МУХАММАД ТАХИР АЛ-КАРАХИ

БЛЕСК ДАГЕСТАНСКИХ ШАШЕК В НЕКОТОРЫХ ШАМИЛЕВСКИХ БИТВАХ

Глава [о судьбе Данияль-султана]

После этого русские не оставили в Маарухе ни грузина, ни грузинки, ни солдата. Если даже были свободные мусульмане, вступившие в родственные связи и женатые, все равно выселяли всех. Каждого мухаджира вернули в его родное поселение. Данияль-султан отправился к своей семье, она была отправлена сперва в Закаталы в Загорье, а оттуда он направился в Тифлис. Он ехал на дрожках и говорил, что его туда приглашают. Затем вернулся и перевез свою семью в город Нуху. Мы слышали о том, что он ходит к генералу раз за. разом, а своего сына посылал [256] к русскому царю, но сын вернулся с худшим, чем то, с чем пошел.

Необыкновенный рассказ. ¹⁴⁶ Рассказал его заслуживающий доверия человек со слов такого же достоверного. Некий горец Дагестана повстречался в Стамбуле с балагузом ¹⁴⁷ франкского падишаха. Этот горец сообщил ему, что русский царь взял государство Шамиля единственно только хитростью. Он якобы послал своего генерала Элисубека Данияль-султана в государство Шамиля под видом мухаджира для того, чтобы он разрознил совокупность [сил] Шамиля и [его сторонники] потерпели бы неудачу. И дело совершилось так, как хотел русский царь. Этот франкский падишах поместил этот рассказ в правительственной газете, уличая в хитрости русского царя. Эта газета попала Данияль-султану. Он затрепетал от гнева и послал в Карабах человека для того, чтобы тот нашел ему того, кто умеет издавать газеты. Затем, затратив большие деньги, он добился у генерала Тифлиса разрешения на напечатание газеты. Он издал газету, поместив в ней следующее: "Я — этот генерал Данияль-султан был генералом у русского царя, затем повел с ним войну в своем вилайете, но не смог противостоять ему. Тогда я перешел [на сторону] государства Шамиля и стал воевать под его знаменами по мере своих сил. Я был причиной того, что прешел в расстройство один из округов владений русского царя. Я убил там несколько знатных людей. Затем по предопределению и решению аллаха всевышнего я вернулся оттуда обратно под власть царя русских лишь после того, как сдались ему все наибы и главы Шамиля и их вилайеты. Он поселил меня в этом городе Нуха, держа в заключении [вдали] от моего [257] вилайета Элису, вопреки моему желанию. А если бы я оказал ему эту услугу, то он удостоил бы меня великой милости и оказал бы мне уважение, как то в обычае царей в отношении тех, кто совершил такое великое дело и не покинул бы меня в таком стеснении". Вызывает всяческое удивление и [свидетельствует] о легкости ума и отсутствии умения управлять со стороны этого падишаха помещение, подобно этой, клеветы в газетах, доверяя сообщению невежественной личности без проверки и подтверждения. Конец.

Затем в 1286 [1869/70] г. Данияль-султану разрешили переселиться в вилайет падишаха ислама, по приказу падишаха, а говорят, что и без приказа от него, и он жил там возвеличенным. Затем умер в 1288 г., да помилует его аллах всевышний.

Что же касается шейха устаза Джемаль ад-Дина ал-Гумуки, то сперва он находился со своей семьей в Тилике. Потом он встретился с начальником войск русских — бароном и одним генералом. Они возвеличили его и оказали ему уважение. Затем он отправился в Темир-хан-шуру с намерением посетить семью Шамиля, а в семье Шамиля — его дочь Захидат и ее маленькие дети. Затем в Темир-хан-шуру была перевезена и его семья — при помощи благоразумного Кибида Мухаммеда ат-Тилики. Он жил в Казанищах на попечении у вали Дагестана шамхала Абу Муслим-хана до тех пор, пока не умер Абу Муслим-хан. Затем с большой помощью и при великом возвеличении со стороны князя Чавчавадзе выехал с намерением отправиться в Османлу [Турцию]. Он остановился в Тифлисе у князя Орбелиани. Вали Тифлиса возвеличил и почтил его. Орбелиани отправил его с его семьей и многочисленным имуществом на почтовых лошадях. Он достиг Карса и жил там. (Из Карса он написал Чавчавадзе следующее письмо: "Дорогому сыну, князю Чавчавадзе, начальнику дивана [258] всего Дагестана, да будет долговечна его слава. А затем, вы осведомлялись о наших делах. Милостью аллаха всевышнего с того времени, когда расстались с вами, мы не встречали ни от кого из русских начальников ничего иного, кроме крайнего уважения, и так до тех пор, пока мы не прибыли в город Тифлис к его высочеству генералу от инфантерии князю Орбелиани. Он поместил нас в хорошем жилище и оказал нам самое лучшее почтение и уважение такое, подобным которому не был почтен ни один из благородных эмиров и великих ученых. Мы находились у него 25 дней. Ели, пили и наслаждались. Когда же мы задумали отправиться в город Карс, то он дал нам 400 динаров на расходы в пути и доставил нас в Карс целыми и невредимыми на почтовых лошадях и это — по милости аллаха всевышнего — во-первых, и по твоему благодеянию — во-вторых. Мы написали это для того, чтобы сообщить вам наше настоящее положение. Не забывайте нас во все времена. Мы намерены, если аллах всевышний захочет, остаться здесь эту зиму. Когда же придет весна, то сделаем то, что прикажет нам аллах всевышний. И мы не забудем желать вам в молитвах всякого добра, если захочет аллах всевышний. Сейид Джемаль ад-Дин. Джумада второй, 1278 [XII. 1861] г." Кончилось его письмо, переписанное рукой редактора этой книги.)

Затем Джемаль ад-Дин переселился со своей семьей в Стамбул и жил там возвеличенным. Затем переселился к милости аллаха всевышнего в 1283 [1866/67] г. и был там похоронен. Сделали над местом его погребения мазар, да освятит аллах всевышний его могилу и возвратит на нас его славу.

Что же касается шейха слепого Мухаммеда Эфенди ал-Хуми, то не случилось ему подняться на Гуниб. И причина этого в том, что он, его семья, Амир-хан с семьей, секретарь имама, у которого хранилась [259] печать имама, до этого [восхождения на Гуниб] находились в одном месте. Эфенди жил там, ожидая выхода Амир-хана, но тот не вышел. Амир-хан отстал, намереваясь отделиться от имама, а Эфенди не знал намерения Амир-хана. И он находился "между караваном и невозможностью к нему добраться". ¹⁴⁸

Затем Эфенди с семьей остановился в одном из селений Хида. После он отправился один в округ Карах (к автору этой книги), откуда послал к своей семье того, кто бы перевез ее к нему. Через некоторое время он со своей семьей вернулся к месту преклонения своей головы [т. е. на родину] — в Хуми — с людьми, пришедшими с лошадьми оттуда для его перевозки. Конец.

Русские заставили жителей Гуниба переселиться из их родного места в Ругжу, Ули, Хоцатль, Тилик и Ыриб. Там они поселились и жили около года. Через некоторое время они переселились [обратно]. Русские заложили крепости в Ботлихе, Дарго, Хунзахе и других местах и назначили начальниками в каждом вилайете того, кого они хотели, неверного или мусульманина. А их регулярное войско находилось во всех вилайетах. Большинство простого народа стало плясать под их дудки, а знатные люди стали смотреть русским в рот при проведении и исполнении установлений ислама и заискивать у русских для того, чтобы их сделали начальниками и ради подарков.

И не осталось никого, кроме тебя, о аллах, — покрой нас твоим покровом милости, удали от нас то, что видишь. И что за вера — стали немногочисленны помощники ее, и "что за зло — стали многочисленны идущие навстречу ему. Истинно, мы от аллаха и к нему возвратимся. Аллах, вознагради меня за несчастие [260] мое и замени его мне добром. О завеса от пороков, о устранитель печали, о прощающий прегрешения, прими наше раскаяние, покрой им пороки, удали от нас печали и прости нам погрешения чистотой милости твоей, о милостивейший из милосердных. И хвала аллаху, владыке миров.

И они [русские] до сих пор подчиняют народ в этих жилищах, заставляя скорбеть людей ислама, заставляя сердца их отдавать поступки на суд пре-славного, а дело их — на разрешение достохвалимого.

Заключение в прекрасных стихах и правдивых словах превосходного хаджи Мухаммеда, сына хаджи ал-Хафиза Абд ар-Рахмана ас-Сугратлк

Изложение этих стихов в этом месте пристойно, пусть будет некоторое одно из двух пояснением и толкованием к некоторому другому.

Пусть будут стихи равны тому, что предшествовало в прозе.

Хвала аллаху наивышнему над каждым высоким.
Благодарность владыке более совершенному над каждым возвышающимся.

Просим мы у него совершения молитвы за нашего
Сейида-пророка и повторения ему привета — "салам".

Да будет эта хвала началом касыды хаджи Мухаммеда.
Начало слов — это время такое,

От которого [идут] дни бедствий многочисленных,
Настолько тяжелых, что даже они до костей проникают.

Направили в нас эти дни лук несчастий
И падение стрел согнуло наши спины, наподобие лука.

Несчастия дней навалились на нас бедствием
Сверх бедствия, подобно утесам. [261]

Несчастиями нас поражает несправедливость судьбы,
А ведь мишень бед судьбы — это ряды благородных.

Пришел к нам век-давитель и сок выжимает ¹⁴⁹ из бедствий
И пить нам дает чаши [с напитком] из ядов.

Пьяными от огорчений мы оказались,
Хотя до этого мы и не пили вина.

Пришло к нам господство неверных,
Победило и овладело местами нашего пребывания.

Из-за этого прихода к нам дни помрачились до того,
Что от мрака день стал ночнее ночи.

И вот уже просторы земли, даже без столпления народа,
Стеснились над нами от печалей.

С этим приходом наши души сжимаются в нас
От ужасов и великих опасностей.

Днем нет жизни привольной,
А ночью нет приятности сна,

В то время когда неверные-"кафиры" в гордости
И тщеславии над правоверными в доме ислама.

Да и какой же им сон, приносящий приятность?
Откуда сладость еды от вкушения пищи?

Как будет прекрасной жизнь мусульман
В то время, когда они — под покровом унижения и сокрушения?

Да и что они сделают с приятностью жизни,
Когда люди войны уже проникли в жилища их пребывания?

Ты видишь, как они появились в горах
С высокомерием-гордостью во время вторжения. [262]

Ты встречаешь их в долинах диких зверей,
Где они не заботясь извлекли свои копья.

Но не вошли они также [не заботясь] в дома [мусульман],
[Вошли они] только со страхом и под защитой.

Были они сотрясаемы, считаясь бессильными,
И не были спокойны из-за неотлучной боязни.

Твердость и спокойствие они уже потеряли,
Ибо встречали мечи беспрерывно.

И сколько на них прежде охотились бойцы газавата
Так же, как на голубей охотятся соколы!

Сколько нападали на них, убивая внезапно,
Так же, как львы нападают на скот.

Но только — изменчивость времени, унижая могущество,
Возвышается, тем самым становясь недоступной и для угнетенного.

Прежде это время пришло к нам со счастьем блаженным,
А затем заменило его нам постоянным несчастьем.

Это время повернулось к нам бедой и напастью.
Враждует оно с нами особенно, [выбрав нас] из всех людей.

Меч несправедливости оно обнажило на нас
И направило все усилия для обращения нас в бегство.

Оно наполнило дом ислама безбожием
А нас подвергло побитию стрелами.

Разграблению [подвергло] жилища ¹⁵⁰ в неподвижных горах
И области на вершинах холмов.

А также и те неприступные и открытые селения,
Которые возвышаются между гор, поднимающихся к небу.

Да. Особенно Гуниб
Гора, не нуждающаяся в укреплениях защиты. [263]

Она сотворена [так, что] укреплены границы
И преграждены пути на вершину ее.

Окружили ее стены — ограды утесов,
Как облака со всех сторон.

Гуниб-гора высокая поднимается до самого неба,
Собрала она все удобства в себе в совершенстве.

На Гунибе нашел защиту имам и люди религии,
Когда убедились они в слабости [оказанной] им поддержки.

Но и Гуниб Шамиля не избавил от бедствий судьбы.
Разве ж можно избавиться от неизбежности рока?

Поднялись [враги] на Гуниб только при помощи хитрости,
В то время когда все люди находились [там] в беспечности.

И если бы не окружили их при помощи хитрости,
То не взяли бы боем и в тысячу лет.

Если ты [хочешь] спросить у меня о заре дня осады,
То лучше не спрашивай — это день воскрешения мертвых.

Сколько разжигающих битву очутилось повергнуто
В разожженном ими самими пламени битвы.

Да будут тысячи приветствий и мир
Над павшими за веру в доме ислама.

Они уже добились воздаяния и блага владыки,
Они смежили веки, [уйдя] от людей благородства.

Они предпочли агонию смертного часа
Приятности жизни в государстве неверного.

Да и что [остается] "для мужа, если не предпочесть
Смерть жизни под сенью сокрушения.

О скорбь моя над этими жилищами, ¹⁵¹
Жилищами мусульман, ставшими наподобие дома злополучия. [264]

Неверные утвердились насильно: над мусульманами
Путем изгнания, над жилищами — преданием их племени.

А ведь прежде не овладевали этими жилищами
Даже владетели силы, мужества и благопристойности.

И были прежде они жилищами, приятными
Для героев и товарищей-братьев взаимнообязанных.

Были они сынами доверия, дружбы, опытности
В битвах и схватках.

Они в совершенстве [владели] оружием. Они — львы.
Они — защитники для всех потерявших защитников.

Их груди раскрылись для газавата,
С целью возвысить шариат и божие слово.

Они приготовились так, как могли, для джихада,
Приложа все способности-силы для этих целей.

Они завалами преградили границы, поджидая врагов
На каждом пути со вниманием.

Они жаждали разгара битв и сражений.
И вот они уже оживились в опасностях пыла войны.

Они снова и снова возвращались в пыл битвы,
Или отступали перед превосходством врага при слабой поддержке.

О скорбь моя над ними — участниками газавата;
Они устремлялись к джихаду до полного изнеможения сил.

Свершали они непрерывные войны до тех пор,
Пока смерть в битве не сделала малым народ для поддержки. ¹⁵²

Сколько пало за веру героев из них.
И сколько раз при посредстве меча проникали они в середину врагов. [265]

Но вот уже истощились наисовершенные из людей мужества,
Остались лишь презренные, как вороны-рухамы. ¹⁵³

Овладели ими люди неверия,
Путем их унижения и обращения в бегство.

Они принудили к неверию тот народ,
Который так долго трудился в религии ислама.

Передавалось нам в хадисах "Ас-Сахих" ¹⁵⁴ о том,
Что религия станет как нечто истлевшее.

А не [в подтверждение ли] этого увеличивается слабость
В религии, и становятся рвущимися ее связи?

Эх! А если бы нам всем умереть
И находиться бы до этого уже прахом в могиле!

О друг мой! Если б ты видел своими глазами то, что я излагаю,
То ты, без сомнения, вопил бы от горя.

Если ты способен дивиться, то самый удивительный из рассказов — это мой.
Слушай же его ты со вниманием.

Я сообщу вам дивные вещи, происшедшие
У праведных, свободнорожденных благородных.

Вот уже возложили имамство с покорностью
На имама — Гази Мухаммеда.

Начал он с того, что заботливо повел народ
По верному пути утверждения шариата в обрядностей.

Он возвеличил религию в этих жилищах,
Он возвратил данный богом закон, до него устраненный.

Он воскресил истинное учение, вновь воссоздал
Здание истинной веры после его разрушения. [266]

Он основал его на благочестии, верном пути,
Справедливости, твердом оплоте и под защитой [аллаха].

Повеяли среди рода человеческого дуновения щедрот,
Познания истин и тайн высоких достоинств.

Был он несомненным имамом ислама,
Он соблюдал истину ислама справедливо и точно.

Он увидел неверие, изнурявшее эту страну.
Тогда засиял ему [солнцем] успех поддержки.

Укрепил его над врагами владыка победы
И сделал его приверженцев твердыми при схватках в битвах.

В дни власти своей он рассеял войска из неверных
Так, что вновь они не сошлись уже вместе.

Он бился в сражениях, пока не погиб
За веру посреди пылавшей битвы.

Аллах да вознаградит его раем блаженства
И да коронует короною радости.

После кончины его люди сошлись на Хамзате —
Величественном сыне величия.

Он — герой, приобревший опыт в сражениях
И брат доверия при днях трудностей.

Сражался он на верном пути джихада.
Старание его было прекрасным среди всех людей.

Он — второй над этими жилищами
Из халифов и великих героев.

Братья несчастия пошли на убийство его,
Во время скопления народа в их соборной мечети.

Люди — из тех, кто вовсе не хранит обещаний.
Они — люди угнетения и несправедливостей. [267]

Рассеялась в те дни совокупность общины
И была пролита кровь благородных.

После этого в халифатстве всенародно дали
Присягу Шамилю — герою, вождю.

Этот оказался сильнейшим из народа по гневу
И враждебности к врагам ислама.

Он не проявлял свою суровость над нами даже тогда,
Когда сам на острие меча находился.

Он трудился все время, глотая от них огорчения
И не проявлял в отношениях к ним ничего, кроме мести [законной].

И когда труды его эти растянулись на долгое время,
То аллах привел его к победе меча.

Он шел, усиливаясь, в могуществе и испрошении помощи,
И стало известным дело его после скрывания втайне.

Трудился он на пути аллаха с благоразумием и осторожностью
До тех пор, пока не поднялся на самое высокое место.

Тогда почтил его [аллах] соединением разрозненности народа, ¹⁵⁵
Который пришел к нему с дружбой и прося устроения.

Народ приходил к нему толпа за толпой
Вольно, невольно, или со страстным желанием.

Он вновь воссоздал каждое здание для мира [ислама]
И мудро укрепил его, сделав преграды-завалы.

И когда мир предпочел только его одного,
То он объявил о времени гибели для людей земли. ¹⁵⁶

И стали поэтому ничтожны для него души того народа,
Для которого [ранее] были ничтожны души тихамца. ¹⁵⁷ [268]

Если кто-либо не испросил защиты владыки,
То подвергнется ли его растерзанию тот, кто имеет эту защиту?

Сколько раз при свидетелях из народа он возглашал
Об объявлении призыва [к джихаду] без всякой утайки.

Обращаясь к владыке трона в день выступления,
Когда люди выходили для битвы, [он говорил]:

"Эти вот — уже избрали себе в покровители людей неверия
И вместе с ними выходят на нас ежегодно.

И если они разорвали с нами нерушимые связи религии,
То перебили мы их, разорвав к ним уважение".

И опустил крылья покровительства над людьми добра ¹⁵⁸
Тем, что потряс мечом над людьми порицания.

Вот уже шесть сторон [света] наполнил он славой
И приобрел уважение среди славных вождей и владык.

Дни его оказались днями благополучия,
Они пришли с великими завоеваниями.

Сколько из крепостей, которые построили люди неверия,
Ища в них защиты, были великими и возвышались;

Построены были они крепко руками осторожности,
Выше по совершенству, чем Хосроев дворцы.

Сколькими вооружениями и снаряжениями были снабжены они,
Сколько в них было разных стрелков и приспособлений стреляющих?!

И вот снарядил однажды Шамиль на них свое войско
И разрушил даже основы их остриями мечей.

Все что было в них — забрал он насильно,
А люди неверия очутились поутру в ущербе. [269]

В прежние дни, когда было счастливым для него время,
То и всякие желания встречали его, улыбаясь.

Когда все старания он прилагал для джихада
И приведения войска в порядок,

То в то время войска мусульман действительно
Возвеличились под рукою имама.

И сколько войск неверных они повернули обратно насильно,
С унижением и разрушением, несмотря на их ярость.

Сколько раз выходили неверные со сборищами и богатствами
И разбегались от сокровищ своих, обращался в бегство.

Сколько пленных захвачено было из ночных их отрядов,
А затем их же продавали неверным за то, в чем нуждались

Сколько неверные привезли своих женщин, но ослабевали
Старухи их из-за пленения и взятия в добычу.

Я вижу, что есть перемены и у этого времени
И вот оно уже спешит с превратностью к благородным.

Пришло к Шамилю утро постоянного злополучия
И лишило его содействия и уважения.

И вот уже затих перед ним восточный ветер побед,
И подул вдруг западный ветер истребления.

Когда завертелся над ним жорнов войны,
Тогда разгорелось пламя горячих сражений.

Разостлалась "межусобица подстилок", ¹⁵⁹ а затем за нею
Последовала "межусобица — владетельница мрака".

Весь разгар этой последней межусобицы выступил против него
Так, что она извлекала все кости из мяса.

Как будто бы судьба стала разъяренной против него
И идет вслед за ним с наказанием-мщением. [270]

Она порвала с ним договор дружбы после его заключения
И расстроила совокупность его после ее устроения.

Насильно он был удален в жилища неверных,
Против воли его — на погибель.

Его обманули друзья его подлые,
А друг его оказался наиболее враждебным соперником.

Сколько из лгущих в любви ему дружбу свою
Открывали из-за чина или обломков мирских благополучии.

Они вертелись вокруг него, приспособляясь,
Когда жорнов его вертелся по желанию.

Когда же ветер восточный затих, то отпали
Они и от веры и от заботливости.

А когда же пути Шамиля стеснились под ним,
То они подхватили сокровища его на разграбление.

Сколько было групп, с которыми были заключены соглашения,
Подкрепляемые обязательствами.

А они его управители — оказались управителями порока
И изменили ему в день разгара битвы.

Сколько клялись ему смертью в том,
Что не оставят имама в дни несчастий.

Но когда пришло то, о чем они клялись.
То они протянули имаму руку погибели.

Наибы его оказались наибами порока,
Подлинно были они бедствиями для народа.

Назначал он их над народом как пастухов.
А они оказались подобно волкам над стадами,

Он внушал им правду и справедливость,
А они умножали несправедливости и притеснения.

Стеснились просторы земли для народа из-за
Их несправедливости и злонамеренных наказаний. [271]

Наибы лишили народ сил для джихада,
Они же сделали его бессильным для оказания поддержки.

Имам называл их верными управителями и поэтому делал вид,
Что не слышит жалоб тех, кому были причинены обиды.

А сколько наибы оттолкнули тех,
Кто жаловался с глазами, изливающими потоки слез?!

Наибы поручили дела людям, недостойным для этого,
Предполагалось [найти] безопасность не в том месте, где она находилась.

Наибы погубили две вещи, отданные Шамилю на хранение:.
Подданных и соблюдение справедливости.

Забыли они обязательства клятвы, данной ранее ими,
И троекратность развода без возможности возврата.

* * *

Когда имам удалился из этих жилищ,
То изменились характеры этих людей.

Сколько бывших ранее благочестивыми, по их заверениям,
Когда он ушел, погрузились в греховность.

И сколько из ученых, или чалмы владетелей,
Сейчас развлекаются и даже пьют вино.

А разве они не страшатся? Разве нет у них стыда
Перед всемогущим, или этой чалмой?

А разве смерть не достойнее для свободнорожденных,
Чем ослушание или позор беззакония?

Когда имам удалился от этих домов,
Некоторые даже начали высказывать ему осуждение.

И сколько раньше превозносивших похвалы
Ныне едят его мясо, даже с костями.

Когда он ушел, то остались они как звезды
Во мраке, когда исчезает свет солнца. [272]

Пусть же будет и гибель, и горе и проклятие
Этому подлому сброду.

Этими своими стихами я не собираюсь претендовать
На поэзию, если бы даже обнаружил и слов чародейство,

Однако я свидетельствовал как очевидец о превратностях
Моего века и сообщил о делах до конца.

И если были порочными время и люди моего века,
А народ оказался приведшим в расстройство порядок,

То я вот — хаджи Мухаммед Сугратли —
Прошу у аллаха хороший исход.

(Слова хаджи Мухаммеда ас-Сугратли, да помилует его аллах всевышний, — "Виднелась «межусобица подстилок»" и т. д. взяты из того, что передают со слов Абдуллаха, сына Омара, да будет доволен аллах ими обоими.

Абдуллах сказал: "Мы были восседавшими у пророка, да будет молитва аллаха всевышнего над ним и мир, он вспоминал межусобицы. Он много их перечислил до тех пор, пока он не упомянул «межусобицу подстилок»".

Тогда сказал сказавший: "Что такое «межусобица подстилок?»" Пророк ответил: "Она есть бегство и грабеж; затем межусобица «сарра» [грыжи] — дымление ее из-под ног мужа из семьи моего дома. Он утверждал, что он от меня [действует] — это делают только близкие родственники совершенного. Затем народ сошелся на одном человеке «как бедро на ребро». ¹⁶⁰Затем «межусобица сумрака», — она не остави ла никого из этой общины без того, чтобы не надавать ему [273] пощечин. И когда говорят, что она закончена, [то наоборот] она тянется. Во время ее встает человек поутру правоверным, а при наступлении вечера становится кафиром [неверным], ¹⁶¹ так что народ оказывается в двух лагерях: лагерь веры — нет в нем лицемерия, и лагерь лицемерия — нет в нем веры. А когда будет так, то ожидай антихриста сегодня или завтра".

Слова Абдуллаха "Мы были восседающими" значат "мы сидели".

"Он вспомнил «межусобицу подстилок»" — [по этому поводу] ал-Хаттаби сказал: "«Межусобица» поставлена в грамматическую связь с «подстилками» по причине ее постоянства и длительности пребывания; говорят о человеке, который постоянно находится у себя в доме и не выходит из него, — «он — подстилка [у порога] своего дома», потому что подстилка расстилается и остается на своем месте до тех пор, пока не будет убрана. Допустимо, что эта межусобица действительно похожа на подстилки вследствие черноты ее цвета и ее мрачности".

"Она есть — бегство" значит, что люди бегут один от другого вследствие того, что происходит между ними из битв.

"Хараб [грабеж]" с "а" после "х" и "р" — забрать имущество несправедливо.

"Межусобица «сарра» [грыжи]" ¹⁶² с "а" после "с". Это болезнь, которая поражает верблюдицу в пуповину, тогда говорят: верблюдица — сарра, т. е. у нее болезнь пуповины. Смысл этого слова может значить происшедшую в народе такую межусобицу, которая вызывает в груд» боль от печали и постигающего народ вреда.

"Дымление ее" — "ее дым" .Это указывает на то, что распространялись эти межусобицы через посредство [274] "мужа из семьи моего дома , но не "из моей семьи", потому что если бы было "из моей семьи", то этот муж не возбудил бы межусобицы. Это значит, что он в родственной связи с "семьей моего дома", однако в действительности не "со мной".

"Затем народ сошелся на одном человеке «как ребро на бедро»". Ал-Хаттаби сказал: "Это — пословица и значение ее — дело, которое несправедливо и не твердо и это потому, что бедро не опирается на ребро, а ребро не носит бедро". В главе "Соответствий и сообразностей" сказано: "Когда кого-нибудь характеризуют, говоря «он опирается как ладонь на руку, а рука — на локоть» и тому подобное, то хотят сказать, что этот человек недостоин власти и она им не будет установлена правильно".

"Затем «межусобица сумрака» — она не оставила никого из этой общины без того, чтобы не надавать ему пощечин". Сумрак — это уменьшительное слово от "мрак", т.е. беда, — так называют беду вследствие ее мрачности. Пощечина — это удар по лицу внутренней стороной кисти руки. Смысл этого слова заключается в том, что следы этой межусобицы достигали каждого из тех, кто тогда присутствовал или принимал в ней участие.

"Так что народ оказывается в двух лагерях". Лагерь — палатка. Это значит, что народ того времени оказался [разделенным] на две грущпы — искренний мусульманин и полный кафир [неверный]. Конец).

Другое заключение

Сообщил Мухаммед ал-Касыр ал-Индирии составителю этой книги следующее: "Эти управители русских хотят поднять и возвеличить Шамиля и не хотят его унизить и сделать презренным. А доказательство этому в следующем. Между мною и князем [275] Чавчавадзе — дружба. Однажды, уже после отъезда Шамиля отсюда к русскому царю, я посетил князя и встретил стоящего пред ним чтеца, бывшего ранее приближенным у Шамиля и часто его заменявшего. Чавчавадзе усадил меня подле себя и, положив руку на мое плечо, спросил: «Почему ты не спросишь меня о твоем приятеле Шамиле?» Я ответил: «Поистине я не знал, что ты имеешь связь с Шамилем». Тогда он сказал: «Я не имею с ним связи, но до меня дошли сообщения о нем». Тогда этот стоящий чтец сказал, что в последнее время, т. е. сейчас, Шамиль-стал малоумным.

Чавчавадзе заявил: «Сейчас в России распространено [мнение] о совершенстве ума Шамиля и его храбрости. Да и как же иначе, ведь он вытерпел борьбу с царизмом на протяжении 25 лет, а русский царь не вытерпел этого в течение такого времени и [пошел] на мир»". Конец.

Рассказывал мне человек, заслуживающий доверия, о том, что когда русский Николай объезжал области своего государства в 1253 [1837/38] г., то [повсюду] его встречала знать. И вот его встретил юноша, сын шаха шиитов. Николай спросил его об его отце. Тот ответил: "Он управляет таким-то вилайетом". Тогда Николай сказал: "Что за народ? Они занимают его для такого мелкого дела, унижая его".

Юноша ответил: "Да, они — небольшая община, как Дагестан". Он намекал на затруднения Николая в Дагестане.

Упомянутый Мухаммед ал-Касыр сообщал о том,, что Чавчавадзе рассказывал ему о разговоре Шамиля с их архиереем, а архиерей — величайший из всех монахов у них. Чавчавадзе сказал: "Он [архиерей] у нас выше, чем царь". Шамиль спросил у архиерея: "А разве не в обычае аллаха всевышнего предписание предшествующего пророка заменять законами [276] пророка, приходящего после? Ведь были заменены некоторые скрижали другими. Затем предписание скрижалей было заменено Пятикнижием Моисея, и Пятикнижие, в свою очередь, было заменено Евангелием". Архиерей ответил: "Да это так". — "Так почему же, — спросил Шамиль, — вы не признаете замену Евангелия Кораном? Дайте его", — добавил Шамиль. "Предположи, что это так, и мы оставим это дело в стороне". Затем пошли и принесли Евангелие, переведенное на арабский язык. Шамиль сказал: "Это [Евангелие] запрещает вино, свинину и прелюбодеяния. А вы не поступаете сообразно с ним".

Тогда Чавчавадзе сказал: "А не нужно ли было этому архиерею сказать Шамилю следующее — а разве нет в вашем Коране того, что вы не исполняете?"

"Да, в Коране много есть из того, что мы не исполняем", — подтвердил этот стоящий чтец.

Я же сказал: "Мы подлинно делаем то, что предписано Кораном; мы совершаем молитву, платим закят, соблюдаем пост Рамадана, воздерживаемся от прелюбодеяния и несправедливости. А если украдет укравший, или выпьет пьющий, то это от их порочности".

Чавчавадзе положил руку на мое плечо и сказал: "Истинно, ты Мухаммед будешь у меня также притязающим на это".

Это же сообщение рассказывают по-другому. Было напечатано в русских газетах, которые приходили в Темир-хан-шуру, о том, что этот архиерей пригласил Шамиля вместе с русским царем в свой дом в гости.

Шамиль нашел его дряхлым стариком и спросил: "А разве нет у тебя жены?" — "Нет", — ответил архиерей. "Почему же ты не женился?" — спросил опять Шамиль. "Истинно, наш пророк Иисус, да будет над ним молитва и мир, не был женат", — [277] ответил архиерей. А его дом был украшен сосудами, лампадами и покровами из золота и серебра.

Тогда Шамиль спросил у архиерея: "А разве были у вашего пророка Иисуса подобные этим сосуды, лампады, покровы и дом?" — "Нет", — ответил архиерей.

Тогда Шамиль сказал: "Почему же только в чистом безбрачии ты следуешь своему пророку, но не следуешь ему в отношении этих вот вещей".

Архиерей смутился и вынужден был замолчать. Передают также, что царь сказал Шамилю: "Что касается пяти молитв, то они установлены в вашей вере. А что же это за молитвы, которые вы совершаете до и после?" Шамиль ответил: "Они подобны множеству лампад, которые вы зажигаете в одной какой-нибудь комнате". Конец.

Дополнение о возвеличении и почтении, оказанных имаму Шамилю и его спутникам

Это было со стороны великого царя после прекращения надежды на почет и прославление и после того, как завистники Шамиля уже были убеждены в том, что он совсем унижен и подавлен. Я выбрал это дополнение из "Сути разъяснений", которые собрал шурин [и зять] Шамиля и его товарищ благородный сын устаза Джемаль ад-Дина Абд ар-Рахман, родовитый сеиид, вернувшийся от Шамиля.

Когда по заключении мира Шамиль со своей семьей отправился, с Гуниба на гору Кахаль, то его с семьей расположили рядом с генералом в великолепной палатке. В этой палатке было столько различных ковров и другой хорошей, драгоценной и красивой мебели, что даже нельзя выразить словами [букв. не расскажет о них языком никакой говорящий]. Нам тотчас представили повара-мусульманина, дабы мы были избавлены от их пищи. Нам доставили прекрасную [278] пищу и различные вкусные фрукты на золотых и серебряных блюдах.

И я думаю, — говорит Абд ар-Рахман, — что завистники Шамиля, когда увидели почет, оказанный Шамилю, то были наполнены и задыхались от гнева, затаившегося в их душах от силы их враждебности к нему. Конец.

В то время, когда Шамиль находился в этом состоянии благоденствия и полного досуга, пришел однажды к нему полковник Али-бек ал-Яхсави, он был переводчиком между Шамилем и генералом, и сказал: "Меня послал к тебе генерал для того, чтобы сосчитать членов твоей семьи, дабы доставить им достойные подарки и дорогие награды". Шамиль сообщил ему то, что от него требовалось, и Али-бек вернулся обратно.

На следующий день пришел опять этот переводчик к имаму с подарками от графа и разложил их перед ним и, показывая их имаму, говорил — это тому-то, это тому-то и т. д. Среди подарков были двое часов, украшенные бриллиантами, а бриллианты — это драгоценные камни, известные среди нас под именем алмазов. Эги часы были предназначены для каждой из жен имама — нашей сестры Захидат и обращенной в ислам Шуаванат. Каждые из этих двоих часов стоят по тысяче рублей, по умеренной цене. Два кольца для двух замужних дочерей Шамиля, моей жены Нафисат и жены моего брата Фатимат. Две булавки, прикалываемые к платью на груди, украшенные также бриллиантами, которые [предназначались] так же, как и кольца, двум супругам двух сыновей имама — Каримат и Аманат. Дорогая шуба для имама, стоящая у русских 2 тысячи рублей. Эта шуба принадлежала генералу, и он пожаловал ее имаму, усиленно стараясь оказать ему почтение. Затем мы отправились с горы Кахаль в крепость Темир-хан-шуру. Во время пребывания там мы ничего [279] не видели от русских, кроме возвеличения и такого почета, что даже и рассказать невозможно.

Когда имам, направляясь к султану Москвы, спустился на равнину, то один чтец из жителей равнины упрекал его за то, что он сдался русским и не искал смерти [в битве]. Имам тотчас же, не задумываясь, ответил ему стихом из Корана: "Ни одной душе не дано умереть, кроме как с разрешения аллаха". ¹⁶³ Укоряющий был смущен.

Имам отправился отсюда с Гази Мухаммедом, двумя его мюридами — Хаджиявом, сыном Газиява ал-Карати, и Тауш Мухаммедом ал-Карати, отставленным секретарем имама Абд ал-Каримом ал-Чиркави и переводчиком Али-беком ал-Яхсави. Семью свою он оставил со своим сыном Мухаммедом Шафиа в крепости [Темир-хан-шуре]. Затем пришел Гази Мухаммед и вернулся с их семьями и родственниками, юношами учеными Абд ар-Рахманом и Абд ар-Рахимом, сыновьями шейха сеиида устава Джемаль ад-Дина. Я не был в то время с ними, однако упоминаю здесь все то, что они видели во время поездки к царю, как будто бы я был с ними. Это — по сообщению мне имама. Они ехали, сидя на дрожках генерала, подобных которым не видели в России, кроме дрожек царя, но нет нужды упоминать об этом. Когда они достигли города Чугуева, то там встретили царя. Чугуев — это город близ Харькова, а между Харьковом и Петербургом расстояние 1374 версты. Последние слова царя при встрече с Шамилем были: "Будь доволен. Поистине, ты не раскаешься в своем приходе ко мне".

А дело стало лучше, чем сказал царь. Затем царь верхом выехал на равнину для обязательного, согласно обычаю, ежегодного смотра его конных войск, которые не покидали Харькова и его окрестностей. Эго лучшие его войска. Среди них — различные отряды, [280] гусарский полк, уланы и пр. и пр. В тот день было их около 15 тысяч. Они устроили там взаимное состязание, разделившись на две группы, и играли, стреляя из пушек и ружей одни в других так, что тот, кто был далеко, видел, что как будто бы там происходит великая битва. А царь проезжал на лошади то справа, то слева, осматривая войска. Имам ездил с царем, сидя в дорогой коляске, а царь спрашивал его: "Как ты находишь вот это, вот это". Шамиль отвечал ему ответом, сообразным положению их обоих. Затем царь приказал ему отправиться в местожительство царя в Петербург к госпоже царице, матери царя, тем самым выполняя данное ей обещание, если он победит Шамиля, [то привезет его ей показать]. Шамиль отправился со своим старшим сыном, друзьями и переводчиком.

Когда она увидела Шамиля, то спросила его об его здоровье и о том, что он испытал в дороге приятного или тягостного. Она ему сказала то же самое, что сказал царь при первых встречах с ним. От нее он вернулся в то место, где он поселился в Петербурге. Затем ему показали все диковинки, находящиеся во дворцах царя, прекрасность которых не опишешь. И какое там оружие, сокровища и постройки! Подобных им не слыхивали у царей совершенно. Таково же прочее снаряжение — пушки и "канафиры" ¹⁶⁴ и пр. Наиболее удивительное из виденного в Петербурге — золотой петух, находящийся во дворцах царя; у него крик подобен крику нашего обычного петуха без какого бы то ни было различия. Хвала тому, кто подчинил все вещи своему могуществу и дал преимущество в уменье сынам Адама над остальными его тварями.

Это — суть повествования, переданного мне имамом и некоторыми его сподвижниками, которые были [281] тогда с ним. Кто хочет — пусть верит, кто не хочет — пусть не верит. Затем царь указал для местожительства имаму город Калугу, которая похожа на наши города во многих отношениях; прекрасный воздух,, хороший вид, множество лесов, рек, холмов и пр. Рассказывают, что, когда заболела родительница этого царя, то она переселилась в Калугу и жила там некоторое время. Там она получила исцеление от ее болезни и вернулась обратно на место своего основного жительства.

Царь приказал тогда начальнику города предоставить Шамилю на выбор для жительства любой дом города, какой он только захочет. Но имам не стал выбирать себе жилища сам. Довольный тем, что он увидел из оказанного ему возвеличения и уважения, он поручил это дело им. Они его поселили в роскошном доме, подобного которому нет в Калуге. Этот дом они наняли для него за тысячу рублей из казны. Вокруг дома — обширный цветущий сад с плодами, цветами и обильной зеленью, для того чтобы выходили в него для прогулки, когда захотят, и он свободен от взглядов посторонних. В саду специальная баня для тех, кто хочет помыться и навести чистоту зимой.

Русские приказали управителю города ежегодно ремонтировать этот дом за счет казны. Перед тем как мы въехали в этот дом, мы нашли его уже приготовленным. В нем было сделано все, в чем нуждаются: стулья, столы, скамейки, постели, ковры, одеяла, подушки, зеркала, часы и пр. Всего ценою, достигающей 7 с лишним тысяч по меньшей мере. Кроме того, дров для отопления на 200 туманов ежегодно. Приставили также при имаме человека для обслуживания его потребностей и писания писем царю. Два переводчика — русский и казанский с жалованием [их всех троих], превышающим 4 тысячи рублей: 3 тысячи приставленному человеку, тысячу русскому переводчику [282] и 600 рублей казанскому переводчику, итого сумма составляет больше 4 тысяч, как было упомянуто. Сумма всего того, что отпускали для имама, т. е. для содержания всех находящихся при нем ежегодно, составляет 20 тысяч рублей. Я удивлен уважением, подобного которому нет никакого другого и не было слышно во времена прошлых царей равного ему для кого-либо.

Приставка о том, что осталось [неизложенным]. Когда вышел высочайший фирман от его величества царя, владетеля верховной власти и сана, о приготовлении для имама дома, им было приказано также закупить для имама всю столовую посуду и прочие принадлежности из чистого серебра, но имам не согласился, основываясь на том, что это не было одобрено по учению аш-Шафиа, да будет доволен им аллах всевышний. Эти слова увеличили среди русских достоинство имама, так как они узнали, что жадность к тленным мирским благам незначительна в наших характерах и врожденных свойствах. Затем через некоторое время после поселения имама в Калуге великий царь подарил ему роскошную очень дорогую коляску. Говорили, что она стоит тысячу рублей, если оценить. Имаму купили также пару хороших рысистых лошадей за семьсот рублей. И слава аллаху, владетелю миров. Этот приставленный к имаму человек, капитан Афлун, ¹⁶⁵ пока находился при имаме, проявлял хррошее отношение и заботился об уважении и достоинстве имама. Я слышал, в то время когда мы с ним находились во дворце царя при поездке в город Петербург как царь лично сказал ему: "Я доволен тобой за твою верную службу".

В один из дней Афлун пришел к имаму и сказал: "Невдалеке от нас находится фабрика, на которой делают бумагу, если ты хочешь, то отправимся туда [283] посмотреть". Имам согласился и поехал, и мы с ним. Когда мы приехали на фабрику, то нашли ее владельца приготовившимся для принятия нас как гостей, как будто бы он знал о нашем приезде к нему за месяц до этого. Это дело было любезной предупредительностью Афлуна. Владелец фабрики показал нам все, что там находилось из диковинок, произведенных его искусством. Мы упомянем тебе малость из этого.

Во-первых, там поставлены большие котлы, вертящиеся как шар, они все время вертятся. В котлах — множество тряпок и старых лохмотьев, их бросают в эти котлы для того, чтобы они стали чистыми от грязи. После очистки котлы выбрасывают эти тряпки в другое место — резальню, где находится как бы "веревка из жерновов", а на ней что-то, похожее на топор, и делают их измельченными, как нарезанная трава. Затем то, что нарезали, кладут в другие котлы, в которых вода для того, чтобы снова очистить, моя вращением в них. Затем то, что вынут из них, кладут в другие. Наконец, станет это как жижа [жидкая масса].

На этой фабрике — колеса из железа, канаты и другие разные приспособления, изготовленные руками искусных мастеров. Не постигнет их разумение, если даже усиленно смотреть и напрячь мысль. Однако крайний предел обозрения при присутствии там — замешательство чистого [рассудка] и заблуждение ясного [ума].

В конце этих колес и около них видны листы бумаги, которые падают сверху вниз сложенные, готовые для письма. Там, где они падают, стоят два мальчика, не достигшие зрелости. Они подбирают и отделяют то, что падает из бумаги на землю. Все обслуживание там [происходит] при помощи железных колес, не нуждающихся ни в какой помощи людей, кроме бросания в котлы тряпок, как было указано выше. [284]

Затем владелец фабрики пригласил нас в гости. Мы вернулись от него вполне удовлетворенными тем, что мы там видели.

По миновании некоторого времени после этого пришел к имаму капитан Афлун вторично, приглашая его на сахарный завод. Этот завод был близ Калуги: всего в 12 верстах. Имам отправился туда с нами. Когда мы туда прибыли, то нашли владельца завода Жукова приготовившимся, как будто бы он ожидал прибытия к себе благородного гостя, и столы, уставленные явствами, были накрыты перед ним. Мы поняли, что это исскуство опять-таки не иначе как со стороны капитана Афлуна.

Сразу же после нашего прибытия нас повели на завод. И вот, на этом заводе такие же самые, как и на фабрике бумаги, колеса, канаты, котлы — без какого-либо различия, кроме того, что этот завод во многом хуже бумажной фабрики. Мы упомянем для вас немного из рассказа о нем. Например мы видели там множество моркови [свеклы?] и другой сорт из нее, называемый на нашем языке "чугулта". На этом заводе все время стоят прислужники и бросают эту чугулту в котлы, которые вертятся как жернова. Там чугулта размельчается до тех пор, пока не станет как жижа. Затем истолченное процеживается через льняные полотнища. Сок каплет вниз, а на полотнищах остается что-то похожее на осадок [подонки]. Сок кипятят до тех пор, пока он не сгустится и станет полутвердым, густым наподобие меда. Затем вскипяченное выливают в другие быстро вертящиеся котлы и, наконец, становится как смола [жир], застывшая и твердая. Затем это вскипяченное выливают в формы из белого железа для приготовления сахарных голов. Затем кладут его в очень холодное помещение на открытом ветру для того, чтобы он сделался твердым, приготовленным, какой мы видим обычно. Это первый сахар, однако в нем остается желтизна, которую требуется [285] удалить. Этого достигают так: берут кости и хорошо их пережигают, пережженное толкут до тех пор, пока не получится мягкое, как мука. Затем употребляют это в нужных размерах для отбелки сахара. Так рассказали нам на этом заводе. Но мы не видели всего этого своими глазами.

Сейчас мы приступаем к изложению вкратце качества почитания имама и уважения к нему, оказанных жителями города Калуги и всеми начальниками, главами, генералами и другими лицами из народа. Мы прожили среди них такое время, которого достаточно для того, чтобы постигнуть их положение и узнать их качества. За все это время мы не видели от них, ни от большого, ни от малого, того, что было бы нам противно, или огорчило бы нас, словом, или делом, тайно, или явно, кроме возвеличения и уважения и сидя и стоя, и днем и ночью. Даже когда мы встречали их в толпе на улицах или при собраниях народа, они приветствовали нас, например, снимая шапки, здороваясь за руки, доброжелательно лично беседуя и т. д.

И если мы приходили к ним в гости по приглашению, или без приглашения, они вставали перед нами с почтением и предлагали нам то, что есть у них из пищи и питья. Даже если мы хотели совершать молитву в их присутствии, вследствие наступления ее времени, то они освобождали нам место. Таково было их к нам уважение.

И все это из щедрот аллаха всевышнего, дающего их, кому он хочет.

Затем, при приходе к имаму посетителей из разных краев из числа знатных людей и лиц, особенно тех, у кого имеется какой-либо высокий сан у царя, они любезно обходились с имамом и обращались к нему с приягными разговорами и хвалебными речами, скрашивая своим приходом имаму одиночество на чужбине и отдаленность от родины. Они подкрепляли его прекрасными утешениями и увещаниями [положиться] [286] на решение могущественного владыки. Затем, при прощании с имамом, они желали ему добра от того, в чьей руке ключи добра и зла, и проявляли по отношению к нему уважение и почет. Они говорили ему: "Мы любим тебя за хорошие качества характера и твои похвальные свойства, которыми ты прославился среди человеческого рода и в странах мира среди всех сынов народа". Таковы были их речи. Что же касается их поступков, то они были по отношению к имаму еще более добродетельными.

Сообщал мне, а я, — Абд ар-Рахман ал-Гумуки, собиратель этой книги, — передатчик, человек, заслуживающий доверия, о том, что однажды имаму сообщили: "Какие-то женщины из их знати явились из далеких мест и хотят посмотреть тебя и твоих женщин. Разрешишь ли ты им?" Имам им разрешил. Они вошли к нему. Им сказали: "Вы, конечно, узнали его?" т. е. ну как вы находите Шамиля? Одна из них сказала: "Он человек [был бы] хороший, если бы не убил моего мужа". Шамиль ответил: "Если бы я его знал — твоего мужа — то не убил бы его". Все присутствующие засмеялись. Эти женщины принесли в подарок Шамилю около сотни туманов. Конец.

Глава с упоминанием о поездке имама Шамиля к великому царю

В 1277 [1860/61] г. пришел из Петербурга по телеграфу высочайший фирман, в котором царь приглашал Шамиля к себе. Отправились с ним мы, наш друг капитан Руновский и фельдъегерь, присланный из города Петербурга для сопровождения имама в пути. Фельдъегерь — это посланец от имени царя, которого спешно посылают по какому-либо важному делу специально. Имам ехал со своим старшим сыном в великолепной коляске, а мы — в другой. Так, пока не достигли Москвы. Отсюда мы сели на железную дорогу [287] (цудульхук), а после того, как слез он и мы с железной дороги, мы встретили на краю города Петербурга друга имама (и его любимца), умного и сметливого искусного переводчика полковника Богуславского; он сейчас посланник со стороны великого падишаха в охраняемом [аллахом] городе Стамбуле. Богуславский переводит и говорит на арабском, персидском, турецком, английском, французском и других европейских языках. Тогда он был адъютантом у дежурного генерала, помощника того царского министра, который управлял всеми военными делами русского государства.

Богуславский был таким человеком, у которого ума, проницательности (и верности) полная через край чаша. Впоследствии его неоднократно назначали переводчиком между имамом и великим царем, а также и между имамом и генералом.

Мы нашли при нем роскошную коляску, приготовленную для имама. Этот полковник подошел к имаму, поздоровался с ним, приветствовал его с приездом и предложил свое гостеприимство. Он говорил с имамом на арабском языке (а у него и искусство в нем! что за искусство!). В заключение речи он сказал: "Добро пожаловать, благородный уважаемый гость, приглашенный остановиться у справедливого великого государя, которому никогда не надоедает оказывать милости, приехали вы в добрый час".

Они двое поехали в этой коляске, сыновья Шамиля во второй, а мы — его товарищи — в третьей. Мы прибыли к дворцам, пяти-или шестиэтажным, и остановились в них. Они очень хорошо обставлены и украшены различными тканями, столами и стульями, обтянутыми разноцветной парчой. В этих дворцах — разнообразная пища и множество фруктов, "которые не прекращаются и никогда не запрещаются", ¹⁶⁶ и возвышающиеся [288] постели. Как будто бы это какой-то рай, в котором "гроздья его близки". ¹⁶⁷ Богуславский сказал нам: "Ешьте и пейте на здоровье. Это уважение специально для тебя сделал царь, о имам!" Имам поблагодарил за это. Полковник с этой упомянутой речью, осмотрев накрытые столы, вышел от нас не надолго, затем, примерно через час, вернулся к нам вторично и сел с нами за пищу. Затем он ушел.

На следующий день утром он пришел к нам и сказал: "Мы сейчас отправимся сперва к дежурному генералу — помощнику министра". Мы отправились к нему а с нами и наш друг капитан Руновский. Когда мы прибыли к дежурному генералу, он поднялся навстречу имаму, поздоровался с ним и сказал: "Добро пожаловать. Вы прибыли весьма кстати" и встретил его ласковыми и веселыми словами.

Имам изложил ему свое желание отправиться к министру и спросил, когда ему это будет можно сделать. Генерал охотно ответил ему: "Когда хотите". Он обещал довести об этом желании имама до сведения министра. Затем генерал ответил [согласием] на то, что хотели от него в отношении министра. Имам вышел от него с этими его обещаниями. На следующий день утром полковник Богуславский отправился к этому дежурному генералу узнать в отношении того, что сказал имам накануне. Он вернулся от него с положительным ответом.

Мы отправились к министру Милютину в его дом. Мы встретили у него то же самое, что встретили до этого у его помощника, дежурного генерала, из уважения, почтения и приятных разговоров. Имам попросил у министра довести до сведения царя о том, что он хочет встретиться с ним и когда это ему будет разрешено. Через день или два пришел высочайший [289] фирман о явке к царю. Когда мы прибыли в Красное Село, а это селение близ Петербурга, в нескольких верстах от него, то нашли царя в роскошных дворцах, а у ворот — толпу знатных людей и государственных вельмож, дожидающихся у дверей, как это полагается по обычаю вельмож, когда царь выйдет к ним. В тот день царь делал выход и был занят его приготовлением. Ему не подошел удобный случай пригласить нас в его дом и мы стояли поэтому у двери вместе со всеми собравшимися. Как только царь случайно брошенным взглядом увидел имама с лестницы дворца, он прямо направился к нему, не обращая внимания на тех, кто находился по сторонам. Он остановился перед Шамилем, а народ, находившийся там, смотрел на них и удивлялся тому, что встретил Шамиль со стороны царя из чрезмерного уважения. Царь спросил имама о его здоровье.

Имам проявил свою радость и счастье по поводу того, что видит его вторично здоровым, невредимым и в безопасности под взглядом смотрящего на него глазами милосердия и милости. Беседу царь продолжал недолго. Он посоветовал имаму поехать в военный лагерь, если он хочет полюбоваться зрелищем парада, а парад Шамиль неоднократно домогался посмотреть в прежние дни. Затем царь обратился к находившимся вокруг генералам и осведомился о их здоровье. Среди этих генералов были и такие, которые передавали письменные прошения его адъютанту, и такие, которые удерживались от подачи прошений, а удовлетворялись тем, что излагали свои просьбы устно, а затем поднимали руку к плечу — это у них знак приветствия. Затем царь сел в роскошную коляску и уехал со своим адъютантом.

Немного спустя вышел его брат, затем — царица со свитой из знатных женщин. Все они направились вслед за царем в военный лагерь.[290]

После того как они удалились от нас, нам подали коляски, мы сели в них и поехали вслед за ними. С нами [поехал] и полковник Богуславский.

Когда мы приблизились к лагерю, то сошли с колясок и сели верхом на лошадей, находившихся там специально приготовленными для верховой езды. Мы верхами остановились в стороне близ царя, а он объезжал и справа и слева между [рядами] солдат и говорил: "Как ваше здоровье, молодцы?" Они отвечали ему в один голос: "Здравия желаем вашему величеству". Царица сидела на возвышающемся холме в палатке с женщинами.

В то время, когда царь приказал войскам, и конным и пешим, пройти перед ним, ударил вдруг на нас проливной дождь. Промокли все вместе с оружием [настолько, что] как будто бы их вытащили из пруда, наполненного водой. Затем царь объявил благодарность начальнику войск за то, что он нашел его войска в хорошем порядке. После того как прошли всадники, вслед за ними вышла пехота. Среди пехотинцев находился сын царя. Он также шел как и все. Царь показал Шамилю на него и сказал: "Видишь этого мальчика? Это мой сын".

Прошел перед ним другой его сын в других рядах, и царь указал на него имаму, как и в первый раз. Затем вышел один отряд всадников лучше предшествовавших оружием, лошадьми и выправкой [букв. станом]. Нам сказали, что это — лучшая часть из имевшихся там войск. В их авангарде находился старший сын царя — его престолонаследник.

После мы в колясках вернулись обратно и отправились в Петербург. По прошествии двух или трех дней мы отправились к генералу, который всегда уважал имама и любил его. Он находился в селении, выстроенном на морском берегу, тянущемся до Петербурга. Мы ехали на пароходе, принадлежавшем брату этого генерала, управителю морских войск. Нас расположили [291] в царском дворце, окруженном тем, что не поддается описанию.

Как только мы прибыли, нас пригласили к генералу, находившемуся в другом дворце. Имам вошел к нему с полковником Богуславским. Мы оставались в прилегающем к нему помещении до тех пор, пока не окончилась беседа имама с генералом. Затем мы вошли к генералу, и последнее то, что он сказал при прощании имаму, было: "Поистине, я люблю тебя как родного брата. А сейчас я отправляюсь в другое далекое государство. Пиши мне о твоем положении, и я буду писать тебе и не забуду тебя, хотя и удаляюсь от тебя в далекую страну".

Затем, когда мы вышли от генерала, мы вошли в царский сад. В этом саду находятся дома прежнего царя Петра, который установил большинство российских порядков. В этих домах хранится его мантия, шарф и туфли его жены Екатерины, которая управляла делами Российского государства после смерти Петра, Там же — древняя медаль, на которой изображена женщина в короне. Эта медаль выбита во времена Екатерины. В этом дворце находятся знамена мусульман, захваченные в стороне наших жилищ или в других местах во время битв. Вот таковы-то дела. В тех домах находятся также серебряные медали, которые обычно прицепляются на грудь тех, кто проявил отвагу в битвах. На них выгравированы выражения, известные у нас: "Кто думает о последствии — тот не храбр", "Это знак храбрости", "Это — молодец, совершенна в битвах его забота", "В битвах нападает нападением льва" или "Эта медаль — дал ее имам тому, кто проявил храбрость среди людей", и тому подобное.

Мы видели также топор, которым отрубали головы, и говорят, что его захватили в битве у Кутиша. Там же — знамя Данияль-султана.

Между тем нас привели в помещения, в которых неисчислимое множество кузнецов. Мы видели у них [292] огромный молот весом, как нам сказали, в тысячу пудов или больше. И несмотря на его вес, его приводит в движение с легкостью один человек при помощи железных колес. Этот молот разбивает громадный докрасна накаленный кусок железа немногими ударами так, что делает его тонким.

Заключение о том, что осталось

Когда имам возымел намерение вернуться из Петербурга, то он захотел вторично встретиться с царем. Причина этому следующая. Когда после того, как его величество проявил в отношении имама бесконечное уважение, оказал ему возвеличение и почет и покрыл крыльями его сожаления и сострадания то, что имело место с его стороны в прошедшие дни вражды, то имам счел для себя обязательным лично отблагодарить его и выразить благодарность от глубины сердца за все его благодеяния и милости к нему, ибо это было причиной увеличения благоденствия и исчезновения сожаления. Он попросил у царского величества разрешения на эту встречу. И вот фирманом властным и решением славным было разрешено имаму просимое им и приказано прибыть к царю. Когда мы прибыли с имамом к "высоким дверям", то имама ввели с полковником Богуславским в специально для него приготовленное помещение. А я, мой брат Абд арфахим и друг имама, приставленный к нему от высокого государства, капитан Руновский, остались в другом помещении, находящемся перед тем, куда ввели имама.

Царь беседовал с имамом долго. Я не знаю, что было между ними тогда из речей, кроме того, что, когда имам вышел от царя, его лицо блестело, подобно новой луне, от сильной радости и веселья, вызванных всем тем, что он увидел из почтения и царских милостей. [Это было] такое великое почитание, которое [293] превышает все упомянутое выше. Среди подарков царя имаму была очень дорогая золотая шашка, ¹⁶⁸ подаренная рукой уважения и почитания. Да пусть не придет тебе в голову, слушатель, что это — вещь обычная даже для каждого из великих и начальников.

Затем царь пригласил к себе меня и капитана Афлуна, который был со мной. Когда мы приблизились к царю, то мы приветствовали его по обычаю русских наклоном головы. Я увидел признаки веселья и смеха на его лице. Он побеседовал со мной кое о чем. Например, он спросил: "Как ты нашел Петербург?" и пр. и пр. Я отвечал ему в меру своих знаний и ума. Затем он обратился к Руновскому и сказал ему: "Поистине, я доволен твоей службой". Он вышел, мы также ушли после него из его дома и отправились в Петербург. Через день после этого пришли посланцы от царицы с дорогими подарками для жен имама и его дочерей. Они показывали имаму все то, что было с ними из подарков, говоря: это — такой-то, это — такой-то, называя имена каждой из этих женщин по отдельности.

Среди подарков были: трое четок из жемчуга, цена каждых из них 300 рублей. Две четыреугольные коробки, в каждой из них — птица из золота, как настоящая, издающая удивительные трели. Подобных вещей мы раньше не видывали. Эти коробки были из бумаги. Две булавки из золота, украшенные драгоценными камнями, прикалываемые к платью на груди. Они предназначались для двух жен имама. И такие же булавки для всех дочерей. С этими подарками и с великим почетом вернулся имам из Петербурга, скованный и плененный цепями оказанных ему милостей [294] и связанный по рукам путами проявленного в отношении его почтения. Однако, когда я вспоминаю закон наших людей в части содержания пленников, то содрогается моя кожа и морщится веселость моего лица, стыдясь [при сравнении] с тем, что мы видели здесь.

Глава о выпрямлении искривленных от природы ног дочери имама Шамиля Наджабат

Знай, что когда Афлун Руновский узнал, что царь любит оказывать уважение и почет Шамилю, то он захотел сам испытать состояние Шамиля — доволен ли он от глубины сердца всем тем, что сделал ему царь, или же осталось у него еще какое-либо другое желание, которое он не довел до сведения царя, [он это делал] для того, чтобы самому приложить старание в выполнении основных желаний имама. Руновский увидел, что имам благодарен аллаху всевышнему и доволен царем. Однако он понял, что в душе имама все же затаено еще одно желание — выправить ноги его дочери Наджабат.

В один из дней он покинул нас и через некоторое время вернулся в Калугу с удивительнейшей из людей по нраву личностью, которую звали Людвиг Киржановский.

Он привел его к имаму, Руновский сеж рядом с имамом, а того посадил в стороне. Они вели длинный разговор. Киржановский рассказывал имаму о том, что он видел в Москве и Петербурге, и разные другие рассказы. И вот — его речь хорошая, но не согласуется с нашими речами, наоборот, все, что он говорит, — странные слова, чуждые для наших умов. Мы тогда сказали сами себе: "Кто это? Какой-нибудь ангел, или дух или святой, скрывшийся от людей?"

Наконец, мы узнали, что это был обычный смертный, а не ангел и пр. Во время этого разговора Афлун [295] сказал: "О имам, я искал долгое время лекарство для твоего сердца и, наконец, нашел это лекарство, — и он указал на этого человека, — в лавках Петербурга и доставил его тебе бесплатно. Пусть приносит пользу в устранении твоих забот, которые остались до сих пор у тебя в помыслах еще с того времени, когда ты был на Кавказе".

Мы удивились ему и этим его словам и подумали, что он подшучивает над имамом.

Когда Афлун увидел наше неодобрение его поступков, он разъяснил свои слова, сказав: "О имам, поистине остался в твоих помыслах узел, завязанный еще в Дагестане, и я надеюсь при содействии аллаха всевышнего развязать его с помощью этого лекарства".

Имам удивился его словам и захотел узнать, что это за узел.

Тогда Афлун сказал: "Твоя дочь Наджабат родились с искривленными ногами. Я думаю, что она страдает от этого и постоянно жалуется аллаху всевышнему, и будь счастлив, дабы всевышний исправил это при помощи сего лекарства в короткое время".

Мы удивились тогда его проницательности и постижению того, что было сокровенным в сердце имама, хотя он совершенно ничего и не сообщал об этом ни ему, ни даже никому из нас.

После этого в уме имама наступило полное удовлетворение и довольство. И если бы у него были крылья, то он полетел бы от сильного счастья. Через несколько дней после этого разговора этот человек принялся заниматься выправлением ног Наджабат. Он сказал ей в первые день начала лечения: "Посмотри сегодня на свои ноги и запомни их вид. Поистине, ты не увидишь их больше такими с этого дня, если этого захочет аллах всевышний". Мы тогда засмеялись и сказали: "может быть он шутит".

Но прошло после этих слов не больше 5 дней, только, и он полностью исправил ей ноги. [296] Не было употреблено там ножа или какого иного инструмента, кроме простого бинтования ее ног лоскутами. И хвала аллаху, владетелю миров. Имам дал этому врачу тысячу рублей. И если бы ему сказали — отдай все, чем ты владеешь, то он не поскупился бы — настолько была велика его радость этому искусному делу.

Письмо Джемаль ад-Дина к Шамилю

"От дряхлого старика сеиида Джемаль ад-Дина к его дорогому сыну славнейшему и благороднейшему Шамилю и к остальной семье. Мир над вами, милость и благословение аллаха всевышнего.

А затем. С того времени как мы узнали о вашем положении и ваших делах, мы часто восхваляли за это аллаха всевышнего. Восхваляйте же и вы и благодарите его за то, что он оказал вам великие милости. И желайте добра царю. Мы уже слышали о великом его милосердии и хороших поступках с многочисленными милостями к вам. Несмотря на то, что вы были в отношении его злодеятелями, с какими благодеяниями он отнесся к вам?! И если он так относится к злодеятелям, то каковы же поступки его в отношении добродеятелей?! Нет сомнения в том, что поступок благородных — благороден, их добродеяние — совершенно.

Надлежит вам и нам благодарить его за его милости и в любое время желать ему добра, возвеличивая его достоинство. Ибо, кто не благодарит созданных, тот не благодарит создателя. Как от вас не скрыто, благодарность дарующему — обязательна.

С миром. В 1278 [1861/62] г. в Темир-хан-шуре. Конец".

Да сделает аллах всевышний для них обоих [Джемаль ад-Дина и Шамиля] рай убежищем и не лишит нас его также. [297]

Остаток из диковинок города Петербурга

Когда мы были там, то нас доставили в одно место, где находилась группа звездочетов и предвещателей. У них книг столько, что не сочтешь, и очень длинная подзорная труба, в которую видны звезды даже в полдень.

Ну, разве не удивительно, что они показывают тебе в эту подзорную трубу любую звезду, какую ты только хочешь, и в любой части неба, прочитывая это в науке о звездах, которая является запрещенной для чтения и изучения у нас, а в то же время среди людей есть такие, которые разрешают это смотрение в силу приносимой им пользы.

Первый довод, [т. е. довод запрещающих], состоит в том, что звездочет часто сообщает о том, что скрыто от многих людей. Невежественный же человек, который слаб в своей вере, думает, что звездочет знает сокровенное и поэтому сердце его приходит к смятение, а он сам приходит к ложному представлению о существовании сотоварищей у него всевышнего [аллаха] в этом знании сокровенного, так как только он [аллах] — тот, от которого ничто не скрыто ни на земле, ни на небе, "знающий сокровенное и очевидное великий превознесенный". ¹⁶⁹

Второй довод [т. е. довод разрешающих] состоит в том, что в знании счастливой или злополучной звезды заключается польза для путешественников, воюющих и тех, у кого есть какие-либо другие цели, так как тогда они могут пускаться в желаемое [предприятие] или воздержаться от него, смотря по выпавшей на их долю звезде.

Так пусть же будет дозволенным все то, что приносит пользу человеку, — оно не должно быть запрещено. "У каждого есть некая [обратная] сторона и он [298] обращает себя к ней". ¹⁷⁰ Аллах всевышний более сведущ в сущности дел. Кончилось то, что я, т. е. Мухаммед Тахир, извлек из краткого пояснения о делах Шамиля, и оно начинается с "Дополнения" и доходит до сих мест.

Дополнение о посланиях имама и великого царя

Поместил это дополнение на этом месте редактор, т. е. сын Мухаммеда Тахира. Имам послал царю: "О величайший царь, объемлющий милосердием всех подданных и благодетель для меня особенно. Подлинно, моя постоянная нужда в людях моего дома [для оказания помощи] и чрезмерная старость напоминают о смерти ежечасно. Основываясь на том, что я чувствую из расстройства своего здоровья, я думаю, что уже приблизился мой жизненный предел и аллах всевышний требует мою душу к удалившимся предкам. Я не боюсь неизбежной смерти. Я очистил свою душу молитвой и покаянием. Но, истинно, я и моя семья боимся внезапной смерти, прежде чем сумеем доказать покорность тебе, семье твоего дома и всем правителям русским верность наших сердец и чистоту нашего убеждения путем искренней клятвы, в подлинности нашего довольства. О величайший царь и мой добродетель! Ты победил оружием меня и тех, кто был в моем владении из жителей Кавказа. Ты даровал мне жизнь. Ты обрадовал мое сердце твоими благодеяниями над моей чрезмерной старостью, меня, порабощенного твоей милостью и щедростью. Я поучаю своих детей тому, что должно быть проявлено ими [из благодарности] в отношении русского государства и его великих владетелей, и благовоспитываю их на этом.

Я завещал им постоянную благодарность тебе за твою бесконечную ко мне милость и распространение [299] известий о ней. Я завещал им также быть среди искренних подданных русского государства, повиновением приносить пользу их новой родине и служить, не принося ущерба и не изменяя. О царь, окажи милость моей старости, прими присягу от меня с моими детьми в любом городе, в каком только ты пожелаешь, — Калуге, Москве, Петербурге, — это по твоему благому выбору.

Истинно, мы все поклянемся перед лицом свидетелей в том, что мы желаем находиться в среде искренне преданных тебе твоих подданных в вечной покорности. Я призываю в свидетели аллаха всевышнего и его посланца Мухаммеда, да будет молитва аллаха всевышнего над ним и мир, в чистоте моих тайных помыслов в отношении тебя и клянусь в этом Кораном и душой моей дочери Нафисат, умершей в эти дни, которая была для меня из моих детей самой любимой. О царь! ответь на мою эту просьбу согласием.

А я — бедный дряхлый старик, искренне преданный вам Шамиль. 1866 год. Апрель 13, в Калуге".

В ответ на это было написано со стороны царя: "Благороднейшему превосходному ученому, величайшему совершенному другу — Шамилю — мир. Да не перестанет он быть сохраняемым телесно и душевно под взором попечения владыки всех сотворенных. А затем. Твое прошение, направленное его величеству нашему царю, сообщающее о твоем похвальном поступке в принесении клятвы верности со всей твоей семьей его величеству и величайшему престолонаследнику, уже прибыло своевременно. Однако некоторые обстоятельства задерживают на него ответ. Из этих обстоятельств [главное] — отсутствие в Петербурге его величества на время его поездки в Москву и ее окрестности. В данное время, посылая это письмо, мы уведомляем тебя, что его величество, наш величайший государь оказал благосклонность и принял твою просьбу [300] в полной уверенности в том, что с принятием им тебя в число его подданных он найдет в тебе того, кто будет отличаться назидательным примером и преданностью интересам царским и всей России, этой твоей новой родины, соразмерно величине того, что постоянно проявлялось в отношении тебя из хорошего отношения и почитания. Он надеется также, что найдет твоих детей, сыновей и сыновей твоих сыновей таким народом, которому мы оказали милость. Губернатору Калуги уже отправили приказ о том, чтобы он поспешил с принятием присяги от тебя и мужчин из семьи твоего дома, в упомянутом городе по правилам мусульманского шариата. Для выполнения всего необходимого губернатору будет послано со стороны военного управления в Петербурге соответствующее указание.

Еще до смерти Чичагова ¹⁷¹ я в соответствии с просимым тобою выбрал необходимых посредников для принятия от тебя присяги. Однако лучший из добродеятелей застиг нас неожиданно своим решением и удержал нас от исполнения этого дела. Я всячески стремлюсь выразить свое сожаление по поводу понесенной тобой утраты.

Но сейчас не осталось ничего, кроме надежды на то, что то, что было между вами обоими из искренней дружбы, случится вновь опять между тобой и тем, кто его замещает. Я прошу аллаха всевышнего, чтобы он сохранил тебя и содействовал тебе его помощью в выполнении твоего прекрасного намерения. С миром".

Была подпись "Милютин, военный министр. 1866 г. Июль 20-го".

Затем имам написал великому царю следующее письмо: "Я обещаю обещанием веры и клянусь всевышним аллахом, устроителем всего. Истинно, я принимаю [301] на себя обязательство в том, что я вместе со своими семьями будем вечными подданными, искренними и покорными славному из славнейших его величеству императору Александру Николаевичу, самодержцу всего российского государства и т. д. и т. д. и престолонаследнику его величества императора, его императорскому высочеству, государю цесаревичу Александру Александровичу.

Истинно, я не покину русское государство и не пойду в другую страну и не направлюсь ни в какое иностранное государство, кроме как с высочайшего разрешения императорского величества и только лишь после получения специального на это приказа с его высокой стороны. Я не пойду в иностранное услужение. Я также не буду искренним другом-соучастником никому из врагов его величества в том, что приносит ущерб его императорскому достоинству и интересам великого государства. Истинно, я не пошлю никого с чем-либо тайным ни внутри русского государства, ни вне его. Я не сделаю ничего из того, что противоречит сущности достойного и верного подданного его царского величества. Истинно, я вплоть до последнего предела своих сил, возможностей и своего разумения со всеми моими правами и личными привилегиями, будь эти права и личные привилегии существующими уже или имеющими быть в будущем, принадлежу полностью власти его величества и его могуществу. Истинно, я буду стремиться так же [как и прежде] их хранить и защищать во всей полноте. Истинно, я взял на себя обязательство в том, что я во всем этом не уклонюсь при нужде от положения своей жизни. Истинно, я буду постоянно прилагать все свои старания в несении бремени всего того, что случится в интересах искренней царской службы и на благо государства.

А что же касается любого вреда или ущерба, возможно могущих постигнуть интересы царского величества, [302] и любой трудности и неурядицы, могущих его затронуть, то я обязуюсь не только стараться сообщать о них благоразумно и удерживаться от участия в них сознательно, но также сделаю все то, что в моих силах для устранения их и предотвращения их осуществления. А если же мне прикажут сохранять втайне следы тайны [?] или еще что бы то ни было, в то время когда интересы государства требуют сохранения этого втайне, то я обязуюсь всегда это соблюдать. И я не открою этого никому, кроме как лишь тому, кто уполномочен это знать или же был присутствующим при этом. В отношении всех этих клятв на мне лежит абсолютное обязательство. Я прошу аллаха всевышнего помочь мне телесно и душевно его помощью и добродеянием, дабы я был верен своей клятве. И здесь я великим целованием благородного Корана завершаю свою клятву. О боже, да будет так". Конец.

В ответ на это письмо со стороны великого царя было написано: "О превосходный и совершенный имам, умудренный опытом. Поздравляю тебя и благословляю тебя и твоих детей и желаю вам всякого добра от аллаха всевышнего и от людей. Он — владыка, оказывающий содействие. Амин".

Затем написал имам великому падишаху следующее послание ¹⁷²: "О славный, благодарю тебя от глубины сердца за твое поздравление меня с принятием присяги — этого великого дела в моей жизни. Я клянусь открыто перед аллахом и присутствующими здесь его рабами в том, что я всем, что есть во мне, благодарю и выражаю удовлетворение великому императору, владетелю милостей и щедрот для всего народа вообще и добродеятеля для меня в особенности. Мое [303] сердце наполнено этим. Я признаю и утверждаю перед аллахом всевышним и присутствующими здесь его рабами то, что великий император милостью и щедростью его возобладал над всеми пятью чувствами. Я утверждаю в связи с этим, что каждому человеку, познавшему и постигшему щедрость и милости великого царя, нужно любить его и быть ему искренним подданным. Я, дряхлый старик, не могу проявить трудами своих рук всего того, что есть во мне из любви к великому царю, самодержцу российскому. Мне остается только молить аллаха о его государстве. Я прошу у всевышнего аллаха ему долговечной жизни на неисчислимое количество лет. И благословляю его и членов его благородного дома. Еще прошу всевышнего и славного со своей стороны ради своих детей, — чтобы он наградил их достаточной силой души и тела для приношения пользы их новой российской родине, той пользы, которую она ожидает от подобных им благородных. Я заканчиваю эти слова засвидетельствованием благодарности от меня и от семьи моего дома. Я счастлив сейчас заявить об этом всем пред лицом здесь присутствующих. С миром".

Со стороны великого государя было написано ему в ответ: "О ты, благородный имам. Ты понял и постиг твоей благородной и славной душой милость твоего могущественного повелителя — императора, [убедившись] в том, что ты был побежден не только оружием, но побежден также и любовью к тебе. Ты поэтому, при помощи того, что подсказал тебе ум, признал то, что тот, кто победил тебя оружием, того же сердце одолело тебя милостью и щедростью. Беспредельна его щедрость и защита тебя и всех людей твоего дома.

О ты, в тебе произошла великая перемена. Ты до этого был суровым повелителем диких народов во вражде против России. Сейчас ты стал подданным, без лицемерия верным, спокойным и подчинившимся твоему добродеятелю — нашему великому императору. [304] Подобно этой перемена возможна только в человеке, подобно тебе великом, благородном и славном по своему существу. Да предопределит тебе аллах, о ты благородный, чтобы ты нашел покой и благорасположение щедрости нашего великого императора в полноте милости в богоспасаемом граде Калуге. Он [аллах] ведь также предопределил, чтобы ты принес твою клятву в доме дворянства, в котором всегда беспрерывно друг за другом приносили клятву наши дворяне в подданстве нашему великому императору и престолонаследникам. Я не сомневаюсь в том, что ты и люди твоего благородного дома после того, как вы все принесли клятву, станете наиболее благородными среди коренных русских дворян. Я — тот, кто является предводителем дворянства в Калуге, — приветствую тебя, о славный шейх, с завершением великого дела. Живи в досуге и на покое в городе, в котором почитают твою благородную особу. Я восхваляю твою прекрасную благоразумную жизнь. Живи подобной похвальной жизнью среди нас до конца. Хвали и прославляй щедрость и благородство ученых-царей, среди которых твой и наш великий император Александр II". Кончились письма.

Дополнение о том времени, когда Шамиль погрузился во всякое благоденствие

В двадцать второй день месяца блага — сафара — 1286 [4 VI 1869] г. Шамиля с его семьей русские отправили в Мекку, оставив у себя его старшего сына Гази Мухаммеда с его женой. Шамиль требовал, чтобы Гази Мухаммеда отпустили с ним, но они не согласились. ¹⁷³ Шамиль сел на судно в Анапе в тот день через 2 часа после полуденной молитвы. Он отправил сообщение об этом из Анапы по протянутой нитке, называемой — телеграф. Сообщение достигло Темир-хан-шуры [305] через 4 примерно часа, после полудня того же дня. И хвала аллаху, заставляющему трудиться тварь для твари. Посмотри, что из двух вещей наиболее удивительно? — Доставка ли сообщения из Анапы в Темир-хан-шуру в течение примерно 2 часов, а пути между этими двумя городами около 2 месяцев ходу торгового [каравана], или же посылка царем Шамиля таким образом в хадж?

Сказал поэт: "Если милосердный почтил раба могуществом своим, то никогда никакое создание не сможет его унизить". И сказал другой: "Если владыка царства помогает своему рабу, то приказы его обязательны даже для свободных".

Передают из русских газет о том, что когда судно Шамиля достигло стороны Стамбула, то он послал к его присутствию падишаху ислама двух своих товарищей, чтобы они попросили у него разрешения остановиться на его земле. Падишах разрешил с радостью и почтением. Когда Шамиль сошел с судна, его встретили из великих и знатных настолко неисчислимое [количество], что большинство их брали за руки в знак приветствия тех, кто в свою очередь здоровался до этого с Шамилем. Когда Шамиль остановился, то находившееся там посольство русского царя приготовило стол для его угощения. Они просили его принять это угощение. Шамиль им сказал: "Истинно, ваш падишах угощал и кормил меня до сего дня лучшим образом. Сейчас же я — гость падишаха ислама", и он пожелал им счастья и восхвалил их.

И когда Шамиль остановился в Стамбуле, жители его обрадовались большой радостью. Имам приготовил ему величайший дом, который купил за 6500 кыршей, и Шамиль жил в нем. Великий имам давал Шамилю ежедневно 5 туманов. Там Шамилю показали редкости сокровищ падишаха Стамбула.

И из наиболее удивительного, что он видел в Стамбуле, — жорнов, который вертится, а из-под него [306] сыплется множество маленьких тонких иголок уже с просверленным ушком. Затем его повезли на море для того, чтобы показать махмудовское судно. Оно имело внешний вид как бы карбаса и было усеяно множеством точек вследствие обилия пробоин от пушечных ядер, выпущенных по нему, которые были зачинены белым железом. Когда увидел его Шамиль с тем, что было внутри, он сказал: "Это — не судно, это — селение! Но как же на нем сражаются, когда не видно берега?" Вдруг судно закричало "кар-кар" и поднялось вверх так, что стал виден берег. Когда оно поднялось, Шамиль шутя сказал находившимся с ним: "Эти сбросят нас в море".

Его там спросили: "В чем ты можешь больше всего соперничать со Стамбулом из того, что ты видел, т. е. из бывших в твоей жизни событий?" Шамиль ответил: "Соперничаю в храбрецах, которых я оставил среди жителей гор Дагестана. Бывало один из них противостоял войску из врагов". Конец.

Доказательство этому в том, что рассказывают о русском царе. Когда он направился на Гуниб, его встретили горская знать и их помощники на царском железном мосту. Царь похвалил их, сказав: "Шамиль был доволен вами и я буду доволен вами". Конец.

Рассказал нам один товарищ Шамиля, который был с ним в этой поездке: "Когда шейх Шамиль пребывал в Стамбуле, к нему пришел один обревший себе там родину дагестанский ученый, негодуя на то, что сделал Шамиль. Мы, сотоварищи Шамиля, принялись уговаривать его. Тогда Шамиль сказал: «Позовите его, ибо он пришел [очевидно] по какому-нибудь делу». Этот ученый говорил Шамилю об убийстве людей и захвате богатств. Шамиль ответил ему указаниями в книгах предписаний, которые оправдывают его поступки. Пришедший вынужден был замолчать и удалился. [307]

Шейх Шамиль узнал о том, что падишах ислама снаряжает войско против Исмаила-паши египетского, который возмутился против падишаха, отказавшись доставить то, что тот требовал от него из больших пушек, которые находились в руках Исмаила.

Шамиль попросил отложить это дело до тех пор, пока он не явится к этому паше. Падишах принял просьбу Шамиля.

Затем, когда Шамиль явился к Исмаилу, тот оказал ему почтение, сошел со своего трона и усадил на него Шамиля. Затем Шамиль говорил с ним в отношении этого дела и сказал в заключение: «Не надлежит, чтобы был между вами обоими спор, которому радуются неверные».

Исмаил-паша сказал Шамилю: «Я сделаю то, что ты мне прикажешь». Шамиль ему сказал: «Я думаю, что тебе нужно послать к нему твоего сына». И Исмаил послал. И когда к падишаху прибыл этот сын Исмаила, то все обрадовались и проявили радость многократной стрельбой из пушек. Дочь падишаха была выдана замуж за этого сына Исмаила, в связи с чем и в Египте была проявлена радость таким же образом.

В один из дней к Шамилю пришел ученый из египтян и говорил с ним в отношении убийств. Шамиль ему ответил: «Истинно, мы совершали это в соответствии с тем, что [написано] в книгах шариата».

Тогда этот ученый сказал: «Если это было так, то добро тебе». Затем Шамиль приказал подать книги. Их принесли в мешке, который несли 2 человека. Шамиль показал ему в них доказательство, оправдывающее то, что он совершал. Этот ученый был удовлетворен и признал [достоинства] Шамиля.

Затем, когда приблизился отъезд, Исмаил-паша помог Шамилю многочисленными щедрыми подарками.

Затем, когда судно достигло места потопления фараона, вдруг ночью на море поднялись волны. [308] Управитель судна пожаловался Шамилю. Тогда Шамиль дал одному своему товарищу написанную записку и приказал ему бросить ее в море, не прикасаясь ею до судна. Он бросил, и море успокоилось. Мы нашли весть об этом уже достигшей Александрии и шерифа Мекки раньше еще того, как сошли с судна. Кончилось то, что сообщил нам этот товарищ, а аллах всевышний более сведущ.

Шейх Шамиль жил в Стамбуле, в то время когда остановился там при поездке в хадж, 6 месяцев, ожидая приглашения великого имама, а имам ждал, когда Шамиль попросит у него разрешения явиться к нему. А когда исполнилось 6 месяцев и Шамиль захотел поехать для посещения Мекки, то он отправился к великому имаму попрощаться. Когда Шамиль вошел к нему, он взял его руку и поцеловал ее, а великий имам также поцеловал руку Шамиля. Русская знать говорит, что подобного дела не случалось до сих пор и не произойдет в будущем. Имам дал Шамилю 3 тысячи кыршей для расходования на нужды его поездки и поездки тех, кто был с ним из паломников, слуг и семей. А с Шамилем было 500 паломников, 16 слуг и семья Шамиля: 2 его жены — Захидат, дочь Джемаль ад-Дина, и Шуаванат, христианка, 4 дочери и маленький сын по имени Мухаммед Камиль.

Ему снарядили наибыстрое судно, называемое "пароход". Шамиль отправился для посадки на судно, а его сопровождали шейх-ул-ислам и прочая знать из известных людей, чтобы помочь при посадке и проводить.

Те, кто был с Шамилем, говорили, что он не вернется ни в Стамбул, ни к русским, а возвратится из хаджа в Медину и будет жить там до тех пор, пока не умрет, однако это не вышло из его уст.

Здесь конец того, что сообщили нам русские газеты. А он же, как говорят, сейчас, т. е. в месяце [309] шаабане 1287 [X—XI. 1870] г. находится в Медине, сообразно тому, как мы уже слышали, да вознаградит нас и его аллах хорошим концом жизни. В этом 1287 г. русский царь отпустил Гази Мухаммеда, сына шейха Шамиля, сроком на 6 месяцев для посещения отца и Мекки. Но Гази Мухаммеду не удалось уехать к своему отцу из Стамбула вследствие преграждения пути оттуда в Медину арабами-кочевниками. Тогда он отправился в славную Мекку.

Семья Шамиля считала нездоровым для себя климат Медины; там умерли две его дочери. Они неоднократно просили о переезде в Стамбул, но шейх Шамиль обычно говорил следующее: "Самая приятная для меня вещь — умереть здесь, так ради чего же мне переезжать в другое место". Он был болен некоторое время и в зул-хиджже этого 1287 г. шейх Шамиль преставился к милости аллаха всевышнего. Он был с возвеличением и почетом похоронен в саду ал-Бакия среди почитаемых могил, к которым совершается паломничество, подле могилы Аббаса. Известие о его смерти пришло к Гази Мухаммеду в славную Мекку. Он произнес: "Истинно, мы от аллаха и к нему возвращаемся", а затем заплакал. Он стал произносить эту фразу и плакать до того, что его глаза покраснели и распухли. Затем он устроил поминки для всех паломников-дагестанцев и сказал им следующее: "Мой отец владел этой страной [Дагестаном], и когда вы достигнете вашей родины, то требуйте от ее жителей, чтобы они совершили по нем заупокойную молитву и чистосердечно простили все то, чем он их огорчил". Затем Гази Мухаммед сказал паломникам: "Истинно, я пленник русского царя, так помолитесь же за меня, чтобы избавил меня аллах всевышний от этого плена". Затем Гази Мухаммед достиг Медины и посетил места паломничества, прежде чем посетить могилу своего отца. Рассказывают, что он сейчас намеревается перевезти семью своего отца в славную Мекку по приказу шерифа [310] Мекки, ибо Шамиль завещал этому шерифу [заботы] о своей семье. Затем Гази Мухаммед вернулся во владения русского царя так, как было условлено. Но царь отослал его с семьей для услужения семье его отца.

Передают, что русский царь дал Гази Мухаммеду в услужение 4 юношей и для услужения его жене — 4 девушек и что он посылает ему и семье его отца обильное вознаграждение для его существования: 300 тысяч ему и 300 тысяч кыршей семье Шамиля. И он сейчас в 1289 [1872/73] г. в Стамбуле с его семьей и семьей его отца возвеличен и почитаем у щедрых. ¹⁷⁴

Сообщил Гази Мухаммед этому редактору в Медине о том, что Шамилю было разрешено отправиться в хадж и для посещения святых мест при условии возвращения после совершения того и другого обратно к русскому царю, а не навсегда. Сообщила Гази Мухаммеду в Медине его сестра Каримат, которая была со своим отцом Шамилем в хадже и при посещении им святых мест. Она сказала, что ее родитель Шамиль, да помилует его аллах всевышний, отправился однажды в мечеть пророка в Медине. Он вернулся оттуда с изменившимся цветом лица, как будто бы он был болен. Она спросила его о здоровье. Шамиль ответил: "Я молился аллаху всевышнему напротив Рауда о том, чтобы он не разлучал меня с этой местностью и местом и мне появилось там какое-то видение и изменилось здоровье и у меня сейчас легкое недомогание. Если ты встретишься с Гази Мухаммедом, то сообщи ему эту весть и не сообщай никому другому, кроме него".

Он находился в таком положении несколько дней, а затем умер. Конец. [311]

Передал хаджи Абдуллах, внук хаджи Абд ар-Рахмана ас-Сугратли, со слов шейха имама блестящего, ученейшего нашего господина, полюса людей тари-ката и опоры людей шариата Ахмеда ал-Мадани ар-Ригуни следующее: "Когда этот известный шейх, воин за веру, подкрепляемый помощью аллаха, победенос-ный Шамиль увидел купол миров [т. е. своды мечети в Медине] и худжру ¹⁷⁵ сейида посланцев, то в изобилии потекли его слезы, вздымались его вздохи и он покорно и смиренно сказал языком, трепещущим от волнения сердца: «О владыко, о мой господин, если мое намерение, мои старания, усилия и мое сражение за веру перед тобою чисты и находят одобрение у твоего посланца, то не удаляй меня от соседства с твоим пророком, дай мне умереть в хараме твоего любимца, покажи мне его лицо, награди меня его любовью, воскреси меня среди постоянно находящихся при нем и не лишай меня его заступничества»".

Затем, в 1287 г., он стоял напротив благородной горницы в последнюю треть ночи великих ночей [т. е. месяца рамадана], усердно прося с покорностью и сокрушением, чтобы он [аллах] показал ему еще до его смерти своего избранного любимца, слабым голосом, стеная и рыдая со слезами, льющимися из томящегося сердца. И открылся ему вид тайны бытия и обнаружился ему духовный облик владельца достохвального места стояния. Он принялся целовать его благородную руку по его указанию, и говорил с ним [пророк] ясной и членораздельной речью. Стала благоуханной душа его, состояние его стало безмятежным, благодаря обширности потока милостей и божественных сияний. Благородный Рауда заблистал этими сияниями. И он вернулся к своей семье; все члены его тела трепетали от страха перед тем, что он только что видел, его [312] сердце волновалось и билось от растерянности пред этим, а слезы текли потоком.

После этого события его постигла слабость, увеличение болезни и стремление к владыке всего сотворенного. Приход посланца аллаха проник в его душу, и он ни о чем не вспоминал в своих думах, кроме как о нем.

Затем в ночь заклания ¹⁷⁶ этого 1287 [4.III.1871] г. он переселился к чистоте его милосердия. Его похоронили в саду ал-Бакия за надгробным мавзолеем Аббасидов". Конец.

Передавал упомянутый Абдуллах со слов этого шейха о том, что собравшиеся для молитвы на его похоронах жители Медины из ученых, суфиев и мистически настроенных людей плакали и говорили: "О султан ислама! О венец сражающихся за веру и защитник религии, смерть твоя — великое бедствие". К его трупу столпилось на местности ал-Бакия ал-Гаркад, желая снискать благословения, неисчислимое множество народу. И вдруг заговорили его останки, когда достигли ал-Бакия: "О могила моя, будь светом для души моей и [райским] садом для моего спокойствия". Конец.

Передавал мне человек, заслуживающий доверия, мой гость, рассудительный Исхак ал-Урмави из равнины со слов одного хаджи, идущего по пути учения шейха тариката Яхсави, о том, что когда умер шейх Шамиль, да будет свята его душа, в Медине, то его тело принесли к месту нахождения благородной могилы [т. е. могилы Мухаммеда], да будет молитва аллаха над прославившим ее, и оставили его для молитвы над ним. Старший из их шейхов призывал благословение аллаха, а все остальные заключали "амин".[313]

Этот старший из шейхов сказал [обращаясь к могиле Мухаммеда] следующее: "Поистине, этот шейх Шамиль приложил все свои усилия для распространения твоего шариата, ради которого ты был послан. Он справедливо сражался на пути аллаха всевышнего за веру, для возвеличения религии твоей до тех пор, пока не пленили его враги. Затем он спасся, [укрывшись] в священном доме аллаха и местопребывании твоей благородной могилы. И, истинно, мы все присутствующие, ища у тебя заступничества для него и свидетельствуя в его пользу об этом упомянутом [приложении всех усилий Шамилем], все до единого — перед тобой. Итак прими же это свидетельствование от нас и возьми его [и поставь] перед собою для заступничества перед твоим благородным подателем владыкой". Конец.

Гази Мухаммед сказал редактору в Медине: "Когда заболел Шамиль в Медине, весть об этом была послана ко мне и пришла в тот город, где я находился, однако мне не дали знать об этой вести, а скрыли ее от меня. Когда же я о ней узнал от некоторых людей, то я потребовал от них [русских] разрешения на поездку к родителю, и они мне разрешили". Конец.

Затем Гази Мухаммед спасся из плена [русских] и жил в Медине с семьей своего отца, оказывая гостеприимство посетителям из паломников и помогая деньгами нуждающимся. Затем он умер в 1321 [1903 — 1904] г. в Медине.

Дополнение, обращающее на себя внимание

Шейх Шамиль был создан для обновления религии в этом краю и разрушения строений творящих пороки. И после того как он был схвачен, стали группа за группой и снова группа за группой следовать по его пути, и они попадали в трудное положение. [314]

Затем в 1294 [1877] г. пришла в движение таким же порядком межусобица Сугратля и их последователей и объяли их бедствия, ломались спины. Эгими несчастьями отягощались ученые и верные. Поистине, мы от аллаха и к нему возвращаемся. Хвала тому, кто остается вечно и кто вновь возвращает на утро все так же, как он это начал. Как далек твой владыко, владыко величия от того, как они его описывают. Мир над посланниками и хвала аллаху, владыке миров. Молитва аллаха и мир над посланцем его Мухаммедом, его семьей и всеми его сподвижниками. Хвала аллаху, владетелю миров.

Завершилось редактирование этой книги при содействии подателя, вышнего владыки, рукою дряхлого Хабибуллаха, сына автора Мухаммеда Тахира ал-Карахи Дагестанского.

И то, что найдешь ты, читатель, в этой копии не согласующимся с оригиналом в части пропусков, замены и дополнений, то все это заведомо и предумышленно в интересах дела. И я прошу славного аллаха посодействовать мне придерживаться твердой религии и сделать меня [находящимся] среди благочестивых, присоединить меня к борцам за веру и искренним. О боже, прости нас, наших отцов, матерей, наши семьи и всех мусульман. Хвала аллаху, владыке миров, молитва его и мир над господином посланцев всякий раз, когда вспоминают его вспоминающие и пренебрегают упоминанием его пренебрегающие. В зулхиджже 1321 [II—III 1904] г.

Дополнения редактора книги

Именем аллаха милостивого и милосердного, хвала аллаху высокому и всевышнему подателю, молитва и мир над тем, кому дарована мудрость и разрешение [315] споров — Мухаммеду с его семьей и сподвижниками, которые сражались и употребляли все старания для возвышения религии и распространения справедливости.

А затем. Эти немногие листки, которые написал Хабибуллах в надежде, что ими воспользуются рабы аллаха, подобало бы назвать "Разъяснением выражений, [употребляемых] в «Книге битв»", которую составил мой покойный родитель, известный ученый Мухаммед Тахир ал-Карахи Дагестанский, да будет благосклонен аллах всевышний к жителям его [Дагестана] и помилует своими щедротами и милостью своего посланника, владетеля заступничеств, который сказал: "Старания по намерениям". Амин.

Причина составления этой книги [заключается] в том, что имам Шамиль, да помилует его аллах всевышний, говорил раз за разом Мухаммеду Тахиру: "Я хотел бы собрать рассказы про случившиеся в мое время события; однако я не могу найти досуга для этого по занятости всякими делами и войнами". Затем зимой одного года он поселил его в своем доме в Дарго. Они сходились в сумерки в одной комнатке, и Шамиль диктовал и рассказывал про случившееся на неарабском языке, а Мухаммед Тахир переводил на арабский и записывал днем, что тот тогда рассказал. Для события, при котором сам Шамиль не был, он призывал явиться того, кто был при этом событии, для того чтобы он рассказал, а Мухаммед Тахир записал. Так он составил книгу до конца главы о возвращении Джемаль ад-Дина, сына имама, к нему из рук неверных. Затем оттуда до конца он собрал ее сообразно с тем, что узнал и услышал от людей, за исключением того, что добавил я из посланий имама и падишаха или изменил в интересах дела.

Мюрид — на языке тех, кто находился в государстве Шамиля, — это тот, кто трудится под управлением [316] шариата и подчиняется ему хотя бы внешне. Мунафик, или тоже самое муртадд [отступник], — тот, кто склонился к врагу или неверному или убежал к нему или жил под его управлением, хотя бы он и был искренним правоверным. В этих двух значениях употребляются эти слова в "Книге битв..." в различных местах.

Рассказ. Сообщил мне родитель, да помилует его аллах всевышний, о том, что однажды он, Шамиль и один его товарищ были в худжре. Шамиль сказал наблюдающему: " Истинно, какой-то человек у двери сокрушает меня. Посмотри, кто это там".

Тот вышел, затем вернулся и сказал: "Истинно, там такой-то". Тогда Шамиль сказал этому наблюдателю: "Скажи ему пусть уйдет от двери. Истинно, я дам ему то, что он требовал от меня раньше". ¹⁷⁷

Комментарии

146 Весь рассказ в рукописи К отсутствует.

147 Происхождение термина "балагуз" мне непонятно. Употребляется этот термин автором в значении "посол", "посланник", "представитель" и пр.

148 Пословица, соответствует русским поговоркам: "Ни в сех, ни в тех", "Между двух стульев".

149 Здесь употреблена непереводимая игра слов, построенная на слове "аср" — "век", "период", "эпоха"; в то же время глагол этого же корня значит "давить", "выжимать сок", откуда имя действия (масдар) — "давление", "выжимание сока". Букв. можно перевести: "пришло к нам выжимание и сок выжимает...".

150 Глосса: "Т. е. Дагестан".

151 Глосса: "Т. е. жилищами Дарго".

152 Т. е. смерть в битвах стала настолько велика, что оставшихся в живых уже нехватало для оказания поддержки и пополнения рядов сражающихся.

153 Глосса: "Рухам как ворон — то, на что не охотятся из птиц. «Камус Мухтарам»".

154 Имеется в виду сборник хадисов ал-Хаттаби, именуемый "Ас-Сахих", т. е. "Правдивый", "Справедливый".

155 Глосса: "Разрозненности народа Чечни".

156 "Люди земли", т. е. люди, заботящиеся только о земных благах, люди неверия и пр.

157 Т. е. пророка Мухаммеда. Души тихамца — души мусульман.

158 Очевидно, намек на конец 88-го стиха 15-й суры Корана .....и опусти свое крыло пред верующими".

159 О значении термина "межусобица подстилок" см. ниже, стр. 272—73.

160 Глосса: "«Как бедро на ребро». Это пословица, которую употребляют в отношении того, что не является справедливым я устойчивым, потому что бедро не опирается на ребро, а то его не носят [т. е. ребро не носят бедро]. Когда же нужно выразить соответствие н сообразность этой пословице, то говорят «Как ладонь на руку, а рука на локоть».

161 Глосса: "«Правоверным», т. е. запрещающим проливать кровь своего брата, к вечеру становится «неверным», т. е. дозволяющим это".

162 Сарра — грыжа в и то же время верблюдица, страдающая грыжей.

163 Коран, 3-139.

164 Точное значение этого слова до сих пор не установлено.

165 Капитан Аполлон Руновский.

166 Коран, 56-32.

167 Коран, 69-33.

168 В рукописи К глосса: "Говорят, что эту шашку, которую подарил царь имаму Шамилю, прислал дарю в подарок верховный эмир Абу Муслим шамхал. Она была усыпана драгоценными камнями в таком количестве, что не сочтет их считающий и не опишет описывающий. От автора".

169 Коран 13-10.

170 Коран 2-143.

171 Губернский воинский начальник г. Калуги генерал Чичагов.

172 Этот и последующий документы Хабибуллах ал-Карахи ошибочно относит к числу писем Шамиля и царя. Судя по содержанию, эти два документа представляют тексты речей, произнесенных очевидно после принятия присяги в дворянском собрании г. Калуги Шамилем и губернским предводителем дворянства Щукиным. (См. "Военный сборник", т. IX, сент. 1866 г., "Присяга Шамиля".)

173 В рукописи К этого рассказа нет.

174 Рукопись К здесь обрывается. Были, очевидно, 1 или 2 листа продолжения, которые не сохранились. Дальнейшее изложение приводится только по рукописи А.

175 Худжра — маленькая комнатка; молельня, келия. По преданиям, при соборной мечети в Медине находится худжра, в которой пребывал и молился Мухаммед.

176 "День задания" — десятый день месяца вулхиджжа, в который в долине Мины близ Мекки пилигримы

177 Дальше сразу же без всякого пояснения начинается глоссарий.

Текст воспроизведен по изданию: Хроника Мухаммеда ал-Карахи о дагестанских войнах в период Шамиля. М. АН СССР. 1941