Е. Н. КУШЕВА И РУССКОЕ КАВКАЗОВЕДЕНИЕ XX СТОЛЕТИЯ

Е. Н. Кушева прожила долгую жизнь — она родилась в конце XIX в. и завершила свой путь почти в самом конце века нынешнего. С. А. Жебелев как-то заметил, что curriculum vitae большинства истинных мужей науки не сложное и внешними событиями не богатое. Возможно. Однако известно и другое: жизнь ученого — в его книгах. И если последнее изречение истинно (а разве не так?), то судьбой Екатерине Николаевне была отпущена жизнь необыкновенно яркая, насыщенная, полная интереснейших и неожиданных поворотов.

Список научных работ историка Е. Н. Кушевой насчитывает более сотни названий (Список научных трудов Е. Н. Кушевой (до 1978 г.) опубликован. См.: Археографический ежегодник за 1979 год. М., 1981.). Хронологические рамки ее исследований охватывали периоды средневековья и нового времени, а тематически концентрировались вокруг проблем социально-экономического развития, истории революционного движения и общественной мысли, международных отношений. Два историко-культурных мира — Россия и Кавказ — были основными объектами ее научных интересов, и имя исследователя в равной степени запечатлено как в анналах россики, так и в истории отечественного кавказоведения. К тому же и в этих двух ипостасях Е. Н. Кушева была многоликой. В своих работах она выступала как археограф, библиограф, источниковед, историограф. Уже одно это свидетельствует сколь неординарную и своеобычную жизнь прожила Е. Н. Кушева в науке.

Труд биографа Е. Н. Кушевой во многом облегчен тем обстоятельством, что Екатерина Николаевна оставила свои воспоминания о пройденном жизненном пути (Воспоминания Е. Н. Кушевой. — Отечественная история. 1993, № 4. Биографические сведения и анализ научного наследия см. также: Баженова Л. К., Демидова Н. Ф. К 90-летию со дня рождения Екатерины Николаевны Кушевой. — Археографический ежегодник за 1989 год. М., 1990; Порох И. В., Максимов Е.К. Жизнь, отданная науке. — Четыре века. Сборник статей, посвященный 400-летию Саратова. Саратов, 1991). Этот опыт научной автобиографии весьма ценен и, несмотря на краткость, чрезвычайно [397] информативен. Приступая к написанию воспоминаний на склоне лет, в рубежный для человека момент осознания того, что главные вехи земного существования уже позади, Е. Н. Кушева предпочла сосредоточиться на самом главном и важном, на том, что составило, по ее мнению, суть ее профессионального служения исторической науке. При этом все выходящие за данные пределы подробности и обстоятельства сознательно были вынесены за скобки, тем не менее воспоминания несут зримый отсвет удивительной личности Екатерины Николаевны. Он прежде всего в том ясном, чистом, незамутненном иными человеческими пристрастиями взгляде, которым Е. Н. Кушева смотрит в прошлое, на события, людей и обстоятельства тех далеких и близких лет. В ситуациях, когда иной не смог бы сдержать чувств застарелой обиды, сарказма или неприязни, Е. Н. Кушева неизменно доброжелательна и деликатна. Это не мемуарная нарочитость и не произвол редакторского рвения. В своих воспоминаниях Е. Н. Кушева оставалась тем, кем была в жизни, — человеком высочайшей культуры, наследницей семейных традиций поколений потомственных российских интеллигентов.

Е. Н. Кушева родилась 24 апреля (7 мая) 1899 г. на саратовской земле. Ее родной город — небольшой уездный Петровск, где к этому времени проживала родительская семья. Отец — Николай Егорович Кушев был личностью примечательной. Выходец из купеческого сословия, он получил медицинское образование и всю свою жизнь самоотверженно трудился на ниве народного здравоохранения. Н. Е. Кушев был хорошо известен своей научнообщественной деятельностью. В Саратове, куда семья переехала в 1900 г., он был избран председателем физико-медицинского общества, читал лекции на медицинском факультете местного университета. В советское время Н. Е. Кушев продолжал свою профессиональную деятельность, особо отличившись в борьбе с эпидемическими заболеваниями в Саратовской области (Кушев Н. Е. Эпидемия малярии в Поволжье. Саратов, 1928. Н. Е. Кушев не был чужд и историко-литературным интересам. Его перу принадлежит очерк, посвященный годовщине основания г. Петровска. См.: Кушев Н. Е. Двухсотлетие города Петровска Саратовской губернии. Петровск, 1898). За заслуги в 1931 г. он получил звание Герой труда.

Со стороны матери Е. Н. Кушева дворянского происхождения. Род Ермолаевых, укоренившийся на саратовской земле с конца XVII в., впоследствии дал ряд известных представителей, деятельность которых не прошла бесследно для России. Среди предков Екатерины Николаевны встречаются люди, причастные к движению декабристов, революционеры, публицисты. По одной из фамильных линий Е. Н. Кушева была близкородственна Бекетовым. Однако судьбой не выпало быть знакомой с A. A. Блоком, и только позднее осознание этой знаменательной родственной связи стало одним из факторов личной самоидентификации Екатерины Николаевны и одним из побудительных импульсов для [398] кропотливых фамильно-генеалогических изысканий, которым Е. Н. Кушева посвящала немало времени.

Страницы воспоминаний Е. Н. Кушевой, посвященные детству, окрашены самыми светлыми тонами благодарности родным и близким за безмятежные и безоблачные годы начала жизни. В большой семье Кушевых воспитанием детей занималась мать, которая сумела создать в доме атмосферу высокой духовности и культуры. Молодое поколение окружали книги («Кабинет дедушки — книжные шкафы до потолка: библиотека, вероятно, начала складываться еще в XVIII веке», — вспоминает Е. Н. Кушева) (Воспоминания Е. Н. Кушевой, с. 127). И взрослые и дети были чутки к искусству, музыке, природе. Одно из самых ярких воспоминаний детства — ежегодные поездки в родовое имение Ермолаевых — село Спасское, где летом собиралась шумная и веселая компания друзей и близких.

Однако наступившие тревожные дни России сказались и на жизненном порядке семьи. Во время крестьянских волнений 1905 г. в Саратовской губернии господский дом в Спасском был сожжен. И было еще одно травмирующее воспоминание тех лет: маленькой девочкой Е. Н. Кушева стала свидетельницей еврейского погрома в Саратове. «Благодаря детским впечатлениям, антисемитизм остался на всю жизнь для меня непереносимым», — говорит Е. Н. Кушева в своих воспоминаниях (Там же, с. 129).

В 1917 г. была завершена учеба в гимназии. Дальнейшая жизненная стезя не вызывала сомнений: пробудившийся серьезный интерес к истории привел Екатерину Николаевну на историко-филологический факультет Саратовского университета. Однако в соответствии с «революционизирующими» большевистскими реформами высшей школы, изгонявшими из университета классический опыт преподавания исторических дисциплин, Е. Н. Кушева завершила учебу уже выпускницей факультета общественных наук, оказавшись вынужденной прослушать ряд новых идеологически-конъюнктурных курсов «общественного» звучания. Тем не менее Е. Н. Кушева получила прекрасное образование. Этому в немалой степени способствовало то, что первые два года преподавание в Саратовском университете велось еще по старым программам (Е. Н. Кушевой это дало, например, возможность изучать обязательные по этим программам древнегреческий и латынь, читать классические тексты, что, судя по воспоминаниям, доставляло ей огромнейшее удовольствие). Да и позднее в Саратове старые традиции победно доминировали над новыми веяниями, что, безусловно, благотворно сказывалось на фундаментальности получаемого выпускниками образования.

Однако важнейшая роль в этом принадлежала все же главному звену в процессе обучения — преподавателям. «Состав профессоров был очень сильным», — отмечает Е. Н. Кушева. Действительно, редкий провинциальный университет в России того [399] времени мог похвастаться столь блестящим составом преподавательских кадров, который сложился в Саратове на рубеже 20-х годов. Достаточно сказать, что в числе учителей Е. Н. Кушевой были С. Л. Франк, В. Э. Сеземан, М. Р. Фасмер, Ф. В. Баллод, Г. П. Федотов, ставшие впоследствии пассажирами знаменитого «корабля философов», на котором покидали родину изгнанные из советской России в эмиграцию известнейшие ученые и мыслители. В. М. Жирмунский читал курс мировой литературы, Г. А. Ильинский — историю южных и западных славян, Б. М. Соколов — древнерусскую литературу и фольклор, Н. К. Пиксанов — русскую литературу XVIII-XIX вв. Под руководством П. С. Рыкова Екатерина Николаевна проходила археологическую практику.

Однако наибольшее влияние на становление Е. Н. Кушевой как исследователя оказали преподаватели русской истории, которая уже с первого курса стала предметом специализации будущего ученого. На семинарах В. И. Веретенникова, которые, по признанию Е. Н. Кушевой, были для нее «строгой научной школой», студенты анализировали конкретные исторические сочинения, обращая особое внимание на использованные автором источники. У С. Н. Чернова Е. Н. Кушева слушала курс по истории Русско-Литовского государства, а также участвовала в чрезвычайно увлекшем ее семинаре по религиозным и политическим течениям на Руси в конце XV — начале XVI в. A. A. Гераклитов преподал ей, начинающему исследователю, прочные знания палеографии, во многом облегчившие Е. Н. Кушевой будущую исследовательскую работу с русскими документами XVI-XVII вв. (Там же, с. 132).

Однако самым любимым и почитаемым учителем Е. Н. Кушевой был П. Г. Любомиров. Екатерина Николаевна занималась в его двухгодичном семинаре, посвященном письменным источникам Смутного времени. Круг исследуемых источников включал различного рода документальные акты, анализируемые с точки зрения авторства, датировки, полноты и достоверности содержащейся информации и т.д., а также литературные повести и сказания эпохи Смутного времени, в которых П. Г. Любомиров видел яркие образцы русской публицистики тех бурных лет. Большое влияние на Е. Н. Кушеву оказали также занятия П. Г. Любомирова по XVIII в., которые он вел на заседаниях исторического кружка при Нижне-Волжском научном обществе краеведов (Е. Н. Кушева отдала долг памяти своему учителю. Совместно с Е. Ф. Любомировой и Е. П. Подъяпольской она подготовила к печати его книгу «Очерки по истории русской промышленности» (М., 1947). Е. Н. Кушева — автор персоналии П. Г. Любомирова в Советской исторической энциклопедии (Т. 8), ею написана статья «П. Г. Любомиров в Саратовском университете. Страницы воспоминаний» (Историографический сборник. Вып. 15. Саратов, 1991), много теплых слов о П. Г. Любомирове в кушевских «Воспоминаниях»).

После окончания университета в 1922 г. Е. Н. Кушева, по предложению П. Г. Любомирова, стала научным сотрудником на [400] возглавляемой им кафедре русской истории. Видевший потенциальные возможности молодого исследователя, П. Г. Любомиров сразу же поручил Е. Н. Кушевой ответственное задание — отправиться в Петроград для архивных поисков повестей Смутного времени. Эта длительная шестимесячная командировка имела важное значение для профессионального становления Е. Н. Кушевой. Она близко познакомилась со многими известными представителями петербургской (петроградской) школы историков, усиленно занималась самообразованием, посещая специальные лекции и семинары, много работала в архивах, музеях, библиотеках. Научные результаты командировки также были весьма существенны. Е. Н. Кушевой удалось найти неизвестные списки повестей Смутного времени. По результатам этой командировки была написана первая научная публикация начинающего исследователя (Из истории публицистики Смутного времени XVII в. — Ученые записки Саратовского государственного университета. Т. 5, вып. 2. Саратов, 1926).

В дальнейшем исследовательская работа Е. Н. Кушевой пролегла в несколько ином направлении. По совету П. Г. Любомирова она занялась изучением проблем социально-экономического развития Саратовского края, которые были рассмотрены на примере крепостнического хозяйства дворян Шахматовых в XVIII — первой половине XIX в. (Саратов в третьей четверти XVIII в. — Труды Нижне-Волжского областного научного общества краеведения. Вып. 35, ч. 2. Саратов, 1928; Хозяйство саратовских дворян Шахматовых в XVIII в. — Известия Академии наук. VII серия. Отдел гуманитарных наук. М., 1929, № 7). Другая увлекшая ее тема — история Саратова, анализ городских «ревизских сказок» XVIII в., содержавших богатую информацию о городском хозяйстве. В эти годы Е. Н. Кушева много внимания уделяла научно-общественной работе, будучи ученым секретарем исторической секции Саратовского общества краеведения. Большая нагрузка у нее была и в университете, где она ассистировала П. Г. Любомирову в его семинарах по социально-экономической истории России XVIII в.

Однако продолжить столь удачно начатую научную и педагогическую деятельность в Саратовском университете не довелось. «Во второй половине 20-х годов обстановка на кафедре русской истории Саратовского университета осложнилась», — пишет Е. Н. Кушева в «Воспоминаниях» (Воспоминания Е. Н. Кушевой, с. 136). Сюда докатилась инспирированная властями постыдная кампания травли, избиения и дискредитации ученых дореволюционной школы. Она коснулась и учителей Екатерины Николаевны: в январе 1929 г. был уволен С. Н. Чернов, а П. Г. Любомирова заставили пройти унизительную процедуру публичной проработки в переполненном студентами и преподавателями актовом зале университета (Куренышев A. A. Дело академика Платонова в Саратове —Исторический музей — энциклопедия отечественной культуры. М., 1995). Травля и издевательства над людьми, глубоко почитаемыми [401] Екатериной Николаевной, были тяжело пережиты ею. Чувство попранной справедливости, ощущение гадливости от совершавшегося разбоя придали мужества молодой женщине. Устроители проработки не услышали от Е. Н. Кушевой слов обвинения своему учителю. Это портило отработанный сценарий, ибо разнузданное поношение учениками своих учителей было одной из самых эффектных сцен разыгрываемого судилища. Но результаты не замедлили сказаться: Е. Н. Кушева тут же была уволена из университета.

В условиях того времени дальнейшее пребывание в Саратове было лишено каких-либо перспектив. Е. Н. Кушева уехала в Москву, где при содействии Б. П. Козьмина стала сотрудником издательства Общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Уже на новом месте Е. Н. Кушева узнала об аресте в январе 1930 г. в Саратове П. Г. Любомирова и С. Н. Чернова, взятых по «Академическому делу». Вместе с профессорами был арестован ряд членов руководимого П. Г. Любомировым исторического кружка при Саратовском обществе краеведов, активным членом которого состояла Е. Н. Кушева. Так что предположение самой Екатерины Николаевны о возможности ее ареста в случае нахождения в тот момент в Саратове, вероятно, не лишено известных оснований.

Но в Москве надо было включаться в новую работу. Б. П. Козьмин ввел Е. Н. Кушеву в авторскую группу, готовившую к изданию биобиблиографический словарь деятелей русского революционного движения. Несмотря на то что это означало коренную смену всех направлений предшествовавшей исследовательской деятельности (ситуация, в которой Е. Н. Кушева впоследствии вынужденно находилась не раз), она с энтузиазмом берется за дело. Присущие ей трудолюбие, неуемная жажда профессиональной деятельности (П. Г. Любомиров сказал как-то своей ученице: «Вы уже в студенческие годы начали научно-исследовательскую работу и не сможете без нее жить» (Воспоминания Е. Н. Кушевой, с. 134)), целеустремленность и величайшее чувство ответственности, всегда отличавшие Екатерину Николаевну, позволили ей стать активным и деятельным участником этого исследовательского проекта. Особенно пригодился опыт работы в архивах, так как основной массив сведений для персоналий словаря выбирался из необъятного фонда Департамента полиции.

Е. Н. Кушева приняла участие в подготовке 3-го тома «Словаря», в котором ею были составлены биографии на «Бод—Бя». Одновременно она стала участницей другого интересного исследовательского начинания Издательства политкаторжан и ссыльнопоселенцев. В частности, началась работав как было задумано, над многотомным библиографическим изданием «Русская подпольная и зарубежная печать», в которой Е. Н. Кушевой был поручен отдел листовок. Как всегда, она строго и требовательно отнеслась к делу, подготовив образцовое по [402] тщательности и детализированности научно-библиографическое описание листовок общественно-политического содержания.

Е. Н. Кушева не прерывала и исследовательскую работу. Сфера ее научных интересов естественным образом замыкалась на революционном и общественно-политическом движении в России во второй половине XIX в., которым был посвящен ряд ее статей, вышедших в начале 30-х годов.

Однако Е. Н. Кушеву и ее коллег ждал крутой поворот. В деятельность научного коллектива все чаще стали вмешиваться надзирающие органы. Требования изъять либо переиначить порой сверстанный и отпечатанный материал затрудняли продуктивную работу, лишали возможности выдерживать концептуальные принципы издания, следовать логике и плану исследовательского проекта. Однако противостоять произволу уже было невозможно. Набиравшая обороты тоталитарная машина идеологического контроля сметала последние островки неподцензурной мысли. В этих условиях издательству и Обществу политкаторжан и ссыльнопоселенцев оставалось существовать совсем немного времени. В 1935 г. обе организации были ликвидированы. Одновременно была свернута обширная исследовательская и публикаторская деятельность, проводившаяся в рамках общества и издательства, что нанесло русской науке сильный и непоправимый удар.

Между тем Е. Н. Кушева осталась на положении безработной, хотя, к счастью, это состояние длилось недолго. В 1935 г. она поступила на работу в московскую группу базировавшегося в тот период в Ленинграде Историко-археографического института АН СССР. Московская группа была специально создана для выявления в московских архивах и публикации документов по истории народов СССР. Войдя в бригаду сотрудников, работавших с материалами по Средней Азии, Е. Н. Кушева стала готовить к публикации документы по истории Туркмении XVII-XIX вв. Там Е. Н. Кушева впервые соприкоснулась с историческим материалом, ставшим впоследствии главным предметом ее профессионального интереса.

Тем временем в служебном положении Е. Н. Кушевой произошли новые изменения. В 1936 г. на базе Института истории Коммунистической академии был образован Институт истории АН СССР. Московская группа Ленинградского историко-архивного института была слита с новоучрежденным институтом, образовав в нем археографический сектор. Е. Н. Кушева стала его сотрудником. Однако в 1938 г. сектор был закрыт, а археографические работы практически свернуты. Сотрудники сектора, в том числе Е. Н. Кушева, были привлечены к масштабной коллективной работе, выполнение которой вменялось в обязанности Институту истории в связи с выходом в свет известного письма Сталина, Кирова и Жданова о преподавании истории. Новый партийный документ директивно требовал от советских историков преодолеть «ошибки» и «заблуждения» школы М. Н. Покровского, [403] объявив о новом концептуальном подходе к освещению исторического прошлого народов СССР.

Во исполнение партийной директивы коллектив Института истории приступил к работе по написанию многотомных «Очерков истории СССР». Принципиально новым и важным Е. Н. Кушева считала включение в это издание разделов по истории народов Советского Союза. Ей же довелось писать для «Очерков» главы, посвященные истории народов Северного Кавказа. Е. Н. Кушева вспоминала, что «работа шла не только с напряжением, но и с большим подъемом» (Там же, с.141). Действительно, работа велась столь слаженно и быстро, что, по ее же свидетельству, уже к 1941 г. были подготовлены машинописные варианты первых пяти томов «Очерков». Научный коллектив был воодушевлен очевидными успехами своей деятельности.

Между тем страна переживала один из самых мрачных периодов своей истории. Репрессии 30-х годов, по счастью, обошли Е. Н. Кушеву стороной. Однако сознание не могло не воспринимать жестокие реалии века: судя по воспоминаниям, арест и гибель коллег и знакомых стали для Екатерины Николаевны причиной тяжелых и горестных переживаний. Тем радостнее были редкие случаи возвращения обреченных из небытия. В своих записках Е. Н. Кушева не преминула вспомнить о благородном поведении ряда сот рудников Института истории, не побоявшихся оказать поддержку коллегам, вернувшимся из тюрем и лагерей. Однако она не обмолвилась о факте собственной биографии, ярко характеризующем замечательные черты личности самой Екатерины Николаевны.

Известный исследователь русской истории Б. А. Романов был одним из многих, арестованных в Ленинграде по так называемому Академическому делу. Получив сравнительно небольшой пятилетний срок заключения, он отбывал его на строительстве Беломоро-Балтийского канала, откуда ему удалось досрочно освободиться в 1933 г. Дальнейшая жизнь Б. А. Романова сложилась по советским меркам вполне благополучно, если не считать пошатнувшегося в лагере здоровья и постоянного тревожного ожидания нового ночного звонка в дверь, от которого до конца дней не был застрахован ни о дин из побывавших в застенках НКВД. Тем не менее Б. А. Романов активно трудился, вел обширную переписку с друзьями и коллегами.

В эпистолярном наследии Б. А. Романова особое место занимает его долголетняя (с 1942 г. до конца жизни) переписка с Е. Н. Кушевой. В. М. Панеях, внимательно изучивший все две сотни сохранившихся писем, обратил внимание на их особенность, в частности на то, что основное место в письмах Б. А. Романова занимают его творческие планы и отчеты, подробные описания событий научной жизни, суждения о деятельности коллег, сообщения о работе учеников, оценка конфликтных ситуаций и позиций [404] сторон, в том числе своей, суждения о событиях общественной жизни. Нередко Б. А. Романов прилагал к своим письмам различного рода документы.

На основании этого В. М. Панеях вполне обоснованно утверждает, что «между Б. А. Романовым и Е. Н. Кушевой существовала договоренность, согласно которой его письма к ней представляли своеобразный дневник и в то же время архив автора... Такая непривычная на первый взгляд форма ведения дневника и хранения архива, — замечает далее В. М. Панеях, — вполне объяснима, если принять во внимание трагические страницы биографии Б. А. Романова» (Панеях В.М. Борис Александрович Романов: письма друзьям и коллегам. — Отечественная история. 1993, № 3. с. 128). Нужно безусловно и безоговорочно доверять адресату, чтобы вверять ему дорогие и сокровенные для любого творческого человека документы своего личного архива, но нужно обладать известной долей мужества, чтобы эти документы принимать и хранить, зная, что их отправитель в любой день может снова превратиться во «врага народа».

Военное лихолетье Е. Н. Кушева встретила в Москве. Оставаясь в первые месяцы в городе, она, как и все москвичи, была привлечена к ночным дежурствам, участвовала в спешных работах по подготовке к эвакуации материалов Института истории. В конце ноября 1941 г. остававшиеся сотрудники Института, в том числе Е. Н. Кушева, были вывезены из прифронтовой Москвы.

Время эвакуации Е. Н. Кушева провела в Саратове, а затем в Ташкенте, куда из центра были перебазированы многие гуманитарные институты. Несмотря на тяжелые условия эвакуационной жизни, исследовательская работа не прекращалась. «Мы были гостями Узбекистана, — вспоминает Е. Н. Кушева, — чтобы как-то отплатить за гостеприимство, сотрудники Института истории подготовили материалы для обобщающей истории Узбекистана» (Воспоминания Е. Н. Кушевой, с. 143). Екатерина Николаевна приняла участие в написании одного из разделов коллективной работы. Оставалось время и для собственной исследовательской работы: с собой в Ташкент она вывезла чемодан «дагестанских» выписок Посольского приказа, которые постепенно разбирала, готовясь к будущим публикациям.

В июне 1943 г. Институт истории возвратился в Москву, начался нелегкий, но радостный и долгожданный этап восстановления нормальной жизнедеятельности научного коллектива. В этот период Е. Н. Кушева немало времени посвящает научно-организационной работе, возглавляя в 1943— 1944 гг. аспирантуру и докторантуру института, а в 1948-1951 гг. выполняя обязанности ученого секретаря его Археографического совета. Многообразные обязанности отвлекали, однако не прерывали исследовательской работы, как всегда составлявшей содержание профессиональной деятельности Екатерины Николаевны. [405]

К этому времени окончательно определились приоритетные сферы научных интересов, в русле которых Е. Н. Кушева работала в последующие десятилетия. В них все меньшее место занимали проблемы истории русского революционного и общественного движения. Насильственно отлученная от этой проблематики в конце 30-х годов, Е. Н. Кушева к ней практически не возвращалась. «Я не проявила достаточной целеустремленности для продолжения работы по тематике революционного движения в России», — не без сожаления писала Е. Н. Кушева (Там же, с. 139). Вышедшие впоследствии немногочисленные работы данной проблематики были либо поздними публикациями ранее освоенного материала (См.: К истории взаимоотношений А. И. Герцена и Н. П. Огарева с «Землей и волей» 60-х годов. — Литературное наследство. Т. 41-42. М., 1941; Революционные прокламации женевской типографии 1869-1870 гг. — Литературное наследство. Т. 41-42; Из истории русско-сербских революционных связей 1870-х годов. — Ученые записки Института славяноведения АН СССР. Т. 1. М., 1949), либо результатом как бы косвенного соприкосновения с проблемой, потребовавшего, однако, немало времени и интеллектуальных сил (Е. Н. Кушева принимала участие в подготовке к печати работы С.Н.Чернова «У истоков русского освободительного движения» (Саратов, 1960)).

В то же время начатые еще в Саратове исследования социально-экономических отношений в России XVI — первой половины XIX в. оставались в сфере научных интересов Е. Н. Кушевой. Важными направлениями исследовательской работы по этой проблематике были реконструкция динамики экономических процессов в русском феодальном городе, показанных на примере таких территориально удаленных друг от друга центров, как Москва, Саратов, Астрахань (См.: Торговля Москвы в 30-40-х годах XVIII в. — Исторические записки. Т. 23. М., 1947; Сказки Генерального двора как источник по истории городов Поволжья на рубеже XVII-XVIII вв. — Города феодальной России. Сб. статей памяти Н. В. Устюгова. М., 1966; Материалы Астраханской таможни как источник по социально-экономической истории России XVII-XVIII вв. — Из истории экономической и общественной жизни России. Сб. статей к 90-летию академика Николая Михайловича Дружинина. М., 1976), изучение зарождавшихся новых форм хозяйствования в предреформенной русской деревне (См.: Проект учреждения акционерного «Общества улучшения частного сельского хозяйства» 30-х годов XIX в. — Известия АН СССР. Т. 7. М., 1951), анализ форм феодальной зависимости на Руси, в частности таких ее разновидностей, как долговая отработка закабаленных должников (См.: Одна из форм кабальной зависимости в России XVIII в. — Академику Борису Дмитриевичу Грекову ко дню семидесятилетия. Сб. статей. М., 1952) и холопство (См.: О плене как источнике холопства во второй половине XVII в. — Исследования по социально-политической истории России. Сб. статей памяти Бориса Александровича Романова. Л., 1971). [406]

Вторым направлением научной работы Е. Н. Кушевой оставалась история народов Северного Кавказа и их взаимосвязи с Россией. Как уже говорилось, впервые Е. Н. Кушева соприкоснулась с этой проблемой еще во второй половине 30-х годов, когда московская группа Ленинградского историко-археографического института приступила к выявлению и публикации документов по истории народов СССР, и в частности Кавказа. Новое обширное поле деятельности открывало перспективы интересной работы, хотя было очевидно, что серьезные и глубокие занятия проблемой потребуют очередного поворота в исследовательской специализации. Е. Н. Кушева решилась на это не без колебаний.

В тот период дружескую поддержку Е. Н. Кушевой оказал известный дагестанский деятель А. А. Тахо-Годи. Являясь одним из руководителей республики, он во время частых приездов в Москву наряду с другими делами проявлял значительный интерес к археографической работе, проводимой Е. Н. Кушевой и ее коллегами. По воспоминаниям Екатерины Николаевны, А. А. Тахо-Годи убеждал ее в необходимости и своевременности данной работы, советовал не оставлять проблематику и продолжать кавказоведческие изыскания. Доводы А. А. Тахо-Годи придали уверенность Е. Н. Кушевой и сыграли немалую роль в ее решении сделать историю народов Кавказа объектом своих дальнейших исследований.

Впрочем, к тому времени новое поле деятельности уже серьезно увлекло Е. Н. Кушеву. Первые же поисковые разведки в ЦГАДА открыли огромный по объему, но еще незатронутый исследованиями архивный материал. Он увлекал, притягивал, манил, сулил радость неожиданных находок и озарений. А за строками документов вставал удивительный, ни на что не похожий мир кавказской истории. Для Е. Н. Кушевой стали откровением его бурные перипетии позднего средневековья, своеобычные формы социальных отношений у местных народов, патриархальная первозданность их бытовых устоев, сочлененность исторического прошлого Кавказа со страницами русской истории. Для исследователя, сознающего себя первопроходцем практически невспаханного историографического поля, отказаться и отступить от темы зачастую бывает выше сил. Е. Н. Кушева не стала исключением. «Новая подсказанная мне судьбой тематика стала предметом моего увлечения», — вспоминала она (Воспоминания Е. Н. Кушевой, с. 141).

Как было сказано выше, Е. Н. Кушева начала с кропотливой работы по выявлению архивных материалов по истории Дагестана XVI-XVII вв. При этом ее внимание привлек фонд Посольского приказа, который она начала методично обследовать. Планомерные поиски дали выдающиеся результаты. Е. Н. Кушевой удалось обнаружить огромный массив документальных материалов, относящихся не только к истории Дагестана, но и освещающих [407] историческое прошлое ряда других регионов Северного Кавказа. По разнообразию содержащейся информации, детализированности и фактографической насыщенности выявленные материалы были благодатным полем для исследовательского поиска в области кавказской истории. Оценивая источниковедческое значение найденных ею документов, Е. Н. Кушева отмечала, что «их систематическое изучение даст возможность восстановить канву событий, известную до сих пор лишь в отрывках, установить хронологическую путаницу и прямые ошибки» (Кушева Е. Н. Северный Кавказ и международные отношения в XVI— XVII вв. (обзор материалов русских архивов). — Исторический журнал. 1943, № 1).

Эта характеристика, безусловно, верна, однако сегодня возможны и иные масштабы оценок, ибо очевидно, что в контексте истории русского кавказоведения XX столетия археографические работы Е. Н. Кушевой имеют этапное, непреходящее значение, которое состоит прежде всего в том, что ей удалось существенно расширить источниковедческую базу кавказоведческих изысканий. Последняя долгое время оставалась ущербной, так как до этого основным источником сведений о Кавказе XVI-XVIII вв. оставались сочинения европейских авторов, в разные годы и с разными целями посетившими регион. Значение этих работ в общеисториографическом контексте развития кавказоведения трудно переоценить: оказавшись большей частью опубликованными и, следовательно, доступными для исследователей, они сыграли большую роль в расширении базы конкретной фактологии по истории и этнографии народов Кавказа.

Однако информативные возможности этой категории источников сильно снижены по ряду объективных причин. В частности, визиты иностранцев на Кавказ были обычно кратковременными. Их информация — это зачастую мимолетные, поверхностные, сиюминутные впечатления от недолгой встречи с неведомым и экзотическим краем, поэтому сведения о нем порой бывали несвободны от явных ляпсусов и ошибок.

Русские документы в этом отношении выгодно отличались от европейских. Для русских Кавказ был не экзотикой, а весьма практическим делом, с которым московской дипломатии приходилось сталкиваться постоянно и накоротке. Накопление русских документов о сношении с Кавказом происходило не время от времени, а постоянно, что привело к созданию хронологически непрерывного массива документальных сведений о народах региона, освещающих самые разные стороны их исторического прошлого.

Собственно говоря, априорные представления об источниковых богатствах, которые могут быть обнаружены в русских архивах, существовали всегда. Более того, широко известная публикация С. А. Белокурова «Сношения России с Кавказом» (М., 1889) наглядно показала сколь разнообразный и характерный [408] материал отложился в бывших фондах московских приказов и сколь желательно их скорейшее научное обнародование. Однако систематическая археографическая работа по данному направлению так и не началась. Все это время труд С. А. Белокурова оставался единственной публикацией соответствующего документального материала. Его уникальность и бесценность были неоспоримы, материалы, введенные в научный оборот, широко использовались исследователями и комментаторами, однако источниковедческие пределы издания были очевидны: целевая задача публикации диктовала строго определенный подбор документов, к тому же хронология материалов обрывалась самым началом XVII в. Вся остальная историческая информация от времени начала сношений Москвы с народами Кавказа до XIX в. оставалась закрытой и неизвестной исследователям.

Работы Е. Н. Кушевой утвердили актуальность и приоритетность русских источников, в частности документальных материалов XVI-XVIII вв., для изучения истории Северного Кавказа этого периода. Она указала на конкретные проблемы истории Северного Кавказа, изучение которых обеспечено источниковедческими возможностями русских архивов, — дипломатическая история сношений Московского государства с Кавказом, политическая история Северного Кавказа, социальные отношения в регионе и их динамика, международная обстановка в контексте геополитических устремлений Москвы, Оттоманской империи и шахского Ирана, и др. Позднее в специальной работе Е. Н. Кушева указала еще на один источниковедческий аспект материалов русских архивов, связанный, в частности, с возможностью изучения обычного права адыгов. К 60-м годам в кавказоведческой литературе наметился явный интерес к традиционной правовой культуре народов региона. Публикациями В. К. Гарданова в научный оборот были введены документальные материалы по обычному праву кабардинцев, которые рассматривались им как важнейший источник по истории социальных отношений в крае. Однако хронологические рамки гардановских материалов, как и всех предшествующих документальных публикаций по обычному праву народов Кавказа (начиная с Ф. И. Леонтовича), охватывали лишь XIX в. Е. Н. Кушева обратила внимание исследователей на возможность «пойти вглубь в изучении кабардинского обычного права», опираясь на сведения русских документов XVI-XVII вв., которые позволяют судить о степени устойчивости и трансформации конкретных обычноправовых норм, а также установить реальные формы бытования норм обычного права в более отдаленный хронологический период (Кушева Е.Н. Русские документы XVI-XVII вв. как источник для изучения обычного права кабардинцев. — Исследования по отечественному источниковедению. М.—Л., 1964).

Возражая Е. С. Зевакину, отрицавшему в своей работе «Западный Кавказ в известиях европейских путешественников и [409] писателей XIII-XVIII вв.» ценность русских материалов XVI—

вв., касающихся истории Северо-Западного Кавказа, Е. Н. Кушева показала, что внимательный анализ этих материалов может дать значительную и полновесную информацию о проживавших на этой территории западноадыгских этнических группах (Кушева Е. Н. Племена Северо-Западного Кавказа XVI-XVIII вв. по документам русских архивов. — Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России. М., 1961).

После работы Е. Н. Кушевой было уже невозможно изучать проблемы позднесредневекового Кавказа, не привлекая источникового массива русских архивных документов. Хотя инерция была еще сильна и исследовательское освоение этого пласта источников в кавказоведении шло довольно медленно. В частности, ряд исследователей по-прежнему опирались лишь на более известные и легко доступные (в том числе для чтения, ибо понимание русских документов XVI-XVIII вв. требует особых палеографических навыков) материалы XIX в., зачастую экстраполируя их данные на более ранние эпохи. Это вызывало возражения Е. Н. Кушевой, которая, выступая в июне 1979 г. на одном из заседаний авторского коллектива «Истории народов Северного Кавказа», говорила о недопустимости подобного смешения материалов, приводящего к искажению, в частности к модернизации реальной картины исторического прошлого (АРАН, ф. 1841, оп. 7, д. 1200, л. 64).

Выявление документальных материалов в архивных фондах было лишь одной стороной многогранной археографической деятельности Е. Н. Кушевой. Значительное место занимала в ней публикаторская работа. Первый опыт такого рода пришелся на конец 50-х годов, когда вышло в свет фундаментальное собрание документов по истории Кабарды и кабардино-русских отношений (Кабардино-русские отношения в XVI-XVIII вв. Документы и материалы. Т. I. Под ред. Е. Н. Кушевой, Т. Х. Кумыкова. Сост. Н. Ф. Демидова, Е. Н. Кушева, А. М. Персов. М., 1957). В 1958 г. были опубликованы собранные Е. Н. Кушевой документы, относящиеся к истории народов Дагестана (Русско-дагестанские отношения в XVII — первой четверти XVIII в. Документы и материалы. Махачкала, 1958 (Редакторы Е. Н. Кушева, Г. Д. Даниялов, М. М. Ихилов, О. А. Блюмфельд)). Издание сборника документов «Русско-чеченские отношения», в свою очередь, углубляет наше представление о публикаторских устремлениях Е. Н. Кушевой.

В то же время Е. Н. Кушева никогда не оставляла исследовательской работы в области кавказской истории. Ее интересы в этой сфере концентрировались вокруг нескольких проблем. Так, значительное внимание было уделено ею изучению социально-экономического развития региона в период позднего средневековья. Исследования Е. Н. Кушевой зафиксировали неоднородность уровня социально-экономического развития у разных народов Северного Кавказа. В Кабарде и равнинных районах [410] Дагестана феодальные отношения были всеобъемлющими и глубокими, хотя Е. Н. Кушева указала на их своеобразные черты, связанные с сохранением патриархально-родовых институтов, органично функционировавших в системе феодально-классового общества.

В других регионах Северного Кавказа — у западноадыгских этнических групп и в еще большей степени в Осетии, Карачае, Балкарии — процесс феодализации протекал замедленными темпами. В высокогорной части Дагестана, в Чечне и Ингушетии уровень экономического развития определялся, по мнению Е. Н. Кушевой, преобладанием элементов общинных отношений, слабо затронутых процессом феодализации (Кушева Е. Н. О некоторых особенностях генезиса феодализма у народов Северного Кавказа. — Проблемы возникновения феодализма у народов СССР. М., 1969; она же. Социально-экономические и политические отношения в Кабарде в XVI-XVII вв. — Сб. статей по истории Кабарды. Вып. 5. Нальчик, 1956; она же. Общественный строй Кабарды и Балкарии в XVI-XVII вв. — История Кабардино-Балкарской АССР. С древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. Т. I. М., 1967; Кушева Е. Н. Усманов М. А. К вопросу об общественном строе вайнахов (Письмо 1657 г. из Шибутского джамаата царю Алексею Михайловичу). — СЭ. 1978, № 6).

Однако главные исследовательские интересы Е. Н. Кушевой фокусировались на проблеме истории взаимоотношений Российского государства с народами Кавказа. Именно этой теме посвящен главный труд историка — монография «Народы Северного Кавказа и их связи с Россией. Вторая половина XVI — 30-е годы XVII века» (М., 1963), публикация которой сразу же была осознана как значительное достижение кавказоведческой науки, а исследовательские выводы получили признание и поддержку специалистов.

Хронологический отчет русско-кавказских отношений Е. Н. Кушева ведет со второй половины XVI в., когда, как было ею показано, начинаются систематические политические контакты Москвы со своими южными соседями. В предшествовавшей историографии (Г. А. Кокиев, Н. А. Смирнов) было высказано предположение о тесной взаимосвязи становления русско-кавказских отношений с динамикой международной ситуации в кавказско-переднеазиатском регионе, где в противоречивых взаимопритяжениях и отталкиваниях сошлись государственные интересы трех могущественных государств того времени — Оттоманской империи, шахского Ирана и России. Исследования Е. Н. Кушевой подтвердили и углубили эту точку зрения.

Выделяя последовательные этапы русско-кавказских взаимоотношений, Е. Н. Кушева соотносит первый из них с иранотурецкой войной 1548-1555 гг. и ее последствиями. Соперничество двух стран из-за Закавказья привело к началу военных действий, которые велись в основном на территории спорного региона, принося неисчислимые бедствия местным народам. В то же время в орбиту военной конфронтации был втянут и [411] Северный Кавказ, который представлял исключительный интерес для стратегических планов турецкого командования в качестве удобного пути в Дербент и далее в Астрахань, куда могли быть направлены войска, снаряжение, провиант для последующей переброски на театр боевых действий. Стремясь овладеть северо-кавказскими путями, турецкое правительство попыталось поставить народы Северного Кавказа, прежде всего адыгов, в зависимость от себя. Этот натиск и вызвал первые обращения адыгских князей к Москве. В 1552 г. в русскую столицу прибыло посольство, за которым последовал ряд других, оформлявших дипломатическое сближение с Россией сначала западных адыгов, а затем и кабардинцев.

Е. Н. Кушева показала, что контакты адыгов с Москвой сыграли определенную роль в ходе турецко-иранской войны. По прямой просьбе кабардинского князя Темрюка московское правительство строит на Северном Кавказе в устье р. Сунжи первую русскую крепость. Е. Н. Кушева установила ее местоположение — на правом берегу реки, у переправы на пути в Дагестан из Закавказья — и пришла к выводу, что крепость имела целью закрыть для крымско-турецких войск и для турецких посольств путь через Северный Кавказ. Однако дальнейшее развитие русско-кавказские связи на данном этапе не получили: поход крымско-турецких войск в 1571 г. к Астрахани и сожжение крымцами Москвы в этом же году вынудили русское правительство оставить крепость и временно прервать связь с Северным Кавказом. Но ненадолго.

Е. Н. Кушевой установлен второй этап русско-кавказских отношений, который начался в последние десятилетия XVII в. В этот период возобновилась ирано-турецкая война, первоначально весьма благоприятно развивавшаяся для Стамбула. В этой обстановке возобновляются связи России с Кабардой, а через Кабарду с Кахетией. Неудачи в войне заставили Иран также искать сближения с Россией. Снова направляются просьбы о постройке русских крепостей на Северном Кавказе, которые, как и ранее, стали преградой для проникновения в регион крымско-турецких войск. Это привело к перелому в ходе войны в пользу Ирана.

С этого периода начинается третий этап взаимоотношений России с народами Кавказа. Успехи Ирана в войне с Турцией изменили баланс сил в регионе. Османская империя уже не имела возможности активно вмешиваться в кавказские дела. Но усилившийся Иран пытался закрепиться в регионе, поставив в зависимость от себя не только Дагестан, подвергавшийся дипломатическому натиску, но и другие кавказские народы. Однако России была уже не безразлична ситуация у своих южных границ. Е. Н. Кушева показала, как последовательно и целенаправленно московская дипломатия стремилась к утверждению своего влияния на Северном Кавказе. По ее мнению, это движение было обоюдным: давление на Дагестан со стороны шаха привело местных владельцев к необходимости более тесного союза с [412] Россией. При этом Е. Н. Кушева установила, что Дагестан находился по отношению к обоим своим могущественным соседям в отношениях «общего холопства» (по выражению русских источников), что означало своеобразную систему кондоминиума, где Иран и Россия выступали соуправителями региона.

Акцентируя внимание на политических предпосылках русско-кавказского сближения, Е. Н. Кушева подчеркивала и его экономические факторы. В ее концепции им отводилась весьма значительная роль, без уяснения которой трудно понять глубинные причины российской активности на Кавказе. В позднем советском кавказоведении эту активность все чаще были склонны объяснять чуть ли не благородной отзывчивостью московских властителей на многочисленные обращения кавказских владельцев с просьбами о подданстве и покровительстве, неким альтруистическим порывом российских государей защитить местные народы перед лицом захватнической политики ближневосточных деспотий.

Что касается Е. Н. Кушевой, то причины российской активности на Кавказе она усматривала в результатах социально-экономических процессов, протекавших в России в XV в. Именно они стали сильнейшим детонатором восточного направления российской политики. Ее главными вехами к тому времени были завоевание Казани, а в поисках выхода к Каспийскому морю — Астрахани. Следующим шагом экономического закрепления России на новых рубежах должен был стать Кавказ, на который и были направлены усилия московской дипломатии. Центростремительные тенденции кавказских народов в тот период, безусловно, имели место, однако внутренние интенции процесса российско-кавказского сближения были более сложными и противоречивыми, чем те, что рисовались в известных конъюнктурно- политизированных схемах.

Анализируя приемы внешней политики Русского государства по отношению к народам Кавказа, Е. Н. Кушева приходит к выводу, что они были типичны для феодального государства. Сношения велись преимущественно с феодальными владельцами Северного Кавказа, которых русская сторона всячески поддерживала. Выезжавшие на русскую службу северокавказские феодалы включались в ряды русской феодальной знати, становились крупными землевладельцами. В то же время Е. Н. Кушева далека от идеализации московских правителей, которые, преследуя на Кавказе собственные политические цели, были достаточно разнообразны в выборе средств для их достижения. Например, часто и охотно вмешиваясь в междоусобную борьбу местных группировок, московское правительство неизменно предписывало терским воеводам проводить политику разъединения, чтобы ослабить ту или иную сторону (Кушева Е. Н. Политика Русского государства на Северном Кавказе в 1552-1572 гг. — Исторические записки. Т. 34. М., 1950; она же. Русско-дагестанские отношения в XVI-XVII вв. М., 1954; она же. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией. М., 1963; она же. Из истории сношений западных адыге и северокавказских абазин с Русским государством в XVI-XVII вв. — Труды Карачаево-Черкесского НИИ истории, языка и литературы. Вып. 4. Ставрополь, 1964; она же. Взаимоотношения народов Карачаево-Черкесии с Россией в XVI-XVII вв. — Очерки истории Карачаево-Черкесии. Т. I. Ставрополь, 1967). [413]

Со дня выхода в свет монографии Е. Н. Кушевой «Народы Северного Кавказа и их связи с Россией» прошло более трех десятилетий. Оценивая в историографической перспективе роль и значение этого труда, можно сказать, что он явился одной из самых значительных исследовательских вех в истории русского кавказоведения текущего столетия. Эта оценка отражает не только блестящие исследовательские результаты работы, но и обусловлена некоторыми другими основаниями.

Являясь итогом многолетних изысканий, труд Е. Н. Кушевой воплотил в себе основные концептуально-методологические принципы, которым автор следовал в своих кавказоведческих штудиях. Один из этих принципов заключался в целостном, интегральном взгляде на Кавказ как на единый культурно-исторический и геополитический регион. Заложенный еще дореволюционной школой русского кавказоведения, этот методологический постулат со временем начисто исчез из советского кавказоведения, хотя всегда оставался декларацией некоего априорного, не подлежащего обсуждению факта.

В частности, историко-географически Кавказ воспринимался как строго очерченная территориальная единица, пространство которой от Черного до Каспийского морей объективно стало ареной местной истории (при этом легче всего определялась южная граница означенной арены, которая в работах советских историков всегда строго совпадала с государственной границей СССР). Утверждались также (опять-таки декларативно, как само собой разумеещееся) историко-культурная общность местных народов, генетическое единство основных культурных институтов и позднейших форм бытового уклада. Наконец, решительно говорилось о взаимозависимости исторических судеб народов Кавказа, о единстве основных этапов исторического процесса в регионе.

Однако декларации так и не привели к утверждению интегрального подхода к изучению исторического прошлого региона. Исследования истории Кавказа бесконечно дробились на сепаратные этнолокальные направления, на этот раз не менее строго совпадавшие с административными границами бывших союзных республик и их автономий.

Е. Н. Кушева преодолела узколокальный подход к истории региона. Правда, основной предмет исследования диктовал ограничение географических пределов работы лишь северной частью Кавказа, однако и в этом ракурсе логика научного познания, [414] равно как и приверженность традициям предшественников, вывела автора на уровень интегральных обобщений материала. Е. Н. Кушева очень внимательна и к конкретным фактам истории отдельных северокавказских этносов, но ее работа — это не результат механического сложения автономно прослеженной их исторической активности. Е. Н. Кушева смогла проследить единую линию исторического процесса на Северном Кавказе, показать общерегиональные тенденции развития в свете эволюции все более расширявшихся связей северокавказских народов с Россией в эпоху позднего средневековья.

Книга Е. Н. Кушевой является ярким образцом исследования, воплощающего принципы интегрального подхода к изучению истории Кавказа. Ряд подобных сочинений, увы, немногочислен, тем более велико и неоспоримо значение труда «Народы Северного Кавказа...» в общем контексте развития кавказоведческой мысли.

Воссоздавая научную биографию Е. Н. Кушевой, вероятно, нельзя не отметить следующий факт: Е. Н. Кушева не была полемистом. Безусловно, это шло не от недостатка научного темперамента, а было отражением глубоко личностных свойств ее характера. Екатерине Николаевне, мягкому, доброму, отзывчивому человеку, порой трудно было открыто выразить несогласие с научной концепцией коллеги, указать на его ошибки, неправоту или заблуждения.

В 50-х годах в Институте истории было проведено широкое обсуждение ряда проблем русской и советской истории. Вспоминая об этом периоде, Е. Н. Кушева пишет: «Я в дискуссиях участия не принимала, то есть ни разу не выступала, хотя по некоторым вопросам имела мнение, иногда совпадавшие с высказываемыми, которые оставались дискуссионными». (Характерно, что и здесь автор предпочитает говорить не о разногласиях с коллегами, а о совпадении своих взглядов с высказывавшимися во время дискуссий мыслями, хотя это и происходило «иногда».) Или другой эпизод из воспоминаний Е. Н. Кушевой: она решила отстраниться от консультационной работы с одной из аспиранток Института истории СССР, когда стала очевидной полярность их воззрений по предмету диссертационной работы начинающего исследователя.

Но это не значит, что Е. Н. Кушева не могла отстаивать свою точку зрения, особенно если научной истине грозило циничное попрание. В этом случае ее голос бывал крепок и настойчив, а сама она была готова противопоставить свою позицию глухой стене организованного единодушия коллег-специалистов. Эти качества Екатерины Николаевны наиболее ярко проявились в один из самых трудных периодов ее жизни, связанных с перипетиями подготовки к празднованию 200-летнего юбилея так называемого добровольного вхождения Чечено-Ингушетии в состав России. Поднятая некоторыми местными деятелями, эта идея довольно долго носила кулуарный характер, хотя различного [415] рода обсуждения, утряски и согласования на разных уровнях проходили довольно интенсивно. Вопрос о праздновании юбилея держало под контролем высокое партийное начальство как в самой Чечено-Ингушетии, так и в Москве. К обсуждению проблемы были также подключены научные силы, в частности Институт истории СССР, которому было поручено координировать работы по научному обоснованию правомерности празднования юбилея.

21 февраля 1979 г. секретарь Чечено-Ингушского обкома КПСС М. Бузуртанов направил директору Института истории СССР академику А. Л. Нарочницкому «Справку-обоснование празднования 200-летнего юбилея вхождения Чечено-Ингушетии в состав России». В справке утверждалось, что «1781 год оказался той вехой, когда в основном завершился процесс добровольного включения большинства населения Чечено-Ингушетии в состав России» (АМАЭ, ф. 25, оп. 1, д. 69, л. 3), и соответственно эта дата предлагалась для празднования исторического юбилея.

Излагая осенью 1979 г. свою позицию по этому вопросу, Е. Н. Кушева писала в записке, адресованной в директивные органы, о длительности и сложности процесса присоединения народов Кавказа к России. «Указать дату, которую и назвать юбилейной, не всегда возможно», — утверждала она. Особенно это трудно сделать в отношении вайнахских народов, у которых еще не сложились к тому времени государственные структуры. Резюмируя свои соображения, Е. Н. Кушева отметила, что «1781 год не подходит для установления юбилейной даты». «Включение Чечено-Ингушетии в административную систему России, — продолжала она далее, — было результатом Кавказской войны» (Там же, д. 69, л. 1 (Е. Н. Кушева «О справке-обосновании празднования 200-летнего юбилея вхождения Чечено-Ингушетии в состав России»)).

Годом ранее она вышла из состава редколлегии трехтомного научного издания, посвященного истории народов Северного Кавказа. Е. Н. Кушева принимала активное участие в его подготовке, являясь руководителем авторского коллектива и редактором ряда разделов. Несмотря на увлеченность работой, Е. Н. Кушева подала заявление о своем освобождении после того, как в соответствующем разделе издания история вайнахов XVIII столетия стала освещаться с позиции отвергаемой ею концепции.

Однако мнение Е. Н. Кушевой, равно как и некоторых других авторитетных кавказоведов, например Л. И. Лаврова, не скрывавшего своего резко отрицательного отношения к идее празднования юбилея, в расчет уже не принималось. Точно так же была проигнорирована позиция ряда чеченских историков (Я. 3. Ахмадов и др.), не разделявших, как тогда было принято говорить, «концепцию добровольности». Не было обращено внимание и на неприятие этого юбилея в общественном сознании чеченцев и ингушей. [416]

Конец «дискуссии» положил секретариат ЦК КПСС, принявший постановление о праздновании юбилея, а затем и сами юбилейные торжества, помпезно проведенные в Грозном в январе 1981 г. Отныне новая дата в кавказской истории была твердо установлена, пытаться ее оспаривать означало вступать в конфликт с самым могущественным учреждением Советского Союза.

Уйдя в 1970 г. на пенсию, Е. Н. Кушева продолжала много работать. Она охотно консультировала коллег, выступала оппонентом на защитах диссертаций, внимательно следила за развитием кавказоведческих исследований. Много сил было отдано написанию воспоминаний, а также разбору огромного архива, который еще при жизни был подготовлен для передачи в архив Академии наук (На момент написания статьи (июль 1996 г.) фонд Е. Н. Кушевой в АРАН еще не был обработан, поэтому остался для меня недоступным). Е. Н. Кушева благородно распорядилась своей богатой библиотекой. Десятки томов ценнейших изданий были подарены ею Марийскому государственному университету (Левенштейн О. Г., Саблина Л. А. О книжной коллекции историка Е. Н. Кушевой. — Марийский археографический вестник. Вып. 4. Йошкар-Ола, 1994).

В последние годы жизни Е. Н. Кушева вновь соприкоснулась с научной проблематикой, к которой судьба возвращала ее неоднократно и которая оказалась столь значимой и важной для профессионального самосознания исследователя. Однако увидеть результаты своего последнего труда, воплощенного в настоящем издании, Е. Н. Кушевой, к сожалению, не довелось.

Имя Е. Н. Кушевой уже принадлежит истории отечественного кавказоведения. Оно занимает в нем достойное и почетное место, которое не будет утеснено ни временем, ни новыми научными идеями, ни нашей памятью. И если науке о Кавказе суждено пережить новый подъем и расцвет, то этот виток будет возможен лишь с опорой на богатейший фундамент наших знаний, накопленных предшествующими поколениями исследователей. В их числе и Е. Н. Кушева, чьи труды стали ярчайшей страницей русского кавказоведения XX столетия.

Ю. Д. Анчабадзе