Любопытно отметить, что это произошло именно осенью 1628 года, когда, как крайний срок, планировался Теймуразом I совместный с испанским флотом и войском Абаза-паши поход против Константинополя.

Ко времени возвращения грузинского посла на родину значительные политические перемены произошли и в Персии: в том же 1629 году скончался шах Аббас I и на персидский престол взошел его внук Сефи-мирза (1629-1642), в связи с чем политические события как в Персии, так и в Грузии стали развиваться с калейдоскопической быстротой. Они характеризовались, прежде всего, резким ухудшением отношений молодого Сефи-мирзы с Теймуразом I и возвеличенными при шахском дворе еще Аббасом I братьями Даудом и Имам-Кули Ундиладзе, что представляется весьма симптоматичным в связи с небезосновательным, на наш взгляд, предположением о том, что этому, наряду с некоторыми другими обстоятельствами, способствовало и возможное разглашение в персидских правящих кругах истинных целей и содержания переговоров грузинского посла в Мадриде и Риме. По крайней мере, события развивались следующим образом: шах Сефи начал с яростного преследования Дауд-хана, являвшегося беглар-бегом Гянджа-Карабахского ханства, которому, естественно, не трудно было найти политическое убежище у своего друга и единомышленника Теймураза I. В связи с тем, что последний отказался выдать Дауд-хана Персии и дал ему возможность укрыться в Турции, шах Сефи лишил Теймураза картлийского трона и, при поддержке реакционной части феодальной знати Картлийского царства, передал его другому представителю династического рода Багратиони — омусульманившемуся и воспитанному при шахском дворе Хосров-мирзе (в царстве — Ростому I), который во многом способствовал восшествию на шахский престол Сефи-мирзы. Тогда же (1633 г.) шах Сефи назначил кизилбашского военачальника Селима управлять Кахетинским царством. Но кульминацией в разгроме шахом грузинских заговорщиков против Персии явилось варварское по жестокости умерщвление по его приказу вельможного владетеля Ширазской провинции Имам Кули-хана Ундиладзе со всем своим семейством.

Сейчас трудно судить о том, насколько непосредственно перекликается с этими печальными событиями начала 30-х годов XVII века факт вероломного предательства в отношении грузинского посла Никифора Ирбаха в Константинополе при его возвращении на родину со стороны сопровождавших его в этой поездке греческих священнослужителей, который зафиксирован в одном из документов, датированных 1630 годом и выявленных в подведомственном Ватикану архиве конгрегации по евангелизации народов (бывшей конгрегации [69] «Propaganda Fide»), В этом документе, содержащем протокольную запись заседания этой конгрегации 21 мая 1630 года, к сожалению, не сказано, в чем именно проявилось это предательство в отношении грузинского посла со стороны сопровождавших его греческих коллег, хотя известно, что в Константинополе Никифор Ирбах подвергся не только ограблению, но и задержанию, от которого он был избавлен, наверное, не без заступничества местных православных иерархов ¹¹⁶. Не исключено, что между этими событиями и происшествиями существовала какая-то взаимосвязь.

Кроме изложенных выше конкретных обстоятельств, которые отрицательно воздействовали на грузино-испанский политический союз, существовали и некоторые другие факторы более глобального характера, также отрицательно сказавшиеся на его дееспособности. С учетом этих факторов описываемые события и связанные с ними политические итоги следует комментировать и в несколько ином ракурсе. В самом деле, если исходить из того, что главным для Теймураза I был проект ормузской диверсии, «турецкий проект» должен был сыграть роль «приманки» для Испании, причем необходимым условием его осуществления представлялся именно успех заговора против шаха Аббаса I, что обеспечило бы восточно-грузинскому царю спокойный тыл (а, может быть, и поддержку нового шаха).

Без этого условия осуществление «турецкого проекта» самого по себе не могло входить в реальные планы Теймураза ввиду постоянной угрозы со стороны Аббаса. К тому же и самый способ его осуществления был бы невыгоден для Грузии: грузинское войско должно было начать первым, пройти всю Малую Азию и закрепиться у Мраморного моря, прежде чем в дело вступила бы Испания.

Нет необходимости предполагать, что Никифор вел в испанском Королевском совете беседы об «ормузском проекте», которые не записывались по соображениям конспирации. Он мог и без этого прозондировать возможности его осуществления, выяснив (может быть через Вильелу) позицию первого министра, всемогущего Оливареса. Очевидно, он и сделал это в первую очередь — недаром об «ормузском проекте» упоминается лишь в самых ранних записях о пребывании Никифора Ирбаха в Испании.

Почему отношение Оливареса оказалось отрицательным? Об этом можно только высказывать предположения. Может быть, сказалось то, что потерянный Ормуз был не испанским, а португальским владением. Отправка в Ормуз испанских флотилий была бы нарушением условий унии; людей и деньги для этой экспедиции надо было бы собирать в Португалии, а португальцы болезненно воспринимали новые поборы центральных властей, даже если они шли на поддержание их колониальной империи. Возможно и то, что Оливаресу не понравился план заговора против Аббаса I — если он и хотел вернуть Ормуз, устранение сильного персидского государя, постоянно противостоявшего Турции, вряд ли входило в его намерения.

Никифор все же продолжал переговоры по «турецкому проекту», хотя тот без осуществления главного замысла Теймураза и не имел особого значения для Грузии. Вероятно, он хотел выиграть время на то, чтобы переубедить Оливареса. На это можно было надеяться, поскольку общая дипломатическая обстановка в Европе была в 1627 г. довольно благоприятной для проекта: 1) с конца 1625 г. шла [70] англо-испанская война (1625-1630), а именно англичане были главными союзниками Аббаса, изгнавшего португальцев из Ормуза; 2) в марте 1627 г. в Мадриде был подписан франко-испанский союзный договор, направленный против Англии; 3) на фронтах Тридцатилетней воины в Германии 1627 г. был временем наибольших успехов габсбургских войск, разгромивших в августе 1626 г. датскую армию.

Тем не менее склонить Оливареса на сторону «ормузского проекта» не удалось, а в 1628 г. обстановка осложнилась: после смерти 26 декабря 1627 г. герцога Мантуи открылся вопрос о мантуанском наследстве, снова выдвинувший на первый план франко-испанские противоречия, и в конце марта 1628 г. началась война за мантуанское наследство, вновь вовлекшая Испанию в военные действия на итальянском фронте.

На таком общеевропейском политическом фоне протекали грузинско-испанские переговоры в Мадриде в 1627-1628 годах, итоги которых не привели к желаемым для восточно-грузинских царств результатам. Нельзя не считаться и с тем фактом, что нереализованность грузинских политических предложений крайне отрицательно сказалась на насущных интересах португальцев и испанской короны в целом, которая, вслед за поражением восстания Руи Ферейры на Ормузе, предприняла позже безуспешную попытку как-то закрепиться в Маскате, где некоторое время обязанности коменданта крепости исполнял все тот же незадачливый Руи Ферейра. Еще позднее «провалилась и попытка португальцев в 1631 г. отвоевать Ормуз», а в довершение всего, «в 1640 г. они потеряли Басру, захваченную турками» ¹¹⁷. Хронологически за этими событиями последовало и отделение Португалии от Испании.

В свете вышеизложенного некоей укоризной к Филиппу IV и его правительству звучат слова из завершающей части письма Теймураза I, обращенные к испанскому королю: «В заключение мы просим и заверяем перед господом нашим Иисусом Христом, что будет правильно оказать нам помощь и дать руку для этого святого дела, которое касается столь многого. И в том случае, если ваше величество не пожелает присоединиться, мы будем чисты перед богом на покровительство и милость которого уповаем, и ваше величество потом не будет иметь причины обвинить нас в том, что не сообщили, не просили, не убеждали ¹¹⁸.

Но уже теперь, в качестве исторического post-factum и беспристрастного суждения о вышеизложенных событиях столь отдаленного прошлого, если кого-либо и следует упрекнуть (тем более — «обвинить») в связи с тем, что вполне злободневные и обоснованные грузинские политические предложения испанскому правительству остались нереализованными, в том числе из-за неоправданно упущенного времени со всеми негативными последствиями как для грузинской, так и для испанской договаривавшихся сторон, — то этот упрек (или, тем более, обвинение) следует, на наш взгляд, адресовать не к Теймуразу I и его послу Никифору Ирбаху, который достойно представлял своего царя и свой народ в придворных кругах целого ряда западноевропейских стран на всем протяжении своего продолжительного пребывания там с весьма ответственной дипломатической миссией.

Комментарии

89. Имеется в виду первая (историческая) часть «Сообщения об Иберии и иберах и грузинах, об их границах и их обращении (в веру), обрядах, силах, намерениях и т. д.».

90. См. вышеприведенные письма Теймураза I и Иерусалимского патриарха Феофана, доставленные в Мадрид Никифором Ирбахом, а также — запись первой конфиденциальной беседы с ним, в которых заострялось внимание испанских властей на проблематике Ормузского региона.

91. AGS, указ. арх. св., с. 38.

92. Там же, с. 40-41.

93. AGS, указ. арх. св., с. 43.

94. AGS, указ. арх. св., с. 44.

95. Следует отметить, что мнение кардинала Сапаты и его коллег о том, что грузинский посол о предложениях своего даря обязан был поставить в известность сперва папу Урбана V и затем уже направляться в Испанию, не разделял маркиз де Монтескларос, который, в частности, вполне справедливо замечал: поскольку «намерения этого короля (Теймураза 1) — пойти войной на Турка, он хотел бы оценить морские силы вашего величества для погрузки и перевозки того, что должно быть перевезено по морю. И... не важно, что он не обратился (за одобрением сперва) к … (там же, с. 38).

96. AGS, указ. арх. св., с. 103-104.

97. В вышеприведенной аннотации к беседе дона Хуана де Вильелы с Константином Софиа упоминаются какие-то письма от Теймураза I, в которых, якобы и содержалось это условие, т. е. согласие восточно-грузинского царя на подчинение папе римскому в случае успеха совместного с Испанией похода против Турции. Если испанский текст этих псевдо-писем был вручен дону Хуану де Вильеле, не исключено, что он был сфабрикован самим Константином Софиа, ибо письма Теймураза I и Иерусалимского патриарха Феофана Филиппу IV к этому времени уже были вручены Никифором Ирбахом адресату во время аудиенции у короля в мае или начале июня 1627 года. Других писем от Теймураза I у Константина Софии быть не могло, поскольку он сопровождал грузинского посла лишь из Неаполя в Мадрид. Маловероятно, но если допустить, что такие письма были у Никифора Ирбаха, он не доверил бы своему переводчику их передачу представителю испанского правительства, тем более своему коллеге папскому нунцию, а вручил бы их сам. Также не мог доверить грузинский посол своему переводчику показ кому-либо в свое отсутствие письма Теймураза I папе Урбану VIII, которым он располагал и с содержанием которого позднее были ознакомлены лишь вышеуказанные члены комиссии Государственного совета, назначенные для рассмотрения грузинских политических предложений.

98. AGS, указ. арх. св., с. 47.

99. Содержание документов из ватиканских архивов свидетельствует о том, что когда Никифор Ирбах находился уже в Риме, папский нунций в Испании заблаговременно сумел, оказывается, внушить своим высокопоставленным римским коллегам мысль о подозрительном отношении к грузинскому послу и его сопровождавшим. Следствием этого явилось то, что во время переговоров Никифора Ирбаха в Риме о нем и царе Теймуразе I тайно собирались сведения в Неаполе и других южно-итальянских портовых городах у купцов и других лиц. Естественно, что это способствовало разглашению тайного характера грузинской дипломатической миссии в Западную Европу.

100. AGS, указ. арх. св., с. 13.

101. I. W. Zіnkеіsеn. Geschichte des osmanisehen Reiches in Europa (Fuenftes Buch), Cotha, 1856, c. 3-4.

102. Очерки истории Грузии, т. IV, Тб., 1974, с. 281-282. Более подробно о политическом положении в Турции в связи с посольством Никифора Ирбаха в Западную Европу см. в кн. М. X. Сванидзе «Очерки по истории Грузии и Турции (XIV-XVIII вв.)», Тб., 1989, с. 197-217.

103. И. В. Цинкайзен, указ. соч., с. 75.

104. Там же.

105. И. В. Цинкайзен, указ. соч., с. 75.

106. Там же.

107. Там же, с.76-77.

108. AGS, указ. арх. св., с. 48.

109. AGS, указ. арх. св., с. 44-45.

110. Там же, с. 39.

111. Там же, с. 35.

112. Там же.

113. Разрядка наша.

114. AGS, указ. арх. св., с. 91-92.

115. «Плохо защищенный, не имевший достаточных запасов продовольствия город (Эрзерум — Д. В.) на этот раз не устоял. Сам Абаза считал свое дело проигранным и охотно пошел на заключение мирного договора, предложенного великим везиром. Заручившись гарантией полного помилования и почетного приема в Константинополе, Абаза 18 сентября сдал крепость и отправился со своей свитой и всеми сокровищами в лагерь великого везира, который его благосклонно принял и в знак прощения нарядил в почетное одеяние» (И. В. Цинкайзен, указ. соч., с. 131-132).

116. APF, Acta, 1630-1631, vol. 7, p. 606; Istruzioni. 1623-1632, с. 152.

117. H. H. Туманович. Европейские державы в Персидском заливе в 16-19 вв., М., 1982, с. 49.

118. AGS, указ. арх. св., с. 65.

(пер. Вайтеншвили Дж. Л.)
Текст воспроизведен по изданию: По следам Никифора Ирбаха // Известия Академии наук Грузии. Серия истории, археологии этнографии и истории искусства, № 1. 1992